Эдуард Хруцкий. Полицейский

   — Ни в коем случае. Генерал Золотарев в Бахтине души не чает. Вы же хорошо знакомы с градоначальником. — Да уж куда лучше. Поеду к нему. Дергаусов вскочил, услужливо подавая китель. — Авто где? — У подъезда. — Ладно.
   Московский градоначальник свиты его императорского величества генерал-майор Климович принял Коншина без всяких проволочек, едва вышел в приемную, обнял за плечи, заволок в кабинет.
   Они скоро должны были породниться. Сын Коншина считался женихом Веры Климович. — Ты, Ваня, ко мне просто так или по делу? — Миша, к сожалению, по делу. — Ну говори. — Пожар на Пресне помнишь? — Конечно. Там вроде все решилось. — Нашли поджигателя…
   — Мне Золотарев докладывал, что какой-то ненормальный из твоего отдела.
   — Да нет, этот Серегин просто проворовался, но крал не один, а артельно, его сообщники отравили.
   — Прямо беда. — Генерал Климович встал, прошелся по мягкому ковру. — Черт-те чем заниматься приходится. Полиция за поджигателями бегает, а на заводах, в слободах большевики военную агитацию ведут. На фронте сплошные неудачи, поэтому активизировались антиправительственные силы, а тут возиться с рядовым пожаром. Убытки-то велики? — Нет. Земсоюз их покроет. — Так чего ты хочешь, Ваня?
   — Миша, сюда из Петербурга новая метла прибыла, так мне от них покоя нет. Копают и копают. — Кто следователь? — Шатальский. — Милый человек. Ты с ним разговаривал? — Да. Впечатление наилучшее. — Так кто же тебе мешает? — Да я же говорил, Бахтин.
   — Неприятная личность, к нему твой друг Белецкий благоволит.
   — Да не хочу я пока Степу беспокоить. Неужели у тебя власти мало?
   — На него хватит. Ну ладно, Ваня, без обеда я тебя не отпущу, все же родственники.
   Борис Литвинов бежал из ссылки. Надо сказать, что мероприятие это оказалось весьма простым. Умелые люди выправили ему документы и стал он Анниным Виктором Сергеевичем, выпускником Омской школы подготовки прапорщиков, направленным для прохождения службы в четвертый маршевый батальон Московского военного округа.
   Так что до Москвы он доехал вполне комфортно, только с непривычки мешала шашка.
   На конспиративной квартире он скинул ремни, надоевшую шашку, переоделся в штатское и стал Афанасьевым Анатолием Гавриловичем, освобожденным от воинской службы по состоянию здоровья.
   О приезде Литвинова Заварзин узнал днем от связного и решил отправиться на встречу со старым другом. Квартиру в Колобовском переулке он не назвал Мартынову, скрывал ее тщательно. Эта квартира для него стала соломинкой, за которую он держался из последних сил.
   За год работы платным агентом охранки он сдал Мартынову двух челнов комитета, несколько фабричных активистов, провалил подпольную типографию и позволил охранке взять под контроль один из каналов связи с ЦК.
   Бегство Литвинова создавало угрожающую ситуацию. Случилось самое страшное. Бахтин практически разоблачил его. И вина за это ложилась на одного Заварзина.
   Мартынов прекрасно разработал план его подвода к Бахтину, но перед операцией Заварзин напился и похмельный поперся прямо на квартиру к сыщику. Короче, он сам практически себя завалил.
   На конспиративной квартире он написал донесение, в котором изложил события соответственно плану, сорванному только из-за нежелания Бахтина идти на контакты с социалистами.
   Вроде все было в порядке, но нервы подорваны запоями, а пил Заварзин а-ля нуар, что в вольном переводе с французского значилось «по-черному», потом тяжелая похмелка и дикое, ни с чем не сравнимое состояние страха.
   Он не мог спать ночью. Час, другой и просыпался в холодном поту. Огромная, оставшаяся от покойных родителей квартира на Остоженке становилась для него ловушкой. Он вставал, зажигал свет во всех комнатах и мучительно долго искал водку, которую обязательно приносил с собой. Выпив стакан, опять засыпал на короткое время, моля Бога не проснуться на рассвете.
   Несколько раз он доставал револьвер, крутил барабан, разглядывал внимательно желтые, тускло поблескивающие в ячейках патроны.
   Вот он выход. Но не хватало воли поднять его к виску и надавить на спуск.
   Засыпая один, в огромной грязной квартире, он молил Бога, чтобы смерть пришла к нему во сне. А она не приходила.
   Начинался новый день, в котором перемешивались хмель и боль. И снова страшная ночь.
   Потом он брал себя в руки, мылся в ванной, ел щи в трактире, весь день пил пиво, а утром с опухшим лицом и трясущимися руками выходил на улицу.
   На третий день наступало просветление, он приглашал жену дворника, платил ей последние деньги за уборку квартиры.
   Вечером уже мог читать и спокойно засыпал с книгой в руках на диване в кабинете.
   Это значило, что Заварзин решил начать для себя новую жизнь.
   После встречи с Бахтиным, он взял себя в руки, зашел в лавчонку рядом с домом, купил десять бутылок кваса. Всю ночь гасил жажду холодным напитком. Утром Заварзин достал из сейфа, вмонтированного в шкаф, чемоданчик.
   В нем лежали драгоценности матери и приличная сумма во франках, ценные бумаги отца.
   Он взял ценные бумаги и поехал на Мясницкую, в биржевую контору.
   — Вы хотите купить акции? — спросил его одетый на английский манер молодой человек. — Нет, я хочу продать. — Все? — Да.
   — Минутку. — Молодой человек подозрительно посмотрел на него и скрылся.
   Появился он минут через пять и пригласил Заварзина к управляющему.
   Управляющий, шикарный господин лет пятидесяти, внимательно оглядел Заварзина и сказал:
   — Я прошу меня простить, но нас обязали интересоваться, откуда у людей такие крупные суммы ценных бумаг. — Их мне оставил отец. — Не соизволите ли назвать свою фамилию. — Заварзин Дмитрий Степанович. — Так вы сын Степана Андреевича? — Да.
   — Как прикажете распорядиться бумагами и в какой банк перевести указанную сумму? — Я хочу получить наличными.
   — Воля ваша, но бумаги эти по сей день приносят твердый доход.
   — Я далек от финансов, я литератор и собираюсь уехать в Финляндию. — Ваша воля. Ваша.
   К обеду Дмитрий Заварзин приехал домой, и извозчик помог донести ему бесчисленные коробки и свертки.
   А через час в кафе «Метрополь» обедал прекрасно одетый господин. Дома остались лежать сто пятьдесят тысяч рублей.
   Заварзин берег, не трогал ни ценные бумаги, ни драгоценности. Берег для того, чтобы, случись что, уехать обратно в Париж.
   Закусив, он кликнул извозчика и поехал в Колобовский. Литвинов был на явке, сидел в гостиной и пил чай.
   — Дима, — обрадовался он. — Господи, да какой же ты франт, а мне говорили… — Что тебе говорили? — Да ничего. Садись, я тебя рад видеть.
   Они пили чай и говорили о своем деле. Дело, которое через год разрушит Россию, унесет миллионы жизней, заставит содрогнуться мир.
   Но ни провокатор Заварзин, кстати свято верящий в социалистическую идею, ни романтик Литвинов даже предположить не могли, какие плоды принесет их борьба. Уже собираясь уходить, Заварзин сказал: — Боря. В Москву из Питера перевели Бахтина. — Это того сыщика? — Да.
   — Ну и что, в Париже в тринадцатом году я читал, что на конгрессе в Женеве его признали лучшим европейским криминалистом. — Он опасен. — Чем? — Он знает нас в лицо. — Но ведь и в Париже он мог…
   — Там не мог, — перебил Литвинова Заварзин, — не мог. Сейчас это другой человек. — Что значит другой? — Повышенный в чине и должности…
   — Дима, я по газетам следил за этим человеком, потом у меня есть друг, который его хорошо знает. Бахтин — честный человек. Ты же в Париже сам говорил мне об этом.
   — Его надо ликвидировать. Ты должен поставить этот вопрос на комитете. — Я не буду этого делать. Мы не эсеры, Дима. — Ну как знаешь.
   Заварин вышел к Трубной и сел в трамвай. И пока он ехал темными бульварами, у него сложился вполне реальный план. Хорошо, что Литвинов вспомнил эсеров, очень хорошо.
   Мишку Чиновника Баулин встретил случайно. Заскочил на минутку в ресторан Пирожникова, на Первой Тверской-Ямской, выпить рюмку у стойки, глядь, сидит голубок.
   Мишка угощал даму, на столе стояло вино и закуски, официанты суетились вокруг щедрого клиента.
   Но более всего поразило Кузьму, что одет Мишка был в форму Земсоюза.
   В голове Баулина немедленно сложился четкий план. Пожар на Пресне, похищение документов и форма Земсоюза.
   — Это кто? — указав на Мишку, спросил Кузьма буфетчика.
   — Зовут Михаил Петрович. Бывает у нас часто, служит вроде в Земсоюзе. — А ты откуда знаешь?
   — Он раньше все в цивильном ходил, а вот пару раз в этой форме. — А что за баба с ним?
   — Вдова Абрамова Андрей Андреича, хозяина портновского заведения на нашей улице, в 57-м нумере. Там и квартира ее. Говорят, он у нее и проживает.
   Кузьма из-за колоны еще раз посмотрел на Мишку Чиновника. Хорошо сидел щипач. Вино дорогое, коньяк, блюда всякие. Кузьма быстро выпил, поблагодарил буфетчика, вышел из ресторана и из подъезда дома напротив начал наблюдение. Конечно, по правилам он обязан был вызвать агентов из летучего отряда, но Кузьма не желал ни с кем делить успех. Он простоял в подъезде чуть больше часу. Начали замерзать ноги, тем более что погода испортилась и пошел мелкий, поганый снежок. Кузьма подпрыгивал, пытался бить чечетку, проклиная Мишку Чиновника, сидящего в тепле и жрущего коньяк. Когда ноги стали практически деревянными, из ресторана вышла пара. Мишка был облачен в зимнюю шинель с меховым воротником, а мадам Абрамова в дорогую шубу. Они медленно пошли по переулку. Кузьма вышел из подъезда и зашагал за ними. Теперь он не чувствовал холода. Снег, замерзшие ноги, ветер, заползший под легкое пальтецо, — все исчезло. Кузьму вел ни с чем не сравнимый охотничий азарт. Вот парочка дошла до дома с номером пятьдесят семь и скрылась в парадном. Вход в портновское заведение был с другой стороны, значит, они пошли домой. Дворницкую Кузьма отыскал быстро, толкнул дверь в полуподвал. И опять ему повезло. За столом дворник и городовой пили водку. Кузьма показал значок, радостно посмотрел на испуганное лицо городового и спросил: — Абрамова в какой квартире проживает?
   — В четвертой на втором этаже, ваше благородие, — отрапортовал дворник.
   — Значит, так, — наслаждаясь властью, испытывая то щемящее чувство, из-за которого Кузьма так любил свою работу, сказал: — Ты, братец, водку потом допьешь, живой ногой в участок.
   Кузьма достал записную книжку, написал карандашом несколько слов.
   — Вот это дежурный околоточный пусть передаст в сыскную. Понял? Дело секретное и срочное. — Так точно.
   Городовой пулей вылетел из дворницкой. Кузьма оглядел стол, взял чистый стакан, налил из бутылки мутноватую жидкость. — Ханжа? — спросил он дворника.
   — Никак нет, ваше благородие, домашняя, сват из деревни привез.
   Кузьма выпил, закусил луковицей. Самогонка и впрямь была неплохой. По телу разлилась приятная теплота. — Ты, братец, черный ход запереть сможешь? — Так точно.
   — Я прошу запереть так, чтобы никто из жильцов не открыл. — Могу снаружи навесной замок подвесить.
   — Действуй. Я, если что, на третьем этаже буду.
   Минут через сорок Баулин услышал шаги и мелодичное позвякивание шпор. Он спустился и увидел Бахтина, Косоверьева и ротмистра Гейде.
   — Молодец, Баулин, — сказал Бахтин, — представлю к награде. — Рад стараться, господин начальник. — Где он? — На квартире своей сожительницы Абрамовой. — Эта дверь? — Так точно. — Зови дворника.
   И пока Баулин бегал за дворником, Бахтин думал о том, как не хватает ему Литвина, Сомова, Воронкова, опытных петербургских сыщиков, к которым он так привык. Он поглядел в окно. Во дворе ветер крутил над землей снежные буранчики. Закончилась затяжная осень, наступила длинная московская зима. Вон как разошлась погода. Прямо буран. Дворник поднялся, залепленный снегом, как дед Мороз. — Звони, — приказал Бахтин. Дворник повернул рукоятку звонка. Тишина. Он еще раз повернул. — Кто? — женский голос из-за двери. — Мария Петровна, это я, дворник Акимыч. — Чего тебе?
 
   — На черный ход пройти надобно, замок в дверях сломался. — Ты один? — Со слесарем мы. — Подожди.
   Еще несколько минут ожидания, и дверь отворилась на ширину цепочки. — Да я это, Мария Петровна.
   Звякнула цепочка, и дверь открылась. Первым в квартиру ворвался Бахтин, он схватил хозяйку и зажал ей рот.
   — Где? — пугающим шепотом спросил он.
   Перепуганная женщина кивнула на закрытую дверь комнаты. Бахтин толкнул ее. В спальне на огромной металлической кровати с никелированными шарами лежал мужчина лет тридцати.
   — Вставай, Чиновник. — Бахтин сел, закурил папиросу. — По какому праву…
   Бахтин вздохнул тяжело, аккуратно положил папиросу в пепельницу у кровати и сдернул с Мишки одеяло. — Вставай. Одевайся. — А вы, господин, кто будете?
   — Я помощник начальника сыскной полиции Бахтин. — Это каждый сказать может. В комнату, позвякивая шпорами, вошел Гейде. — Позвольте-ка, Александр Петрович.
   Он отстранил Бахтина и врезал Мишке в ухо. Рука у ротмистра была тяжелой. Сбивая тумбочки, Чиновник отлетел к стене.
   — Ну, — Бахтин опять взял папиросу и сел, — понял, кто мы?
   — Нет на мне ничего, господин начальник, — плаксиво выдавил Мишка.
   — Я знаю, только вот видишь, братец, — Бахтин достал из кармана бумажник и положил его на кровать, — мы с понятыми его сейчас на обыске найдем, и загремел ты в арестантские роты.
   — Понял, — опытным взглядом Мишка сразу же определил сдернутый в кафе лопатник, — что надо? — Вот это другой разговор. Одевайся. Чиновник быстро оделся и стоял перед Бахтиным, ожидая. — Что еще было в бумажнике?
   — Документы какие-то, вроде как счета от портного. Они в лужу упали, а я их поднимать не стал. — Не врешь? — Как можно, господин начальник. — Ладно.
   Конечно, можно было повезти Мишку на место и постараться найти обрывки документов. Но время прошло, и размели дворники лужу. Бахтин почему-то сразу поверил Мишке. — Слушай меня, Лазарев, так твоя фамилия? — Так точно. — Ротмистр, оставьте нас одних. — Слушаюсь. — Гейде звякнул шпорами. Бахтин достал из кармана бумагу и вечную ручку, подарок Кузьмина. — Садись пиши. — Что? — испуганно спросил Мишка.
 
   — Вот сам посуди, что тебе выгодно. Обыск, суд, арестантские роты — одна перспектива. Есть вторая. Ты пишешь мне бумажку и становишься моим агентом. — На своих, значит, стучать.
   — А как ты думаешь. Посмотри-ка за окно, по такой погоде в холодном «Столыпине» в Сибирь ехать мало удовольствия.
   Мишка взял папиросу, но прикурить никак не мог, дрожали руки. Бахтин поднес ему зажженную спичку. Этот точно станет агентом. Уж больно комфортно устроился он на кровати покойного портного. Уж больно уютная и приятная во всех отношения была вдова Мария Петровна. Не променяет Михаил Иванович Лазарев теплую квартиру, в которой так вкусно пахнет ванилью и сдобным тестом, на нары в Таганской тюрьме. — Ну, что думаешь, Михаил, садись пиши. — А как с армией быть?
   — Об этом забудь, мне хорошие агенты нужны больше, чем генералу Алексееву солдаты. Да успокой ты руки. Пиши. Агентурный псевдоним твой будет Воронец. Бахтин взял бумажку, спрятал ее в карман. — Теперь пиши расписку. — Какую? — Что получил сто целковых. Бахтин достал ассигнацию и положил на кровать.
   — Даю тебе, Лазарев, деньги вперед, а о деле узнаешь завтра. В два пополудни ждут тебя по адресу Банковский переулок, дом два, седьмая квартира. А пока живи. Бахтин встал, хлопнул Мишку по плечу и вышел.
   Помощник градоначальника полковник Назанский пошел в сыскную полицию пешком. Да и чего идти, от Тверского бульвара до Гнездниковского переулка ходьбы-то всего ничего. Вчера была метель, а нынче снежок плотно прилег к земле, скрипел под сапогами, напоминая о близком Рождестве. Не повезло ему — старший помощник, действительный статский советник Тимофеев, заболел, и кляузное дело поручили ему. Все это было тем более неприятным, что он оканчивал курс Александровского училища вместе с Бахтиным и теперь ему предстояло вставлять фитиль своему бывшему взводному портупей-юнкеру. Делами полиции занимался Тимофеев, хотя всячески старался перекинуть их Назанскому. Полковник, в общем-то, был не против, полицейская служба более напоминала ему армейские порядки, но с сыскной полицией случались скандалы. Слишком уж круто затягивал гайки Маршалк, не считаясь ни с чинами, ни с положением в обществе некоторых нынешних скоробогатеев. А вот теперь на помощь ему и Бахтин из столицы прибыл. Назанский точно знал, что на Пасху следующего года ему присвоят генеральский чин, и тогда у него открывался шанс стать начальником Александровского военного училища. А это почетная и спокойная служба. Вполне в отставку можно выйти полным генералом. Приятные мысли о шитых золотом генеральских погонах сопровождали полковника до самых дверей сыскной полиции.
   Войдя, Назанский придал своему лицу некоторую начальственную строгость и мимо ошалевших городовых и юрких людей в штатском начал подниматься на второй этаж. Видимо, дежурный чиновник успел упредить Маршалка, и Карл Петрович встретил начальство у лестницы. — Здравия желаю, Александр Николаевич. — Доброго здоровья, Карл Петрович. — Пришли нам сирым фитиль вставлять? — К сожалению. — Тогда прошу ко мне.
   Назанский впервые видел Маршалка в форме и подумал, что мундир, даже полицейский, мужчину весьма украшает. Они вошли в кабинет начальника, и с дивана поднялся высокий человек в мундире с погонами коллежского советника. Назанский несколько минут разглядывал Бахтина. Хорош, черт. Мундир с особым александровским шиком сидит, погоны ручной работы, чистым серебром отливают и красив по-прежнему, правда, виски да английские усики поседели малость. Как здороваться с однокашником, у Назанского сомнений не было ни на минуту. Они обнялись.
   — Ну ты, тезка, — засмеялся Бахтин, — в чины вышел.
   — Ты на себя, Саша, посмотри. И Владимир, и орден французский, звезда «Льва и Солнца», а это что?
   — Бухарская звезда — орден «Благородной Бухары», его в столице все дворники получили.
   — Не преуменьшай. Кто бы ни получил, а у тебя на груди две звезды. Не у всякого генерала такое есть.
   — Александр Николаевич, золотой вы наш, как беседовать будем, официально или с чайком?
   — Давайте, Карл Петрович, с чайком, за ним и поговорим. — Тогда прошу.
   Маршалк открыл дверь в углу кабинета, и они пошли в небольшую комнату, которую почти полностью занимал сервированный на три персоны стол. Сели. Тихо выпили по первой.
   — Господа сыщики, — Назанский со вздохом поставил рюмку. — По невеселому делу я пришел к вам. Климович приказал мне дело против Коншина прикрыть.
   — Ты, Саша, — засмеялся Бахтин, — нынче в прикупе взял одни тузы. — Это как же?
   — А очень просто, никакого дела против Коншина мы не ведем. Он вообще вне сферы наших интересов. Тем более что тайный советник Белецкий перед моим отъездом в Москву приказал мне оградить Коншина от любых неприятностей.
   — Так это меняет дело. Но ваши чиновники больно уж шуруют в его отделе.
   — Понимаешь, Саша, там сидят матерые казнокрады. Они поставляют в действующую армию гниль. Подожди.
   Бахтин вышел и вернулся через несколько минут с шинелью, папахой и сапогами.
   — Вот, смотри сам. Это то, что Дергаусов с компанией пытался спалить на пресненских складах.
   Назанский взял шинель, помял руками папаху, внимательно осмотрел сапоги. — Сволочи.
   — Все это, Саша, поставили дельцы из отдела снабжения, которым заведует Коншин. Я вообще не понимаю, зачем он вошел в Союз городов. Неужели при его богатстве…
   — А погоны генеральские поносить, — усмехнулся Назанский. — Ну что же, друзья, главное я выполнил, отвел карающую руку от будущего родственника градоначальника. — Это как же? — удивился Маршалк.
   — Да сынок Коншина, лицеист, помолвлен с дочкой генерала.
   — Только этого нам не хватало. — Маршалк зло ткнул папиросу в пепельницу.
   — Никак испугался, Карл Петрович? — усмехнулся Бахтин.
   — Если бы я их боялся, — Марш ал к разлил водку по рюмкам, — то Москву бы давно всю напрочь заворовали. Выпьем, господа полковники.
   До Обираловки поезд тянулся мимо станций с чудовищными названиями — Чухлинка, Кусково, Новогиреево… Рубин нахохлившись сидел у окна, закутавшись в шалевый воротник дорогого пальто, раздраженно поглядывал на убогость Подмосковья. Даже тяжелый, по-настоящему зимний снег не смог украсить мрачноватый уездный пейзаж. То ли дело в Одессе. Сел в трамвай и езжай на 10-ю станцию Фонтана. Даже осенью акации кажутся зелеными, дачные домики веселы и ухожены, море шумит, ветер врывается в двери вагона, даже в непогоду по-черноморски ласковый.
   А здесь. На дощатом фасаде станции истерзанная дождями надпись «Салтыковекая». У переезда мужик в рваном армяке, на расхлябанной телеге, лошадь унылая, худая. Сквозь лес дачные дома видны. Да разве сравнишь их с одесскими. Дыра эта Россия. Дыра.
   И Салтыковка проплыла, полезли в окно дистрофичные трубы какой-то фабричонки.
   — Станция Кучино! Следующая — Обираловка. Поезд стоит три минуты. За его спиной сочный басок объяснял кому-то:
   — Кучино это потому, что здесь купцы, в Павлов Посад едущие, в кучу сбивались, потому как в лесу разбойники дюже шалили, грабили, с тех пор месту тому гиблому и дали название Обираловка.
   На перроне жандарм указывал двум работягам в железнодорожных фуражках, как нужно убирать снег. Он запоминающе мазанул по Рубину глазами. Не каждый день из пригородного поезда выходит человек в седом бобре. Рубин, постукивая тростью, вышел на привокзальную площадь и увидел коляску. Навстречу ему выскочил юркий господин.
   — С прибытием, Григорий Львович. — Он услужливо подсадил Рубина в коляску.
   А в этом доме его ждали. Все до мельчайших деталей учел хозяин. На столе стояли только любимые Рубиным блюда и напитки. И сам Адвокат, в миру Андрей Петрович Федулов, один из самых крупных Иванов российской преступности, был не тот англизированный элегантный господин, которого Рубин привык встречать на бегах, в Купеческом клубе, в ресторанах. Сапоги, косоворотка, пояс с кистями. Только пробор был безукоризнен, как всегда. Голова аристократа, низ простолюдина, подумалось Рубину. Он с интересом оглядел обстановку. Тяжелая, купеческая, даже музыкальная машина в углу. — Нравится? — засмеялся Федулов. — Да как-то…
   — Такие вещи успокаивают, попробуй, сам поймешь. Ну давай к столу, а то ты небось в вагоне намерзся? — Не особо.
   Поначалу разговор крутился вокруг всяких мелочей — бегов, карточных проигрышей, женщин. Когда принесли самовар, Адвокат сказал: — Ну, давай о деле, Гриша. — Ты слышал о драгоценностях Гендрикова? — Приходилось. — Я знаю, где они будут в январе. — Это большое дело, Гриша. — Иначе я к тебе бы не приехал, Андрей. — Так где они будут?
   Рубин достал из кармана пиджака бумаги, протянул Федулову. Тот взял:
   — Так… Московское общество кредита под залог движимости… Гендриков… Ого, под драгоценности дают одного залога миллион двести. Какая же им цена? — Где-то больше миллиона довоенных франков.
   — Дело стоящее. Значит, лежать они будут в их Центральном отделении, на Рождественском бульваре. Там сейфы серьезные.
   — А зачем нам нападать на ломбард? Артельщики с оценщиком и бухгалтером повезут деньги на квартиру Гендрикова, так как он просит все деньги наличными. — Почему не через банк? — У него долгов более восьмисот тысяч. — Доигрался.
   — Так оно и есть. У меня четкий подвод на квартиру и ключи, возьмем все там: и деньги, и драгоценности.
   — Ну что ж, — сказал Федулов, — подвод твой, организация твоя. Из какой доли я работаю? — Тридцать процентов. Справедливо? — Справедливо.
   — Ты же понимаешь, твоим людям все это только взять надо.
   — Правда, потом от сыскной уходить нам. А нынче они работают, как звери. Там теперь Бахтин. Сыщик классный.
   — Кстати, о сыщиках. Ты не слышал, кто зарезал моего клиента подполковника… — Интендантского? — Да. — Доходили слухи. Говорят, кто-то из варшавских. — Значит, Дергаусов с ними работает? — Вроде. — А точнее узнать можно? — Конечно. А тебе зачем? — Бахтину сдать полячишку и Дергаусова заодно. — Конкурентов убираешь, Гриша?
   — А что делать, Андрей? Они моего лучшего клиента замочили. — Скажу ребятам, чтобы пошустрили.
   — Ну, а теперь главное. Надо перед Новым годом или сразу после Бахтина убрать. — Как?
   — Замочить. Тогда у нас и забот не будет. А вдруг у Гендрикова получится мокрый гранд. Артельщики-то вооружены?
   — Твоя правда, тем более ты второй об этом просишь. — А кто первый? — Говорят, социалист один.
   — Ему-то что неймется. Бахтин в политику не лезет. — Может быть, они экс готовят?
   — Да кто их знает, голодранцев. Видишь, как все хорошо сходится, мы его замочим, а на социалистов свалим. Пусть Мартынов со своей охранкой побегает. — И то дело. Но почему в январе? — Он мне должен Дергаусова засадить.
   — Ну и ловок ты, Гриша. Теперь скажи, куда мне девать мою долю драгоценностей? — Туда же, куда и мою. — Не понял.
   — Я через Финляндию в Стокгольмский банк отправляю. Здесь, Андрюша, дело ненадежное. Видишь, у людей настрой какой. — Бунта боишься? — А ты нет? — Не очень.
   — А я боюсь, поэтому и коплю на безбедную жизнь в краях далеких. Война через год-два кончится. Мне один полковник говорил, немцы уже кошек жрать начали. — Кошек не кошек, а конину точно. — Откуда знаешь? — С пленными говорил. — А ты языки знаешь?