Эдуард Хруцкий. Полицейский

   — Андрюша! Здравствуй, милый. Ты, говорят, женился? — Вроде того, Сема.
   Семен помолчал, достал из стола бутылку французского коньяка. Разлил по стаканам.
   — Ну что ж. Дай Бог тебе счастья. Наташа дама видная.
   Они выпили. И Андрей был благодарен другу за то, что не приставал он с расспросами, не пересказывал сплетни, которые окружали имя Наташи Вылетаевой. Женился, значит, так надо, — У тебя это серьезно? — Весьма. — Венчаться будете? — Через два дня, ты шафер. — Спасибо. Где свадьбу отгуляем? — В «Мавритании». — Гостей много? — Человек двадцать. — Все будет в лучшем виде. Как у тебя с деньгами? — Дергаусов гуляет? — В третьем кабинете.
   — Вот сейчас мы денежки-то и получим. Дай мне пару твоих ребят для страховки. — Сделаем! Моя роль? — Безумно проста. Вызови Дергаусова. — Пошли в фонтанный кабинет, там нынче пусто.
   В кабинете — огромной комнате, посередине которой был сооружен фонтан, Дранков уселся на вытертый плюшевый диван и приготовился ждать.
   Но Дергаусов появился сразу. Он был в форме, с кобурой на поясе, голенища лакированных сапог нестерпимо блестели.
   — Кажется, я имею честь видеть господина Дранкова? — нехорошо усмехнулся он. — Именно. — Вы принесли мне послание от Наташи! — Нет.
   — Так чем же я могу быть вам полезен? Дранков полез в карман, достал сложенную газетную полосу.
   — Это набор завтрашнего номера «Русского слова», не желаете ознакомиться?
   Дергаусов взял газетный лист, присел на диван и начал читать.
   Дранков закурил, с интересом разглядывая Дергаусова. В общем, мужик он ничего. Видный и форма сидит, как влитая. Весьма воинственно выглядит Юрий Александрович. Папироса догорела, а Дергаусов продолжал читать.
   Закончив, он аккуратно сложил полосу и сунул ее в нагрудный карман френча. — Что вы хотите? — поднял он глаза на Дранкова. — Ну, чего хочу я, нетрудно догадаться. — Денег? — Естественно. — За этот кусочек бумаги? — Нет. — А тогда за что?
   — Я укажу вам, где документы, о которых пишет Кузьмин. — Какие документы?
   — Акт приемки лежалых шинелей, сапог и папах со складов купца Чернова в Самаре. Два товарных чека оплаты, четыре железнодорожные накладные, две складские с пресненских складов, где это дерьмо принято первым сортом, письмо за вашей подписью… — Сколько? — Десять тысяч немедленно. — Что, за это?
   — Место, где лежат документы, ключ от двери и план, как их найти. — Я слушаю. — Сначала деньги. — Но у меня нет с собой такой суммы.
   — Тогда, — Дранков встал, — я вас больше не задерживаю. — Это не деловой разговор. — А я не делец. — Вы, голубчик, шантажист. — Возможно. Но я беру деньги у вора. — Легче…
   — Так я пошел. Честь имею. — Дранков шагнул к двери.
   — Вам не удастся уйти, за дверью мои люди, — нехорошо усмехнулся Дергаусов. — Думаю, я уйду.
   Дергаусов поглядел на Дранкова и понял, что этот человек способен на все.
   — Ну зачем же так, господин Дранков? Я коммерсант, предпочитаю дела решать полюбовно. Десять, так десять.
   Дергаусов полез в карман брюк и вынул пачку «петруш» — пятисотенных. Усмехнувшись, отсчитал двадцать штук. — Прошу.
   Дранков достал из жилетного кармана ключ, положил на стол.
   — И это все? — усмехнулся Дергаусов. — А где же таинственная дверь? Андрей извлек листок бумаги, развернул. — Что это?
   — Смотрите сами. Третье окно на первом этаже. Видите крестик? — Вижу.
   — Оно открыто. Через него человек попадает в коридор. Поднимается на второй этаж. Четвертая дверь от лестницы, ее ваш человек откроет этим ключом. Ключ надобно оставить в замке. — Зачем? — удивился Дергаусов.
   — Потому что я его украл. Пусть господа журналисты думают, что это сделал кто-то свой. В комнате стол, во втором ящике красная сафьяновая папка с золотым тиснением «Е. Кузьмину от коллег», в ней документы. — Стол заперт? — Нет. — Сторож?
   — Он уходит в полночь и возвращается минут через сорок. — Куда уходит?
   — К воротам типографии, впускает ломовиков с бумагой. — Это стоит десять тысяч? — Да. Дранков взял со стола пачку денег. — Желаю здравствовать. Дергаусов тяжело посмотрел ему вслед.
   «Иди пока. Только ключ и папку полиция найдет завтра у тебя в киноателье, а тебя самого, Бог даст, по весне, когда Москва-река вскроется…» У входа в кабинет его ждал Казимир Нож. — Где Дранков живет, знаешь? — Да.
   — Воробья и Леху на моем моторе к нему во двор. Пусть глушат и в реку. А для тебя есть особое дело. Дранков зашел к Семену. — Ну как? Андрей достал пачку денег, положил на стол. — Это на свадьбу. — Сколько здесь? — Десять тысяч. — Неплохо. — Погуляем за счет Дергаусова. — Ну ты, Андрюша, орел.
   — Ворон я, Сеня, общипанный ворон, клюющий падаль. Дай мне с собой что-нибудь. — Закуски, выпивки? — Всего.
   Дранков ехал через заснеженный город и думал о том, что больше никогда не будет помогать Семену в его делах. Шантаж — не его призвание. У него и Наташи сегодня достаточно денег, чтобы снять фильму. А сценарий для нее напишет он сам. В новой ленте будут гореть склады, солдатиков он покажет в продутых ветром шинелях, а, главное, снимет всю тыловую сволочь, все жулье, делающее миллионы на солдатской крови.
   Пролетка ехала не торопясь, колеса пробуксовывали на снегу. Через пару дней на санках придется ездить. Дранков подумал, что скоро Рождество, а там и Новый год, и ему стало легко и спокойно. Правда, когда пролетка свернула с Тверской и колеса застучали по булыгам Грузин, он вдруг почувствовал беспричинную опасность. Гоня от себя мысли о плохом, он все же вынул браунинг из заднего кармана, снял с предохранителя и сунул его в карман пальто. Держа корзинку в левой руке, Андрей вошел под арку и увидел, как от стены на него надвинулись двое в шинелях. Дранков выдернул из кармана браунинг. — Буду стрелять. — Попробуй, сука.
   В руке у одного сверкнуло лезвие ножа, и Дранков выстрелил.
   — А-а-а, — дико заголосил Воробей. Второй бросился на улицу, но натолкнулся на сыщика. — Целы, Андрей Васильевич? — крикнул сыщик. — Вроде, да.
   В нескольких шагах от них, завывая от боли, корчился на снегу человек; второй с поднятыми руками стоял у стены. Из его подъезда на шум выстрела бежали двое агентов из летучего отряда.
   — Ну какая же сволочь Дергаусов. — Дранков сунул браунинг в карман и, осторожно неся корзинку, пошел к своему парадному. Фельдшер закончил бинтовать ногу задержанного. — У меня все, господин начальник.
   — Тогда иди. — Бахтин подошел к полулежащему на диване налетчику. — Кто послал? — Сами, карася грабануть хотели.
   — Значит, сами. — Бахтин взял тяжелую трость, прислоненную к стене, и с оттягом рубанул по забинтованной ноге. Дико закричал задержанный. В комнату вбежали Кулик и Гейде. — Что?!
   — А ничего — хамит. — Бахтин присел на стол, закурил. — Так кто послал?
   Воробей зло посмотрел на него и процедил с ненавистью: — Да пошел ты…
   Договорить он не успел. Гейде ножнами шашки изо всех сил ударил его по ноге.
   Воробей даже не крикнул, а охнул тихо и потерял сознание.
   — Смотри-ка, — удивился Бахтин, — а на вид вполне крепкий мужик.
   Он взял графин с водой и вылил на голову налетчика. Тот застонал, задергался на диване. Бахтину не было жаль этого человека, всего час назад пытавшегося отправить на тот свет Дранкова. Да и не был он человеком в представлении сыщика Бахтина. Ежедневно ему приходилось сталкиваться со всей городской мразью. И если человек, попавший в сыскную случайно, укравший от голода, от нужды тяжелой, вызывал в нем сочувствие, то жиганье он ненавидел и был к ним беспощадным.
   «Агент и кулак — вот главное оружие сыщика», — любил говорить Бахтин. Налетчик замычал, открыл глаза.
   — Кто тебя послал, сука? — Бахтин подошел к дивану. — Не скажешь, останешься без ноги. — Казимир послал. — Нож? — Он. — А еще кто? Ну телись, сволочь, телись! — Хозяин наш, Дергаусов.
   — Ну вот, видишь, как все просто, а ты, дурочка, боялась, — засмеялся Гейде. — Степан Николаевич, — сказал Бахтин, — распорядитесь о враче. В тюремную больницу его. Он присел на диван. — Как зовут тебя?
   — Сомов Григорий, — сквозь слезы ответил налетчик. — Кличка? — Воробей. — Плохо? — Да куда хуже, господин полицейский.
   Бахтин встал, подошел к шкафу, вынул бутылку водки, налил полный стакан:
   — На, — протянул его Воробью, — выпей, полегчает.
   К полуночи утихшая было метель опять закрутила. Снег залепил фонари, окна, и город погрузился в вязкую темень. Ветер слизнул с улицы прохожих. Да и кому в голову придет шататься по Москве в такое время. Казимир стоял в подворотне, напротив дверей редакции «Русского слова». Он приехал сюда минут двадцать назад, поэтому еще не успел замерзнуть. Но ветер был какой-то шалый, постоянно меняющий направление. То он нес клочья снега вдоль улицы, то вдруг врывался в подворотню и за секунду продувал ее холодом. Где же этот чертов сторож? Спит небось старая сволочь. А Дергаусов тоже хорош. Сказал нынче, что надо уезжать в Персию. Да зачем она ему сдалась, Персия эта? Какого дьявола он там забыл? Нет. Бумажки-то эти он возьмет. А потом пусть хозяин выкупает их у него. За хорошие деньги. Империалы. Только они нынче в цене. Казимир знал, где у Дергаусова «лабазы каменные», знал он, где Юрочка хранит свои денежки. Можно было бы вообще сразу поехать в Малый Козихинский, да и грабануть его. Пожалуй, он так и сделает. Сначала возьмет бумажки, а потом — туда. Благо пешком ходу десять минут. Пусть в свою Персию едет. Там край богатый, он себе еще наворует. А документы эти — гарантия. Пока они у него, Юрочка к легавым не пойдет. Ну, наконец-то. Казимир подождал, пока сторож скроется в метельной тьме, и перебежал улицу. Вот оно окно.
   Казимир стал на выступ стены, толкнул окно. Оно поддалось. Он подтянулся и бросил свое легкое тело через карниз. Аккуратно спрыгнул в коридор, закрыл окно. Потом прислушался. В доме было тихо. Казимир вынул из кармана шинели потайной фонарь. Желтоватый кружок побежал по полу, осветил стены, вытертый ковер, стулья, диван прожженный. Он прошел в прихожую, поднялся по лестнице. Прислушался. Тихо. Коридор показался Казимиру бесконечным. Правда, ковер на полу глушил шаги, но все же некое чувство дискомфорта Нож ощущал. Он уже подумал о том, чтобы повернуть назад. Но ожидание на холоде, удачный прыжок в окно, тишина в редакции — все это успокоило его. Вот четвертая дверь. Казимир осветил замочную скважину, вставил ключ. Замок открылся сразу. Он толкнул дверь и вошел в темный кабинет. Полоснул лучом фонаря по плотно занавешенным окнам. Тяжелые портьеры закрывали их от потолка до пола. Подошел к письменному столу. Выдернул второй ящик, сверху лежала папка с золотым тиснением. Казимир достал ее… И тут вспыхнул свет. Из-за портьер выскочили люди с оружием. — Руки!
   На него смотрели четыре револьверных ствола, в такой ситуации только обнюхавшийся кокаином человек мог начать сопротивляться. — Обыщите его. В комнату вошел высокий элегантный господин. — Ну что, Нож, отгулял? — Я не понимаю, о чем вы говорите. — Не лепи горбатого.
   И тут в кабинет вошел Курантовский из варшавской сыскной. И Казимир понял, что влип. Бахтин подошел к столу.
   — Ну, что, Калецкий, сами расскажете, как убили городового, или будем беседовать в сыскной?
   Казимир посмотрел на сыщика и понял, что они знают много, а то, чего не знают, выбьют у него на допросе. — А что вы хотите узнать? — Кто убил городового и поджег склад. — Городового убил Дергаусов. — Из чего он стрелял? — Из маленького браунинга. — Чем докажешь?
   — А у него в кармане шинели запасная обойма осталась.
   И было это чистой правдой, потому что Казимир, уезжая из ресторана, повинуясь какому-то неосознанному чувству, сам положил ее в карман шинели Дергаусова. И именно это спасало его от виселицы, которая по военному времени вполне могла обломиться за убийство чина полиции. — Твоя роль?
   — Я, господин начальник, только газолин принес.
   Бахтин посмотрел на этого маленького изящного человека, на котором мундир Земсоюза сидел с необыкновенным шиком, и подивился, как в этом субтильном существе живет столько скверны.
   — Господин начальник, я хотел бы поговорить с вами и паном Курантовским тет-а-тет.
   — Любопытно. Господа, оставьте нас втроем, — усмехнулся Бахтин. Сыщики вышли.
   — Ну, что же вы желаете нам поведать, пан Калецкий? — Господин начальник, я вам все расскажу о делах Дергаусова, если пан Курантовский забудет о моих варшавских шалостях.
   — Шалостях, — засмеялся Курантовский, — а ломбард, а ювелирная лавка на Крахмальной… — Я сдам подельников.
   — Не торгуйся, Казимир, — Бахтин закурил, — есть несколько путей отвести тебя от петли. Возможно, ты нам пригодишься, но пока напиши все, что знаешь оДергаусове. — Я был слепым орудием, господин начальник.
   — Не лепи горбатого, Казимир, ты же не фраер, а авторитетный налетчик. Смешно, ей-богу. Степан Николаевич! В комнату вошел ротмистр Гейде.
   — Александр Петрович, обойма действительно в кармане шинели Дерагусова. В гардеробе двое.сыщиков.
   — Степан Николаевич, берите его и допросите по всей форме. Только о подполковнике Княжине ни слова пока, — понизил голос Бахтин. — А мы в «Мавританию».
   Во втором часу ночи Дергаусов почувствовал, что захмелел. Нет. Он пьяным не был. К нему пришло счастливое ощущение публичного одиночества, когда все происходящее в кабинете ресторана отдалилось от него, стало неважным и неинтересным. В углу играл на рояле элегантный худощавый человек в ярком платке вместо галстука. Голос его грустно-надтреснутый, чуть грассирующий, заставлял Дергаусова полностью абстрагироваться от реальности. Про себя он повторял щемящие слова романса: «…кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы…» Господи, до чего же хорошо!
   И певец этот Саша, которого затащил к ним Сережка Лидин, пел изумительные песенки, так созвучные настроению Дергаусова.
   Ему было грустно уезжать из привычного московского мира. От веселых женщин, сытных кабаков, от всей этой бесшабашной компании.
   Вошел официант, поклонился.
   — Вас, ваше высокоблагородие, господин Пашковский к аппарату просят.
   — К аппарату. Куда? — Дергаусов начал застегивать френч. — Здесь, рядом-с. — Пошли.
   Он встал и зашагал к дверям. Никто из веселой компании не обратил на него внимания.
   Официант услужливо скользил впереди, показывая дорогу. — Здесь. Дергаусов открыл дверь.
   Официант толкнул его в спину, и он буквально влетел в кабинет. — Как…
   Он не успел договорить, двое ловких молодых людей схватили его за руки. Щелкнули наручники.
   И только тогда Дергаусов увидел, что в комнате у стены стояли еще трое.
   К нему вплотную подошел высокий, модно одетый человек.
   — Я помощник начальника Московской сыскной полиции коллежский советник Бахтин, арестовываю вас как подозреваемого в поджоге пресненского склада и убийстве городового Полуянова.
   Дергаусов молчал. Он просто не мог поверить. Не мог вспомнить слова. — Ваша шинель в гардеробе? — спросил Бахтин. Дергаусов кивнул. — Пошли.
   В гардеробе перепуганный швейцар накинул шинель на плечи Дергаусова. — Минутку, — подошел Бахтин, — понятые здесь?
   — Здесь, господин начальник, — рявкнул радостно Баулин. — Обыщите.
   Баулин вынул из кармана шинели инкрустированную серебром обойму от браунинга.
   — Нет! — закричал Дергаусов. — Нет! — И забился в руках сыщиков.
   Домой Бахтин приехал утром. Прошел в кабинет и сел не раздеваясь у окна. Светало, и город за окном, заваленный снегом, с горящими теплым огнем окнами, казался дивной рождественской открыткой. Многосуточная усталость сразу прошла, как только он сел в привычное кресло, положил руки на зеленое сукно стола. Муркнув, ему на колени прыгнула Луша, залезла на грудь и запела радостно. Бахтин тоже обрадовался ей. Как каждый одинокий человек, он с возрастом все больше привязывался к улицам, домам, животным. Ну и, конечно, к книгам. И было это противоестественно, потому что люди тянулись к нему, многие, особенно сослуживцы, подражали его манере одеваться, говорить. Бахтин тоже был расположен к людям. Он искренне дружил с Женей Кузьминым, скучал по Оресту Литвину и Филиппову. Был сердечно привязан к Ирине, когда-то безмерно любил Лену Глебову.
   Чувство одиночества он испытал сразу после исключения из училища. Для него закрылись двери приличных домов. И те юношеские связи, которые с возрастом перерастают в определенные светско-деловые отношения, окончательно оборвались после его ухода в полицию.
   На беспокойном поприще своем он заработал некую известность — сродни популярности циркового борца, получил русские и иностранные награды, чин шестого класса, но тем не менее остался полицейским чиновником, то есть человеком, с которым неудобно было иметь короткие отношения.
   Но так уж сложилось, что все его друзья и привязанности, приобретенные в молодости, остались словно за стеклянной дверью, — он видел их, голоса слышал, а войти не мог. Потому что дверь та открывалась только с одной стороны.
   А он хотел именно туда. Хотя и знал, что общество то больно и порочно. Что многие из этих лощеных, истинно светских людей нечисты на руку, развратны и подлы. Но что делать, людям всегда хочется попасть именно туда, куда их никогда не пустят. И Бахтин часто думал о том, как открыть эту чертову дверь. Как попасть в тот красивый и легкий мир. Сначала он думал, что чины и награды помогут ему. Нет. Шли годы, он становился старше, кажется, пора успокоиться. Женился бы на милой дочке одного из коллег, воспитывал бы детей. Но слаб человек. Живет в нем всепоглощающее тщеславие, и от этой болезни возраст не лечит. Так и остался он человеком за дверью. Но все-таки он сделал свое дело. И человек из общества присядет на скамью подсудимых. И родилось внутри его щемящее чувство победы. Словно запели трубы на юнкерском плацу. Бахтин аккуратно взял Лушу, не раздеваясь лег на диван и немедленно заснул.
   — Уж и не знаю, что мне делать, — полицмейстер, московский генерал Золотарев, тяжело вздохнул. — По службе нашей собачьей я искренне благодарю вас. Вот и распоряжение подготовил о поощрении всех, в деле участвовавших. Более того, князь Львов из сумм Земсоюза средства немалые выделил на поощрение. Военное ведомство награждать вас собирается. Но не знаю, что и делать, градоначальник весьма недоволен.
   — Позвольте, ваше превосходительство. Как же так, мы такое сложное дело подняли, за месяц буквально…
   — Да сидите вы, Карл Петрович, голубчик вы мой, я разве не понимаю, но Коншин ваш должен стать родственником Климовича, а его все московские газеты полощут. Ну, а вы что молчите, Александр Петрович?
   — Жду, ваше превосходительство, жду, когда до меня очередь дойдет. — Уже дошла, — Золотарев грузно опустился в кресло, — езжайте домой, переодевайтесь по форме и к градоначальнику. И очень прошу вас, Александр Петрович, сдержитесь. Выслушайте все и плюньте.
   — Ваше превосходительство, скажите мне как непосредственный начальник: что я совершил противозаконного. — Ну, разве вы не понимаете? — Никак нет, ваше превосходительство.
   — Не так мы говорим, не так. — Золотарев нервно чиркнул спичкой, прикурил. — Я вам враг разве? Да что говорить, собачья у нас служба. Идите, голубчик. И помните, в три вы у генерала Климовича.
   В час Климович встретился с начальником Охранного отделения полковником Мартыновым. — Вот, ваше превосходительство…
   — Да бросьте вы, Андрей Петрович, не на параде, попрошу без чинов.
   — Слушаюсь, Евгений Константинович, вот разработка на Бахтина. — Сами перескажите.
   — К нему весьма благосклонен Белецкий, пользовался покровительством Джунковского. Учился в Александровском училище. За неделю до выпуска отчислен за дуэль.
   — Это я что-то слышал, весьма романтичная история.
   — Поступил на службу в Санкт-Петербургскую сыскную полицию рядовым сыщиком в летучий отряд, раскрыл несколько сложных дел, упорно занимался криминалистикой, был назначен помощником заведующего летучим отрядом, получил первый классный чин. Далее по службе рос весьма успешно. По именному повелению получил двух Владимиров. За дело братьев Гохман президент Франции пожаловал ему орден Почетного легиона, имеет Персидскую и Бухарскую звезды… — Да они у каждого дворника в столице есть.
   — Тем не менее. Достиг успехов в английском боксе и криминалистике, награжден на международном съезде криминалистов в Женеве почетной медалью. Смел, решителен, честен. Живет по средствам. Окружение, в основном, сослуживцы и литератор Кузьмин. С женщинами имел долгие связи.
   — Вы мне, Андрей Павлович, нарисовали идеальный портрет, а мне нужно…
   — Понимаю, Евгений Константинович. Одна зацепка была. Мой агент Сибиряк сообщил, что в двенадцатом году в Париже Бахтин предупредил его и некоего социалиста Литвинова о том, что загранрезидентура готовит против них операцию. Агент Блондинка обработал Литвинова, но тот об этом слухом не слыхивал. Я решил провести оперативную комбинацию, но она не удалась. Бахтин выгнал Сибиряка и пригрозил ему арестом. — А почему не арестовал?
   — Они были лучшими друзьями в кадетском корпусе.
   — Ну что ж, как человек я его понимаю. Вы сами верите в это?
   — Не очень. Сибиряк пьет, у алкоголика всякие видения могут быть. — Неужели ничего на Бахтина, нет? — Ничего, Евгений Константинович.
   — Дело с пресненским пожаром он поднял лихо, что и говорить.
   Ровно в три Бахтин вошел в кабинет градоначальника.
   — Как градоначальник, — сказал Климович, — я благодарю вас за превосходно проведенное полицейское дознание. — Благодарю, ваше превосходительство.
   — Но, господин коллежский советник, вы забыли, что карающая рука должна быть приложена к умной голове.
   На вашем мундире французская награда, это напомнило мне слова великого Наполеона: «Искусство полиции заключается в том, что она не должна видеть того, чего не нужно видеть».
   — Если бы Наполеон служил в сыскной полиции, ваше превосходительство, он думал бы иначе. Климович улыбнулся.
   — Ваше превосходительство, вы недовольны работой сыскной полиции? — Доволен, но вдумайтесь в слова Наполеона. — Вы имеете в виду Коншина? — Вы догадливы.
   — Я не отвечаю за газеты, но я добросовестно выполнил просьбу сенатора Белецкого оградить господина Коншина от сомнительных сотрудников. — Вы получили такое указание? — Климович встал. — Так точно. В кабинете повисла тишина.
   — Ну что ж, вы выполнили его в свойственной вам манере. Я не задерживаю вас больше, господин коллежский советник.
   Бахтин по старой юнкерской привычке сделал поворот кругом и вышел. На улице он закурил и засмеялся, вспомнив растерянное лицо генерала. На службу идти не хотелось, и он решил напиться, просто как городовой на Пасху. А куда пойти-то? И вдруг он вспомнил, что в двух шагах живет Наталья Вылетаева, а там и милый человек Дранков. Когда он подошел к дверям квартиры Вылетаевой, белым, кокетливым, с легкомысленной ручкой и блестящим рычажком звонка, то на секунду застеснялся. Действительно, кто он этим веселым людям, живущим в легкомысленном, почти карнавальном мире. И все-таки он надавил кнопку звонка. Гостеприимно распахнулась дверь. Потом пришли Женя Кузьмин, Миша Павлов и прелестная Маша. До глубокой ночи они пили, пели, спорили. Когда утром Бахтин выходил от Маши, то почувствовал странное облегчение, будто не было вовсе всех неприятных разговоров. И сложности ему эти показались мелкими и ненужными в сравнении с легким морозцем, ослепительным снегом и утренним солнцем, витающим над домами.
   Москва заново заставила его полюбить жизнь. Переоценить прошедшее, выкинуть из памяти горькое и обидное. И это чувство внесло в его жизнь порядок и смысл. На углу Тверской он купил «Русское слово». Номер пах керосином и краской. На первой странице он увидел свой огромный портрет. С газетного листа на него глядел невеселый человек. Но это была старая фотография человека, не сумевшего победить в себе тоску. Бахтин хотел выкинуть газету в урну, но подумал, сложил ее аккуратно и спрятал в карман шинели.
   Перед самыми рождественскими каникулами Маршалка и Бахтина вызвали на Тверскую, в дом московского губернатора. В зале собралось несколько высших чиновников, которым тоже подоспели награды. Бахтину вручили Станислава первой степени, а Маршалку — Владимира третьей. Московский губернатор, егермейстер высочайшего двора, граф Муравьев, удостоил сыщиков похвалой и пожал руки. Награждение это было настолько неожиданным для Бахтина, что он вышел из зала ошарашенный. Маршалк ждал орден, он был ему положен по выслуге, но тем не менее тоже был несколько удивлен. В коридоре он остановил прикомандированного к губернатору коллежского советника Пенки на и пошептался с ним. На улице Маршалк сказал Бахтину:
   — Счастлив твой Бог, Саша, представили тебя военные, а поддержал Кошко. Он представление отволок Белецкому, а тот в царскую канцелярию. Вот такие игры.
   Но уже на следующий день в Сокольниках, на даче, Бахтин с сыщиками брал известного налетчика Борьку Кота, ограбившего десяток богатых квартир и проломившего топором голову околоточному надзирателю. Борька отстреливался из «смит-и-вессона», снятого с трупа околоточного. У одного из его подельников был револьвер «лефоше», у другого охотничья двустволка. Они нанюхались кокаина и сдаваться не собирались. Бахтин вместе с Баулиным влезли в дом через кухонное окно, застрелили одного из налетчиков, а Кота и его правую руку — Семена Лошадь, повязали. Здесь же на даче обнаружили большую часть награбленного. А вывел их на Кота новый агент Бахтина Мишка Чиновник. В камере Бахтин сделал из Кота отбивную и выбил фамилии и адреса остальных членов банды и наводчиков. Усталый пришел он в свой кабинет и спросил чаю. На столе задребезжал аппарат. — Бахтин у аппарата.