Страница:
природой. Ищи счастье в себе самой, подумай обо всем прекрасном, что есть в
тебе и мире и будь счастлива".
По-моему, мама не права. Она говорит: радуйся, что не страдаешь еще
больше. А если эти страдания придут потом? Тогда все пропало? Я считаю, что
после любого пережитого горя остается что-то хорошее, со временем это
хорошее растет, и так достигается своего рода равновесие. Если ты счастлив,
то приносишь радость и другим. Тот, кто хранит веру и мужество, победит зло!
Анна франк.
Мы с Марго пишем друг другу записочки, ради шутки, разумеется.
Анна: Странно, что ночные события я вспоминаю обычно позже... Например,
сейчас вдруг подумала, что господин Дюссель в последнюю ночь ужасно храпел.
Сейчас, без четверти три дня он храпит снова, потому и вспомнила. Тогда
ночью я встала в туалет и намеренно шумела, чтобы он прекратил.
Марго: Что легче сносить храп или зевоту?
Анна: Храп. Если пошуметь, то он замолкает, а виновник даже и не
просыпается.
То, что я не написала Марго, а доверяю тебе: мне очень часто снится
Петер. Два дня назад мне снилось, что наша гостиная превратилась в каток, и
туда пришел маленький мальчик, которого я знала раньше; рядом с ним всегда
была сестра, одетая в типичное для катка голубое платьице. Я спросила
мальчика, как его зовут, и он ответил: "Петер". И во сне я удивилась: как
много Петеров я знаю!
В другом сне мы с Петером стояли в его комнате, у лестницы. Я что-то
болтала, а он поцеловал меня, но сказал, что любит меня не по-настоящему, и
что я не должна с ним флиртовать. Я была так рада, когда проснулась и
поняла, что это не произошло на самом деле!
Сегодня ночью мне снова снилось, что мы целовались, но щеки Петера были
другими, чем в первом сне: не нежными, какими они кажутся на вид, а как у
папы, то есть у мужчины, который уже бреется.
Милая Китти!
Сегодня я поняла, как верна пословица: "Приходит беда, открывай
ворота". И Петер только что сказал то же самое. Сейчас расскажу о наших
сегодняшних и, возможно, предстоящих неприятностях.
Во-первых, заболела Мип: она простудилась в церкви, на свадьбе Хенка и
Агги. Во-вторых, господин Кляйман еще не оправился от последнего желудочного
кровотечения, и Беп сейчас одна в конторе. В-третьих, господин (имя называть
не буду) арестован. Это удар не только для него самого, но и для нас:
благодаря ему мы получали картошку, масло и джем. У господина М. (назову его
так) пятеро детей, все моложе тринадцати лет, и еще один должен родиться.
Вчера вечером мы страшно испугались: кто-то постучал в стенку, соседнюю
с нашей. Мы как раз ужинали. К счастью, остаток дня прошел без волнений.
В последнее время мне стало неинтересно описывать нашу повседневную
жизнь. Я больше занята тем, что происходит в моем сердце. Пойми меня
правильно: я очень переживаю за господина М., но все же в моем дневнике не
много места для него. Во вторник, среду и четверг я с полпятого до четверти
шестого была у Петера. Мы занимались французским и немного болтали. Я всегда
радуюсь нашим коротким встречам, а главное, мне кажется, что Петеру мой
приход тоже доставляет удовольствие.
Анна Франк.
Дорогая Китти,
В последнее время мне все не сидится на месте: то и дело иду наверх,
спускаюсь и поднимаюсь опять... Мне так нравится разговаривать с Петером, но
боюсь надоесть ему. Он мне много рассказывает: о прошлом, родителях, себе
самом. Но мне этого недостаточно, и я постоянно себя спрашиваю: вправе ли я
желать большего? Раньше я считала его невыносимым, и он так же думал обо
мне. Сейчас я изменила свое мнение, но изменил ли и он свое? Конечно, мы
можем стать хорошими друзьями, и так мне будет легче сносить наше заточение.
Но хватит об этом. Ведь я только им и занимаюсь, и не хочу втягивать тебя в
свои переживания!
Анна франк.
Дорогая Китти,
Чем дальше, тем хуже. Со вчерашнего дня Петер на меня не смотрит, как
будто за что-то сердится. Я, со всей стороны, из-за всех сил стараюсь не
смотреть на него и говорить с ним как можно меньше. Но как это трудно! Что
именно во мне привлекает его, а что отталкивает? Может, я преувеличиваю, он
просто не в настроении, и завтра все будет нормально!
Самое трудное сейчас не показывать своих мучений и вести себя как ни в
чем не бывало. Болтать, помогать по хозяйству, отдыхать и главное -- быть
веселой! Больше всего сейчас мне не хватает природы и возможности побыть
одной так долго, как я этого захочу!
Ах, Китти, кажется, я все бросаю в одну кучу, но я совсем запуталась.
То мне его ужасно не хватает, и я не могу удержаться, чтобы не смотреть на
него, а то я себя спрашиваю: на что он мне, собственно, сдался?!
День и ночь, всегда, когда я не сплю, меня не оставляют вопросы: "Не
чересчур ли ты пристаешь к нему? Не слишком ли часто ходишь наверх? Может,
не в меру много говоришь о серьезных вещах, которых он не хочет касаться?
Можешь ты ему вовсе не нравишься, и лишь вообразила весь сыр-бор? Но почему
он так откровенен с тобой? А может, он сам потом об этом жалеет?" И еще
много других вопросов.
Вчера днем я так расстроилась из-за плохих новостей с фронта, что
заснула на диване. Мне хотелось забыться, чтобы не думать. Проспала до
четырех и потом пошла к родителям. Было нелегко отвечать на мамины вопросы и
объяснить папе, почему я вдруг заснула. Я отговорилась головной болью, и не
солгала: моя голова, действительно болела ... как-то изнутри.
Обычные люди, обычные девочки-подростки сочли бы меня занудой из-за
моих бесконечных жалоб. Что ж, они правы, ведь я поверяю тебе все, что у
меня на сердце, а потом до конца дня стараюсь быть решительной, веселой и
самоуверенной, чтобы не терзаться бесконечными вопросами и сомнениями.
Марго очень добра со мной и явно рассчитывает на мою откровенность, но
я просто не могу рассказать ей все. Она воспринимает меня всерьез, слишком
всерьез, много думает о своей безрассудной сестренке и спрашивает себя:
"Правдива ли она или разыгрывает комедию?".
Мы живем здесь слишком тесно, и мне не хотелось бы видеть доверенную
моих тайн ежедневно. Когда же распутается этот клубок мыслей, и ко мне снова
придут мир и покой?
Анна.
Дорогая Китти,
Тебе, наверно, интересно узнать, что мы сегодня будем есть, хотя мне
самой эта тема ужасно наскучила. В настоящий момент внизу работает уборщица,
а я сижу за столом у ван Даанов, прижав к носу надушенный (еще до нашего
заточения) носовой платок.
Ты, наверно, не понимаешь -- о чем я, поэтому начну с начала. Поскольку
поставщики наших продуктовых талонов арестованы, у нас совсем не осталось
масла. К тому же Мип и Кляйман больны, и Беп не может отлучиться из конторы
за покупками. Настроение у нас ниже среднего, и еда соответствующая. Сегодня
утром не было ни капли масла или маргарина. По утрам мы едим не жареную
картошку, а кашу, которую госпожа ван Даан варит на молоке -- из страха, что
иначе мы умрем с голоду. На обед намечалось консервированное картофельное
пюре, перемешанное с зеленой капустой (* национальное голландское блюдо).
Вот зачем мне нужен носовой платок! Ты не представляешь себе, как
отвратительно пахнет этот явно слишком долго хранившийся продукт! Вся
комната пропахла смесью перезрелых слив, специй и гнилых яиц. Меня тошнит от
идеи, что нам еще предстоит все это есть!
Кроме того, наша картошка заболела странной болезнью, и приходится
сжигать ее ведрами в камине. Мы развлекаемся тем, что гадаем, чем же она в
точности больна и пришли к выводу, что это смесь рака, оспы и кори.
Небольшое удовольствие сидеть здесь на четвертом году войны. Скорей бы все
это кончилось!
Сказать по правде, еда не так уж меня бы занимала, если бы все
остальное не было так мрачно. В этом и беда: мы уже не в состоянии выносить
однообразное существование. Сейчас я приведу мнение пяти взрослых о нашем
положении (дети не имеют права голоса, и в этот раз я не стала с этим
спорить).
Госпожа ван Даан:
Работа поварихи мне уже давно наскучила, но сидеть сложа руки еще хуже.
Вот я и тружусь на кухне, но должна вам сказать: готовить без жира
невозможно, и я просто заболеваю от ужасных запахов. А моя зарплата -- лишь
крики и неблагодарность. Я всегда была белой вороной и отдувалась за других.
А война, по-моему, стоит на месте, может, еще и немцы победят. Страшно
боюсь, что мы здесь умрем с голоду, так что не спрашивайте, почему у меня
плохое настроение.
Господин ван Даан:
Мне необходимо курить, курить, курить... Тогда все не так страшно: ни
еда, ни политика, ни хандра Керли. Впрочем, Керли славная женщина. Если нет
курева, я становлюсь больным, и мне нужно мясо. Все тогда кажется скверным и
беспросветным, и мы страшно ссоримся. Нет, моя Керли удивительно глупа.
Госпожа Франк:
Еда, конечно, не самое главное, но я так мечтаю о кусочке ржаного
хлеба, и вообще ужасно хочу есть. На месте госпожи ван Даан я бы давно
положила конец бесконечному курению ее супруга. Впрочем, сейчас мне самой
необходимо затянуться, моя голова распухла от проблем. Ван Дааны -- ужасные
люди. Англичане совершают ошибку за ошибкой, война все продолжается. Хорошо
хоть, что мы не в Польше.
Господин Франк:
Все в порядке, и я ни в чем не нуждаюсь. Успокойтесь и наберитесь
терпения. Дай-ка мне еще картошки, и я замолчу. Отложи из моей порции
немного для Беп. Политика не стоит на месте, и мои ожидания самые
оптимистические.
Господин Дюссель:
Я должен защитить диссертацию, все подготовить к сроку. Политикой я
очень доволен, и уверен, что нас здесь не найдут. Я, я, я...!
Анна.
Дорогая Китти,
Ох, хоть ненадолго отвлекусь от мрачных предсказаний. А они сегодня так
и сыплются: "Если то и то произойдет, нам не справиться. А если такой-то и
такой-то заболеет, мы окажемся в полной изоляции. И тогда...". "Что тогда"
ты наверно догадываешься, поскольку хорошо знакома с жителями Убежища.
Эти бесконечные "если" вызваны тем, что господина Куглера на шесть дней
вызвали на рытье окопы, у Беп тяжелая простуда, и вероятно, завтра она
останется дома, Мип еще не оправилась от гриппа, а у Кляймана снова
кровотечение, сопровождаемое обмороками. Воистину скорбный список!
По нашему мнению, Куглер должен был получить освобождение у надежного
доктора и предъявить его в муниципалитете. Складские рабочие завтра
свободны, и Беп будет в конторе одна. Если (снова если) она сляжет в
постель, мы должны быть тихи, как мыши, чтобы нас, чего доброго, не услышал
Кег. В час зайдет Ян на полчасика, он у нас что-то вроде сторожа в зоопарке.
От Яна мы впервые за долгое время услышали новости из большого мира. Надо
было видеть, как жадно мы его слушали. Ни дать, ни взять картинка "Бабушка
рассказывает".
Ян, довольный благодарной публикой, болтал без умолку, и разумеется,
прежде всего -- о еде. Сейчас, во время болезни Мип для него готовит их
знакомая, госпожа П. Позавчера и вчера он ел морковь с зеленым горошком,
сегодня на обед - бобы, а завтра она сделает из картофеля и оставшейся
моркови пюре. Мы спросили, что говорит доктор о Мип.
"Доктор?! -- закричал Ян - Лучше не спрашивайте! Сегодня я позвонил ему
с просьбой выписать лекарство против гриппа. Ответила ассистентка: "За
рецептом можно прийти только в часы приема, между 8 и 9 утра". Если же
ассистентку удается убедить, что грипп тебя совсем доконал, к телефону
подходит сам врач. "Высунете язык и скажите ааа, -- говорит он, - все ясно,
по вашему ааа я констатирую красное горло. Зайдите за рецептом и возьмите в
аптеке лекарство. До свидания! "" И больше ничего не добьешься. Вот до чего
дошли: лечат по телефону. Впрочем, не будем упрекать докторов, у них ведь
только две руки, а от больных нет отбоя. Но мы посмеялись от души над
рассказом Яна. Представляю, как выглядит комната ожидания у доктора.
Недовольство против бесплатных пациентов теперь перекинулось на тех, кто с
виду как будто не болен. На них бросают взгляды, явно выражающие: "А ты-то
зачем явился сюда, пропустил бы вперед настоящих больных!"
Анна.
Дорогая Китти,
Погода такая чудесная, что и описать невозможно, я непременно поднимусь
на чердак.
Теперь я поняла, почему Петер гораздо спокойнее меня. У него есть своя
комната, где он занимается, мечтает, думает и спит. А я метаюсь из одного
угла в другой. Никогда я не остаюсь одна в нашей общей с Дюсселем комнате. А
мне так нужно иногда побыть одной! Ведь и из-за этого я все бегаю на чердак.
Там, да еще с тобой, Китти, я могу быть самой собой. Но не буду больше
жаловаться, постараюсь быть сильной!
Внизу никто не видит моего смятения, разве что замечают, что я все
холоднее и надменнее с мамой, менее ласкова с папой и почти не общаюсь с
Марго - я закрыта для всех. Я должна сохранять уверенный вид, чтобы никто не
догадался, какая война у меня в душе. Война желаний и разума. До сих пор
побеждал последний, но первые все же берут перевес. Мне этого и хочется, и
страшно.
О, как ужасно трудно не открыться Петеру, но я знаю, что начать должен
он. И как нелегко из снов и воображаемой жизни возвращаться в
действительность! Да, Китти, твоя Анна слегка не в своем уме, но я живу в
безумное время и в ненормальной обстановке.
Единственное утешение для меня -- это то, что я могу записать свои
мысли и чувства, иначе я бы просто пропала.
Но что думает Петер? Я почти уверена, что когда-то мы откровенно
поговорим обо всем. Он должен что-то понимать во мне, ведь "внешняя" Анна,
которую он знал до сих пор, не может ему нравиться. Его любовь к покою и
согласию никак не сочетаются с моей непоседливостью. Неужели, он -
единственный на земле, кто заглянул за мою каменную маску? Сумеет ли он
понять, что скрывается за ней? Кажется, в одной старой пословице говорится,
что любовь вырастает из сострадания, и о том, что они неотделимы. Не обо мне
ли это? Ведь я так часто жалела его, почти так же, как себя.
Я не знаю, совершенно не знаю, как найти первые слова. И он, конечно,
не знает, ему всегда было трудно высказаться.
Может, лучше написать ему, но я не решаюсь. Ведь это неимоверно трудно!
Анна.
Мой бесценный друг,
В самом деле, все наладилось. Простуда Беп не перешла в грипп, она лишь
немного хрипит, а господину Куглеру удалось получить справку, освобождающую
его от работ. Все в Убежище вздохнули с облегчением. И все здоровы! Только я
и Марго устали от наших родителей.
Не пойми меня превратно, я все также сильно люблю папу. А Марго -- и
папу, и маму, но мы в нашем возрасте хотим самостоятельности, а не вечной
опеки. Когда я иду наверх, меня всегда спрашивают, что я там собираюсь
делать. Следят, чтобы я не ела много соли, а ежедневно в четверть девятого
мама спрашивает, не пора ли мне уже готовиться ко сну. Не могу сказать, что
нам многое запрещают, например, читать мы можем практически все. Но
постоянные замечания и вопросы надоели нам смертельно.
Кроме того меня раздражает привычка часто целоваться, сентиментальные и
искусственные прозвища, папина манера шутить на тему туалета. Короче, мне
хотелось бы хоть какое-то время побыть без них, а они этого совсем не
понимают. Разумеется, мы не высказываем им наших упреков, да и какой смысл?
Марго вчера сказала: "Стоит положить голову на руки или вздохнуть, так
уже спрашивают -- не болит ли голова или что-то другое. Никогда не оставляют
в покое!"
Нам обеим тяжело видеть, что от нашего, такого теплого и гармоничного
домашнего очага почти ничего не осталось! Но это и не удивительно в такой
ненормальной ситуации. С нами обращаются, как с маленькими детьми, а мы, в
сущности, гораздо взрослее наших сверстниц. Пусть мне только четырнадцать,
но я твердо знаю, что я хочу, кто прав и не прав, и имею собственное мнение,
взгляды и принципы. И как ни странно это звучит в устах подростка, я
чувствую себя уже не ребенком, а полноправным человеком, ни от кого не
зависящем. Я знаю, что в спорах и дискуссиях я гораздо сильнее мамы, более
объективно смотрю на вещи, не преувеличиваю все подобно ей, я более ловкая и
организованная, и поэтому (можешь смеяться над этим) чувствую себя выше ее
во многих отношениях. Я могу любить только человека, которого уважаю и
которым восхищаюсь, а ведь ничего подобного к маме я не испытываю!
Все будет хорошо, только бы Петер был со мной, как раз им я часто
восхищаюсь. Ах, он такой милый и симпатичный мальчик!
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Одной тебе я рассказываю все -- о себе и своих чувствах. Поэтому с
тобой могу поговорить и о самых интимных вещах -- о сексе.
Родители, да и вообще все взрослые относятся к этой теме весьма
странно. Вместо того чтобы просто рассказать все девочкам и мальчикам, когда
тем исполнилось двенадцать лет, они во время разговоров об этом отсылают их
из комнаты и предоставляют самим разбираться, что к чему. Если родители
обнаруживают, что их дети посвящены в тайну, они успокаиваются и считают,
что те более или менее в курсе. Хотя лучше бы наверстали упущенное и
спросили, что же им именно известно.
Для родителей это, действительно, серьезный вопрос, но я больших
проблем не вижу. Они думают, что их семейная жизнь потеряет в глазах детей
свою чистоту и святость, хотя сами знают, что чистота -- чаще всего обман. Я
считаю, что совсем не страшно, если мужчина вступает в брак, имея уже
какой-то опыт, да и как это может повредить браку?
Когда мне исполнилось одиннадцать, мне рассказали о менструации,
точнее, о технической стороне, но не о том, что она означает. В двенадцать с
половиной я узнала больше благодаря Джекки: оказалось, что та гораздо
просвещеннее меня. Как живут мужчина с женщиной, я уже знала раньше --
просто чувствовала интуитивно, хотя все это казалось мне странным. Когда
Джекки подтвердила мои мысли, я была очень горда за свою интуицию!
То, что дети рождаются не из живота, я тоже услышала от Джекки, которая
так прямо и сказала: "Где плод зарождается, оттуда и выходит". О девственной
плеве и других деталях мы прочитали в анатомическом справочнике. Я знала
также, что беременности можно избежать, но не имела понятия, как именно.
Здесь, в Убежище папа рассказал о проститутках. Но если собрать все мои
знания, то есть еще вопросы, на которые я не знаю ответа.
Если мама не объясняет все детям ясно, то они узнают правду по
частичкам, и это плохо.
Хотя сегодня суббота, я не грущу, потому что я сидела с Петером на
чердаке! Я закрыла глаза и мечтала -- так чудесно...
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Вчерашний день был для меня очень важным. После обеда все шло сначала
своим чередом. В пять я поставила варить картошку, и тут мама попросила меня
отнести Петеру кусочек кровяной колбасы. Я, было, отказалась, но потом
все-таки пошла.
Петер не захотел колбасу, что меня расстроило - мне все казалось, что
он не может забыть ссоры о недоверии. Мне вдруг стало невыносимо горько, я
молча отдала маме блюдце и побежала в туалет, чтобы выплакаться в
одиночестве. И я решила все же поговорить с Петером. Перед едой не было
никакой возможности, потому что мы вчетвером разгадывали кроссворд. Но когда
мы уже садились за стол, я успела шепнуть ему:
- Петер, ты будешь вечером заниматься стенографией?"
- Нет.
- Тогда я хотела бы поговорить с тобой.
- Хорошо.
После мытья посуды я пошла в его комнату. Первое, что я спросила -- о
кровяной колбасе, не из-за прошлой ли ссоры он отказался от нее? К счастью,
причина была не в этом, хотя Петер сказал, что так просто не уступает. Было
очень жарко, и мое лицо раскраснелось. Поэтому я снова поднялась наверх
после того, как занесла Марго воду: на чердаке можно хоть немного глотнуть
свежего воздуха. Ради приличия я сначала постояла у окна ван Даанов, но
очень быстро подошла к Петеру. Мы стояли по обе стороны открытого окна: он
слева, я -- справа. Гораздо легче говорить у окна, в полутьме, чем при ярком
свете. По-моему, Петер думает также. Мы столько всего рассказали друг другу,
так много, что повторить все невозможно. И это было так замечательно, это
был мой самый прекрасный вечер в Убежище. Все-таки коротко перечислю, о чем
шел разговор.
Сначала о ссорах и о том, что я сейчас иначе отношусь к ним. Потом о
нашем непонимании с родителями. Я говорила о маме, папе, Марго и себе самой.
В какой-то момент он спросил:
- Вы всегда целуетесь, когда желаете друг другу спокойной ночи?
- Разумеется, и ни один раз! А ты, конечно, нет?
- Нет, я почти никогда никого не целовал.
- А как же в дни рождения?
- Ну тогда - естественно.
Мы еще поговорили о том, что оба не доверяем нашим родителям
по-настоящему. И что его папа с мамой очень любят друг друга и хотели бы
больше близости с Петером, а он этого как раз не хочет. Что если мне
грустно, я плачу в постели, а он поднимается в мансарду и выкрикивает там
ругательства. И что мы с Марго только сейчас лучше узнали друг друга, но все
равно не очень откровенны, потому что слишком много вместе. И так обо всем
-- о доверии, чувствах и нас самих. Он был таким, каким я его всегда
представляла, и каков он на самом деле!
Мы вспоминали прошлое - 1942 год - что мы были тогда совсем другими и
не выносили друг друга. Я казалась ему слишком шумной и назойливой, а он мне
-- вовсе не стоящим внимания. Я не понимала, почему он не флиртует со мной.
А сейчас очень рада, что этого не было. Он заговорил о своей привычке
уединяться. Я ответила, что его стремление к покою и тишине и моя
непоседливость не так уж противоречат друг другу. Я ведь тоже люблю быть
одна, что мне почти никогда не удается, вот только с дневником. И что я
прекрасно знаю, как надоедаю другим, особенно господину Дюсселю. Мы
признались друг другу, что очень рады, что наши родители здесь с детьми. Я
сказала, что теперь лучше понимаю его замкнутость, его проблемы с отцом и
матерью, и буду стараться помогать ему во время ссор.
- Да ведь ты и так мне помогаешь!
- Чем же? -- спросила я удивленно.
- Своей жизнерадостностью!
Это было самое лучшее из того, что я услышала от него до сих пор. Он
так же сказал, что я совсем не мешаю ему, когда прихожу, и он напротив очень
рад. А я объяснила, что все детские прозвища со стороны мамы и папы,
бесконечные ласки и поцелуи вовсе не означают взаимного доверия. Мы говорили
о независимости, дневнике, одиночестве, различии внешней и внутренней
сущности человека, масках и так далее.
Это было чудесно, теперь я знаю, что он любит меня, как друг, и этого
пока довольно. У меня нет слов, так я рада и благодарна. Ах, Китти, прости
меня за сбивчивый стиль, я просто писала, не задумываясь.
У меня сейчас чувство, что мы с Петером делим тайну. Когда он смотрит
мне в глаза и улыбается, что-то вспыхивает во мне. Я надеюсь, что это
сохранится, и мы еще много славных часов проведем вместе.
Твоя счастливая и благодарная Анна.
Дорогая Китти,
Утром Петер спросил меня, зайду ли я к нему сегодня, и прибавил, что
ему абсолютно не мешаю, и в его комнате достаточно места для двоих. Я,
ответила, что не могу приходить каждый день: это не нравится взрослым. Но по
мнению Петера, я не обязана с этим считаться. Я сказала тогда, что люблю
приходить к нему по субботним вечерам, и попросила всегда звать меня в
полнолуние. "Тогда мы спустимся вниз, - сказал Петер, - оттуда лучше
наблюдать за луной". Я с этим согласилась, ведь воров я уже боюсь гораздо
меньше.
Но мое счастье не безоблачно: мне кажется, и уже давно, что Марго
нравится Петеру гораздо больше, чем я. Влюблена ли Марго в Петера, я не
знаю, но часто чувствую себя виноватой. Может, ей тяжело и больно каждый
раз, когда я встречаюсь с Петером. Удивительно, что она ничем себя не
выдает, я уверена, что сама с ума бы сошла от ревности. А Марго только
убеждает меня, что жалеть ее не надо. "Но ведь нехорошо получается, что ты
оказываешься в стороне", - сказала я ей. "Я этому привыкла", - ответила она
с какой-то горечью. С Петером я не решаюсь этим поделиться, может, когда-то
позже, а пока нам так много нужно рассказать друг другу! Вчера мама слегка
шлепнула меня и должна признаться -- заслуженно. Я, действительно, слишком
далеко зашла в равнодушии и дерзости по отношению к ней. Что ж, постараюсь
несмотря ни на что сдерживаться и быть любезной!
Мои отношения с Пимом уже не такие теплые, как раньше. Он старается не
обращаться со мной, как с маленьким ребенком, но стал холодным и
равнодушным. Посмотрим, к чему это приведет! Он пригрозил не давать мне
дополнительных уроков, если я не буду выполнять заданий по алгебре. Увидим,
насколько серьезны его намерения. Впрочем, я бы с удовольствием начала
заниматься, только вот никак не получу новый учебник.
Пока достаточно, не могу удержаться, чтобы не смотреть на Петера, и
чувства буквально переполняют меня!
Анна Франк.
Вот доказательства великодушия Марго. Это письмо я получила от нее 20
марта.
Анна, когда я вчера сказала, что не ревную, то была откровенна только
наполовину. Хотя я в самом деле не ревную ни тебя, ни Петера, мне немного
грустно, что я пока не встретила и, наверно, не скоро встречу человека, с
которым могла бы делить свои мысли и чувства. Но именно поэтому я от души
тебе и мире и будь счастлива".
По-моему, мама не права. Она говорит: радуйся, что не страдаешь еще
больше. А если эти страдания придут потом? Тогда все пропало? Я считаю, что
после любого пережитого горя остается что-то хорошее, со временем это
хорошее растет, и так достигается своего рода равновесие. Если ты счастлив,
то приносишь радость и другим. Тот, кто хранит веру и мужество, победит зло!
Анна франк.
Мы с Марго пишем друг другу записочки, ради шутки, разумеется.
Анна: Странно, что ночные события я вспоминаю обычно позже... Например,
сейчас вдруг подумала, что господин Дюссель в последнюю ночь ужасно храпел.
Сейчас, без четверти три дня он храпит снова, потому и вспомнила. Тогда
ночью я встала в туалет и намеренно шумела, чтобы он прекратил.
Марго: Что легче сносить храп или зевоту?
Анна: Храп. Если пошуметь, то он замолкает, а виновник даже и не
просыпается.
То, что я не написала Марго, а доверяю тебе: мне очень часто снится
Петер. Два дня назад мне снилось, что наша гостиная превратилась в каток, и
туда пришел маленький мальчик, которого я знала раньше; рядом с ним всегда
была сестра, одетая в типичное для катка голубое платьице. Я спросила
мальчика, как его зовут, и он ответил: "Петер". И во сне я удивилась: как
много Петеров я знаю!
В другом сне мы с Петером стояли в его комнате, у лестницы. Я что-то
болтала, а он поцеловал меня, но сказал, что любит меня не по-настоящему, и
что я не должна с ним флиртовать. Я была так рада, когда проснулась и
поняла, что это не произошло на самом деле!
Сегодня ночью мне снова снилось, что мы целовались, но щеки Петера были
другими, чем в первом сне: не нежными, какими они кажутся на вид, а как у
папы, то есть у мужчины, который уже бреется.
Милая Китти!
Сегодня я поняла, как верна пословица: "Приходит беда, открывай
ворота". И Петер только что сказал то же самое. Сейчас расскажу о наших
сегодняшних и, возможно, предстоящих неприятностях.
Во-первых, заболела Мип: она простудилась в церкви, на свадьбе Хенка и
Агги. Во-вторых, господин Кляйман еще не оправился от последнего желудочного
кровотечения, и Беп сейчас одна в конторе. В-третьих, господин (имя называть
не буду) арестован. Это удар не только для него самого, но и для нас:
благодаря ему мы получали картошку, масло и джем. У господина М. (назову его
так) пятеро детей, все моложе тринадцати лет, и еще один должен родиться.
Вчера вечером мы страшно испугались: кто-то постучал в стенку, соседнюю
с нашей. Мы как раз ужинали. К счастью, остаток дня прошел без волнений.
В последнее время мне стало неинтересно описывать нашу повседневную
жизнь. Я больше занята тем, что происходит в моем сердце. Пойми меня
правильно: я очень переживаю за господина М., но все же в моем дневнике не
много места для него. Во вторник, среду и четверг я с полпятого до четверти
шестого была у Петера. Мы занимались французским и немного болтали. Я всегда
радуюсь нашим коротким встречам, а главное, мне кажется, что Петеру мой
приход тоже доставляет удовольствие.
Анна Франк.
Дорогая Китти,
В последнее время мне все не сидится на месте: то и дело иду наверх,
спускаюсь и поднимаюсь опять... Мне так нравится разговаривать с Петером, но
боюсь надоесть ему. Он мне много рассказывает: о прошлом, родителях, себе
самом. Но мне этого недостаточно, и я постоянно себя спрашиваю: вправе ли я
желать большего? Раньше я считала его невыносимым, и он так же думал обо
мне. Сейчас я изменила свое мнение, но изменил ли и он свое? Конечно, мы
можем стать хорошими друзьями, и так мне будет легче сносить наше заточение.
Но хватит об этом. Ведь я только им и занимаюсь, и не хочу втягивать тебя в
свои переживания!
Анна франк.
Дорогая Китти,
Чем дальше, тем хуже. Со вчерашнего дня Петер на меня не смотрит, как
будто за что-то сердится. Я, со всей стороны, из-за всех сил стараюсь не
смотреть на него и говорить с ним как можно меньше. Но как это трудно! Что
именно во мне привлекает его, а что отталкивает? Может, я преувеличиваю, он
просто не в настроении, и завтра все будет нормально!
Самое трудное сейчас не показывать своих мучений и вести себя как ни в
чем не бывало. Болтать, помогать по хозяйству, отдыхать и главное -- быть
веселой! Больше всего сейчас мне не хватает природы и возможности побыть
одной так долго, как я этого захочу!
Ах, Китти, кажется, я все бросаю в одну кучу, но я совсем запуталась.
То мне его ужасно не хватает, и я не могу удержаться, чтобы не смотреть на
него, а то я себя спрашиваю: на что он мне, собственно, сдался?!
День и ночь, всегда, когда я не сплю, меня не оставляют вопросы: "Не
чересчур ли ты пристаешь к нему? Не слишком ли часто ходишь наверх? Может,
не в меру много говоришь о серьезных вещах, которых он не хочет касаться?
Можешь ты ему вовсе не нравишься, и лишь вообразила весь сыр-бор? Но почему
он так откровенен с тобой? А может, он сам потом об этом жалеет?" И еще
много других вопросов.
Вчера днем я так расстроилась из-за плохих новостей с фронта, что
заснула на диване. Мне хотелось забыться, чтобы не думать. Проспала до
четырех и потом пошла к родителям. Было нелегко отвечать на мамины вопросы и
объяснить папе, почему я вдруг заснула. Я отговорилась головной болью, и не
солгала: моя голова, действительно болела ... как-то изнутри.
Обычные люди, обычные девочки-подростки сочли бы меня занудой из-за
моих бесконечных жалоб. Что ж, они правы, ведь я поверяю тебе все, что у
меня на сердце, а потом до конца дня стараюсь быть решительной, веселой и
самоуверенной, чтобы не терзаться бесконечными вопросами и сомнениями.
Марго очень добра со мной и явно рассчитывает на мою откровенность, но
я просто не могу рассказать ей все. Она воспринимает меня всерьез, слишком
всерьез, много думает о своей безрассудной сестренке и спрашивает себя:
"Правдива ли она или разыгрывает комедию?".
Мы живем здесь слишком тесно, и мне не хотелось бы видеть доверенную
моих тайн ежедневно. Когда же распутается этот клубок мыслей, и ко мне снова
придут мир и покой?
Анна.
Дорогая Китти,
Тебе, наверно, интересно узнать, что мы сегодня будем есть, хотя мне
самой эта тема ужасно наскучила. В настоящий момент внизу работает уборщица,
а я сижу за столом у ван Даанов, прижав к носу надушенный (еще до нашего
заточения) носовой платок.
Ты, наверно, не понимаешь -- о чем я, поэтому начну с начала. Поскольку
поставщики наших продуктовых талонов арестованы, у нас совсем не осталось
масла. К тому же Мип и Кляйман больны, и Беп не может отлучиться из конторы
за покупками. Настроение у нас ниже среднего, и еда соответствующая. Сегодня
утром не было ни капли масла или маргарина. По утрам мы едим не жареную
картошку, а кашу, которую госпожа ван Даан варит на молоке -- из страха, что
иначе мы умрем с голоду. На обед намечалось консервированное картофельное
пюре, перемешанное с зеленой капустой (* национальное голландское блюдо).
Вот зачем мне нужен носовой платок! Ты не представляешь себе, как
отвратительно пахнет этот явно слишком долго хранившийся продукт! Вся
комната пропахла смесью перезрелых слив, специй и гнилых яиц. Меня тошнит от
идеи, что нам еще предстоит все это есть!
Кроме того, наша картошка заболела странной болезнью, и приходится
сжигать ее ведрами в камине. Мы развлекаемся тем, что гадаем, чем же она в
точности больна и пришли к выводу, что это смесь рака, оспы и кори.
Небольшое удовольствие сидеть здесь на четвертом году войны. Скорей бы все
это кончилось!
Сказать по правде, еда не так уж меня бы занимала, если бы все
остальное не было так мрачно. В этом и беда: мы уже не в состоянии выносить
однообразное существование. Сейчас я приведу мнение пяти взрослых о нашем
положении (дети не имеют права голоса, и в этот раз я не стала с этим
спорить).
Госпожа ван Даан:
Работа поварихи мне уже давно наскучила, но сидеть сложа руки еще хуже.
Вот я и тружусь на кухне, но должна вам сказать: готовить без жира
невозможно, и я просто заболеваю от ужасных запахов. А моя зарплата -- лишь
крики и неблагодарность. Я всегда была белой вороной и отдувалась за других.
А война, по-моему, стоит на месте, может, еще и немцы победят. Страшно
боюсь, что мы здесь умрем с голоду, так что не спрашивайте, почему у меня
плохое настроение.
Господин ван Даан:
Мне необходимо курить, курить, курить... Тогда все не так страшно: ни
еда, ни политика, ни хандра Керли. Впрочем, Керли славная женщина. Если нет
курева, я становлюсь больным, и мне нужно мясо. Все тогда кажется скверным и
беспросветным, и мы страшно ссоримся. Нет, моя Керли удивительно глупа.
Госпожа Франк:
Еда, конечно, не самое главное, но я так мечтаю о кусочке ржаного
хлеба, и вообще ужасно хочу есть. На месте госпожи ван Даан я бы давно
положила конец бесконечному курению ее супруга. Впрочем, сейчас мне самой
необходимо затянуться, моя голова распухла от проблем. Ван Дааны -- ужасные
люди. Англичане совершают ошибку за ошибкой, война все продолжается. Хорошо
хоть, что мы не в Польше.
Господин Франк:
Все в порядке, и я ни в чем не нуждаюсь. Успокойтесь и наберитесь
терпения. Дай-ка мне еще картошки, и я замолчу. Отложи из моей порции
немного для Беп. Политика не стоит на месте, и мои ожидания самые
оптимистические.
Господин Дюссель:
Я должен защитить диссертацию, все подготовить к сроку. Политикой я
очень доволен, и уверен, что нас здесь не найдут. Я, я, я...!
Анна.
Дорогая Китти,
Ох, хоть ненадолго отвлекусь от мрачных предсказаний. А они сегодня так
и сыплются: "Если то и то произойдет, нам не справиться. А если такой-то и
такой-то заболеет, мы окажемся в полной изоляции. И тогда...". "Что тогда"
ты наверно догадываешься, поскольку хорошо знакома с жителями Убежища.
Эти бесконечные "если" вызваны тем, что господина Куглера на шесть дней
вызвали на рытье окопы, у Беп тяжелая простуда, и вероятно, завтра она
останется дома, Мип еще не оправилась от гриппа, а у Кляймана снова
кровотечение, сопровождаемое обмороками. Воистину скорбный список!
По нашему мнению, Куглер должен был получить освобождение у надежного
доктора и предъявить его в муниципалитете. Складские рабочие завтра
свободны, и Беп будет в конторе одна. Если (снова если) она сляжет в
постель, мы должны быть тихи, как мыши, чтобы нас, чего доброго, не услышал
Кег. В час зайдет Ян на полчасика, он у нас что-то вроде сторожа в зоопарке.
От Яна мы впервые за долгое время услышали новости из большого мира. Надо
было видеть, как жадно мы его слушали. Ни дать, ни взять картинка "Бабушка
рассказывает".
Ян, довольный благодарной публикой, болтал без умолку, и разумеется,
прежде всего -- о еде. Сейчас, во время болезни Мип для него готовит их
знакомая, госпожа П. Позавчера и вчера он ел морковь с зеленым горошком,
сегодня на обед - бобы, а завтра она сделает из картофеля и оставшейся
моркови пюре. Мы спросили, что говорит доктор о Мип.
"Доктор?! -- закричал Ян - Лучше не спрашивайте! Сегодня я позвонил ему
с просьбой выписать лекарство против гриппа. Ответила ассистентка: "За
рецептом можно прийти только в часы приема, между 8 и 9 утра". Если же
ассистентку удается убедить, что грипп тебя совсем доконал, к телефону
подходит сам врач. "Высунете язык и скажите ааа, -- говорит он, - все ясно,
по вашему ааа я констатирую красное горло. Зайдите за рецептом и возьмите в
аптеке лекарство. До свидания! "" И больше ничего не добьешься. Вот до чего
дошли: лечат по телефону. Впрочем, не будем упрекать докторов, у них ведь
только две руки, а от больных нет отбоя. Но мы посмеялись от души над
рассказом Яна. Представляю, как выглядит комната ожидания у доктора.
Недовольство против бесплатных пациентов теперь перекинулось на тех, кто с
виду как будто не болен. На них бросают взгляды, явно выражающие: "А ты-то
зачем явился сюда, пропустил бы вперед настоящих больных!"
Анна.
Дорогая Китти,
Погода такая чудесная, что и описать невозможно, я непременно поднимусь
на чердак.
Теперь я поняла, почему Петер гораздо спокойнее меня. У него есть своя
комната, где он занимается, мечтает, думает и спит. А я метаюсь из одного
угла в другой. Никогда я не остаюсь одна в нашей общей с Дюсселем комнате. А
мне так нужно иногда побыть одной! Ведь и из-за этого я все бегаю на чердак.
Там, да еще с тобой, Китти, я могу быть самой собой. Но не буду больше
жаловаться, постараюсь быть сильной!
Внизу никто не видит моего смятения, разве что замечают, что я все
холоднее и надменнее с мамой, менее ласкова с папой и почти не общаюсь с
Марго - я закрыта для всех. Я должна сохранять уверенный вид, чтобы никто не
догадался, какая война у меня в душе. Война желаний и разума. До сих пор
побеждал последний, но первые все же берут перевес. Мне этого и хочется, и
страшно.
О, как ужасно трудно не открыться Петеру, но я знаю, что начать должен
он. И как нелегко из снов и воображаемой жизни возвращаться в
действительность! Да, Китти, твоя Анна слегка не в своем уме, но я живу в
безумное время и в ненормальной обстановке.
Единственное утешение для меня -- это то, что я могу записать свои
мысли и чувства, иначе я бы просто пропала.
Но что думает Петер? Я почти уверена, что когда-то мы откровенно
поговорим обо всем. Он должен что-то понимать во мне, ведь "внешняя" Анна,
которую он знал до сих пор, не может ему нравиться. Его любовь к покою и
согласию никак не сочетаются с моей непоседливостью. Неужели, он -
единственный на земле, кто заглянул за мою каменную маску? Сумеет ли он
понять, что скрывается за ней? Кажется, в одной старой пословице говорится,
что любовь вырастает из сострадания, и о том, что они неотделимы. Не обо мне
ли это? Ведь я так часто жалела его, почти так же, как себя.
Я не знаю, совершенно не знаю, как найти первые слова. И он, конечно,
не знает, ему всегда было трудно высказаться.
Может, лучше написать ему, но я не решаюсь. Ведь это неимоверно трудно!
Анна.
Мой бесценный друг,
В самом деле, все наладилось. Простуда Беп не перешла в грипп, она лишь
немного хрипит, а господину Куглеру удалось получить справку, освобождающую
его от работ. Все в Убежище вздохнули с облегчением. И все здоровы! Только я
и Марго устали от наших родителей.
Не пойми меня превратно, я все также сильно люблю папу. А Марго -- и
папу, и маму, но мы в нашем возрасте хотим самостоятельности, а не вечной
опеки. Когда я иду наверх, меня всегда спрашивают, что я там собираюсь
делать. Следят, чтобы я не ела много соли, а ежедневно в четверть девятого
мама спрашивает, не пора ли мне уже готовиться ко сну. Не могу сказать, что
нам многое запрещают, например, читать мы можем практически все. Но
постоянные замечания и вопросы надоели нам смертельно.
Кроме того меня раздражает привычка часто целоваться, сентиментальные и
искусственные прозвища, папина манера шутить на тему туалета. Короче, мне
хотелось бы хоть какое-то время побыть без них, а они этого совсем не
понимают. Разумеется, мы не высказываем им наших упреков, да и какой смысл?
Марго вчера сказала: "Стоит положить голову на руки или вздохнуть, так
уже спрашивают -- не болит ли голова или что-то другое. Никогда не оставляют
в покое!"
Нам обеим тяжело видеть, что от нашего, такого теплого и гармоничного
домашнего очага почти ничего не осталось! Но это и не удивительно в такой
ненормальной ситуации. С нами обращаются, как с маленькими детьми, а мы, в
сущности, гораздо взрослее наших сверстниц. Пусть мне только четырнадцать,
но я твердо знаю, что я хочу, кто прав и не прав, и имею собственное мнение,
взгляды и принципы. И как ни странно это звучит в устах подростка, я
чувствую себя уже не ребенком, а полноправным человеком, ни от кого не
зависящем. Я знаю, что в спорах и дискуссиях я гораздо сильнее мамы, более
объективно смотрю на вещи, не преувеличиваю все подобно ей, я более ловкая и
организованная, и поэтому (можешь смеяться над этим) чувствую себя выше ее
во многих отношениях. Я могу любить только человека, которого уважаю и
которым восхищаюсь, а ведь ничего подобного к маме я не испытываю!
Все будет хорошо, только бы Петер был со мной, как раз им я часто
восхищаюсь. Ах, он такой милый и симпатичный мальчик!
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Одной тебе я рассказываю все -- о себе и своих чувствах. Поэтому с
тобой могу поговорить и о самых интимных вещах -- о сексе.
Родители, да и вообще все взрослые относятся к этой теме весьма
странно. Вместо того чтобы просто рассказать все девочкам и мальчикам, когда
тем исполнилось двенадцать лет, они во время разговоров об этом отсылают их
из комнаты и предоставляют самим разбираться, что к чему. Если родители
обнаруживают, что их дети посвящены в тайну, они успокаиваются и считают,
что те более или менее в курсе. Хотя лучше бы наверстали упущенное и
спросили, что же им именно известно.
Для родителей это, действительно, серьезный вопрос, но я больших
проблем не вижу. Они думают, что их семейная жизнь потеряет в глазах детей
свою чистоту и святость, хотя сами знают, что чистота -- чаще всего обман. Я
считаю, что совсем не страшно, если мужчина вступает в брак, имея уже
какой-то опыт, да и как это может повредить браку?
Когда мне исполнилось одиннадцать, мне рассказали о менструации,
точнее, о технической стороне, но не о том, что она означает. В двенадцать с
половиной я узнала больше благодаря Джекки: оказалось, что та гораздо
просвещеннее меня. Как живут мужчина с женщиной, я уже знала раньше --
просто чувствовала интуитивно, хотя все это казалось мне странным. Когда
Джекки подтвердила мои мысли, я была очень горда за свою интуицию!
То, что дети рождаются не из живота, я тоже услышала от Джекки, которая
так прямо и сказала: "Где плод зарождается, оттуда и выходит". О девственной
плеве и других деталях мы прочитали в анатомическом справочнике. Я знала
также, что беременности можно избежать, но не имела понятия, как именно.
Здесь, в Убежище папа рассказал о проститутках. Но если собрать все мои
знания, то есть еще вопросы, на которые я не знаю ответа.
Если мама не объясняет все детям ясно, то они узнают правду по
частичкам, и это плохо.
Хотя сегодня суббота, я не грущу, потому что я сидела с Петером на
чердаке! Я закрыла глаза и мечтала -- так чудесно...
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Вчерашний день был для меня очень важным. После обеда все шло сначала
своим чередом. В пять я поставила варить картошку, и тут мама попросила меня
отнести Петеру кусочек кровяной колбасы. Я, было, отказалась, но потом
все-таки пошла.
Петер не захотел колбасу, что меня расстроило - мне все казалось, что
он не может забыть ссоры о недоверии. Мне вдруг стало невыносимо горько, я
молча отдала маме блюдце и побежала в туалет, чтобы выплакаться в
одиночестве. И я решила все же поговорить с Петером. Перед едой не было
никакой возможности, потому что мы вчетвером разгадывали кроссворд. Но когда
мы уже садились за стол, я успела шепнуть ему:
- Петер, ты будешь вечером заниматься стенографией?"
- Нет.
- Тогда я хотела бы поговорить с тобой.
- Хорошо.
После мытья посуды я пошла в его комнату. Первое, что я спросила -- о
кровяной колбасе, не из-за прошлой ли ссоры он отказался от нее? К счастью,
причина была не в этом, хотя Петер сказал, что так просто не уступает. Было
очень жарко, и мое лицо раскраснелось. Поэтому я снова поднялась наверх
после того, как занесла Марго воду: на чердаке можно хоть немного глотнуть
свежего воздуха. Ради приличия я сначала постояла у окна ван Даанов, но
очень быстро подошла к Петеру. Мы стояли по обе стороны открытого окна: он
слева, я -- справа. Гораздо легче говорить у окна, в полутьме, чем при ярком
свете. По-моему, Петер думает также. Мы столько всего рассказали друг другу,
так много, что повторить все невозможно. И это было так замечательно, это
был мой самый прекрасный вечер в Убежище. Все-таки коротко перечислю, о чем
шел разговор.
Сначала о ссорах и о том, что я сейчас иначе отношусь к ним. Потом о
нашем непонимании с родителями. Я говорила о маме, папе, Марго и себе самой.
В какой-то момент он спросил:
- Вы всегда целуетесь, когда желаете друг другу спокойной ночи?
- Разумеется, и ни один раз! А ты, конечно, нет?
- Нет, я почти никогда никого не целовал.
- А как же в дни рождения?
- Ну тогда - естественно.
Мы еще поговорили о том, что оба не доверяем нашим родителям
по-настоящему. И что его папа с мамой очень любят друг друга и хотели бы
больше близости с Петером, а он этого как раз не хочет. Что если мне
грустно, я плачу в постели, а он поднимается в мансарду и выкрикивает там
ругательства. И что мы с Марго только сейчас лучше узнали друг друга, но все
равно не очень откровенны, потому что слишком много вместе. И так обо всем
-- о доверии, чувствах и нас самих. Он был таким, каким я его всегда
представляла, и каков он на самом деле!
Мы вспоминали прошлое - 1942 год - что мы были тогда совсем другими и
не выносили друг друга. Я казалась ему слишком шумной и назойливой, а он мне
-- вовсе не стоящим внимания. Я не понимала, почему он не флиртует со мной.
А сейчас очень рада, что этого не было. Он заговорил о своей привычке
уединяться. Я ответила, что его стремление к покою и тишине и моя
непоседливость не так уж противоречат друг другу. Я ведь тоже люблю быть
одна, что мне почти никогда не удается, вот только с дневником. И что я
прекрасно знаю, как надоедаю другим, особенно господину Дюсселю. Мы
признались друг другу, что очень рады, что наши родители здесь с детьми. Я
сказала, что теперь лучше понимаю его замкнутость, его проблемы с отцом и
матерью, и буду стараться помогать ему во время ссор.
- Да ведь ты и так мне помогаешь!
- Чем же? -- спросила я удивленно.
- Своей жизнерадостностью!
Это было самое лучшее из того, что я услышала от него до сих пор. Он
так же сказал, что я совсем не мешаю ему, когда прихожу, и он напротив очень
рад. А я объяснила, что все детские прозвища со стороны мамы и папы,
бесконечные ласки и поцелуи вовсе не означают взаимного доверия. Мы говорили
о независимости, дневнике, одиночестве, различии внешней и внутренней
сущности человека, масках и так далее.
Это было чудесно, теперь я знаю, что он любит меня, как друг, и этого
пока довольно. У меня нет слов, так я рада и благодарна. Ах, Китти, прости
меня за сбивчивый стиль, я просто писала, не задумываясь.
У меня сейчас чувство, что мы с Петером делим тайну. Когда он смотрит
мне в глаза и улыбается, что-то вспыхивает во мне. Я надеюсь, что это
сохранится, и мы еще много славных часов проведем вместе.
Твоя счастливая и благодарная Анна.
Дорогая Китти,
Утром Петер спросил меня, зайду ли я к нему сегодня, и прибавил, что
ему абсолютно не мешаю, и в его комнате достаточно места для двоих. Я,
ответила, что не могу приходить каждый день: это не нравится взрослым. Но по
мнению Петера, я не обязана с этим считаться. Я сказала тогда, что люблю
приходить к нему по субботним вечерам, и попросила всегда звать меня в
полнолуние. "Тогда мы спустимся вниз, - сказал Петер, - оттуда лучше
наблюдать за луной". Я с этим согласилась, ведь воров я уже боюсь гораздо
меньше.
Но мое счастье не безоблачно: мне кажется, и уже давно, что Марго
нравится Петеру гораздо больше, чем я. Влюблена ли Марго в Петера, я не
знаю, но часто чувствую себя виноватой. Может, ей тяжело и больно каждый
раз, когда я встречаюсь с Петером. Удивительно, что она ничем себя не
выдает, я уверена, что сама с ума бы сошла от ревности. А Марго только
убеждает меня, что жалеть ее не надо. "Но ведь нехорошо получается, что ты
оказываешься в стороне", - сказала я ей. "Я этому привыкла", - ответила она
с какой-то горечью. С Петером я не решаюсь этим поделиться, может, когда-то
позже, а пока нам так много нужно рассказать друг другу! Вчера мама слегка
шлепнула меня и должна признаться -- заслуженно. Я, действительно, слишком
далеко зашла в равнодушии и дерзости по отношению к ней. Что ж, постараюсь
несмотря ни на что сдерживаться и быть любезной!
Мои отношения с Пимом уже не такие теплые, как раньше. Он старается не
обращаться со мной, как с маленьким ребенком, но стал холодным и
равнодушным. Посмотрим, к чему это приведет! Он пригрозил не давать мне
дополнительных уроков, если я не буду выполнять заданий по алгебре. Увидим,
насколько серьезны его намерения. Впрочем, я бы с удовольствием начала
заниматься, только вот никак не получу новый учебник.
Пока достаточно, не могу удержаться, чтобы не смотреть на Петера, и
чувства буквально переполняют меня!
Анна Франк.
Вот доказательства великодушия Марго. Это письмо я получила от нее 20
марта.
Анна, когда я вчера сказала, что не ревную, то была откровенна только
наполовину. Хотя я в самом деле не ревную ни тебя, ни Петера, мне немного
грустно, что я пока не встретила и, наверно, не скоро встречу человека, с
которым могла бы делить свои мысли и чувства. Но именно поэтому я от души