Джонс Джулия. Чародей и Дурак (Книга Слов - 3)

   Да, думал Джек, вернуться было бы умнее всего. Но гордость не позволяла ему пойти на это. Он поклялся Тихоне, что сам узнает правду, - и узнает, Борк свидетель! Даже если эта правда убьет его.
   Аннис оказался весьма обширным городом. Стены уходили высоко вверх и тянулись так далеко, что утопали в собственной темной тени, сливаясь с ночью. Приходилось пристально смотреть под ноги: дорогу то и дело пересекали водоводы, сточные и отводные каналы, выходящие из-под стены. За пределами города все эти искусно проложенные стоки оканчивались вонючими лужами. Джек морщился, перепрыгивая через них.
   Где-то близко прокричала сова. Джек так напугался, что попятился и вступил прямо в лужу, которую только что перепрыгнул.
   - Боркова кровь, - прошипел он, очищая подошвы о камень. Ведь совы как будто в горах не живут!
   Ему послышалось, что ветер донес до него слабый шепот, и он замер на месте. Да, вот опять: похоже, один человек зовет другого. Джек напряг глаза, стараясь различить что-то во мраке. Впереди маячил ряд высоких кустов - и вел он, как ни странно, прямо к стене. Над листвой вдруг показалась человеческая голова, потом еще одна и еще. Откуда они взялись? Кусты тянулись от города и пропадали внизу, на склоне холма.
   Медленно-медленно Джек опустил ногу на землю. Здесь не было ни веток, ни сухих листьев, которые могли бы его выдать. Он стал красться в сторону кустов. Все больше голов появлялось над ними - и все они направлялись к стене. Джек чувствовал, как колотится сердце о ребра. Рот совсем пересох, сделавшись шершавым, как собачий нос.
   Внезапно прямо на лицо Джеку опустилась рука - влажная, мясистая и широкая. Она зажала ему рот и перекрыла доступ воздуха. Джек крутнулся и двинул локтем, как дубинкой. Человек, напавший на него, был дороден складки жира на его лице так и переливались под луной. Еще перед тем, как Джек ударил его локтем, он завопил в голос:
   - Мельник!
   Выкрикнув это, он упал, но десяток других, послушных боевому кличу, явились ему на подмогу. Кусты раздвинулись, и целый отряд толстяков в белых пекарских одеждах выскочил оттуда, размахивая палками и ножами. Джек понял, что против такого числа не устоит, и поднял руки.
   Упавший быстро оправился и встал, колыхнув своими телесами. Его товарищи перешли с бега на шаг, но оружия не опустили.
   Люди в белых передниках выстроились впереди полукругом.
   - Я такого мельника не знаю, - сказал один.
   - Может, и так, Бармер. Но они способны на любую хитрость, - ответил самый толстый, вызвав одобрительное ворчание.
   Тот, что держал Джека, отозвался сзади:
   - Ну как - дать ему высказаться или огреть дубинкой по башке?
   - Огреть! - крикнул самый толстый.
   - Погляди сперва, нет ли при нем золота, - предложил Бармер.
   Рука, зажимавшая Джеку рот, благоухала дрожжами.
   - Все-таки надо его допросить, - сказал ее обладатель. - Подержим его причинным местом над горячей решеткой и узнаем, что замышляют мельники. Слово "мельники" он произнес с величайшей враждебностью и презрением.
   Джек начинал догадываться, с кем имеет дело. Выдвинув вперед челюсть, он куснул пухлого за палец, высвободил голову и крикнул:
   - Я не мельник! Я свой. Я пекарь.
   III
   Хвату казалось, что нынче ночью в Брене куда темнее, чем обычно. Не то чтобы он боялся темноты, нет, он просто слегка беспокоился. Как говорил Скорый, "есть ночи, в которые карманным промыслом лучше не заниматься", и эта ночь определенно была одной из таких.
   Хват шел по южной стороне города, на лигу восточнее дома Кравина. Весь день он держался подальше от убежища, собираясь с духом для того, чтобы предстать перед Таулом. Он знал, что рыцарь задаст ему трепку - словесную, что хуже всего. Что ж, он заслужил свое - назвал пароль Боджеру и Грифту, и лорда Мейбора из-за него чуть не убили. Недоставало только еще привести к убежищу герцогских черношлемников.
   Хват плюнул в порыве отвращения к себе. Скорый и не за такое давно лишил бы его привилегий честного карманника и выкинул на улицу.
   Он знал, что должен вернуться - и добыл достаточно золота, чтобы обеспечить себе радушный прием, - но мысль о неодобрении или, хуже того, разочаровании, которое он увидит на благородном лице Таула, стреножила его. Но он все-таки присматривал за убежищем, желая убедиться, что стража не раскрыла его и не увела Таула и Мелли. Он не смог бы жить в мире с собой, если бы подобное случилось. Хват задумчиво поскреб подбородок. Ну, может, и смог бы - но его мучил бы стыд.
   Стук-стук! Шлеп-шлеп!
   До сознания Хвата впервые дошло то, что давно уже слышали его уши: кто-то вышел из переулка и шел за ним. Хромой, опирающийся на клюку. Чтобы проверить это, Хват перешел через булыжную мостовую.
   Тук-тук! Топ-топ! Хромой последовал за ним. Вид у Хвата был самый жалкий, и он не думал, что Хромой хочет его ограбить. Стало быть, Хромой либо из тех, кто раздевает прохожих, либо шпион Баралиса. В любом случае надо уносить от него ноги.
   Сохраняя спокойствие, как учил его Скорый, Хват немного прибавил шаг. Хромой ковылял за ним не отставая и шел на удивление быстро для человека с клюкой. Хват, начиная побаиваться, высматривал, не попадется ли подходящий закоулок.
   Тук-тук! Шлеп-шлеп! Хромой нагонял его. От звука этих шагов Хвата мороз подирал по коже. На улице не было никого. Впереди виднелась галерея, где днем сидели торговцы птицей. Хват хорошо знал это место: продавцы лебедей и павлинов славились своим достатком. Справа был Утиный Хвост переулок, который, по мнению большинства, кончался тупиком. Но Хват знал, что под стеной проходит сточная канавка. Если он не слишком подрос за последние три недели, он там пролезет, а вот Хромой - дудки.
   Хват сделал вид, что сворачивает налево, и в последний миг нырнул вправо.
   Тук-тук! Шлеп-шлеп! Хромой не поддался на его уловку.
   Струйка пота стекла по виску Хвату на щеку. Это потому, что тут жарко, сказал он себе, утеревшись рукавом. Хромой маячил позади. В переулках всегда было мокро, в дождь и в ведро, и башмаки Хвата хлюпали на каждом шагу. Тупик приближался. В углу под стеной виднелась черная лужа - там проходил сток. Хват устремился туда.
   Тук-тук! Шлеп-шлеп! Хромой тоже поднажал.
   Пот теперь лил с Хвата ручьем. Шаги за спиной терзали его нервы. В нескольких футах от канавы Хват отбросил всякое достоинство и бросился бежать. Вода брызгала из-под ног, воздух свистал в ушах, но стук сердца заглушал все прочие звуки. Вонь, бьющая из канавы, предвещала свободу.
   Как прыгать - ногами вперед или головой? У Хвата оставалась лишь доля мгновения, чтобы принять решение. Набрав побольше воздуха, он нырнул вперед головой.
   Спасительная темнота поглощала его, втягивая в свои неверные глубины. Руки, голова, плечи, туловище, ноги... Ноги! Что-то держало его за ноги. Охваченный паникой, он начал неистово брыкаться. Руки цеплялись за скользкую стену туннеля в поисках опоры. Вырваться не удалось - пальцы Хромого держали его цепко, как когти.
   Вот одна рука передвинулась к лодыжке. Тщетно Хват пытался уползти Хромой тянул его назад. Сила, с которой он это делал, изумила Хвата, почему-то посчитавшего Хромого хилым. Упирающегося Хвата выволокли наружу. Чужие руки сгребли его за коленки и одним рывком поставили на землю.
   Он обернулся и оказался лицом к лицу с Хромым.
   Несмотря на темноту, он узнал его - по крайней мере в лицо.
   Тот улыбнулся, крепко держа Хвата за руку.
   - Ты ведь Хват, верно? - сказал он тонким как проволока голосом. Он ничуть не запыхался и дышал совершенно ровно. - Ты должен меня знать. Я Скейс, брат Блейза. - Он снова улыбнулся и заломил руку Хвата за спину. Мы встречались с тобой в ночь боя. Я был секундантом Блейза.
   Хват старался не дышать - от Скейса пахло сладкой гнилью. Он был не таким высоким, более жилистым и менее красивым подобием своего брата. Зубы, как у Блейза, слегка искривлены, глаза чуть поменьше, а губы в отличие от братниных, полных и хорошо вылепленных, сомкнуты в узкую извилистую щель. Щегольством, не в пример брату, он тоже не отличался, одет был просто. Сила его, однако, поражала. Хват до сих пор не мог опомниться от его тисков.
   - Ну и чего ты от меня хочешь? - спросил Хват, очень стараясь говорить твердо и с вызовом. За это ему еще сильнее заломили руку.
   - Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, - прошипел Скейс. - Мне нужен Таул. - Хват попытался вырваться, но пальцы сомкнулись еще крепче. - И ты меня к нему отведешь.
   В темноте блеснуло что-то, и Хват увидел перед собой наконечник Скейсовой палки - из него торчало вороненое стальное острие.
   - Итак, где он?
   Сердце Хвата норовило выскочить из горла.
   - Я не знаю где. Не видал его с той ночи, когда произошло убийство.
   Скейс прижал пику к подбородку Хвата. Сталь была такой острой, что Хват только по теплой струйке крови догадался о полученном ранении - и замер.
   - Говори, где Таул, не то я проткну тебя насквозь.
   Хват не сомневался, что Скейс сдержит слово.
   - Таул на северной стороне - он прячется на Живодерке.
   Пика снова приблизилась...
   - Зачем же ты тогда болтаешься тут, на южной стороне?
   Вперед Хват податься не мог и потому откинулся назад, привалившись к боку Скейса. Тому пришлось перехватить пику. Хват, воспользовавшись этим, поднял правое колено и что есть силы ударил пяткой по больной ноге Скейса.
   Тот пошатнулся, а Хват пнул его палку, не дав Хромому обрести равновесие, и сиганул в туннель. Скейс метнулся за ним. Но Хват, умудренный опытом, теперь прыгнул вперед ногами. Холодная грязная вода обволокла его. Скейс поймал его за волосы, однако Хват не пощадил своих локонов - дернул головой и освободился.
   Пора было возвращаться к Таулу.
   Джек проник в город Аннис самым необычным образом и теперь сидел за большим, ярко освещенным и тесно уставленным столом в весьма недоверчивом обществе мастеров пекарской гильдии.
   - Как помешать тесту всходить слишком быстро? - спросил Бармер, пекарь с огромными щетинистыми усами и лицом, красным, как вино, которое он пил.
   - Надо поместить его в кадку с водой и подождать, пока оно не поднимется до края.
   Пекари встретили ответ Джека одобрительным ворчанием. Последние полтора часа - с тех пор как его схватили под стеной и провели сквозь искусно спрятанную калитку в восточную часть города - пекари неустанно забрасывали его вопросами, проверяя, тот ли он, за кого себя выдает. Мало было заявить, что ты пекарь, - надо было это доказать.
   - Это всякому мельнику известно, - сказал единственный здесь тощий, с впалыми щеками, пекарь по имени Нивлет.
   - Да отцепитесь вы от парня, - вмешался Экльс - тот, который заткнул Джеку рот у городской стены. - Ясно же, что он наш.
   - Нет уж, Экльс, - возразил Скуппит, коротышка с ручищами как окорока. - Нивлет дело говорит - такое и мельник может знать. Спросим у парня еще что-нибудь для верности.
   Пекари одобрили это предложение нестройными возгласами. Их было около двадцати, и все они старательно поглощали яства, стоящие на столе. За минувший час они успели обсудить растущие налоги на хлеб, вес каравая стоимостью в один грош и то, кого в этом году следует принять в подмастерья.
   Но главным источником их непокоя оставались мельники. Высшей целью пекарской гильдии было перехитрить, перещеголять и перевесить мельничную братию. Мельники подмешивали дешевое зерно к хорошему, мололи либо слишком грубо, либо слишком мелко и держали прочную монополию, от которой зависели все цены на провизию. Если бы пекарю сказали, что мельник убил собственную семью и съел ее на ужин, пекарь только кивнул бы и сказал: "А кости, поди, приберег для помола". Мельники славились тем, что мололи все, что можно молоть, и добавляли это в муку.
   Джек нечаянно замешался в ежемесячную тайную вылазку пекарской гильдии. Экльс, один из предводителей цеха, поверил Джеку с самого начала и рассказал ему, что раз в месяц, когда мельничная гильдия устраивает свое собрание, пекарская гильдия рассылает шпионов на все мельницы в пределах лиги от города и проверяет тамошние запасы. Все мешки с зерном тщательно пересчитываются и записываются, и каждый пекарь в течение месяца ведет счет мешкам с мукой, доставляемым с определенной мельницы, отмечая все излишки. Если муки поступает слишком много, это значит, что к зерну добавляются примеси.
   Каждый пекарь посылается в урочную ночь к назначенной ему мельнице. Исполнив свое дело, члены гильдии собираются в кустах к югу от городской стены и проходят в город через потайную калитку. Шпионство за чужими гильдиями считается самым гнусным из преступлений, уличенные в нем караются пожизненным исключением из ремесленного сословия - так что пекари подвергают себя нешуточной опасности.
   Джек невольно восхищался их отвагой.
   - Ладно, - сказал, прожевав, Бармер. - Спросим что потруднее. - Он сунул в рот сладкий рогалик, чтобы легче было думать. - Отменное тесто, Скуппит, - заметил он своему соседу.
   Тот склонил голову, выражая признательность за похвалу.
   - Я добавил в него полмерки густых сливок.
   Бармер посмаковал сдобу.
   - Это лучшее из того, что тебе удавалось, дружище. - Он проглотил и снова обратился к Джеку: - Скажи-ка, парень, какая пахта лучше годится для пресного хлеба - свежая или кислая?
   Джек начинал получать удовольствие от всего этого. Ему нравились пекари - славные ребята, которые любили хорошо пожить и ревностно относились к своему ремеслу.
   - Кислая, - сказал он. - Сода, заключенная в ней, помогает пресному тесту взойти.
   Экльс поднял голову от тарелки.
   - Парень знает свое дело, Бармер.
   - Верно, - поддержал Скуппит.
   - И все-таки я ему не доверяю, - сказал Нивлет.
   Бармер махнул рогаликом.
   - Ладно, последний вопрос. Если ты добавляешь в тесто дрожжей, чтобы оно скорее поднималось, надо ли и соли добавить тоже?
   - Нет. Лишняя соль мешает тесту всходить. - Джек улыбнулся пекарскому собранию. - И корка от нее делается жесткой.
   Бармер встал, подошел к Джеку и с размаху огрел его по спине.
   - Добро пожаловать в гильдию.
   Все прочие последовали его примеру, и Джека долго мяли, тормошили, хлопали по спине и даже целовали. Только Нивлет остался на месте, глядя на Джека с явным подозрением, а потом встал и вышел из комнаты.
   - Ешь, парень, - велел Экльс. - Из пекарской гильдии голодным никто не уходит.
   Джек не нуждался в уговорах. Он не ел с самого завтрака - ему казалось, что с тех пор прошло не меньше двух дней, - а еда, стоящая перед ним, казалась куда аппетитнее того, что стряпал Тихоня. Блестящие запеченные окорока соседствовали с огромными пирогами, взрезанные сыры были начинены фруктами, и связки поджаристых колбас лежали в мисках, переложенные жареным луком. Все это перемежалось разными видами хлеба: кислыми и пресными лепешками, содовыми булочками, плюшками, пирожными и простыми хлебами. Никогда еще Джек не видел такого разнообразия. Корочки, румяные, покрытые глазурью или посыпанные тмином, радовали глаз; иные булочки имели на себе насечку, чтобы вкуснее жеваться, другие были искусно перевиты. И все было свежим, ароматным и превосходно выпеченным!
   Джек, налегая на еду, неожиданно почувствовал вину перед Тихоней. Травник был добр к нему - учил его, кормил, врачевал, не задавал трудных вопросов, - а Джек вместо благодарности взял да и ушел в приступе глупого негодования. Джек решил, что завтра же вернется. За свои слова он не станет извиняться - ведь он сказал то, что чувствовал, - но извинится за свою вспыльчивость и за то, как ушел. Он просто обязан сделать это.
   Приняв такое решение, Джек налил себе эля. Все десять недель травник хорошо обращался с ним, и нельзя позволять одной-единственной ссоре встать между ними. Джек выпил густого горького деревенского эля. Фальк давно советовал ему принимать людей такими, как они есть, со всеми их слабостями и недостатками. Ведь Тихоня взял к себе его, Джека, зная, что его разыскивают как военного преступника и что он неученый, а потому особенно опасный колдун. Почему же Джеку, имеющему столько слабостей, не прощать их другим? Да, Тихоня что-то утаивал от него - но, возможно, делал это с самыми благими намерениями.
   Джек, уставясь в одну точку, больше не видел перед собой помещения гильдии: он видел дом Роваса и Тариссу, сидящую у огня. То, что сделала с ним она, никакими благими намерениями оправдать нельзя. А мать с ее недомолвками и желанием умереть? А отец, бросивший Джека еще до того, как тот родился? Оба родителя его бросили, и ничем их нельзя оправдать.
   И Джек, сидя среди шумных объедающихся пекарей, задумался: был ли какой-то смысл во всем этом? В смерти матери, отступничестве отца, предательстве Тариссы?
   Пухлая рука заботливо подлила пива ему в чашу.
   - О чем задумался, парень? - спросил Экльс.
   Джека охватило раздражение. Еще немного - и он, как ему казалось, все бы понял, а Экльс помешал ему.
   - Вот что: пойдем-ка со мной. Бери свое пиво и еду, сколько унесешь.
   Экльс пошел к боковой двери, а Джек последовал за ним, взяв только чашу. Аппетит у него пропал. Громадный круглолицый пекарь привел его в небольшую горницу, где в очаге ярко пылал огонь.
   - Садись, - сказал Экльс, кивнув на скамейку, придвинутую к огню.
   Джек сел и спросил:
   - Вы вернетесь обратно к ним?
   - Нет, - решительно потряс головой Экльс. - Все это я не раз уже слышал и наперед знаю, чем у них кончится. Они решают сейчас, обнародовать наше древнее пророчество или нет.
   Джеку вдруг стало жарко.
   - Какое пророчество?
   Экльс пристально посмотрел на него.
   - Ну что ж, ты пекарь, мы в этом убедились, и, раз ты нечаянно раскрыл самый большой наш секрет, я не вижу вреда в том, что ты узнаешь еще один. Он захватил с собой полный мех эля и снова подлил Джеку. Джек и не заметил, что уже осушил свою чашу. - Пекарская гильдия существовала в Аннисе еще до того, как он стал называться городом. Еще в те времена, когда здесь селились искавшие уединения мудрецы, мы уже выпекали для них хлеб. Вопреки общему мнению Аннис вырос на дрожжах, а не на премудрости.
   Джек не сдержал улыбки: известно, какие пекари гордецы.
   - И вот однажды, - продолжал Экльс, - некий пекарь испек хлеб для человека, именовавшего себя пророком. Испек, принес - и только тогда узнал, что мудрецу нечем заплатить. Пророк голодал и стал умолять пекаря оставить ему хлеб. Пекарь был добрый человек и сжалился над пророком. Свежий хлеб он ему, конечно, не оставил, поскольку в дураках себя не числил, зато отдал черствые вчерашние хлебы. Мудрец остался ему благодарен, и пекарь с того дня всегда отсылал мудрецу черствый хлеб.
   На следующую зиму мудрец подхватил чахотку - ведь мудрецы сложены не так добротно, как мы, пекари, - и, лежа на смертном одре, призвал пекаря к себе. Тот стал уже мастером гильдии, но тут же явился на зов, словно простой подмастерье. Мудрец взял его за руку и сказал: "Я позвал тебя, чтобы уплатить свой долг. Денег, как тебе известно, у меня нет, но я заплачу тебе пророчеством". И с тех самых пор гильдия хранит в тайне то, что сказал тому пекарю мудрец. Слова эти передаются из поколения в поколение, от отца к сыну.
   На этой драматической ноте Экльс окончил свой рассказ.
   У Джека, пока он слушал, вспотели ладони, и он почувствовал себя виноватым, хотя и не знал, за что.
   - И о чем же сказано в этом пророчестве? - спросил он.
   - О пекаре, само собой.
   Джек кивнул - его это не удивило.
   - О каком пекаре?
   - О том, кто придет с запада и положит конец войне.
   - Какой войне?
   Экльс посмотрел Джеку в глаза.
   - Войне между Севером и Югом - вот какой. - Он провел рукой по лицу. Я не могу прочесть тебе весь стих, парень, без дозволения гильдии, но кончается он так:
   Когда время дважды изменит свой ход,
   Не король, но пекарь людей спасет.
   Джек отвел глаза. Время изменит свой ход... Сто шестьдесят сгоревших хлебов вдруг припомнились ему. Зная, что Экльс все еще смотрит на него, Джек постарался сохранить на лице полную невозмутимость. И порывисто вскочил с места. Пророчества, секреты, ложь - довольно с него всего на сегодня. Ему хотелось услышать правду, а не туманные пророчества.
   - Расскажи мне, как идут дела в Брене, - попросил он. - Как там поживает герцог со своей молодой женой?
   Лицо Экльса приобрело странное выражение.
   - Где ж ты был последние девять недель, парень?
   Джек сразу насторожился.
   - Я живу в горной хижине. Мы с хозяином напрочь отрезаны от мира. Он посылает меня в город, только когда у нас кончаются припасы, - в последний раз я побывал здесь два месяца назад.
   Джек отвернулся к очагу. Как он, однако, гладко лжет - с его-то презрением ко всяческому обману.
   - Стало быть, ты не знаешь, что герцог умер. А его новая жена скрылась, опасаясь гнева Катерины.
   - Почему Меллиандра боится Катерины?
   Джека уже не заботило, что подумает Экльс: главное было добиться правды.
   - Полгорода считает, что это она впустила убийцу в спальню герцога. Катерина хочет казнить ее.
   - Она все еще в Брене?
   - По всей вероятности, да. Если бы она покинула город, лорд Баралис знал бы об этом.
   Баралис? Джек почувствовал, как бьется кровь в его жилах.
   - Откуда Баралис может об этом знать?
   - Лорд Баралис теперь почитай что правит городом. - Ударение, сделанное Экльсом на слове "лорд", говорило о многом. - Нынче я слышал, что госпожа Меллиандра будто бы ждет ребенка, - говорят, что ее отец мутит воду в городе, утверждая, что ребенок этот от герцога. Не знаю, правда это или нет, но уж будь уверен - лорду Баралису это придется не по вкусу.
   У Джека сжалось горло. Мелли в опасности!
   - Она бежала одна?
   - Говорят, с ней отец и герцогский телохранитель. Есть и такие, кто толкует, будто телохранитель этот - ее любовник. - Экльс пожал плечами. Впрочем, вскоре и правда, и ложь утратят всякое значение.
   - Почему?
   - Потому что через несколько недель Брен сровняют с землей.
   Надо идти к Мелли - тотчас же. Надо идти в Брен. Экльс отхлебнул из своего меха.
   - Что-то ты слишком волнуешься, парень, для тихого горного жителя, сказал он, испытующе глянув на Джека.
   Джек заставил себя дышать ровно. Он расслабил мускулы. Нельзя давать Экльсу повод для подозрений. Меньше всего Джеку сейчас хотелось выпить, но он все-таки выпил, надолго припав к чаше, чтобы дать себе время опомниться.
   Идти в Брен прямо сейчас, ночью, было бы неразумно: кругом темно, а он слишком легко одет и обут для перехода через горы. И потом, надо непременно повидаться с Тихоней. Джек мог только догадываться о том, почему травник утаил от него эти известия, и хотел услышать об этом от самого Тихони. Им есть о чем поговорить - и в первую очередь о лжи, прикрывающейся благими намерениями.
   - Мне бы переночевать где-нибудь, - сказал он Экльсу. - А уйду я еще до рассвета.
   - В Аннисе светает поздно, - ответил пекарь, желая этим сказать, что Джек может остаться. - Ложись прямо тут, у огня. Остальным незачем знать об этом - все равно они скоро разойдутся по домам. Только постарайся уйти до того, как служанка утром явится менять камыш на полу.
   Хват решил вернуться к дому Кравина длинной дорогой. После стычки со Скейсом он больше никому и ничему не доверял. Кто бы ни встречался на пути - пьяница, уличная женщина либо бродячая кошка, - он тут же пятился назад или сворачивал в сторону, а порой делал и то, и другое. Никакая предосторожность не бывает лишней, когда возвращаешься в свое логово. Скорый когда-то за одну ночь обошел Рорн трижды, проплыв от северной гавани до южной в лодке ловца крабов, дважды менял лошадей и спутников и не менее четырех раз переодевался, чтобы сбить погоню со следа. Хват с грустью вздохнул, вспоминая об этих подвигах, ставших легендой в среде карманников.
   Вдохновленный мыслью о Скором, не побоявшемся ни соленой воды, ни незнакомых улиц, ни женского платья - в последний раз он нарядился старой молочницей с деревянными ведрами, коромыслом, да к тому же хромой, - Хват решил совершить еще один круг, прежде чем направиться к убежищу.
   Для своего кружного пути он выбрал улицу, изобилующую тавернами, борделями и пирожными лавками. Свет, сочившийся из дверей и ставень, даже ободрял его - он как-то потерял вкус к темноте.
   Он поплевал на ладонь и пригладил волосы, желая предстать перед Таулом в достойном виде. Исследовав свою шевелюру, он обнаружил над левым ухом плешь величиной с пятигрошовую монету. Встревоженный Хват, слышавший от Скорого, что вырванные волосы никогда уже больше не вырастут, остановился и принялся рыться в своей котомке. После непродолжительных розысков, сопровождаемых тихими проклятиями по адресу Скейса, он нашарил деревянную ручку своего зеркальца.
   Удостоверившись, что никто на него не смотрит, Хват подкрался к ближайшему дому и встал на цыпочки под открытой ставней, чтобы поймать падавший оттуда свет. После множества сложных манипуляций он ухитрился наконец уловить в зеркале отражение своей новоприобретенной плеши.
   Как ни странно, на вид она оказалась совсем не такой большой и голой, как на ощупь. Из-за такой малости определенно не стоило волноваться.
   Утешенный, хотя и несколько разочарованный Хват снова опустился на всю ступню. В это время в зеркале что-то блеснуло, и Хват на краткий миг увидел отражение внутренности дома.
   От увиденного у него перехватило дыхание.
   Спиной к окну сидел одетый в черное человек с мертвенно-бледной полосой шеи под темными волосами. Хвату и этого было довольно. Четыре дня назад он шел за этим самым затылком через весь город: то был Баралис.