Джонс Джулия. Чародей и Дурак (Книга Слов - 3)

   Говорят, что в знании сила, - и это так, но в нем заложено нечто неизмеримо большее. Оно дарит человеку не одну только силу. Дает удовлетворение, например. Кто откажется испытать ни с чем не сравнимую смесь надменности и торжества, обедая с друзьями, чьи самые сокровенные и жуткие тайны досконально известны тебе? Кто не радуется в душе, ведя скрупулезный счет слабостям и порокам своих собратьев по ремеслу?
   Кроме удовлетворения, знание дарит еще и уверенность в себе. Оно множится само по себе, завоевывая влияние, оказывая услуги, внушая уважение и страх. Торговец шелком, питающий запретную склонность к мальчикам, охотно делится с тобой последней исроанской сплетней, и корабельщики, строящие трюмы для перевозки рабов, также делятся и доходами, и сведениями со всезнающим, но молчаливым другом. Незаконные сделки, тайные любовные связи, темное прошлое, фальшивые личины и хорошо затертые следы - все это была монета, которую Гамил пускал в оборот.
   Он мог бы уже составить себе состояние и уйти на покой, как всякий хорошо осведомленный вымогатель, но он жил не ради денег, а ради чистого знания. Зачем брать плату золотом, когда тебе могут заплатить сведениями? Золото, хотя это и общепринятое средство расчета, мертво как труп по сравнению с живым, дышащим знанием.
   Как раз такую живую плату и намеревался получить этим утром Гамил. В одной таверне он встретится с человеком, который расскажет ему о последних событиях на Севере. Гамил надеялся выяснить наконец, жива ли пресловутая госпожа Меллиандра. Но встреча эта будет короткой - через час ему надо вернуться во дворец, чтобы подвергнуться новым унижениям от жирного ленивого краснобая, известного как архиепископ Рорнский.
   Проходя в ворота дворца, Гамил старался не думать о последней каверзе Тавалиска, заставившего его соскребать с пола разных задавленных тварей то улиток, то лягушек. Что еще новенького выдумает его преосвященство?
   - Прошу прощения, сударь. Можно сказать вам пару слов?
   Гамил подскочил в ужасе, увидя подходящего к нему бродягу, и быстро оглянулся. Он еще недалеко отошел от ворот и от стражи. Он набрал в грудь воздуха, собираясь позвать на помощь.
   - Я бы на вашем месте не стал кричать, сударь. Вряд ли вам нужно, чтобы меня схватили и подвергли пыткам.
   Уличный мальчишка, остановивший его, имел не больше двенадцати лет от роду, был темноглаз, темноволос, тощ как палка и ухмылялся.
   - Мало ли что я могу сказать под пыткой.
   Гамил мог распознать скрытую угрозу, когда ее слышал. Такова цена, которую порой приходится платить за обширные знания. Гамил взял мальчишку за плечо, увлек его вперед и остановился лишь тогда, когда они ушли из поля зрения стражи.
   - Ну, в чем дело? - спросил он, поворачиваясь лицом к юному подонку.
   Тот с нарочитым тщанием оправил камзол.
   - Неужели вы не знаете меня, друг мой? Это меня удивляет.
   Гамил мысленно перебрал всех своих знакомых. Двенадцатилетний мальчик связывался у него только с одним делом.
   - Ты сообщник рыцаря, именуемого Таул?
   - Точно так. А зовут меня Хват - да вам, верно, это уже известно. Вы ведь тем и знамениты, что все обо всех знаете.
   Гамил поглядел по сторонам. Никого поблизости, кроме старой торговки апельсинами. Места вокруг дворца, к счастью, не отличались многолюдством. Чуть правее располагался еще более тихий закоулок, и Гамил направил своего новоявленного знакомца туда.
   - Чего тебе от меня надо?
   - Мне надо, чтобы вы устроили мне встречу с архиепископом. Негласную, само собой, и всего на несколько слов.
   Гамил так и шарахнулся от мерзкого мальчишки. Спятил он, что ли? Встреча с Тавалиском! Да кем он себя возомнил?
   - Об этом и речи быть не может. Его преосвященство не принимает, Гамил передернулся в отвращении, - людей с улицы.
   Мальчишка и глазом не моргнул.
   - Примет, если вы постараетесь.
   - С чего бы я стал стараться?
   - С того. Иначе старина Тавалиск узнает о ваших сношениях с Ларном.
   Гамил не дрогнул. Многолетние оскорбления и издевки со стороны архиепископа приучили его не выдавать своих чувств. Однако желудок вел себя по-другому - к нему точно крылья приделали, и он вспорхнул прямо к сердцу. Знание одаривает многим, но отвага, к несчастью, не принадлежит к числу этих даров.
   Гамил призвал себя к порядку. Первым делом следовало выяснить, много ли мальчишке известно.
   - Ты лжешь, мальчик! Я могу притянуть тебя к суду за клевету!
   - Что ж, пошли к судье. Мне спешить некуда, - ответил мальчишка, небрежно разглядывая свои ногти. - По дороге я постараюсь припомнить, сколько писем вы получили с Ларна.
   Гамилов желудок камнем устремился вниз. Он пуще всего боялся, как бы архиепископ не узнал о его связи с Ларном. Тавалиск тут же изгонит его из города! Струйка пота стекла по виску Гамила. Какое бы отвращение он ни питал к архиепископу, должность главного секретаря для него крайне важна. Пусть во дворце он лакей - в городе он король. У него здесь целая сеть шпионов и осведомителей, которые боятся его и почитают, торговцы продают ему товары со скидкой, и уличные девки обслуживают задаром.
   Знание в довершение всего дарит и чувство превосходства - именно так Гамил чувствовал себя в Рорне. Этот город принадлежал ему, ибо Гамил знал его население, его историю и его политические дела лучше кого бы то ни было. Получая каждый день сведения из сотни различных источников, он заслужил право владеть этим городом. И какой-то юный наглец угрожает лишить Гамила его собственности!
   И из-за чего же? Из-за Ларна. Одно другого не стоит. Гамил завязал переписку с тамошними жрецами лишь ради того, чтобы получать известия и оттуда тоже. Того, что говорят оракулы, из пересудов в таверне не почерпнешь и в книгах не вычитаешь. Оракулы знают будущее - ценнее этого знания нет ничего.
   В обмен на это знание Гамил оказывал Ларну кое-какие услуги. Ничего существенного - ничего такого, что могло бы его скомпрометировать. Но на прошлой неделе он получил письмо от самого верховного жреца. Тот уведомлял Гамила, что известный ему рыцарь скоро прибудет в Рорн, и самым недвусмысленным образом требовал, чтобы Гамил воспрепятствовал рыцарю сесть на корабль и отплыть на Ларн.
   Гамил сделал все от него зависящее - но, когда он добился согласия Тавалиска на арест, рыцарь уже уплыл. Гамил только зря возбудил подозрения его преосвященства. Из всех превосходных качеств Тавалиска - обжорства, самолюбования, наглости и склонности к мучительству - подозрительность стоит на первом месте. Он держит в уме всякую мелочь на предмет ее подтверждения, отрицания или связи с другими мелочами. Гамил был совершенно уверен, что их беседа о рыцаре - одна из таких мелочей. Ох, как некстати явился этот сопляк! До самого Тавалиска мальчишка, конечно, не доберется но он может пустить сплетню, послать письмо и так или иначе навредить Гамилу.
   Гамил содрогнулся при одной мысли об этом. Нет, рисковать нельзя. Он поманил мальчишку и сказал:
   - Если я соглашусь устроить тебе аудиенцию у его преосвященства, обещаешь не упоминать о Ларне?
   - Ларн? - усмехнулся мальчишка. - А где это? Сроду не слыхивал о таком месте.
   Тарисса насмехалась над ним. Голос ее резал ухо, и смех был жесток.
   - Джек!
   Холод снова коснулся его. Холодное, соленое и мокрое окатило бок и проникло в рот. Но Джек не поперхнулся - повинуясь чему-то неосознанному, он только глотнул, не дыша.
   - Джек!
   Холод отхлынул, оставив Джека тяжелым, озябшим и смутно чувствующим неуют. Джек не огорчился, зная, что холод вернется.
   Тарисса громко верещала, стоя над ним. Джек попытался отвернуться от нее. Бедра болели, и он не мог шевельнуть ногами. Холод нахлынул снова уже выше, до самых глаз. Джек знал, что должен что-то делать, но ему и так было хорошо. Он лежал на чем-то очень удобном - оно углублялось под локтем и возвышалось под головой. Если бы Тарисса ему не докучала, он уснул бы здесь славным, крепким сном.
   - Джек!
   Кто-то звал его - но не Тарисса. Этот голос слишком низок для нее. Джек лежал смирно. Боль в бедрах притупилась, и он не хотел оживлять ее снова.
   - О Боже, Джек!
   Кто-то тряс его, отводил волосы с лица, хлопал по щекам, а потом перевернул на живот и стал лупить по спине кулаками.
   - Да очнись же ты! Очнись!
   Джека снова перевернули, нажали ему на грудь, вытерли рот и потащили за руки вверх по склону.
   Тарисса раскричалась снова, и в тот же миг ожила боль - неизвестно еще, что хуже. Бедра жгло огнем, и женщина, которую он все еще любил, неустанно насмехалась над ним. Это было уж слишком. Джек открыл глаза.
   Чайки в голубом небе. Это они кричат человеческими голосами - не Тарисса. Джек испытал разочарование.
   - Джек, ну как ты? - Таул склонился над ним с ножом в руке. - Я сейчас перережу веревку.
   Джек, приподняв голову, увидел море, кромку прибоя и берег. Потом увидел свои ляжки, связанные веревкой, а под ними деревяшку - шлюпочную скамью. Таул резал веревку ножом.
   Движение всколыхнуло желудок Джека - он повернулся на бок, и его вырвало горько-соленой водой.
   - Вот и хорошо, - сказал Таул, поддерживая ему голову. - Тебе станет лучше, когда ты освободишься от воды. Скоро мы приведем тебя в порядок. Ну-ка пошевели ногами.
   Джек бросил на Таула возмущенный взгляд, зная, что ничего хорошего ожидать не приходится, однако все же, начав с пальцев, отдал омертвелым нервам приказ, а затем напряг мускулы ступней и лодыжек. Боль резкими вспышками хлынула вверх по ногам, вызвав новый приступ тошноты.
   Джек снова повернулся на бок и изверг новую порцию воды. Таул похлопал его по спине.
   - Все хорошо. Пальцы шевелятся. - Ухватив Джека под мышки, он приподнял его с песка. - Пойдем. Тут мы слишком на виду. Надо где-нибудь укрыться.
   Джек, ослабевший от рвоты, боли и бреда, двигаться решительно не хотел.
   - Вряд ли ноги меня выдержат.
   - Тогда я тебя понесу.
   - Нет. Я попробую сам.
   Не позволит он носить себя на руках, точно младенца.
   Джек тяжело оперся на Таула. Ноги подгибались на каждом шагу, и дрожь сотрясала тело - Джеку стоило больших усилий держаться прямо. Оставшись без поддержки, он тут же рухнул бы на песок. Проковыляв по песку, они двинулись вдоль бухты, пока не дошли до высоких скал, бросавших длинные тени на восток.
   Там они опустились на мокрый, покрытый лужами песок. Вокруг громоздились зеленые, бурые и белые камни. Из них сочилась вода, сквозь которую поблескивали жилы разных минералов. Крабы разбегались прочь, и какие-то странные насекомые с короткими ножками и плоским туловищем зарывались в песок. Грохот прибоя отдавался эхом в скалах, заглушая крики чаек.
   Ум Джека оправлялся медленнее, чем тело. Он помнил бурю и то, как их несло в лодке по волнам, дальше же царил полный мрак.
   - Что с нами случилось?
   Таул, привалившись к скале, пожал плечами:
   - Пара больших валов потопила лодку, а потом разнесла ее в щепки. Нас понесло по морю вместе с обломками.
   Джек вспомнил веревку и содрогнулся.
   - Для такого случая ты и привязал нас к лодке?
   - Я знал, что мы рискуем потонуть, если перевернемся, но ты сам видел эту бурю, Джек. Она не унялась бы, пока не разнесла лодку. Что-то надо было делать - и я поставил на то, что мы разобьемся прежде, чем перевернемся.
   - И всплывем наверх?
   - Наверное. Я как-то не думал об этом, - устало ответил Таул.
   Джек впервые заметил, как изнурен рыцарь, как опухло его покрытое синяками лицо. На лбу - глубокая царапина, еще одна, поменьше, - над губой. Штаны порвались на коленях и ляжках, камзол превратился в лохмотья, и в прорехах виднеется окровавленное тело. Таул, поймав взгляд Джека, улыбнулся.
   - Ты бы на себя посмотрел.
   - Даже и не подумаю. Весной я провел пару недель в халькусской тюрьме. До этого меня пожевала стая собак, и вид у меня был не слишком приглядный. Тогда-то я и овладел искусством на себя не смотреть.
   Таул поднял к свету ободранную руку.
   - Научи и меня как-нибудь.
   Оба рассмеялись, хотя шутка была не такая уж смешная - надо же было как-нибудь отпраздновать то, что они остались живы.
   Вскоре смех утих. Таул казался теперь Джеку как-то ближе. Во время всего их путешествия рыцарь представлялся Джеку безупречным: не было ничего, что бы Таул не знал о лошадях, оружии, дорожных навыках и врачебной науке. Его совершенство порой казалось чрезмерным. Теперь же, признавшись, что привязал их к лодке не по трезвому расчету, а с отчаяния, он стал словно бы ближе.
   - А "Чудакам-рыбакам" повезло, - заметил Таул.
   - Это в чем же? - Джек отыскивал среди морского песка и гальки местечко, чтобы прилечь.
   - Мы были ближе к Ларну, чем полагали. Вокруг этого острова лежат сплошные рифы и мели - просто чудо в такую-то бурю, что судно не село на камни.
   - Просто мы вовремя убрались с корабля, - рассеянно ответил Джек, думая уже о другом.
   Итак, они на Ларне. Это, впрочем, неудивительно - где же еще они могли оказаться? Правда, раньше он не задумывался о своем местонахождении. Какой-то берег, скалы да море - вот и все, что он воспринимал.
   Теперь все стало казаться ему другим - воздух как будто стал холоднее, свет - резче, а мокрый песок обратился в грязь.
   - Как по-твоему, они знают, что мы здесь?
   Таул пристально посмотрел на Джека.
   - А как по-твоему?
   - У меня нет шестого чувства, Таул, - с внезапным раздражением ответил Джек. - Ночное колдовство я просто почуял, ощутил его на вкус - однако я не провидец и хрустального шара у меня нет.
   - Не сердись, Джек. Я ведь ничего в таких вещах не понимаю.
   - Я тоже.
   Они оба нуждались в отдыхе.
   - Ты, часом, ничего не спас из того, что было в лодке?
   - Ничего. Мы лишились всех припасов. Только мой нож и уцелел.
   - Что ж мы будем делать?
   - Положимся на то, что они не знают о нашей высадке. Если это они вызвали ночью бурю, то скорее всего думают, что мы погибли. Лучшее, на что мы способны, - это переждать здесь до середины ночи, а потом захватить их врасплох. Давай-ка поспим немного, а когда стемнеет, взберемся вверх.
   Джек кивнул, удивляясь своему наружному спокойствию - внутри тяжелой глыбой лежал страх. Он только сейчас стал понимать, что Ларн, пророчество и его предназначение - не просто сказка из тех, что слушают вечером у камелька. Все это существует на самом деле.
   Хват, идя по коридорам дворца, не мог отделаться от навязчивого чувства, что все это уже видел. Гамил вел его за собой быстро, как беспокойный охотничий пес, но Хват все-таки успевал смотреть по сторонам. И обстановка дворца стала казаться ему знакомой до боли.
   Золотые урны, мраморные статуи, картины, гобелены, драгоценные реликвии - он определенно видел все это раньше.
   Мимоходом он потрогал золотую урну в стенной нише. Она не была теплой на ощупь, как полагалось бы золотой вещи. Надо проверить. Хват достал из-за пазухи свою штопальную иглу и завопил что есть мочи:
   - Крысы!
   Пока Гамил в панике скакал из стороны в сторону. Хват поцарапал урну иглой. Так он и думал: внизу простой металл.
   - Никаких крыс тут нет. - Гамил смазал Хвата по уху. - Чего орешь?
   - Я мог бы поклясться, что видел двух. - Хват спрятал иглу в рукаве. Здоровые такие.
   Гамил, досадливо хмыкнув, схватил Хвата за полу и потащил за собой.
   - Попробуй только выкинуть что-то подобное с его преосвященством - и вылетишь из дворца без языка.
   Хват постарался принять покаянный вид. Они прошли по высокой галерее, спустились на один пролет вниз и оказались в мраморном коридоре, в торце которого виднелись двойные двери. Хват, который ради такого случая переоделся в свое лучшее платье, оправил камзол и проглотил комок в горле. Гамил хотел уже постучать, но Хват удержал его.
   - Еще вопрос, приятель, до того как мы войдем.
   - Ну, что еще? - весьма настороженно отозвался Гамил.
   - Все эти дворцовые диковины - урны, статуи и прочее, - они ведь настоящие?
   - Разумеется. Все это собиралось здесь веками. Этим вещам нет цены. Рорнские церковные сокровища уступают только силбурским.
   - Гм-м. Весьма любопытно. Ладно, стучите.
   Гамил, испепелив его взглядом, еле слышно постучал в дверь.
   - Войдите! - послышался приглушенный голос.
   Они вступили в великолепный золотой чертог. В высокие цветные окна лился свет, и ковры на мраморном полу были пальца в два толщиной.
   - Ваше преосвященство, вот тот юноша, о котором я с вами говорил. Я обещал, что вы уделите ему три минуты вашего времени.
   Хват вышел вперед. Он, как и все в Рорне, знал архиепископа в лицо тот не пропускал ни одного торжественного шествия. Тавалиск, облаченный в желтые и кремовые шелка, шуршал, что твой король.
   - Право же, это странно, Гамил. Вы помешали мне доесть моих леммингов.
   - Виноват, ваше преосвященство. Если вы предпочитаете, я...
   Архиепископ махнул унизанной кольцами рукой:
   - Нет, нет. Я поговорю с мальчиком теперь же. Как бишь тебя звать? Сват?
   - Хват.
   - Отлично. Можешь идти, Гамил.
   - Но, ваше преосвященство...
   - Ступай. Я уверен, что юный Сват хочет поговорить со мной наедине. Тавалиск благосклонно улыбался мальчугану.
   Гамил сдавил Хвату плечо и шепнул ему на ухо:
   - Одно слово о Ларне - и язык долой.
   - Да понял я, - процедил Хват сквозь зубы.
   Гамил стиснул плечо напоследок и неохотно вышел. Архиепископ поманил Хвата к себе.
   - Иди сюда, юный Брат. Как ты относишься к леммингам?
   - Никогда о них не слыхал. А зовут меня Хват.
   - Хочешь попробовать? - Архиепископ показал ему маленького, с белку, зверька, насаженного на вертел. - Мне привезли их из-за Северного Кряжа.
   - Благодарю вас, не надо. Хотя на вид они очень соблазнительны, ваше преосвященство.
   - Ну что ж, мне больше останется, - вздохнул архиепископ и откусил кусочек мяса. - А пока я ем, расскажи-ка мне, как ты убедил моего секретаря устроить эту встречу. Я не припомню, чтобы Гамил когда-либо раньше водил мне уличных мальчишек. Ты, наверное, что-то знаешь о нем?
   А толстяк-то не так глуп, как кажется. Хват, чтобы придумать ответ, притворился, будто разглядывает комнату. Все, что здесь блестело, золотом определенно не было. Хват улыбнулся, обретя уверенность. Первоначальный план следовало изменить.
   - Если я что-то и знаю, ваше преосвященство, то все равно вам этого не скажу.
   Архиепископ, справившись с леммингом, взял серебряный кубок.
   - Скажешь, мальчик, еще как скажешь. Мои заплечных дел мастера не имеют себе равных. Говори быстро: что ты знаешь о Гамиле?
   - Не могу, ваше преосвященство. Если я дал кому слово, все - могила.
   Идя во дворец, Хват намеревался взять архиепископа на пушку. Он знал, где находится тайная сокровищница Тавалиска, и собирался сказать: если, мол, вы, ваше преосвященство, не оставите рыцаря в покое, известный вам дом сгорит еще до наступления ночи. Там, мол, рядом стоит мой сообщник с факелом в руке - и если я через час не появлюсь, все запылает.
   Хвата не слишком устраивал такой план, но ничего лучшего он придумать не успел. Притом Скорый всегда говорил: "Если ничего другого не остается, ври почем зря - авось поможет". Однако теперь все оборачивается по-другому. Теперь, может, врать и не придется.
   - Да понимаешь ли ты, что я сейчас прикажу тебя пытать?
   - А вы разве не понимаете, что хороший вымогатель должен уметь держать язык за зубами? - Хват, не церемонясь, подошел к архиепископскому столу и стал перебирать стоящие на нем вещицы: золоченые шкатулки, кубки, украшенные драгоценностями подсвечники и курильницы. Выбрав особенно изящную золотую фигурку - Пречистую Матерь Борка, по всей видимости, - он поднес ее к свету и сказал: - Недурно для подделки.
   Четыре вертела с леммингами полетели на пол, и архиепископ издал тихий шипящий звук. Дрожащими пальцами он схватился за большой рубиновый перстень на левой руке. Хват знал толк в рубинах: этот был слишком ярок и красен, чтобы сойти за настоящий.
   - И перстень ваш тоже недурен. Никто не скажет, что он фальшивый, для этого надо знать, что ищешь. Взять хоть меня - я нипочем бы не догадался, что это подделки, если бы не видел собственными глазами настоящие. - Архиепископу явно не хватало слов, поэтому Хват продолжил: Мы оба с вами знаем, где находятся настоящие сокровища Рорнской епархии. Отнюдь не в этом дворце, а в одном уютном домике близ Шелковичной улицы. Там этого добра до потолка навалено.
   Хват знал, о чем говорит. Три года назад он побывал в том доме, ведя разведку для своего тогдашнего хозяина. Узнав, что дом принадлежит архиепископу, они, само собой, сразу пошли на попятный. Но Хват хорошо запомнил тамошние богатства и, оказавшись во дворце, сразу узнал золотых ангелов, эмалевые ларцы, украшенные самоцветами сундуки и бесчисленные живописные изображения Борка и его учеников. Старина Тавалиск все это прикарманил.
   - Мальчик, ты не в своем уме. Сейчас я вызову стражу. - Архиепископ потянулся к звонку.
   - Можете меня пытать, можете убить - слух об этом все равно разойдется. - Хват чувствовал себя все увереннее - врать почем зря было ему не в новинку. - Не думаете же вы, что я явился в логово льва, не оставив никого позади?
   Рука, протянутая к звонку, опустилась.
   - Так о твоей гнусной лжи знают и другие?
   - Только один - мой близкий друг. Но вам не о чем беспокоиться, ваше преосвященство. Свет еще не видал таких скромных людей, как мы.
   - Чего же ты хочешь?
   - Прежде всего я хочу, чтобы вы оставили в покое рыцаря. Пусть он, вернувшись в Рорн, спокойно сойдет с корабля и с миром уедет из города.
   - Далее?
   - У вас содержится в заключении подруга рыцаря по имени Меган. Я хочу, чтобы ее освободили тотчас же. Она уйдет со мной. - Хват понятия не имел, кто такая эта Меган, но не зря же Старик упомянул о ней. И потом, друзья Таула - его друзья. В продолжение их беседы лицо архиепископа постоянно меняло цвет и теперь приобрело опасный пунцовый оттенок. Он дернул звонок.
   - Мальчик, давай проясним все до конца. Твои обвинения - наглая ложь. К несчастью, такой человек, как я, не может допустить, чтобы подобная ложь пачкала его репутацию. Поэтому, и только поэтому, я соглашаюсь на твои требования.
   Хват счел уместным поклониться.
   - Разумеется, ваше преосвященство.
   Архиепископ налил себе вина.
   - И вот что: если я услышу хотя бы отзвук этой гнусной сплетни, я не успокоюсь, пока не сгною заживо и тебя, и твоего рыцаря. Понятно?
   Хват невольно содрогнулся. Эта небрежно брошенная угроза была смертельно серьезна. Не зря же вор, патрон Хвата, не захотел связываться с Тавалиском.
   В дверь постучали, и вошел Гамил.
   - Гамил, твой юный друг уже уходит. Позаботься о том, чтобы с ним вместе ушла девка, именуемая Меган.
   - Но...
   - Делай что велено, Гамил. - Архиепископ почти дружески помахал на прощание Хвату. - А ты, Хват, помни, что я сказал: ни звука.
   XXI
   - Пойдем же, Джек, - сказал Таул. - Чего ты остановился?
   На лицо Джека легла бледная полоса светившейся сквозь туман луны.
   - Таул, я чувствую. Камень - он пульсирует, точно сердце. - В голосе Джека слышался страх и что-то еще: недоумение, быть может.
   Таул тронул его за руку:
   - Пошли.
   Они только что нашли туннель, ведущий на вершину утеса. Они кружились по берегу битых два часа, ища, где бы подняться. Но скалы были отвесными и скользкими от покрывшего их тумана.
   Туман пришел с моря еще до наступления темноты. Выросший на болотах Таул привык к туманам, но прежде он не видел ничего подобного. Этот туман не наползал, не клубился, не густел постепенно - он надвинулся стеной, такой же плотный, как волны, над которыми катился. Он знал, что делает. Он не сопровождал ночь - он создавал ее.
   Когда двое друзей вошли в туннель, вырубленный в скале, туман последовал за ними. Таул даже в темноте видел, что впереди тумана нет. Туман был только позади - он поднимался за ним и Джеком на вершину утеса.
   В туннеле стоял жестокий холод. Камень под ногами был влажным и скользким: из всех трещин сочилась вода, разливаясь на плоских низинах. Каждый шаг требовал осторожности. Свод то заставлял пригибать голову, то взмывал ввысь, рождая эхо, а временами сквозь него виднелось небо.
   Темнота здесь была особого свойства. Таул не сразу понял, что в ней не так, но по мере восхождения разобрался. Мокрый камень пола, потолка и стен не просто отражал случайные проблески луны - он светился. Не настолько, чтобы рассеять тьму, но достаточно, чтобы изменить ее природу.
   Таул содрогнулся. Жажда и голод мучили его, а тело болело в ста различных местах. Оглядываясь на Джека, он видел отражение собственных чувств: страх, ожидание недоброго и сильное желание, чтобы все это поскорее закончилось. На двоих у них имелся один нож - один-единственный.
   Они уже довольно долго шли вверх, и Таул был уверен, что скоро они достигнут выхода. Пока что все шло хорошо: им никто не встретился. Возможно, жрецы еще не знают, что они здесь, а возможно, просто затаились в своем храме, как пауки в тенетах. Таул пытался вспомнить, носили ли люди в клобуках при себе оружие. Стражи он точно не видел - но, может быть, жрецы сами способны обороняться? Кто знает? Способны они к этому или нет, но они будут защищать храм до последнего вздоха.
   В лицо ему дохнул холодный бриз. Воздух тут был чист и свободен от тумана. Дорога впереди осветилась. Таул опустился на пол, шепнув Джеку: "Ложись". Туннель заканчивался, и теперь следовало соблюдать осторожность.
   Они поползли вперед, цепляясь за камень. Туман сзади переместился вверх и висел над ними, как дым над костром. Мокрый камень внизу и густой туман вверху вызывали столь неприятное чувство, что Таул даже усмехнулся. Ему вспомнились ранние утра у его рыбачьей лунки - тогда он тоже лежал в росе и тумане, ожидая поклевки. Это воспоминание, как ни странно, придало ему сил - ведь он никогда не возвращался домой без улова.