Эдуард Хруцкий. Полицейский

   Трое офицеров, звякнув шпорами, поднялись навстречу Бахтину. Капитан и два подполковника. Фронтовые это были вояки, окопные. У каждого на рукаве нашивки за ранение, да и кресты на груди с мечами и бантами. Такие в Питерском интендантстве не получишь.
   — Господа, — сказал Калмыков, — рок, счастливый случай, просто не знаю, как и выразить обстоятельство это. Только что мы говорили о статье литератора Кузьмина. Так вот и герой ее. Мой однокашник по Александровскому военному училищу, за неделю до выпуска отчисленный за дуэль. А ныне полицейский чиновник, Александр Петрович Бахтин. Офицеры наклонили головы, назвали себя.
   Бахтин по их лицам заметил, что, должно быть, «полицейский чиновник» немного смутило офицеров. И почему-то подумал о том, что большинство чинов наружной полиции с радостью уходило из армии на эту малоуважаемую службу. Но коньяк сделал его добрее и менее восприимчивым. Когда расселись за столом, Калмыков попросил его рассказать эту историю.
   Действительно случилось необыкновенное. После 26 марта имя Бахтина приобрело чудовищную популярность. Второй раз за свою жизнь он стал предметом обсуждения в модных столичных салонах. Двадцатого марта он приехал в Москву закончить разбирательство с дутым Невско-Московским банком. Несколько аферистов создали его не без помощи людей из распутинского окружения. Восемь месяцев банк принимал деньги вкладчиков, выпускал ценные бумаги, получил крупные средства от интендантства, и внезапно обе его конторы в Петрограде и Москве оказались закрытыми. Бахтин умело и четко провел разработку, его агент, одна из самых шикарных питерских проституток, вывела сыщиков на любовницу председателя банка Наталью Самсонову, весьма красивую даму полусвета. А дальше дело умения и техники. Бахтин завербовал Самсонову, и она сдала ему всю компанию. Взяли их в подмосковной Салтыковке, на даче. Вполне естественно, что Женя Кузьмин принимал самое активное участие в этом деле. Он написал прекрасную статью и пригласил Бахтина, Литвина и двух сыщиков в ресторан «Яр». Вот там-то все и случилось. В самый разгар веселья в зале появился пьяный Распутин. Выпив еще, старец увидел, что место балалаечников на сцене занял женский хор. Как было дальше, Бахтин не заметил, он специально сел спиной к столику, за которым обретался Распутин с двумя мужчинами и тремя дамами. Внезапно хор смолк и раздался женский визг и хохот зала. Бахтин повернулся и увидел, как полураздетый Распутин стягивает с себя брюки, С криком «Кто первая»? он пошел к хористкам.
   Девушки в хоре битые, их мужскими прелестями удивить было трудно. Они окружили старца. — Полиция, — дружно заголосил зал.
   К столу Бахтина подбежал пристав второго участка Сущевской части подполковник Семенов.
   — Голубчик, Александр Петрович, что делать? Сейчас градоначальник генерал Андрианов приедет. Скандал-то какой.
   — Пошлите городовых, пусть его в холодную отправят…
   — Да что вы, голубь мой, двадцать три года непорочной службы коню под хвост…
   — Александр Петрович, — к Бахтину подошли два актера Художественного театра, давние его знакомцы, — что же это такое?
   А на сцене в окружении хористок плясал полуголый святой старец.
   — Неужели на эту тварь в империи управы нет, — сказал за соседним столом человек со значком присяжного поверенного на лацкане фрака.
   Бахтин ненавидяще поглядел на лохматого пьяного мужика, сделавшего Россию своим подворьем, ткнул папиросу прямо в тарелку и скомандовал: — Старший надзиратель Литвин!
   Они, расталкивая пьяных зевак, поднялись на сцену. Бахтин привычно, как жулику, вывернул Распутину руку и поволок его к служебному входу. — Ты… Как смеешь… Да я… — ревел старец.
   За кулисами Бахтин толкнул его на диван, угрожающе затрещавший под грузным телом. Распутин вскочил, с ревом кинулся на Бахтина.
   — Убью, сука, — тихо сказал Бахтин. И пьяный старец понял, что этот убьет.
   Тут появился Андрианов, несколько жандармских чинов. Они бросились успокаивать Распутина. К Бахтину подошел начальник Московского Охранного отделения полковник Мартынов.
   — Мне жаль вас, господин Бахтин, — тихо сказал он, — видимо, из полиции вам придется уйти.
   — Вы имеете в виду, полковник, что меня просто выгонят?
   — Думаю, да. Но помните, я объективно доложу Белецкому, как все произошло. — И на том спасибо.
   На сцене еще бесчинствовал хор, хохотали люди. Появление Бахтина было встречено овацией. К нему подскочил человек в серой визитке, один из компании Распутина. — Да как вы смели…
   Он не успел договорить. Бахтин схватил его за отвороты и с силой оттолкнул. Полетел стол, зазвенела посуда.
   — Пойдем скорее. — Кузьмин потянул его за руку. Они вышли из ресторана, сели на извозчика и уехали. По приезде в столицу, его сразу же отстранили от должности.
   — Наделали вы делов, батенька, — сказал огорченно Филиппов, — теперь хорошо, в рядовые сыщики переведут, а могут совсем со службы турнуть.
   — Не пропаду, — ответил Бахтин, — а вы, Владимир Гаврилович, вытерпели бы эти мужицкие выходки? — Честно говоря, и сам не знаю.
   Тем же днем Филиппов тайно встретился с товарищем министра внутренних дел генералом Джунковским, пользовавшимся правом непосредственного доклада царю.
   Царь принял Джунковского в библиотеке, Он только вчера приехал из Ставки и был одет в полевую офицерскую форму. В защитной гимнастерке, перетянутой ремнем, с полевыми полковничьими погонами, он больше походил на командира номерного полка, чем на российского самодержца.
   — Милости прошу, Владимир Федорович, — царь встал и пошел навстречу Джунковскому, мягко пожал руку, — вы, генерал, у меня редкий гость.
   — Ваше величество, пришел я к вам по делу неприятному…
   — Если вы по поводу московской истории, то не трудитесь.
   — Ваше величество, я не могу кривить душой, посему не буду давать оценку поведению Григория Ефимовича.
   — В него вселился дьявол, так считает императрица.
   — Сей объект нечто астральное, посему неподведомствен нашему министерству…
   — Очень мило, — Николай улыбнулся, — действительно, это скорее в компетенции церкви.
   — Но, ваше величество, я прошу за отличного полицейского чиновника, который, проявив недюжинное мужество, спас старца от позора. — Он применил к нему силу.
   — Да, ваше величество, в зале ресторана было много репортеров, появились фотографы, тогда надворный советник Бахтин и начал действовать, дабы спасти от позора Григория Ефимовича.
   У Николая II была великолепная память, особенно на фамилии. — Постойте… Бахтин. Мне знакома эта фамилия.
   — Три года назад вы всемилостивейше разрешили принять ему орден Почетного легиона, пожалованный президентом Франции. — Помню, как же, эта история с Лувром. — Так точно.
   — Насколько я помню, мы тоже отметили его усердие по службе.
   — Вы пожаловали ему орден Владимира четвертой степени. Нынче этот отменный криминалист отстранен от службы и, видимо, будет уволен из полиции. — Вы говорите, что он спас нашего друга? — Именно так, ваше величество. — А как служит Бахтин?
   — Превосходно, ваше величество, он в двенадцатом году арестовал банду Терлецкого, через год раскрыл дело убийства фабриканта Лыкова, сейчас арестовал аферистов из Невско-Московского банка. Чья-то злая рука тормозит его продвижение по службе, обходят наградами…
   — Господи! Джунковский, вы везде видите заговоры. Подыщите ему хорошую должность, представьте к очередному чину, а за эту историю поздравьте с Владимиром третьей степени. Впрочем, не надо за эту историю. За службу. Именно за службу.
   Все рассказал Бахтин за веселым офицерским столом. Все, кроме визита Джунковского к царю. Потому что он ничего не знал об этом. И об очередном ордене умолчал, постеснялся.
   А напряженность за столом исчезла. И не было полицейского чиновника и офицеров. Тесно сбилась вокруг бутылок и закусок компания юнкеров, и истории вспоминались все больше из молодости. Прекрасной юнкерской молодости. Когда впереди была вся жизнь, которая непременно должна сложиться удачливо.
   Хорошо Бахтину было сидеть рядом с этими отважными людьми и, глядя на их боевые ордена, он забыл о том, что сам многажды рисковал жизнью, был несколько раз ранен, нещадно бит и не знал покоя в мирное время так же, как не имеет его нынче.
   А утро уже вступило в свои права и стремительно катилось к полудню. — Пора прощаться. — Ты куда, Коля? — спросил Бахтин Калмыкова. — Пойду в гостиницу. Мне ночью на поезд.
   — Поехали ко мне, я холостяк. Помоешься, поспишь. Закусим, чем Бог послал, поговорим. — Поехали.
   Извозчик медленно вез их сквозь проснувшийся, суетливый город. Холодный, неуютный, настороженный, словно ожидающий чего-то страшного. Вот прапорщик юный. С отрядом пехоты Пытается знамя полка отстоять…
 
   Привязались же эти никчемные стишки. Засели в голове, словно считалка. Вот и бубнит он их пятый день подряд. Тьфу! Прямо напасть.
   Григорий Львович Рубин, раскачиваясь на носках, оглядел еще раз прихожую.
   Мраморные фигуры, бронзовые лампы, батальные картины якобы Гро.
   Постоял немного, закурил и начал подниматься по лестнице, позванивая шпорами.
   Война для всех война. Прочь фраки, визитки, английские пиджаки. Ловко сидел на нем замшевый френч с узенькими серебряными погонами, на которых, словно монограммы на портсигаре, разместились шифры, зигзагообразные просветы, звездочки и эмблема в виде перекрещенных топора и лопаты. Теперь он числился по Союзу городов, носил форму и даже браунинг на ремне. Когда председатель Государственной Думы Родзянко начал организовывать поставку сапог и обмундирования для действующей армии, Усову удалось воткнуть Григория Львовича в это крайне патриотическое и безумно прибыльное предприятие. Патриотизм Григория Львовича был отмечен орденом Станислава III степени и медалью на темно-синей ленте «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года». Коммерческая деятельность дала неплохую прибыль.
   Подумать только, всего три года назад он приехал сюда из Одессы с твердой уверенностью, что покорит северную столицу. Мечтал стать кем-то вроде героя своего любимого романа «Граф Монте-Кристо». Прав был Усов, ох как прав. Размах у него действительно местечковый.
   Сделал дом, как декорацию к плохой фильме. Мечтал об аристократах, о приемах, о которых молва по всему Петербургу пойдет. Действительно на дармовую выпивку да жратву приезжали к нему актеры всякие, журналисты, жуликоватые дельцы, чиновники средней руки, князь Андронников и, конечно, Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, а с ним вся лукавая охранная гопа.
   Однажды в январе четырнадцатого ему удалось затащить к себе любимца судьбы гуляку миллионера Леона Манташева. Тот хорошо выпил и закусил, а уходя, сказал:
   — Гриша, ты, видно, парень неплохой, и стол у тебя отменный, только умоляю, смени квартиру. Ты, конечно, фильмы снимаешь в Москве, так ты лучше здесь снимай. У тебя же не дом, а декорация сплошная, так, братец, приличные люди в Питере не живут. Ты перстень-то с натуральным камнем носишь, а дом твой фукс, подделка. Это сразу видать. Несолидно, брат.
   После этого разговора Григорий Львович напрочь прекратил приемы да обеды. — Все, — сказал он Зоммеру, — лавочка закрыта.
   В Москве, на Остоженке, купил двухэтажный славный особнячок. Позвал человека знающего, обставил дом легкой и удобной шведской мебелью. Ковры в тон, картинки не дорогие, но подлинные, на стену и практически совсем в Москву перебрался.
   Перед самой войной, не без выгоды, продал все свои кафешантаны и кинематографы, кроме «Стуриа», что на Невском, 67, и жизнь начал вести размеренную и деловую. Поигрывал на бирже не без успеха, были еще кое-какие делишки, но…
   То главное, ради чего Григорий Львович покинул милую его сердцу Одессу, продолжал делать. Уже в тринадцатом году он полностью контролировал подпольные игорные притоны, через его руки проходили практически все краденые драгоценности в Петербурге, Москве, Варшаве. И люди были, которых он на дело посылал. Перед самой войной вездесущий Усов свел его с Ароном Симоновичем Симановичем, купцом первой гильдии, а ныне секретарем Распутина. Побывал Григорий Львович на Гороховой, 64, на квартире старца. Побывал и испугался. Хотя Ванька Мануйлов несколько раз передавал, что отец Григорий о нем спрашивал.
   — Ты, Гриша, от счастья своего бежишь, — сказал ему тогда Усов. Рубин выпил рюмку, закусил. По позднему времени разговор шел в «Славянском базаре». И он ответил:
   — Ты, Петя, конечно, человек ученый, слов нет. А простых вещей не понимаешь. Там же политика. Кухня, в которой чины империи варятся. Там каждый второй агент охранного, а еще хуже, контрразведки. А я человек простой, одной полиции по мере сил остерегаюсь. При нашем деле подальше от политики жить надо, ох, как подальше.
   Но с Симановичем Рубин продолжал встречаться. Была у этого человека в определенных кругах кличка Бриллиантщик. Потому как много лет секретарь старца скупал краденые камни, промышлял ростовщичеством и нечестной игрой в «макао». Именно от Симановича узнавал Рубин, у кого какие камушки где лежат.
   Ну, а дальше дело техники. Камни в банковский сейф, в Стокгольм. Золото на переплавку шло. Из него умелые ювелиры, благо мастерская при киноателье числилась, делали кольца и браслеты хорошей работы.
   Да мало ли чего из золотишка можно сделать?! Урок двенадцатого года, с бандой Терлецкого, Рубин хорошо запомнил.
   Тогда убрать Бахтина не удалось. Хитер сыскарь оказался, но палец Григорий Львович загнул, помнил, ох как помнил все.
   Козлов по его распоряжению задержал Бахтину чин, наградами его обошли, а в марте этого года история с Распутиным в «Яре». Казалось, все, конец сыщику, ан нет, выхлопотал ему генерал Джунковский и прощение у императора, и даже Владимира III степени пожаловали. Одно слово везунчик.
   Григорий Львович оглядел малахитовую гостиную и еще раз подивился прошлой глупости своей. А ведь когда-то этот нелепый зал ему нравился, и птицы эти безумные нравились, и стол-саркофаг, и кресла каменные.
   Позванивая шпорами, он пришел в столовую, подошел к окну, рывком раздвинул портьеры. Что за чертовщина, никого нет. Где Зоммер? Где слуги, лодыри! Зоммер появился в дверях и тихо кашлянул. — Где все люди? — зло спросил Рубин.
   — В доме, как вы распорядились, остался швейцар и двое слуг. — Так где они? — Чего изволите, Григорий Львович? — Закусить изволю и выпить.
   — Что именно? Запеканки, наливки, ликера или портвейна. — А наливка какая? — На любой вкус, у нас с этим строго. — Тогда малиновой прикажи. — Закусывать здесь изволите?
   Рубин оглядел столовую, величиной с палубу миноносца. Представил на секунду, как будет сидеть один в этой огромной комнате, за мертвым столом, и ему стало неуютно.
   — Нет, накрой в той половине. А эту квартиру до лучших времен закроем. Зоммер наклонил безукоризненный пробор.
   Рубин подошел к окну. Октябрь выдался на редкость солнечный, и Фонтанка выглядела весьма нарядной. У дверей дома стоял большой зеленый военный автомобиль. Это тоже была дань времени. Хватит изящных моторов, клаксонов серебряных, сафьяновых сидений. Новое время, новые песни. Он уходил из дворца Монте-Кристо с чувством печали. Так и не сбылись те чудные сны, которые он видел в милой Одессе. Не получилось сверкающей, как бенгальский огонь, жизни. Не получилось.
   И на второй половине ничего не изменилось. Жорж Терлецкий убит, ребят нет — упрятали их в арестантские роты. А для дела нового очень бы сгодился Терлецкий.
   — Ну что Козлов? — спросил Рубин, усаживаясь за стол.
   — Только что телефонировал, едет. — Зоммер поставил еще один прибор. — Есть чем гостя встретить?
   — А как же, его превосходительство довольны будут.
   Его превосходительство! Звучит. Гордо. Почтительно. Еще бы, в словосочетании этом незыблемый имперский порядок. А десять лет назад помощник станового пристава титулярный советник Козлов, в дым проигравший казенные деньги, взял от Рубина свои первые пять тысяч.
   Взял и подводку сделал на почтовое отделение, куда везли большие деньги. Именно с этих-то денег и начал Рубин свое дело. В Одессу перебрался и, конечно, Козлова перетянул, умные люди сделали его приставом, благо, Козлов отличился в пятом году. А там уже стал он помощником Одесского полицмейстера. А потом в столицу. Рубин и Усов не жалели денег, дотащили Козлова до генеральского чина, а в четырнадцатом, через всесильного Симановича, сделали еще вице-директором Департамента полиции.
   Козлов служил Рубину верно. Многих неприятностей избежал Григорий Львович с его помощью.
   Рубин первую рюмку выпил, закусывать начал, а тут и Козлов появился в полном сиянии генеральского мундира.
   Рубин с удовольствием оглядел его. Две звезды на мундире, Владимир на шее. Генерал! Сановник. Григорий Львович разглядывал его, словно скульптор, гордящийся удачной работой. Он встал, пошел навстречу действительному статскому советнику Козлову, крепко пожал руку.
   — Миша, когда я на тебя смотрю, то понимаю, что империя незыблема. Козлов засмеялся.
   — А я, Гриша, тебя в форме-то впервой вижу. Хорош земгусар, хорош. Мундир, он мужика украшает. И смотри, Станислав и медаль. Скоро меня перегонишь.
   — Садись, Михаил Иванович, дорогое мое превосходительство. Вот видишь, твои любимые настойки на столе.
   — Ну, что ж… — Козлов налил себе большую рюмку зеленоватой настойки, намазал корочку хлеба икрой, выпил, зажмурился от удовольствия, поводил пальцами в воздухе.
   — Хорошо, — выдохнул он. — Вот теперь и поесть можно. Господи, Гриша, как ты эту гадость пьешь. Налей листовочки или смородиновой, нет у тебя подлинного вкуса к жизни.
   — Миша, вот телеграмма, а вот циркуляр по военному министерству. Сын твой Коля направлен в распоряжение московского воинского начальника. Хватит ему в окопах гнить. Орденки мы ему и здесь повесим. — Спасибо, Гриша…
   — Рано благодарить. Олега, младшего твоего, Усов берет к себе, в Союз городов, так что передай Ангелине Федоровне, чтобы она душой за детей не болела.
   — Спасибо, ох спасибо, Гриша, — Козлов налил вторую, — за такое и выпить не грех. Выпили, помолчали, занялись закусками.
   — Миша. — Рубин снял пояс с пистолетом, расстегнул китель. — Вот тебе десять тысяч, это Коле на квартиру, мебель, на всякое устройство.
   Козлов взял деньги спокойно, без восторга и благодарности, как должное.
   Рубин встал из-за стола, подошел к буфету, вынул из ящика сверток.
   — А это тебе и супруге твоей. Впрочем, можешь подарить и мадам Власовой.
   — Все ты, Гриша, знаешь. — Козлов развернул плотную бумагу и залюбовался, на столе лежал золотой портсигар с его монограммой и прекрасной работы браслет.
   — Да, Гриша, — сказал он, помолчав, — тебя мне действительно Бог послал.
   — Миша, то же самое, не далее как вчера, я в Москве Усову говорил, — засмеялся Рубин.
   — Спасибо тебе, ох, какое спасибо. Люблю я эти цацки.
   «Зажрался ты, Миша, — зло подумал Рубин, — в одном портсигаре десять золотников, а ему цацки». И весело предложил: — Давай еще по одной.
   — Погоди. — Козлов щелкнул замком портфеля, достал бумаги. — Сначала делами нашими скорбными займемся. — Как скажешь.
   — Значит, слушай, наводчик твой прав. Этот Немировский из Варшавы действительно вывез весь свой магазин. Пока дело не открыл, драгоценности держит дома, но, по нашим данным, уже арендует на Невском помещение под ювелирный салон. Градоначальник разрешение дал. Начал ремонт. — Миша, голубчик, я это знаю.
   — Ценности у него спрятаны надежно, квартира в старом доме на Мойке, рядом с обществом Охранения народного здравия, там нынче санитарнй-полевыми поездами занимаются, посему народу много и днем, и вечером.
   — Знаю, Миша, потому у меня план есть. Твое дело городового убрать и дознаться, где лабазы его каменные…
   — Городового убрать не вопрос, а где лабазы… Правда, есть ход. У Немировского родственник проживает в Свечном переулке, в доме 10, телефон его квартиры 26-36. Родственник этот Леонид Петрович Немировский капитан Добровольного флота. — Постой, постой, — Рубин вскочил из-за стола, — он же игрок, в Купеческом клубе в прошлом году круп но проигрался, я его в опере видел, весь в каких-то звездах.
   — Он не только в прошлом году проигрался, его три дня назад разнесли в пух. Играл на запись. Через день старшина клуба его в книгу занесет, а плюс к этому вот. — Козлов положил на стол пачку векселей.
   — Хорош капитан, — Рубин засмеялся, потер руки. — На сколько здесь?
   — На восемнадцать тысяч триста рублей и пять тысяч проигрыш. — Широко живет. Что о нем известно?
   — Родился в Москве. Отец инженер-путеец. Проиграл казенные деньги и застрелился.
   — Наследственность к игре, — зло сказал Рубин. Сам он никогда не брал в руки карты, кроме тех случаев, когда надо было проиграть нужному человеку.
   — Окончил реальное училище, — продолжал Козлов, — поступил в Мореходные классы в Феодосии, закончил по первому разряду. Отплавал два года матросом на загрансудах. Уехал в четвертом году штурманом в Порт-Артур. Там мимо японцев вывез важные документы, знамена, ценности во Владивосток, получил Станислава с мечами. После этого стал жить весьма широко и исчез из России. По агентурным источникам Особого отдела известно, что служил капитаном на некоем корабле «Надежда»: возил оружие в Марокко, опий, контрабанду, оказал какие-то услуги персидскому двору. Кажется, что-то связано с похищением женщин для гаремов. Потом вернулся в Либаву, работал в Северо-Западном пароходстве у Мясоедова и Альтшулера. В контрразведке у Батюшева на него целое дело. — Шпион, что ли?
   — Как сказать. Шпион на страну работает. А этот на любого, кто платит. Одним словом, ландскнехт. — Такты считаешь, Миша?.. — Именно. Надо к нему Зоммера послать.
   — Ладно. «Вот прапорщик юный, с отрядом пехоты…» — Ты это чего, Гриша? — Да стишки привязались. — А ты журналы не читай, не забивай голову. — Что-нибудь еще на этого Немировского есть?
   — Конечно, если покопаться, найдем, но думаю, и этого хватит. Мой агент сообщил, что сей мореплаватель за деньги маму родную продаст.
   — Значит, быть посему. — Рубин налил наливки в рюмку.
   До чего же сегодня поганое утро. Леонид Немировский брился перед высоким трюмо. Бритва шла с раздражающим скрипом. Надо подточить, да вот оселок куда-то подевался.
   Квартира у него была небольшая, две комнаты. Спальня и гостиная. Обстановка хозяйская, неплохая. Впрочем, капитан Немировский никого у себя не принимал, а женщинам говорил, что привык жить в строгом порядке каюты и на суше не обращает внимания на такие мелочи, как обстановка. Слуг он не держал. Приходила к нему убирать жена дворника, так что утренний чай готовил себе сам. Да и куда завтракать пойдешь, если в кармане последняя десятка, как раз на трубочный табак. Дернула его нелегкая сесть играть с теми двумя. Явные шулера, но как докажешь.
   Ну, впрочем, карточный долг он отдаст. Жаль, конечо, вынимать камни из орденской звезды, пожалованной марокканским беем, но что делать. Дошел до края. У него была точная копия этой звезды, так что орден сей, полученный за доставку шхуны с оружием каким-то неведомым племенам, он продаст нынче своему родственничку.
   А может, лучше заложить? Да черт с ним, как получится.
   Больше продавать нечего. Работы не было, да и не особенно тянуло на море. Правда, можно было подать прошение в Адмиралтейство, получить чин и болтаться на тральщике в Ирбенском проливе. Но это он берег на крайний случай. Немировский пил чай, жевал несвежую булку со старым сыром. Впрочем, это его не угнетало, за свою жизнь он и не в таких переделках бывал.
   В дверь позвонили. Аккуратно так, вкрадчиво. Явно не кредиторы, те жали на звонок со злостью, длинно и нагло. Немировский открыл. На пороге стоял прекрасно одетый господин. — Могу я видеть капитана Немировского?
   — Можете, — усмехнулся Леонид, — вам повезло, это я. Что вам угодно? — Может быть, вы позволите мне войти?
   — Конечно. Прошу. Заходите. Я сейчас. — Когда Немировский вернулся в гостиную, он увидел на столе рюмки, бутылку «Наполеона», аккуратно нарезанный лимон на тарелочке. — Да вы волшебник, — засмеялся он.
   — Вы зря себя утруждали, — вкрадчиво сказал Зоммер, — халат вам весьма к лицу. — Морской закон, гостей принимаем в форме. Немировский не удивился ни коньяку, ни лимону. Тертый он был, битый. Это сразу же заметил Зоммер. Перед ним сидел человек лет тридцати с небольшим, в морском кителе с нашивками нарукаве. Курил трубку и молчал. После первой выпитой рюмки Немировский спросил: — А как мне вас величать, милейший?
   — Имя мое вам ничего не скажет, зовите Павлом Ивановичем. — А фамилия ваша не Чичиков, случайно?
   — А зачем вам моя фамилия, она к нашим делам отношения иметь не будет. — Тогда начинайте. Зоммер расстегнул саквояж, вынул пачку векселей. — Ваши? — Мои. Зоммер достал деньги.
   — Здесь шесть тысяч. Пять — долг в Купеческом клубе, тысяча ваша.
   — Вы хотите сказать, дорогой Чичиков, что векселя мои вы оплатите. — Уже. — Но у меня нет мертвых душ. — Что вы изволили сказать? — Вы Гоголя читали? — Не приходилось. — Тогда к делу.
   — Вы получаете деньги и векселя, плюс капитанскую вакансию…
   — Последнее не к спеху. Я могу в любое время наняться на пароход, но пока мне милее суша. — Хорошо… — Поэтому вместо вакансии добавьте мне денег. — Но вы не знаете, что я попрошу. — Какая мне разница, вы же даете деньги. — Ну, капитан…