Дюма Александр. Прусский террор

   — Дьявол!
   — Разве то, что я вам сейчас сказал, лишит меня моих двадцати флоринов?
   — Нет, но сначала сходи в Деттинген. Ты точно моего роста, купишь мне там одежду лодочника, как у тебя. Полную, слышишь? Потом ты вернешься, и мы договоримся о том, что нам дальше делать.
   Лодочник проворно выпрыгнул из лодки и бегом направился в Деттинген.
   Через четверть часа он вернулся с полным костюмом, который стоил десять флоринов.
   Бенедикт отдал ему эту сумму.
   — А теперь, — спросил лодочник, — что нам делать?
   — Можешь ли ты подождать меня здесь три дня с моим мундиром, пистолетами и карабином? Я дам тебе двадцать флоринов.
   — Идет! Но если через три дня вы не вернетесь?
   — Карабин, пистолеты и мундир останутся тебе.
   — Да я и неделю здесь просижу. Надо же дать людям время, чтобы они устроили все свои дела.
   — Ты славный парень. Как тебя зовут?
   — Фриц.
   — Ну, Фриц, тогда до свидания!
   В несколько мгновений Бенедикт надел штаны, куртку и натянул на голову матросский колпак.
   Он уже прошел десять шагов, как вдруг, остановившись, спросил:
   — Кстати, где ты будешь жить в Деттингене?
   — Моряк — как улитка: у него дом всегда с собой. Вы найдете меня тут же в лодке.
   — И днем и ночью?
   — И днем и ночью.
   — Тогда все отлично.
   И Бенедикт в свою очередь пошел в сторону Деттингена.
   Предположение Фрица совершенно оправдалось. Железную дорогу захлестнуло сражение, понадобилось очистить путь, и поезд опоздал на полчаса.
   Впрочем, это был последний состав, которому здесь удалось пройти, так как уже были посланы гусары разобрать железнодорожный путь из опасения, как бы из Франкфурта не прислали войск на помощь союзной армии.
   Бенедикт взял себе место в третьем классе — ему, в его скромной одежде, оно подходило. Торопясь, как всякий вестник дурного, поезд на огромной скорости устремился вперед, в Ханау остановился лишь на несколько минут и тут же отправился во Франкфурт, куда и прибыл без четверти девять вечера с. опозданием едва ли на десять минут.
   Вокзал запрудили любопытные, пришедшие сюда за новостями.
   Бенедикт поскорее пробрался в этой давке, узнал г-на Фелльнера, сказал ему на ухо: «Разбиты!» — и бросился со всех ног к дому Шандрозов.
   Он позвонил у двери. Ганс открыл.
   Елены дома не было.
   Ганс пошел справиться о ней у Эммы.
   Елена была в церкви Нотр-Дам-де-ла-Круа.
   Бенедикт спросил, как пройти в эту церковь, и Ганс, догадываясь, что это от Карла принесены новости для Елены, вызвался проводить его туда.
   Через несколько минут они были на месте.
   Ганс хотел тут же вернуться домой. Но Бенедикт удержал его. Может быть, предстояло дать ему какое-нибудь поручение.
   Оставив Ганса у дверей, он вошел в церковь.
   Дрожащим светом единственной лампады был освещен только один придел. Перед алтарем стояла на коленях, а вернее, лежала на его ступенях, женщина.
   Это была Елена.
   Одиннадцатичасовой утренний поезд принес новость: этот день не обойдется без сражения. В полдень в сопровождении горничной Елена села в карету с Гансом на месте кучера и проехала по дороге на Ашаффенбург до Дорнигхеймского леса. Там, среди сельской тишины, она услышала пушечную стрельбу.
   Не стоит и говорить, что каждый выстрел эхом отдавался в ее сердце. Вскоре у нее не стало более сил слушать все нараставший шум. Она опять села в экипаж, возвратилась во Франкфурт, попросила высадить ее у двери церкви Нотр-Дам-де-ла-Круа и послала Ганса домой успокоить сестру и бабушку.
   Без разрешения баронессы Ганс не осмелился сказать Бенедикту, где была Елена.
   С трех часов пополудни Елена молилась.
   На звук приближавшихся шагов Бенедикта она обернулась. В первый миг, сбитая с толку его одеждой, она совсем не узнала молодого художника, за которого Фридрих хотел ее выдать замуж, и, приняв его за рыбака из Саксенхаузена, спросила:
   — Вы ищете меня, друг мой?
   — Да, — ответил Бенедикт.
   — Так вы хотите сообщить мне о Карле?
   — Я был его соратником в битве.
   — Он мертв! — вскричала Елена, заламывая руки с рыданием и с упреком бросая взгляд, исполненный отчаяния, на изваяние Мадонны. — Он мертв! Он мертв!
   — Я не могу поручиться, что он жив и не ранен. Но не думаю, чтобы он был мертв!
   — Вы этого не думаете?
   — Нет, клянусь честью, я не думаю этого.
   — Он поручил вам передать мне что-то, расставаясь с вами?
   — Да, и вот его собственные слова…
   — О! Говорите же, говорите!
   И Елена сложила руки и встала на колени на стул перед Бенедиктом, как она бы это сделала перед святым посланцем.
   Оно всегда свято, послание, сообщающее нам что-то о тех, кого мы любим.
   — «Послушайте, — сказал он мне, — сражение проиграно. Рок преследует Австрийский дом. Я дам убить себя, ибо выполняю свой долг…»
   Елена застонала.
   — А я, а я! — прошептала она. — Подумал ли он обо мне?
   — Конечно. Послушайте. Он продолжал: «Но вы ведь
   ничем не связаны с нашей участью, вы воюете как охотник, вы, наконец, француз, и было бы безумием с вашей стороны дать себя убить за дело, которое даже не отвечает вашим взглядам. Сражайтесь до последней минуты, а потом, когда вам станет ясно, что любое сопротивление бесполезно, возвращайтесь во Франкфурт, бегите к Елене, скажите ей, что я мертв, если вы увидите меня мертвым, либо, если смерть отринет меня, отступаю с остатками армии на Дармштадт или Вюрцбург. Буду жив — напишу ей. А умру — так с мыслью о ней. Вот завещание моего сердца, доверяю его вам».
   — Дорогой Карл! Ну, и?..
   — Так вот, еще два раза мы встретились с ним во время битвы. Первый раз на ашаффенбургском мосту, где он был только легко ранен в лоб, а потом, через четверть часа, я увидел его между леском под названием Красивая поросль и деревней Лидер.
   — А там?
   — Там его окружали враги, но он еще дрался.
   — Боже мой!
   — Тогда я подумал о вас… Война кончена. Мы были последней живой силой Австрии, единственной ее надеждой. Мертвый или живой, Карл с этого часа — ваш. Хотите, я вернусь на поле битвы? Я стану искать его до тех пор, пока хоть что-нибудь не узнаю о нем. Если он мертв, я доставлю его сюда.
   Елена не удержала рыданий.
   — Если он ранен, я непременно привезу его вам, уверяю вас.
   Елена ухватила Бенедикта за руку и, глядя на него в упор, сказала:
   — Вы отправляетесь на поле битвы?
   — Да.
   — И будете искать его среди мертвых?
   — Да, — сказал он, — пока не найду.
   — Я еду туда с вами, — сказала Елена.
   — Вы? — вскричал Бенедикт.
   — Это мой долг. Теперь я вас узнала. Вы Бенедикт Тюрпен, французский художник, вы дрались с Фридрихом и могли его убить, но оставили ему жизнь.
   — Да.
   — Тогда вы друг, человек чести, и я могу вам довериться, едем.
   — Решено?
   — Решено.
   — Вы искренне этого хотите?
   — Я хочу этого!..
   — Ну, что же, тогда но будем терять ни минуты.
   — Как мы поедем?
   — Поездов больше нет.
   — Нас повезет Ганс.
   — У меня есть лучший способ. Сейчас нам нужны такие лошади, которыми можно не дорожить. Нам нужна карета, которую можно разбить, кучер, которому можно приказать. И у меня есть такой человек: ради меня он разобьет любую свою карету и загонит всех своих лошадей.
   Бенедикт позвал Ганса. Тот появился.
   — Беги к своему брату Ленгарту, пусть через пять минут будет здесь со своей лучшей каретой, лучшими лошадьми, с вином и хлебом. Когда поедет мимо аптекаря, пусть купит бинты, корпию и пластырь.
   — О сударь, все это мне нужно записать.
   — Хорошо! Карету, пару лошадей, хлеба, вина — этого ты не забудешь. Об остальном я позабочусь сам. Поезжай!
   Затем, обернувшись к Елене, он спросил:
   — Вы возьмете с собой родственников?
   — О нет! — воскликнула она. — У них будет лишь одно желание — удержать меня. А я под защитой Девы Марии. Она стоит их всех.
   — Тогда еще помолитесь, я приду за вами.
   Елена встала на колени; Бенедикт бросился из церкви.
   Через десять минут он вернулся со всем, что необходимо для срочной перевязки, и с четырьмя факелами.
   Едва он вернулся, как у двери остановился Ленгарт с каретой, запряженной парой лошадей.
   — Мы возьмем с собою Ганса? — спросила Елена.
   — Нет, нужно, чтобы дома знали, где вы. Если мы найдем Карла раненым, нужно, чтобы его ждала готовая комната, чтобы предупредили хирурга; наконец, нужно, чтобы его приезд не причинил никаких тревог вашей сестре, едва оправившейся от родов, и вашей бабушке, старость которой нужно оберегать.
   — В котором часу мы можем вернуться?
   — Об этом ничего не знаю, но пусть ждут нас начиная с четырех часов утра. Вы слышите, Ганс? Если там станут беспокоиться за вашу молодую хозяйку…
   — … ты ответишь, — вмешался Ленгарт (он успел войти в церковь вслед за Гансом), — пусть будут спокойны, раз господин Бенедикт Тюрпен находится рядом с нею.
   — Вы слышите, дорогая Елена? Так вот, поедем когда захотите.
   — Поедем сейчас, — сказала Елена, — не будем терять ни минуты. Боже мой! Когда я думаю, что, может быть, он лежит там на земле или прислонился к какому-нибудь дереву, к какому-нибудь кусту, что у него две-три раны, он теряет кровь и призывает меня на помощь умирающим голосом…
   И в крайнем возбуждении она добавила:
   — Вот и я, Карл! Вот и я!
   Ленгарт со всего размаха прошелся ударом кнута по своим двум лошадям, и карета отъехала со скоростью ветра и с грохотаньем грома.

XXIX. РЕЗВУН

   Менее чем через полтора часа они оказались уже в виду Деттингена; разглядеть его было тем легче, что издали он казался центром обширного пожара.
   Подъехав ближе, Бенедикт понял, что это были огни биваков. После победы пруссаки продвинули свои передовые посты вплоть до этого городка.
   Елена боялась, что ей не позволят ехать дальше, но Бенедикт подбодрил ее, заверив, что милосердие к раненым и уважение к павшим, после окончания битвы проявляемые во всех цивилизованных странах, не оставляют ни тени сомнения не только в возможности получить разрешение для Елены разыскивать ее погибшего жениха, но и в поддержке, которую ей, безусловно, окажут в этих розысках.
   Однако у передовых постов карету и в самом деле остановили. Начальники сторожевого поста не захотели взять на себя ответственность и пропустить карету. Они заявили, что об этом нужно сообщить генералу Штурму, командовавшему авангардом.
   А главная ставка генерала Штурма находилась в деревушке Хёрштейн, расположенной слева от большой дороги, в пункте, продвинутом чуть дальше Деттингена. Оставалось узнать, на какой улице и в каком доме разместился генерал, и потом галопом ехать дальше, чтобы возместить потерянное время.
   Когда они приехали к указанному дому, часовой, к которому они обратились, ответил, что генерал Штурм на ночном обходе.
   Бенедикт осведомился, не оставил ли генерал какого-нибудь офицера или адъютанта, который мог бы сто заменить на случай, если потребуется поскорее выдать какое-нибудь разрешение.
   Ему ответили, что он может войти и поговорить с начальником штаба.
   Он вошел.
   Начальник штаба был занят: он подписывал приказы; услышав, что дверь его открыли, он сказал нетерпеливым тоном:
   — Одну минуту!
   Звук этого голоса заставил Бенедикта вздрогнуть: он где-то слышал его раньше. Где? Ему ничего не вспоминалось, но он явно уже слышал этот голос.
   Вдруг его осенило.
   — Фридрих! — воскликнул он.
   Тот, кого он назвал этим именем, живо обернулся.
   В самом деле, это был барон Фридрих фон Белов: король Пруссии своей волей назначил его начальником штаба к генералу Штурму. Эта должность стояла на пути к чину бригадного генерала.
   Фридрих с удивлением посмотрел на этого лодочника, назвавшего его только что по имени и протягивавшего к нему руки. Но он тотчас же в свою очередь узнал Бенедикта.
   Посыпались вопросы и ответы. Бенедикт коротко объяснил, что он приехал разыскать на поле битвы Карла: тот сражался целый день и, видимо, был убит или, по меньшей мере, ранен.
   В какой-то миг Бенедикт, чуть было не сказал, что Елена, свояченица Фридриха, сидит в карете у этой двери. Но он вовремя удержал уже начатую фразу и не дал ей слететь со своих губ. Если и суждено было барону фон Белову услышать такое признание, то лишь из уст самой Елены.
   Фридрих пришел в отчаяние, что ему нельзя было сопровождать Бенедикта в его розысках, поскольку он был обязан в отсутствие генерала оставаться в Хёрштейне, тем более что из-за грубости генерала, вполне оправдывавшего свое имя Штурм, которое означает «буря», Фридриху уже два или три раза пришлось очень пожалеть о своем согласии занять это место начальника штаба.
   Но он дал заверенное печатью генерала разрешение на то, чтобы обойти поле битвы в сопровождении двух прусских солдат — для внушения уважения к этому делу — и хирурга.
   Бенедикт удержал Фридриха, порывавшегося проводить гостя к карете, и обещал потом направить хирурга прямо к нему в штаб, чтобы тот отчитался перед ним о проведенной экспедиции. После этого Бенедикт пошел к карете, где его , с нетерпением ожидала Елена.
   — Ну как? — спросила она.
   — Все как нужно, — ответил Бенедикт. Затем он тихо сказал Ленгарту:
   — Отъезжайте отсюда на двадцать шагов и остановитесь. Ленгарт сделал как было сказано.
   Только тогда Бенедикт рассказал Елене о том, что перед тем произошло.
   Если бы ей захотелось увидеться с зятем, легко было сделать двадцать шагов назад. Если же, напротив, Бенедикт все сделал так, как хотелось ей самой, то им оставалось только продолжить путь.
   При одной лишь мысли увидеться сейчас с зятем Елена вздрогнула. Она была убеждена, что он удержал бы ее и не позволил бы в полночь, среди мертвых и раненых, даже среди мародеров, которые всегда пробираются к трупам и грабят их, рисковать собой на поле битвы.
   Поэтому она живо поблагодарила Бенедикта и сама крикнула Ленгарту:
   — Вперед!
   Ленгарт пустил лошадей галопом.
   Они вернулись в Деттинген. Когда карета въезжала в город, било одиннадцать часов.
   На главной площади Деттингена был разожжен огромный костер. Бенедикт вышел из кареты и приблизился к нему.
   Перед костром прохаживался капитан. Бенедикт подошел к нему. Он вполне знал прусский характер и великолепно умел с ним обходиться, если не хотел столкновения.
   — Извините, капитан, — сказал он, — знаком ли вам барон Фридрих фон Белов?
   Капитан посмотрел сверху вниз на того, кто позволил себе обратиться к нему.
   Не нужно забывать, что Бенедикт был одет лодочником.
   — Да, — ответил тот, — я его знаю. Дальше?
   — Не хотите ли оказать ему большую услугу?
   — Охотно! Это мой друг, но каким это образом он обратился к тебе, чтобы попросить меня об этом?
   — Сам он в Хёрштейне и не может оставить его по приказу генерала Штурма.
   — Ну и что?
   — А то, что он находится в самом глубоком беспокойстве насчет одного из своих друзей, которого, видно, либо убили, либо ранили сегодня, во время кавалерийской атаки прусских кирасиров на ашаффенбургском мосту. Он послал меня с одним моим приятелем, лодочником, как и я, на поиски этого друга, жениха вот той дамы, что вы видите в карете, и сказал: «Обратись вот с этой написанной моей рукой запиской к первому встретившемуся прусскому офицеру. Скажи ему, что это не приказ, а просьба. Дай ему прочесть эту записку, и я уверен, что он окажется любезным и даст тебе то, что я здесь прошу».
   Офицер подошел к огню, взял головешку и прочел следующее:
   «Приказ первому прусскому офицеру, которого встретит мои посланец, дать в распоряжение подателю сего двух солдат в качестве эскорта и хирурга. Оба солдата и хирург должны будут сопровождать подателя сего на поле боя, повсюду, куда он их поведет.
   Составлено в главной ставке, Хёрштейн, одиннадцать часов вечера.
   По приказу генерала Штурма
   начальник штаба
   барон Фридрих фон Белов».
   Дисциплина и послушание — два великих достоинства прусской армии. Именно эти два качества сделали эту армию лучшей в Германии.
   Стоило только капитану прочесть приказ своего начальника, он тут же оставил свой надменный вид, с которым только что разговаривал с беднягой-лодочником.
   — Эй, там! — сказал он солдатам, сидевшим у огня. — Пришлите двух добровольцев для оказания услуги начальнику штаба Фридриху фон Белову.
   Встало десять человек.
   — Хорошо! Ты и ты! — сказал капитан, отобрав двух людей.
   — Ну, а кто тут ротный хирург?
   — Господин Людвиг Видершаль, — ответил голос.
   — Где он расквартирован?
   — Здесь, на площади, — ответил тот же голос.
   — Известите его, что по приказу из штаба он должен этим вечером принять участие в поездке в Ашаффенбург.
   Один солдат встал, пошел через площадь, постучал в дверь и мигом вернулся вместе с полковым хирургом.
   Бенедикт поблагодарил капитана, и тот ответил, что ему было крайне приятно оказать любезность барону фон Белову.
   Полковой хирург, хотя он и был человеком светским, сел в карету в дурном расположении духа из-за того, что его, разбудили, едва он успел заснуть. Когда же он оказался лицом к лицу с молодой женщиной, красивой и в слезах, он извинился, что заставил себя ждать, и первым стал торопить с отъездом.
   Карета по пологому спуску подъехала к берегу реки.
   У берет стояло несколько лодок. Бенедикт громко крикнул:
   — Фриц!
   На второй зов и лодке встал человек и ответил:
   — Я здесь!
   Бенедикт показался ему так, чтобы тот смог его узнать.
   Все расселись в лодке.
   Два солдата — спереди, Фриц и Бенедикт — у весел, полковой хирург с Еленой — сзади.
   Сильный гребок веслами вынес лодку на середину реки.
   Теперь задача была потруднее, чем вначале, на этот раз приходилось плыть против течения, но Бенедикт и Фриц были ловкими и сильными гребцами. Лодка легко заскользила по поверхности воды.
   Они уже далеко отплыли от Деттингена, когда услышали, как часы на городской колокольне прозвонили полночь.
   Проплыли Клейностхейм, Майнашафф, затем Лидер, затем Ашаффенбург.
   Бенедикт сошел на берег немного выше моста. Как раз отсюда он и хотел начать поиски.
   Они зажгли факелы и отдали их в руки двум солдатам.
   Битва закончилась уже в темноте, поэтому вынесли только раненых, и мост все еще был загроможден мертвыми: в темных местах о них приходилось спотыкаться, а в более освещенных их можно было смутно разглядеть по белым мундирам.
   Если бы Карл оказался среди пруссаков и австрийских солдат, его можно было бы легко узнать по серой куртке. Но Бенедикт был слишком уверен, что он видел, как тот дрался уже за мостом, и не стал терять время там, где его друга не было.
   Они спустились к равнине с разбросанными по ней купами деревьев; в глубине ее тянулся лесок под названием Красивая поросль.
   Ночь выдалась темной, луны не было, на небе не светило ни звездочки; можно было подумать, что дым и пыль от сражения так и остались висеть в воздухе между небом и землей. Время от времени широкие тихие зарницы приоткрывали горизонт, будто огромное веко: на секунду вырывался луч белесого света и мертвенно-тускло освещал пейзаж. Потом все опять погружалось в темноту, еще более густую, чем раньше.
   Когда зарницы угасали, единственный свет по обоим берегам Майна давали два факела, которые несли прусские солдаты и который образовывал освещенный круг диаметром в дюжину шагов.
   Елена, белая, словно тень, и, словно тень, казавшаяся нечувствительной к неровностям земли, шли посреди того круга и говорила, протягивая вперед руки: «Там, вот там, там!», когда ей казалось, что она видит неподвижно лежавшие трупы.
   Они подходили к указанному ею месту. Там в самом деле были трупы, и по мундирам их можно было признать скорее за пруссаков или австрийцев.
   Время от времени им приходилось видеть тень, скользнувшую среди деревьев, и слышать быстро удалявшиеся шаги: то был кто-нибудь из тех презренных мародеров, которые следуют за армиями нашего времени, как когда-то за древними армиями шли волки, и которым помешали заниматься их омерзительным ремеслом.
   Время от времени Бенедикт жестом останавливал шествие; воцарялось глубокое молчание, и в этом безмолвии он громко кричал: «Карл, Карл!»
   Елена, с остановившимся взглядом, с затаенным дыханием, казалась тогда статуей Ожидания.
   Ничто не слышалось в ответ, и маленький отряд вновь отправлялся на розыски.
   Время от времени Елена тоже останавливалась и машинально, едва слышно, словно боясь собственного голоса, звала в свою очередь:
   — Карл! Карл! Карл!
   Они подходили к леску, и трупы стали попадаться все реже и реже. Бенедикт опять сделал одну из тех остановок, вслед за которой наступала тишина, и в пятый или в шестой раз крикнул:
   — Карл!
   Но на этот раз мрачный и продолжительный вой ответил ему и затих, заставив вздрогнуть сердца самых храбрых.
   — Что это? — спросил хирург.
   — Это собака воет около мертвого, — ответил Фриц.
   — Неужели же?.. — прошептал Бенедикт.
   А потом тут же крикнул, направляясь на голос собаки:
   — Сюда, сюда!
   — Боже мой! — произнесла Елена. — У вас появилась какая-то надежда?
   — Может быть; идите, идите сюда!
   И, не ожидая факелов, он кинулся вперед. Выйдя к опушке леса, он опять позвал:
   — Карл!..
   Раздался тот же самый мрачный, жалостливый вой, но теперь он был уже ближе.
   — Идите сюда, — крикнул Бенедикт, — это здесь! Елена прыгнула через ров, вошла в лес и, не обращая внимания на то, что на ходу она рвала в клочья свое муслиновое платье, пошла вперед сквозь кустарник и колючие заросли.
   Солдаты с факелами намеревались последовать за нею.
   Там, в лесу, в нескольких местах послышался шум, который производили убегавшие мародеры.
   Бенедикт сделал знак остановиться, чтобы дать время этим людям убежать. Потом, когда тишина восстановилась, он опять позвал:
   — Карл!..
   И на этот раз, как и раньше, ему ответил мрачный и жалостливый вой, но так близко, что у всех сжалось сердце. Солдаты отступили на шаг. Лодочник протянул руку.
   — Волк! — сказал он.
   — Где? — спросил Бенедикт.
   — Вот, вот, там, — сказал Фриц, показывая рукой. — Не видите разве, вон в темноте глаза блестят как два угля.
   И в этот миг вспыхнула одна из тех тихих зарниц. Ее свет проник сквозь верхушки деревьев, и стал отчетливо виден силуэт собаки, сидевшей у неподвижного тела.
   — Сюда, Резвун! — крикнул Бенедикт.
   Собаке пришлось сделать только один прыжок, чтобы оказаться рядом, она мигом бросилась на грудь хозяину и лизнула его. Потом, заняв прежнее место у трупа, она в четвертый раз завыла и на этот раз еще тоскливее, чем раньше.
   — Карл здесь! — сказал Бенедикт. Елена кинулась, так как она все поняла.
   — Но он мертв! — продолжал Бенедикт. Елена вскрикнула и упала на тело Карла.

XXX. РАНЕНЫЙ

   Подошли факельщики, и в свете горевшей смолы вырисовалась живописная мрачная группа.
   Карл не оказался раздетым, как другие трупы, собака сторожила его тело и сумела его защитить.
   Елена распростерлась на нем, приложив губы к его губам, плача и стеная. Бенедикт стоял на коленях около нее, а вокруг его шеи обвились собачьи лапы. Хирург стоял, скрестив руки, как человек, который привык к виду смерти и сопровождающего ее горя. Наконец, Фриц просовывал голову сквозь густую листву деревьев.
   Все участники этой сцены были тихи и неподвижны.
   Вдруг у Елены вырвался крик; она выпрямилась и встала, вся в крови Карла, с блуждающими глазами и рассыпавшимися волосами.
   Все посмотрели на нее.
   — Ах! — вскрикнула она. — Я схожу с ума. Потом, опять упав на колени, она крикнула:
   — Карл! Карл! Карл!
   — Что случилось? — спросил Бенедикт.
   — О! Сжальтесь надо мною, — произнесла Елена, — но мне показалось, что я ощутила на своем лице его дыхание. Словно он дождался меня, чтобы испустить последний вздох!
   — Извините, сударыня, — сказал хирург, — но если тот, кого вы называете Карлом, не мертв, в чем я очень сомневаюсь, то времени терять нельзя, нужно оказать ему помощь.
   — О, посмотрите, сударь! — сказала Елена, живо отстраняясь.
   Хирург тотчас же наклонился к Карлу вместо нее. Солдаты приблизили факелы, и стало возможным рассмотреть бледное, но по-прежнему красивое лицо Карла.
   Рана на голове явилась причиной того, что вся его левая щека покрылась кровью, и он был бы неузнаваем, если бы собака не вылизывала его, по мере того как вытекала кровь.
   Хирург сначала ослабил галстук, потом приподнял верх тела, чтобы снять куртку.
   Должно быть, рана была ужасна, так как куртка на спине была красна от крови. Хирург расстегнул одежду и четырьмя ударами скальпеля с привычной ловкостью разрезал рукав от ворота до обшлага, а куртку по всей длине спины, что позволило ему, разорвав рубашку, полностью открыть всю правую часть груди раненого.
   Хирург попросил воды.
   — Воды! — словно эхо, механически повторила Елена. Река была в пятидесяти шагах от них. Фриц сбегал туда
   и принес полный деревянный башмак, служивший ему для вычерпывания воды из лодки.
   Елена дала свой носовой платок.
   Хирург смочил его в воде и принялся обмывать Карлу грудь, а в это время Бенедикт поддерживал туловище раненого, прислонив его к своим коленям.
   Только тогда стало заметно, что у Карла был сгусток крови и на руке. Значит, у него было три ранения.