Страница:
— Доктор, — сказал Бенедикт, сбрасывая с себя куртку, — я не продаю своей крови друзьям, а отдаю ее. Вы нашли человека!
Но при этих словах Елена вскрикнула, бросилась между Бенедиктом и врачом и, протягивая руку хирургу, сказала Бенедикту:
— Вы уже достаточно сделали для него до сих пор, господин Бенедикт, и если человеческую кровь нужно влить в вены моего любимого Карла, то это будет моя кровь, это мое право!
Бенедикт упал на колени перед этой героиней любви и преданности, схватил подол ее платья и поцеловал его.
Менее впечатлительный, врач ограничился тем, что сказал:
— Это хорошо! Попробуем! Дайте раненому выпить ложку лучшего укрепляющего средства. Я иду к себе за аппаратом.
XLIV. БРАКОСОЧЕТАНИЕ IN EXTREMIS note 29
XLV. ОБЕЩАНИЕ ЕЛЕНЫ
XLVI. ПОЖИВЕМ — УВИДИМ
Но при этих словах Елена вскрикнула, бросилась между Бенедиктом и врачом и, протягивая руку хирургу, сказала Бенедикту:
— Вы уже достаточно сделали для него до сих пор, господин Бенедикт, и если человеческую кровь нужно влить в вены моего любимого Карла, то это будет моя кровь, это мое право!
Бенедикт упал на колени перед этой героиней любви и преданности, схватил подол ее платья и поцеловал его.
Менее впечатлительный, врач ограничился тем, что сказал:
— Это хорошо! Попробуем! Дайте раненому выпить ложку лучшего укрепляющего средства. Я иду к себе за аппаратом.
XLIV. БРАКОСОЧЕТАНИЕ IN EXTREMIS note 29
Врач выбежал из комнаты так быстро, как только позволяло ему достоинство его профессии,
В это время Елена пыталась влить в губы Карлу ложку укрепляющего средства, а Бенедикт дергал шнур звонка и сзывал слуг.
Появился Ганс.
— Сходите за священником, — сказала ему Елена.
— Для последнего причастия? — робко спросил Ганс.
— Для бракосочетания, — ответила Елена. Через несколько минут врач вернулся с аппаратом.
— Доктор, — сказал ему Бенедикт, — я вполне в курсе операции и хотел бы поговорить с вами. Позвольте сказать вам, прежде чем вы начнете, что я полностью отвергаю метод Мюллера и Диффенбаха, которые утверждают, что нужно вводить кровь, очищенную от фибринов с помощью взбалтывания, и, напротив, придерживаюсь мнения Берара, который считает, что нужно вливать кровь в природном виде и со всеми ее элементами.
— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал доктор. — Звоните.
Бенедикт позвонил. Вошла служанка.
— Принесите горячей воды в глубоком сосуде, — попросил доктор, — и градусник, если таковой имеется в доме.
Служанка почти тотчас же снова появилась с тем и другим.
Врач вынул из кармана бинт и обмотал им левую руку больного. Именно с этой стороны нужно было делать переливание крови, так как правая рука была изуродована.
Через несколько мгновений вена набухла, и это доказывало, что кровь в ней не совсем иссякла и что циркуляция ее, хотя и слабая, еще продолжалась.
Тогда врач обернулся к Елене:
— Вы готовы? — спросил он.
— Да, — сказала Елена, — но поторопитесь же, вдруг он умрет, Боже правый!
Врач зажал руку Елены бинтом, поместил аппарат на кровать, чтобы по возможности приблизить его к раненому, и поставил его в воду, нагретую до 35 градусов, чтобы кровь не успела остыть, проходя от одной руки в другую. Он обнажил самый набухший сосуд на руке Карла и почти одновременно проколол вену девушки, кровь которой тут же потекла к аппарат.
Когда врач посчитал, что крови перелилось граммов 120 — 130, он сделал знак Бенедикту, чтобы тот большим пальцем зажал течение крови у Елены, и, сделав надрез вдоль сосуда у Карла, ввел туда конец трубки и стал медленно переливать кровь, внимательно следя за тем, чтобы в вену вместе с кровью не проник ни один пузырек воздуха.
Во время операции, продолжавшейся примерно десять минут, они услышали слабый шум у двери.
Это пришел священник в сопровождении Эммы, г-жи фон Белинг и всех домашних слуг.
Елена обернулась, увидела их у двери и подала им знак войти.
В эту минуту Бенедикт сжал ей руку: Карл вздрогнул, и какая-то дрожь побежала у него по всему телу.
— Ах! — промолвила Елена, сложив руки. — Благодарю тебя, Боже милосердный, это моя кровь дошла до его сердца!
Бенедикт, державший наготове кусочек английского пластыря, наложил его на вскрытую вену и попридержал его.
В это время священник приблизился к ним.
Это был католический священник, который с детских лет Елены был ее духовником.
— Вы послали за мной, дочь моя? — спросил он.
— Да, — ответила Елена, — я хотела бы с согласия моей бабушки и старшей сестры соединиться браком с этим дворянином; с Божьей помощью он скоро сможет открыть глаза и прийти в сознание. Только времени нам терять нельзя, так как может опять наступить обморок.
И вдруг Карл, как если бы он только и ждал этой минуты, чтобы очнуться, открыл глаза, нежно посмотрел на Елену и слабым голосом, но вполне внятно сказал:
— Будучи в глубоком обмороке, я все слышал. Вы ангел, Елена, и я тоже вместе с вами прошу у вашей бабушки и сестры разрешения оставить вам свое имя.
Бенедикт и врач взглянули друг на друга. Они удивились сверхвозбуждению, что на время возвратило зрение глазам Карла и речь его устам.
Священник приблизился.
— Людвиг Карл фон Фрейберг, вы объявляете, признаете и клянетесь перед Богом и перед лицом святой Церкви, что берете себе в жены и законные супруги присутствующую здесь Елену де Шандроз?
— Да.
— Вы обещаете и клянетесь сохранять ей верность во всем, как это должно делать верному супругу по отношению к своей супруге в согласии с заповедью Божьей?
Карл печально улыбнулся и отпет на это наставление, предписываемое церковными правилами и предназначенное тем людям, которые рассчитывают прожить еще долгие годы, чтобы иметь время нарушить этот святой обет.
— Да, — сказал он, — и в доказательство этого вот обручальное кольцо моей матери; уже однажды освященное, оно теперь станет еще святее, получив освящение и из ваших рук.
— А вы, Елена де Шандроз, вы соглашаетесь, признаете и клянетесь в свою очередь перед Богом и перед лицом святой Церкви, что берете себе в мужья и законные супруги присутствующего здесь Людвига Карла фон Фрейберга?
— О да, отец мой! — воскликнула девушка.
И вместо слишком ослабленного Карла, который не смог говорить, священник прибавил:
— Примите сей знак супружеских уз, соединяющих вас отныне.
Произнося эти слова, он надел на палец Елене кольцо, переданное ему Карлом.
— Даю вам это кольцо в знак заключенного между вами брака.
После этих слов священник обнажил голову, перекрестил руку супруги и произнес тихим голосом:
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!
А затем, протянув к обоим супругам правую руку, священник сказал более громким голосом:
— Да соединит вас Бог Авраама, Исаака и Иакова и да обратит к вам свое благословение. А я соединяю вас во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!
— Святой отец! — сказал священнику Карл. — К тем молитвам, которые вы только что обратили к Небу, присоедините отпущение грехов умирающему, и после этого мне более не о чем будет вас просить.
Священник сосредоточился, поднял руку, произнес положенные при соборовании слова и затем сказал:
— Иди из этого мира, христианская душа, во имя Бога Отца Всемогущего, который создал тебя, во имя Иисуса Христа, Сына Божьего живого, который страдал за тебя; во имя Святого Духа, данного тебе, во имя ангелов и архангелов, иди!
И, словно и в самом деле душа Карла ждала этого торжественного мгновения, чтобы покинуть тело, Елена, приподнимая его в своих объятиях и стараясь, чтобы он не услышал последних слов священника, почувствовала, что ее непреодолимо притянуло к нему. Ее губы прижались к губам возлюбленного, из которых вырвалось:
— Прощай, дорогая моя жена! Твоя кровь — моя кровь, прощай!
И тело Карла упало на изголовье. Последний на земле вздох Карла замер на устах Елены. В полной тишине послышалось рыдание девушки и ее обращение к Небу, завершившееся такими словами:
— Господи Боже, прими нас в милосердии твоем!
Вид Елены, упавшей без сил на тело Карла, говорил о том, что Карл был мертв.
Все присутствующие, которые смотрели на них, стоя на коленях, теперь встали. Эмма устремилась в объятия Елены, вскрикнув:
— Вот мы с тобой и стали дважды сестрами — по крови и по несчастью.
Затем, чувствуя, что такое горе нуждается в одиночестве, каждый медленно вышел, тихо, на цыпочках, оставляя Елену наедине с ее мертвым супругом.
Через два часа обеспокоенный Бенедикт попробовал войти и осторожно постучал в дверь со словами:
— Это я, сестра моя!
Елена заперлась в своей комнате, но теперь подошла к двери и открыла ее. Велико же было его удивление, когда он увидел девушку, облаченную в свадебное платье. Она надела венок из белых роз, бриллиантовые серьги висели у нее в ушах, драгоценнейшее ожерелье обвило ее шею.
На пальцах ее были драгоценные перстни. Та рука, из которой недавно была взята кровь, сотворившая чудо воскрешения, была унизана браслетами. Шаль из великолепных кружев покрывала ее плечи и спускалась на атласное платье, застегнутое на обшитые бисером петли. Она была очень тщательно причесана, будто собиралась идти в церковь.
— Видите, друг мой, — сказала она Бенедикту, — мне захотелось выполнить до конца его желание: вот я одета не как невеста, а уже как супруга.
Бенедикт печально посмотрел на нее, и тем более печально, что Елена не плакала, совсем напротив — она улыбалась. Можно было подумать, что, отдав все свои слезы живому Карлу, она не находила их более для мертвого. С глубоким удивлением Бенедикт смотрел, как она ходила по комнате; ее занимало множество мелких забот, имевших отношение к похоронам Карла, и каждую минуту она показывала Бенедикту какой-нибудь новый предмет.
— Смотрите, — говорила она ему, — он это любил, он это приметил. А это мы положим вместе с ним в гроб… Кстати, — вдруг сказала она, — я чуть не забыла свои волосы, он же их так любил.
Она сняла венок, взялась за волосы, доходившие ей до колен, обрезала их, сделала из них косу и обернула ею оголенную шею Карла.
Пришел вечер.
Она долго разговаривала с Бенедиктом о часе, когда на следующий день должно было совершиться погребение. Так как было всего лишь шесть часов вечера, она возложила на него все тяжкие для, семьи заботы, впрочем, почти такие же горестные и для Бенедикта, который полюбил и Фридриха и Карла, как двух братьев. Теперь он должен был заказать широкий дубовый гроб.
— Почему широкий? — спросил Бенедикт. Елена только и ответила:
— Сделайте так, как я говорю, друг мой, и Бог вас благословит.
Она сама отдала распоряжение, чтобы для подготовки к погребению пришли в шесть часов утра.
Бенедикт во всем подчинился ее желаниям. Весь вечер он отдал похоронным хлопотам и до одиннадцати часов вечера его не было дома.
В одиннадцать он возвратился.
Он обнаружил, что комната Елены превратилась в часовню, освещенную множеством свечей; вокруг кровати горел двойной ряд больших восковых свечей.
Сидя на кровати, Елена смотрела на Карла.
Она больше не плакала и не молилась. О чем ей теперь было просить у Бога? Не о чем, ведь Карл умер.
Изредка она подносила свою руку к губам и страстно целовала обручальное кольцо.
К полуночи бабушка и сестра, которые молились и не более Бенедикта понимали спокойствие Елены, ушли в свои комнаты.
Елена печально поцеловала их, но не плакала, только попросила, чтобы ей принесли малыша: она хотела и его тоже поцеловать. Бабушка пошла за ним. Елена долго смотрела на него, держа его в руках, а потом, спящего, вернула бабушке.
Обе женщины ушли, и она осталась наедине с Бенедиктом.
— Друг мой, — сказала она ему, — вы можете оставаться здесь или пойти к себе и там отдохнуть хотя бы несколько часов. Не беспокойтесь за меня. Я лягу одетой и посплю рядом с ним.
— Поспите? — спросил Бенедикт, все более удивляясь.
— Да, — просто ответила Елена, — я чувствую себя усталой. Пока он жил, я не спала, теперь…
Она так и не выразила своей мысли до конца.
— В котором часу мне прийти? — спросил Бенедикт.
— Как вам будет угодно, — ответила Елена, — скажем, в восемь.
Потом, посмотрев на небо сквозь приоткрытое окно, она сказала:
— Думаю, этой ночью будет гроза. Бенедикт пожал ей руку и собрался выйти. Но она окликнула его.
— Простите, друг мой, — произнесла она, — вы предупредили, чтобы для подготовки к погребению пришли в шесть часов утра?
— Да, — ответил ей Бенедикт, которого стали душить слезы.
По его изменившемуся голосу Елена догадалась, что происходило у него « душе.
— Вы не поцелуете меня, друг мой? — обронила она. Бенедикт прижал ее к сердцу и разрыдался.
— Какой вы слабый человек! — сказала она. — Посмотрите, как спокоен Карл. Он такой спокойный, что его можно принять за счастливого человека.
И так как Бенедикт собирался ответить, она прибавила:
— Ну, хорошо, хорошо, до завтра, до восьми часов.
В это время Елена пыталась влить в губы Карлу ложку укрепляющего средства, а Бенедикт дергал шнур звонка и сзывал слуг.
Появился Ганс.
— Сходите за священником, — сказала ему Елена.
— Для последнего причастия? — робко спросил Ганс.
— Для бракосочетания, — ответила Елена. Через несколько минут врач вернулся с аппаратом.
— Доктор, — сказал ему Бенедикт, — я вполне в курсе операции и хотел бы поговорить с вами. Позвольте сказать вам, прежде чем вы начнете, что я полностью отвергаю метод Мюллера и Диффенбаха, которые утверждают, что нужно вводить кровь, очищенную от фибринов с помощью взбалтывания, и, напротив, придерживаюсь мнения Берара, который считает, что нужно вливать кровь в природном виде и со всеми ее элементами.
— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал доктор. — Звоните.
Бенедикт позвонил. Вошла служанка.
— Принесите горячей воды в глубоком сосуде, — попросил доктор, — и градусник, если таковой имеется в доме.
Служанка почти тотчас же снова появилась с тем и другим.
Врач вынул из кармана бинт и обмотал им левую руку больного. Именно с этой стороны нужно было делать переливание крови, так как правая рука была изуродована.
Через несколько мгновений вена набухла, и это доказывало, что кровь в ней не совсем иссякла и что циркуляция ее, хотя и слабая, еще продолжалась.
Тогда врач обернулся к Елене:
— Вы готовы? — спросил он.
— Да, — сказала Елена, — но поторопитесь же, вдруг он умрет, Боже правый!
Врач зажал руку Елены бинтом, поместил аппарат на кровать, чтобы по возможности приблизить его к раненому, и поставил его в воду, нагретую до 35 градусов, чтобы кровь не успела остыть, проходя от одной руки в другую. Он обнажил самый набухший сосуд на руке Карла и почти одновременно проколол вену девушки, кровь которой тут же потекла к аппарат.
Когда врач посчитал, что крови перелилось граммов 120 — 130, он сделал знак Бенедикту, чтобы тот большим пальцем зажал течение крови у Елены, и, сделав надрез вдоль сосуда у Карла, ввел туда конец трубки и стал медленно переливать кровь, внимательно следя за тем, чтобы в вену вместе с кровью не проник ни один пузырек воздуха.
Во время операции, продолжавшейся примерно десять минут, они услышали слабый шум у двери.
Это пришел священник в сопровождении Эммы, г-жи фон Белинг и всех домашних слуг.
Елена обернулась, увидела их у двери и подала им знак войти.
В эту минуту Бенедикт сжал ей руку: Карл вздрогнул, и какая-то дрожь побежала у него по всему телу.
— Ах! — промолвила Елена, сложив руки. — Благодарю тебя, Боже милосердный, это моя кровь дошла до его сердца!
Бенедикт, державший наготове кусочек английского пластыря, наложил его на вскрытую вену и попридержал его.
В это время священник приблизился к ним.
Это был католический священник, который с детских лет Елены был ее духовником.
— Вы послали за мной, дочь моя? — спросил он.
— Да, — ответила Елена, — я хотела бы с согласия моей бабушки и старшей сестры соединиться браком с этим дворянином; с Божьей помощью он скоро сможет открыть глаза и прийти в сознание. Только времени нам терять нельзя, так как может опять наступить обморок.
И вдруг Карл, как если бы он только и ждал этой минуты, чтобы очнуться, открыл глаза, нежно посмотрел на Елену и слабым голосом, но вполне внятно сказал:
— Будучи в глубоком обмороке, я все слышал. Вы ангел, Елена, и я тоже вместе с вами прошу у вашей бабушки и сестры разрешения оставить вам свое имя.
Бенедикт и врач взглянули друг на друга. Они удивились сверхвозбуждению, что на время возвратило зрение глазам Карла и речь его устам.
Священник приблизился.
— Людвиг Карл фон Фрейберг, вы объявляете, признаете и клянетесь перед Богом и перед лицом святой Церкви, что берете себе в жены и законные супруги присутствующую здесь Елену де Шандроз?
— Да.
— Вы обещаете и клянетесь сохранять ей верность во всем, как это должно делать верному супругу по отношению к своей супруге в согласии с заповедью Божьей?
Карл печально улыбнулся и отпет на это наставление, предписываемое церковными правилами и предназначенное тем людям, которые рассчитывают прожить еще долгие годы, чтобы иметь время нарушить этот святой обет.
— Да, — сказал он, — и в доказательство этого вот обручальное кольцо моей матери; уже однажды освященное, оно теперь станет еще святее, получив освящение и из ваших рук.
— А вы, Елена де Шандроз, вы соглашаетесь, признаете и клянетесь в свою очередь перед Богом и перед лицом святой Церкви, что берете себе в мужья и законные супруги присутствующего здесь Людвига Карла фон Фрейберга?
— О да, отец мой! — воскликнула девушка.
И вместо слишком ослабленного Карла, который не смог говорить, священник прибавил:
— Примите сей знак супружеских уз, соединяющих вас отныне.
Произнося эти слова, он надел на палец Елене кольцо, переданное ему Карлом.
— Даю вам это кольцо в знак заключенного между вами брака.
После этих слов священник обнажил голову, перекрестил руку супруги и произнес тихим голосом:
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!
А затем, протянув к обоим супругам правую руку, священник сказал более громким голосом:
— Да соединит вас Бог Авраама, Исаака и Иакова и да обратит к вам свое благословение. А я соединяю вас во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!
— Святой отец! — сказал священнику Карл. — К тем молитвам, которые вы только что обратили к Небу, присоедините отпущение грехов умирающему, и после этого мне более не о чем будет вас просить.
Священник сосредоточился, поднял руку, произнес положенные при соборовании слова и затем сказал:
— Иди из этого мира, христианская душа, во имя Бога Отца Всемогущего, который создал тебя, во имя Иисуса Христа, Сына Божьего живого, который страдал за тебя; во имя Святого Духа, данного тебе, во имя ангелов и архангелов, иди!
И, словно и в самом деле душа Карла ждала этого торжественного мгновения, чтобы покинуть тело, Елена, приподнимая его в своих объятиях и стараясь, чтобы он не услышал последних слов священника, почувствовала, что ее непреодолимо притянуло к нему. Ее губы прижались к губам возлюбленного, из которых вырвалось:
— Прощай, дорогая моя жена! Твоя кровь — моя кровь, прощай!
И тело Карла упало на изголовье. Последний на земле вздох Карла замер на устах Елены. В полной тишине послышалось рыдание девушки и ее обращение к Небу, завершившееся такими словами:
— Господи Боже, прими нас в милосердии твоем!
Вид Елены, упавшей без сил на тело Карла, говорил о том, что Карл был мертв.
Все присутствующие, которые смотрели на них, стоя на коленях, теперь встали. Эмма устремилась в объятия Елены, вскрикнув:
— Вот мы с тобой и стали дважды сестрами — по крови и по несчастью.
Затем, чувствуя, что такое горе нуждается в одиночестве, каждый медленно вышел, тихо, на цыпочках, оставляя Елену наедине с ее мертвым супругом.
Через два часа обеспокоенный Бенедикт попробовал войти и осторожно постучал в дверь со словами:
— Это я, сестра моя!
Елена заперлась в своей комнате, но теперь подошла к двери и открыла ее. Велико же было его удивление, когда он увидел девушку, облаченную в свадебное платье. Она надела венок из белых роз, бриллиантовые серьги висели у нее в ушах, драгоценнейшее ожерелье обвило ее шею.
На пальцах ее были драгоценные перстни. Та рука, из которой недавно была взята кровь, сотворившая чудо воскрешения, была унизана браслетами. Шаль из великолепных кружев покрывала ее плечи и спускалась на атласное платье, застегнутое на обшитые бисером петли. Она была очень тщательно причесана, будто собиралась идти в церковь.
— Видите, друг мой, — сказала она Бенедикту, — мне захотелось выполнить до конца его желание: вот я одета не как невеста, а уже как супруга.
Бенедикт печально посмотрел на нее, и тем более печально, что Елена не плакала, совсем напротив — она улыбалась. Можно было подумать, что, отдав все свои слезы живому Карлу, она не находила их более для мертвого. С глубоким удивлением Бенедикт смотрел, как она ходила по комнате; ее занимало множество мелких забот, имевших отношение к похоронам Карла, и каждую минуту она показывала Бенедикту какой-нибудь новый предмет.
— Смотрите, — говорила она ему, — он это любил, он это приметил. А это мы положим вместе с ним в гроб… Кстати, — вдруг сказала она, — я чуть не забыла свои волосы, он же их так любил.
Она сняла венок, взялась за волосы, доходившие ей до колен, обрезала их, сделала из них косу и обернула ею оголенную шею Карла.
Пришел вечер.
Она долго разговаривала с Бенедиктом о часе, когда на следующий день должно было совершиться погребение. Так как было всего лишь шесть часов вечера, она возложила на него все тяжкие для, семьи заботы, впрочем, почти такие же горестные и для Бенедикта, который полюбил и Фридриха и Карла, как двух братьев. Теперь он должен был заказать широкий дубовый гроб.
— Почему широкий? — спросил Бенедикт. Елена только и ответила:
— Сделайте так, как я говорю, друг мой, и Бог вас благословит.
Она сама отдала распоряжение, чтобы для подготовки к погребению пришли в шесть часов утра.
Бенедикт во всем подчинился ее желаниям. Весь вечер он отдал похоронным хлопотам и до одиннадцати часов вечера его не было дома.
В одиннадцать он возвратился.
Он обнаружил, что комната Елены превратилась в часовню, освещенную множеством свечей; вокруг кровати горел двойной ряд больших восковых свечей.
Сидя на кровати, Елена смотрела на Карла.
Она больше не плакала и не молилась. О чем ей теперь было просить у Бога? Не о чем, ведь Карл умер.
Изредка она подносила свою руку к губам и страстно целовала обручальное кольцо.
К полуночи бабушка и сестра, которые молились и не более Бенедикта понимали спокойствие Елены, ушли в свои комнаты.
Елена печально поцеловала их, но не плакала, только попросила, чтобы ей принесли малыша: она хотела и его тоже поцеловать. Бабушка пошла за ним. Елена долго смотрела на него, держа его в руках, а потом, спящего, вернула бабушке.
Обе женщины ушли, и она осталась наедине с Бенедиктом.
— Друг мой, — сказала она ему, — вы можете оставаться здесь или пойти к себе и там отдохнуть хотя бы несколько часов. Не беспокойтесь за меня. Я лягу одетой и посплю рядом с ним.
— Поспите? — спросил Бенедикт, все более удивляясь.
— Да, — просто ответила Елена, — я чувствую себя усталой. Пока он жил, я не спала, теперь…
Она так и не выразила своей мысли до конца.
— В котором часу мне прийти? — спросил Бенедикт.
— Как вам будет угодно, — ответила Елена, — скажем, в восемь.
Потом, посмотрев на небо сквозь приоткрытое окно, она сказала:
— Думаю, этой ночью будет гроза. Бенедикт пожал ей руку и собрался выйти. Но она окликнула его.
— Простите, друг мой, — произнесла она, — вы предупредили, чтобы для подготовки к погребению пришли в шесть часов утра?
— Да, — ответил ей Бенедикт, которого стали душить слезы.
По его изменившемуся голосу Елена догадалась, что происходило у него « душе.
— Вы не поцелуете меня, друг мой? — обронила она. Бенедикт прижал ее к сердцу и разрыдался.
— Какой вы слабый человек! — сказала она. — Посмотрите, как спокоен Карл. Он такой спокойный, что его можно принять за счастливого человека.
И так как Бенедикт собирался ответить, она прибавила:
— Ну, хорошо, хорошо, до завтра, до восьми часов.
XLV. ОБЕЩАНИЕ ЕЛЕНЫ
Как и предвидела Елена, ночью разыгралась гроза, а утром разразилась страшная буря: дождь лил потоками и то и дело вспыхивали молнии, какие бывают только во время таких гроз, что предвещают великие бедствия или являют собой их причину.
В шесть часов вызванные для похорон Карла женщины-помощницы пришли в дом.
Простыни были для них уже готовы. Елена выбрала их из самых тонких, какие только могла отыскать, и часть ночи провела за вышиванием на них своих вензелей и вензелей Карла.
Затем, покончив с этим благочестивым делом, она, как и сказала Бенедикту, легла рядом с Карлом на кровать и посреди двойного круга зажженных свечей заснула таким глубоким сном, словно уже была в могиле.
Пришедшие две женщины, постучавшись в дверь, разбудили ее.
Когда она увидела вошедших, ей открылась материальная сторона смерти, и она не смогла не расплакаться.
Как бы бесстрастны ни были, по своему обыкновению, эти печальные создания, что зарабатывают на жизнь погребальными услугами, а и те, увидев перед собою такую молодую, такую красивую и так богато одетую женщину, не смогли сдержать некоторого волнения, до сих пор неизвестного им.
Дрожащими руками они приняли простыни от Елены и предложили ей уйти, пока они будут заниматься своим скорбным делом.
Елена этого и ждала.
Она открыла лицо Карлу, которое обе парки уже покрыли саваном, поцеловала его в губы, прошептала ему на ухо несколько слов, которых обе присутствовавшие при этом женщины не расслышали.
Затем, обратившись к одной из них, Елена сказала:
— Пойду в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа и помолюсь за мужа. Если к восьми часам сюда придет молодой человек по имени Бенедикт, вы передадите ему эту записку.
Она вынула из-за корсажа сложенный и запечатанный листок; написанный заранее, он был адресован Бенедикту. Затем она вышла.
Гроза гремела со всей силой.
У двери она обнаружила карету Ленгарта и самого Ленгарта.
Тот удивился, что она вышла так рано и в таком изящном туалете, но когда она назвала ему церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа, куда он ее уже возил два-три раза, он понял, что Елена собирается молиться у своего привычного алтаря.
Она вошла в церковь.
День выдался такой сумрачный, что нельзя было бы пройти по темной церкви, если бы сквозь цветные стекла витражей молнии не бросали на плиты пола своих огненных змей.
Елена прошла прямо в свой обычный придел. Статуя Девы стояла на своем месте, немая, улыбающаяся, убранная золотыми кружевами, украшенная драгоценностями и увенчанная бриллиантовой короной.
У ног Девы лежала гирлянда из белых роз, которую она возложила здесь в тот день, когда приходила вместе с Карлом, чтобы поклясться ему вечно его любить и, если он умрет, умереть вместе с ним.
Пришел день, когда нужно было исполнить клятву, и она пришла сказать Деве в похвалу себе, что обещание будет ею сдержано, как если бы это обещание не было кощунственным.
И так как ничего другого она не хотела ей поведать, Елена коротко помолилась, поцеловала благословенные стопы Богоматери и прошла к главному входу в церковь.
В грозовом небе появился просвет. На какой-то миг дождь перестал лить и, словно сквозь два огромных темных глазных века, лазоревое небо выглянуло из двух облаков. Воздух был полон электричества. Гром долго и угрожающе ворчал, а молнии почти беспрерывно бросали голубоватый отсвет на уличную мостовую и на дома.
Елена вышла из церкви.
Ленгарт подлетел со своей каретой, предлагая ей сесть.
— Мне душно, — сказала она, — дайте мне немного пройтись.
— Я поеду за вами, — сказал Ленгарт.
— Если хотите, — ответила она.
Нищие, что всегда стоят на паперти, сбежались к ней; она поискала в кармане, достала оттуда несколько золотых монет, раздала их и пошла дальше.
Те, кто получил деньги, остановились в оцепенении: они решили, что молодая и прекрасная новобрачная просто ошиблась и, думая, что она раздает, как принято, серебряные деньги, на самом деле раздавала золото.
И они отошли потихоньку, опасаясь, что ошибка может выясниться и придется возвращать полученное.
Но вот к ней подошли другие, еще не знавшие о ее странной расточительности, пожелали ей счастливого брака, чего Елена не слушала, и получили такую же милостыню.
Когда она проходила по тем улочкам, что ведут на Саксенхаузенский мост, количество попрошаек удвоилось — сбежалась целая толпа бедняков. Вынув из карманов все золото и раздав его, Елена начала отдавать свои драгоценности, которыми она была увешана, и говорила при этом какой-нибудь матери семейства, немощному старцу, ребенку, не ведавшим о цене того, что они получили:
— Молитесь за нас!
И когда ее спрашивали, за кого молиться, она отвечала:
— Бог нас знает, он поймет, когда вы будете молиться о нас.
Так постепенно она сняла с себя браслеты, серьги, ожерелье, разделив его на три или четыре части, потом один за другим раздала перстни, за исключением обручального кольца, доставшегося ей от матери Карла и полученного ею из рук священника.
И каждый говорил:
— Бедная дама, она сошла с ума!
Однако каждый с эгоизмом бедняков, не задумываясь о том, сошла ли она с ума или нет, брал у нее то, что она давала, и тотчас же уносил, как вор уносит драгоценность, которую ему только что удалось украсть.
Когда она пришла на Саксенхаузенский мост, на ней уже не было ни золота, ни драгоценностей.
Бедная женщина с больным ребенком сидела у подножия статуи Карла Великого. Она протянула к Елене руку.
Елена поискала, что бы ей дать, и, не найдя ничего, сняла с плеч свою кружевную шаль и бросила ей.
— Да что же мне с ней делать? — удивилась бедная женщина.
— Продайте ее, добрая матушка, — ответила Елена, — она стоит тысячу франков.
Бедная женщина сначала подумала, что над ней посмеялись, но, разглядев доставшуюся ей превосходную вещь, она поверила в сказанное Еленой и бросилась бежать в сторону Франкфурта, крича на ходу:
— Господи Боже! Только бы она не обманула!..
Елена подошла к одному из железных колец, вмурованных в мост и свисавших над водой, сняла пояс, завернулась в платье и обвязала пояс вокруг ног. Затем, взобравшись на круглые скамьи, идущие вдоль парапета моста, она подняла глаза к Небу и сказала:
— Господи, ты разлучил нас только для того, чтобы соединить! Благодарю тебя, Господи!
Затем, бросившись в воду, она крикнула:
— Карл, вот я!
На Соборе пробило восемь утра.
В эту самую минуту Бенедикт входил к Елене.
Карл был приготовлен к погребению.
Обе женщины, которым была поручена эта благочестивая забота, молились около кровати, но Елены не было.
Сначала Бенедикт стал оглядываться по сторонам, предполагая, что он увидит ее в каком-нибудь углу, где она могла молиться, стоя на коленях, но, не видя ее нигде, он поинтересовался, куда же она ушла.
Одна из женщин ответила:
— Она вышла час тому назад, сказав, что идет в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа.
— Как она была одета? — спросил Бенедикт. — И… — добавил он с беспокойным предчувствием, — она ничего не сказала, ничего не оставила для меня?
— Это вас зовут господин Бенедикт? — опять заговорила женщина, уже отвечавшая на вопросы молодого человека.
— Да, — сказал он.
— В таком случае, вот вам письмо.
И она передала ему записку, оставленную Еленой на его имя. Бенедикт поспешно развернул ее. В ней было только несколько строк:
«Мой возлюбленный брат!
Я обещала Карлу перед Божьей Матерью в церкви Нотр-Дам-де-ла-Круа, что не переживу его. Карл умер, и я собираюсь умереть.
Если тело мое найдут, постарайтесь, дорогой Бенедикт, чтобы его положили в тот же гроб, вместе с моим супругом. Для этого я вас и просила, чтобы он был достаточно широк.
Надеюсь, Бог позволит, чтобы я вечно спала рядом с Карлом.
Я оставляю 1000 флоринов тому, кто найдет мое тело, если это будет какой-нибудь лодочник, рыбак, бедный отец семейства. Если же это будет человек, который не сможет или не пожелает получить эти 1000 флоринов, я оставляю ему мое последнее благословение.
Следующий день после смерти Карла — день моей смерти.
Мое последнее прости всем, кто меня любит.
Елена».
Бенедикт дочитывал письмо, когда бледный и промокший Ленгарт появился на пороге, крича:
— Ах, какое несчастье, господин Бенедикт! Госпожа Елена только что бросилась в Майн. Пойдемте, быстрее, пойдемте!
Бенедикт посмотрел вокруг себя, схватил носовой платок, лежавший на кровати и еще весь пропитанный духами и слезами молодой женщины, и ринулся из комнаты.
Карета Ленгарта ожидала у дверей. Бенедикт прыгнул в нее.
— К тебе, — сказал он, — быстро!
Привыкнув подчиняться Бенедикту беспрекословно, Ленгарт погнал лошадей бешеным галопом. Впрочем, его дом стоял на дороге, по которой надо было ехать к реке.
Подъехав к двери, Бенедикт выскочил из кареты, тремя скачками поднялся на второй этаж и открыл дверь:
— Ко мне, Резвун!
Собака понеслась следом за хозяином и одновременно с ним оказалась в карете.
— К реке! — крикнул Бенедикт.
Ленгарт начал понимать: ударом кнута он тронул лошадей с места, и они опять поскакали галопом.
По дороге Бенедикт снял с себя редингот, жилет и рубашку и остался только в панталонах.
Подъехав к берегу реки, он увидел лодочников с крюками, отыскивавших тело Елены.
— Ты видел, как она бросилась в реку? — спросил он у Лен га рта.
— Да, наше превосходительство, — ответил тот.
— Откуда она бросилась? Ленгарт указал ему место.
— Двадцать флоринов за лодку! — крикнул лодочникам Бенедикт.
Один из них подплыл.
Бенедикт прыгнул в лодку, и за ним туда же устремился Резвун.
Затем, приблизившись к тому месту, где исчезло тело Елены, он поплыл по течению, придерживая Резвуна и заставляя его нюхать носовой платок, который он взял с кровати Карла.
Подплыв к одному месту на реке, Резвун издал мрачный вой.
Бенедикт отпустил его.
Собака рванулась и быстро исчезла в воде.
Через секунду она опять появилась, печально скуля.
— Да, — сказал Бенедикт, — да, она здесь. И тогда он сам исчез в воде.
Через мгновение он появился над водой, поддерживая за плечо мертвую Елену.
Тело Елены, как она того хотела, заботами Бенедикта положили в гроб вместе с Карлом.
Дали обсохнуть на ней ее свадебному платью, и оно и стало ее саваном.
В шесть часов вызванные для похорон Карла женщины-помощницы пришли в дом.
Простыни были для них уже готовы. Елена выбрала их из самых тонких, какие только могла отыскать, и часть ночи провела за вышиванием на них своих вензелей и вензелей Карла.
Затем, покончив с этим благочестивым делом, она, как и сказала Бенедикту, легла рядом с Карлом на кровать и посреди двойного круга зажженных свечей заснула таким глубоким сном, словно уже была в могиле.
Пришедшие две женщины, постучавшись в дверь, разбудили ее.
Когда она увидела вошедших, ей открылась материальная сторона смерти, и она не смогла не расплакаться.
Как бы бесстрастны ни были, по своему обыкновению, эти печальные создания, что зарабатывают на жизнь погребальными услугами, а и те, увидев перед собою такую молодую, такую красивую и так богато одетую женщину, не смогли сдержать некоторого волнения, до сих пор неизвестного им.
Дрожащими руками они приняли простыни от Елены и предложили ей уйти, пока они будут заниматься своим скорбным делом.
Елена этого и ждала.
Она открыла лицо Карлу, которое обе парки уже покрыли саваном, поцеловала его в губы, прошептала ему на ухо несколько слов, которых обе присутствовавшие при этом женщины не расслышали.
Затем, обратившись к одной из них, Елена сказала:
— Пойду в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа и помолюсь за мужа. Если к восьми часам сюда придет молодой человек по имени Бенедикт, вы передадите ему эту записку.
Она вынула из-за корсажа сложенный и запечатанный листок; написанный заранее, он был адресован Бенедикту. Затем она вышла.
Гроза гремела со всей силой.
У двери она обнаружила карету Ленгарта и самого Ленгарта.
Тот удивился, что она вышла так рано и в таком изящном туалете, но когда она назвала ему церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа, куда он ее уже возил два-три раза, он понял, что Елена собирается молиться у своего привычного алтаря.
Она вошла в церковь.
День выдался такой сумрачный, что нельзя было бы пройти по темной церкви, если бы сквозь цветные стекла витражей молнии не бросали на плиты пола своих огненных змей.
Елена прошла прямо в свой обычный придел. Статуя Девы стояла на своем месте, немая, улыбающаяся, убранная золотыми кружевами, украшенная драгоценностями и увенчанная бриллиантовой короной.
У ног Девы лежала гирлянда из белых роз, которую она возложила здесь в тот день, когда приходила вместе с Карлом, чтобы поклясться ему вечно его любить и, если он умрет, умереть вместе с ним.
Пришел день, когда нужно было исполнить клятву, и она пришла сказать Деве в похвалу себе, что обещание будет ею сдержано, как если бы это обещание не было кощунственным.
И так как ничего другого она не хотела ей поведать, Елена коротко помолилась, поцеловала благословенные стопы Богоматери и прошла к главному входу в церковь.
В грозовом небе появился просвет. На какой-то миг дождь перестал лить и, словно сквозь два огромных темных глазных века, лазоревое небо выглянуло из двух облаков. Воздух был полон электричества. Гром долго и угрожающе ворчал, а молнии почти беспрерывно бросали голубоватый отсвет на уличную мостовую и на дома.
Елена вышла из церкви.
Ленгарт подлетел со своей каретой, предлагая ей сесть.
— Мне душно, — сказала она, — дайте мне немного пройтись.
— Я поеду за вами, — сказал Ленгарт.
— Если хотите, — ответила она.
Нищие, что всегда стоят на паперти, сбежались к ней; она поискала в кармане, достала оттуда несколько золотых монет, раздала их и пошла дальше.
Те, кто получил деньги, остановились в оцепенении: они решили, что молодая и прекрасная новобрачная просто ошиблась и, думая, что она раздает, как принято, серебряные деньги, на самом деле раздавала золото.
И они отошли потихоньку, опасаясь, что ошибка может выясниться и придется возвращать полученное.
Но вот к ней подошли другие, еще не знавшие о ее странной расточительности, пожелали ей счастливого брака, чего Елена не слушала, и получили такую же милостыню.
Когда она проходила по тем улочкам, что ведут на Саксенхаузенский мост, количество попрошаек удвоилось — сбежалась целая толпа бедняков. Вынув из карманов все золото и раздав его, Елена начала отдавать свои драгоценности, которыми она была увешана, и говорила при этом какой-нибудь матери семейства, немощному старцу, ребенку, не ведавшим о цене того, что они получили:
— Молитесь за нас!
И когда ее спрашивали, за кого молиться, она отвечала:
— Бог нас знает, он поймет, когда вы будете молиться о нас.
Так постепенно она сняла с себя браслеты, серьги, ожерелье, разделив его на три или четыре части, потом один за другим раздала перстни, за исключением обручального кольца, доставшегося ей от матери Карла и полученного ею из рук священника.
И каждый говорил:
— Бедная дама, она сошла с ума!
Однако каждый с эгоизмом бедняков, не задумываясь о том, сошла ли она с ума или нет, брал у нее то, что она давала, и тотчас же уносил, как вор уносит драгоценность, которую ему только что удалось украсть.
Когда она пришла на Саксенхаузенский мост, на ней уже не было ни золота, ни драгоценностей.
Бедная женщина с больным ребенком сидела у подножия статуи Карла Великого. Она протянула к Елене руку.
Елена поискала, что бы ей дать, и, не найдя ничего, сняла с плеч свою кружевную шаль и бросила ей.
— Да что же мне с ней делать? — удивилась бедная женщина.
— Продайте ее, добрая матушка, — ответила Елена, — она стоит тысячу франков.
Бедная женщина сначала подумала, что над ней посмеялись, но, разглядев доставшуюся ей превосходную вещь, она поверила в сказанное Еленой и бросилась бежать в сторону Франкфурта, крича на ходу:
— Господи Боже! Только бы она не обманула!..
Елена подошла к одному из железных колец, вмурованных в мост и свисавших над водой, сняла пояс, завернулась в платье и обвязала пояс вокруг ног. Затем, взобравшись на круглые скамьи, идущие вдоль парапета моста, она подняла глаза к Небу и сказала:
— Господи, ты разлучил нас только для того, чтобы соединить! Благодарю тебя, Господи!
Затем, бросившись в воду, она крикнула:
— Карл, вот я!
На Соборе пробило восемь утра.
В эту самую минуту Бенедикт входил к Елене.
Карл был приготовлен к погребению.
Обе женщины, которым была поручена эта благочестивая забота, молились около кровати, но Елены не было.
Сначала Бенедикт стал оглядываться по сторонам, предполагая, что он увидит ее в каком-нибудь углу, где она могла молиться, стоя на коленях, но, не видя ее нигде, он поинтересовался, куда же она ушла.
Одна из женщин ответила:
— Она вышла час тому назад, сказав, что идет в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа.
— Как она была одета? — спросил Бенедикт. — И… — добавил он с беспокойным предчувствием, — она ничего не сказала, ничего не оставила для меня?
— Это вас зовут господин Бенедикт? — опять заговорила женщина, уже отвечавшая на вопросы молодого человека.
— Да, — сказал он.
— В таком случае, вот вам письмо.
И она передала ему записку, оставленную Еленой на его имя. Бенедикт поспешно развернул ее. В ней было только несколько строк:
«Мой возлюбленный брат!
Я обещала Карлу перед Божьей Матерью в церкви Нотр-Дам-де-ла-Круа, что не переживу его. Карл умер, и я собираюсь умереть.
Если тело мое найдут, постарайтесь, дорогой Бенедикт, чтобы его положили в тот же гроб, вместе с моим супругом. Для этого я вас и просила, чтобы он был достаточно широк.
Надеюсь, Бог позволит, чтобы я вечно спала рядом с Карлом.
Я оставляю 1000 флоринов тому, кто найдет мое тело, если это будет какой-нибудь лодочник, рыбак, бедный отец семейства. Если же это будет человек, который не сможет или не пожелает получить эти 1000 флоринов, я оставляю ему мое последнее благословение.
Следующий день после смерти Карла — день моей смерти.
Мое последнее прости всем, кто меня любит.
Елена».
Бенедикт дочитывал письмо, когда бледный и промокший Ленгарт появился на пороге, крича:
— Ах, какое несчастье, господин Бенедикт! Госпожа Елена только что бросилась в Майн. Пойдемте, быстрее, пойдемте!
Бенедикт посмотрел вокруг себя, схватил носовой платок, лежавший на кровати и еще весь пропитанный духами и слезами молодой женщины, и ринулся из комнаты.
Карета Ленгарта ожидала у дверей. Бенедикт прыгнул в нее.
— К тебе, — сказал он, — быстро!
Привыкнув подчиняться Бенедикту беспрекословно, Ленгарт погнал лошадей бешеным галопом. Впрочем, его дом стоял на дороге, по которой надо было ехать к реке.
Подъехав к двери, Бенедикт выскочил из кареты, тремя скачками поднялся на второй этаж и открыл дверь:
— Ко мне, Резвун!
Собака понеслась следом за хозяином и одновременно с ним оказалась в карете.
— К реке! — крикнул Бенедикт.
Ленгарт начал понимать: ударом кнута он тронул лошадей с места, и они опять поскакали галопом.
По дороге Бенедикт снял с себя редингот, жилет и рубашку и остался только в панталонах.
Подъехав к берегу реки, он увидел лодочников с крюками, отыскивавших тело Елены.
— Ты видел, как она бросилась в реку? — спросил он у Лен га рта.
— Да, наше превосходительство, — ответил тот.
— Откуда она бросилась? Ленгарт указал ему место.
— Двадцать флоринов за лодку! — крикнул лодочникам Бенедикт.
Один из них подплыл.
Бенедикт прыгнул в лодку, и за ним туда же устремился Резвун.
Затем, приблизившись к тому месту, где исчезло тело Елены, он поплыл по течению, придерживая Резвуна и заставляя его нюхать носовой платок, который он взял с кровати Карла.
Подплыв к одному месту на реке, Резвун издал мрачный вой.
Бенедикт отпустил его.
Собака рванулась и быстро исчезла в воде.
Через секунду она опять появилась, печально скуля.
— Да, — сказал Бенедикт, — да, она здесь. И тогда он сам исчез в воде.
Через мгновение он появился над водой, поддерживая за плечо мертвую Елену.
Тело Елены, как она того хотела, заботами Бенедикта положили в гроб вместе с Карлом.
Дали обсохнуть на ней ее свадебному платью, и оно и стало ее саваном.
XLVI. ПОЖИВЕМ — УВИДИМ
Когда Карл и Елена были отнесены в святую обитель вечного покоя, Бенедикт подумал, что настало время — поскольку для семьи, которой он был предан, он уже более ничего не мог сделать полезного, — Бенедикт, повторяем, подумал, что настало время напомнить Штурму о том, что ему, Бенедикту, завещано исполнить волю Фридриха фон Белова.
Неизменно оставаясь приверженцем условностей, он оделся самым тщательным образом, на маленькой золотой цепочке подвесил к петлице орден Почетного легиона и орден Вельфов и затем объявил о себе у генерала Штурма.
Генерал был у себя в кабинете и приказал, чтобы Венедикта немедленно пропели к нему.
Увидев его, он приподнялся в кресле, указал на стул и опять сел сам.
Бенедикт отказался от приглашения и остался стоять.
— Сударь, — сказал он генералу, — несчастья в семье Шандрозов, случившиеся одно за другим, предоставляют мне возможность раньше, чем я предполагал, прийти к вам и напомнить, что в свой смертный час Фридрих фон Белов завещал мне святую обязанность: отомстить за него.
Генерал отозвался кивком; Бенедикт ответил ему таким же кивком.
— Ничто теперь не задерживает меня во Франкфурте, кроме желания исполнить последнюю волю моего друга. Вы знаете, какова эта последняя воля, я вам об этом уже говорил. С этого самого момента честь имею быть в вашем распоряжении.
— То есть, сударь, — сказал генерал Штурм, ударив кулаком по письменному столу перед собой, — то есть вы пришли вызвать меня на дуэль?
— Да, сударь, — ответил Бенедикт. — Желания умирающего священны, а воля Фридриха фон Белова была такова, что одному из нас, вам или мне, придется исчезнуть из этого мира. Говорю вам это с тем большим доверием, что знаю: вы смелый человек, сударь, ловкий во всем, что касается физических упражнений, и превосходно владеете шпагой и пистолетом. Я не офицер прусской армии, и вы никоим образом не являетесь моим начальником. Я — француз, вы — пруссак. За нами Йена, за вами Лейпциг; таким образом, мыс вами враги. Все это дает мне надежду, что вы не станете чинить препятствий для исполнения моего желания и что завтра же вы будете столь любезны направить мне двух своих секундантов, они встретятся у меня с моими секундантами от семи до восьми утра, и я буду иметь удовольствие узнать от них час, место и род оружия, какие вам будет угодно выбрать. Мне подойдет любое, сударь, ставьте ваши условия, какие вам будет угодно, делайте так, как найдете лучшим. Надеюсь, вас это устроит.
Неизменно оставаясь приверженцем условностей, он оделся самым тщательным образом, на маленькой золотой цепочке подвесил к петлице орден Почетного легиона и орден Вельфов и затем объявил о себе у генерала Штурма.
Генерал был у себя в кабинете и приказал, чтобы Венедикта немедленно пропели к нему.
Увидев его, он приподнялся в кресле, указал на стул и опять сел сам.
Бенедикт отказался от приглашения и остался стоять.
— Сударь, — сказал он генералу, — несчастья в семье Шандрозов, случившиеся одно за другим, предоставляют мне возможность раньше, чем я предполагал, прийти к вам и напомнить, что в свой смертный час Фридрих фон Белов завещал мне святую обязанность: отомстить за него.
Генерал отозвался кивком; Бенедикт ответил ему таким же кивком.
— Ничто теперь не задерживает меня во Франкфурте, кроме желания исполнить последнюю волю моего друга. Вы знаете, какова эта последняя воля, я вам об этом уже говорил. С этого самого момента честь имею быть в вашем распоряжении.
— То есть, сударь, — сказал генерал Штурм, ударив кулаком по письменному столу перед собой, — то есть вы пришли вызвать меня на дуэль?
— Да, сударь, — ответил Бенедикт. — Желания умирающего священны, а воля Фридриха фон Белова была такова, что одному из нас, вам или мне, придется исчезнуть из этого мира. Говорю вам это с тем большим доверием, что знаю: вы смелый человек, сударь, ловкий во всем, что касается физических упражнений, и превосходно владеете шпагой и пистолетом. Я не офицер прусской армии, и вы никоим образом не являетесь моим начальником. Я — француз, вы — пруссак. За нами Йена, за вами Лейпциг; таким образом, мыс вами враги. Все это дает мне надежду, что вы не станете чинить препятствий для исполнения моего желания и что завтра же вы будете столь любезны направить мне двух своих секундантов, они встретятся у меня с моими секундантами от семи до восьми утра, и я буду иметь удовольствие узнать от них час, место и род оружия, какие вам будет угодно выбрать. Мне подойдет любое, сударь, ставьте ваши условия, какие вам будет угодно, делайте так, как найдете лучшим. Надеюсь, вас это устроит.