Страница:
рада за вас - что вы можете довериться друг другу. Ведь тебе не хватает
здесь многого из того, чем человек должен обладать бесспорно и естественно.
С другой стороны, я убеждена, что не смогла бы по-настоящему
подружиться с Петером. Чтобы быть с кем-то откровенной, я должна сначала
близко сойтись с ним и почувствовать, что он меня хорошо понимает, без
лишних слов. А такой человек должен стоять духовно гораздо выше меня, что я
не могу сказать о Петере. А для тебя это, возможно, именно так.
Пожалуйста, не думай, что я чувствую себя обделенной, это не правда. А
вы с Петером только много выиграете от общения друг с другом.
Мой ответ:
Милая Марго,
Ты написала очень хорошее письмо, но оно не успокоило меня до конца.
Между мной и Петером еще совсем нет того доверия, о котором ты пишешь. Но у
темного открытого окна можно сказать друг другу больше, чем при ясном
солнечном свете. И о чувствах легче говорить шепотом, чем разглашать их на
весь мир. Я думаю, что ты привязана к Петеру, как сестра, и не меньше меня
хотела бы помочь ему. Может, ты ему и действительно поможешь, хоть и нет
между вами настоящей дружбы. Я считаю, что откровенность должна исходить с
обеих сторон и думаю, что в этом причина того, что мы с папой так разошлись.
Давай не будем больше говорить об этом, а если ты еще что-то хочешь
сказать, то лучше напиши - мне так объясняться гораздо легче. Ты не знаешь,
как я восхищаюсь тобой и надеюсь хоть что-то перенять от папиной и твоей
доброты -- вы с ним в этом так похожи.
Анна.
Милая Китти,
Вот какой ответ я получила от Марго:
Дорогая Анна,
После твоего вчерашнего письма я все еще подозреваю, что ты во время
своего общения или занятий с Петером испытываешь угрызения совести. Для
этого нет никакой причины. Конечно, где-то есть человек, который заслуживает
мое доверие, но это в любом случае не Петер.
Возможно, ты права в том, что Петер для меня что-то вроде брата, но ...
младшего брата. Наши чувства, подобно щупальцам, тянутся друг друга вслепую,
чтобы, возможно, соприкоснуться когда-то, как брат и сестра. Но если это и
произойдет, то не скоро. Так что, не надо жалеть меня. Лучше радуйся своей
новой дружбе.
Между мной и Петером сейчас как нельзя лучше. И кто знает, Китти,
может, здесь, в Убежище возникнет большая, настоящая любовь. Значит, не так
нелепы были шутки о том, что нам с Петером придется пожениться, если мы
останемся здесь надолго. Но о замужестве с ним я совсем не думаю. Я не знаю,
каким он станет, когда повзрослеет, и достаточно ли мы тогда будем любить
друг друга.
То, что и Петер меня любит, я уже убеждена, какого бы вида не была эта
любовь. Может, он просто нашел во мне хорошего товарища, или я привлекаю
его, как девочка, или он ищет во мне сестру -- не знаю. Когда он сказал, что
я помогаю ему переносить стычки его родителей, я была ужасно рада, и
поверила в нашу дружбу. А вчера спросила его: а что, если бы здесь была
целая дюжина Анн, и все приходили к нему. Он ответил: "Если бы они все были,
как ты, то это ничего". Он всегда очень мил со мной, и думаю, он, в самом
деле, радуется нашим встречам. Французским он, между прочим, занялся усердно
и учит его даже в постели до четверти одиннадцатого.
О, когда я вспоминаю тот субботний вечер, наши слова и голоса, то
впервые довольна собой. Я уверена, что и сейчас сказала бы то же, что тогда,
а такое чувство у меня бывает редко. Он такой красивый, когда смеется, и
еще, когда задумывается. Он вообще очень хороший, добрый и красивый.
По-моему, его ошеломило то, что я оказалась не эдакой легкомысленной Анной,
а таким же мечтательным существом, как он сам, и с не меньшим числом
проблем!
Вчера после мытья посуды я ждала, что он позовет меня наверх. Но он
ничего не сказал. Я ушла к себе, а он спустился вниз, чтобы позвать Дюсселя
слушать радио, потом возился в ванной и, так и не дождавшись Дюсселя, ушел
наверх. Я слышала, как он сначала все ходил по комнате, и довольно рано лег
спать.
Я была очень неспокойной весь вечер, то и дело бежала в ванную, чтобы
сполоснуть лицо холодной водой. То бралась за чтение, то проваливалась в
мечты, смотрела на часы, ждала, ждала, ждала и прислушивалась, что делает
он. Когда я услышала, что он лег, то почувствовала себя бесконечно усталой.
Сегодня вечером мне надо купаться, а что будет завтра? И еще так долго
ждать!
Анна Франк.
Мой ответ Марго:
Милая Марго,
Сейчас самое лучшее для меня -- это ждать. Думаю, что очень скоро между
мной и Петером решится: будет ли все по старому или иначе. Я сама не знаю и
не загадываю. Но в одном уверена: если мы заключим дружбу, я расскажу ему,
что ты тоже очень его любишь и всегда готова ему помочь. Ты, конечно,
против, но меня это не волнует. Что Петер думает о тебе, не знаю, но
обязательно спрошу его об этом. Конечно, плохих мыслей у него не может быть,
наоборот! Зайди спокойно на чердак, когда мы там вдвоем, ты точно не
помешаешь, потому что у нас с ним молчаливый договор: откровенные разговоры
только вечером, в темноте.
Будь сильной. Я тоже стараюсь, хотя это не всегда легко, твое время
придет скорее, чем ты думаешь.
Твоя Анна.
Дорогая Китти,
Практические проблемы более или менее разрешились. Наших поставщиков
карточек освободили из тюрьмы -- к счастью!
Мип со вчерашнего дня снова с нами, но ее супруг заболел: озноб,
температура, в общем, типичные симптомы гриппа. Беп лучше, хотя еще кашляет,
а Кляйману долго придется сидеть дома.
Вчера недалеко от нас сбили самолет. Летчики спаслись, выпрыгнув с
парашютами, а сам самолет упал на школу, где в тот момент не было детей.
Последствия: небольшой пожар и несколько жертв. Немцы пытались еще стрелять
в спускавшихся летчиков, наблюдавшие за этим амстердамцы были в ярости от
такого низкого поступка. Мы, точнее наши дамы, перепугались до смерти. Я не
выношу стрельбу.
Теперь о себе. Когда я вчера пришла к Петеру, то наш разговор каким-то
образом перешел на тему секса. Я уже давно собиралась спросить его о
некоторых вещах -- он много знает. Он был очень удивлен, когда я сказала,
что взрослые ни мне, ни Марго ничего не объяснили. Я много говорила о себе,
Марго, маме и папе и призналась, что в последнее время не решаюсь задавать
интимных вопросов. Петер предложил тогда просветить меня, за что я была
благодарна. Он объяснил, как нужно предохраняться, после чего я решилась
спросить: как мальчики замечают, что они стали взрослыми. Он сказал, что
подумает об этом и расскажет мне вечером. Я передала ему историю Джекки и
сказала, что девочки беспомощны перед сильными парнями. "Ну, меня-то ты
можешь не бояться", - ответил он.
Вечером, когда я пришла, он объяснил мне -- о мальчиках. Я себя
чувствовала немного неловко, но все же хорошо, что мы поговорили об этом. Ни
с одним другим мальчиком я не могла бы обсуждать такие интимные вопросы, так
же, как и он -- с другой девочкой. Он снова рассказал мне о предохранении.
А вечером мы с Марго болтали в ванной о Браме и Трейс.
Утром произошел неприятный эпизод. После завтрака Петер жестом позвал
меня наверх. "Ты, однако, сыграла со мной злую шутку, - сказал он, - я
слышал, как ты вчера секретничала с Марго. Почему бы не развлечь ее тем, что
ты узнала от Петера!".
Я была потрясена и всеми силами попыталась убедить его, что он
заблуждается. Его можно понять: откровенность далась ему, конечно, нелегко,
а теперь он решил, что я ею так воспользовалась...
"О нет, Петер, - сказала я, -- так низко я бы никогда не поступила. Я
пообещала молчать об этом и сдержу обещание. Притворяться, разыгрывать
доверие, а потом предавать -- это совсем не смешно, а просто скверно. Я
ничего не рассказала, веришь мне?".
Он убедил меня, что верит, но я должна еще раз поговорить с ним. Целый
день только об этом и думаю. Хорошо хоть, что он сразу выложил, что у него
на душе, представляю, каково было бы терзаться подозрениями и молчать. Милый
Петер!
Теперь я должна и буду все ему рассказывать!
Анна.
Дорогая Китти,
Часто по вечерам я поднимаюсь наверх, чтобы в комнатке Петера вдохнуть
свежего вечернего воздуха. В темноте гораздо легче начинаешь серьезный
разговор, чем когда солнце светит тебе в лицо. Уютно сидеть рядом с ним на
стуле и смотреть в окно. Ван Дааны и Дюссель изощрятся в колкостях, когда
видят, что я собираюсь на чердак. Например, "Аннина вторая родина", "Будь
осторожна с мужчинами" или "Вечером в темноте принимать юную даму?". Петеру
на удивление удается сохранять присутствие духа при подобных замечаниях.
Маму, кстати, тоже мучает любопытство, и она непременно спросила бы, о чем
же мы с Петером беседуем, если бы не боялась, что я решительно откажусь
отвечать. Петер уверяет, что взрослые просто нам завидуют, потому что мы
молоды и игнорируем их мнение.
Иногда Петер приходит за мной вниз, но мне тогда всегда неловко: он,
хоть и настроен твердо, но ужасно краснеет и путается в словах. Как я рада,
что почти никогда не краснею: это, по-моему, приносит кучу неудобств.
Очень жаль, что Марго сидит внизу, в то время как я у Петера. Но
поделать с этим ничего нельзя. Конечно, она может подняться к нам наверх, но
непременно почувствует себя лишней -- пятым колесом в телеге.
Все только и говорят, что о нашей внезапной дружбе. Уж не знаю, сколько
раз за столом обсуждались возможные свадьбы в Убежище на тот случай, если
война продлится еще пять лет. Ну, а как мы относимся к этому пустословию?
Нас оно мало трогает, ведь все это чепуха. Неужели мои родители забыли свою
собственную юность? Вероятно, да, поскольку они всегда серьезно воспринимают
наши шутки, и смеются, когда мы серьезны.
Как будет дальше, не знаю, а пока мы не можем наговориться. Но если
между нами все будет хорошо, то говорить не обязательно. Только бы верхние
не мешали! Ко мне они и так относятся с предубеждением. Конечно, мы с
Петером никогда не расскажем, о чем мы говорим. Представь себе, что они
узнают, какие интимные темы мы затрагиваем.
Мне бы очень хотелось спросить Петера, знает ли он, как устроены
девочки. По-моему, у мальчиков все гораздо проще. На фотографиях и
скульптурах обнаженных мужчин можно все хорошо рассмотреть, а у женщин --
нет. У них половые органы (так, кажется, они называются) располагаются между
ног. Я думаю, что он еще никогда не видел девочку вблизи и я, честно говоря,
тоже нет. В самом деле, мальчики устроены проще. Но как же разъяснить ему?
То, что он не имеет ясного представления об этом, я заключила из его слов.
Он говорил что-то о шейке матки, но ведь это находится внутри, а снаружи
совсем не видно. Все-таки жизнь -- штука странная. Когда я была маленькой,
то ничего не знала о внутренних половых губах, ведь и они не заметны. И я
думала, что моча выходит из клитора -- вот смешно! А когда я у мамы
спросила, для чего нужен клитор, она ответила, что не знает. Глупо, как
всегда.
Но вернусь к сути дела. Как же объяснить ему, в конце концов, не имея
наглядного примера? Что ж -- была не была -- попробую сейчас на бумаге!
Если девочка стоит, то спереди у нее что-то разглядеть невозможно.
Между ног находятся своего рода подушечки: мягкие, покрыты волосами и плотно
примыкающие друг к другу, поэтому они закрывают то, что за ними. Но если
сесть то между ними образуется щель и можно увидеть, что внутри красно,
склизко и довольно противно. Сверху между большими половыми губами находится
как бы складочка, похожая на пузырек -- это клитор. Потом следуют малые
половые губы, которые тоже близко прилегают друг к другу, а за ними -- снова
участочек кожи, размером примерно с большой палец руки. В верхней части есть
дырочка, из которой выходит моча.
Ниже только кожа, но, если ее слегка раздвинуть, то увидишь влагалище.
Оно почти не заметно, такая крошечная дырочка. Не могу представить, как в
нее может войти мужчина, и как оттуда рождаются дети. Туда даже непросто
засунуть указательный палец. Вот и весь рассказ, но все это очень важно.
Анна.
Дорогая Китти,
Если ты меняешься, то замечаешь это, когда изменения уже произошли. Я
изменилась совершенно, во всем: в моих воззрениях, взглядах на жизнь,
внешности, мыслях... И могу уверено сказать: в лучшую сторону. Я тебе уже
рассказывала, как труден был для меня переход от беззаботной жизни, в
которой все мной восхищались, в безжалостную действительность с взрослыми и
их упреками. Мама и папа во многом виноваты. Дома они меня баловали, и это
было, конечно, очень приятно. А здесь они не пытались понять меня, и в
ссорах никогда не вставали на мою сторону. Прошло значительное время, пока
мне не стало ясно, что и им здесь непросто ладить с другими. Сейчас я
поняла, сколько мы все - и старые, и молодые - совершили промахов. Самая
большая ошибка папы и мамы по отношению к ван Даанам в том, что они никогда
не говорили с ними открыто, по-дружески, пусть и настоящими друзьями их не
назовешь. Мне бы очень хотелось жить здесь в мире, без ссор и сплетен. С
папой и Марго это нетрудно, а с мамой другое дело, поэтому хорошо, что она
меня нередко ставит на место. Можно заручиться расположением господина ван
Даана, если внимательно слушать его, не возражать и главное ... на все его
шутки и подвохи отвечать новой шуткой. С госпожой ван Даан вполне можно
сладить, если быть с ней откровенной и признавать свои ошибки. Ведь она
прямодушно раскаивается в собственных и весьма многочисленных погрешностях.
Я точно знаю, что уже давно она не так плохо думает обо мне, как в начале. И
это благодаря моей правдивости и отсутствию привычки льстить другим. Будучи
честной, можно многого достичь, сохранив при этом достоинство.
Вчера госпожа ван Даан завела со мной разговор о рисе, который мы
выделили господину Кляйману: "Мы даем, даем и еще раз даем. В конце концов,
я решила: довольно. Господин Кляйман всегда может, если постарается, достать
себе рис. Почему мы должны отдавать все из наших запасов? Ведь нам это
необходимо самим".
"Нет, госпожа, -- ответила я, -- вы не правы. Господин Кляйман,
наверно, и может достать рис, но у него до этого не доходят руки. Мы не
вправе судить наших помощников и должны всегда давать им то, в чем они
нуждаются, и без чего мы сами в данный момент можем обойтись. Мисочка риса в
неделю для нас ничто, нам ее вполне заменят бобы".
Госпожа ван Даан со мной не согласилась, но признала, что можно судить
так, как я.
Впрочем, достаточно об этом. Я не всегда уверена в себе и часто
сомневаюсь, но все еще придет! О да! Особенно сейчас, когда мне так помогает
Петер!
Не знаю, как сильно он меня любит, и дойдет ли между нами когда-то до
поцелуя, Но ни в коем случае не хочу его торопить. С папой я говорила о том,
что в последнее время часто бываю у Петера, и спросила, как он к этому
относится. Конечно, он ответил, что хорошо!
Петеру я с легкостью рассказываю то, в чем раньше никогда бы не
призналась. Например, что у в будущем хочу писать. И хоть не собираюсь стать
писательницей, но всегда буду этим заниматься наряду с моей основной
работой.
Я не богата деньгами или другими ценностями, не красива, не умна и не
талантлива, но я буду счастливой! У меня хороший характер, я люблю людей,
доверяю им и хочу, чтобы они тоже были счастливы!
Твоя верная Анна Франк.
День опять прошел впустую,
Превратившись в тьму ночную.
(Так было несколько неделю назад, но сейчас все иначе. Поскольку я
очень редко сочиняю стихи, то решила эти записать).
Анна.
Дорогая Китти,
Вообще, значительная часть описания нашей жизни в Убежище должна быть
посвящена политике. Поскольку эта тема меня не так уж интересует, я все
откладывала ее в сторону. Но сегодня мое письмо будет об этом.
То, что по вопросам политики существует много суждений естественно, так
же как и то, что в трудные военные времена об этом говорят больше, чем
обычно. Но глупо, что разговоры о политике часто приводят к ссорам! Пусть
заключают пари, смеются, спорят, рассказывают анекдоты, но только не
ругаются, ведь ссоры обычно заканчиваются плохо.
Люди с воли часто приносят ложные вести, но радио нас еще никогда не
обманывало. Настроение Яна, Мип, Кляймана, Беп и Куглера непрерывно меняется
то в одну, то в другую сторону -- в зависимости от политических прогнозов. У
Яна, пожалуй, меньше, чем у других.
Здесь, в Убежище, политическая атмосфера всегда дна и та же. Во время
наших многочисленных дебатов о наступлении, военных бомбардировок,
выступлениях министров слышишь самые разнообразные высказывания!
"Невероятно!" "Боже правый, если они только сейчас начинают, на что же они
рассчитывают?" "Дела идут замечательно, лучше нельзя!"
Оптимисты и пессимисты и, прежде всего, реалисты, не устают высказывать
свои суждения и, как водится, каждый убежден в собственной правоте.
Вот, например, одна дама выражает сомнение в безграничном доверии
принца Бернарда (9) к англичанам, а некий господин нападает на эту даму за
ее насмешливое и скептическое отношение к его любимой нации!
И так с утра до вечера, и что удивительно -- никому не надоедает. Я
нашла одно безотказное средство, которое никогда не подведет. Представь, что
тебя уколют булавкой -- обязательно подскочишь. И с моим средством точно так
же. Начни разговор о политике -- всего один вопрос, слово или предложение -
и вся семья включается, как один!
Как будто не достаточно было сообщений немецкого командования и
английского Би-би-си, так недавно настроили еще канал "Воздушная волна".
Великолепно, конечно, хоть новости часто удручающие. Англичане врут, подобно
немцам, утверждая, что совершают воздушные налеты круглосуточно.
Итак, радио включается в восемь утра, если не раньше, и потом каждый
час до девяти, а то и десяти-одиннадцати вечера. Это подтверждает то, что
наши взрослые -- весьма терпеливые тугодумы (касается лишь некоторых, и я
никого не хочу обидеть). По-моему, одной или двух сводок в день вполне
хватило бы. Но старые гуси ... впрочем, о них я уже высказалась. Слушают все
передачи подряд, а если не сидят перед радио, не едят и не спят, то говорят
о еде, сне и политике. Как бы от такой рутины самой преждевременно не
состариться!
А вот и идеальный пример: речь нашего любимого Уинстона Черчилля.
Воскресенье, девять вечера. Чайник под колпаком стоит на столе, входят
гости. Дюссель усаживается слева от радио, господин ван Даан перед ним,
Петер рядом. Мама с другой стороны от ван Даана, за ней его супруга. Мы с
Марго сзади, Пим за столом. Кажется, я не очень ясно описала, в какой
последовательности мы сидим, но это не так уж важно. Мужчины курят, у Петера
от напряжения слипаются глаза. Мама, одета в длинную ночную рубашку, она и
госпожа вздрагивают от гула самолетов, которые все же летят по направлению к
Эссену, что бы там не говорил Черчилль. Папа потягивает чай, мы с Марго
тесно прижались друг к другу, потому что на наших коленях спит Муши. У Марго
в волосах бигуди, моя пижама слишком короткая. Мирно, спокойно уютно, но я с
волнением ожидаю окончания выступления. А они, кажется, не могут дождаться
конца и дрожат от нетерпения в предвкушении диспута. Словно мышка,
выглядывающая из норки, дразня кошку, они провоцируют друг друга и готовы
спорить до бесконечности.
Анна.
Дорогая Китти,
Я могла бы еще много рассказать на тему политики, но сегодня у меня
много других новостей. Во-первых, мама запретила мне ходить наверх, потому
что считает, что госпожа ван Даан ревнует. Во-вторых, Петер предложил Марго
приходить наверх вместе со мной -- не знаю, из вежливости или он хочет этого
в самом деле.
И что же теперь? Из-за мамы я вынуждена сидеть здесь, в обществе
Дюсселя. Уж не ревнует ли она сама? А папа поддерживает дружбу с Петером и
радуется нашему взаимопониманию. По-моему, Марго тоже любит Петера, но не
считает возможным обсуждать это втроем, ведь о таком предмете можно говорить
лишь с глазу на глаз.
Мама предполагает, что Петер влюблен в меня, и честно говоря, мне бы
хотелось, чтобы это была правда. Тогда мы окажемся на равных позициях, и нам
будет легче друг с другом. Мама говорит, что Петер слишком часто на меня
смотрит. Это верно: мы постоянно обмениваемся взглядами, и я замечаю, что он
любуется моими ямочками на щеках. Но что могу с этим поделать?
Я в очень трудном положении. С мамой мы в конфликте. Папа закрывает
глаза на наше несогласие. Мама очень переживает из-за того, что любит меня,
а я ее - нет и не верю в ее понимание и поддержку.
А Петер... Нет, Петера я не оставлю, он так мил, и я восхищаюсь им.
Между нами может возникнуть что-то особенное. Почему же старики суют нос в
наши дела? К счастью, я привыкла скрывать свои чувства, и поэтому никто не
замечает, как он мне нравится. Скажет ли он, наконец, что-нибудь? Почувствую
ли я прикосновение его щеки, как это было во сне о Петеле? О, Петер и Петель
-- вы слились для меня воедино. Взрослые нас не понимают, им неведомо, что
мы счастливы, когда сидим рядом и молчим. Они не понимают, почему нас так
тянет друг к другу! О, когда же мы преодолеем трудности? И все же хорошо,
что сейчас нам трудно, тем чудеснее будет развязка. Когда он кладет голову
на руки и закрывает глаза, то кажется совсем ребенком. Он такой ласковый,
когда играет с Муши или говорит о нем. Он сильный, когда поднимает мешок с
картошкой или другие тяжести. Он мужественный, когда наблюдает за обстрелом
или пытается в темноте обнаружить вора. А его беспомощность и неловкость
меня только трогают. Я люблю, когда он мне что-то объясняет, и сама всегда
рада ему помочь.
Да, что нам наши мамаши! Только бы он сам не избегал меня.
Папа утверждает, что я кокетка, но это не так -- я тщеславна, не более.
Мне редко приходилось слышать комплименты о моей внешности, кроме как от
Ц.Н. -- тот говорил, что я очень мило смеюсь. А вот вчера Петер сделал мне
комплимент, так что приведу весь наш разговор.
Петер часто просит меня: "Засмейся!". Вчера я спросила его, почему он
этого хочет.
- Потому что тебе это очень идет. У тебя появляются ямочки на щеках,
интересно, откуда они берутся?
- Это у меня с рождения. Единственная моя красота!
- Нет, это совсем не так!
- Почему же? Я знаю, что красавицей меня не назовешь, я никогда ею не
была и не стану.
- Не согласен. По-моему, ты очень симпатичная.
- Неправда.
- Если я тебе говорю, то можешь мне верить!
После этого я, конечно, сказала, что и он очень славно выглядит.
Анна.
Дорогая Китти,
Вчера в своем выступлении по голландскому радио министр Болкенштейн
сказал, что военные воспоминания, дневники и письма приобретут позже большую
ценность. После этого все, конечно, заговорили о моем дневнике. Ведь как
интересно будет опубликовать роман о жизни в Убежище. Уже по одному названию
люди подумают, что это увлекательный детектив.
А если серьезно: что, если лет через десять после войны рассказать, как
мы, евреи, здесь жили, ели, разговаривали? Хотя я тебе и много рассказываю,
это лишь небольшая часть нашей жизни. Например, ты не знаешь, что наши дамы
ужасно боятся бомбежек, и что в воскресенье 350 английских самолетов
сбросили пол миллиона килограмм взрывчатки на Аймюден, дома тогда дрожали,
как трава на ветру. И что всюду свирепствует эпидемия. Чтобы рассказать все,
пришлось бы писать целый день напролет. Люди стоят в очередях за овощами и
другими товарами, врачи не могут навещать больных, потому что их машину тут
же украдут. Взломов и грабежей так много, что невольно спрашиваешь себя --
что же случилось с голландцами. Дети от восьми до одиннадцати лет разбивают
окна в домах и тащат все, что попадается под руку. Никто не решается уйти из
квартиры даже на пять минут, потому что за это время можно лишиться всего.
Ежедневно в газете публикуются объявления с просьбой вернуть за
вознаграждение украденные пишущие машинки, персидские ковры, электрические
часы, ткани. Городские куранты разбирают на части, то же - с
телефонами-автоматами в будках.
Но откуда взяться хорошему настроению в народе, если все голодают,
недельного пайка едва хватает на два дня, и только в кофейном суррогате нет
недостатка. Высадка союзников все откладывается. А между тем мужчин угоняют
в Германию, дети недоедают и болеют, одежда и обувь у всех износилась. Новая
подметка стоит на черном рынке семь с половиной гульденов, а сапожники или
вообще отказываются принимать обувь, или обещают починить ее только четыре
месяца, и за это время туфли часто пропадают.
Одно хорошо: голод и дискриминация усиливают сопротивление против
оккупантов. Служба по распределению продовольствия, полиция, чиновники
разделились на две группы. Одни делают все возможное, чтобы помочь
соотечественникам, другие выдают своих сограждан, из-за чего те попадают в
тюрьмы. К счастью, таких среди голландцев совсем не много.
Анна.
Дорогая Китти,
Подумай только: сейчас еще довольно холодно, а многие уже с месяц сидят
без угля. Вот весело! Но настроение оптимистичное: дела на русском фронте
развиваются блестяще! Не буду подробно писать о политике, но вот главные
новости: русские стоят на границе Польши и Румынии - на Пруте, это близко от
Одессы. Каждый день они ждут чрезвычайного сообщения Сталина.
В Москве ежедневно салют. Хотят ли они этим напомнить, что война еще
здесь многого из того, чем человек должен обладать бесспорно и естественно.
С другой стороны, я убеждена, что не смогла бы по-настоящему
подружиться с Петером. Чтобы быть с кем-то откровенной, я должна сначала
близко сойтись с ним и почувствовать, что он меня хорошо понимает, без
лишних слов. А такой человек должен стоять духовно гораздо выше меня, что я
не могу сказать о Петере. А для тебя это, возможно, именно так.
Пожалуйста, не думай, что я чувствую себя обделенной, это не правда. А
вы с Петером только много выиграете от общения друг с другом.
Мой ответ:
Милая Марго,
Ты написала очень хорошее письмо, но оно не успокоило меня до конца.
Между мной и Петером еще совсем нет того доверия, о котором ты пишешь. Но у
темного открытого окна можно сказать друг другу больше, чем при ясном
солнечном свете. И о чувствах легче говорить шепотом, чем разглашать их на
весь мир. Я думаю, что ты привязана к Петеру, как сестра, и не меньше меня
хотела бы помочь ему. Может, ты ему и действительно поможешь, хоть и нет
между вами настоящей дружбы. Я считаю, что откровенность должна исходить с
обеих сторон и думаю, что в этом причина того, что мы с папой так разошлись.
Давай не будем больше говорить об этом, а если ты еще что-то хочешь
сказать, то лучше напиши - мне так объясняться гораздо легче. Ты не знаешь,
как я восхищаюсь тобой и надеюсь хоть что-то перенять от папиной и твоей
доброты -- вы с ним в этом так похожи.
Анна.
Милая Китти,
Вот какой ответ я получила от Марго:
Дорогая Анна,
После твоего вчерашнего письма я все еще подозреваю, что ты во время
своего общения или занятий с Петером испытываешь угрызения совести. Для
этого нет никакой причины. Конечно, где-то есть человек, который заслуживает
мое доверие, но это в любом случае не Петер.
Возможно, ты права в том, что Петер для меня что-то вроде брата, но ...
младшего брата. Наши чувства, подобно щупальцам, тянутся друг друга вслепую,
чтобы, возможно, соприкоснуться когда-то, как брат и сестра. Но если это и
произойдет, то не скоро. Так что, не надо жалеть меня. Лучше радуйся своей
новой дружбе.
Между мной и Петером сейчас как нельзя лучше. И кто знает, Китти,
может, здесь, в Убежище возникнет большая, настоящая любовь. Значит, не так
нелепы были шутки о том, что нам с Петером придется пожениться, если мы
останемся здесь надолго. Но о замужестве с ним я совсем не думаю. Я не знаю,
каким он станет, когда повзрослеет, и достаточно ли мы тогда будем любить
друг друга.
То, что и Петер меня любит, я уже убеждена, какого бы вида не была эта
любовь. Может, он просто нашел во мне хорошего товарища, или я привлекаю
его, как девочка, или он ищет во мне сестру -- не знаю. Когда он сказал, что
я помогаю ему переносить стычки его родителей, я была ужасно рада, и
поверила в нашу дружбу. А вчера спросила его: а что, если бы здесь была
целая дюжина Анн, и все приходили к нему. Он ответил: "Если бы они все были,
как ты, то это ничего". Он всегда очень мил со мной, и думаю, он, в самом
деле, радуется нашим встречам. Французским он, между прочим, занялся усердно
и учит его даже в постели до четверти одиннадцатого.
О, когда я вспоминаю тот субботний вечер, наши слова и голоса, то
впервые довольна собой. Я уверена, что и сейчас сказала бы то же, что тогда,
а такое чувство у меня бывает редко. Он такой красивый, когда смеется, и
еще, когда задумывается. Он вообще очень хороший, добрый и красивый.
По-моему, его ошеломило то, что я оказалась не эдакой легкомысленной Анной,
а таким же мечтательным существом, как он сам, и с не меньшим числом
проблем!
Вчера после мытья посуды я ждала, что он позовет меня наверх. Но он
ничего не сказал. Я ушла к себе, а он спустился вниз, чтобы позвать Дюсселя
слушать радио, потом возился в ванной и, так и не дождавшись Дюсселя, ушел
наверх. Я слышала, как он сначала все ходил по комнате, и довольно рано лег
спать.
Я была очень неспокойной весь вечер, то и дело бежала в ванную, чтобы
сполоснуть лицо холодной водой. То бралась за чтение, то проваливалась в
мечты, смотрела на часы, ждала, ждала, ждала и прислушивалась, что делает
он. Когда я услышала, что он лег, то почувствовала себя бесконечно усталой.
Сегодня вечером мне надо купаться, а что будет завтра? И еще так долго
ждать!
Анна Франк.
Мой ответ Марго:
Милая Марго,
Сейчас самое лучшее для меня -- это ждать. Думаю, что очень скоро между
мной и Петером решится: будет ли все по старому или иначе. Я сама не знаю и
не загадываю. Но в одном уверена: если мы заключим дружбу, я расскажу ему,
что ты тоже очень его любишь и всегда готова ему помочь. Ты, конечно,
против, но меня это не волнует. Что Петер думает о тебе, не знаю, но
обязательно спрошу его об этом. Конечно, плохих мыслей у него не может быть,
наоборот! Зайди спокойно на чердак, когда мы там вдвоем, ты точно не
помешаешь, потому что у нас с ним молчаливый договор: откровенные разговоры
только вечером, в темноте.
Будь сильной. Я тоже стараюсь, хотя это не всегда легко, твое время
придет скорее, чем ты думаешь.
Твоя Анна.
Дорогая Китти,
Практические проблемы более или менее разрешились. Наших поставщиков
карточек освободили из тюрьмы -- к счастью!
Мип со вчерашнего дня снова с нами, но ее супруг заболел: озноб,
температура, в общем, типичные симптомы гриппа. Беп лучше, хотя еще кашляет,
а Кляйману долго придется сидеть дома.
Вчера недалеко от нас сбили самолет. Летчики спаслись, выпрыгнув с
парашютами, а сам самолет упал на школу, где в тот момент не было детей.
Последствия: небольшой пожар и несколько жертв. Немцы пытались еще стрелять
в спускавшихся летчиков, наблюдавшие за этим амстердамцы были в ярости от
такого низкого поступка. Мы, точнее наши дамы, перепугались до смерти. Я не
выношу стрельбу.
Теперь о себе. Когда я вчера пришла к Петеру, то наш разговор каким-то
образом перешел на тему секса. Я уже давно собиралась спросить его о
некоторых вещах -- он много знает. Он был очень удивлен, когда я сказала,
что взрослые ни мне, ни Марго ничего не объяснили. Я много говорила о себе,
Марго, маме и папе и призналась, что в последнее время не решаюсь задавать
интимных вопросов. Петер предложил тогда просветить меня, за что я была
благодарна. Он объяснил, как нужно предохраняться, после чего я решилась
спросить: как мальчики замечают, что они стали взрослыми. Он сказал, что
подумает об этом и расскажет мне вечером. Я передала ему историю Джекки и
сказала, что девочки беспомощны перед сильными парнями. "Ну, меня-то ты
можешь не бояться", - ответил он.
Вечером, когда я пришла, он объяснил мне -- о мальчиках. Я себя
чувствовала немного неловко, но все же хорошо, что мы поговорили об этом. Ни
с одним другим мальчиком я не могла бы обсуждать такие интимные вопросы, так
же, как и он -- с другой девочкой. Он снова рассказал мне о предохранении.
А вечером мы с Марго болтали в ванной о Браме и Трейс.
Утром произошел неприятный эпизод. После завтрака Петер жестом позвал
меня наверх. "Ты, однако, сыграла со мной злую шутку, - сказал он, - я
слышал, как ты вчера секретничала с Марго. Почему бы не развлечь ее тем, что
ты узнала от Петера!".
Я была потрясена и всеми силами попыталась убедить его, что он
заблуждается. Его можно понять: откровенность далась ему, конечно, нелегко,
а теперь он решил, что я ею так воспользовалась...
"О нет, Петер, - сказала я, -- так низко я бы никогда не поступила. Я
пообещала молчать об этом и сдержу обещание. Притворяться, разыгрывать
доверие, а потом предавать -- это совсем не смешно, а просто скверно. Я
ничего не рассказала, веришь мне?".
Он убедил меня, что верит, но я должна еще раз поговорить с ним. Целый
день только об этом и думаю. Хорошо хоть, что он сразу выложил, что у него
на душе, представляю, каково было бы терзаться подозрениями и молчать. Милый
Петер!
Теперь я должна и буду все ему рассказывать!
Анна.
Дорогая Китти,
Часто по вечерам я поднимаюсь наверх, чтобы в комнатке Петера вдохнуть
свежего вечернего воздуха. В темноте гораздо легче начинаешь серьезный
разговор, чем когда солнце светит тебе в лицо. Уютно сидеть рядом с ним на
стуле и смотреть в окно. Ван Дааны и Дюссель изощрятся в колкостях, когда
видят, что я собираюсь на чердак. Например, "Аннина вторая родина", "Будь
осторожна с мужчинами" или "Вечером в темноте принимать юную даму?". Петеру
на удивление удается сохранять присутствие духа при подобных замечаниях.
Маму, кстати, тоже мучает любопытство, и она непременно спросила бы, о чем
же мы с Петером беседуем, если бы не боялась, что я решительно откажусь
отвечать. Петер уверяет, что взрослые просто нам завидуют, потому что мы
молоды и игнорируем их мнение.
Иногда Петер приходит за мной вниз, но мне тогда всегда неловко: он,
хоть и настроен твердо, но ужасно краснеет и путается в словах. Как я рада,
что почти никогда не краснею: это, по-моему, приносит кучу неудобств.
Очень жаль, что Марго сидит внизу, в то время как я у Петера. Но
поделать с этим ничего нельзя. Конечно, она может подняться к нам наверх, но
непременно почувствует себя лишней -- пятым колесом в телеге.
Все только и говорят, что о нашей внезапной дружбе. Уж не знаю, сколько
раз за столом обсуждались возможные свадьбы в Убежище на тот случай, если
война продлится еще пять лет. Ну, а как мы относимся к этому пустословию?
Нас оно мало трогает, ведь все это чепуха. Неужели мои родители забыли свою
собственную юность? Вероятно, да, поскольку они всегда серьезно воспринимают
наши шутки, и смеются, когда мы серьезны.
Как будет дальше, не знаю, а пока мы не можем наговориться. Но если
между нами все будет хорошо, то говорить не обязательно. Только бы верхние
не мешали! Ко мне они и так относятся с предубеждением. Конечно, мы с
Петером никогда не расскажем, о чем мы говорим. Представь себе, что они
узнают, какие интимные темы мы затрагиваем.
Мне бы очень хотелось спросить Петера, знает ли он, как устроены
девочки. По-моему, у мальчиков все гораздо проще. На фотографиях и
скульптурах обнаженных мужчин можно все хорошо рассмотреть, а у женщин --
нет. У них половые органы (так, кажется, они называются) располагаются между
ног. Я думаю, что он еще никогда не видел девочку вблизи и я, честно говоря,
тоже нет. В самом деле, мальчики устроены проще. Но как же разъяснить ему?
То, что он не имеет ясного представления об этом, я заключила из его слов.
Он говорил что-то о шейке матки, но ведь это находится внутри, а снаружи
совсем не видно. Все-таки жизнь -- штука странная. Когда я была маленькой,
то ничего не знала о внутренних половых губах, ведь и они не заметны. И я
думала, что моча выходит из клитора -- вот смешно! А когда я у мамы
спросила, для чего нужен клитор, она ответила, что не знает. Глупо, как
всегда.
Но вернусь к сути дела. Как же объяснить ему, в конце концов, не имея
наглядного примера? Что ж -- была не была -- попробую сейчас на бумаге!
Если девочка стоит, то спереди у нее что-то разглядеть невозможно.
Между ног находятся своего рода подушечки: мягкие, покрыты волосами и плотно
примыкающие друг к другу, поэтому они закрывают то, что за ними. Но если
сесть то между ними образуется щель и можно увидеть, что внутри красно,
склизко и довольно противно. Сверху между большими половыми губами находится
как бы складочка, похожая на пузырек -- это клитор. Потом следуют малые
половые губы, которые тоже близко прилегают друг к другу, а за ними -- снова
участочек кожи, размером примерно с большой палец руки. В верхней части есть
дырочка, из которой выходит моча.
Ниже только кожа, но, если ее слегка раздвинуть, то увидишь влагалище.
Оно почти не заметно, такая крошечная дырочка. Не могу представить, как в
нее может войти мужчина, и как оттуда рождаются дети. Туда даже непросто
засунуть указательный палец. Вот и весь рассказ, но все это очень важно.
Анна.
Дорогая Китти,
Если ты меняешься, то замечаешь это, когда изменения уже произошли. Я
изменилась совершенно, во всем: в моих воззрениях, взглядах на жизнь,
внешности, мыслях... И могу уверено сказать: в лучшую сторону. Я тебе уже
рассказывала, как труден был для меня переход от беззаботной жизни, в
которой все мной восхищались, в безжалостную действительность с взрослыми и
их упреками. Мама и папа во многом виноваты. Дома они меня баловали, и это
было, конечно, очень приятно. А здесь они не пытались понять меня, и в
ссорах никогда не вставали на мою сторону. Прошло значительное время, пока
мне не стало ясно, что и им здесь непросто ладить с другими. Сейчас я
поняла, сколько мы все - и старые, и молодые - совершили промахов. Самая
большая ошибка папы и мамы по отношению к ван Даанам в том, что они никогда
не говорили с ними открыто, по-дружески, пусть и настоящими друзьями их не
назовешь. Мне бы очень хотелось жить здесь в мире, без ссор и сплетен. С
папой и Марго это нетрудно, а с мамой другое дело, поэтому хорошо, что она
меня нередко ставит на место. Можно заручиться расположением господина ван
Даана, если внимательно слушать его, не возражать и главное ... на все его
шутки и подвохи отвечать новой шуткой. С госпожой ван Даан вполне можно
сладить, если быть с ней откровенной и признавать свои ошибки. Ведь она
прямодушно раскаивается в собственных и весьма многочисленных погрешностях.
Я точно знаю, что уже давно она не так плохо думает обо мне, как в начале. И
это благодаря моей правдивости и отсутствию привычки льстить другим. Будучи
честной, можно многого достичь, сохранив при этом достоинство.
Вчера госпожа ван Даан завела со мной разговор о рисе, который мы
выделили господину Кляйману: "Мы даем, даем и еще раз даем. В конце концов,
я решила: довольно. Господин Кляйман всегда может, если постарается, достать
себе рис. Почему мы должны отдавать все из наших запасов? Ведь нам это
необходимо самим".
"Нет, госпожа, -- ответила я, -- вы не правы. Господин Кляйман,
наверно, и может достать рис, но у него до этого не доходят руки. Мы не
вправе судить наших помощников и должны всегда давать им то, в чем они
нуждаются, и без чего мы сами в данный момент можем обойтись. Мисочка риса в
неделю для нас ничто, нам ее вполне заменят бобы".
Госпожа ван Даан со мной не согласилась, но признала, что можно судить
так, как я.
Впрочем, достаточно об этом. Я не всегда уверена в себе и часто
сомневаюсь, но все еще придет! О да! Особенно сейчас, когда мне так помогает
Петер!
Не знаю, как сильно он меня любит, и дойдет ли между нами когда-то до
поцелуя, Но ни в коем случае не хочу его торопить. С папой я говорила о том,
что в последнее время часто бываю у Петера, и спросила, как он к этому
относится. Конечно, он ответил, что хорошо!
Петеру я с легкостью рассказываю то, в чем раньше никогда бы не
призналась. Например, что у в будущем хочу писать. И хоть не собираюсь стать
писательницей, но всегда буду этим заниматься наряду с моей основной
работой.
Я не богата деньгами или другими ценностями, не красива, не умна и не
талантлива, но я буду счастливой! У меня хороший характер, я люблю людей,
доверяю им и хочу, чтобы они тоже были счастливы!
Твоя верная Анна Франк.
День опять прошел впустую,
Превратившись в тьму ночную.
(Так было несколько неделю назад, но сейчас все иначе. Поскольку я
очень редко сочиняю стихи, то решила эти записать).
Анна.
Дорогая Китти,
Вообще, значительная часть описания нашей жизни в Убежище должна быть
посвящена политике. Поскольку эта тема меня не так уж интересует, я все
откладывала ее в сторону. Но сегодня мое письмо будет об этом.
То, что по вопросам политики существует много суждений естественно, так
же как и то, что в трудные военные времена об этом говорят больше, чем
обычно. Но глупо, что разговоры о политике часто приводят к ссорам! Пусть
заключают пари, смеются, спорят, рассказывают анекдоты, но только не
ругаются, ведь ссоры обычно заканчиваются плохо.
Люди с воли часто приносят ложные вести, но радио нас еще никогда не
обманывало. Настроение Яна, Мип, Кляймана, Беп и Куглера непрерывно меняется
то в одну, то в другую сторону -- в зависимости от политических прогнозов. У
Яна, пожалуй, меньше, чем у других.
Здесь, в Убежище, политическая атмосфера всегда дна и та же. Во время
наших многочисленных дебатов о наступлении, военных бомбардировок,
выступлениях министров слышишь самые разнообразные высказывания!
"Невероятно!" "Боже правый, если они только сейчас начинают, на что же они
рассчитывают?" "Дела идут замечательно, лучше нельзя!"
Оптимисты и пессимисты и, прежде всего, реалисты, не устают высказывать
свои суждения и, как водится, каждый убежден в собственной правоте.
Вот, например, одна дама выражает сомнение в безграничном доверии
принца Бернарда (9) к англичанам, а некий господин нападает на эту даму за
ее насмешливое и скептическое отношение к его любимой нации!
И так с утра до вечера, и что удивительно -- никому не надоедает. Я
нашла одно безотказное средство, которое никогда не подведет. Представь, что
тебя уколют булавкой -- обязательно подскочишь. И с моим средством точно так
же. Начни разговор о политике -- всего один вопрос, слово или предложение -
и вся семья включается, как один!
Как будто не достаточно было сообщений немецкого командования и
английского Би-би-си, так недавно настроили еще канал "Воздушная волна".
Великолепно, конечно, хоть новости часто удручающие. Англичане врут, подобно
немцам, утверждая, что совершают воздушные налеты круглосуточно.
Итак, радио включается в восемь утра, если не раньше, и потом каждый
час до девяти, а то и десяти-одиннадцати вечера. Это подтверждает то, что
наши взрослые -- весьма терпеливые тугодумы (касается лишь некоторых, и я
никого не хочу обидеть). По-моему, одной или двух сводок в день вполне
хватило бы. Но старые гуси ... впрочем, о них я уже высказалась. Слушают все
передачи подряд, а если не сидят перед радио, не едят и не спят, то говорят
о еде, сне и политике. Как бы от такой рутины самой преждевременно не
состариться!
А вот и идеальный пример: речь нашего любимого Уинстона Черчилля.
Воскресенье, девять вечера. Чайник под колпаком стоит на столе, входят
гости. Дюссель усаживается слева от радио, господин ван Даан перед ним,
Петер рядом. Мама с другой стороны от ван Даана, за ней его супруга. Мы с
Марго сзади, Пим за столом. Кажется, я не очень ясно описала, в какой
последовательности мы сидим, но это не так уж важно. Мужчины курят, у Петера
от напряжения слипаются глаза. Мама, одета в длинную ночную рубашку, она и
госпожа вздрагивают от гула самолетов, которые все же летят по направлению к
Эссену, что бы там не говорил Черчилль. Папа потягивает чай, мы с Марго
тесно прижались друг к другу, потому что на наших коленях спит Муши. У Марго
в волосах бигуди, моя пижама слишком короткая. Мирно, спокойно уютно, но я с
волнением ожидаю окончания выступления. А они, кажется, не могут дождаться
конца и дрожат от нетерпения в предвкушении диспута. Словно мышка,
выглядывающая из норки, дразня кошку, они провоцируют друг друга и готовы
спорить до бесконечности.
Анна.
Дорогая Китти,
Я могла бы еще много рассказать на тему политики, но сегодня у меня
много других новостей. Во-первых, мама запретила мне ходить наверх, потому
что считает, что госпожа ван Даан ревнует. Во-вторых, Петер предложил Марго
приходить наверх вместе со мной -- не знаю, из вежливости или он хочет этого
в самом деле.
И что же теперь? Из-за мамы я вынуждена сидеть здесь, в обществе
Дюсселя. Уж не ревнует ли она сама? А папа поддерживает дружбу с Петером и
радуется нашему взаимопониманию. По-моему, Марго тоже любит Петера, но не
считает возможным обсуждать это втроем, ведь о таком предмете можно говорить
лишь с глазу на глаз.
Мама предполагает, что Петер влюблен в меня, и честно говоря, мне бы
хотелось, чтобы это была правда. Тогда мы окажемся на равных позициях, и нам
будет легче друг с другом. Мама говорит, что Петер слишком часто на меня
смотрит. Это верно: мы постоянно обмениваемся взглядами, и я замечаю, что он
любуется моими ямочками на щеках. Но что могу с этим поделать?
Я в очень трудном положении. С мамой мы в конфликте. Папа закрывает
глаза на наше несогласие. Мама очень переживает из-за того, что любит меня,
а я ее - нет и не верю в ее понимание и поддержку.
А Петер... Нет, Петера я не оставлю, он так мил, и я восхищаюсь им.
Между нами может возникнуть что-то особенное. Почему же старики суют нос в
наши дела? К счастью, я привыкла скрывать свои чувства, и поэтому никто не
замечает, как он мне нравится. Скажет ли он, наконец, что-нибудь? Почувствую
ли я прикосновение его щеки, как это было во сне о Петеле? О, Петер и Петель
-- вы слились для меня воедино. Взрослые нас не понимают, им неведомо, что
мы счастливы, когда сидим рядом и молчим. Они не понимают, почему нас так
тянет друг к другу! О, когда же мы преодолеем трудности? И все же хорошо,
что сейчас нам трудно, тем чудеснее будет развязка. Когда он кладет голову
на руки и закрывает глаза, то кажется совсем ребенком. Он такой ласковый,
когда играет с Муши или говорит о нем. Он сильный, когда поднимает мешок с
картошкой или другие тяжести. Он мужественный, когда наблюдает за обстрелом
или пытается в темноте обнаружить вора. А его беспомощность и неловкость
меня только трогают. Я люблю, когда он мне что-то объясняет, и сама всегда
рада ему помочь.
Да, что нам наши мамаши! Только бы он сам не избегал меня.
Папа утверждает, что я кокетка, но это не так -- я тщеславна, не более.
Мне редко приходилось слышать комплименты о моей внешности, кроме как от
Ц.Н. -- тот говорил, что я очень мило смеюсь. А вот вчера Петер сделал мне
комплимент, так что приведу весь наш разговор.
Петер часто просит меня: "Засмейся!". Вчера я спросила его, почему он
этого хочет.
- Потому что тебе это очень идет. У тебя появляются ямочки на щеках,
интересно, откуда они берутся?
- Это у меня с рождения. Единственная моя красота!
- Нет, это совсем не так!
- Почему же? Я знаю, что красавицей меня не назовешь, я никогда ею не
была и не стану.
- Не согласен. По-моему, ты очень симпатичная.
- Неправда.
- Если я тебе говорю, то можешь мне верить!
После этого я, конечно, сказала, что и он очень славно выглядит.
Анна.
Дорогая Китти,
Вчера в своем выступлении по голландскому радио министр Болкенштейн
сказал, что военные воспоминания, дневники и письма приобретут позже большую
ценность. После этого все, конечно, заговорили о моем дневнике. Ведь как
интересно будет опубликовать роман о жизни в Убежище. Уже по одному названию
люди подумают, что это увлекательный детектив.
А если серьезно: что, если лет через десять после войны рассказать, как
мы, евреи, здесь жили, ели, разговаривали? Хотя я тебе и много рассказываю,
это лишь небольшая часть нашей жизни. Например, ты не знаешь, что наши дамы
ужасно боятся бомбежек, и что в воскресенье 350 английских самолетов
сбросили пол миллиона килограмм взрывчатки на Аймюден, дома тогда дрожали,
как трава на ветру. И что всюду свирепствует эпидемия. Чтобы рассказать все,
пришлось бы писать целый день напролет. Люди стоят в очередях за овощами и
другими товарами, врачи не могут навещать больных, потому что их машину тут
же украдут. Взломов и грабежей так много, что невольно спрашиваешь себя --
что же случилось с голландцами. Дети от восьми до одиннадцати лет разбивают
окна в домах и тащат все, что попадается под руку. Никто не решается уйти из
квартиры даже на пять минут, потому что за это время можно лишиться всего.
Ежедневно в газете публикуются объявления с просьбой вернуть за
вознаграждение украденные пишущие машинки, персидские ковры, электрические
часы, ткани. Городские куранты разбирают на части, то же - с
телефонами-автоматами в будках.
Но откуда взяться хорошему настроению в народе, если все голодают,
недельного пайка едва хватает на два дня, и только в кофейном суррогате нет
недостатка. Высадка союзников все откладывается. А между тем мужчин угоняют
в Германию, дети недоедают и болеют, одежда и обувь у всех износилась. Новая
подметка стоит на черном рынке семь с половиной гульденов, а сапожники или
вообще отказываются принимать обувь, или обещают починить ее только четыре
месяца, и за это время туфли часто пропадают.
Одно хорошо: голод и дискриминация усиливают сопротивление против
оккупантов. Служба по распределению продовольствия, полиция, чиновники
разделились на две группы. Одни делают все возможное, чтобы помочь
соотечественникам, другие выдают своих сограждан, из-за чего те попадают в
тюрьмы. К счастью, таких среди голландцев совсем не много.
Анна.
Дорогая Китти,
Подумай только: сейчас еще довольно холодно, а многие уже с месяц сидят
без угля. Вот весело! Но настроение оптимистичное: дела на русском фронте
развиваются блестяще! Не буду подробно писать о политике, но вот главные
новости: русские стоят на границе Польши и Румынии - на Пруте, это близко от
Одессы. Каждый день они ждут чрезвычайного сообщения Сталина.
В Москве ежедневно салют. Хотят ли они этим напомнить, что война еще