Страница:
даже с Черчиллем и со всеми обозревателями новостей, но почему-то
трогательно соглашается с Бефербруком. Поэтому мы решили, что она должна
выйти за него замуж. Наше предложение весьма польстило мадам, и с тех пор мы
называем ее миссис Бефербрук.
На склад скоро придет новый подмастерье, старого посылают в Германию.
Это очень грустно, но для нас оборачивается хорошей стороной, поскольку
новый работник не знаком с планировкой дома. Очень мы опасаемся этих
подмастерье.
Ганди снова начал есть.
Черный рынок процветает. Мы бы обжирались до отвала, если бы у нас были
деньги на все, что там продается. Бакалейщик, доставляющий нам картошку,
закупает ее у комитета сопротивления и доставляет всегда, когда в конторе
только свои: о нас ему известно.
Дышать у нас сейчас нечем, все кашляют и чихают, потому что внизу
перемалывают перец. Каждый, кто приходит наверх, приветствует нас
покашливанием. Госпожа ван Даан твердит, что ни за что не спустится вниз: ей
станет плохо, если она вдохнет "еще больше перца".
Что-то мне папино предприятие не нравится: лишь перец да специи. Должно
быть и что-то вкусненькое, например сладости.
Сегодня утром у нас опять разразилась словесная гроза -- иначе не
назовешь упреки и порицания, исходящие от "благопристойных ван Даанов" и
направленные на "недостойную Анну". Настоящая буря!
Анна.
Дорогая Китти!
Вчера вечером у нас случилось короткое замыкание, а на улице стреляют
непрерывно. К этому, да еще к воздушным налетам никак не могу привыкнуть, и
каждый раз ищу защиты в постели у папы. Наверно, думаешь, что я совсем
ребенок, но попробовала бы ты испытать это сама: за грохотом канонады не
слышно собственного голоса. Наша фаталистка миссис Бефербрук чуть не
расплакалась и все шептала: "О, как ужасно громко они стреляют". Лучше бы
просто призналась, что ей страшно.
При свете свечей все кажется не так жутко, как в темноте. Я дрожала,
словно в лихорадке и умоляла папу зажечь свечку. Но он оставался неумолимым,
и мы продолжали сидеть без света. Тут раздался треск пулеметов, это в десять
раз ужаснее, чем зенитки. Тогда мама вскочила с постели и к неудовольствию
Пима зажгла большую свечу. В ответ на его ворчание она сказала: "Ты
считаешь, что Анна - бывалый солдат? И достаточно об этом!"
Рассказывала ли я о других страхах госпожи ван Даан? Поскольку я даю
тебе полный отчет о наших приключениях в Убежище, ты должна знать и о них.
Недавно ночью госпоже послышался подозрительный шум наверху. Она, конечно,
решила, что это воры, и казалось, даже различала их громкое топанье. В
испуге она разбудила мужа. Почему-то именно в этот момент воры исчезли, и
единственные звуки, которые услышал господин ван Даан, было испуганное
биение сердца фаталистки. "О, Путти (домашнее прозвище ван Даана)! Они,
конечно, стащили колбасу и фасоль. А Петер? Он все еще у себя в постели?"
"Ну, уж Петера они точно не украли, спи, пожалуйста, и не нервничай
понапрасну!". Но мадам так и не сомкнула глаз.
А несколько дней спустя все верхнее семейство было разбужено
таинственным шумом. Петер поднялся с фонарем на мансарду, и что обнаружил
там? Полчище больших крыс! Ясно, какие воры нас посещают! Теперь, чтобы по
ночам избавиться от непрошеных гостей, мы укладываем Муши спать на чердаке.
Несколько дней назад Петер поднялся вечером на мансарду за старыми
газетами. Для опоры он машинально ухватился рукой за край люка. И... от боли
и испуга чуть не свалился с лестницы. Оказывается, он положил руку на
большую крысу, а она его укусила. В окровавленной пижаме, бледный, как
платок, на дрожащих ногах он вернулся в гостиную. Да, не очень приятно
погладить крысу, а потом быть укушенным ею. Вот наваждение!
Анна.
Дорогая Китти!
Представь себе: мама Франк -- защитница детских прав! Если завязывается
спор о дополнительной порции масла для юного поколения Убежища и вообще о
всевозможных проблемах молодежи, то мама всегда на нашей стороне и обычно
добивается своего, хотя частенько после основательных ссор.
Банка консервированного языка испортилась. Пир на весь мир для Муши и
Моффи.
Ты еще не знаешь, кто такой Моффи, а он всегда жил в конторе, еще до
нашего ухода в Убежище и охранял склад от крыс. А его "политическую" кличку
объяснить легко (7). Раньше на фирме "Гиз и К " обитали два кота: один на
складе, другой на чердаке. Если они встречались, то без драки не обходилось.
Складской кот всегда нападал первым, зато чердачный неизменно побеждал. Как
в политике. В итоге первого стали называть Немец или Моффи, а второго
Англичанин или Томми. Томми потом куда-то отдали, а Моффи остался и
развлекает нас, когда мы спускаемся в контору.
Последнее время мы ели так много коричневой и белой фасоли, что я ее
больше видеть не могу. При одной мысли тошнит. Хлеб по вечерам отменили.
Папа сейчас признался, что он не в настроении. Смотрит очень грустно,
так жалко его!
Я просто помешана на книге "Стук в дверь" Инны Будир-Баккер. Прекрасный
семейный роман, только историческая обстановка, война, женская эмансипация
описаны не очень хорошо. Но должна признаться, это все меня мало интересует.
Ужасные налеты на Германию. Господин ван Даан не в духе. Причина:
сигареты кончаются.
Дискуссия на тему -- съедать или нет запасы консервов -- завершилась
нашей победой.
На меня больше не налезают никакие туфли кроме высоких лыжных ботинок,
но ходить в них дома очень неудобно. Соломенные сандалии за 6.50 я проносила
всего неделю, и они совсем развалились. Может, Мип удастся достать что-то на
черном рынке.
Мне надо подстричь папины волосы. Пим уверяет, что после войны ни за
что не пойдет к другому парикмахеру, так он доволен моей работой. Вот только
я часто прихватываю его ухо!
Анна.
Милая Китти,
Турция вступила в войну. Все полны надежд. Ждем сообщений по радио.
Дорогая Китти!
Уже спустя час на смену нашей радости пришло разочарование. Турция,
оказывается, не вступила в войну. Министр сказал лишь, что пора выйти из
нейтралитета. А продавец газет на площади Дам кричал вовсю: "Турция на
стороне Англии!". Газеты, конечно, так и хватали у него из рук. Так этот
радостный слух дошел и до нас.
Банкноты в тысячу гульденов объявили недействительными. Это большой
удар для спекулянтов, нелегальных торговцев, а также тех, что скрывается.
Для размена тысячной купюры необходимо предъявить объяснение: как она попала
в твои руки. Эти купюры можно использовать только для уплаты налогов, и то -
лишь до конца недели. А со следующей недели аннулируются и банкноты в
пятьсот гульденов. У "Гиз и К " скопилось полно больших купюр с черного
рынка, а налоги фирма давно уплатила вперед.
Для Дюсселя приобрели ручную бормашину, кажется, всем нам скоро
предстоит серьезное обследование.
Дюссель совершенно безобразным образом игнорирует правила Убежища. Он
посылает письма не только своей жене, но и ведет в свое удовольствие
переписку с разными другими людьми. И при этом просит Марго исправлять его
ошибки в голландском языке. Папа устроил Дюсселю строгий нагоняй и запретил
Марго помогать ему. Кажется, переписка действительно прекратилась.
По радио передали разговор "фюрера всех немцев" с обычными солдатами.
Очень грустно было это слышать. Вопросы и ответы звучали примерно так.
- Мое имя Генрих Шеппель.
- Где был ранен?
- Под Сталинградом?
- Какое ранение?
- Отмороженные ноги и перелом левой руки.
Вот такой марионеточный спектакль по радио. Казалось, солдаты гордились
своими ранами: чем серьезнее, тем лучше. Один - из-за того, что имел честь
пожать руку вождю, не мог от умиления не произнести ни слова. Пусть будет
рад, что сохранил свои руки!
Я случайно уронила мыло Дюсселя и потом еще наступила на него.
Попросила папу выплатить Дюсселю компенсацию, тот может позволить себе
покупку мыла только раз в месяц.
Анна.
Дорогая Китти!
Вчера вечером мы с мамой, папой и Марго уютно сидели вместе, как вдруг
вошел Петер и что-то прошептал папе на ухо. Мне удалось различить "упала
бочка на складе" и "кто-то возится за наружной дверью".
Марго, хоть и расслышала то же самое, пыталась меня успокоить: я
испугалась безумно, и вероятно, побледнела, как мел. И вот мы втроем страшно
нервничали в то время, как папа спустился с Петером вниз. Не прошло и двух
минут, как к нам присоединилась госпожа ван Даан, которая до этого слушала
внизу последние известия. Пим наказал ей выключить радио и как можно тише
подняться наверх. А как пройти тихо по нашей скрипучей лестнице? Еще пять
долгих минут, и явились Петер и Пим, белые от волнения: они, оказывается,
все это время просидели под лестницей, но так больше ничего и не услышали.
Вдруг послышались два громких удара: как будто кто-то в доме хлопнул дверью.
Пим мгновенно взбежал наверх, а Петер предупредил Дюсселя, и тот после
долгой возни и канители, наконец, присоединился к нам. Все мы на цыпочках
отправились на этаж выше, к комнате ван Даанов. Господин лежал в постели с
простудой, и мы, выстроившись у его ложа, рассказали шепотом о наших
опасениях. Каждый раз, когда больной кашлял, мне и госпоже ван Даан
казалось, что мы умираем от страха. Наконец, кто-то сообразил дать больному
кодеин, и кашель немедленно прекратился.
Снова ожидание, но ничто не нарушало тишины. Очевидно, воры
рассчитывали, что дома никого нет, и услышав наши шаги, сбежали. Как назло,
мы оставили радио включенным на английской волне и стулья вокруг него.
Теперь, если дежурные противовоздушной обороны заметят, что дверь взломана и
вызовут полицию, неизвестно, чем это обернется для нас. И вот господин ван
Даан встал с постели, натянул брюки, пиджак и шляпу и осторожно спустился
вниз вслед за отцом, к ним присоединился и Петер. На всякий случай они
вооружились тяжелым молотком. Дамы (включая меня и Марго) остались ждать
наверху в томительном напряжении. Через пять минут мужчины вернулись вниз и
сообщили, что в доме все спокойно. Все же решили из осторожности не включать
краны и не спускать воду в туалете. А всем от волнения, разумеется, срочно
туда потребовалось, можешь себе представить запах, оставшийся после наших
посещений.
Беда приходит обычно не одна. Вот и сейчас так. Во-первых, часы с башни
Вестерторен перестали бить, а это нас всегда так успокаивало. Во-вторых,
господин Фоскейл ушел накануне раньше обычного, и мы не знали, передал ли он
ключ Беп и не забыл ли закрыть дверь на замок.
Но несмотря на все сомнения, мы волновались уже меньше, ведь с четверти
девятого (когда воры дали о себе знать) до половины одиннадцатого все было
тихо. Мы вдруг сообразили, что вряд ли вор ранним вечером, когда еще светло
и на улице есть прохожие, стал бы пытаться взломать дверь. Очевидно, шум
донесся из соседнего склада, где еще велись работы. А из-за тонких стен и
наших страхов мы вообразили себе всякие ужасы.
Все пошли спать, но сон не приходил. Мама, папа и господин Дюссель так
и не сомкнули глаз, а я, если и спала, то совсем чуть-чуть. Сегодня утром
мужчины спустились вниз, чтобы проверить входную дверь. Она была на замке,
все в порядке!
Но происшедшее оставило тяжелый след. Мы, разумеется, рассказали обо
всем в ярких красках всем нашим помощникам из конторы. Хорошо смеяться,
когда все позади! Только Беп понимает нас по-настоящему.
Анна.
P.S. Туалет оказался забитым, папе пришлось палкой проталкивать его
содержимое, включая рецепты консервов из клубнике (используемые нами в
качестве туалетной бумаги). Палку он потом сжег.
Дорогая Китти!
Стенографические курсы мы закончили и теперь упражняемся на скорость.
Какие мы все-таки молодцы! Снова расскажу о том, как я тут убиваю время,
иными словами, стараюсь, чтобы дни прошли как можно скорее, и приблизился
конец нашему подпольному существованию. Я обожаю мифы, особенно древние
римские и греческие. Все считают это минутным увлечением, не может же
девочка моего возраста всерьез интересоваться богами. Что ж, так я буду
первой!
Господин ван Даан простужен, точнее, у него слегка побаливает горло. Но
он поднял вокруг этого гигантскую суматоху: полоскание ромашковым настоем,
компрессы, смазывания, прогревания и плохое настроение в придачу!
Раутер или какой-то другой высокопоставленный фашист заявил: "Все евреи
должны до первого июня покинуть страны, находящиеся под властью Германии. Со
2 апреля по 1 мая утрехтская провинция будет полностью санирована (словно мы
какие-то тараканы...), а с 1 мая по 1 июня - северная и южная провинции".
Как больной и ненужный скот, людей гонят к месту убоя. Не буду продолжать,
мысли об этом вызывают лишь кошмары.
Но есть и хорошая новость: немецкую контору по найму рабочей силы
подожгли борцы сопротивления. А несколько дней после этого - и регистратуру.
Они переоделись в немецкую полицейскую форму, обезвредили охрану и
уничтожили кучу важных документов.
Дорогая Китти!
Нам сейчас вовсе не до розыгрышей (видишь дату?), скорее наоборот.
Сегодня я опять убедилась в правильности пословицы: "Приходит беда, отворяй
ворота".
Во-первых, у нашего неутомимого оптимиста, господина Кляймана,
случилось вчера желудочное кровотечение, и теперь он должен минимум три
недели оставаться в постели. Не рассказывала ли я тебе, что такие
кровотечения происходят с ним часто, и против них нет лекарства. Во-вторых,
у Беп грипп. В третьих, господин Фоскейл на следующей неделе ложится в
больницу. Вероятно, у него язва желудка, и предстоит операция. А в
четвертых, клиенты фирмы "Опекта" из Франкфурта приехали на переговоры. Папа
все до мелочей обсудил накануне с Кляйманом, а теперь вместо него надо
срочно подготовить Куглера. Господа из Франкфурта прибыли, и папа волнуется
чрезвычайно. "Ах, если бы я мог спуститься вниз", - повторял он.
"Так ложись на пол, и ты услышишь все, о чем говорят в директорском
кабинете". Папино лицо просветлело, и вчера в пол одиннадцатого утра он с
Марго (два уха лучше одного) улеглись на пол. Обсуждение, однако, утром еще
не закончилось, а днем папа был не в состоянии продолжать "прослушивание":
его буквально скрючило от непривычной и неудобной позы. В половине третьего
я заняла его места, Марго присоединилась ко мне. Переговоры были длинными и
скучными, в результате я заснула на твердом и холодном линолеуме. Марго
боялась до меня дотронуться, тем более, позвать: вдруг услышат внизу. Через
полчаса я проснулась в испуге, и оказалось, что ровным счетом ничего не
помню. К счастью, Марго слушала лучше.
Анна.
Дорогая Китти!
Ах, мой список грехов пополнился чем-то ужасным. Вчера вечером я лежала
в постели и ждала папу, чтобы вместе помолиться и пожелать друг другу
спокойной ночи. Но тут в комнату зашла мама, села на мою кровать и робко
предложила: "Анна, давай помолимся вместе. Папа пока не может прийти". Я
ответила: "Нет, мама". Она поднялась, постояла немного, потом медленно пошла
к двери. Но вдруг повернулась ко мне с выражением страдания на лице и
сказала: "Я не могу сердиться на тебя. Насильно любить не заставишь".
Я осталась в постели, и подумала, что поступила жестоко, оттолкнув ее
так грубо. Но иначе ответить я не могла. Не умею притворяться и не хочу
молиться с ней вместе. Да из этого ничего и не вышло бы. Мне было жалко
маму, даже очень: впервые я заметила, что мое холодное отношение ей
небезразлично. Я видела, какое грустное у нее было лицо, когда она сказала,
что насильно любить не заставишь. Горькая правда в том, что она сама меня
оттолкнула, и я тоже не ощущаю ее любви ко мне. Ее бестактные замечания,
шутки, совершенно не воспринимаемые мной... Каждый раз у меня сжимается
сердце от ее жестоких слов, а сегодня ей стало больно из-за моей холодности.
Пол ночи она плакала и почти не спала. Папа теперь не смотрит на меня,
а если я случайно ловлю его взгляд, то читаю в нем: "Как ты могла быть такой
бессердечной и причинить маме страдания!".
Теперь все ждут от меня извинений, но их не будет. То, что я сказала
маме, она бы и рано или поздно узнала. Всем кажется, что я бесчувственна к
слезам мамы и взгляду папы, да так оно и есть. Наконец, они поймут, как
трудно мне приходится из-за их непонимания. Маму, конечно, жалко, она просто
не знает, как теперь обращаться со мной. Но я не отступлю: буду продолжать
молчать и оставаться холодной. И всегда говорить только правду, потому что
чем дольше ее скрываешь, тем труднее потом высказать.
Анна.
Дорогая Китти!
Весь дом гремит из-за ссоры. Мама и я, ван Даан и папа, мама и мадам --
все злятся друг на друга. Ничего не скажешь -- весело! А вечный список
Анниных грехов очередной раз вынесен на обсуждение.
В прошлую субботу контору снова посетили господа из-за границы. Они
просидели до шести часов, а мы наверху и пошевелиться не смели. Ведь в
директорском кабинете сверху слышно любое движение. Я буквально больна от
этого бесконечного сидения!
Господина Фоскейла положили в больницу, а господин Кляйман снова
работает, его желудочное кровотечение в этот раз удалось быстро остановить.
Он рассказал, что немецкая регистратура уничтожена благодаря содействию
пожарных: те не только остановили огонь, но и залили все водой. Вот молодцы!
Отель "Картольн" уничтожен: два английских самолета сбросили бомбы как раз
на жилище офицеров. Целая часть улицы сгорела дотла. Бомбардировки немецких
городов усиливаются с каждым днем. По ночам очень неспокойно, от недосыпа у
меня появились черные круги под глазами.
С едой у нас перебои. На завтрак сухарики и заменитель кофе. На обед
уже две недели поочередно - шпинат или салат. Картофелины в двадцать
сантиметров длиной отдают гнилью. Пожалуйста, приезжайте к нам в Убежище,
если хотите похудеть! Верхние просто заходятся в жалобах, мы еще как-то
держимся.
Все мужчины, которые воевали в 1940 году или были призваны, теперь
отправлены на работы в лагеря. Это, несомненно, предосторожность на случай
высадки союзников!
Анна.
Дорогая Китти!
У Дюсселя день рождения. Он все твердил заранее, что отмечать его не
собирается, но увидев Мип с большой сумкой, наполненной свертками,
возбудился, как ребенок. Его ненаглядная Лотта передала в подарок яйца,
масло, печенье, лимонад, хлеб, коньяк, кекс, цветы, апельсины, шоколад,
книги и почтовую бумагу. Он расставил все подарки на столике и не прикасался
бы к ним три дня, если бы это было в его воле. Старый болван!
Только не подумай, что он голодает: в его шкафу мы обнаружили хлеб,
сыр, джем и яйца. Подумать только, мы его спасли, приютили, приняли со всей
любовью, а он за нашими спинами набивает живот. А ведь мы все делили с ним!
А что еще хуже: так же мелочно он ведет себя с Кляйманом, Фоскейлом и Беп --
и им от него не перепадает ни крошки. Апельсины, которые так нужны Кляйману
для поправки здоровья, Дюссель считает куда важнее для собственного желудка.
Сегодня ночью я четыре раза начинала собирать вещи, так ужасно палили.
Сегодня я для таких случаев заранее вложила в чемоданчик самое необходимое.
Вот только вопрос: куда нам бежать?
Вся Голландия искупает вину за забастовки рабочих. Введено осадное
положение, и каждого лишили одного талона на масло. Наказывают нас, словно
маленьких детей!
Сегодня я вымыла маме голову, что здесь совсем не просто. Во-первых,
кончился шампунь, а зеленое мыло ужасно клейкое. Во-вторых, хорошо расчесать
волосы невозможно: в семейной расческе осталось не больше десяти зубьев.
Анна.
Дорогая Китти!
Когда я думаю о нашей жизни здесь, то каждый раз прихожу к выводу, что
по сравнению с другими евреями мы живем здесь, как в раю. Но, наверно,
вернувшись потом к нашей обычной жизни, мы с удивлением будем вспоминать,
как мы здесь опустились -- мы, в прошлом такие правильные и аккуратные. А
сейчас наши манеры никуда не годятся. Например, клеенка на столе ни разу не
менялась, и от частого употребления выглядит, конечно, не лучшим образом. Я,
как могу, пытаюсь привести ее в порядок, но тряпка - новая в момент нашего
прихода сюда -- уже превратилась в сплошную дырку. Так что, как ни три --
толку мало. Ван Дааны всю зиму спят на фланелевой простыне, которую здесь не
постираешь: стирального порошка едва хватает, да он никуда и не годится.
Папа ходит в поношенных брюках, а его галстук совсем истрепался. Мамин
корсет сегодня буквально развалился от старости, и его уже не починишь.
Марго носит лифчики на два размера меньше, чем следует, и у нее с мамой три
зимние рубашки на двоих. А мои стали совсем малы: даже до живота не достают.
Казалось бы, это не так важно. И все же я иногда не могу себе представить:
как мы, у которых все пришло в негодность -- от моих трусов до папиной
кисточки для бритья -- снова будем жить, как жили раньше?
Анна.
Дорогая Китти!
Вот что думают о войне жители Убежища.
Господин Ван Даан.
Этот всеми глубокоуважаемый господин прекрасно разбирается в политике.
И он предсказывает, что сидеть нам здесь до конца 43 года. Вот как долго еще
придется терпеть. Но кто может поручиться, что война, которая всем приносит
только горе и разрушение, к тому времени кончится? И как можно быть
уверенным, что с нами и другими подобными нам затворниками за это время
ничего не случится? Никто! И поэтому мы всегда в напряжении: от ожидания и
надежд, но также страха. Мы боимся звуков, как с улицы, так и в доме, боимся
выстрелов и сообщений в газете. Кто знает, может, и нашим покровителям не
сегодня-завтра придется укрыться.
"Укрыться" стало привычным словом и для многих вынужденной мерой.
Наверно, по отношению ко всему населению их не так много. Но думаю, что
после войны мы будем удивлены, что столько евреев, а также христиан жили в
подполье. И что у многих были фальшивые документы.
Госпожа Ван Даан.
Когда эта прекрасная (как кажется ей самой) дама узнала, что достать
поддельный паспорт не так трудно, как прежде, она предложила оформить один
на нас всех. Как будто это проще простого, и деньги растут на спинах папы и
господина ван Даана. Высказывания мадам часто выводят ее Путти из себя. И не
удивительно: стоит послушать высказывания Керли: "После войны я приму
крещение", а уже через день: "Я всегда мечтала жить в Иерусалиме, только
среди евреев я чувствую себя дома!".
Пим.
Настоящий оптимист, и его оптимизм всегда обоснованный.
Господин Дюссель.
Обычно несет всякую чушь, а возразить его светлости не имеет право
никто. Такова позиция Альфреда Дюсселя: он держит речь, а другие должны
помалкивать. И уж точно Анна Франк.
Мнение остальных обитателей Убежища о ходе войны не интересно. Лишь
вышеупомянутые четверо разбираются в политике, а по правде, только двое. Но
госпожа ван Даан и Дюссель тоже причисляют себя к таковым.
Анна.
Дорогая Кит!
Я оказалась случайной свидетельницей воздушного боя между немецким и
английским самолетами. К сожалению, английский самолет загорелся, и летчики
прыгнули с парашютом. Наш молочник как раз увидел их на обочине -- четырех
канадцев, один из которых бегло говорил на голландском. Тот попросил у него
сигарету и сказал, что команда состояла из шести человек. Пилот сгорел, а
что с пятым -- неизвестно. Четверых уцелевших (без единой царапины!) забрала
зеленая полиция. Можно только восхищаться их спокойствием и силой духа после
пережитого!
Хотя довольно жарко, мы должны через день включать камины, чтобы сжечь
наш мусор. Выбрасывать его в баки конторы строжайше запрещено, не то
работники архива могут что-то заподозрить, и такой незначительный просчет
выдаст нас всех.
Все студенты должны подписать заявление о том, что они симпатизируют
немцам и одобряют новый порядок. Восемьдесят процентов отказались пойти
против совести и, следовательно, не подписали. Это не осталось без
последствий, и теперь всех неподписавших отправляют на работу в Германию.
Так скоро в Голландии и молодежи не останется!
Из-за сильной стрельбы мама в последнюю ночь закрыла окно, а я
забралась в постель к Пиму. Вдруг мы слышим, как наверху мадам выпрыгнула из
постели -- уж не Муши ли ее укусил! Сразу за этим последовал удар такой
силы, что казалось: бомба взорвалась рядом с моей кроватью. Я закричала:
"Свет! Включите свет!".
Папа зажег лампу. Я ожидала, по крайней мере, пожара в доме, но у нас
все было спокойно. Тогда мы поспешили наверх: узнать, что же там случилось.
Ван Дааны сидели у окна и смотрели на зарево. Господин ван Даан утверждал,
что горит совсем близко, а госпожа думала, что огонь захватил и наш дом. Она
вся тряслась и вскакивала от каждого удара. Дюссель спокойно курил сигарету
наверху, а мы спустились и снова залезли в свои постели. Не прошло и
пятнадцати минут, как стрельба возобновилась. Мадам бросилась в комнату
Дюсселя в поисках защиты, которую ей, по-видимому, не мог дать ее
благоверный. Дюссель встретил ее словами: "Добро пожаловать, дитя, в мою
кровать!" Как мы хохотали... И наш страх совсем исчез.
трогательно соглашается с Бефербруком. Поэтому мы решили, что она должна
выйти за него замуж. Наше предложение весьма польстило мадам, и с тех пор мы
называем ее миссис Бефербрук.
На склад скоро придет новый подмастерье, старого посылают в Германию.
Это очень грустно, но для нас оборачивается хорошей стороной, поскольку
новый работник не знаком с планировкой дома. Очень мы опасаемся этих
подмастерье.
Ганди снова начал есть.
Черный рынок процветает. Мы бы обжирались до отвала, если бы у нас были
деньги на все, что там продается. Бакалейщик, доставляющий нам картошку,
закупает ее у комитета сопротивления и доставляет всегда, когда в конторе
только свои: о нас ему известно.
Дышать у нас сейчас нечем, все кашляют и чихают, потому что внизу
перемалывают перец. Каждый, кто приходит наверх, приветствует нас
покашливанием. Госпожа ван Даан твердит, что ни за что не спустится вниз: ей
станет плохо, если она вдохнет "еще больше перца".
Что-то мне папино предприятие не нравится: лишь перец да специи. Должно
быть и что-то вкусненькое, например сладости.
Сегодня утром у нас опять разразилась словесная гроза -- иначе не
назовешь упреки и порицания, исходящие от "благопристойных ван Даанов" и
направленные на "недостойную Анну". Настоящая буря!
Анна.
Дорогая Китти!
Вчера вечером у нас случилось короткое замыкание, а на улице стреляют
непрерывно. К этому, да еще к воздушным налетам никак не могу привыкнуть, и
каждый раз ищу защиты в постели у папы. Наверно, думаешь, что я совсем
ребенок, но попробовала бы ты испытать это сама: за грохотом канонады не
слышно собственного голоса. Наша фаталистка миссис Бефербрук чуть не
расплакалась и все шептала: "О, как ужасно громко они стреляют". Лучше бы
просто призналась, что ей страшно.
При свете свечей все кажется не так жутко, как в темноте. Я дрожала,
словно в лихорадке и умоляла папу зажечь свечку. Но он оставался неумолимым,
и мы продолжали сидеть без света. Тут раздался треск пулеметов, это в десять
раз ужаснее, чем зенитки. Тогда мама вскочила с постели и к неудовольствию
Пима зажгла большую свечу. В ответ на его ворчание она сказала: "Ты
считаешь, что Анна - бывалый солдат? И достаточно об этом!"
Рассказывала ли я о других страхах госпожи ван Даан? Поскольку я даю
тебе полный отчет о наших приключениях в Убежище, ты должна знать и о них.
Недавно ночью госпоже послышался подозрительный шум наверху. Она, конечно,
решила, что это воры, и казалось, даже различала их громкое топанье. В
испуге она разбудила мужа. Почему-то именно в этот момент воры исчезли, и
единственные звуки, которые услышал господин ван Даан, было испуганное
биение сердца фаталистки. "О, Путти (домашнее прозвище ван Даана)! Они,
конечно, стащили колбасу и фасоль. А Петер? Он все еще у себя в постели?"
"Ну, уж Петера они точно не украли, спи, пожалуйста, и не нервничай
понапрасну!". Но мадам так и не сомкнула глаз.
А несколько дней спустя все верхнее семейство было разбужено
таинственным шумом. Петер поднялся с фонарем на мансарду, и что обнаружил
там? Полчище больших крыс! Ясно, какие воры нас посещают! Теперь, чтобы по
ночам избавиться от непрошеных гостей, мы укладываем Муши спать на чердаке.
Несколько дней назад Петер поднялся вечером на мансарду за старыми
газетами. Для опоры он машинально ухватился рукой за край люка. И... от боли
и испуга чуть не свалился с лестницы. Оказывается, он положил руку на
большую крысу, а она его укусила. В окровавленной пижаме, бледный, как
платок, на дрожащих ногах он вернулся в гостиную. Да, не очень приятно
погладить крысу, а потом быть укушенным ею. Вот наваждение!
Анна.
Дорогая Китти!
Представь себе: мама Франк -- защитница детских прав! Если завязывается
спор о дополнительной порции масла для юного поколения Убежища и вообще о
всевозможных проблемах молодежи, то мама всегда на нашей стороне и обычно
добивается своего, хотя частенько после основательных ссор.
Банка консервированного языка испортилась. Пир на весь мир для Муши и
Моффи.
Ты еще не знаешь, кто такой Моффи, а он всегда жил в конторе, еще до
нашего ухода в Убежище и охранял склад от крыс. А его "политическую" кличку
объяснить легко (7). Раньше на фирме "Гиз и К " обитали два кота: один на
складе, другой на чердаке. Если они встречались, то без драки не обходилось.
Складской кот всегда нападал первым, зато чердачный неизменно побеждал. Как
в политике. В итоге первого стали называть Немец или Моффи, а второго
Англичанин или Томми. Томми потом куда-то отдали, а Моффи остался и
развлекает нас, когда мы спускаемся в контору.
Последнее время мы ели так много коричневой и белой фасоли, что я ее
больше видеть не могу. При одной мысли тошнит. Хлеб по вечерам отменили.
Папа сейчас признался, что он не в настроении. Смотрит очень грустно,
так жалко его!
Я просто помешана на книге "Стук в дверь" Инны Будир-Баккер. Прекрасный
семейный роман, только историческая обстановка, война, женская эмансипация
описаны не очень хорошо. Но должна признаться, это все меня мало интересует.
Ужасные налеты на Германию. Господин ван Даан не в духе. Причина:
сигареты кончаются.
Дискуссия на тему -- съедать или нет запасы консервов -- завершилась
нашей победой.
На меня больше не налезают никакие туфли кроме высоких лыжных ботинок,
но ходить в них дома очень неудобно. Соломенные сандалии за 6.50 я проносила
всего неделю, и они совсем развалились. Может, Мип удастся достать что-то на
черном рынке.
Мне надо подстричь папины волосы. Пим уверяет, что после войны ни за
что не пойдет к другому парикмахеру, так он доволен моей работой. Вот только
я часто прихватываю его ухо!
Анна.
Милая Китти,
Турция вступила в войну. Все полны надежд. Ждем сообщений по радио.
Дорогая Китти!
Уже спустя час на смену нашей радости пришло разочарование. Турция,
оказывается, не вступила в войну. Министр сказал лишь, что пора выйти из
нейтралитета. А продавец газет на площади Дам кричал вовсю: "Турция на
стороне Англии!". Газеты, конечно, так и хватали у него из рук. Так этот
радостный слух дошел и до нас.
Банкноты в тысячу гульденов объявили недействительными. Это большой
удар для спекулянтов, нелегальных торговцев, а также тех, что скрывается.
Для размена тысячной купюры необходимо предъявить объяснение: как она попала
в твои руки. Эти купюры можно использовать только для уплаты налогов, и то -
лишь до конца недели. А со следующей недели аннулируются и банкноты в
пятьсот гульденов. У "Гиз и К " скопилось полно больших купюр с черного
рынка, а налоги фирма давно уплатила вперед.
Для Дюсселя приобрели ручную бормашину, кажется, всем нам скоро
предстоит серьезное обследование.
Дюссель совершенно безобразным образом игнорирует правила Убежища. Он
посылает письма не только своей жене, но и ведет в свое удовольствие
переписку с разными другими людьми. И при этом просит Марго исправлять его
ошибки в голландском языке. Папа устроил Дюсселю строгий нагоняй и запретил
Марго помогать ему. Кажется, переписка действительно прекратилась.
По радио передали разговор "фюрера всех немцев" с обычными солдатами.
Очень грустно было это слышать. Вопросы и ответы звучали примерно так.
- Мое имя Генрих Шеппель.
- Где был ранен?
- Под Сталинградом?
- Какое ранение?
- Отмороженные ноги и перелом левой руки.
Вот такой марионеточный спектакль по радио. Казалось, солдаты гордились
своими ранами: чем серьезнее, тем лучше. Один - из-за того, что имел честь
пожать руку вождю, не мог от умиления не произнести ни слова. Пусть будет
рад, что сохранил свои руки!
Я случайно уронила мыло Дюсселя и потом еще наступила на него.
Попросила папу выплатить Дюсселю компенсацию, тот может позволить себе
покупку мыла только раз в месяц.
Анна.
Дорогая Китти!
Вчера вечером мы с мамой, папой и Марго уютно сидели вместе, как вдруг
вошел Петер и что-то прошептал папе на ухо. Мне удалось различить "упала
бочка на складе" и "кто-то возится за наружной дверью".
Марго, хоть и расслышала то же самое, пыталась меня успокоить: я
испугалась безумно, и вероятно, побледнела, как мел. И вот мы втроем страшно
нервничали в то время, как папа спустился с Петером вниз. Не прошло и двух
минут, как к нам присоединилась госпожа ван Даан, которая до этого слушала
внизу последние известия. Пим наказал ей выключить радио и как можно тише
подняться наверх. А как пройти тихо по нашей скрипучей лестнице? Еще пять
долгих минут, и явились Петер и Пим, белые от волнения: они, оказывается,
все это время просидели под лестницей, но так больше ничего и не услышали.
Вдруг послышались два громких удара: как будто кто-то в доме хлопнул дверью.
Пим мгновенно взбежал наверх, а Петер предупредил Дюсселя, и тот после
долгой возни и канители, наконец, присоединился к нам. Все мы на цыпочках
отправились на этаж выше, к комнате ван Даанов. Господин лежал в постели с
простудой, и мы, выстроившись у его ложа, рассказали шепотом о наших
опасениях. Каждый раз, когда больной кашлял, мне и госпоже ван Даан
казалось, что мы умираем от страха. Наконец, кто-то сообразил дать больному
кодеин, и кашель немедленно прекратился.
Снова ожидание, но ничто не нарушало тишины. Очевидно, воры
рассчитывали, что дома никого нет, и услышав наши шаги, сбежали. Как назло,
мы оставили радио включенным на английской волне и стулья вокруг него.
Теперь, если дежурные противовоздушной обороны заметят, что дверь взломана и
вызовут полицию, неизвестно, чем это обернется для нас. И вот господин ван
Даан встал с постели, натянул брюки, пиджак и шляпу и осторожно спустился
вниз вслед за отцом, к ним присоединился и Петер. На всякий случай они
вооружились тяжелым молотком. Дамы (включая меня и Марго) остались ждать
наверху в томительном напряжении. Через пять минут мужчины вернулись вниз и
сообщили, что в доме все спокойно. Все же решили из осторожности не включать
краны и не спускать воду в туалете. А всем от волнения, разумеется, срочно
туда потребовалось, можешь себе представить запах, оставшийся после наших
посещений.
Беда приходит обычно не одна. Вот и сейчас так. Во-первых, часы с башни
Вестерторен перестали бить, а это нас всегда так успокаивало. Во-вторых,
господин Фоскейл ушел накануне раньше обычного, и мы не знали, передал ли он
ключ Беп и не забыл ли закрыть дверь на замок.
Но несмотря на все сомнения, мы волновались уже меньше, ведь с четверти
девятого (когда воры дали о себе знать) до половины одиннадцатого все было
тихо. Мы вдруг сообразили, что вряд ли вор ранним вечером, когда еще светло
и на улице есть прохожие, стал бы пытаться взломать дверь. Очевидно, шум
донесся из соседнего склада, где еще велись работы. А из-за тонких стен и
наших страхов мы вообразили себе всякие ужасы.
Все пошли спать, но сон не приходил. Мама, папа и господин Дюссель так
и не сомкнули глаз, а я, если и спала, то совсем чуть-чуть. Сегодня утром
мужчины спустились вниз, чтобы проверить входную дверь. Она была на замке,
все в порядке!
Но происшедшее оставило тяжелый след. Мы, разумеется, рассказали обо
всем в ярких красках всем нашим помощникам из конторы. Хорошо смеяться,
когда все позади! Только Беп понимает нас по-настоящему.
Анна.
P.S. Туалет оказался забитым, папе пришлось палкой проталкивать его
содержимое, включая рецепты консервов из клубнике (используемые нами в
качестве туалетной бумаги). Палку он потом сжег.
Дорогая Китти!
Стенографические курсы мы закончили и теперь упражняемся на скорость.
Какие мы все-таки молодцы! Снова расскажу о том, как я тут убиваю время,
иными словами, стараюсь, чтобы дни прошли как можно скорее, и приблизился
конец нашему подпольному существованию. Я обожаю мифы, особенно древние
римские и греческие. Все считают это минутным увлечением, не может же
девочка моего возраста всерьез интересоваться богами. Что ж, так я буду
первой!
Господин ван Даан простужен, точнее, у него слегка побаливает горло. Но
он поднял вокруг этого гигантскую суматоху: полоскание ромашковым настоем,
компрессы, смазывания, прогревания и плохое настроение в придачу!
Раутер или какой-то другой высокопоставленный фашист заявил: "Все евреи
должны до первого июня покинуть страны, находящиеся под властью Германии. Со
2 апреля по 1 мая утрехтская провинция будет полностью санирована (словно мы
какие-то тараканы...), а с 1 мая по 1 июня - северная и южная провинции".
Как больной и ненужный скот, людей гонят к месту убоя. Не буду продолжать,
мысли об этом вызывают лишь кошмары.
Но есть и хорошая новость: немецкую контору по найму рабочей силы
подожгли борцы сопротивления. А несколько дней после этого - и регистратуру.
Они переоделись в немецкую полицейскую форму, обезвредили охрану и
уничтожили кучу важных документов.
Дорогая Китти!
Нам сейчас вовсе не до розыгрышей (видишь дату?), скорее наоборот.
Сегодня я опять убедилась в правильности пословицы: "Приходит беда, отворяй
ворота".
Во-первых, у нашего неутомимого оптимиста, господина Кляймана,
случилось вчера желудочное кровотечение, и теперь он должен минимум три
недели оставаться в постели. Не рассказывала ли я тебе, что такие
кровотечения происходят с ним часто, и против них нет лекарства. Во-вторых,
у Беп грипп. В третьих, господин Фоскейл на следующей неделе ложится в
больницу. Вероятно, у него язва желудка, и предстоит операция. А в
четвертых, клиенты фирмы "Опекта" из Франкфурта приехали на переговоры. Папа
все до мелочей обсудил накануне с Кляйманом, а теперь вместо него надо
срочно подготовить Куглера. Господа из Франкфурта прибыли, и папа волнуется
чрезвычайно. "Ах, если бы я мог спуститься вниз", - повторял он.
"Так ложись на пол, и ты услышишь все, о чем говорят в директорском
кабинете". Папино лицо просветлело, и вчера в пол одиннадцатого утра он с
Марго (два уха лучше одного) улеглись на пол. Обсуждение, однако, утром еще
не закончилось, а днем папа был не в состоянии продолжать "прослушивание":
его буквально скрючило от непривычной и неудобной позы. В половине третьего
я заняла его места, Марго присоединилась ко мне. Переговоры были длинными и
скучными, в результате я заснула на твердом и холодном линолеуме. Марго
боялась до меня дотронуться, тем более, позвать: вдруг услышат внизу. Через
полчаса я проснулась в испуге, и оказалось, что ровным счетом ничего не
помню. К счастью, Марго слушала лучше.
Анна.
Дорогая Китти!
Ах, мой список грехов пополнился чем-то ужасным. Вчера вечером я лежала
в постели и ждала папу, чтобы вместе помолиться и пожелать друг другу
спокойной ночи. Но тут в комнату зашла мама, села на мою кровать и робко
предложила: "Анна, давай помолимся вместе. Папа пока не может прийти". Я
ответила: "Нет, мама". Она поднялась, постояла немного, потом медленно пошла
к двери. Но вдруг повернулась ко мне с выражением страдания на лице и
сказала: "Я не могу сердиться на тебя. Насильно любить не заставишь".
Я осталась в постели, и подумала, что поступила жестоко, оттолкнув ее
так грубо. Но иначе ответить я не могла. Не умею притворяться и не хочу
молиться с ней вместе. Да из этого ничего и не вышло бы. Мне было жалко
маму, даже очень: впервые я заметила, что мое холодное отношение ей
небезразлично. Я видела, какое грустное у нее было лицо, когда она сказала,
что насильно любить не заставишь. Горькая правда в том, что она сама меня
оттолкнула, и я тоже не ощущаю ее любви ко мне. Ее бестактные замечания,
шутки, совершенно не воспринимаемые мной... Каждый раз у меня сжимается
сердце от ее жестоких слов, а сегодня ей стало больно из-за моей холодности.
Пол ночи она плакала и почти не спала. Папа теперь не смотрит на меня,
а если я случайно ловлю его взгляд, то читаю в нем: "Как ты могла быть такой
бессердечной и причинить маме страдания!".
Теперь все ждут от меня извинений, но их не будет. То, что я сказала
маме, она бы и рано или поздно узнала. Всем кажется, что я бесчувственна к
слезам мамы и взгляду папы, да так оно и есть. Наконец, они поймут, как
трудно мне приходится из-за их непонимания. Маму, конечно, жалко, она просто
не знает, как теперь обращаться со мной. Но я не отступлю: буду продолжать
молчать и оставаться холодной. И всегда говорить только правду, потому что
чем дольше ее скрываешь, тем труднее потом высказать.
Анна.
Дорогая Китти!
Весь дом гремит из-за ссоры. Мама и я, ван Даан и папа, мама и мадам --
все злятся друг на друга. Ничего не скажешь -- весело! А вечный список
Анниных грехов очередной раз вынесен на обсуждение.
В прошлую субботу контору снова посетили господа из-за границы. Они
просидели до шести часов, а мы наверху и пошевелиться не смели. Ведь в
директорском кабинете сверху слышно любое движение. Я буквально больна от
этого бесконечного сидения!
Господина Фоскейла положили в больницу, а господин Кляйман снова
работает, его желудочное кровотечение в этот раз удалось быстро остановить.
Он рассказал, что немецкая регистратура уничтожена благодаря содействию
пожарных: те не только остановили огонь, но и залили все водой. Вот молодцы!
Отель "Картольн" уничтожен: два английских самолета сбросили бомбы как раз
на жилище офицеров. Целая часть улицы сгорела дотла. Бомбардировки немецких
городов усиливаются с каждым днем. По ночам очень неспокойно, от недосыпа у
меня появились черные круги под глазами.
С едой у нас перебои. На завтрак сухарики и заменитель кофе. На обед
уже две недели поочередно - шпинат или салат. Картофелины в двадцать
сантиметров длиной отдают гнилью. Пожалуйста, приезжайте к нам в Убежище,
если хотите похудеть! Верхние просто заходятся в жалобах, мы еще как-то
держимся.
Все мужчины, которые воевали в 1940 году или были призваны, теперь
отправлены на работы в лагеря. Это, несомненно, предосторожность на случай
высадки союзников!
Анна.
Дорогая Китти!
У Дюсселя день рождения. Он все твердил заранее, что отмечать его не
собирается, но увидев Мип с большой сумкой, наполненной свертками,
возбудился, как ребенок. Его ненаглядная Лотта передала в подарок яйца,
масло, печенье, лимонад, хлеб, коньяк, кекс, цветы, апельсины, шоколад,
книги и почтовую бумагу. Он расставил все подарки на столике и не прикасался
бы к ним три дня, если бы это было в его воле. Старый болван!
Только не подумай, что он голодает: в его шкафу мы обнаружили хлеб,
сыр, джем и яйца. Подумать только, мы его спасли, приютили, приняли со всей
любовью, а он за нашими спинами набивает живот. А ведь мы все делили с ним!
А что еще хуже: так же мелочно он ведет себя с Кляйманом, Фоскейлом и Беп --
и им от него не перепадает ни крошки. Апельсины, которые так нужны Кляйману
для поправки здоровья, Дюссель считает куда важнее для собственного желудка.
Сегодня ночью я четыре раза начинала собирать вещи, так ужасно палили.
Сегодня я для таких случаев заранее вложила в чемоданчик самое необходимое.
Вот только вопрос: куда нам бежать?
Вся Голландия искупает вину за забастовки рабочих. Введено осадное
положение, и каждого лишили одного талона на масло. Наказывают нас, словно
маленьких детей!
Сегодня я вымыла маме голову, что здесь совсем не просто. Во-первых,
кончился шампунь, а зеленое мыло ужасно клейкое. Во-вторых, хорошо расчесать
волосы невозможно: в семейной расческе осталось не больше десяти зубьев.
Анна.
Дорогая Китти!
Когда я думаю о нашей жизни здесь, то каждый раз прихожу к выводу, что
по сравнению с другими евреями мы живем здесь, как в раю. Но, наверно,
вернувшись потом к нашей обычной жизни, мы с удивлением будем вспоминать,
как мы здесь опустились -- мы, в прошлом такие правильные и аккуратные. А
сейчас наши манеры никуда не годятся. Например, клеенка на столе ни разу не
менялась, и от частого употребления выглядит, конечно, не лучшим образом. Я,
как могу, пытаюсь привести ее в порядок, но тряпка - новая в момент нашего
прихода сюда -- уже превратилась в сплошную дырку. Так что, как ни три --
толку мало. Ван Дааны всю зиму спят на фланелевой простыне, которую здесь не
постираешь: стирального порошка едва хватает, да он никуда и не годится.
Папа ходит в поношенных брюках, а его галстук совсем истрепался. Мамин
корсет сегодня буквально развалился от старости, и его уже не починишь.
Марго носит лифчики на два размера меньше, чем следует, и у нее с мамой три
зимние рубашки на двоих. А мои стали совсем малы: даже до живота не достают.
Казалось бы, это не так важно. И все же я иногда не могу себе представить:
как мы, у которых все пришло в негодность -- от моих трусов до папиной
кисточки для бритья -- снова будем жить, как жили раньше?
Анна.
Дорогая Китти!
Вот что думают о войне жители Убежища.
Господин Ван Даан.
Этот всеми глубокоуважаемый господин прекрасно разбирается в политике.
И он предсказывает, что сидеть нам здесь до конца 43 года. Вот как долго еще
придется терпеть. Но кто может поручиться, что война, которая всем приносит
только горе и разрушение, к тому времени кончится? И как можно быть
уверенным, что с нами и другими подобными нам затворниками за это время
ничего не случится? Никто! И поэтому мы всегда в напряжении: от ожидания и
надежд, но также страха. Мы боимся звуков, как с улицы, так и в доме, боимся
выстрелов и сообщений в газете. Кто знает, может, и нашим покровителям не
сегодня-завтра придется укрыться.
"Укрыться" стало привычным словом и для многих вынужденной мерой.
Наверно, по отношению ко всему населению их не так много. Но думаю, что
после войны мы будем удивлены, что столько евреев, а также христиан жили в
подполье. И что у многих были фальшивые документы.
Госпожа Ван Даан.
Когда эта прекрасная (как кажется ей самой) дама узнала, что достать
поддельный паспорт не так трудно, как прежде, она предложила оформить один
на нас всех. Как будто это проще простого, и деньги растут на спинах папы и
господина ван Даана. Высказывания мадам часто выводят ее Путти из себя. И не
удивительно: стоит послушать высказывания Керли: "После войны я приму
крещение", а уже через день: "Я всегда мечтала жить в Иерусалиме, только
среди евреев я чувствую себя дома!".
Пим.
Настоящий оптимист, и его оптимизм всегда обоснованный.
Господин Дюссель.
Обычно несет всякую чушь, а возразить его светлости не имеет право
никто. Такова позиция Альфреда Дюсселя: он держит речь, а другие должны
помалкивать. И уж точно Анна Франк.
Мнение остальных обитателей Убежища о ходе войны не интересно. Лишь
вышеупомянутые четверо разбираются в политике, а по правде, только двое. Но
госпожа ван Даан и Дюссель тоже причисляют себя к таковым.
Анна.
Дорогая Кит!
Я оказалась случайной свидетельницей воздушного боя между немецким и
английским самолетами. К сожалению, английский самолет загорелся, и летчики
прыгнули с парашютом. Наш молочник как раз увидел их на обочине -- четырех
канадцев, один из которых бегло говорил на голландском. Тот попросил у него
сигарету и сказал, что команда состояла из шести человек. Пилот сгорел, а
что с пятым -- неизвестно. Четверых уцелевших (без единой царапины!) забрала
зеленая полиция. Можно только восхищаться их спокойствием и силой духа после
пережитого!
Хотя довольно жарко, мы должны через день включать камины, чтобы сжечь
наш мусор. Выбрасывать его в баки конторы строжайше запрещено, не то
работники архива могут что-то заподозрить, и такой незначительный просчет
выдаст нас всех.
Все студенты должны подписать заявление о том, что они симпатизируют
немцам и одобряют новый порядок. Восемьдесят процентов отказались пойти
против совести и, следовательно, не подписали. Это не осталось без
последствий, и теперь всех неподписавших отправляют на работу в Германию.
Так скоро в Голландии и молодежи не останется!
Из-за сильной стрельбы мама в последнюю ночь закрыла окно, а я
забралась в постель к Пиму. Вдруг мы слышим, как наверху мадам выпрыгнула из
постели -- уж не Муши ли ее укусил! Сразу за этим последовал удар такой
силы, что казалось: бомба взорвалась рядом с моей кроватью. Я закричала:
"Свет! Включите свет!".
Папа зажег лампу. Я ожидала, по крайней мере, пожара в доме, но у нас
все было спокойно. Тогда мы поспешили наверх: узнать, что же там случилось.
Ван Дааны сидели у окна и смотрели на зарево. Господин ван Даан утверждал,
что горит совсем близко, а госпожа думала, что огонь захватил и наш дом. Она
вся тряслась и вскакивала от каждого удара. Дюссель спокойно курил сигарету
наверху, а мы спустились и снова залезли в свои постели. Не прошло и
пятнадцати минут, как стрельба возобновилась. Мадам бросилась в комнату
Дюсселя в поисках защиты, которую ей, по-видимому, не мог дать ее
благоверный. Дюссель встретил ее словами: "Добро пожаловать, дитя, в мою
кровать!" Как мы хохотали... И наш страх совсем исчез.