Джонс Джулия. Чародей и Дурак (Книга Слов - 3)

   - Свези меня во дворец - и я тебя озолочу, - выдавил из себя Баралис. Совсем обессиленный, он все-таки сумел подкрепить свои слова внушением, и это едва не доконало его.
   Последнее, что он увидел перед погружением во тьму, были две корзины с капустой, сброшенные на мостовую.
   Мейбор не понял толком, что здесь случилось. Маленькая площадка перед очагом превратилась в сущий ад, но ад его не коснулся. Оба старика повалились на стол - их волосы на концах, ступни и лодыжки почернели, точно обугленные. Кошка валялась мертвая в луже эля - ее лапы все еще дымились. Люди вокруг суетились, кричали и толковали о человеке в черном. Пора было убираться отсюда. Мейбор снял ноги со скамеечки, встал и направился к выходу.
   Джек начинал ненавидеть травы - особенно пахучие.
   Он сидел в темной кладовке не шевелясь и затаив дыхание, пока Тихоня за дверью беседовал с нежданным гостем. Над головой у Джека висели пучки мяты и розмарина - они путались в волосах, и в носу от них щекотало. Он сидел довольно долго - левая нога уже начала затекать. Но он не мог ее размять и потому, стиснув зубы, старался думать о другом.
   Фраллит говаривал, что лучшее средство от онемения - это стукнуть по затекшей конечности увесистой доской. Джек однажды испытал это средство на себе и с тех пор остерегался жаловаться при Фраллите на подобное недомогание. Джек улыбнулся, вспомнив об этом. Хорошее было время.
   Впрочем, такое ли хорошее? Улыбка сошла с его лица. Мог ли он сказать не кривя душой, что был счастлив в замке Харвелл? Да, у него была там постель, еда и определенная надежда на будущее, но был ли он счастлив? Люди шептались у него за спиной, называя его ублюдком, а мать - шлюхой. Все помыкали им как могли, а Фраллит вовсе не был тем добродушным дядюшкой, каким сейчас рисовала его память. Он был злобным и мстительным мучителем Джек носил на себе шрамы, доказывающие это.
   Нет, замок Харвелл отнюдь не был мирной гаванью, где не существовало ни тревог, ни душевной боли. Там жили люди, которые не давали ему свободы, подавляли волю и изнуряли тело. Нельзя позволять себе смотреть на прошлое сквозь радужную дымку. Оно того не стоит.
   Эти мысли привели Джека в какой-то странный восторг. В них была сила. Как он раньше не видел этого?
   Но тут из кухни послышалось слово, остановившее его мысли: "Меллиандра".
   Джек был уверен, что не ослышался, - слишком часто это имя повторялось в его снах. Не двигаясь с места, он насторожил слух, всеми силами стремясь проникнуть за дверь, отделяющую от Тихони и его непрошеного гостя.
   - Кто знает, что сделает Катерина с... - Конец фразы, которую произнес Тихоня, заглушил скрежет кочерги о решетку очага. Джек проклял все металлы, какие есть на свете.
   - Не хотел бы я быть на ее месте, - отозвался гость.
   На чьем - Катерины или Мелли?
   - У нас и своих забот хватает, - заметил Тихоня. - Я слышал, наши воеводы нынче едут в Град...
   Джеку показалось, что Тихоня намеренно сменил разговор.
   Рассказывая травнику историю своих приключений после ухода из замка Харвелл, Джек о многом умолчал, решив, что никто и никогда не узнает о предательстве Тариссы, но о Мелли говорил без утайки. Сказал, кто она, как они встретились и как их разлучили в Халькусе. Тогда же Тихоня сообщил ему, что дочь Мейбора собирается замуж за герцога Бренского.
   Услышав это, Джек испытал смешанные чувства: облегчение от того, что у нее все хорошо, удивление, как ей это удалось, и, если честно, разочарование - она все-таки подчинилась общепринятому порядку и выходит за богатого и влиятельного человека. Он ревновал! Он так рьяно защищал Мелли и так мечтал о том, как ее спасет! Теперь мечтам настал конец. Герцогиню, живущую в роскошном дворце, ни от чего спасать не надо, кроме как от лести.
   С тех пор он о ней ничего не слышал.
   До нынешнего дня. Пришедший к Тихоне гость принес какие-то вести о замужестве Мелли - и, судя по обрывкам их разговора, дела у нее обстоят неважно.
   Джек мысленно приказывал незнакомцу уйти. Ему не терпелось поговорить с Тихоней, выяснить, что там с Мелли. Ожоги от стекла, смазанные едкой мазью, чесались так, что хоть вой. Кладовка казалась тесной, как клетка. Пыль от сухих трав стояла в горле, а темнота усугубляла страхи. Мысль о том, что Мелли в опасности, ядом разъедала мозг. Чем дольше длилось ожидание, тем более дикие фантазии приходили ему в голову. Быть может, герцог задумал избавиться от своей молодой жены из-за того, что Баралис как-то ее опорочил? Или Кайлок похитил ее в порыве ревнивой ярости?
   Наконец входная дверь хлопнула. Джек выскочил из укрытия еще до того, как ставни перестали дребезжать. Свет ударил ему в глаза. Тихоня стоял, прислонившись к очагу в странно застывшей позе.
   - Извини, что так долго продержал тебя в кладовке, Джек. Никак не мог избавиться от Гарфуса.
   - Что он говорил о Мелли? - Джек с трудом узнал собственный голос так холодно и властно он звучал.
   - Дай мне прийти в себя, Джек. Я тебе все расскажу.
   - Говори сейчас.
   Тихоня все же поворошил угли, придвинул стул и лишь тогда сказал:
   - Девять верховных аннисских воевод едут в Высокий Град, чтобы договориться о вторжении.
   Джек, несмотря на свою поглощенность Мелли, не сдержал вопроса:
   - О вторжении куда?
   - В Брен, куда же еще, - пожал плечами травник.
   - Что значит "куда же еще"? Почему не в Королевства? Почему не в Халькус, где бесчинствует Кайлок?
   - Потому что Брен скоро достанется Кайлоку.
   У Джека дрожь прошла по спине.
   - Я думал, что брак герцога этому помешает.
   - Но Кайлок все-таки женится на Катерине, - нашелся Тихоня. - А Высокий Град не склонен миндальничать, когда речь идет о войне.
   Он лгал. Джека вновь охватил гнев. Тихоня что-то скрывает, держит его за дурака.
   - Что произошло между Мелли и герцогом?
   Тихоня мялся.
   - Джек, у меня есть причина не говорить тебе этого...
   - Я хочу знать правду.
   - Ты еще не готов к тому, чтобы мчаться в Брен. Твое учение только еще началось.
   Джек подвинулся к двери.
   - Ты мне не сторож, Тихоня. Я сам распоряжаюсь своей жизнью и никому не позволю решать, что мне можно слышать, а что нет. - Джек весь дрожал, сотрясаемый гневом, и не старался сдерживаться. - Или ты скажешь мне, что случилось с Мелли, или, Борк мне свидетель, я сейчас выйду в эту дверь и сам все узнаю.
   - Джек, ты не понимаешь... - вскинул руку Тихоня.
   Джек взялся за щеколду.
   - Нет, это ты не понимаешь. Я сыт ложью по горло, она лишила меня всего, чем я обладал, - меня тошнит от нее. И нынешняя ложь переполнила чашу.
   Джек видел перед собой прожженных лжецов - Тариссу, Роваса и Магру. Даже родная мать обманывала его. Неизвестно еще, кто хуже: те, что лгут в глаза, вроде Роваса или Тариссы, или те, что таят правду про себя, вроде матери и Тихони. Джек стукнул кулаком по щеколде. Одни других стоят.
   - Джек, не уходи! - крикнул травник, бросаясь к нему. - Я все тебе расскажу.
   - Поздно, Тихоня, - сказал Джек, открыв дверь. - Навряд ли я теперь тебе поверю.
   Он вышел под теплый летний дождь и захлопнул дверь за собой. Если повезет, он доберется до Анниса еще засветло.
   Тавалиск только что вернулся из своей счетной палаты, где считал деньги. Это занятие всегда его успокаивало. Золото что мягкая подушка всегда смягчит удар, куда бы ты ни упал. Золотая казна, можно сказать, заменяла архиепископу семью: она всегда безотказно утешала его, не задавала вопросов и не обманывала - к тому же она никогда не умрет и не оставит его без помощи.
   Единственного своего родного человека, мать, Тавалиск вспоминал без особой нежности. Она, конечно, произвела его на свет, но плохо выбрала место и обстоятельства, чтобы это совершить.
   Он родился в силбурском приюте для нищих, и первое его воспоминание было о том, как умирала свинья его матери. Она лежала на камыше среди собственных нечистот и подыхала, не желая более жить. Тавалиск помнил, как рылся в грязи, собирая ей желуди, но животное отказывалось от них. Оно просто лежало в своем углу, не издавая ни звука. Тавалиск любил свинью, но, видя, что она не хочет бороться за жизнь, возненавидел ее. Он вышиб из нее дух кирпичом-грелкой, который стащил из очага. Даже в столь нежном возрасте, когда у него еще не все зубы прорезались, он уже знал, что каждое живое существо может рассчитывать только на себя. А свинья, как и мать, этого не понимала.
   Когда свинья околела, им пришлось съесть ее зараженное мясо. Ниже и беднее их с матерью не было никого. Все их имущество состояло из той одежды, что на них, мешка с репой да пары оловянных ложек. Ножа у них не было, и мать потащила околевшую свинью к мяснику. Тот взял за разделку всю тушу, оставив им только голову. Тавалиск как сейчас помнил слова этого мясника: тот втирал свиную кровь в свои усы, чтобы они стояли торчком, и предлагал отдать им немного мяса, если мать переспит с ним. Тавалиск до сих пор не мог простить матери, что она отказала: иначе они ели бы котлеты, а не только язык.
   Все его раннее детство она вела себя с такой же дурацкой гордостью. Взялась убирать в церкви только потому, что не желала жить из милости. Тавалиск быстро смекнул, что священники скупее даже, чем ростовщики. Все съестные приношения хранились под ключом, уровень священного вина в бутылке каждую ночь замерялся, и облатки пересчитывались после каждой обедни.
   Но от пышности обрядов у него захватывало дух. Священник был и магом, и лицедеем, и королем. Он творил чудеса, даровал прощение и держал в повиновении свою многотысячную паству. Он имел власть и в этой жизни, и в будущей. Тавалиск наблюдал за службами, спрятавшись позади загородки для хора. Его завораживала вся эта роскошь: багряные с золотом завесы, белые как снег восковые свечи, украшенные драгоценностями ковчежцы и мальчики из хора в серебряных одеждах, поющие ангельскими голосами. Это был великолепный, чарующий мир, и Тавалиск поклялся, что станет его частью.
   Год спустя мать умерла, и его выбросили на улицу без гроша в кармане. Его любовь к Церкви сразу померкла, и ему пришлось прожить много лет, пересечь полконтинента, чтобы вновь ощутить ее зов. К тому времени Тавалиск понял, что существует множество путей, чтобы проложить себе дорогу наверх в среде постоянно интригующих церковных иерархов.
   Сладко улыбаясь, архиепископ подошел к столу, где ждала его обильная трапеза. Воспоминания действовали на него как легкое белое вино - они обостряли аппетит и увлажняли язык. Но Тавалиск знал в них меру, как и в вине. Он не собирался кончать свои дни трясущимся слезливым старцем.
   Он взял утиную ножку, и все мысли о прошлом мигом покинули его. Доедая мясо, он думал уже только о настоящем.
   И тут как раз к нему постучался Гамил.
   - Входи, Гамил, входи, - крикнул Тавалиск, даже обрадовавшись появлению секретаря: имелись дела, требующие неотложного обсуждения.
   - Как чувствует себя ваше преосвященство сегодня?
   - Как никогда, Гамил. Утка хорошо зажарена, вино щиплет язык, а война все ближе.
   - Именно по поводу войны я и пришел, ваше преосвященство.
   - Ага, встреча двух умов, - благодушествовал Тавалиск. - Какое счастье! Ну, выкладывай свои новости. - Он взял с блюда вторую ножку, обмакнул ее в перец и принялся обгрызать.
   - Так вот, ваше преосвященство, девять аннисских воевод через три дня встретятся с высокоградскими военачальниками.
   - Чтобы в любви и согласии договориться о сроке, а, Гамил?
   - Да, ваше преосвященство. Они обсудят план вторжения.
   - Гм-м... - Тавалиск повертел в пальцах обглоданную ножку. - И когда, по-твоему, они войдут в Брен?
   - Трудно сказать, ваше преосвященство. Думаю все же, что до свадьбы они ничего не предпримут. В конце концов, зло они таят против Кайлока, а не против Брена.
   - Свадьба состоится в разгар лета. Если у них есть хоть капля разума, они должны двинуть свои войска, пока брачное ложе еще не остыло.
   - Стянуть свои силы они могут и раньше, ваше преосвященство. У Града уйдет недели две на то, чтобы провести пехоту и осадные машины через перевал. Если они будут ждать с этим до свадьбы, промедление может дорого обойтись им.
   Тавалиск отломил птичью дужку. Он всегда разламывал ее сам, чтобы ни с кем не делиться удачей. На этот раз дужка разломилась точно посередине. Знаменательно!
   - Так не годится, Гамил. Пошли к ним курьера, чтобы уведомить обе стороны о позиции южных городов.
   - Но Аннис и Высокий Град не послушают нас, ваше преосвященство.
   - Еще как послушают, Гамил. Кто, по-твоему, оплачивает их треклятую войну? Северные города, сильные и густонаселенные, испытывают прискорбную нужду в деньгах. У Анниса не хватило бы мошны даже на прогулку по горам, не говоря уж о правильной осаде. - Тавалиск бросил половинки дужки в огонь: их одинаковость почему-то вызывала в нем дрожь. - Они послушают нас, Гамил. Иного выбора у них нет.
   - Что же ваше преосвященство желали бы им передать?
   - Они ни под каким видом не должны предпринимать что-либо против Брена - это относится и к перемещению войск, - пока брак не будет осуществлен законным образом.
   - Могу ли я узнать, чем руководствуется ваше преосвященство?
   - Гамил, если тебя кинуть в пруд, ты наверняка сразу пойдешь ко дну.
   - Почему, ваше преосвященство?
   - Да потому что башка у тебя чугунная! - добродушно заявил Тавалиск. Ему нравилось выказывать превосходство своего ума над другими. - Неужели тебе не понятно? Если Аннис и Высокий Град начнут действовать еще до заключения брака, он может и вовсе не состояться. Неужто ты думаешь, что добрые бренцы радостно проводят свою любимую дщерь к алтарю, если армия, равной которой еще не видели в этом столетии, станет на перевалах, готовясь нанести удар? - Архиепископ укоризненно пощелкал языком, завершая свою речь.
   - Но разве не разрешатся все наши затруднения, если армия выйдет на позиции и свадьба будет отменена?
   - Они разрешатся только тогда, Гамил, когда Тирен со своими рыцарями несолоно хлебавши уберутся обратно в Вальдис, а этот демон Баралис упокоится в могиле. Спешу добавить, что ни того, ни другого не случится, если на севере не вспыхнет война.
   - Но...
   - Еще одно "но", Гамил, и я тут же отлучу тебя от церкви! Архиепископ грозно взмахнул обглоданной костью. - Представь, что свадьба не состоялась. Что тогда? Кайлок по-прежнему будет править третьей частью севера и с помощью рыцарей, очень возможно, завоюет еще больше земель. Баралис по-прежнему будет стоять у него за спиной, строя свои козни, а Тирен - да сгноит Борк его сальную душонку - захватит главенство над северной Церковью. Отмена свадьбы только оттянет это, между тем как заключенный брак ускорит события, которые все равно уже начались.
   - Теперь я понял, ваше преосвященство, - покаянно молвил Гамил.
   - Еще бы не понять, - холодно отрезал архиепископ. - Так вот: изволь составить убедительное письмо к герцогу Высокоградскому. Напиши, что Юг по-прежнему поддерживает его, что ему посланы еще деньги, ну и так далее. После чего объяви в недвусмысленных выражениях, что он не получит более ничего, если отправит хоть одного солдата на восток до заключения брака.
   - Будет исполнено, ваше преосвященство. Не будет ли еще каких приказаний?
   - Только одно. Будь любезен, сходи на рынок и купи мне рыбку.
   - Какую, ваше преосвященство?
   - Которая плавает в банке. После того несчастья с кошкой и гобеленом мне недостает рядом живого существа - и теперь я решил завести рыбку.
   - Как изволите.
   Гамил уже вышел из комнаты, когда архиепископ крикнул ему:
   - Кстати, Гамил, я думаю, тебе захочется заплатить за нее самому. Близится праздник первого чуда Борка, и рыбка - как раз подходящий подарок. - Тавалиск улыбнулся. - И помни: подарок не должен быть дешевым.
   Таул сидел на залитом солнцем подоконнике и строгал деревяшку. Подушку он скинул на пол. К подобным проявлениям роскоши он никак не мог привыкнуть.
   Каждый раз, когда щепка падала на пол или нож натыкался на сучок, Таул выглядывал в окно - не покажется ли на улице Хват. Мальчишка ушел четыре дня назад, и Таул за него беспокоился. Он прекрасно понимал, что Хват не решается показаться ему на глаза после того, что случилось в "Полном ведре", - но за мальчишкой числились и не такие еще прегрешения, и не Таулу было его судить. Он сам повинен в куда более тяжких вещах.
   Мейбор вернулся тогда под вечер, порядком смущенный, и сознался вскоре, что встречался с Баралисом при посредстве Хвата. Раскаяния он при этом не проявлял и негодующе настаивал на своем праве как будущего деда уведомлять о положении Мелли всех, кого ему заблагорассудится. Когда Таул стал расспрашивать его о подробностях встречи, Мейбор сделался необычайно молчалив, он только смотрел тупо да ворчал, что не позволит допрашивать себя, как узника в колодках. Таул подозревал, что славный лорд попросту ничего не помнит, и это означало, что дело не обошлось без колдовства.
   Таул покачал головой, бросил взгляд на улицу и продолжил свое занятие. Мейбор сам не знает, как ему повезло. Он точно муха, которая думает, что если паук отлучился из паутины, то ей уже ничего не грозит.
   Два дня назад Таул сам отправился в "Полное ведро", чтобы выяснить, что же там случилось. Посетители, все как один пьяные вдрызг, не сумели рассказать ничего толкового. Один говорил, что некий человек в черном стрельнул молнией в пол. Другой противоречил ему, утверждая, что эль на полу зашипел сам по себе. Однако все они знали, что Меллиандра носит ребенка от герцога.
   Слух об этом уже разошелся по городу, и все бренцы до одного узнали, что Мелли беременна. Нынче утром их посетил Кравин и рассказал о том, что говорят в городе.
   - Большинство стоит за то, что Меллиандра - закоренелая лгунья и потаскуха, - сказал он. - Но дайте срок, и я перетяну многих на нашу сторону.
   Таул охотно убил бы Мейбора. Своей выходкой тот поставил под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь дочери. Теперь, когда всем стало известно о ее беременности, Мелли сделалась еще более уязвима, чем прежде. Быть может, в эту самую минуту в городе по приказу Баралиса уже идет повальный обыск и на каждом углу расклеены грамоты с обещанием награды за сведения о Мелли.
   - Я пироги принес, Таул, - послышалось у подножия лестницы. - Снести даме один?
   - Только самый лучший, Боджер. Да попробуй молоко, прежде чем ей давать, - оно должно быть свежее и холодное.
   - Грифт уже попробовал, Таул. Он мастер распознавать прокисшее молоко. Нос у него, как у молочника, а руки - как у доильщицы.
   - Ну так неси, Боджер, неси, - со стоном ответил Таул.
   - Сию минуту, Таул. Грифт всегда говорит, что... - Шаги затихли в отдалении, а с ними и слова.
   Оба стражника заявились в убежище в тот самый злосчастный день с донельзя глупым видом и назвали придуманный Хватом пароль. Таулу ничего не оставалось - Хват прекрасно понимал это, - как только принять их, раз они теперь узнали адрес убежища. Не убивать же их было, в самом деле.
   Несмотря на это, Таул невольно улыбнулся при одной мысли об этой парочке. Между прочим, Мелли обязана им жизнью.
   Жаль только, что и герцог не остался у них в долгу.
   Таул воткнул нож в оконную раму. Ну почему он всегда обречен на неудачу? Почему он всегда подводит тех, кого поклялся защищать? Он втыкал нож в дерево раз за разом. Почему всякий раз, когда он чувствует, что дела как будто пошли на лад, что-то отбрасывает его назад? Он задержал нож в воздухе и уронил себе на колени. Теперь не время осыпать себя упреками. Мелли здесь, и главное - это ее безопасность. В качестве герцогского бойца он дал клятву защищать герцога и его наследников. Герцог умер, но клятва действительна по отношению к его вдове и к его нерожденному ребенку. Таул обязан защитить их даже ценой своей жизни. Весь Брен слышал, как он поклялся в этом.
   Надо им всем уходить из города. Баралис выслеживает их, а Мейбор и Хват своими тайными встречами и ночными прогулками сами напрашиваются на то, чтобы их схватили. Оба они, конечно, считают себя большими умниками, но Баралис куда умнее их. Рано или поздно они попадутся - если не убрать их отсюда.
   С тяжелым вздохом Таул снова принялся строгать свою деревяшку. Руки делали свое дело, но голова оставалась свободной.
   Не так-то это легко - уйти из города. Во-первых, все ворота, все дороги, каждый проем в стене охраняет столько солдат, что впору форт с ними брать. Баралис, зная, что рано или поздно они попытаются бежать, принял все необходимые меры. За перевалами следят, на стенах караулят лучники, даже озеро окружено войсками. Легкого пути из города нет. А во-вторых, если бы он и был, Мелли не смогла бы им воспользоваться.
   Ее беременность протекает тяжело. Мелли так исхудала, что у Таула сердце разрывается при виде нее. В течение двух недель после смерти герцога она отказывалась от еды. Она была в таком горе, что не могла ни есть, ни говорить, ни даже плакать. Потом стала понемногу приходить в себя, принимать хлеб с молоком, умываться и мыть волосы - даже улыбаться выходкам Хвата. Как понимал теперь Таул, Мелли, должно быть, тогда уже догадывалась, что беременна, - это и заставило ее задуматься о жизни. Сейчас былой аппетит почти вернулся к ней, но что толку. Стоило ей хоть что-нибудь съесть, как ее, по выражению Хвата, тут же выворачивало наизнанку.
   Все наперебой старались побаловать ее, не жалея ни выдумки, ни усилий. Каждый день выпекались свежие пироги. Мейбор приобрел курицу-несушку, а Хват приносил цветы и фрукты. Но Мелли, несмотря на все их заботы, лучше не становилось.
   Таул, потерявший всю свою семью, хорошо знал, что такое горе. Каждый день слова "а вот если бы..." разрывали его душу. Мелли, видевшей, как убийца перерезал горло ее мужу, предстояла долгая борьба с собственными "если бы". Что, если бы она вошла в спальню первой? Что, если бы она закричала погромче? Что, если бы она вовсе не вышла за герцога?
   Таул покачал головой. Нет ничего удивительного в том, что Мелли больна. Чудо еще, что она дожила до этого дня.
   Он в очередной раз выглянул на улицу. Ни Хвата, ни подозрительных незнакомцев; ни стражи.
   Как же быть с Мелли? Подвергнуть опасности ее нерожденное дитя, попробовав вывести ее из города? Или, ценя жизнь ребенка превыше всего, оставить ее здесь? Если они покинут город, им предстоит тяжелое путешествие через горы, где повсюду можно встретить солдат: придется терпеть всевозможные лишения и уходить от погони. Здесь, в Брене, их тоже могут схватить, но хотя бы беременности ничто не угрожает.
   До Таула только теперь дошло, что он выстругивает из своей деревяшки куклу.
   Кому же прежде всего он обязан верностью: Мелли или младенцу?
   Джек наконец-то добрался до Анниса. Город лежал перед ним, мерцая серыми стенами в лунном свете. Дорога, ведущая к нему, была уставлена жилыми домами и тавернами, ставни и карнизы щеголяли разными оттенками синего цвета. Люди кишели повсюду - загоняли скотину, тащили с рынка нераспроданные товары, чинно шли к вечерней службе либо шмыгали в ярко освещенные таверны. Холодный ветер нес запах дыма. Высоко над горами сияли звезды, и где-то шумно рушилась с высоты вода.
   Камни на дороге выкрошились и кололи ноги сквозь стертые подметки. Джек чувствовал себя неуютно под людскими взглядами, хотя ничем не отличался от прочих прохожих. Тихоня одел его как настоящего анниссца. Волосы у него, правда, были длинноваты, но он связал их позади куском веревки. Джек потрогал свой хвост - этот жест становился для него все более привычным - и убедился, что веревка на месте.
   Джек поймал на себе взгляд молодой девушки, которая тут же отвела глаза. Джек шел своей дорогой, стремясь найти такое место, куда бы не падал свет из домов.
   Тихоня славно отомстил ему посредством своей мази. Уже два дня грудь и руки Джека жгло как огнем.
   Десять недель, как он встретился с Тихоней, и больше трех месяцев миновало со дня, когда сгорел форт. Неужто хальки все еще ищут его? Станут ли они теперь, когда война почти проиграна и готовится вторжение в Брен, тратить время и силы на розыски одного-единственного человека?
   Но все эти мысли вылетели у Джека из головы, когда он подошел к городской стене. Ворота как раз запирались на ночь - решетка медленно ползла вниз, и верхние балки потрескивали от напряжения. Джек бросился вперед.
   - А ну стой, парень, не то тебя насадит на пики, - послышался чей-то ворчливый голос.
   - Мне непременно надо попасть в город нынче ночью!
   Второй часовой крикнул со стены:
   - Дай парочку золотых - и я придержу решетку, пока ты не пролезешь.
   - Нет у меня денег.
   - Тогда я, пожалуй, ее не удержу.
   Решетка устремилась вниз. Джек решил, что пытаться пролезть под ней гиблое дело, и только выругался шепотом. Пики вошли в предназначенные для них отверстия, и город закрылся на ночь.
   - Приходи утром, парень, - добродушно сказал привратник. - К тому времени, глядишь, у меня силенок и прибудет.
   Джек улыбнулся стражу, обругав его про себя выжигой, и медленно двинулся вдоль стены. Сложенная из легкого серого гранита, она была гладко отшлифована, и алмазный резец изваял в ней разные фигуры. Демоны соседствовали с ангелами, солнце сияло в небесах наряду со звездами, и Борк шел рука об руку с дьяволом.
   "Аннис - город умников, - сказал однажды Грифт. - Им жизнь не в жизнь, покуда они не смешают все в кучу, так что и концов не найдешь. Адвокаты дьявола, одно слово". Джеку помнилось, что первая жена Грифта была родом из Анниса, - это многое объясняло.
   Холодало, и ветер с гор набирал силу. Джек понимал, что самое разумное было бы вернуться к Тихоне. Он был одет не для холодной ночи, в один только легкий шерстяной камзол. Все его члены ныли, а ноги он порядком сбил. Травник принял бы его, накормил, дал бы ему лекарства и водки, а потом, памятуя об их утренней стычке, рассказал бы, вероятно, все, что знал о Мелли.