Страница:
Дневник N 3 10 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера вечером узнал от Зелинского, что Германия заняла Данию и Норвегию. Здорово.
Всегда замечательно, когда развиваются события. Интересно, что будет дальше и как будет развиваться германо-англо-французская война. На классном собрании сегодня руководитель нашего класса поручил мне и одной девочке приготовить доклад о Маяковском. Я уже написал свой доклад - вышло как-будто ничего. Потом меня выбрали в комиссию, которая пойдет в седьмой класс 2й смены, чтобы там зачитать наше обязательство-соревнование с этим классом. Все это - скучища, но это хорошо, если повысит мой престиж. Самое противное, что опять куда-то придется переезжать, бросать школу (т.е. не вступать сюда же в 8й класс). С другой стороны - чем ближе к городу, тем лучше. Вообще я люблю город - Париж я обожаю, а в Москве мне как-то легко на душе. В городе я себя чувствую абсолютно как рыба в воде. Все-таки здорово интересно, как мы устроимся в Сокольниках, будут там у меня товарищи, и вообще, как пойдет это дело. Меня очень интересует, когда у меня будет первая лежанка с женщиной. В Доме отдыха все те же критики:
Ермилов, Серебрянский, Зелинский, тот же тупоголовый Гроссман, плюс шекспиролог и довольно кислая личность Крыжановский, туркмен Султаниазов, молчаливый и улыбающийся, и грузинка-переводчица, фамилии которой не знаю, и тот же полусумасшедший, производящий тяжелое впечатление Пяст. Вот и все. Сейчас читаю "Гроздья гнева" Стейнбека - здоровая вещь. Уговорился с Зелинским, что когда я ему отдам "Интернациональную литературу", то он мне даст "Похищение луны" грузинского автора, фамилию которого я забыл. Мать сегодня уехала в Москву вносить деньги в НКВД Але; а я завтракал и обедал в Доме отдыха. Мама почему-то не приезжает. Чая пить не буду - буду ее ждать.
Дневник N 3 11 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера узнал от матери, что отец переведен из Бутырской тюрьмы в Лефортовскую.
Что это означает - не знаю. По-моему, просто места в той тюрьме больше, вот туда и перевели. С кино не вышло - завтра не поеду - Муля не достал билеты.
Сегодня просидел в классе три урока - потом отпросился домой, потому что очень сильно болела голова и чувствовал себя отвратительно. Дома вытошнило - теперь чувствую себя почти хорошо. Непонятно - во Франции не болел никогда, а здесь совсем разваливаюсь.
Дневник N 3 13 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера - 12го - все-таки настоял на своем - и поехал в Москву. Приехал - и сейчас же достал билет на американский фильм, несмотря на большую очередь и на "пророчества" мамы. Фильм неплохой, и Динна Дербин дивно поет (Травиата - это здорово). Из кино пошел к тетке и оттуда позвонил к Митьке, дозвонился и через полчаса шел уже с ним по улице Фрунзе. Митька очень вырос - он много выше меня (а меня считают гигантом). Как будто он смотрит на все семейные события иронически - во всяком случае, он иронизировал над тем, что его родители и мои отец и сестра сидят в тюрьме. Во всяком случае, в течение всей нашей встречи он был чрезвычайно весел и был очень рад, что со мной встретился, оттого что он сидел три месяца в санатории и там, конечно, здорово скучал. К высылке своего брата Алеши он относится безразлично - говорит, что Алеше "это не повредит", - находился я с ним три с половиной часа. Были в Музее нового западного искусства, ели мороженое в кафе на улице Горького, ехали на трамвае и бродили по весенней грязи Гоголевского бульвара. Митька был очень весел и, по обыкновению, остроумен и блестящ. Рассказывал о какой-то цирковой наезднице, якобы встреченной им в санатории (?), и как он за ней стал ухаживать, и как старший врач сказал ему, что не надо возбуждаться, и как он послал старшего врача ко всем чертям, мол, могу со всеми "baiser". - Конечно, врет, вообще, он нередко врет. Мы с ним глазели на московских женщин и оценивали их качества (чисто парижское занятие).
Возможно, что он скоро поедет в Башкирию (там есть санатория для туберкулезных), а может быть - поедет в Ленинград, где как будто есть какой-то его дядюшка. В общем, мы с ним здорово провели день, вдоволь посмеялись над самими собой, и эта встреча нам обоим доставила много приятных минут. Условились, что, когда приеду опять в Москву, опять ему позвоню и мы увидимся. Узнал от него, что Николай Андреич и Нина Николаевна - в НКВД. Проболтался ему, что отец сидит в Лефортове - может, не стоило это ему говорить (хотя - почему?). Интересно, что скажет Муля, когда узнает об этой встрече с Митькой.
Сегодня должен тащиться в? 7го в школу - я член комиссии, которая должна заключить соцсоревнование с другим, 7м Г, классом (2ая смена). Идти не хочется - скучища, но все-таки пойду. Может быть, завтра буду читать доклад о Маяковском, если будет классное собрание. Сегодня опять ругали наш класс за плохую дисциплину.
Дневник N 3 16 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера, 15го, читал доклад о Маяковском - руководитель сказал, что в нем много ценного (sic). За эти два дня - ничего интересного не случилось. События в Норвегии почему-то меня чрезвычайно интересуют и волнуют. Вот там - дела!
Повторяешь все то же самое - а как будет завтра, а как это все кончится? Самое замечательное - это что ничего нельзя предвидеть. Приехал участник финской войны (в Дом отдыха) и рассказывает интересные штуки. Да! Там тоже были дела, и великие дела. В 7й Г я не пошел 13го, потому что завуч сказал, что не стоит.
Отметки пока стоят хорошие. Семнадцатого пойду на вечер в школу - теперь у меня целая компания девятиклассников, с которыми довольно весело. Мать купила вчера мне новый портфель - неплохой. Она передала передачу для папы в Лефортовскую тюрьму. Я написал Муле записочку, в которой спрашивал его мнение насчет того, что я встретился 12го с Митькой. Мать говорит, что насчет этого письма он пошутил - из этого я заключаю, что, очевидно, он ничего не имеет против этой встречи. 18го думаю поехать за керосинкой к Вере - моей тетке - и надеюсь, что удастся увидеть Митьку. Митька, по словам Мули, ему позвонил и, как будто одержал крупную победу, сообщил, что видел меня. Митька (вспомнил) сказал 12го замечательную, по-моему, вещь: Франция, в сущности, кончилась с нашим отъездом оттуда. Действительно, вскоре после моего отъезда началась война, и все остроумие, весь блеск, все, что я так любил во Франции, абсолютно сошло на нет.
И книг там больше не выходит (кроме военных), и не до концертов им теперь, и кафэ опустели, и искусство пошло к чорту, и в сущности Париж потерял свой привлекательный облик всемирного культурного центра. Прибавим к этому мерзостные преследования коммунистов и торжество ненавистной реакции, и мы будем иметь о Париже отвратительнейшее представление. Да, тот Париж кончился с моим отъездом - Митька сказал верно. О Париже я не тоскую - раз тот Париж, который я знал, безвозвратно исчез - так оно и должно быть.
Дневник N 3 20 апреля 1940 года
Георгий Эфрон 18го был с матерью в Москве. Был у тетки Лили и был у Вильмонтов (переводчики, мамины знакомые). Ходил, покуривая, по заполненному празднично одетыми людьми Тверскому бульвару. У Левидовых не был - не было времени. Я всегда люблю один ездить, так я все успеваю, а с мамой не выходит - она говорит: "Не нерви", - и все это тянется. Какой-то товарищ по школе сказал мне, что в Сокольниках много хулиганья. Это плохо. Ну, приедем туда, увидим, как там все. Я бы, конечно, хотел бы ходить в школу в Москву, надоело мне общаться с некультурными ребятами.
Впрочем, опять-таки увидим дальше, когда туда приедем. Наступила настоящая весна - тепло, и я хожу в моей кожаной куртке. С весной стал больше думать о женщинах.
Интересно, в каком все-таки возрасте у меня будет первая "liaison durable"1?
Конечно - у меня нет среды (потому что школьная как-то в счет не идет), где я бы мог общаться с девушками, но мне просто психологически интересно, когда же у меня будет "liaison durable"?! С весной Москва похорошела. Женщины стали красивее, интереснее. С Митькой не повидался, потому что мать решительно против этого восстала, а Муля, с которым я говорил по телефону, тоже против моего общения с Митькой, ссылаясь на то, что он "гнилой" и похож на своих родителей. В сущности, чорт с ним - я и без него могу обойтись. Интересно все-таки, когда я пойду к Левидовым. В Москву на этот выходной день мать меня не пустит, потому что 27го, 28го и 29го мы будем "гостить" у Лили. 24го апреля будет ровно два месяца, как я не был у Майи. Вежливо будет ли тащиться туда после столь длительного отсутствия? Мне у Левидовых хорошо, но существует "но". Мне не нравится, что Муля, мама и сами Левидовы так одобрительно смотрят на то, что я к ним хожу. И Муля: "Пойдешь к Левидовым…" "Повидаешься с Майей". Это имеет неприятный привкус какого-то "авторизованного" знакомства, всеми одобренного.
Как-то неинтересно ходить в гости к девушке, если все это одобряют (потому что хожу-то я, конечно, к Майе). Опять-таки мне неприятно "всеобщее" одобрение моего хождения к Левидовым. Это как-то неприятно. И потом - ну я хожу туда, а чего я там добьюсь? Мне не кажется, что я смог бы добиться хотя бы целовать Майю. А дружба? Дружба раз в шестидневку - это не годится. И потом, после столь длительного отсутствия показаться им на глаза опять - это скучновато. Я как-то не вижу цели моего общения с Майей. Мы учимся в разных учебных заведениях, вкусы по искусству у нас расходятся, видимся раз в шестидневку (правда, когда я перееду в Сокольники, видаться можно будет чаще). Я хотел бы познакомиться на нейтральной почве с какой-нибудь девушкой - это другое дело - это интереснее, чем таскаться в семью. Я бы дорого дал, чтобы узнать, что там про меня говорят и, в частности, что говорит обо мне Майя. Если я продолжаю отношения с Левидовыми, то это потому, что все-таки приятно поглядеть на хорошо сложенную, хорошенькую девушку и немножко с ней поболтать о том, о сем. Но тот факт, что я таскаюсь в их семью, мне определенно не нравится - почему-то мне кажется, что это какое-то ложное положение. Нужно сказать, что, когда мы переедем в Сокольники, я буду более во всеоружии и смогу видеться с Майей чаще и на нейтральной почве. Все-таки как-то нужно определить, представляю ли я какой-нибудь интерес для Майи? И стоит ли продолжать эту волынку хождения туда? Не знаю - возможно, что у меня с ней что-нибудь и выйдет. Чорт его знает, я сам не знаю - может вполне быть, что я скучный и неинтересный и никакого интереса для молодой девушки не могу представлять? Жалко все-таки, что у меня нету настоящего закадычного друга, с которым можно было бы поделиться всем этим ворохом противоречивых идей и мыслей.
Интересно, почему Муля так поддерживает мое знакомство с Майей? Но это смешно - как может быть у молодого человека "дружба" с молодой девушкой? - ведь в конце концов он всегда захочет большего. А Муля говорит: "Вот, пойдешь с Майей в кино…" и т.п. Что он думает? С девушкой не может быть такого же нормального общения, как с мальчиком, - это абсолютно невозможно. Если Муля думает, что в данном случае можно, то он глуп (т.е. может быть, отношения и будут "нормальными"), но тогда он не предусмотрел моего "нормального" влечения. Если он считает, что невозможно, то тогда я ставлю вопросительный знак. Короче говоря: если это знакомство с Майей мне ничего не сулит, то зачем его продолжать? Вот это-то самое противное, что нельзя узнать, сулит ли оно мне что-нибудь или нет. Вот это-то самое противное, что приходится играть впотьмах, не зная оценки тебя людьми. Все это очень сложно. Все же я твердо надеюсь, что в скором времени я буду гулять с какой-нибудь хорошенькой девушкой. Приходится возвратиться к "старой поговорке": поживем - увидим. Иду к завучу заниматься.
Дневник N 3 21 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вечер - 1/2 девятого. В школе - ничего нового. Все думаю, как будет летом.
Здесь скучно - нет настоящих товарищей, и свободное время нечем заполнить. В Париже у меня вопрос о заполнении свободного времени не ставился: выйдешь на улицу, смотришь прохожих, витрины, кино и купаешься в городской атмосфере. А здесь уже приходится ставить вопрос об общении с людьми (раз нет спасительных улиц). У меня нет среды. Все думаю о Сокольниках, как там все будет. Вот это - дурацкая, идиотская слабость. Слаб! Действительно. Но мое настоящее слишком пустое, чтобы перекрыть все будущее. Ну с кем мне общаться? Мои классные товарищи малы, да и не умны, даже те, кто больше. Видался иногда с какими-то девятиклассниками; подозвал завуч и посоветовал с ними не общаться, потому что, мол, хулиганы, некультурны и "не соответствуют вам ни в какой мере" (дескать, не развратили бы (sic)). Ну вот, и эта группа фактически отпала (с ними, действительно, можно еще в историю или в драку влипнуть, но они веселые, оттого я с ними и водился). Уроков я не делаю - все слишком легки, я и так получаю хорошие отметки. Вот моя соседка, дочь хозяйки, все время ходит к знакомым, на свидания, чорт ее знает куда, а я никуда не хожу. Оттого-то я и думаю о будущем, сопоставляя мое теперешнее положение с воображаемым будущим. Там, в будущем, есть один крупный авантаж1: совсем близко от Москвы, в два счета можно доехать по метро, а Москва - это желанные улицы и разглядывание прохожих, это кино и театры, это парки и атмосфера большого города, которую я так люблю и в которой я поистине чувствую себя как рыба в воде. События в Скандинавии здорово всех встрясли и, по-видимому, втягивают в войну и Голландию. Да, сейчас идут великие дела и великие бои - будущее (опять оно!) покажет завершение всей этой каши.
Дневник N 3 23 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Возможно, что завтра поеду в Москву. В Голицыне одолела скука. Мама скулит о глупом переводе, который ей дали, я скулю о том, что у меня нет товарищей и что скушно, в школе - скука мертвяцкая. С мамой у меня сцены - она говорит, что теперь не до веселья (когда я заикнулся о том, что в Москву я езжу для развлечения), что у нас мало денег (почти совсем нет), и что завтра мы рано вернемся, и что больше она меня одного не пустит в Москву (раз не до веселья).
Мне все ужасно надоело. И главное, нечего делать. Сегодня пойти одному на станцию не удалось - матери нужно было купить соли, вот и пошли вместе. К тому же, наверное, придется убивать нерв в одном зубе - он нежданно-негаданно заболел, сейчас. Тоже - перспективка! Мечты о красивой девушке, с которой я ходил бы гулять, - настоящей, хорошенькой девушке - вот этого, чорт возьми, мне страшно недостает. Самое неприятное - то, что я совсем не знаю - может быть (вполне возможно), что я ничего интересного (для девушек) не представляю, может быть, объективно говоря, я просто противен? Но этого мне никто не может, конечно, сказать. Ну, хоть девушку не иметь, а товарища, настоящего, "коренного" - закадычного… Куда там! - Я один. Хочу, страстно хочу я знать: будет ли 15 лет "холостым" возрастом? - А все-таки достать себе девушку необходимо. Как я буду горд, когда я с ней буду ходить! И, укрывшись от чужих взоров, мы будем целоваться! Эх! Конечно, вполне возможно, что все это придет позже, так лет этак в двадцать. А возможно, что это придет раньше, чем я думаю. У меня иллюзий нет - "чистого" продолжительного наслаждения не существует ни в какой земной области, но, бесспорно, существуют незабвенные и замечательные моменты, которых нужно ухватить гораздо больше и лучше. Интересно все-таки, в каком возрасте я себе достану девушку (хоть гулять с ней и общаться, и то хлеб, а дальше увидим), в 15, 16, 17 лет? Завтра поеду в Москву, потому что мне кажется, что нужно встретиться с Майей Левидовой - она хорошенькая и, даже если мне не суждено быть с ней в интимных отношениях, все же нужно ее повидать, она как-то меня наполняет свежим воздухом, чорт возьми. Не знаю почему, но чтобы позвонить Левидовым, мне приходится преодолеть большие преграды. Что-то во мне (косность, лень, страх, что примут холодно, скука?) противится возобновлению с ними отношений; а ведь прошло с моей последней с ними встречи 2 месяца. Чтобы им позвонить (конечно, не им, а Майечке), мне придется побороть сильное внутреннее сопротивление, говорящее: "Брось! к чорту! все равно ты с ней не сойдешься, к чему тратить время!" Кто был прав из этих двух начал, будущее покажет. Все-таки я думаю, что завтра к ним зайду. 2 месяца! Все-таки - это много. Может, они обиделись, что я так долго не прихожу? Они знают, что я болел (через Мулю), но знают ли они, что я месяц и одна шестидневка как выздоровел и к ним все же не хожу? Вернее всего, что они вообще обо мне забыли, и оттого мне неловко будет к ним явиться, потому что я у них долго не был и они как-то отвыкли (мол, кто это?!) Вот это мне и неприятно. Но чорт с ними - пойду на возобновление отношений. Если не удастся - тем хуже, наплевать (я такой), а если мне с Майей будет приятно - тем лучше.
Противно то, что нужно будет рано возвращаться из Москвы (так хочет мама), но ничего. Предложил маме поехать вечером сегодня и переночевать у Лили - не хочет.
Вот противная. Приехали бы вечером, там бы переночевали, а 24го было бы на все гораздо больше времени, - но нет, не хочет. Ну и чорт с ней. - Я никогда не настаиваю. Все-таки ужасно, что нельзя встречаться с Митькой по воле Мули и мамы - он так был рад нашей встрече и так просил ему звонить! Это все-таки ужасно.
Но ничего. Жизнь, ударами по кумполу, бьет по чувствам и притупляет их, вернее, заставляет проходить мимо этих чувств. Самое неприятное это что все так зыбко: судьба отца и сестры (главное), моя судьба, как я буду дальше жить в Сокольниках, новая школа, новые друзья, все это страшно зыбко и проблематично. В сущности, ни о чем из моей жизни я не могу уверенно сказать. Ну, довольно жаловаться.
Пожаловался, и будет. Нужно жить каждым днем. А завтра к Майечке заглянем. У нее высокая грудь и тело совершенное - меня оно здорово зажигает.
Дневник N 3 25 апреля 1940 года
Георгий Эфрон В Москве вчера видел Мулю и Кота. Майю не видел - ее не было дома. Муля был в Болшеве - там, сорвавши печати НКВД, поселились председатель поссовета, судья и начальник милиции. Сегодня мать поедет в Болшево, в сопровождении Ириши (жены Алеши) и Митьки. До этого они зайдут в НКВД поговорить насчет этого дела. Наши вещи Муля предлагает положить в кладовку (до того, как мы сможем их забрать).
Интересно будет узнать подробности этого "похода" в Болшево. Муля вчера говорил о какой-то комнате на Никитском бульваре, но я не верю, что мы сможем ее достать - слишком было бы хорошо: центр, 20 м комната и т.п. Но возможно, что он (Муля) сможет ее выторговать, хотя я все-таки не верю в это счастие. В школе - ничего нового (немножко протаскали меня за чертыхание). Сегодня завтракаю и обедаю в Доме отдыха.
Дневник N 3 26 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Мать была в НКВД, где видала Иришу и Митьку. Завтра мать едет в Москву вносить передачу Але и папе, а 28го, вместе с представителями НКВД, Иришей и Митькой поедет в Болшево, чтобы отделить наши вещи от вещей незаконно вселившихся (так же сделает и Ириша) и сложить их в кладовку. Очевидно, мать заберет часть книг и посуду. Говорят, в Болшеве был здоровый скандал между вселившимися, которые сорвали печати НКВД, и представителями этого учреждения. Так что неудивительно, что мать, Ириша и Митька поедут с НКВД, который их поддержит. Вчера гулял с Зелинским, Ермиловым и Наталией Чхеидзе. Все удивлялись и восторгались успехами в любви туркмена Султаниазова, который живет в Доме отдыха. Вчера я завтракал и обедал в Доме, а так же буду делать завтра и послезавтра (28го мать увидится с Пастернаком. 30го, 1го и 2го - выходные дни). Еще не знаю, что буду делать. Все-таки думаю поехать в Москву. Вполне согласен с Наталией Чхеидзе, что гулять в Москве в сто раз лучше, чем в Голицыне. Встретил "ту" болгарку - она как-то постарела.
Дневник N 3 29 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера, 28го, мать была в Болшеве, с Митькой и двумя представителями НКВД.
Очередная - очень приятная - новость (sic): повесился поселившийся на "нашу" дачу начальник милиции. И не повесился, а удавился. Привязал ремень к кровати, в петлю просунул голову и шею, уперся ногами в кровать - и удавился. Хорошенькая дача, нечего сказать! И до нас там был арестован какой-то вредитель, потом вселились семьи Эфрон и Львовы, и всех, кроме двух лиц, арестовали, потом поселились судья и начальник милиции, который скоро удавился. Мать привезла французские книги, сваленные судьей на террасе. Я рад, что она хоть это спасла. 3го мая мать опять поедет в Болшево, вместе с НКВД и Митькой. Завтра я поеду в Москву, где повидаюсь с Митькой, так как мать после того, как его видела, не очень этому противится. В Москве думаю пойти в парикмахерскую - я в этом нуждаюсь. Я не знаю, проведу ли я все дни (30 - 1 - 2) в Москве - это зависит от матери, как она со мной по этому поводу условится. Я думаю сходить в кино (в театре места на праздники найти трудно, а других развлечений, в сущности, нет).
Я рад, что у меня три свободных дня: постараюсь их провести как можно лучше. Я думаю не звонить к Левидовым - чорт с ними. И я так долго не виделся с Майей, что вряд ли это мне что-либо принесет. И вообще, при таком редком общении вряд ли сможет выйти что-нибудь толковое (на мой взгляд). Я рад, что повидаю Митьку, - как бы он ни был "опасен" (в смысле общения с последним звеном семьи, которая, может быть, оклеветала отца и сестру) - мне с ним весело и интересно. Жалко только, что денег мало: у мамы сейчас туго в этом смысле - потому что с деньгами как-то приятнее ехать в Москву. Я хочу возможно лучше провести праздники и, хотя имею об этом "проведении" весьма туманное представление, надеюсь тем не менее, что мое желание осуществится. Я здорово рад, что мама спасла лучшие наши французские книжки - это значительная часть моего духовного богатства. Как буду проводить Первое мая, еще не знаю - буду ли в Москве на параде, и с кем и как, тоже не знаю. В общем, пока все в порядке. Мать уехала опять в Москву по делам; сегодня вечером или завтра утром я с ней сговорюсь насчет моего проведения праздников.
Дневник N 4 2 мая 1940 года
Георгий Эфрон Вчера и 30го был в Москве. Виделся с Митькой; мать и Муля об этом ничего не знают. Я долго с ним гулял (30го), и вместе мы зашли в Библиотеку иностранных языков - читали там американские кинематографические журналы. Я туда непременно запишусь, когда переведут в 8й класс. Митька 17го уезжает в Башкирию - в санаторию. Он тот же самый - такой же попрошайка, как и раньше. Но в общем он симпатичный. Вечером был у Левидовых - было хорошо, но мне там нечего делать и, главное, не о чем говорить с Майей. Почитал у них книжки, посидел, выпил чаю и ушел от них довольно поздно. Тетка хотела меня устроить на концерт, но не было билета, кому-то нужно было передать записку, и я не пошел. Стоял на Никитской площади и слушал музыку из громкоговорителей, потом прошелся по Тверскому бульвару до Пушкинской площади. Было очень много веселого народа, было такое впечатление, что все радовались. Потом пошел ночевать к Лиле. 1го Мая был на демонстрации с Мулей, видел танки и самолеты, слышал речь Ворошилова. Масса народу. Действительно, 1го Мая - это народный праздник. Дома были пусты, и все вывалили на улицы. Это был настоящий праздник. Меня поразило количество хорошо одетых людей. Видел много красивых женщин. Познакомился с братом Мули - Сашкой.
Он симпатичный малый и очень похож на Мулю. Ездили на такси, шлялись по городу, потом пошли в Восточный ресторанчик на Тверском бульваре и здорово хорошо там поели. Потом пошли есть мороженое (на Тверском же бульваре), пошлялись немного, и я пошел к Лиле, забрал свой портфель с рисунками и бумагой, которую мне дал Муля, и пошел к Ирине за керосинкой (Муля дал керосинку одному другу Ириши, чтобы тот починил эту керосинку). Ириша поступает в Коктейль-холл (на улице Горького) официанткой, а потом поступит официанткой на Сельскохозяйственную выставку. Керосинку я заберу 6го, через три дня, когда поеду в Москву. Майя Левидова говорит, что я сделал большие технические успехи с того раза, когда я ей показывал свои рисунки. Что ж - тем лучше. Интересно - переедем ли мы в Голицыно в другую комнату. Пока это неизвестно - может, хозяйка наша не сдаст детскому саду, чорт ее знает. Мне наплевать, я здесь ничего не решаю. Теперь сажусь учить стихи Сулейм«ана» Стальского (урок), потому что еще не спрашивали по литературе.
Дневник N 4 6 мая 1940 года
Георгий Эфрон За эти четыре дня произошло много важного. Мать с Митькой и представителем НКВД 3го была в Болшеве, забрала оттуда много книг. В общем, нас ограбили. Ничего, кроме книг, нет: ни кастрюль, ни посуды, ничего. Есть только лампа и электрическая печь. Муля думает, что много забрала из нашего имущества Валя, бывшая домработница Львовых; он поедет в Болшево, чтобы ее повидать по этому поводу. У Митьки сожгли много ценных французских книг: том Шекспира, том Расина, так что теперь у него библиотека разрознена. Идиоты какие! Говорят, что топили этими книгами. Возможно, что удастся перехватить кое-что из нашего имущества у Вали, но мне почему-то кажется, что она ничего не взяла. Люди, которые поселились на даче, говорят, что до них (после нас) кто-то жил и уносил наше добро прямо пригоршнями. Муля думает, что они врут, мама же верит. Мы, конечно, обворованы и ничего не можем сделать. Во всяком случае, есть факт: с этой гнилой дачей мы покончили навсегда. И это хорошо. Я бы, на месте матери, сумел бы как следует использовать тот факт, что мы обворованы и (так как дача теперь принадлежит не НКВД, а Экспортлесу, который выиграл суд насчет нее) что у нас фактически нет жилища. Но мать - ужасно непрактичный человек и говорит, что у нее нет времени ни на какие хлопоты в Союзе писателей (в котором, кстати, она не состоит), так как спешный перевод совершенно не оставляет ей времени. Конечно, практичный человек, мне кажется, смог бы на всем этом брик-а-браке1 фактов достать себе приличную жилплощадь, но в том-то и дело, что мать исключительно непрактична. Вчера я узнал, что мы переедем из нашей комнаты (которую мы занимаем сейчас) в другую комнату (здесь же, в Голицыне) 10го мая. Там нам дан срок до 10го июня - ровно месяц. 10го я не пойду в школу, а буду переезжать с матерью и переносить вещи. Комната (или, вернее, дача) близко расположена, так что переправление не будет представлять особых трудностей. 5го июня я кончу испытания и узнаю, переведен ли я в 8й класс, или же буду переэкзаменовываться осенью (уже в той школе, где мы тогда будем жить). Я думаю, что меня переведут без особых трудностей, потому что я пользуюсь авторитетом среди учеников и уважением среди учителей. После окончания испытаний (не знаю точно, какого числа) я и мать переедем или в крохотную комнату в Сокольниках, или же в Москву (о чем я мечтаю, но что, увы, менее правдоподобно). Конечно, лучше жить в центре, чем на окраине, это ясно, но, к сожалению, еще ничего нельзя сказать. Мне теперь придется массу наверстать по литературе (к испытаниям) и, в частности, по зубрежке стихов Пушкина, Лермонтова, Толстого, и Некрасова, и Тютчева. Но я предполагаю, что с этим справлюсь. Я стал почему-то гораздо меньше учиться, но надеюсь, что это не очень повлияет на успешный исход весенних испытаний. Если меня переведут в 8й класс, это будет означать, что я уже окончил неполную среднюю школу: как-никак, это уже какой-то багаж за спиной. Положение арестованных не изменилось: отец сидит в Лефортовской тюрьме, сестра в НКВД, Нина Николаевна и Николай Андреевич (Львовы) тоже в НКВД, а Алеша сослан в Коми АССР. Жена Алеши поступила официанткой в Коктейль-холл (на улице Горького).
Георгий Эфрон Вчера вечером узнал от Зелинского, что Германия заняла Данию и Норвегию. Здорово.
Всегда замечательно, когда развиваются события. Интересно, что будет дальше и как будет развиваться германо-англо-французская война. На классном собрании сегодня руководитель нашего класса поручил мне и одной девочке приготовить доклад о Маяковском. Я уже написал свой доклад - вышло как-будто ничего. Потом меня выбрали в комиссию, которая пойдет в седьмой класс 2й смены, чтобы там зачитать наше обязательство-соревнование с этим классом. Все это - скучища, но это хорошо, если повысит мой престиж. Самое противное, что опять куда-то придется переезжать, бросать школу (т.е. не вступать сюда же в 8й класс). С другой стороны - чем ближе к городу, тем лучше. Вообще я люблю город - Париж я обожаю, а в Москве мне как-то легко на душе. В городе я себя чувствую абсолютно как рыба в воде. Все-таки здорово интересно, как мы устроимся в Сокольниках, будут там у меня товарищи, и вообще, как пойдет это дело. Меня очень интересует, когда у меня будет первая лежанка с женщиной. В Доме отдыха все те же критики:
Ермилов, Серебрянский, Зелинский, тот же тупоголовый Гроссман, плюс шекспиролог и довольно кислая личность Крыжановский, туркмен Султаниазов, молчаливый и улыбающийся, и грузинка-переводчица, фамилии которой не знаю, и тот же полусумасшедший, производящий тяжелое впечатление Пяст. Вот и все. Сейчас читаю "Гроздья гнева" Стейнбека - здоровая вещь. Уговорился с Зелинским, что когда я ему отдам "Интернациональную литературу", то он мне даст "Похищение луны" грузинского автора, фамилию которого я забыл. Мать сегодня уехала в Москву вносить деньги в НКВД Але; а я завтракал и обедал в Доме отдыха. Мама почему-то не приезжает. Чая пить не буду - буду ее ждать.
Дневник N 3 11 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера узнал от матери, что отец переведен из Бутырской тюрьмы в Лефортовскую.
Что это означает - не знаю. По-моему, просто места в той тюрьме больше, вот туда и перевели. С кино не вышло - завтра не поеду - Муля не достал билеты.
Сегодня просидел в классе три урока - потом отпросился домой, потому что очень сильно болела голова и чувствовал себя отвратительно. Дома вытошнило - теперь чувствую себя почти хорошо. Непонятно - во Франции не болел никогда, а здесь совсем разваливаюсь.
Дневник N 3 13 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера - 12го - все-таки настоял на своем - и поехал в Москву. Приехал - и сейчас же достал билет на американский фильм, несмотря на большую очередь и на "пророчества" мамы. Фильм неплохой, и Динна Дербин дивно поет (Травиата - это здорово). Из кино пошел к тетке и оттуда позвонил к Митьке, дозвонился и через полчаса шел уже с ним по улице Фрунзе. Митька очень вырос - он много выше меня (а меня считают гигантом). Как будто он смотрит на все семейные события иронически - во всяком случае, он иронизировал над тем, что его родители и мои отец и сестра сидят в тюрьме. Во всяком случае, в течение всей нашей встречи он был чрезвычайно весел и был очень рад, что со мной встретился, оттого что он сидел три месяца в санатории и там, конечно, здорово скучал. К высылке своего брата Алеши он относится безразлично - говорит, что Алеше "это не повредит", - находился я с ним три с половиной часа. Были в Музее нового западного искусства, ели мороженое в кафе на улице Горького, ехали на трамвае и бродили по весенней грязи Гоголевского бульвара. Митька был очень весел и, по обыкновению, остроумен и блестящ. Рассказывал о какой-то цирковой наезднице, якобы встреченной им в санатории (?), и как он за ней стал ухаживать, и как старший врач сказал ему, что не надо возбуждаться, и как он послал старшего врача ко всем чертям, мол, могу со всеми "baiser". - Конечно, врет, вообще, он нередко врет. Мы с ним глазели на московских женщин и оценивали их качества (чисто парижское занятие).
Возможно, что он скоро поедет в Башкирию (там есть санатория для туберкулезных), а может быть - поедет в Ленинград, где как будто есть какой-то его дядюшка. В общем, мы с ним здорово провели день, вдоволь посмеялись над самими собой, и эта встреча нам обоим доставила много приятных минут. Условились, что, когда приеду опять в Москву, опять ему позвоню и мы увидимся. Узнал от него, что Николай Андреич и Нина Николаевна - в НКВД. Проболтался ему, что отец сидит в Лефортове - может, не стоило это ему говорить (хотя - почему?). Интересно, что скажет Муля, когда узнает об этой встрече с Митькой.
Сегодня должен тащиться в? 7го в школу - я член комиссии, которая должна заключить соцсоревнование с другим, 7м Г, классом (2ая смена). Идти не хочется - скучища, но все-таки пойду. Может быть, завтра буду читать доклад о Маяковском, если будет классное собрание. Сегодня опять ругали наш класс за плохую дисциплину.
Дневник N 3 16 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера, 15го, читал доклад о Маяковском - руководитель сказал, что в нем много ценного (sic). За эти два дня - ничего интересного не случилось. События в Норвегии почему-то меня чрезвычайно интересуют и волнуют. Вот там - дела!
Повторяешь все то же самое - а как будет завтра, а как это все кончится? Самое замечательное - это что ничего нельзя предвидеть. Приехал участник финской войны (в Дом отдыха) и рассказывает интересные штуки. Да! Там тоже были дела, и великие дела. В 7й Г я не пошел 13го, потому что завуч сказал, что не стоит.
Отметки пока стоят хорошие. Семнадцатого пойду на вечер в школу - теперь у меня целая компания девятиклассников, с которыми довольно весело. Мать купила вчера мне новый портфель - неплохой. Она передала передачу для папы в Лефортовскую тюрьму. Я написал Муле записочку, в которой спрашивал его мнение насчет того, что я встретился 12го с Митькой. Мать говорит, что насчет этого письма он пошутил - из этого я заключаю, что, очевидно, он ничего не имеет против этой встречи. 18го думаю поехать за керосинкой к Вере - моей тетке - и надеюсь, что удастся увидеть Митьку. Митька, по словам Мули, ему позвонил и, как будто одержал крупную победу, сообщил, что видел меня. Митька (вспомнил) сказал 12го замечательную, по-моему, вещь: Франция, в сущности, кончилась с нашим отъездом оттуда. Действительно, вскоре после моего отъезда началась война, и все остроумие, весь блеск, все, что я так любил во Франции, абсолютно сошло на нет.
И книг там больше не выходит (кроме военных), и не до концертов им теперь, и кафэ опустели, и искусство пошло к чорту, и в сущности Париж потерял свой привлекательный облик всемирного культурного центра. Прибавим к этому мерзостные преследования коммунистов и торжество ненавистной реакции, и мы будем иметь о Париже отвратительнейшее представление. Да, тот Париж кончился с моим отъездом - Митька сказал верно. О Париже я не тоскую - раз тот Париж, который я знал, безвозвратно исчез - так оно и должно быть.
Дневник N 3 20 апреля 1940 года
Георгий Эфрон 18го был с матерью в Москве. Был у тетки Лили и был у Вильмонтов (переводчики, мамины знакомые). Ходил, покуривая, по заполненному празднично одетыми людьми Тверскому бульвару. У Левидовых не был - не было времени. Я всегда люблю один ездить, так я все успеваю, а с мамой не выходит - она говорит: "Не нерви", - и все это тянется. Какой-то товарищ по школе сказал мне, что в Сокольниках много хулиганья. Это плохо. Ну, приедем туда, увидим, как там все. Я бы, конечно, хотел бы ходить в школу в Москву, надоело мне общаться с некультурными ребятами.
Впрочем, опять-таки увидим дальше, когда туда приедем. Наступила настоящая весна - тепло, и я хожу в моей кожаной куртке. С весной стал больше думать о женщинах.
Интересно, в каком все-таки возрасте у меня будет первая "liaison durable"1?
Конечно - у меня нет среды (потому что школьная как-то в счет не идет), где я бы мог общаться с девушками, но мне просто психологически интересно, когда же у меня будет "liaison durable"?! С весной Москва похорошела. Женщины стали красивее, интереснее. С Митькой не повидался, потому что мать решительно против этого восстала, а Муля, с которым я говорил по телефону, тоже против моего общения с Митькой, ссылаясь на то, что он "гнилой" и похож на своих родителей. В сущности, чорт с ним - я и без него могу обойтись. Интересно все-таки, когда я пойду к Левидовым. В Москву на этот выходной день мать меня не пустит, потому что 27го, 28го и 29го мы будем "гостить" у Лили. 24го апреля будет ровно два месяца, как я не был у Майи. Вежливо будет ли тащиться туда после столь длительного отсутствия? Мне у Левидовых хорошо, но существует "но". Мне не нравится, что Муля, мама и сами Левидовы так одобрительно смотрят на то, что я к ним хожу. И Муля: "Пойдешь к Левидовым…" "Повидаешься с Майей". Это имеет неприятный привкус какого-то "авторизованного" знакомства, всеми одобренного.
Как-то неинтересно ходить в гости к девушке, если все это одобряют (потому что хожу-то я, конечно, к Майе). Опять-таки мне неприятно "всеобщее" одобрение моего хождения к Левидовым. Это как-то неприятно. И потом - ну я хожу туда, а чего я там добьюсь? Мне не кажется, что я смог бы добиться хотя бы целовать Майю. А дружба? Дружба раз в шестидневку - это не годится. И потом, после столь длительного отсутствия показаться им на глаза опять - это скучновато. Я как-то не вижу цели моего общения с Майей. Мы учимся в разных учебных заведениях, вкусы по искусству у нас расходятся, видимся раз в шестидневку (правда, когда я перееду в Сокольники, видаться можно будет чаще). Я хотел бы познакомиться на нейтральной почве с какой-нибудь девушкой - это другое дело - это интереснее, чем таскаться в семью. Я бы дорого дал, чтобы узнать, что там про меня говорят и, в частности, что говорит обо мне Майя. Если я продолжаю отношения с Левидовыми, то это потому, что все-таки приятно поглядеть на хорошо сложенную, хорошенькую девушку и немножко с ней поболтать о том, о сем. Но тот факт, что я таскаюсь в их семью, мне определенно не нравится - почему-то мне кажется, что это какое-то ложное положение. Нужно сказать, что, когда мы переедем в Сокольники, я буду более во всеоружии и смогу видеться с Майей чаще и на нейтральной почве. Все-таки как-то нужно определить, представляю ли я какой-нибудь интерес для Майи? И стоит ли продолжать эту волынку хождения туда? Не знаю - возможно, что у меня с ней что-нибудь и выйдет. Чорт его знает, я сам не знаю - может вполне быть, что я скучный и неинтересный и никакого интереса для молодой девушки не могу представлять? Жалко все-таки, что у меня нету настоящего закадычного друга, с которым можно было бы поделиться всем этим ворохом противоречивых идей и мыслей.
Интересно, почему Муля так поддерживает мое знакомство с Майей? Но это смешно - как может быть у молодого человека "дружба" с молодой девушкой? - ведь в конце концов он всегда захочет большего. А Муля говорит: "Вот, пойдешь с Майей в кино…" и т.п. Что он думает? С девушкой не может быть такого же нормального общения, как с мальчиком, - это абсолютно невозможно. Если Муля думает, что в данном случае можно, то он глуп (т.е. может быть, отношения и будут "нормальными"), но тогда он не предусмотрел моего "нормального" влечения. Если он считает, что невозможно, то тогда я ставлю вопросительный знак. Короче говоря: если это знакомство с Майей мне ничего не сулит, то зачем его продолжать? Вот это-то самое противное, что нельзя узнать, сулит ли оно мне что-нибудь или нет. Вот это-то самое противное, что приходится играть впотьмах, не зная оценки тебя людьми. Все это очень сложно. Все же я твердо надеюсь, что в скором времени я буду гулять с какой-нибудь хорошенькой девушкой. Приходится возвратиться к "старой поговорке": поживем - увидим. Иду к завучу заниматься.
Дневник N 3 21 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вечер - 1/2 девятого. В школе - ничего нового. Все думаю, как будет летом.
Здесь скучно - нет настоящих товарищей, и свободное время нечем заполнить. В Париже у меня вопрос о заполнении свободного времени не ставился: выйдешь на улицу, смотришь прохожих, витрины, кино и купаешься в городской атмосфере. А здесь уже приходится ставить вопрос об общении с людьми (раз нет спасительных улиц). У меня нет среды. Все думаю о Сокольниках, как там все будет. Вот это - дурацкая, идиотская слабость. Слаб! Действительно. Но мое настоящее слишком пустое, чтобы перекрыть все будущее. Ну с кем мне общаться? Мои классные товарищи малы, да и не умны, даже те, кто больше. Видался иногда с какими-то девятиклассниками; подозвал завуч и посоветовал с ними не общаться, потому что, мол, хулиганы, некультурны и "не соответствуют вам ни в какой мере" (дескать, не развратили бы (sic)). Ну вот, и эта группа фактически отпала (с ними, действительно, можно еще в историю или в драку влипнуть, но они веселые, оттого я с ними и водился). Уроков я не делаю - все слишком легки, я и так получаю хорошие отметки. Вот моя соседка, дочь хозяйки, все время ходит к знакомым, на свидания, чорт ее знает куда, а я никуда не хожу. Оттого-то я и думаю о будущем, сопоставляя мое теперешнее положение с воображаемым будущим. Там, в будущем, есть один крупный авантаж1: совсем близко от Москвы, в два счета можно доехать по метро, а Москва - это желанные улицы и разглядывание прохожих, это кино и театры, это парки и атмосфера большого города, которую я так люблю и в которой я поистине чувствую себя как рыба в воде. События в Скандинавии здорово всех встрясли и, по-видимому, втягивают в войну и Голландию. Да, сейчас идут великие дела и великие бои - будущее (опять оно!) покажет завершение всей этой каши.
Дневник N 3 23 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Возможно, что завтра поеду в Москву. В Голицыне одолела скука. Мама скулит о глупом переводе, который ей дали, я скулю о том, что у меня нет товарищей и что скушно, в школе - скука мертвяцкая. С мамой у меня сцены - она говорит, что теперь не до веселья (когда я заикнулся о том, что в Москву я езжу для развлечения), что у нас мало денег (почти совсем нет), и что завтра мы рано вернемся, и что больше она меня одного не пустит в Москву (раз не до веселья).
Мне все ужасно надоело. И главное, нечего делать. Сегодня пойти одному на станцию не удалось - матери нужно было купить соли, вот и пошли вместе. К тому же, наверное, придется убивать нерв в одном зубе - он нежданно-негаданно заболел, сейчас. Тоже - перспективка! Мечты о красивой девушке, с которой я ходил бы гулять, - настоящей, хорошенькой девушке - вот этого, чорт возьми, мне страшно недостает. Самое неприятное - то, что я совсем не знаю - может быть (вполне возможно), что я ничего интересного (для девушек) не представляю, может быть, объективно говоря, я просто противен? Но этого мне никто не может, конечно, сказать. Ну, хоть девушку не иметь, а товарища, настоящего, "коренного" - закадычного… Куда там! - Я один. Хочу, страстно хочу я знать: будет ли 15 лет "холостым" возрастом? - А все-таки достать себе девушку необходимо. Как я буду горд, когда я с ней буду ходить! И, укрывшись от чужих взоров, мы будем целоваться! Эх! Конечно, вполне возможно, что все это придет позже, так лет этак в двадцать. А возможно, что это придет раньше, чем я думаю. У меня иллюзий нет - "чистого" продолжительного наслаждения не существует ни в какой земной области, но, бесспорно, существуют незабвенные и замечательные моменты, которых нужно ухватить гораздо больше и лучше. Интересно все-таки, в каком возрасте я себе достану девушку (хоть гулять с ней и общаться, и то хлеб, а дальше увидим), в 15, 16, 17 лет? Завтра поеду в Москву, потому что мне кажется, что нужно встретиться с Майей Левидовой - она хорошенькая и, даже если мне не суждено быть с ней в интимных отношениях, все же нужно ее повидать, она как-то меня наполняет свежим воздухом, чорт возьми. Не знаю почему, но чтобы позвонить Левидовым, мне приходится преодолеть большие преграды. Что-то во мне (косность, лень, страх, что примут холодно, скука?) противится возобновлению с ними отношений; а ведь прошло с моей последней с ними встречи 2 месяца. Чтобы им позвонить (конечно, не им, а Майечке), мне придется побороть сильное внутреннее сопротивление, говорящее: "Брось! к чорту! все равно ты с ней не сойдешься, к чему тратить время!" Кто был прав из этих двух начал, будущее покажет. Все-таки я думаю, что завтра к ним зайду. 2 месяца! Все-таки - это много. Может, они обиделись, что я так долго не прихожу? Они знают, что я болел (через Мулю), но знают ли они, что я месяц и одна шестидневка как выздоровел и к ним все же не хожу? Вернее всего, что они вообще обо мне забыли, и оттого мне неловко будет к ним явиться, потому что я у них долго не был и они как-то отвыкли (мол, кто это?!) Вот это мне и неприятно. Но чорт с ними - пойду на возобновление отношений. Если не удастся - тем хуже, наплевать (я такой), а если мне с Майей будет приятно - тем лучше.
Противно то, что нужно будет рано возвращаться из Москвы (так хочет мама), но ничего. Предложил маме поехать вечером сегодня и переночевать у Лили - не хочет.
Вот противная. Приехали бы вечером, там бы переночевали, а 24го было бы на все гораздо больше времени, - но нет, не хочет. Ну и чорт с ней. - Я никогда не настаиваю. Все-таки ужасно, что нельзя встречаться с Митькой по воле Мули и мамы - он так был рад нашей встрече и так просил ему звонить! Это все-таки ужасно.
Но ничего. Жизнь, ударами по кумполу, бьет по чувствам и притупляет их, вернее, заставляет проходить мимо этих чувств. Самое неприятное это что все так зыбко: судьба отца и сестры (главное), моя судьба, как я буду дальше жить в Сокольниках, новая школа, новые друзья, все это страшно зыбко и проблематично. В сущности, ни о чем из моей жизни я не могу уверенно сказать. Ну, довольно жаловаться.
Пожаловался, и будет. Нужно жить каждым днем. А завтра к Майечке заглянем. У нее высокая грудь и тело совершенное - меня оно здорово зажигает.
Дневник N 3 25 апреля 1940 года
Георгий Эфрон В Москве вчера видел Мулю и Кота. Майю не видел - ее не было дома. Муля был в Болшеве - там, сорвавши печати НКВД, поселились председатель поссовета, судья и начальник милиции. Сегодня мать поедет в Болшево, в сопровождении Ириши (жены Алеши) и Митьки. До этого они зайдут в НКВД поговорить насчет этого дела. Наши вещи Муля предлагает положить в кладовку (до того, как мы сможем их забрать).
Интересно будет узнать подробности этого "похода" в Болшево. Муля вчера говорил о какой-то комнате на Никитском бульваре, но я не верю, что мы сможем ее достать - слишком было бы хорошо: центр, 20 м комната и т.п. Но возможно, что он (Муля) сможет ее выторговать, хотя я все-таки не верю в это счастие. В школе - ничего нового (немножко протаскали меня за чертыхание). Сегодня завтракаю и обедаю в Доме отдыха.
Дневник N 3 26 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Мать была в НКВД, где видала Иришу и Митьку. Завтра мать едет в Москву вносить передачу Але и папе, а 28го, вместе с представителями НКВД, Иришей и Митькой поедет в Болшево, чтобы отделить наши вещи от вещей незаконно вселившихся (так же сделает и Ириша) и сложить их в кладовку. Очевидно, мать заберет часть книг и посуду. Говорят, в Болшеве был здоровый скандал между вселившимися, которые сорвали печати НКВД, и представителями этого учреждения. Так что неудивительно, что мать, Ириша и Митька поедут с НКВД, который их поддержит. Вчера гулял с Зелинским, Ермиловым и Наталией Чхеидзе. Все удивлялись и восторгались успехами в любви туркмена Султаниазова, который живет в Доме отдыха. Вчера я завтракал и обедал в Доме, а так же буду делать завтра и послезавтра (28го мать увидится с Пастернаком. 30го, 1го и 2го - выходные дни). Еще не знаю, что буду делать. Все-таки думаю поехать в Москву. Вполне согласен с Наталией Чхеидзе, что гулять в Москве в сто раз лучше, чем в Голицыне. Встретил "ту" болгарку - она как-то постарела.
Дневник N 3 29 апреля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера, 28го, мать была в Болшеве, с Митькой и двумя представителями НКВД.
Очередная - очень приятная - новость (sic): повесился поселившийся на "нашу" дачу начальник милиции. И не повесился, а удавился. Привязал ремень к кровати, в петлю просунул голову и шею, уперся ногами в кровать - и удавился. Хорошенькая дача, нечего сказать! И до нас там был арестован какой-то вредитель, потом вселились семьи Эфрон и Львовы, и всех, кроме двух лиц, арестовали, потом поселились судья и начальник милиции, который скоро удавился. Мать привезла французские книги, сваленные судьей на террасе. Я рад, что она хоть это спасла. 3го мая мать опять поедет в Болшево, вместе с НКВД и Митькой. Завтра я поеду в Москву, где повидаюсь с Митькой, так как мать после того, как его видела, не очень этому противится. В Москве думаю пойти в парикмахерскую - я в этом нуждаюсь. Я не знаю, проведу ли я все дни (30 - 1 - 2) в Москве - это зависит от матери, как она со мной по этому поводу условится. Я думаю сходить в кино (в театре места на праздники найти трудно, а других развлечений, в сущности, нет).
Я рад, что у меня три свободных дня: постараюсь их провести как можно лучше. Я думаю не звонить к Левидовым - чорт с ними. И я так долго не виделся с Майей, что вряд ли это мне что-либо принесет. И вообще, при таком редком общении вряд ли сможет выйти что-нибудь толковое (на мой взгляд). Я рад, что повидаю Митьку, - как бы он ни был "опасен" (в смысле общения с последним звеном семьи, которая, может быть, оклеветала отца и сестру) - мне с ним весело и интересно. Жалко только, что денег мало: у мамы сейчас туго в этом смысле - потому что с деньгами как-то приятнее ехать в Москву. Я хочу возможно лучше провести праздники и, хотя имею об этом "проведении" весьма туманное представление, надеюсь тем не менее, что мое желание осуществится. Я здорово рад, что мама спасла лучшие наши французские книжки - это значительная часть моего духовного богатства. Как буду проводить Первое мая, еще не знаю - буду ли в Москве на параде, и с кем и как, тоже не знаю. В общем, пока все в порядке. Мать уехала опять в Москву по делам; сегодня вечером или завтра утром я с ней сговорюсь насчет моего проведения праздников.
Дневник N 4 2 мая 1940 года
Георгий Эфрон Вчера и 30го был в Москве. Виделся с Митькой; мать и Муля об этом ничего не знают. Я долго с ним гулял (30го), и вместе мы зашли в Библиотеку иностранных языков - читали там американские кинематографические журналы. Я туда непременно запишусь, когда переведут в 8й класс. Митька 17го уезжает в Башкирию - в санаторию. Он тот же самый - такой же попрошайка, как и раньше. Но в общем он симпатичный. Вечером был у Левидовых - было хорошо, но мне там нечего делать и, главное, не о чем говорить с Майей. Почитал у них книжки, посидел, выпил чаю и ушел от них довольно поздно. Тетка хотела меня устроить на концерт, но не было билета, кому-то нужно было передать записку, и я не пошел. Стоял на Никитской площади и слушал музыку из громкоговорителей, потом прошелся по Тверскому бульвару до Пушкинской площади. Было очень много веселого народа, было такое впечатление, что все радовались. Потом пошел ночевать к Лиле. 1го Мая был на демонстрации с Мулей, видел танки и самолеты, слышал речь Ворошилова. Масса народу. Действительно, 1го Мая - это народный праздник. Дома были пусты, и все вывалили на улицы. Это был настоящий праздник. Меня поразило количество хорошо одетых людей. Видел много красивых женщин. Познакомился с братом Мули - Сашкой.
Он симпатичный малый и очень похож на Мулю. Ездили на такси, шлялись по городу, потом пошли в Восточный ресторанчик на Тверском бульваре и здорово хорошо там поели. Потом пошли есть мороженое (на Тверском же бульваре), пошлялись немного, и я пошел к Лиле, забрал свой портфель с рисунками и бумагой, которую мне дал Муля, и пошел к Ирине за керосинкой (Муля дал керосинку одному другу Ириши, чтобы тот починил эту керосинку). Ириша поступает в Коктейль-холл (на улице Горького) официанткой, а потом поступит официанткой на Сельскохозяйственную выставку. Керосинку я заберу 6го, через три дня, когда поеду в Москву. Майя Левидова говорит, что я сделал большие технические успехи с того раза, когда я ей показывал свои рисунки. Что ж - тем лучше. Интересно - переедем ли мы в Голицыно в другую комнату. Пока это неизвестно - может, хозяйка наша не сдаст детскому саду, чорт ее знает. Мне наплевать, я здесь ничего не решаю. Теперь сажусь учить стихи Сулейм«ана» Стальского (урок), потому что еще не спрашивали по литературе.
Дневник N 4 6 мая 1940 года
Георгий Эфрон За эти четыре дня произошло много важного. Мать с Митькой и представителем НКВД 3го была в Болшеве, забрала оттуда много книг. В общем, нас ограбили. Ничего, кроме книг, нет: ни кастрюль, ни посуды, ничего. Есть только лампа и электрическая печь. Муля думает, что много забрала из нашего имущества Валя, бывшая домработница Львовых; он поедет в Болшево, чтобы ее повидать по этому поводу. У Митьки сожгли много ценных французских книг: том Шекспира, том Расина, так что теперь у него библиотека разрознена. Идиоты какие! Говорят, что топили этими книгами. Возможно, что удастся перехватить кое-что из нашего имущества у Вали, но мне почему-то кажется, что она ничего не взяла. Люди, которые поселились на даче, говорят, что до них (после нас) кто-то жил и уносил наше добро прямо пригоршнями. Муля думает, что они врут, мама же верит. Мы, конечно, обворованы и ничего не можем сделать. Во всяком случае, есть факт: с этой гнилой дачей мы покончили навсегда. И это хорошо. Я бы, на месте матери, сумел бы как следует использовать тот факт, что мы обворованы и (так как дача теперь принадлежит не НКВД, а Экспортлесу, который выиграл суд насчет нее) что у нас фактически нет жилища. Но мать - ужасно непрактичный человек и говорит, что у нее нет времени ни на какие хлопоты в Союзе писателей (в котором, кстати, она не состоит), так как спешный перевод совершенно не оставляет ей времени. Конечно, практичный человек, мне кажется, смог бы на всем этом брик-а-браке1 фактов достать себе приличную жилплощадь, но в том-то и дело, что мать исключительно непрактична. Вчера я узнал, что мы переедем из нашей комнаты (которую мы занимаем сейчас) в другую комнату (здесь же, в Голицыне) 10го мая. Там нам дан срок до 10го июня - ровно месяц. 10го я не пойду в школу, а буду переезжать с матерью и переносить вещи. Комната (или, вернее, дача) близко расположена, так что переправление не будет представлять особых трудностей. 5го июня я кончу испытания и узнаю, переведен ли я в 8й класс, или же буду переэкзаменовываться осенью (уже в той школе, где мы тогда будем жить). Я думаю, что меня переведут без особых трудностей, потому что я пользуюсь авторитетом среди учеников и уважением среди учителей. После окончания испытаний (не знаю точно, какого числа) я и мать переедем или в крохотную комнату в Сокольниках, или же в Москву (о чем я мечтаю, но что, увы, менее правдоподобно). Конечно, лучше жить в центре, чем на окраине, это ясно, но, к сожалению, еще ничего нельзя сказать. Мне теперь придется массу наверстать по литературе (к испытаниям) и, в частности, по зубрежке стихов Пушкина, Лермонтова, Толстого, и Некрасова, и Тютчева. Но я предполагаю, что с этим справлюсь. Я стал почему-то гораздо меньше учиться, но надеюсь, что это не очень повлияет на успешный исход весенних испытаний. Если меня переведут в 8й класс, это будет означать, что я уже окончил неполную среднюю школу: как-никак, это уже какой-то багаж за спиной. Положение арестованных не изменилось: отец сидит в Лефортовской тюрьме, сестра в НКВД, Нина Николаевна и Николай Андреевич (Львовы) тоже в НКВД, а Алеша сослан в Коми АССР. Жена Алеши поступила официанткой в Коктейль-холл (на улице Горького).