Дюма Александр. Парижские могикане. Том 2

   — Да, — с улыбкой отвечал Сальватор, видя, как побледнел Жюстен, что случается, когда человек либо радуется, либо пугается.
   — Когда я смогу ее увидеть?
   — Сегодня вечером.
   Жюстен закрыл лицо руками и покачнулся. Сальватор поддержал учителя, обхватив его рукой.
   — Ах, дорогой Сальватор, — сокрушенно проговорил Жюстен, — вы, наверное, решите, что я слаб, как женщина, и перестанете мне доверять!
   — Ошибаетесь, Жюстен! Если я вас вижу слабым в радости, то ведь я видел вас и сильным в страдании.
   — Жаль, что моя матушка, моя бедная матушка не знает, какое меня ждет счастье! — прошептал Жюстен.
   — Завтра вы обо всем ей расскажете, и она порадуется вместе с вами.
   Желая как можно скорее добраться до Вири-сюр-Орж,
   Жюстен предложил нанять экипаж. На это Сальватор заметил, что Мину можно будет увидеть не раньше одиннадцати часов, а то и полуночи, и, следовательно, незачем приезжать в Жювизи за три-четыре часа до назначенного времени. Кстати, новое появление Сальватора в Кур-де-Франс могло вызвать подозрения.
   Жюстен согласился с замечанием друга. Было решено, что они не только отправятся пешком, но так рассчитают время, чтобы быть в парке не раньше одиннадцати часов.
   Выйдя в поле, путники нарушили молчание, которое они хранили, шагая по парижским улицам. Сдерживаемые до тех пор речи потекли свободно и легко. Похоже, сокровенным мыслям, как и растениям, нужен простор.
   Сальватор продолжил разговор, начатый в комнате учителя: он во всех подробностях рассказал Жюстену о движении карбонариев, изложил принцип организации тайного общества, его цель, рассказал о франкмасонстве, берущем начало в храме царя Соломона за тысячу лет до Христа: сначала это был ручеек, потом поток, речка, потом большая река, море и наконец океан!
   Жюстен слушал из уст Сальватора, человека такого возраста и положения, всеобъемлющую и в то же время краткую историю человеческого общества с благоговением, будто внимая пророку.
   Сальватор обладал редкой способностью к обобщению; за короткое время и в нескольких словах он охарактеризовал, разложил и снова собрал воедино историю нравственного состояния общества, как Кювье проанализировал бы физическое его развитие.
   Теория Сальватора была проста: глубокая любовь ко всем людям без различия каст и рас, полное уничтожение границ для объединения рода человеческого в единую семью по слову Христа, которое, дав свободу и равенство, должно было одновременно даровать и братство.
   В его понимании все люди были детьми одного отца и одной матери, все были братьями и, стало быть, все были свободны. Значит, рабство, под какой бы личиной оно ни скрывалось, представлялось ему чудовищем, и он хотел его уничтожения как первопричины зла. В Сальваторе было что-то от благородных и верных рыцарей, уходивших когда-то сражаться в Палестину. Он охотно отдал бы, как они, жизнь за торжество своей веры; он говорил о будущем наций с тем же подъемом и тем же возвышенным языком, которые были, казалось, привилегией аббата Доминика.
   Два молодых человека — один из которых, сам того не подозревая, оказал на жизнь другого огромное влияние, — два молодых человека, священник и комиссионер, были более чем похожи: они питали одинаковую любовь к человечеству, оба проповедовали всеобщее братство, имели одну цель, к которой стремились, правда, разными путями и с противоположных сторон.
   Аббат Доминик шел от Бога, он как бы снисходил от Бога к человечеству; Сальватор искал тайну Христа в человечестве и поднимался от человека к Богу. Человечество для аббата Доминика представляло собой творение Божье; для Сальватора Бог был творением человека; по мнению аббата Доминика, человечество имело право на существование, лишь поскольку оно создано, поддерживается, направляется высшей силой; Сальватор полагал, что общество не имеет смысла, если оно не свободно, если оно само не является направляющей силой.
   Словом, между их теориями существовала та же разница, что в политике — между аристократией и демократией, между монархией и республикой; однако, повторяем, отталкиваясь от противоположных принципов, оба стремились к одной цели — к независимости человека и всеобщему братству.
   Для Жюстена, бедного мученика, с детства боровшегося с нуждой и не имевшего времени заглянуть в бездну социальных абстракций, теория Сальватора явилась настоящим открытием: он был ослеплен, у него закружилась голова. Это открытие рассыпало вокруг него тысячи искр, как вокруг очага, в котором раздувают вот-вот готовое погаснуть пламя. Его душа, дремавшая в объятиях смирения, этой небесной няньки, которая вот уже восемнадцать столетий усыпляет человечество, вздрогнула и неожиданно проснулась, услышав призывы к братству и независимости; после двухчасовой беседы Жюстен почувствовал себя выросшим духовно на десять локтей.
   Когда увлечешься разговором или окажешься во власти какой-нибудь идеи, — ускоряешь свой шаг, сам того не замечая. Друзья прибыли в Кур-де-Франс к девяти часам вечера.
   Оставалось скоротать два часа.
   Сальватор вспомнил о рыбацкой хижине, где он ужинал семью годами раньше, когда нашел Брезиля. Молодые люди вышли на берег реки; Сальватор узнал хижину и вошел, попросив бутылку вина и матлот; друзьям был оказан теплый прием.
   Глаза Жюстена не отрывались от настенных часов с кукушкой: он считал минуты. Если бы не постукивание маятника, не оставлявшее ни малейшего сомнения в том, что часы идут, Жюстен мог бы поклясться, что стрелки стоят на месте.
   Но вот пробило десять, затем и одиннадцать часов. Видя нетерпение спутника, Сальватор сжалился над ним.
   — Идемте! — сказал он.
   Жюстен облегченно вздохнул, метнулся за шляпой и одним прыжком очутился за дверью.
   Сальватор, улыбаясь, вышел следом: ведь именно ему предстояло показывать дорогу.
   Он пошел вперед по направлению к замку Вири: они миновали мост Годо, липовую аллею и подошли к решетке парка.
   — Здесь? — тихо спросил Жюстен. Сальватор кивнул и прижал палец к губам.
   Они двинулись вдоль ограды легко и беззвучно, словно тени. Сальватор остановился в том месте, где накануне перелез через стену.
   — Здесь! — шепнул он.
   Жюстен примерился взглядом к высоте. Не столь привычный к гимнастическим упражнениям, как его спутник, учитель размышлял, как преодолеть препятствие.
   Сальватор прислонился к стене и подставил Жюстену руки в качестве первой ступеньки.
   — Неужели мы будем перелезать через эту стену? — спросил Жюстен.
   — Ничего не бойтесь, мы никого не встретим, — успокоил его Сальватор.
   — Я беспокоюсь не за себя, а за вас.
   Сальватор ответил непередаваемым движением плеч.
   — Лезьте! — приказал он.
   Жюстен поставил ногу на сплетенные руки Сальватора, потом на его плечо и занес ногу над забором.
   — А вы? — спросил он.
   — Прыгайте по ту сторону, а обо мне не тревожьтесь. Жюстен безропотно повиновался.
   Если бы Сальватор велел ему прыгнуть не на землю, а в огонь, Жюстен послушно исполнил бы и это приказание.
   Он спрыгнул; Сальватор услышал глухой удар о землю.
   Затем он сам легко подпрыгнул, повис на руках и через секунду уже был в парке рядом с Жюстеном.
   Необходимо было осмотреться, чтобы не блуждать по всему парку, как накануне, когда Сальватор шел за Роланом.
   Сальватор остановился на мгновение, напряг память и уверенно пошел вперед.
   Через пять минут он снова остановился, осмотрелся и взял немного левее.
   — Мы пришли! — сказал он. — Вот то дерево. А про себя прибавил:» И могила!»
   Они вошли в чащу и стали ждать.
   Спустя несколько секунд Сальватор положил руку другу на плечо и сказал:
   — Тише! Слышите? Это шуршит шелк.
   — Она?! — затрепетав всем телом, прошептал Жюстен.
   — По всей вероятности, да. Однако разрешите мне показаться ей первым. Вы же понимаете, какое действие может произвести ваше появление на бедную девочку… Она приближается, она одна. Спрячьтесь и выходите, только когда я вам скажу. Вот она!
   Это была Мина.
   Она была в самом деле одна.
   — Боже мой! — пробормотал Жюстен. Он подался вперед.
   — Вы хотите ее убить? — удерживая его, проговорил Сальватор.
   Движение в зарослях привлекло внимание Мины.
   Она застыла на месте и с беспокойством посмотрела в ту сторону, где прятались друзья, готовая убежать, словно спугнутая газель.
   — Это я, мадемуазель, — промолвил Сальватор. — Ничего не бойтесь.
   Раскинув ветви, он показался Мине.
   — Ах, это вы! — отвечала Мина. — Как я рада вас видеть, друг мой!
   — Я тоже, тем более что у меня для вас добрые вести.
   — От Жюстена?
   — От него, от его матери, сестры, от славного господина Мюллера.
   — Какая же я неблагодарная! Я забыла обо всех, кроме Жюстена! Что вы делали со вчерашнего вечера? Рассказывайте же!
   — Прежде всего, я нашел ваши часы.
   — Прекрасно!
   — Я навестил все ваше милое семейство, передал Жюстену уверения в вашей любви, он заверил меня в своей.
   — Как вы добры!.. Он обрадовался?
   — И вы еще спрашиваете? Он едва с ума не сошел!
   — Благодарю вас, благодарю от всей души! Вы ему сказали, где я нахожусь?
   — Да.
   — Что же он?
   — Как вы, наверное, догадываетесь, он попросил меня устроить вашу встречу.
   — О да, понимаю.
   — Но вы должны также понимать, что моей первой мыслью было отказать ему в этой просьбе.
   — Нет, сударь, нет, этого я не понимаю.
   — Я же сказал, что такова была моя первая мысль, мадемуазель.
   — А… а вторая? — замирая, спросила Мина.
   — Вторая мысль была совсем другая…
   — Значит… — затрепетав, прошептала Мина.
   — Это значит: если вы пообещаете хорошо себя вести…
   — Что будет тогда?
   — … я договорился с Жюстеном, что приведу его.
   — Когда?
   — Я хотел привести его в один из ближайших вечеров.
   — В один из вечеров!.. — вздохнула девушка. — И он согласился ждать?
   — Нет.
   — Как нет?!
   — Он хотел отправиться незамедлительно… Понимаете?
   — Да, конечно, понимаю! Я бы поступила точно так же!
   — Моей первой мыслью снова было отказать! — рассмеялся Сальватор.
   — А второй?.. — спросила Мина. — Второй?
   — Второй… Я решил привести его сегодня же вечером.
   — Значит… — задыхаясь, пролепетала девушка.
   — Я его привел.
   — Сударь! Когда я подходила, мне послышалось, что кто-то разговаривает. Это вы говорили с ним, не так ли?
   — Да, мадемуазель. Он хотел броситься вам навстречу, а я ему помешал.
   — Если бы я его увидела в ту минуту, я бы умерла от счастья!
   — Слышите, Жюстен? — спросил Сальватор.
   — Да, да! — вскричал молодой человек, выскакивая из зарослей.
   Сальватор отступил, давая место другу. Жюстен и Мина бросились друг другу в объятия, подавив готовый вырваться крик:» Жюстен!»,» Мина!»
   Почти тотчас оба они протянули руки к Сальватору и в один голос, со слезами радости на глазах прошептали:
   — Друг наш, да наградит вас Господь!
   Сальватор с минуту смотрел на них ласковым покровительственным взглядом, похожим на взгляд божества, словно брал на себя ответственность за их будущее; потом он пожал Жюстену руку, поцеловал Мину в лоб и сказал:
   — Теперь вы под охраной Божьей десницы. Пусть Господь, который привел меня сюда, доведет меня до конца!
   — Вы нас покидаете, Сальватор? — спросил Жюстен.
   — Вы же знаете, Жюстен, что я нашел Мину случайно; вы знаете, что не ее я искал, когда впервые пришел в этот парк. Позвольте же мне завершить начатое и будьте счастливы: счастье — это гимн Господу Богу!.. Через час я снова. буду с вами.
   Он кивнул головой, помахал рукой и исчез за поворотом дорожки, ведущей в замок.
   Не буду пытаться вам пересказывать, о чем говорили в этот час оставшиеся наедине влюбленные.
   Представьте, дорогие читатели, что вы припали ухом к двери в рай и слушаете, как переговариваются ангелы.

XXV. РАССЛЕДОВАНИЕ

   На следующий день в восемь часов утра Жюстен, как обычно, начал урок, но лицо его так сияло, что старшие ученики, привыкшие видеть учителя печальным и уж во всяком случае серьезным, спрашивали друг друга:
   — Эй, видел? Что это сегодня с учителем? Уж не получил ли он, случайно, наследство в двадцать тысяч ливров ренты?
   Почти в то же время Сальватор с видом несколько более озабоченным, чем обычно, ступил на главную или, вернее, единственную улицу деревни Вири. Он озирался по сторонам и, приметив на пороге одного из домов хорошенькую девушку, возвращавшуюся домой с кувшином молока, направился к ней с явным намерением заговорить; она остановилась и стала ждать.
   — Мадемуазель! — начал Сальватор. — Не будете ли вы столь добры показать мне дом господина мэра?
   — Вам нужен именно дом господина мэра? — переспросила девушка.
   — Совершенно верно.
   — Дело в том, что есть дом господина мэра и есть мэрия, — продолжала юная красавица с извиняющейся улыбкой, будто просила у молодого человека прощения за урок топографии, который она ему дает.
   — Вот именно, — поддакнул Сальватор. — Мне следовало выражаться яснее. Я хочу поговорить с господином мэром, мадемуазель.
   — В таком случае можете войти, сударь, — отвечала девушка, — вы стоите как раз на пороге его дома.
   Она вошла первой, показывая Сальватору дорогу.
   В дверях столовой ее поджидала служанка; девушка передала ей кувшин с молоком (по-видимому, семейство собиралось завтракать) и повернулась к Сальватору.
   — Не угодно ли господину путешественнику следовать за мной? — пригласила она.
   В те времена не знали ни железных дорог, ни поездов по экскурсионному тарифу, и незнакомого посетителя называли, как правило,» путешественником «; такое обращение к туристу еще и в наши дни можно услышать в горах Юры и Дофине.
   Сальватор улыбнулся и последовал за девушкой.
   Они поднялись во второй этаж. Девушка отворила дверь в кабинет, где за письменным столом сидел мужчина, и сказала:
   — Папа! Этот господин хочет с тобой поговорить. Сальватор в своем охотничьем костюме в самом деле мог сойти за» господина «.
   Мэр кивнул и продолжал что-то писать, не поднимая глаз на посетителя; возможно, он боялся потерять нить фразы, если бы вдруг прервал свою работу.
   Случай распорядился таким образом, что мэром Вири был в те времена тот же славный человек, с которым имел дело честнейший г-н Жерар семь или восемь лет назад после ужасной трагедии, жертвой которой явился он сам.
   Как мы уже говорили в свое время и в соответствующем месте, мэр был достойный и хороший человек, выходец из разбогатевших крестьян, честный и простодушный: ничего другого Сальватор и желать не мог.
   Дописав фразу, мэр поднял голову, сдвинул на затылок греческий колпак, поднял очки на лоб и обратился к стоявшему в дверях молодому человеку.
   — Это вы хотели со мной поговорить?
   — Да, сударь, — отвечал Сальватор.
   — Прошу садиться, — пригласил мэр, сопроводив свои слова взмахом руки, смутно напоминавшим жест Августа, обращавшегося с аналогичным приглашением к Цинне.
   Он указал посетителю на кресло наподобие римского. Сальватор как можно ближе пододвинул свое кресло к мэру.
   После обмена любезностями мэр спросил:
   — Что вам угодно, сударь?
   — Мне хотелось бы получить от вас сведения, которые вы имеете право мне не предоставлять, сударь, — сказал Сальватор, — однако я не теряю надежды, что вы не откажете мне в просьбе.
   — Говорите, сударь, и если то, о чем вы просите, не противоречит моим обязанностям гражданина и должностного лица…
   — Смею надеяться, что так оно и есть, сударь… Но прежде всего, не сочтите за нескромность следующий вопрос: как давно вы стали мэром?
   — Четырнадцать лет назад, сударь! — с гордостью отвечал тот.
   — Отлично! — обрадовался Сальватор. — Я хотел бы услышать от вас имя господина, проживавшего в замке Вири в тысяча восемьсот двадцатом году.
   — О сударь, тогдашнего владельца звали господин Жерар Тардье.
   — Жерар Тардье! — повторил Сальватор, припоминая крик, не раз вырывавшийся у Рождественской Розы, когда она металась в жару:
   «Не убивайте меня, госпожа Жерар!»
   — Честнейший и порядочнейший человек, — продолжал господин мэр. — К нашему общему сожалению, он уехал из этих мест после ужасной трагедии.
   — Она разыгралась здесь?
   — Да.
   — Видите ли, сударь, именно об этом деле я и хотел с вами поговорить. Не угодно ли вам рассказать, как все произошло?
   Те из наших читателей, кто жил или и теперь живет в провинции, знают, с какой готовностью любой житель небольшого городка воспринимает ничтожнейшее происшествие, способное нарушить однообразие его существования. Вот почему читателей не удивит, что глаза мэра Вири загорелись в предвкушении хоть какого-то развлечения, связанного с посланным самим Провидением незнакомцем. Радость, осветившая лицо славного провинциала, бросала вызов медленно текущему времени, как бы говоря: «С паршивой овцы хоть шерсти клок!»
   И он в мельчайших подробностях поведал Сальватору историю г-на Жерара, Ореолы, г-на Сарранти и двух детей; он не опустил ничего, что могло бы заинтересовать его слушателя и (это особенно важно) растянуть рассказ; этот славный человек с удовольствием бы умножал до бесконечности эпизоды этого кровавого происшествия, дабы как можно дольше задержать внимание бесценного гостя. К несчастью, господин мэр города Вири обладал весьма посредственным воображением: итак, он изложил ужасную историю, уже известную нашим читателям, в ее пугающей простоте.
   К тому же, он рассказал ее по-своему, так, что главное действующее лицо этой драмы, г-н Жерар, представал не убийцей, а жертвой.
   Рассказчик пространно и горестно описал отчаяние упомянутого г-на Жерара.
   Потеря двух малышей, по словам господина мэра, особенно потрясла бывшего владельца замка, ведь это были дети горячо любимого брата; с тех пор г-н Жерар не мог говорить об исчезнувших племянниках без слез.
   Сальватор слушал почтенного мэра с огромным вниманием и этим снискал его благосклонность.
   Когда мэр закончил рассказ, Сальватор обратился к нему с такими словами:
   — Вы рассказали мне о господине Жераре, Ореоле, господине Сарранти и двух детишках…
   — Совершенно верно, — подтвердил мэр.
   — Не существовало ли еще некой госпожи Жерар?
   — Насколько мне известно, господин Жерар не был женат.
   — Вы не знали никого по имени госпожа Жерар? Постарайтесь вспомнить!
   — Нет… Если только… Погодите-ка! И мэр захихикал.
   — Да, да, да, — продолжал он. — Действительно, была госпожа Жерар: так называли бедняжку Ореолу, когда хотели заслужить ее расположение. Для вас, должно быть, не секрет, сударь, — назидательно прибавил мэр, — что у сожительниц есть одна слабость: они обожают, когда тот, кто стоит ниже их или от них зависит, называет их именем, на которое они не имеют права… И несчастные дети тоже это знали и, когда хотели добиться чего-нибудь от своей гувернантки, непременно называли ее «госпожа Жерар».
   — Благодарю вас, сударь, — сказал Сальватор. Немного помолчав, он продолжал:
   — Так вы говорите, сударь, что, несмотря на поиски, ни маленького Виктора, ни маленькой Леони найти так и не удалось?
   — Нет, сударь, хотя искали очень тщательно.
   — Вы помните этих несчастных детей, господин мэр? — спросил Сальватор.
   — Отлично помню.
   — Я имею в виду их приметы.
   — Я как сейчас их вижу, сударь! Мальчику было лет восемь-девять, он был хорошенький, свеженький, белокурый…
   — Волосы длинные? — спросил Сальватор, невольно вздрогнув.
   — Длинные кудрявые волосы до плеч.
   — А девочка?
   — Девочке было лет шесть или семь.
   — Такая же белокурая, как брат?
   — Нет, сударь, они были совсем непохожи; девочка — худенькая и смуглая, у нее были огромные черные глаза, просто восхитительные, во все лицо!.. Наверное, этот Сарранти был большой негодяй, если украл сто тысяч экю у своего благодетеля, да еще убил двух его племянников!
   — Однако, мне показалось, вы сказали, что соучастником этого убийства был огромный пес, которого всегда держали на привязи: считалось, что он в силе не уступает тигру.
   — Да, — кивнул мэр, — брат господина Жерара привез этого пса из Нового Света.
   — Что же стало с собакой?
   — Неужели я не сказал, сударь? В минуту отчаяния господин Жерар схватил карабин и разрядил его в собаку.
   — Так он ее убил?
   — Неизвестно! Но это был страшный зверь, и он вполне заслужил пули.
   — Вы случайно не помните, как звали собаку?
   — Погодите… Сейчас попробую вспомнить… У нее было странное такое имя… Как же это?.. Брезилем его звали!
   «Так!» — подумал Сальватор, а вслух прибавил: — Брезиль, вы уверены?
   — Да, да, точно!
   — И такая злая собака не разу ни укусила никого из детей?
   — Напротив, она их обожала, особенно малышку Леони.
   — Теперь, господин мэр, мне остается просить вас об одной милости.
   — О какой, сударь? О какой?.. — вскричал мэр, который был счастлив сделать что-то для человека, расспрашивавшего с такой учтивостью и умевшего слушать с таким вниманием.
   — Я не могу попросить разрешения осмотреть замок, потому что в нем живут другие люди, — продолжал Сальватор, — а между тем…
   Он помедлил.
   — Говорите, сударь, говорите! — попросил мэр. — И если только в моей власти сообщить вам необходимые сведения…
   — Я бы хотел иметь внутренний план комнат, кухни, погреба, оранжереи.
   — О сударь, — воскликнул мэр, — это совсем не сложно! Во время расследования, которое пришлось закрыть за отсутствием господина Сарранти, план был сделан в двух экземплярах…
   — И что же сталось с обоими этими экземплярами?
   — Один приложен к делу, которое находится у королевского прокурора; другой еще лежит, должно быть, у меня в папках.
   — Могу ли я снять копию с вашего экземпляра, господин мэр? — спросил Сальватор.
   — Разумеется, сударь.
   Мэр порылся в одной, другой, третьей папке и наконец обнаружил то, что искал.
   — Вот то, что вы просили, сударь, — сказал он. — Если вам нужны линейка, карандаш, циркуль, можете взять у меня.
   — Благодарю! Мне нет нужды точно соблюдать пропорции; достаточно набросать только общий план.
   Сальватор снял копию твердой рукой умелого геометра; когда его рисунок был готов, он сложил лист бумаги, спрятал его в карман и сказал:
   — Сударь! Мне остается вас поблагодарить и извиниться за причиненное беспокойство.
   Мэр возражал, уверяя, что Сальватор ничуть его не побеспокоил, даже попытался заманить гостя позавтракать (как он сказал,» с моей супругой и обеими моими барышнями «). Но, как ни заманчиво было это предложение, Сальватор счел долгом отказаться. Желая как можно дольше не расставаться с гостем, мэр проводил его до дверей и, перед тем как проститься, предложил молодому человеку свои услуги, если тому понадобятся еще какие-нибудь сведения.
   В тот же день Сальватор представил Жюстена в ложе Друзей истины, где тот был принят в масонское братство.
   Не стоит и говорить, что Жюстен, не дрогнув, выдержал все испытания: он прошел бы сквозь огонь, преодолел бы острый, как лезвие бритвы, мост, ведущий из чистилища в рай Магомета, ведь в конце этого нелегкого и опасного пути была Мина!
   На следующий день Жюстен был представлен венте и принят в нее.
   После этого Сальватор ничего не скрывал от своего друга и даже рассказал ему о широком заговоре, который был замышлен еще в 1815 году, а плоды должен был принести в 1830-м.
   Оставим же их за благородным делом подготовки восстания, в котором найдет развязку наша история; а пока, следуя за ее изгибами, возвратимся к Петрусу и мадемуазель де Ламот-Удан.

XXVI. В ОЖИДАНИИ МУЖА

   В той же благоухающей оранжерее, где, как мы видели, Петрус сначала с такой любовью написал портрет, а затем с таким неистовством его уничтожил, лежала в шезлонге мадемуазель Регина де Ламот-Удан, или, вернее, графиня Рапт; в подвенечном платье, бледная, словно статуя Отчаяния, она смотрела невидящим взором на рассыпанные вокруг нее письма.
   Если бы кто-нибудь вошел в эту комнату или просто заглянул в приотворенную дверь, ему прежде всего бросилось бы в глаза выражение безмолвного ужаса, застывшее на лице девушки и вызванное, по-видимому, чтением одного или же нескольких писем, которые она в страхе или из отвращения уронила на пол.
   Она посидела еще некоторое время в молчании и неподвижности, и две слезы медленно скатились по ее щекам и упали ей на грудь.
   Потом она почти механически подняла безвольно повисшую руку, взяла с колен еще одно сложенное письмо, развернула его, поднесла к глазам, но, не прочитав и двух-трех строк, уронила его на ковер, где уже лежали другие; она была не в силах продолжать чтение.
   Она закрыла лицо руками и на некоторое время задумалась.
   В соседней комнате часы пробили одиннадцать раз.
   Она отняла руки от лица и прислушалась, шевеля губами и считая удары.
   Когда затих одиннадцатый удар, она встала, собрала все письма, перевязала их и спрятала в одном из шкафчиков, а ключ сунула за горшок со стрелицией; потом она подошла к звонку и дернула за шнур резко и нетерпеливо.
   Появилась немолодая камеристка.
   — Нанон! — обратилась к ней девушка. — Пора! Ступайте к садовой калитке, что выходит на бульвар Инвалидов, и проведите сюда молодого человека — он ожидает у решетки.
   Нанон прошла по коридору, спустилась в сад, пересекла наискосок газоны и цветники; отворив калитку, которая выходила на бульвар Инвалидов, она выглянула и поискала взглядом того, кого надо было провести к госпоже.