Страница:
И ко всему - тихий и свежий воздух вечерней Москвы. Большой город совсем близко, машины тихо урчат, воздух свеж, сегодня особенно. И нечего делать! Это глупо… но действительно бывают моменты, когда мне вся жизнь так осточертела… Я не думаю о самоубийстве, нет. Но иногда я просто изнемогаю. Чего я пойду гулять, один? От одного только вида гуляющей молодежи вся прогулка испорчена. Не то что я не могу оставаться один, но это чувство изоляции, одним словом - комплекс неполноценности. Ибо я изолирован, следовательно, принижен. Я знаю много культурных людей, интеллигентов, порядочных девушек, все это очень хорошо, но этого мало. Не с ними же пойдешь гулять. И этого горького чувства удовлетворения, что ты один - недостаточно. Глупости! Один! Мне хочется чего-то интенсивного, дружбы, любви, но нет НИЧЕГО. Ничего не появляется. Перед моим окном стоит зеленое дерево, через его листья просвечивает кусок голубого неба - вечернего.
И ветер входит в окно, и вместе с ним - городское дыхание и вздохи. А я один.
Надо, в конце концов, устроиться как-нибудь, чтобы вечером пойти в театр. Завтра вечером я позвоню Митиной бабушке, чтобы спросить, приехал ли он, а если он приехал, я ему назначу встречу на 5-ое, если он свободен. Это единственный тип, с которым приятно поговорить по-настоящему. У него свои недостатки, но есть и достоинства, как, например, настоящий ум, замечательные мысли, он очень блестящий, и мне с ним хорошо. Будем говорить о вечерней Франции, будем смеяться, дурака валять, и я забуду о своем одиночестве, пока он не уедет. А тогда я почувствую себя еще более одиноким… Завтра утром примусь за свой натюрморт маслом. Черт подери! Какая это будет видимо дрянь! Мне очень хочется быть писателем и бросить рисование и графику. Но… посмотрим, увидим. У меня все будущее впереди, и оно должно принести с собой кучу неприятностей, но и радостей.
И они у меня будут, обязательно будут. Это точно, как дважды два - четыре. В конце концов, да здравствует жизнь. Я ее знаю не всю, она мне готовит сюрпризы, из них некоторые будут приятными.
Дневник N 7 5 июля 1940 года
Георгий Эфрон Позавчера был у мужа Наталии Алексеевны. Он просмотрел мои рисунки, оценил их по заслугам. Мы с ним вполне сошлись во вкусах по оценке искусства. Он показывал мне и матери много отличных работ. Он меня научил новому (для меня) способу (технике) - технике сухой туши. Он сказал, что я могу когда угодно к нему зайти, и он мне всячески поможет. Так что у меня теперь два хороших консультанта - Оболенская и он. Я вчера сделал натюрморт в масле, а сегодня в карандаше. Конечно, это скучновато, но необходимо. По-моему, моя первая работа маслом вышла совсем неплохо - для начинающего. Вчера позвонил бабушке - Митька приехал, и мы с ним условились встретиться сегодня, в 2 часа дня, у троллейбусной остановки напротив гостиницы "Москва". Я очень рад, что мы с ним повидаемся: сколько рассказать друг другу есть чего! Сегодня придет Муля, но, очевидно, я его не увижу, так как он придет, когда я уйду к Митьке. Вчера Муля предполагал, что сегодня мать и он пойдут в нотариальную контору заключить контракт на комнатушку в Сокольниках, на 3 года. Но хозяйка этой комнаты отложила на завтра. Я всячески агитирую мать не брать этой комнатушки: окраина, 11 метров, нет телефона, нет ванны, грязно, и три остановки трамвая от метро. Мать внесла за эту комнату авансом 800 рублей, а теперь не знает, удастся ли ей выцарапать эти деньги, имеет ли она право сдавать эту комнату (все-таки 3 года там торчать, это немножко множко); 850 рублей - это плата за 8 месяцев проживания в этой комнатушке; мать внесла эти деньги в марте; будет ли хозяйка считать, что мы живем с марта, или с того месяца, когда мы въедем? Все эти вопросы еще не разрешены. Мать тоже не хочет брать этой комнаты, но Муля все время твердит, что ничего другого нельзя достать (за эту цену). Все-таки я все время говорю матери окончательно отказаться от этой комнаты. С марта месяца эта хозяйка нам морочит голову, говоря, что есть комната на Сретенке, потом говоря, что нельзя туда ехать, и водит Мулю за нос. Эта волынка, бесспорно, надоела. В общем, как будто сегодня мать и Муля будут иметь серьезный разговор по этому поводу. Есть еще некая Рябинина, из Гослитиздата, которая говорила, что возможно достать комнату в Москве за скромную плату. Опять-таки, быть может, это только слова? В ближайшее время мы это проверим. Вильмонты всячески советуют не брать этой комнатушки. Но теперь они уехали на дачу и ничего не могут нам искать. Если мать откажется от Сокольников, то мы обратимся к Рябининой - увидим, что стоили ее обещания. Я очень боюсь, что мать все-таки подпишет контракт на эту комнату, и тогда уж ничего не останется, как въехать.
Этот вопрос - с отказом или принятием Сокольнической комнаты - выяснится в ближайшем будущем. Факт тот, что нам осталось жить здесь, на улице Герцена, два (почти два) месяца. После этого куда мы поедем - вопросительный знак. Факт тот, что пока конкретная возможность, хотя еще и не решенная, - комната в Сокольниках. Но я бы все-таки эту комнату не брал: слишком мала (просто смешно мала), нет телефона и ванны, и окраина, да еще вдобавок три остановки трамвая от метро. Я очень хочу не беспокоиться, но у меня ничего не выходит. Лучше об этом не думать. Главное, мама въедет туда, а потом будет жаловаться, что въехала, что Муля "завез", когда от нее и зависит, отказаться от этой комнаты или принять ее.
Впрочем, скоро этот вопрос разрешится, так или иначе. Страшно хотелось бы купить новую самопишущую ручку за 45 рублей, но мать не даст денег на это, так как у меня уже есть несколько самопишущих ручек. Весть из НКВД: бабушку Митьки и Софы запросили о состоянии здоровья ее внуков, очевидно, по запросу Нины Николаевны.
Бабушка тогда спросила, в каком состоянии дело, на что ей ответили, что дело подходит к концу. Это верно. По-моему тоже, дело подходит к концу. В сентябре (27-го) будет год, как арестовали Алю и Милю (Эмилию Литауер). Все еще не купил два учебника - по литературе и упражнения по химии. Попрошу Мулю порыскать, чтобы мне это подыскать. Каждую ночь происходят интенсивные бомбардировки как английской, так и германской территории. Но это все только прелюдия; большая симфония еще не началась. Ясно, что немцы приготавливаются к войне против Англии.
Англии придется вести войну на двух фронтах: на своих островах против Германии и в своих колониях против Италии. Но еще настоящая война против Англии не началась ни на метрополии, ни в ее колониях. Правда, как я уже писал выше, происходят бомбардировки и Англии, и Германии, но Германия все же еще не напала на Англию.
Германский флот приносит огромный ущерб британскому флоту, топя его торговые пароходы и иногда военные суда (как вчера авианосец). Всегда говорят о морской мощи Британской империи, а сейчас этой мощи что-то не очень видно! Конечно, нападение на Англию с воздуха и с моря и высадка там десантных частей - опасная операция, но я уверен, что Германия с этим справится. Пока же она подготавливается. Как скоро начнется "настоящая" война против Англии и ее колоний, неизвестно, и ничего нельзя сказать по этому поводу. Все зависит от скорости германской подготовки для нанесения решающего удара на Англию.
Дневник N 7 6 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера был Муля. После того, как мы все "взвесили", то порешили окончательно отказаться от комнаты. Деньги, внесенные авансом, Муля возьмет обратно (у него есть расписка, что если хозяйка не закрепит эту комнату за нами до 20 мая, то он может взять деньги обратно). Я надеюсь, что Муля не выкинет какой-нибудь штуки, возьмет деньги обратно, и мы будем избавлены от призрака Сокольнической комнаты.
Конечно, вполне возможно, что эта жулябия-хозяйка Сокольничей комнаты не захочет отдать деньги. Но у Мули есть эта бумажка - тогда будет предъявлен иск, придут описывать имущество, так что мы свои деньги получим - и это главное. На днях мать пойдет к Рябининой и узнает уже о предполагаемых комнатных возможностях.
Вчера встретился с Митькой. Он, после двухмесячного лечения кумысом в Башкирии, поправился. Были с ним в "Мороженом"… и ели мороженое. Ходили по букинистам.
Он (так как он ярый библиофил) накупил на 33 рубля книг. Он предполагает после окончания десятилетки поступить в Институт западной литературы. Пока он очень много читает и пополняет свою культуру. Я купил поэму Асеева "Маяковский начинается" и очень этому рад, потому что поэма отличная и книга хорошо издана.
Митька в следующем учебном году (в сентябре) поступит в 10-й класс 167-й школы (бывшей "образцовой" 25-й). Он меня вчера агитировал, чтобы я тоже туда поступил. (Это, кажется, наикультурнейшая из школ столицы). Конечно, перспектива учиться в более культурной школе, чем в тех, где я до сих пор был, меня очень пленяет. Но все зависит от того, в каком районе мы будем жить: будет ли этот район близок или отдален от того района, где находится школа. Дело тоже в том, смогу ли я поступить в эту школу, не будучи обитателем ее района, допустят ли меня туда и т.п.
Лиля что-то говорила, что ее знакомая учительница смогла бы меня туда устроить.
Потом наша знакомая писательница-"орденоносец" Шагинян могла бы замолвить словечко. Но пока об этом рановато говорить. Мы с Митькой много смеялись вчера и испытывали странное чувство: немцы на Елисейских Полях! Не знаю, как это воспринимать: в сущности, ничего особенно трагического в этом факте нет. Митька сегодня уезжает на дачу. Я дал ему мой телефон и адрес. Мы с ним пробыли 3 с? часа. Вчера вечером я пошел с Верой (моей теткой) к Григорьеву (художнику).
Григорьев, просмотрев мои рисунки, вполне справедливо заявил, что мне нужно начинать с элементарнейших вещей, буквально с азов, потому что я ничего не знаю, не имею понятия о перспективе и т.п. Это верно. Григорьев сказал, что мне не нужно стараться держать экзамены в среднюю художественную школу, так как за год они очень много прошли, и если я не мог выдержать в 3-й класс, то в 4-й тоже не смогу, потому что очень строгие испытания. Он (Григорьев) сказал, что предполагается сделать курсы рисунка (с осени); туда очень трудно попасть, потому что они (как я понял) не "официальные". Григорьев дал мне письмо директору курсов (я не разобрал эту фамилию). Это письмо я должен вручить этому директору на выставке (Сретенка, 27/29), и он мне тогда все скажет об этих курсах. Возможно, что с этой комбинацией что-нибудь и удастся. Во всяком случае, нужно попытаться пойти и этой дорогой. Если из этого ничего не выйдет - пустяки.
Дали мне также адрес одной студии, на ул. Горького. Туда тоже надо наведаться (существует ли эта студия, даже это неизвестно). Мне все эти ходы и выходы, переходы и хождения по художникам, вся эта катавасия беспременно надоела. Конечно, попытка не пытка. Может из всего этого "художественного сумбура" что-нибудь и выйти.
Если мне все это не понравится, никогда не будет поздно все это бросить, а попытаться не мешает: может, что-нибудь из меня в этом смысле и выйдет. Когда на вопрос, чем в дальнейшем я хочу заниматься, я ответил, что, в конечном счете, рассчитываю поступить в институт ИЗО (в Москве), то Григорьев покачал головой и сказал, что туда исключительно трудно поступить и что почти никто туда не поступает, так трудно там пролезть. Последняя выходка директора ИЗО-института И.
Грабаря: он выгнал целую группу студентов-четверокурсников под предлогом бездарности! Вот сволочь! Все сведения, которые я слышал о Грабаре, отличаются ярко выраженным отрицательным характером. Грабарь всячески затрудняет попадание в институт: об этом говорили и Иэта Квитко, и Миля Шагинян, и ее подруга Гальперина. Но пока рано думать об институте. Авось к тому времени, когда я туда буду поступать, будет кто-нибудь другой, а не Грабарь. Вообще, пока мне на это наплевать; сейчас нужно выяснить, есть ли у меня подлинный талант или нет; и нужно учиться рисованию и живописи, хотя это и скучновато. Если мое отвращение к живописи будет продолжаться, если обнаружится, что я вообще не могу делать серьезных работ, если меня будет отвращать вся эта художественная кухня и больше будет привлекать литература, то никогда не поздно будет отвернуться от художников и повернуться к писателям. А пока нужно попробовать свои силы на художественном поприще. В общем, увидим. Вчера купил самопишущую ручку за 45 руб.
Англичане забрали французские военные корабли, которые находились в английских портах, чтобы помешать им возвратиться во Францию под контроль немцев. Говорят, что произошли столкновения между английскими и французскими моряками. Говорят тоже, что фашистофильское правительство Франции порвало дипломатические отношения с Англией (очевидно, в связи с захватом последней военных французских кораблей). Да, теперь во Франции наступило время фашизации: немцы и Ла-Роки, Дорио, Бэльби и Лаваль. Немцы разрешили работать французским радиостанциям в неоккупированных зонах: и это показательно, потому что показывает, что немцы сильно рассчитывают на сотрудничество французских фашистов, и так на них рассчитывают, что не боятся разрешить радиостанции. Сегодня думаю пойти на Сретенку и повидать там этого директора и передать ему письмо Григорьева.
Дневник N 7 7 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера вечером были у Меркурьевой (старушки - переводчицы Шэлли). Там познакомились с Кочетковым (переводчиком). Я показал мои рисунки. Всем очень они понравились. Сказали, что непременно мне нужно показать эти рисунки графику Фаворскому и поговорить с ним. Он очень милый человек (говорили Кочетков и его жена), влиятельный; настоящий художник и который может мне помочь конкретными советами, куда обратиться мне и что дальше делать. Фаворский - знакомый Кочеткова, и Кочетков обещался устроить мне встречу с этим графиком. Все дивились, как это я не могу добиться как будто простой вещи: учиться рисовать!
Кочетков и жена были очень милы; во всяком случае, если выйдет встреча с Фаворским, то будет очень хорошо, так как он действительно посоветует мне что-нибудь конкретное (как я предполагаю). Кочетков сказал, что если он узнает, где в данное время находится Фаворский, то он мне позвонит и устроит эту встречу. Я предполагаю до того, как не встречусь с Фаворским, не идти с письмом Григорьева к директору курсов. Нужно использовать все возможности, и Кочетковы сразу так и сказали, что мне непременно нужно показать мои рисунки Фаворскому и посоветоваться с ним. Так как у Кочетковых вид был абсолютно убежденный, что эта встреча мне принесет большую пользу, то эта возможность мне теперь предстает как чреватая, быть может, неплохими последствиями. Ничего не нужно заранее предполагать, но надеяться все же не запрещено, хотя преувеличивать надежду тоже не стоит. Продолжаются интенсивные бомбардировки английских и германских военных объектов, торгового флота и т.п. Каждый день новый налет германской авиации на английские портовые сооружения, потопление германскими подлодками торговых пароходов противника и бомбардировка английских промцентров. Каждый день английская бомбардировочная авиация совершает налеты на крупные германские промцентры: Кельн, Дортмунд, Ганновер и т.д. Французское правительство Пэтена находится в Виши. Сообщают из американского источника (по радио), что французский Совет министров поручил Лавалю представить на следующей неделе проект новой французской конституции (ограниченные права парламента, слияние постов президента Республики и премьер-министра в одного верховного руководителя, который будет сам назначать Совет министров, - в общем, диктатура). Я не думаю, чтобы эти сообщения были уткой - возможно, что они подтвердятся в ближайшем будущем. Упорно продолжают циркулировать слухи о предстоящем создании нового французского правительства, куда бы вошли Ля-Рок и Дорио. Я предполагаю, что эти слухи тоже не без основания. В общем, во Франции устанавливается профашистский строй, очевидно, будет резко германофильское правительство. Изменяется же конституция для облегчения "фашизации" страны. Все эти еще пока предположения, очевидно, скоро подтвердятся. Франция вчера разорвала дипломатические отношения с Англией (в связи с захватом французских военсудов англичанами). Этот разрыв еще более подчеркивает, что германофилы сейчас у власти во Франции.
Дневник N 7 8 июля 1940 года
Георгий Эфрон Сегодня утром взял билет на джаз Утесова - на сегодня вечером, в 9 часов. Пошел сегодня на Сретенку, 27/29 и передал директору "курсов по рисованию и живописи" письмо-записку Григорьева. Он (директор) сказал, чтобы я зашел в сентябре. Он не знает, будут ли курсы в этом году или нет; если будут, то тогда увидим.
Посмотрел работы учащихся этих курсов - полезно, но чуть скучновато. Директор сказал, чтобы я принес рисунки. Но какие рисунки? - Не карикатуры же! Придется, по-видимому, сфабриковать хоть немного "классические" рисунки и преподнести их осенью. Эти курсы - курсы подготовки преподавателей. По афише - туда принимаются люди, окончившие десятилетку и имеющие 18 лет (от 18 лет). Меня это несколько смутило. Но Григорьев говорил, что это не имеет значения. Во всяком случае, осенью увидим. Пока, как это ни скучно, придется сфабриковать с десяток "благопристойных" рисунков и осенью (в сентябре) их показать этому директору.
Значит, сегодня иду на Утесова. Это хорошо. Это меня здорово развлечет.
Продолжаю читать преинтересную книгу Филдинга "Том Джонс". Кочетковы мне сказали, что я смогу на их имя брать книги в библиотеке ССП (Союза советских писателей).
Все-таки чорт его знает - буду ли я художником-графиком или пойду по литературной тропе? Еще ничего нельзя сказать по этому поводу. Поживем - увидим.
Купил сегодня на два рубля нотной бумаги - для ведения этого дневника. Я рад, что купил ручку за 45 рублей. Сегодня обещал прийти Муля. Пришел Вильмонт (который приехал на 2 дня в Москву из Дома отдыха писателей в Малеевке). Мать сегодня сдает свои переводы болгарских поэтов. Вильмонту это очень понравится. Мать сегодня была у Рябининой (насчет комнаты). Рябинина сказала, что за 250-300 руб. можно достать хорошую комнату в центре. Она теперь уезжает в отпуск на 2 недели.
Как только она приедет, то займется этим делом (комнатой). Вообще была очень мила. За книгой стихов Ахматовой стояли в очереди с 4 час. утра. Кочетков говорил, что среди вузовцев многие ждут появления сборника стихов матери. ("Раз Ахматова выпустила книгу, то почему и Цветаевой" и т.п.) Он говорит, что множество людей знает и любит стихи матери и что все ждут появления ее сборника.
Дело в том, что все главные мамины стихотворные вещи стоят на таможне с нашими вещами, под арестом. Вещи были посланы на имя сестры моей Али; она написала доверенность на имя мамы. Потом ее арестовали и арестовали вещи. Мать двоекратно обращалась в НКВД, но это не дало результатов. Адвокат Барский говорит, что дело можно выиграть и он может взяться за это дело. Союз писателей ничего не сделает (боятся: как-никак, сестра матери, Ася, выслана в Хабаровский край; матери муж и дочь арестованы, и арестована вся семья, которая с нами жила; вот они и не смеют ничем помочь - боятся). Пока вещи спокойно лежат под арестом - их не продадут.
Там много хорошего добра и рукописи, и книги, и носильные вещи, и костюмы.
Сегодня проходил около Наркоминдела, около парикмахерской. Там, на этом самом месте, у этой самой перекладины, ждали мы с отцом в августе-сентябре 1939-го года человека из НКВД. Человек приходил. Папа с ним начинал ходить вниз и вверх по Кузнецкому мосту, опираясь на маленькую палку, а я ждал у парикмахерской.
Потом они расходились, и мы с папой уезжали обратно в Болшево. Когда я сегодня проходил около этого места, мне сделалось больно и горько. Все-таки я надеюсь от всего сердца на праведность НКВД; они не осудят такого человека, как отец! Я никак не могу думать, что отца куда-нибудь вышлют или что-нибудь в этом роде. Я уверен, что его оправдают, выпустят, прекратят дело, а Львовых осудят. И выпустят Алю. И Милю. Главное, у меня такое чувство, что дело приближается к концу. И бабушке это сказали, и отца перевели в НКВД из Лефортова, и Павел Балтер в НКВД, так что они все там собраны, и это дает предположение о скором исходе этого дела. Отец сидит уже 9 месяцев, Аля и Миля - 10 месяцев с лишним, Львовы 8 месяцев, а Павел всего лишь месяц с лишним. Но ясно, что Павла арестовали как свидетеля. Иначе и не может быть. Вспоминаю со сложным чувством кисло-сладкой трагичности дачу в Болшеве. Больной сердцем отец и тасканье мое с ним на почту в Болшево, где долго ждали телефона. Жара. Отец почти седой, с палкой, в сером пиджаке. Благородное, умное и кроткое лицо. Именно благородное.
Нервный. Я его очень жалею и жалел. Неладно у него было с сердцем - нередко припадки, и приходила Нина Николаевна со шприцом. Поездки с отцом в город и встреча с человеком из НКВД. Приезды в Болшево Алеши (теперь высланного на 8 лет).
Гулянье его и Митьки и езда на лодке. Устраивание колец и каждое утро занятия мои физкультурой под руководством отца. Но нет. Вспоминать об этом поистине трагическом времени в Болшеве не стоит. Жаль отца; жаль, что он угодил в тюрьму.
Бедный отец! Но надеюсь, что его оправдают. Алю жалко, но отца больше жалко. Как он самоотверженно работал во Франции! Сколько он там замечательного дела сделал.
И из-за этого-то я и не могу ни минуты подумать, что его осудят и вышлют. Нет, в это не верю. Его оправдают и освободят. Я в этом убежден. Слишком он много пользы сделал для СССР во Франции. Все должно хорошо кончиться, и все кончится хорошо. Так нужно. И я в этом убежден до мозга костей и шлю к чорту пессимистов каркающих.
Дневник N 7 10 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера был на Утесове - неважнец; в Эрмитаже очень красиво, но скучно одному.
Вчера позвонил Кочетков и сообщил, что Фаворский ждет меня 10-го в 10 часов. Я пошел сегодня к Фаворскому. Это бородатый субъект лет 60-и, на вид мямля. Он мне ничего путного не сказал. Опять сказал, что нет студий. Постарается что-нибудь найти для меня (в чем сильно сомневаюсь); сказал, что по рисункам ничего нельзя сказать; сказал, что нельзя быть только графиком и что "У нас графики занимаются живописью". Сказал, что если ничего со студией не получится, то придется мне самому заниматься (здрассте!). Я теперь твердо решил, что один заниматься не буду. Лучше поступлю в Институт западной литературы, чем корпеть, как дурак, над натюрмортами, да еще один! Нет, избавьте. Понесли сегодня передачу в НКВД. Але передачу приняли, а отцу нет. Мать спросила, не умер ли он. Ответили, что нет.
Сказали, чтобы пришли 26-го, - тогда передачу примут. Мать страшно взволнована.
Она уверена, что отец или умер, или в больнице. Это странно, что передачи не принимают. Обычно передачу не принимают, когда человек в больнице. Можно предположить, что следствие закончилось и будет суд, но отчего же сказали: 26-го приносите деньги? А мать все говорит, что отец или умер - и 26-го дадут ей его бумаги, или в больнице - и скоро умрет. В том, что отец не умер, я абсолютно убежден. Мать дважды спрашивала, умер ли он, в больнице ли он, но отвечали, что он не умер и что 26-го можно будет внести деньги. Может, по их подсчетам, у него достаточно денег, а 26-го можно будет внести? Или суд скоро будет и кончилось следствие? Во всяком случае, мы завтра пойдем в "Вопросы и ответы" (справки о заключенных) и, наверно, что-нибудь об отце узнаем, во всяком случае, если не завтра, то послезавтра - во всяком случае, скорее, чем 26-го. Действительно, нужно знать причину непринятия передачи. А причина, бесспорно, есть, только не могу сказать какая. Но мы скоро ее узнаем. Сегодня должен зайти Муля. Мать пойдет к Барскому (сегодня) добиваться насчет вещей, т.е. не добиваться, а поручить вручить ее иск судье. Все-таки почему не принимают передачи? И почему говорят, что "26-го - примем"? Что это за штука? Может, отец в больнице? Но тогда - 26-го? Во всяком случае, узнаем, в чем дело, до 26-го. Скорее всего, что отец в больнице. А может, суд? Все может быть. А в его смерть я не верю и не поверю. Когда человек умирает, то отдают его бумаги. Мать думает, что 26-го ей отдадут бумаги. Но это чушь. Читаю преинтересную и препоучительную книгу Олдингтона "Смерть героя". Там исключительно здравые рассуждения о половых сношениях, о браке, которые я целиком поддерживаю. Эти рассуждения вполне совпадают с моими воззрениями: иметь наслаждения с женщиной, но не иметь детей.
Есть, конечно, презерватив, но с презервативом вряд ли интересно "faire l'amour"1.
Говорят, что есть противозачаточные средства. Но гарантируют ли эти средства невозможность (при их употреблении) зачатия? Или допускается, что средства могут "подложить свинью"? Хотел бы я знать, по-настоящему ли эти средства эффективны или это все шутки? Судя по некоторым рассуждениям Олдингтона и его героя Джорджа, эти средства вполне обеспечивают наслаждение "спокойное" и без страшного риска обезображивающей беременности и т.п. Но можно ли верить Олдингтону? И есть ли у нас в Союзе вполне надежные средства? Вот хорошо, если бы были! Можно тогда дать эти средства своей любимой и предаться с ней всем утехам любви, свободно и полноценно; можно учиться любви в полной безопасности. Потому что действительно грустно видеть молодоженов, которые обожают друг друга, а потом появляются "детеныши" и мерзкая, в связи с этим, волынка! Как в фильмах: видно, он и она любят друг друга, и кончается тем, что выходят замуж. А потом - конец. Ну и подразумевается, что у них будут "детки". Или они об этом не думают, а неосторожно предаются страсти, а потом ходи, как дурак, с женой с огромным животом! Нет, избавьте! Действительно, такая дилемма: не утоляй жажды женщины, или спи с проститутками, или - женись, познай любовь, а потом - живот, роды, пеленки, крики ребенка и оглупение матери и т.п.; такая дилемма неприемлема для современного человека. Если, как пишет Олдингтон, противозачаточные средства эффективны и на них можно положиться, то тогда это поистине замечательно.
И ветер входит в окно, и вместе с ним - городское дыхание и вздохи. А я один.
Надо, в конце концов, устроиться как-нибудь, чтобы вечером пойти в театр. Завтра вечером я позвоню Митиной бабушке, чтобы спросить, приехал ли он, а если он приехал, я ему назначу встречу на 5-ое, если он свободен. Это единственный тип, с которым приятно поговорить по-настоящему. У него свои недостатки, но есть и достоинства, как, например, настоящий ум, замечательные мысли, он очень блестящий, и мне с ним хорошо. Будем говорить о вечерней Франции, будем смеяться, дурака валять, и я забуду о своем одиночестве, пока он не уедет. А тогда я почувствую себя еще более одиноким… Завтра утром примусь за свой натюрморт маслом. Черт подери! Какая это будет видимо дрянь! Мне очень хочется быть писателем и бросить рисование и графику. Но… посмотрим, увидим. У меня все будущее впереди, и оно должно принести с собой кучу неприятностей, но и радостей.
И они у меня будут, обязательно будут. Это точно, как дважды два - четыре. В конце концов, да здравствует жизнь. Я ее знаю не всю, она мне готовит сюрпризы, из них некоторые будут приятными.
Дневник N 7 5 июля 1940 года
Георгий Эфрон Позавчера был у мужа Наталии Алексеевны. Он просмотрел мои рисунки, оценил их по заслугам. Мы с ним вполне сошлись во вкусах по оценке искусства. Он показывал мне и матери много отличных работ. Он меня научил новому (для меня) способу (технике) - технике сухой туши. Он сказал, что я могу когда угодно к нему зайти, и он мне всячески поможет. Так что у меня теперь два хороших консультанта - Оболенская и он. Я вчера сделал натюрморт в масле, а сегодня в карандаше. Конечно, это скучновато, но необходимо. По-моему, моя первая работа маслом вышла совсем неплохо - для начинающего. Вчера позвонил бабушке - Митька приехал, и мы с ним условились встретиться сегодня, в 2 часа дня, у троллейбусной остановки напротив гостиницы "Москва". Я очень рад, что мы с ним повидаемся: сколько рассказать друг другу есть чего! Сегодня придет Муля, но, очевидно, я его не увижу, так как он придет, когда я уйду к Митьке. Вчера Муля предполагал, что сегодня мать и он пойдут в нотариальную контору заключить контракт на комнатушку в Сокольниках, на 3 года. Но хозяйка этой комнаты отложила на завтра. Я всячески агитирую мать не брать этой комнатушки: окраина, 11 метров, нет телефона, нет ванны, грязно, и три остановки трамвая от метро. Мать внесла за эту комнату авансом 800 рублей, а теперь не знает, удастся ли ей выцарапать эти деньги, имеет ли она право сдавать эту комнату (все-таки 3 года там торчать, это немножко множко); 850 рублей - это плата за 8 месяцев проживания в этой комнатушке; мать внесла эти деньги в марте; будет ли хозяйка считать, что мы живем с марта, или с того месяца, когда мы въедем? Все эти вопросы еще не разрешены. Мать тоже не хочет брать этой комнаты, но Муля все время твердит, что ничего другого нельзя достать (за эту цену). Все-таки я все время говорю матери окончательно отказаться от этой комнаты. С марта месяца эта хозяйка нам морочит голову, говоря, что есть комната на Сретенке, потом говоря, что нельзя туда ехать, и водит Мулю за нос. Эта волынка, бесспорно, надоела. В общем, как будто сегодня мать и Муля будут иметь серьезный разговор по этому поводу. Есть еще некая Рябинина, из Гослитиздата, которая говорила, что возможно достать комнату в Москве за скромную плату. Опять-таки, быть может, это только слова? В ближайшее время мы это проверим. Вильмонты всячески советуют не брать этой комнатушки. Но теперь они уехали на дачу и ничего не могут нам искать. Если мать откажется от Сокольников, то мы обратимся к Рябининой - увидим, что стоили ее обещания. Я очень боюсь, что мать все-таки подпишет контракт на эту комнату, и тогда уж ничего не останется, как въехать.
Этот вопрос - с отказом или принятием Сокольнической комнаты - выяснится в ближайшем будущем. Факт тот, что нам осталось жить здесь, на улице Герцена, два (почти два) месяца. После этого куда мы поедем - вопросительный знак. Факт тот, что пока конкретная возможность, хотя еще и не решенная, - комната в Сокольниках. Но я бы все-таки эту комнату не брал: слишком мала (просто смешно мала), нет телефона и ванны, и окраина, да еще вдобавок три остановки трамвая от метро. Я очень хочу не беспокоиться, но у меня ничего не выходит. Лучше об этом не думать. Главное, мама въедет туда, а потом будет жаловаться, что въехала, что Муля "завез", когда от нее и зависит, отказаться от этой комнаты или принять ее.
Впрочем, скоро этот вопрос разрешится, так или иначе. Страшно хотелось бы купить новую самопишущую ручку за 45 рублей, но мать не даст денег на это, так как у меня уже есть несколько самопишущих ручек. Весть из НКВД: бабушку Митьки и Софы запросили о состоянии здоровья ее внуков, очевидно, по запросу Нины Николаевны.
Бабушка тогда спросила, в каком состоянии дело, на что ей ответили, что дело подходит к концу. Это верно. По-моему тоже, дело подходит к концу. В сентябре (27-го) будет год, как арестовали Алю и Милю (Эмилию Литауер). Все еще не купил два учебника - по литературе и упражнения по химии. Попрошу Мулю порыскать, чтобы мне это подыскать. Каждую ночь происходят интенсивные бомбардировки как английской, так и германской территории. Но это все только прелюдия; большая симфония еще не началась. Ясно, что немцы приготавливаются к войне против Англии.
Англии придется вести войну на двух фронтах: на своих островах против Германии и в своих колониях против Италии. Но еще настоящая война против Англии не началась ни на метрополии, ни в ее колониях. Правда, как я уже писал выше, происходят бомбардировки и Англии, и Германии, но Германия все же еще не напала на Англию.
Германский флот приносит огромный ущерб британскому флоту, топя его торговые пароходы и иногда военные суда (как вчера авианосец). Всегда говорят о морской мощи Британской империи, а сейчас этой мощи что-то не очень видно! Конечно, нападение на Англию с воздуха и с моря и высадка там десантных частей - опасная операция, но я уверен, что Германия с этим справится. Пока же она подготавливается. Как скоро начнется "настоящая" война против Англии и ее колоний, неизвестно, и ничего нельзя сказать по этому поводу. Все зависит от скорости германской подготовки для нанесения решающего удара на Англию.
Дневник N 7 6 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера был Муля. После того, как мы все "взвесили", то порешили окончательно отказаться от комнаты. Деньги, внесенные авансом, Муля возьмет обратно (у него есть расписка, что если хозяйка не закрепит эту комнату за нами до 20 мая, то он может взять деньги обратно). Я надеюсь, что Муля не выкинет какой-нибудь штуки, возьмет деньги обратно, и мы будем избавлены от призрака Сокольнической комнаты.
Конечно, вполне возможно, что эта жулябия-хозяйка Сокольничей комнаты не захочет отдать деньги. Но у Мули есть эта бумажка - тогда будет предъявлен иск, придут описывать имущество, так что мы свои деньги получим - и это главное. На днях мать пойдет к Рябининой и узнает уже о предполагаемых комнатных возможностях.
Вчера встретился с Митькой. Он, после двухмесячного лечения кумысом в Башкирии, поправился. Были с ним в "Мороженом"… и ели мороженое. Ходили по букинистам.
Он (так как он ярый библиофил) накупил на 33 рубля книг. Он предполагает после окончания десятилетки поступить в Институт западной литературы. Пока он очень много читает и пополняет свою культуру. Я купил поэму Асеева "Маяковский начинается" и очень этому рад, потому что поэма отличная и книга хорошо издана.
Митька в следующем учебном году (в сентябре) поступит в 10-й класс 167-й школы (бывшей "образцовой" 25-й). Он меня вчера агитировал, чтобы я тоже туда поступил. (Это, кажется, наикультурнейшая из школ столицы). Конечно, перспектива учиться в более культурной школе, чем в тех, где я до сих пор был, меня очень пленяет. Но все зависит от того, в каком районе мы будем жить: будет ли этот район близок или отдален от того района, где находится школа. Дело тоже в том, смогу ли я поступить в эту школу, не будучи обитателем ее района, допустят ли меня туда и т.п.
Лиля что-то говорила, что ее знакомая учительница смогла бы меня туда устроить.
Потом наша знакомая писательница-"орденоносец" Шагинян могла бы замолвить словечко. Но пока об этом рановато говорить. Мы с Митькой много смеялись вчера и испытывали странное чувство: немцы на Елисейских Полях! Не знаю, как это воспринимать: в сущности, ничего особенно трагического в этом факте нет. Митька сегодня уезжает на дачу. Я дал ему мой телефон и адрес. Мы с ним пробыли 3 с? часа. Вчера вечером я пошел с Верой (моей теткой) к Григорьеву (художнику).
Григорьев, просмотрев мои рисунки, вполне справедливо заявил, что мне нужно начинать с элементарнейших вещей, буквально с азов, потому что я ничего не знаю, не имею понятия о перспективе и т.п. Это верно. Григорьев сказал, что мне не нужно стараться держать экзамены в среднюю художественную школу, так как за год они очень много прошли, и если я не мог выдержать в 3-й класс, то в 4-й тоже не смогу, потому что очень строгие испытания. Он (Григорьев) сказал, что предполагается сделать курсы рисунка (с осени); туда очень трудно попасть, потому что они (как я понял) не "официальные". Григорьев дал мне письмо директору курсов (я не разобрал эту фамилию). Это письмо я должен вручить этому директору на выставке (Сретенка, 27/29), и он мне тогда все скажет об этих курсах. Возможно, что с этой комбинацией что-нибудь и удастся. Во всяком случае, нужно попытаться пойти и этой дорогой. Если из этого ничего не выйдет - пустяки.
Дали мне также адрес одной студии, на ул. Горького. Туда тоже надо наведаться (существует ли эта студия, даже это неизвестно). Мне все эти ходы и выходы, переходы и хождения по художникам, вся эта катавасия беспременно надоела. Конечно, попытка не пытка. Может из всего этого "художественного сумбура" что-нибудь и выйти.
Если мне все это не понравится, никогда не будет поздно все это бросить, а попытаться не мешает: может, что-нибудь из меня в этом смысле и выйдет. Когда на вопрос, чем в дальнейшем я хочу заниматься, я ответил, что, в конечном счете, рассчитываю поступить в институт ИЗО (в Москве), то Григорьев покачал головой и сказал, что туда исключительно трудно поступить и что почти никто туда не поступает, так трудно там пролезть. Последняя выходка директора ИЗО-института И.
Грабаря: он выгнал целую группу студентов-четверокурсников под предлогом бездарности! Вот сволочь! Все сведения, которые я слышал о Грабаре, отличаются ярко выраженным отрицательным характером. Грабарь всячески затрудняет попадание в институт: об этом говорили и Иэта Квитко, и Миля Шагинян, и ее подруга Гальперина. Но пока рано думать об институте. Авось к тому времени, когда я туда буду поступать, будет кто-нибудь другой, а не Грабарь. Вообще, пока мне на это наплевать; сейчас нужно выяснить, есть ли у меня подлинный талант или нет; и нужно учиться рисованию и живописи, хотя это и скучновато. Если мое отвращение к живописи будет продолжаться, если обнаружится, что я вообще не могу делать серьезных работ, если меня будет отвращать вся эта художественная кухня и больше будет привлекать литература, то никогда не поздно будет отвернуться от художников и повернуться к писателям. А пока нужно попробовать свои силы на художественном поприще. В общем, увидим. Вчера купил самопишущую ручку за 45 руб.
Англичане забрали французские военные корабли, которые находились в английских портах, чтобы помешать им возвратиться во Францию под контроль немцев. Говорят, что произошли столкновения между английскими и французскими моряками. Говорят тоже, что фашистофильское правительство Франции порвало дипломатические отношения с Англией (очевидно, в связи с захватом последней военных французских кораблей). Да, теперь во Франции наступило время фашизации: немцы и Ла-Роки, Дорио, Бэльби и Лаваль. Немцы разрешили работать французским радиостанциям в неоккупированных зонах: и это показательно, потому что показывает, что немцы сильно рассчитывают на сотрудничество французских фашистов, и так на них рассчитывают, что не боятся разрешить радиостанции. Сегодня думаю пойти на Сретенку и повидать там этого директора и передать ему письмо Григорьева.
Дневник N 7 7 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера вечером были у Меркурьевой (старушки - переводчицы Шэлли). Там познакомились с Кочетковым (переводчиком). Я показал мои рисунки. Всем очень они понравились. Сказали, что непременно мне нужно показать эти рисунки графику Фаворскому и поговорить с ним. Он очень милый человек (говорили Кочетков и его жена), влиятельный; настоящий художник и который может мне помочь конкретными советами, куда обратиться мне и что дальше делать. Фаворский - знакомый Кочеткова, и Кочетков обещался устроить мне встречу с этим графиком. Все дивились, как это я не могу добиться как будто простой вещи: учиться рисовать!
Кочетков и жена были очень милы; во всяком случае, если выйдет встреча с Фаворским, то будет очень хорошо, так как он действительно посоветует мне что-нибудь конкретное (как я предполагаю). Кочетков сказал, что если он узнает, где в данное время находится Фаворский, то он мне позвонит и устроит эту встречу. Я предполагаю до того, как не встречусь с Фаворским, не идти с письмом Григорьева к директору курсов. Нужно использовать все возможности, и Кочетковы сразу так и сказали, что мне непременно нужно показать мои рисунки Фаворскому и посоветоваться с ним. Так как у Кочетковых вид был абсолютно убежденный, что эта встреча мне принесет большую пользу, то эта возможность мне теперь предстает как чреватая, быть может, неплохими последствиями. Ничего не нужно заранее предполагать, но надеяться все же не запрещено, хотя преувеличивать надежду тоже не стоит. Продолжаются интенсивные бомбардировки английских и германских военных объектов, торгового флота и т.п. Каждый день новый налет германской авиации на английские портовые сооружения, потопление германскими подлодками торговых пароходов противника и бомбардировка английских промцентров. Каждый день английская бомбардировочная авиация совершает налеты на крупные германские промцентры: Кельн, Дортмунд, Ганновер и т.д. Французское правительство Пэтена находится в Виши. Сообщают из американского источника (по радио), что французский Совет министров поручил Лавалю представить на следующей неделе проект новой французской конституции (ограниченные права парламента, слияние постов президента Республики и премьер-министра в одного верховного руководителя, который будет сам назначать Совет министров, - в общем, диктатура). Я не думаю, чтобы эти сообщения были уткой - возможно, что они подтвердятся в ближайшем будущем. Упорно продолжают циркулировать слухи о предстоящем создании нового французского правительства, куда бы вошли Ля-Рок и Дорио. Я предполагаю, что эти слухи тоже не без основания. В общем, во Франции устанавливается профашистский строй, очевидно, будет резко германофильское правительство. Изменяется же конституция для облегчения "фашизации" страны. Все эти еще пока предположения, очевидно, скоро подтвердятся. Франция вчера разорвала дипломатические отношения с Англией (в связи с захватом французских военсудов англичанами). Этот разрыв еще более подчеркивает, что германофилы сейчас у власти во Франции.
Дневник N 7 8 июля 1940 года
Георгий Эфрон Сегодня утром взял билет на джаз Утесова - на сегодня вечером, в 9 часов. Пошел сегодня на Сретенку, 27/29 и передал директору "курсов по рисованию и живописи" письмо-записку Григорьева. Он (директор) сказал, чтобы я зашел в сентябре. Он не знает, будут ли курсы в этом году или нет; если будут, то тогда увидим.
Посмотрел работы учащихся этих курсов - полезно, но чуть скучновато. Директор сказал, чтобы я принес рисунки. Но какие рисунки? - Не карикатуры же! Придется, по-видимому, сфабриковать хоть немного "классические" рисунки и преподнести их осенью. Эти курсы - курсы подготовки преподавателей. По афише - туда принимаются люди, окончившие десятилетку и имеющие 18 лет (от 18 лет). Меня это несколько смутило. Но Григорьев говорил, что это не имеет значения. Во всяком случае, осенью увидим. Пока, как это ни скучно, придется сфабриковать с десяток "благопристойных" рисунков и осенью (в сентябре) их показать этому директору.
Значит, сегодня иду на Утесова. Это хорошо. Это меня здорово развлечет.
Продолжаю читать преинтересную книгу Филдинга "Том Джонс". Кочетковы мне сказали, что я смогу на их имя брать книги в библиотеке ССП (Союза советских писателей).
Все-таки чорт его знает - буду ли я художником-графиком или пойду по литературной тропе? Еще ничего нельзя сказать по этому поводу. Поживем - увидим.
Купил сегодня на два рубля нотной бумаги - для ведения этого дневника. Я рад, что купил ручку за 45 рублей. Сегодня обещал прийти Муля. Пришел Вильмонт (который приехал на 2 дня в Москву из Дома отдыха писателей в Малеевке). Мать сегодня сдает свои переводы болгарских поэтов. Вильмонту это очень понравится. Мать сегодня была у Рябининой (насчет комнаты). Рябинина сказала, что за 250-300 руб. можно достать хорошую комнату в центре. Она теперь уезжает в отпуск на 2 недели.
Как только она приедет, то займется этим делом (комнатой). Вообще была очень мила. За книгой стихов Ахматовой стояли в очереди с 4 час. утра. Кочетков говорил, что среди вузовцев многие ждут появления сборника стихов матери. ("Раз Ахматова выпустила книгу, то почему и Цветаевой" и т.п.) Он говорит, что множество людей знает и любит стихи матери и что все ждут появления ее сборника.
Дело в том, что все главные мамины стихотворные вещи стоят на таможне с нашими вещами, под арестом. Вещи были посланы на имя сестры моей Али; она написала доверенность на имя мамы. Потом ее арестовали и арестовали вещи. Мать двоекратно обращалась в НКВД, но это не дало результатов. Адвокат Барский говорит, что дело можно выиграть и он может взяться за это дело. Союз писателей ничего не сделает (боятся: как-никак, сестра матери, Ася, выслана в Хабаровский край; матери муж и дочь арестованы, и арестована вся семья, которая с нами жила; вот они и не смеют ничем помочь - боятся). Пока вещи спокойно лежат под арестом - их не продадут.
Там много хорошего добра и рукописи, и книги, и носильные вещи, и костюмы.
Сегодня проходил около Наркоминдела, около парикмахерской. Там, на этом самом месте, у этой самой перекладины, ждали мы с отцом в августе-сентябре 1939-го года человека из НКВД. Человек приходил. Папа с ним начинал ходить вниз и вверх по Кузнецкому мосту, опираясь на маленькую палку, а я ждал у парикмахерской.
Потом они расходились, и мы с папой уезжали обратно в Болшево. Когда я сегодня проходил около этого места, мне сделалось больно и горько. Все-таки я надеюсь от всего сердца на праведность НКВД; они не осудят такого человека, как отец! Я никак не могу думать, что отца куда-нибудь вышлют или что-нибудь в этом роде. Я уверен, что его оправдают, выпустят, прекратят дело, а Львовых осудят. И выпустят Алю. И Милю. Главное, у меня такое чувство, что дело приближается к концу. И бабушке это сказали, и отца перевели в НКВД из Лефортова, и Павел Балтер в НКВД, так что они все там собраны, и это дает предположение о скором исходе этого дела. Отец сидит уже 9 месяцев, Аля и Миля - 10 месяцев с лишним, Львовы 8 месяцев, а Павел всего лишь месяц с лишним. Но ясно, что Павла арестовали как свидетеля. Иначе и не может быть. Вспоминаю со сложным чувством кисло-сладкой трагичности дачу в Болшеве. Больной сердцем отец и тасканье мое с ним на почту в Болшево, где долго ждали телефона. Жара. Отец почти седой, с палкой, в сером пиджаке. Благородное, умное и кроткое лицо. Именно благородное.
Нервный. Я его очень жалею и жалел. Неладно у него было с сердцем - нередко припадки, и приходила Нина Николаевна со шприцом. Поездки с отцом в город и встреча с человеком из НКВД. Приезды в Болшево Алеши (теперь высланного на 8 лет).
Гулянье его и Митьки и езда на лодке. Устраивание колец и каждое утро занятия мои физкультурой под руководством отца. Но нет. Вспоминать об этом поистине трагическом времени в Болшеве не стоит. Жаль отца; жаль, что он угодил в тюрьму.
Бедный отец! Но надеюсь, что его оправдают. Алю жалко, но отца больше жалко. Как он самоотверженно работал во Франции! Сколько он там замечательного дела сделал.
И из-за этого-то я и не могу ни минуты подумать, что его осудят и вышлют. Нет, в это не верю. Его оправдают и освободят. Я в этом убежден. Слишком он много пользы сделал для СССР во Франции. Все должно хорошо кончиться, и все кончится хорошо. Так нужно. И я в этом убежден до мозга костей и шлю к чорту пессимистов каркающих.
Дневник N 7 10 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера был на Утесове - неважнец; в Эрмитаже очень красиво, но скучно одному.
Вчера позвонил Кочетков и сообщил, что Фаворский ждет меня 10-го в 10 часов. Я пошел сегодня к Фаворскому. Это бородатый субъект лет 60-и, на вид мямля. Он мне ничего путного не сказал. Опять сказал, что нет студий. Постарается что-нибудь найти для меня (в чем сильно сомневаюсь); сказал, что по рисункам ничего нельзя сказать; сказал, что нельзя быть только графиком и что "У нас графики занимаются живописью". Сказал, что если ничего со студией не получится, то придется мне самому заниматься (здрассте!). Я теперь твердо решил, что один заниматься не буду. Лучше поступлю в Институт западной литературы, чем корпеть, как дурак, над натюрмортами, да еще один! Нет, избавьте. Понесли сегодня передачу в НКВД. Але передачу приняли, а отцу нет. Мать спросила, не умер ли он. Ответили, что нет.
Сказали, чтобы пришли 26-го, - тогда передачу примут. Мать страшно взволнована.
Она уверена, что отец или умер, или в больнице. Это странно, что передачи не принимают. Обычно передачу не принимают, когда человек в больнице. Можно предположить, что следствие закончилось и будет суд, но отчего же сказали: 26-го приносите деньги? А мать все говорит, что отец или умер - и 26-го дадут ей его бумаги, или в больнице - и скоро умрет. В том, что отец не умер, я абсолютно убежден. Мать дважды спрашивала, умер ли он, в больнице ли он, но отвечали, что он не умер и что 26-го можно будет внести деньги. Может, по их подсчетам, у него достаточно денег, а 26-го можно будет внести? Или суд скоро будет и кончилось следствие? Во всяком случае, мы завтра пойдем в "Вопросы и ответы" (справки о заключенных) и, наверно, что-нибудь об отце узнаем, во всяком случае, если не завтра, то послезавтра - во всяком случае, скорее, чем 26-го. Действительно, нужно знать причину непринятия передачи. А причина, бесспорно, есть, только не могу сказать какая. Но мы скоро ее узнаем. Сегодня должен зайти Муля. Мать пойдет к Барскому (сегодня) добиваться насчет вещей, т.е. не добиваться, а поручить вручить ее иск судье. Все-таки почему не принимают передачи? И почему говорят, что "26-го - примем"? Что это за штука? Может, отец в больнице? Но тогда - 26-го? Во всяком случае, узнаем, в чем дело, до 26-го. Скорее всего, что отец в больнице. А может, суд? Все может быть. А в его смерть я не верю и не поверю. Когда человек умирает, то отдают его бумаги. Мать думает, что 26-го ей отдадут бумаги. Но это чушь. Читаю преинтересную и препоучительную книгу Олдингтона "Смерть героя". Там исключительно здравые рассуждения о половых сношениях, о браке, которые я целиком поддерживаю. Эти рассуждения вполне совпадают с моими воззрениями: иметь наслаждения с женщиной, но не иметь детей.
Есть, конечно, презерватив, но с презервативом вряд ли интересно "faire l'amour"1.
Говорят, что есть противозачаточные средства. Но гарантируют ли эти средства невозможность (при их употреблении) зачатия? Или допускается, что средства могут "подложить свинью"? Хотел бы я знать, по-настоящему ли эти средства эффективны или это все шутки? Судя по некоторым рассуждениям Олдингтона и его героя Джорджа, эти средства вполне обеспечивают наслаждение "спокойное" и без страшного риска обезображивающей беременности и т.п. Но можно ли верить Олдингтону? И есть ли у нас в Союзе вполне надежные средства? Вот хорошо, если бы были! Можно тогда дать эти средства своей любимой и предаться с ней всем утехам любви, свободно и полноценно; можно учиться любви в полной безопасности. Потому что действительно грустно видеть молодоженов, которые обожают друг друга, а потом появляются "детеныши" и мерзкая, в связи с этим, волынка! Как в фильмах: видно, он и она любят друг друга, и кончается тем, что выходят замуж. А потом - конец. Ну и подразумевается, что у них будут "детки". Или они об этом не думают, а неосторожно предаются страсти, а потом ходи, как дурак, с женой с огромным животом! Нет, избавьте! Действительно, такая дилемма: не утоляй жажды женщины, или спи с проститутками, или - женись, познай любовь, а потом - живот, роды, пеленки, крики ребенка и оглупение матери и т.п.; такая дилемма неприемлема для современного человека. Если, как пишет Олдингтон, противозачаточные средства эффективны и на них можно положиться, то тогда это поистине замечательно.