Страница:
папой и мамой. Устроили чаепитие с тортом, печеньем и конфетами, но нам с
Хелло было неохота чинно сидеть на стульях. Мы отправились гулять и
вернулись только в десять минут девятого. Папа страшно рассердился, заявил,
что такое совершенно недопустимо, и потребовал от меня обещания отныне быть
дома не позже, чем без десяти восемь (2). В следующую субботу я приглашена к
Хелло.
Вильма рассказала мне, что как-то вечером Хелло был у нее в гостях, и
она спросила его: "Кто тебе больше нравится - Урсула или Анна?". На что
последовал ответ: "Не твое дело". Однако перед уходом (у них весь вечер не
было возможности поговорить вдвоем) Хелло сказал: "Безусловно, Анна, только
никому не рассказывай! Пока!". И тут же исчез.
Хелло явно влюблен в меня, и для разнообразия мне это очень даже
приятно. Марго сказала бы: "Какой славный мальчик". И я так думаю, и даже
более того... А уж как мама его превозносит: "Красивый, воспитанный и
любезный юноша!". Очень рада, что Хелло завоевал расположение всех моих
домашних. К сожалению, не могу сказать того же о своих подругах. И Хелло в
свою очередь считает их совсем детьми. И пожалуй, он прав. Джекки постоянно
подшучивает надо мной. А ведь я вовсе не влюблена, он просто друг, но никто
не хочет этого понять.
Мама часто интересуется, за кого я хочу выйти замуж, когда стану
взрослой. Как бы она удивилась, если бы узнала, что за Петера! Еще бы, ведь
я постаралась, чтобы подобное им и в голову не пришло. А на самом деле, я
люблю Петера так, как никогда никого не любила. В глубине души я надеюсь,
что Петер встречается с другими девочками, потому что не хочет признаться в
своих чувствах ко мне. Наверно, теперь он думает, что я влюблена в Хелло. А
это не правда. Хелло -- лишь хороший товарищ, или, как иногда выражается
мама -- кавалер.
Анна.
Дорогая Китти!
Торжество по случаю окончания учебного года прошло прекрасно. И мой
табель -- совсем не такой плохой: одно "неудовлетворительно", пятерка по
алгебре, а так в основном семерки, и еще две восьмерки и две шестерки. (3).
Дома все были очень рады. Должна объяснить, что мои родители занимают в этом
отношении особую позицию. Им не так важно, какие у меня отметки. Главное,
чтобы была здорова, хорошо себя вела и радовалась жизни. И если эти три
пункта в порядке, то все остальное приложится.
Но я сама не хочу плохо учиться. Тем более, в лицей меня приняли
условно, поскольку я тогда еще не закончила седьмой класс школы Монтессори.
Но все еврейские дети должны были перейти в еврейские школы, так что
господин Элте после долгих переговоров принял меня и Лиз Хослар. Лиз,
кстати, тоже перешла, но ей предстоит еще нелегкая переэкзаменовка по
геометрии. Бедная Лиз, ей не удается дома толком позаниматься: она делит
комнату с маленькой сестренкой, которая постоянно играет и шумит --
избалованный двухлетний ребенок! Когда Габи что-то не нравится, та
заливается криком, и Лиз должна ее утешать, иначе раскричится мадам Хослар.
В такой обстановке нормально работать невозможно, и дополнительные уроки,
которые Лиз получает в изобилии, не помогают. Домашнее хозяйство у семьи
Хосларов очень сложное. Родители мамы Лиз, которые живут рядом, каждый день
у них обедают. В доме есть служанка, господин Хослар рассеян до
невозможности, а его жена всегда нервная и раздраженная. Сейчас она ждет
третьего ребенка. Нескладная и неловкая Лиз в такой обстановке совсем
теряется.
Моя сестра Марго тоже получила табель, как всегда блестящий. Если бы
нам выдавали похвальные грамоты, то ее несомненно наградили бы -- такая
умница!
Отец последнее время часто дома, контора теперь редко нуждается в его
услугах. Представляю, как неприятно чувствовать себя лишним! Теперь господин
Кляйман стал главой Опекты, а господин Куглер управляет компанией по
производству приправ "Гиз и К ", основанной только в 1941 году.
На днях гуляла с папой по нашему кварталу, и он вдруг заговорил о том,
что нам предстоит поселиться где-то тайно, и что очень трудно будет жить -
отрезанными от внешнего мира. Я спросила, почему он об этом говорит. "Анна,
ответил он, - ты же знаешь, что мы уже больше года прячем у знакомых мебель,
одежду, еду. Мы не хотим оставить все это немцам, а тем более -- самим
попасться в их руки. И чтобы этого не произошло, уйдем сами". "Но папа,
когда же?" Он говорил так серьезно, что мне стало страшно. "Не думай об этом
и положись на нас. Живи без забот, пока можешь ".
Вот и все. О, пусть то, о чем говорил папа, произойдет очень нескоро!
Звонят, это Хелло!
Анна.
Дорогая Китти!
Кажется, что с моей последней записи в воскресенье прошли годы. Столько
всего произошло, как будто весь мир перевернулся. Но, Китти, ты замечаешь,
что я еще жива, а это главное, как говорит папа. Да, Китти, я живу, но не
спрашивай, где и как. Начну по порядку -- с воскресенья, иначе ты ничего не
поймешь. В три часа дня Хелло ушел от нас, а вечером мы договорились
встретиться снова. Вскоре после его ухода кто-то позвонил в дверь, но я
ничего не слышала, так как лежала и читала в кресле-качалке на веранде.
Вдруг в дверях появилась Марго, вся взволнованная. "Папе прислали повестку
из гестапо, - прошептала она, - мама пошла к господину ван Даану". (Ван Даан
-- давний знакомый и компаньон отца). Я перепугалась ужасно, ведь все знают,
что означает подобная повестка. Невольно представила себе концентрационный
лагерь, тюремные камеры, неужели папу отправят туда? "Он, конечно, не
поедет, - успокаивала меня Марго, - мама как раз решает с ван Даанами, можем
ли мы уже завтра скрыться в нашем убежище. Ван Дааны переедут вместе с нами,
и мы поселимся там всемером". Мы сидели и молча ждали маминого возвращения.
Говорить не могли от волнения о бедном папе, который ничего не подозревая,
был в гостях в еврейской богадельне.
Вдруг позвонили в дверь. "Это Хелло", - вскричала я. "Не открывай", -
Марго попыталась меня удержать, но это было лишним. Я услышала внизу голоса
мамы и ван Даана, они разговаривали с Хелло. Тот ушел, а мама и ван Даан
поднялись наверх. Они хотели поговорить друг с другом наедине, так что меня
с Марго выставили из комнаты и строго наказали при каждом звонке смотреть в
замочную щелку и никому не открывать кроме папы.
Мы ушли в нашу комнату, и тут Марго рассказала, что повестка пришла на
самом деле не папе, а ей. Я испугалась еще больше и расплакалась. Марго
всего шестнадцать лет, как можно забирать таких юных девушек? Но, к счастью,
она останется с нами, ведь так сказала мама, и папа именно это имел в виду,
когда говорил об убежище. Но когда и где мы спрячемся, в какой стране и
городе, в каком доме или может хижине? Я задавала эти бесконечные вопросы,
на которые пока не было ответа.
Мы с Марго принялись упаковывать сумки. Первым я вложила дневник, потом
бигуди, носовые платки, учебники, расческу, старые письма. Я думала о том,
что нами теперь будет, и запихивала в сумку всякую ерунду. Позднее я об этом
не пожалела: воспоминания дороже платьев.
Наконец в пять часов вернулся папа. Мы сразу позвонили господину
Кляйману и попросили его прийти вечером к нам.
Ван Даан ушел, чтобы вскоре вернуться вместе с Мип. Они взяли с собой
огромную сумку, и Мип унесла в ней кучу наших вещей: туфли, платья, куртки,
белье, чулки. Она пообещала вечером прийти снова. После этого в нашей
квартире установилась тишина, есть не хотелось никому, жара еще не спала, и
все казалось странным и чужим.
Наш большой чердак мы сдавали Гольдшмидту, господину лет тридцати, с
женой он был в разводе. Очевидно, в тот вечер ему нечем было заняться, вот
он и околачивался у нас до десяти вечера. Мы никак не могли от него
избавиться.
В одиннадцать пришли Мип и Ян Гиз. Мип работает в конторе отца с 1933
года, она и ее новоиспеченный супруг Ян -- наши близкие друзья, которым мы
полностью доверяем. И вновь туфли, чулки, книги и белье были погружены в
необъятную сумку. В половине двенадцатого Мип и Ян исчезли.
Я устала страшно, и хотя знала, что это последняя ночь в нашем доме,
сразу провалилась в сон. В пол шестого утра меня разбудила мама. К счастью,
было уже не так жарко, моросил теплый дождь. Мы, все четверо, оделись так
тепло, как будто нам предстояло переночевать в холодильнике. Это было
необходимо, чтобы захватить с собой как можно больше одежды. Разве могли
евреи в нашей ситуации появиться на улице с чемоданом? Я натянула на себя
три рубашки, три пары брюк, поверх них -- юбку, жакет, плащ, две пары чулок,
осенние туфли, шапку, шарф и это еще не все! Я буквально задыхалась, но
никто не обращал на это внимания.
Марго запихнула в портфель как можно больше учебников, взяла из чулана
свой велосипед и уехала с Мип в неизвестном направлении. Я до сих пор
понятия не имела, где же находится наше таинственное убежище...
В пол восьмого мы захлопнули за собой дверь. Единственное существо, с
которым я могла попрощаться, был наш котенок Морши. Он теперь найдет
пристанище у соседей. Об этом мы оставили записку господину Гольдшмидту.
Неубранные постели и стол, кусок мяса на кухонном столе -- все говорило
о том, что мы бежали сломя голову. Нам было безразлично, что подумают люди.
Мы спешили уйти и благополучно добраться до безопасного места. Продолжение
завтра.
Анна.
Дорогая Китти!
Так мы и брели под дождем, папа, мама и я, с сумками и авоськами,
наполненными всякой всячиной. Рабочие, направляющиеся на утреннюю смену,
смотрели на нас сочувственно. На их лицах можно было прочитать, что они с
удовольствием помогли бы нам, но не смеют из-за желтых звезд на наших
куртках.
Когда мы вышли на шоссе, родители начали рассказывать мне о плане
нашего бегства. Уже месяцы они уносили из дома вещи и одежду. 16 июля мы
планировали скрыться. Но из-за повестки пришлось уйти раньше, так что наше
новое жилище еще не совсем благоустроено. А само убежище располагается в
папиной конторе. Посторонним это трудно понять, поэтому постараюсь
объяснить. Служащих у отца немного. Господин Куглер, господин Кляйман, Мип и
двадцатитрехлетняя стенографистка Беп Фоскейл были посвящены в наш план.
Работник склада господин Фокскейл, отец Беп и двое его ассистентов, ничего
не знали.
Планировка дома такова: внизу находится большой склад, разделенный
перегородками на отдельные рабочие помещения. В одном, например,
перемалывают корицу, перец и другие приправы, в другом хранят запасы. Рядом
со складом расположена входная дверь, за той еще одна дверца и лестница
наверх. Поднявшись по ней, оказываешься перед стеклянными дверями с надписью
"Контора". Основное помещение конторы - большой, светлый зал, обычно полон
народу. Днем там работают Беп, Мип и господин Кляйман. Проходная комнатка с
несгораемым шкафом и большим комодом ведет в маленький, душный и довольно
темный кабинет. В прошлом он служил рабочим местом Куглера и ван Даана, а
сейчас только Куглера. Туда можно попасть и с лестничной площадки, но никак
не минуя стеклянной двери, открывающейся изнутри, но не снаружи. Пройдя
через комнату Куглера, длинный коридор, мимо чулана с углем и поднявшись на
четыре ступеньки, оказываешься в самой роскошной комнате дома -- кабинете
директора. Старинная мебель, линолеум, ковры, радио, дорогая лампа --
шик-блеск, да и только! Рядом большая кухня с газовой колонкой и
двухконфорочной плитой и туалет. Вот я и описала второй этаж. От него --
лестница на третий, выходящая на площадку с несколькими дверями. За левой из
них находятся кладовые с чердаком и мансардой. Из кладовых по крутой,
настоящей голландской лестнице можно спуститься ко второму выходу на улицу.
А за правой дверью располагается задняя часть дома, которая и служит теперь
нашим убежищем. Никто бы не подумал, что за простой серой дверцей скрывается
столько комнат. Минуешь маленькую ступеньку, и вот ты внутри. Справа от
входа крутая лестница наверх, слева маленький коридорчик и комната четы
Франк. Комнатушка рядом -- спальня и кабинет двух молодых барышень Франк.
Справа от лестницы комнатка с умывальником и отдельным туалетом, со вторым
выходом в нашу с Марго спальню. А если поднимешься по лестнице, то удивишься
еще больше, увидев большой и светлый зал. Это бывшая лаборатория, поэтому
там есть плита, раковина и рабочий столик. Теперь она будет служить спальней
супругов ван Даан, а так же общей гостиной и столовой. Крошечная проходная
коморка поступит в распоряжение Петера ван Даана. Кроме того, есть чердак и
мансарда, как и в передней части дома.
Вот я и закончила описание нашего замечательного убежища!
Анна.
Дорогая Китти!
Представляю, как я надоела тебе описанием нашего жилища! И все же
считаю важным рассказать, где я обитаю и как там оказалась. А как мне там
живется, ты узнаешь из следующих писем.
Но сначала продолжение рассказа о переезде. Как только мы вступили в
наш новый дом на Принсенграхт 263, Мип сразу увела нас по лестнице в заднюю
часть. Там уже ждала Марго, которая приехала на велосипеде гораздо раньше.
Всюду лежали вперемежку разные вещи и предметы -- беспорядок, не поддающийся
описанию! Мама и Марго, совершенно сломленные и обессиленные, улеглись на не
застеленные кровати. Они и пальцем не могли пошевелить. А мы с папой,
единственные работоспособные члены семьи, взялись за работу. Целый день
разбирали коробки и укладывали вещи в шкафы, вбивали гвозди, наконец,
застелили постели и смертельно усталые легли спать. Целый день мы не ели
горячего, но это нас не беспокоило. Мама с Марго вообще не могли есть, а мы
с папой были слишком заняты.
Во вторник утром снова принялись за дело. Беп и Мип принесли продукты,
купленные по нашим карточкам, папа наладил затемнение, в общем, опять
трудились целый день. Так что до среды у меня и времени не было задуматься о
том, какие гигантские перемены произошли в нашей жизни. Сейчас я и
отчиталась тебе обо всех событиях со дня нашего бегства и постепенно начинаю
осознавать, что происходит в настоящем и что нас ждет в будущем.
Анна.
Дорогая Китти!
Отец, мама и Марго все никак не привыкнут к бою часов с башни
Вестерторен -- они бьют каждые четверть часа. Мне же этот бой ничуть не
мешает, и даже приятен и привычен, особенно ночью. Конечно, тебе интересно,
как мне нравится жизнь в нашем Убежище, но боюсь, что сама до сих пор толком
этого не знаю. Думаю, что я себя здесь никогда не почувствую по-настоящему
дома, но это не значит, что мне уныло или противно. Мне кажется, что я на
каникулах, в какой-то своеобразной гостинице. Странная идея, не так ли? Но
именно такое у меня чувство. А вообще наша часть дома -- идеальное место,
чтобы скрываться! Правда, сыровато немного и потолки косые, но вряд ли во
всей Голландии найдутся беглецы, живущие в таком же комфорте.
Наша с Марго спальня выглядела весьма скучно и пусто. Но, к счастью,
папа не забыл взять с собой мою коллекцию открыток и фотографий кинозвезд,
которыми я обклеила все стены. И теперь комната выглядит, как картинка! Так
что понемножку благоустраиваемся, а когда переедут ван Дааны, то из дерева,
хранящегося на чердаке, мы смастерим стенные шкафчики и другие полезные
вещи.
Мама и Марго понемногу приходят в себя. Вчера мама решила сварить
гороховый суп, но заговорилась внизу, и горох превратился в уголь. Отмыть
кастрюлю уже было невозможно.
А вечером мы все четверо спустились в директорский кабинет, чтобы
послушать английское радио. Я так боялась, что кто-то нас услышит, что
буквально умоляла отца вернуться. Мама тоже боялась, и мы с ней вместе ушли.
Вообще мы очень опасаемся, что в соседних домах нас заметят или услышат. В
первый же день мы смастерили занавески. Хотя настоящими занавесками их
назвать нельзя: они состоят из лоскутков различного цвета, структуры и
формы, которые мы с папой кое-как сшили. Потом это произведение искусства мы
кнопочками прикрепили к окну, и не снимем его до конца нашего пребывания
здесь.
Справа от нас находится филиал фирмы Кега из Зандама, слева --
мебельная мастерская. Так что после окончания рабочего дня там никого нет,
но мы всегда должны быть чрезвычайно осторожны, чтобы снаружи нас никто не
услышал. Марго даже запретили кашлять по ночам. У нее сильная простуда, и
она вынуждена глотать кодеин в огромных количествах.
Очень радуюсь приезду ван Даанов во вторник. Станет уютнее и не так
тихо. Тишина по вечерам, а особенно ночью действует так угнетающе, что я
много отдала бы, если бы кто-то из наших попечителей ночевал у нас.
На самом деле, не так уж здесь ужасно, можно самим готовить еду и внизу
в папиной конторе слушать радио. Господин Кляйман, Мип и Беп Фоскейл так
много для нас делают! Они принесли много ревеня, клубники и черешни, так что
скучать пока придется. К тому же есть много книг для чтения, и еще мы
попросим купить для нас разные игры. Вот только в окно смотреть нельзя - под
строгим запретом! И вообще мы должны всегда вести себя чрезвычайно тихо,
чтобы нас не услышали в конторе.
Вчера у нас было работы невпроворот: помогать фирме "Опекта", а именно,
вытаскивать из черешни косточки. Потом господин Куглер законсервирует ягоды,
а из веточек мы делаем закладки для книг.
Меня зовут!
Анна.
Все тяжелее осознавать, что мы никогда не можем выйти на улицу. И
испытывать постоянный страх, что нас обнаружат и расстреляют. Не очень
веселая перспектива!
Дорогая Китти!
Как все были ласковы ко мне месяц назад, в день моего рождения! А
сейчас я чувствую каждый день, как отдаляюсь от мамы и Марго. Например,
сегодня я много работала, и все не могли мной нахвалиться, а пять минут
спустя я им снова чем-то не угодила.
С Марго обращаются совсем по-другому, чем со мной! Вот, например, по
вине Марго сломался пылесос, и к тому же мы целый день сидели без света. А
мама всего лишь сказала: "Ах, Марго, ты не привыкла к уборке, откуда тебе
знать, что пылесос нельзя тянуть за шнур". Марго что-то ответила, и история
на этом закончилась.
А я сегодня хотела переписать заново мамин список покупок, ведь у нее
такой неразборчивый почерк. Но мамочка этого не пожелала и задала мне
основательную взбучку, и все ее поддержали.
Я чужая в своей семье, особенно в последнее время. Они так
сентиментальны друг с другом, а мне лучше всего одной. При этом они часто
повторяют: как уютно нам вчетвером, как хорошо вместе. Им и в голову не
приходит, что я так вовсе не думаю. Только папа иногда понимает меня, но
чаще он заодно с мамой и Марго. Не могу вынести, когда они в моем
присутствии рассказывают что-то обо мне посторонним, например, что я недавно
плакала или какая я разумная. Или, что ужаснее всего, говорят о Морши. Мне
очень не хватает Морши -- ежедневно, ежеминутно, и когда я думаю о нем, то
часто не могу сдержать слез. Я так люблю милого Морши, что иногда строю
несбыточные планы его возвращения к нам.
Мечтаю я здесь порой славно, ну а действительность такова, что сидеть
нам в Убежище до окончания войны. Мы и думать не смеем, чтобы выйти на улицу
и можем лишь принимать гостей: Мип, Беп Фоскейл, господина Фоскейла,
господина Куглера, господина Кляймана, да еще его жену, но она никогда не
приходит, потому что боится.
Папа всегда такой милый. Он полностью понимает меня, и так хотелось бы
откровенного разговора с ним, который бы не закончился, как обычно, моими
слезами. Вероятно, виноват мой возраст. Об этом я могла бы много написать,
да скучно.
До сих пор я записывала в дневнике свои мысли, и никак не доходят руки
до забавных рассказов, которые когда-то будет приятно зачитывать вслух. С
этих пор постараюсь быть не такой сентиментальной и больше писать о нашей
повседневной жизни.
Дорогая Китти!
Я тебя покинула на целый месяц. Но событий и новостей у нас не так
много, чтобы писать ежедневно. 13 июля вселились ван Дааны. Мы их ждали
четырнадцатого, но ситуация для евреев становилась все опаснее. Между 13 им
16 июля ожидалось большое количество новых повесток, поэтому ван Дааны
решили уйти на день раньше.
Утром в пол десятого, когда мы еще завтракали, явился Петер ван Даан,
довольно неуклюжий, застенчивый и скучный. От его соседства многого ожидать
не стоит. Полчаса спустя пришли госпожа и господин ван Дааны. Госпожа ужасно
рассмешила нас, когда извлекла из шляпной коробки большой ночной горшок.
"Без него не представляю жизни", - заявила она, и горшок стал первым
предметом, занявшим место под ее кроватью. Ее муж горшка не принес, зато
притащил чайный складной столик.
В первый вечер мы обедали вместе, и через три дня уже казалось, что мы
всегда так и жили: всемером, одной семьей. После нашего ухода в Убежище ван
Дааны еще целую неделю жили обычной жизнью, так что им было, что рассказать.
Особенно нас интересовала наша квартира, и как к нашему исчезновению отнесся
Гольдшмидт.
Вот, что рассказал господин Ван Даан: "В понедельник в девять часов нам
позвонил Гольдшмидт и попросил прийти к нему. Я прибыл тут же и застал его в
большом волнении. Он показал оставленное вами письмо и сказал, что
собирается исполнить вашу просьбу о передаче кота на попечение соседей. Я,
разумеется, одобрил его действия. Гольдшмидт очень боялся обыска, поэтому мы
вместе прошли наспех по всем комнатам, понемногу убрали разбросанные вещи и
привели в порядок обеденный стол. Вдруг я заметил на столе госпожи Франк
открытый блокнот, в котором был записан адрес, где-то в Маастрихте. Я,
конечно, знал, что блокнот был оставлен намеренно, тем не менее,
отреагировал изумленно и испуганно и попросил Гольдшмидта немедленно сжечь
"улику". До этого момента я постоянно делал вид, что ваше исчезновение для
меня полная неожиданность. Но блокнот с адресом навел меня на хорошую идею.
"Господин Голдшмидт, -- сказал я, -- я догадываюсь, чей это адрес! Примерно
полгода назад к нам в контору зашел офицер какого-то высокого чина,
оказавшийся другом детства господина Франка. Этот офицер, кстати,
проживающий в Маастрихте, обещал Франку помочь в случае нужды. Думаю, он
сдержал слово, и теперь с его помощью Франки переберутся в Бельгию или
Швейцарию. О последнем можете рассказать всем интересующимся друзьям и
знакомым, только, пожалуйста, не упоминайте о найденном нами адресе!" После
этого я удалился. Слухи, очевидно, распространились быстро: я потом сам от
разных людей имел честь услышать мой же рассказ". Мы нашли все это очень
забавным, но еще больше смеялись над силой воображения некоторых знакомых.
Например, по показаниям семьи с площади Мервердеп мы, все четверо, проезжали
рано утром мимо их дома на велосипедах. Другие видели своими глазами, как мы
глубокой ночью садились в военный автомобиль.
Анна.
Дорогая Китти!
Наше пристанище стало истинным убежищем. Сейчас часто устраивают обыски
в поисках спрятанных велосипедов, поэтому господин Куглер решил ради
безопасности установить на двери в нашу часть дома шкаф. Этот вращающийся
шкаф, собственно, и стал нашей новой дверью. Смастерил его господин Фоскейл,
которого уже посвятили в нашу тайну. И с тех пор он всячески старается
помочь. Теперь, чтобы попасть вниз, надо сначала наклониться, а потом
прыгнуть. В результате мы все с непривычки к низкой двери ходим с синяками
на лбах. Чтобы смягчит удары, Петер прибил к стене валик. Посмотрим,
действительно ли он поможет!
Занимаюсь я мало, ведь до сентября у меня каникулы. Потом папа
намеревается давать уроки, но сначала необходимо приобрести учебники. Ничего
особенного у нас не происходит. Сегодня Петер вымыл голову, но разве это
событие? У меня часто размолвки с господином ван Дааном. И я не могу
вынести, что мама обращается со мной, как с ребенком. А вообще наша жизнь
постепенно налаживается. Петера я по-прежнему нахожу мало симпатичным:
зануда, лентяй. Валяется целый день в кровати, иногда немного столярничает,
и снова -- на покой. Вот балбес!
Мама прочитала мне сегодня утром очередную гадкую проповедь. У нас
совершенно противоположные взгляды на жизнь! Папа -- сама доброта, но
случается, что и он сердится на меня.
Погода теплая и солнечная, и вопреки всем невзгодам мы нежимся в
шезлонгах на чердаке.
Анна.
Господин ван Даан любезнее ко мне в последнее время, что, разумеется,
не вызывает у меня возражений.
Дорогая Китти!
Господин и госпожа ван Даан ужасно поссорились. Я до сих пор не видела
ничего подобного и представить не могу, что мама с папой смогли бы так друг
на друга кричать. Повод ссоры настолько ничтожен, что и упоминать о нем нет
смысла. Но о других судить трудно.
Жалко Петера: он находится меж двух огней. Но с другой стороны Петера
трудно принимать всерьез, такой он изнеженный и ленивый. Вчера, например,
ужасно беспокоился из-за своего языка, который вдруг приобрел синий цвет.
Загадочный симптом исчез так же стремительно, как появился. Но бедняга
обмотал шею шарфом и жаловался на прострел в спине. К тому же сердце, почки
Хелло было неохота чинно сидеть на стульях. Мы отправились гулять и
вернулись только в десять минут девятого. Папа страшно рассердился, заявил,
что такое совершенно недопустимо, и потребовал от меня обещания отныне быть
дома не позже, чем без десяти восемь (2). В следующую субботу я приглашена к
Хелло.
Вильма рассказала мне, что как-то вечером Хелло был у нее в гостях, и
она спросила его: "Кто тебе больше нравится - Урсула или Анна?". На что
последовал ответ: "Не твое дело". Однако перед уходом (у них весь вечер не
было возможности поговорить вдвоем) Хелло сказал: "Безусловно, Анна, только
никому не рассказывай! Пока!". И тут же исчез.
Хелло явно влюблен в меня, и для разнообразия мне это очень даже
приятно. Марго сказала бы: "Какой славный мальчик". И я так думаю, и даже
более того... А уж как мама его превозносит: "Красивый, воспитанный и
любезный юноша!". Очень рада, что Хелло завоевал расположение всех моих
домашних. К сожалению, не могу сказать того же о своих подругах. И Хелло в
свою очередь считает их совсем детьми. И пожалуй, он прав. Джекки постоянно
подшучивает надо мной. А ведь я вовсе не влюблена, он просто друг, но никто
не хочет этого понять.
Мама часто интересуется, за кого я хочу выйти замуж, когда стану
взрослой. Как бы она удивилась, если бы узнала, что за Петера! Еще бы, ведь
я постаралась, чтобы подобное им и в голову не пришло. А на самом деле, я
люблю Петера так, как никогда никого не любила. В глубине души я надеюсь,
что Петер встречается с другими девочками, потому что не хочет признаться в
своих чувствах ко мне. Наверно, теперь он думает, что я влюблена в Хелло. А
это не правда. Хелло -- лишь хороший товарищ, или, как иногда выражается
мама -- кавалер.
Анна.
Дорогая Китти!
Торжество по случаю окончания учебного года прошло прекрасно. И мой
табель -- совсем не такой плохой: одно "неудовлетворительно", пятерка по
алгебре, а так в основном семерки, и еще две восьмерки и две шестерки. (3).
Дома все были очень рады. Должна объяснить, что мои родители занимают в этом
отношении особую позицию. Им не так важно, какие у меня отметки. Главное,
чтобы была здорова, хорошо себя вела и радовалась жизни. И если эти три
пункта в порядке, то все остальное приложится.
Но я сама не хочу плохо учиться. Тем более, в лицей меня приняли
условно, поскольку я тогда еще не закончила седьмой класс школы Монтессори.
Но все еврейские дети должны были перейти в еврейские школы, так что
господин Элте после долгих переговоров принял меня и Лиз Хослар. Лиз,
кстати, тоже перешла, но ей предстоит еще нелегкая переэкзаменовка по
геометрии. Бедная Лиз, ей не удается дома толком позаниматься: она делит
комнату с маленькой сестренкой, которая постоянно играет и шумит --
избалованный двухлетний ребенок! Когда Габи что-то не нравится, та
заливается криком, и Лиз должна ее утешать, иначе раскричится мадам Хослар.
В такой обстановке нормально работать невозможно, и дополнительные уроки,
которые Лиз получает в изобилии, не помогают. Домашнее хозяйство у семьи
Хосларов очень сложное. Родители мамы Лиз, которые живут рядом, каждый день
у них обедают. В доме есть служанка, господин Хослар рассеян до
невозможности, а его жена всегда нервная и раздраженная. Сейчас она ждет
третьего ребенка. Нескладная и неловкая Лиз в такой обстановке совсем
теряется.
Моя сестра Марго тоже получила табель, как всегда блестящий. Если бы
нам выдавали похвальные грамоты, то ее несомненно наградили бы -- такая
умница!
Отец последнее время часто дома, контора теперь редко нуждается в его
услугах. Представляю, как неприятно чувствовать себя лишним! Теперь господин
Кляйман стал главой Опекты, а господин Куглер управляет компанией по
производству приправ "Гиз и К ", основанной только в 1941 году.
На днях гуляла с папой по нашему кварталу, и он вдруг заговорил о том,
что нам предстоит поселиться где-то тайно, и что очень трудно будет жить -
отрезанными от внешнего мира. Я спросила, почему он об этом говорит. "Анна,
ответил он, - ты же знаешь, что мы уже больше года прячем у знакомых мебель,
одежду, еду. Мы не хотим оставить все это немцам, а тем более -- самим
попасться в их руки. И чтобы этого не произошло, уйдем сами". "Но папа,
когда же?" Он говорил так серьезно, что мне стало страшно. "Не думай об этом
и положись на нас. Живи без забот, пока можешь ".
Вот и все. О, пусть то, о чем говорил папа, произойдет очень нескоро!
Звонят, это Хелло!
Анна.
Дорогая Китти!
Кажется, что с моей последней записи в воскресенье прошли годы. Столько
всего произошло, как будто весь мир перевернулся. Но, Китти, ты замечаешь,
что я еще жива, а это главное, как говорит папа. Да, Китти, я живу, но не
спрашивай, где и как. Начну по порядку -- с воскресенья, иначе ты ничего не
поймешь. В три часа дня Хелло ушел от нас, а вечером мы договорились
встретиться снова. Вскоре после его ухода кто-то позвонил в дверь, но я
ничего не слышала, так как лежала и читала в кресле-качалке на веранде.
Вдруг в дверях появилась Марго, вся взволнованная. "Папе прислали повестку
из гестапо, - прошептала она, - мама пошла к господину ван Даану". (Ван Даан
-- давний знакомый и компаньон отца). Я перепугалась ужасно, ведь все знают,
что означает подобная повестка. Невольно представила себе концентрационный
лагерь, тюремные камеры, неужели папу отправят туда? "Он, конечно, не
поедет, - успокаивала меня Марго, - мама как раз решает с ван Даанами, можем
ли мы уже завтра скрыться в нашем убежище. Ван Дааны переедут вместе с нами,
и мы поселимся там всемером". Мы сидели и молча ждали маминого возвращения.
Говорить не могли от волнения о бедном папе, который ничего не подозревая,
был в гостях в еврейской богадельне.
Вдруг позвонили в дверь. "Это Хелло", - вскричала я. "Не открывай", -
Марго попыталась меня удержать, но это было лишним. Я услышала внизу голоса
мамы и ван Даана, они разговаривали с Хелло. Тот ушел, а мама и ван Даан
поднялись наверх. Они хотели поговорить друг с другом наедине, так что меня
с Марго выставили из комнаты и строго наказали при каждом звонке смотреть в
замочную щелку и никому не открывать кроме папы.
Мы ушли в нашу комнату, и тут Марго рассказала, что повестка пришла на
самом деле не папе, а ей. Я испугалась еще больше и расплакалась. Марго
всего шестнадцать лет, как можно забирать таких юных девушек? Но, к счастью,
она останется с нами, ведь так сказала мама, и папа именно это имел в виду,
когда говорил об убежище. Но когда и где мы спрячемся, в какой стране и
городе, в каком доме или может хижине? Я задавала эти бесконечные вопросы,
на которые пока не было ответа.
Мы с Марго принялись упаковывать сумки. Первым я вложила дневник, потом
бигуди, носовые платки, учебники, расческу, старые письма. Я думала о том,
что нами теперь будет, и запихивала в сумку всякую ерунду. Позднее я об этом
не пожалела: воспоминания дороже платьев.
Наконец в пять часов вернулся папа. Мы сразу позвонили господину
Кляйману и попросили его прийти вечером к нам.
Ван Даан ушел, чтобы вскоре вернуться вместе с Мип. Они взяли с собой
огромную сумку, и Мип унесла в ней кучу наших вещей: туфли, платья, куртки,
белье, чулки. Она пообещала вечером прийти снова. После этого в нашей
квартире установилась тишина, есть не хотелось никому, жара еще не спала, и
все казалось странным и чужим.
Наш большой чердак мы сдавали Гольдшмидту, господину лет тридцати, с
женой он был в разводе. Очевидно, в тот вечер ему нечем было заняться, вот
он и околачивался у нас до десяти вечера. Мы никак не могли от него
избавиться.
В одиннадцать пришли Мип и Ян Гиз. Мип работает в конторе отца с 1933
года, она и ее новоиспеченный супруг Ян -- наши близкие друзья, которым мы
полностью доверяем. И вновь туфли, чулки, книги и белье были погружены в
необъятную сумку. В половине двенадцатого Мип и Ян исчезли.
Я устала страшно, и хотя знала, что это последняя ночь в нашем доме,
сразу провалилась в сон. В пол шестого утра меня разбудила мама. К счастью,
было уже не так жарко, моросил теплый дождь. Мы, все четверо, оделись так
тепло, как будто нам предстояло переночевать в холодильнике. Это было
необходимо, чтобы захватить с собой как можно больше одежды. Разве могли
евреи в нашей ситуации появиться на улице с чемоданом? Я натянула на себя
три рубашки, три пары брюк, поверх них -- юбку, жакет, плащ, две пары чулок,
осенние туфли, шапку, шарф и это еще не все! Я буквально задыхалась, но
никто не обращал на это внимания.
Марго запихнула в портфель как можно больше учебников, взяла из чулана
свой велосипед и уехала с Мип в неизвестном направлении. Я до сих пор
понятия не имела, где же находится наше таинственное убежище...
В пол восьмого мы захлопнули за собой дверь. Единственное существо, с
которым я могла попрощаться, был наш котенок Морши. Он теперь найдет
пристанище у соседей. Об этом мы оставили записку господину Гольдшмидту.
Неубранные постели и стол, кусок мяса на кухонном столе -- все говорило
о том, что мы бежали сломя голову. Нам было безразлично, что подумают люди.
Мы спешили уйти и благополучно добраться до безопасного места. Продолжение
завтра.
Анна.
Дорогая Китти!
Так мы и брели под дождем, папа, мама и я, с сумками и авоськами,
наполненными всякой всячиной. Рабочие, направляющиеся на утреннюю смену,
смотрели на нас сочувственно. На их лицах можно было прочитать, что они с
удовольствием помогли бы нам, но не смеют из-за желтых звезд на наших
куртках.
Когда мы вышли на шоссе, родители начали рассказывать мне о плане
нашего бегства. Уже месяцы они уносили из дома вещи и одежду. 16 июля мы
планировали скрыться. Но из-за повестки пришлось уйти раньше, так что наше
новое жилище еще не совсем благоустроено. А само убежище располагается в
папиной конторе. Посторонним это трудно понять, поэтому постараюсь
объяснить. Служащих у отца немного. Господин Куглер, господин Кляйман, Мип и
двадцатитрехлетняя стенографистка Беп Фоскейл были посвящены в наш план.
Работник склада господин Фокскейл, отец Беп и двое его ассистентов, ничего
не знали.
Планировка дома такова: внизу находится большой склад, разделенный
перегородками на отдельные рабочие помещения. В одном, например,
перемалывают корицу, перец и другие приправы, в другом хранят запасы. Рядом
со складом расположена входная дверь, за той еще одна дверца и лестница
наверх. Поднявшись по ней, оказываешься перед стеклянными дверями с надписью
"Контора". Основное помещение конторы - большой, светлый зал, обычно полон
народу. Днем там работают Беп, Мип и господин Кляйман. Проходная комнатка с
несгораемым шкафом и большим комодом ведет в маленький, душный и довольно
темный кабинет. В прошлом он служил рабочим местом Куглера и ван Даана, а
сейчас только Куглера. Туда можно попасть и с лестничной площадки, но никак
не минуя стеклянной двери, открывающейся изнутри, но не снаружи. Пройдя
через комнату Куглера, длинный коридор, мимо чулана с углем и поднявшись на
четыре ступеньки, оказываешься в самой роскошной комнате дома -- кабинете
директора. Старинная мебель, линолеум, ковры, радио, дорогая лампа --
шик-блеск, да и только! Рядом большая кухня с газовой колонкой и
двухконфорочной плитой и туалет. Вот я и описала второй этаж. От него --
лестница на третий, выходящая на площадку с несколькими дверями. За левой из
них находятся кладовые с чердаком и мансардой. Из кладовых по крутой,
настоящей голландской лестнице можно спуститься ко второму выходу на улицу.
А за правой дверью располагается задняя часть дома, которая и служит теперь
нашим убежищем. Никто бы не подумал, что за простой серой дверцей скрывается
столько комнат. Минуешь маленькую ступеньку, и вот ты внутри. Справа от
входа крутая лестница наверх, слева маленький коридорчик и комната четы
Франк. Комнатушка рядом -- спальня и кабинет двух молодых барышень Франк.
Справа от лестницы комнатка с умывальником и отдельным туалетом, со вторым
выходом в нашу с Марго спальню. А если поднимешься по лестнице, то удивишься
еще больше, увидев большой и светлый зал. Это бывшая лаборатория, поэтому
там есть плита, раковина и рабочий столик. Теперь она будет служить спальней
супругов ван Даан, а так же общей гостиной и столовой. Крошечная проходная
коморка поступит в распоряжение Петера ван Даана. Кроме того, есть чердак и
мансарда, как и в передней части дома.
Вот я и закончила описание нашего замечательного убежища!
Анна.
Дорогая Китти!
Представляю, как я надоела тебе описанием нашего жилища! И все же
считаю важным рассказать, где я обитаю и как там оказалась. А как мне там
живется, ты узнаешь из следующих писем.
Но сначала продолжение рассказа о переезде. Как только мы вступили в
наш новый дом на Принсенграхт 263, Мип сразу увела нас по лестнице в заднюю
часть. Там уже ждала Марго, которая приехала на велосипеде гораздо раньше.
Всюду лежали вперемежку разные вещи и предметы -- беспорядок, не поддающийся
описанию! Мама и Марго, совершенно сломленные и обессиленные, улеглись на не
застеленные кровати. Они и пальцем не могли пошевелить. А мы с папой,
единственные работоспособные члены семьи, взялись за работу. Целый день
разбирали коробки и укладывали вещи в шкафы, вбивали гвозди, наконец,
застелили постели и смертельно усталые легли спать. Целый день мы не ели
горячего, но это нас не беспокоило. Мама с Марго вообще не могли есть, а мы
с папой были слишком заняты.
Во вторник утром снова принялись за дело. Беп и Мип принесли продукты,
купленные по нашим карточкам, папа наладил затемнение, в общем, опять
трудились целый день. Так что до среды у меня и времени не было задуматься о
том, какие гигантские перемены произошли в нашей жизни. Сейчас я и
отчиталась тебе обо всех событиях со дня нашего бегства и постепенно начинаю
осознавать, что происходит в настоящем и что нас ждет в будущем.
Анна.
Дорогая Китти!
Отец, мама и Марго все никак не привыкнут к бою часов с башни
Вестерторен -- они бьют каждые четверть часа. Мне же этот бой ничуть не
мешает, и даже приятен и привычен, особенно ночью. Конечно, тебе интересно,
как мне нравится жизнь в нашем Убежище, но боюсь, что сама до сих пор толком
этого не знаю. Думаю, что я себя здесь никогда не почувствую по-настоящему
дома, но это не значит, что мне уныло или противно. Мне кажется, что я на
каникулах, в какой-то своеобразной гостинице. Странная идея, не так ли? Но
именно такое у меня чувство. А вообще наша часть дома -- идеальное место,
чтобы скрываться! Правда, сыровато немного и потолки косые, но вряд ли во
всей Голландии найдутся беглецы, живущие в таком же комфорте.
Наша с Марго спальня выглядела весьма скучно и пусто. Но, к счастью,
папа не забыл взять с собой мою коллекцию открыток и фотографий кинозвезд,
которыми я обклеила все стены. И теперь комната выглядит, как картинка! Так
что понемножку благоустраиваемся, а когда переедут ван Дааны, то из дерева,
хранящегося на чердаке, мы смастерим стенные шкафчики и другие полезные
вещи.
Мама и Марго понемногу приходят в себя. Вчера мама решила сварить
гороховый суп, но заговорилась внизу, и горох превратился в уголь. Отмыть
кастрюлю уже было невозможно.
А вечером мы все четверо спустились в директорский кабинет, чтобы
послушать английское радио. Я так боялась, что кто-то нас услышит, что
буквально умоляла отца вернуться. Мама тоже боялась, и мы с ней вместе ушли.
Вообще мы очень опасаемся, что в соседних домах нас заметят или услышат. В
первый же день мы смастерили занавески. Хотя настоящими занавесками их
назвать нельзя: они состоят из лоскутков различного цвета, структуры и
формы, которые мы с папой кое-как сшили. Потом это произведение искусства мы
кнопочками прикрепили к окну, и не снимем его до конца нашего пребывания
здесь.
Справа от нас находится филиал фирмы Кега из Зандама, слева --
мебельная мастерская. Так что после окончания рабочего дня там никого нет,
но мы всегда должны быть чрезвычайно осторожны, чтобы снаружи нас никто не
услышал. Марго даже запретили кашлять по ночам. У нее сильная простуда, и
она вынуждена глотать кодеин в огромных количествах.
Очень радуюсь приезду ван Даанов во вторник. Станет уютнее и не так
тихо. Тишина по вечерам, а особенно ночью действует так угнетающе, что я
много отдала бы, если бы кто-то из наших попечителей ночевал у нас.
На самом деле, не так уж здесь ужасно, можно самим готовить еду и внизу
в папиной конторе слушать радио. Господин Кляйман, Мип и Беп Фоскейл так
много для нас делают! Они принесли много ревеня, клубники и черешни, так что
скучать пока придется. К тому же есть много книг для чтения, и еще мы
попросим купить для нас разные игры. Вот только в окно смотреть нельзя - под
строгим запретом! И вообще мы должны всегда вести себя чрезвычайно тихо,
чтобы нас не услышали в конторе.
Вчера у нас было работы невпроворот: помогать фирме "Опекта", а именно,
вытаскивать из черешни косточки. Потом господин Куглер законсервирует ягоды,
а из веточек мы делаем закладки для книг.
Меня зовут!
Анна.
Все тяжелее осознавать, что мы никогда не можем выйти на улицу. И
испытывать постоянный страх, что нас обнаружат и расстреляют. Не очень
веселая перспектива!
Дорогая Китти!
Как все были ласковы ко мне месяц назад, в день моего рождения! А
сейчас я чувствую каждый день, как отдаляюсь от мамы и Марго. Например,
сегодня я много работала, и все не могли мной нахвалиться, а пять минут
спустя я им снова чем-то не угодила.
С Марго обращаются совсем по-другому, чем со мной! Вот, например, по
вине Марго сломался пылесос, и к тому же мы целый день сидели без света. А
мама всего лишь сказала: "Ах, Марго, ты не привыкла к уборке, откуда тебе
знать, что пылесос нельзя тянуть за шнур". Марго что-то ответила, и история
на этом закончилась.
А я сегодня хотела переписать заново мамин список покупок, ведь у нее
такой неразборчивый почерк. Но мамочка этого не пожелала и задала мне
основательную взбучку, и все ее поддержали.
Я чужая в своей семье, особенно в последнее время. Они так
сентиментальны друг с другом, а мне лучше всего одной. При этом они часто
повторяют: как уютно нам вчетвером, как хорошо вместе. Им и в голову не
приходит, что я так вовсе не думаю. Только папа иногда понимает меня, но
чаще он заодно с мамой и Марго. Не могу вынести, когда они в моем
присутствии рассказывают что-то обо мне посторонним, например, что я недавно
плакала или какая я разумная. Или, что ужаснее всего, говорят о Морши. Мне
очень не хватает Морши -- ежедневно, ежеминутно, и когда я думаю о нем, то
часто не могу сдержать слез. Я так люблю милого Морши, что иногда строю
несбыточные планы его возвращения к нам.
Мечтаю я здесь порой славно, ну а действительность такова, что сидеть
нам в Убежище до окончания войны. Мы и думать не смеем, чтобы выйти на улицу
и можем лишь принимать гостей: Мип, Беп Фоскейл, господина Фоскейла,
господина Куглера, господина Кляймана, да еще его жену, но она никогда не
приходит, потому что боится.
Папа всегда такой милый. Он полностью понимает меня, и так хотелось бы
откровенного разговора с ним, который бы не закончился, как обычно, моими
слезами. Вероятно, виноват мой возраст. Об этом я могла бы много написать,
да скучно.
До сих пор я записывала в дневнике свои мысли, и никак не доходят руки
до забавных рассказов, которые когда-то будет приятно зачитывать вслух. С
этих пор постараюсь быть не такой сентиментальной и больше писать о нашей
повседневной жизни.
Дорогая Китти!
Я тебя покинула на целый месяц. Но событий и новостей у нас не так
много, чтобы писать ежедневно. 13 июля вселились ван Дааны. Мы их ждали
четырнадцатого, но ситуация для евреев становилась все опаснее. Между 13 им
16 июля ожидалось большое количество новых повесток, поэтому ван Дааны
решили уйти на день раньше.
Утром в пол десятого, когда мы еще завтракали, явился Петер ван Даан,
довольно неуклюжий, застенчивый и скучный. От его соседства многого ожидать
не стоит. Полчаса спустя пришли госпожа и господин ван Дааны. Госпожа ужасно
рассмешила нас, когда извлекла из шляпной коробки большой ночной горшок.
"Без него не представляю жизни", - заявила она, и горшок стал первым
предметом, занявшим место под ее кроватью. Ее муж горшка не принес, зато
притащил чайный складной столик.
В первый вечер мы обедали вместе, и через три дня уже казалось, что мы
всегда так и жили: всемером, одной семьей. После нашего ухода в Убежище ван
Дааны еще целую неделю жили обычной жизнью, так что им было, что рассказать.
Особенно нас интересовала наша квартира, и как к нашему исчезновению отнесся
Гольдшмидт.
Вот, что рассказал господин Ван Даан: "В понедельник в девять часов нам
позвонил Гольдшмидт и попросил прийти к нему. Я прибыл тут же и застал его в
большом волнении. Он показал оставленное вами письмо и сказал, что
собирается исполнить вашу просьбу о передаче кота на попечение соседей. Я,
разумеется, одобрил его действия. Гольдшмидт очень боялся обыска, поэтому мы
вместе прошли наспех по всем комнатам, понемногу убрали разбросанные вещи и
привели в порядок обеденный стол. Вдруг я заметил на столе госпожи Франк
открытый блокнот, в котором был записан адрес, где-то в Маастрихте. Я,
конечно, знал, что блокнот был оставлен намеренно, тем не менее,
отреагировал изумленно и испуганно и попросил Гольдшмидта немедленно сжечь
"улику". До этого момента я постоянно делал вид, что ваше исчезновение для
меня полная неожиданность. Но блокнот с адресом навел меня на хорошую идею.
"Господин Голдшмидт, -- сказал я, -- я догадываюсь, чей это адрес! Примерно
полгода назад к нам в контору зашел офицер какого-то высокого чина,
оказавшийся другом детства господина Франка. Этот офицер, кстати,
проживающий в Маастрихте, обещал Франку помочь в случае нужды. Думаю, он
сдержал слово, и теперь с его помощью Франки переберутся в Бельгию или
Швейцарию. О последнем можете рассказать всем интересующимся друзьям и
знакомым, только, пожалуйста, не упоминайте о найденном нами адресе!" После
этого я удалился. Слухи, очевидно, распространились быстро: я потом сам от
разных людей имел честь услышать мой же рассказ". Мы нашли все это очень
забавным, но еще больше смеялись над силой воображения некоторых знакомых.
Например, по показаниям семьи с площади Мервердеп мы, все четверо, проезжали
рано утром мимо их дома на велосипедах. Другие видели своими глазами, как мы
глубокой ночью садились в военный автомобиль.
Анна.
Дорогая Китти!
Наше пристанище стало истинным убежищем. Сейчас часто устраивают обыски
в поисках спрятанных велосипедов, поэтому господин Куглер решил ради
безопасности установить на двери в нашу часть дома шкаф. Этот вращающийся
шкаф, собственно, и стал нашей новой дверью. Смастерил его господин Фоскейл,
которого уже посвятили в нашу тайну. И с тех пор он всячески старается
помочь. Теперь, чтобы попасть вниз, надо сначала наклониться, а потом
прыгнуть. В результате мы все с непривычки к низкой двери ходим с синяками
на лбах. Чтобы смягчит удары, Петер прибил к стене валик. Посмотрим,
действительно ли он поможет!
Занимаюсь я мало, ведь до сентября у меня каникулы. Потом папа
намеревается давать уроки, но сначала необходимо приобрести учебники. Ничего
особенного у нас не происходит. Сегодня Петер вымыл голову, но разве это
событие? У меня часто размолвки с господином ван Дааном. И я не могу
вынести, что мама обращается со мной, как с ребенком. А вообще наша жизнь
постепенно налаживается. Петера я по-прежнему нахожу мало симпатичным:
зануда, лентяй. Валяется целый день в кровати, иногда немного столярничает,
и снова -- на покой. Вот балбес!
Мама прочитала мне сегодня утром очередную гадкую проповедь. У нас
совершенно противоположные взгляды на жизнь! Папа -- сама доброта, но
случается, что и он сердится на меня.
Погода теплая и солнечная, и вопреки всем невзгодам мы нежимся в
шезлонгах на чердаке.
Анна.
Господин ван Даан любезнее ко мне в последнее время, что, разумеется,
не вызывает у меня возражений.
Дорогая Китти!
Господин и госпожа ван Даан ужасно поссорились. Я до сих пор не видела
ничего подобного и представить не могу, что мама с папой смогли бы так друг
на друга кричать. Повод ссоры настолько ничтожен, что и упоминать о нем нет
смысла. Но о других судить трудно.
Жалко Петера: он находится меж двух огней. Но с другой стороны Петера
трудно принимать всерьез, такой он изнеженный и ленивый. Вчера, например,
ужасно беспокоился из-за своего языка, который вдруг приобрел синий цвет.
Загадочный симптом исчез так же стремительно, как появился. Но бедняга
обмотал шею шарфом и жаловался на прострел в спине. К тому же сердце, почки