Елисеев Никита. Судьба драконов в послевоенной галактике

   - И любовь к однажды выбранному делу, - шмыгнув носом, сказал второй "отпетый".
   - Что стоишь? - поинтересовался Мишель. - Что скрипишь зубами? Пыхтишь, сопишь? В чем дело? Ты плакать собрался? Нет? Вон там каптерка. Хуан пойдет с тобой, выдаст рабочую робу и кальсоны. Вопросы? Чего ты ждешь? О чем думаешь?
   - Я... думаю... как... тебя... убить, - раздельно выговорил я.
   - Ох, - вздохнул один из "отпетых", по всей видимости, Хуан, - да ты и в самом деле пародист. Так нельзя.
   Кулаки Мишеля утюжили мое лицо, превращая его в морду, в физиономию, в побитое рыло, в которое чем дальше, тем больше хочется бить, бить и бить.
   Мишель бил и приговаривал:
   - Раз навсегда запомни: не пугай, не пугай! Не хами. Знай свое место... Самое главное - знай свое место.
   Наконец Мишель утомился и перестал бить. А еще говорят, что душа не связана с телом! За пять минут из уверенного в себе выпускника карантина я вновь превратился в жалкого неуча, в дурня, в побитого пса, каким меня приволокли в карантин под начало к сержанту Джонни.
   - Но если я, - сказал я, сел шевеля разбитыми губами, - буду знать свое место, как же я убью Его?
   - Что, что? - не понял Мишель и , не поняв, заинтересовался.
   Я подождал, приводя в порядок мысли, разбросанные кулаком Мишеля по закоулкам сознания, и наконец сказал:
   - "Отпетый", по-моему, как раз и не знает своего места, раз его конечная цель - убить... - я сглотнул боль, мешавшую говорить, - зверя... то есть главная задача "отпетого" - не знать своего места, потому-то он и может оказаться в "вонючих".
   - Ах ты падла, - всерьез рассердился Мишель, - так ты еще и философ!
   - Он еще и поет, - рассмеялся Хуан.
   Я получил удар в ухо и вновь полетел на пол.
   ...Я поднялся и побрел к каптерке получать робу, по пути получив пинок от Мишеля.
   Валентин Аскерханович хмыкнул:
   - Из карантина теперь такие наглые выползают, только что крыльев и когтей нет, а так все при всем.
   - Ничего, - сказал Хуан, двинувшийся следом за мной с ключами от каптерки, - ничего страшного: здесь мы мигом крылья выдернем, а когти острижем.
   - До тех пор, - подсказал Федя, - покуда новые не отрастут - крепче, надежнее.
   _____________________________________________________________
   Эта неделя слилась для нас с Диего в одну нескончаемую, освещенную лампами дневного света, бессонную ночь. Кажется, не было уголка в казарме, которого мы не вычистили, не вылизали, не отодрали.
   В долго тянущиеся часы бодрствования за мелкой унизительной или тяжелой работой я порой с внезапной ясностью понимал: я - один. Совершенно, абсолютно один, надо мной гигантская толща почвы и камня, и я запихнут в самый темный и самый грязный закуток.
   Мне вспомнились слова, слышанные мной уже очень давно: "Всякому человеку есть что терять. И чем меньше человек имеет, тем больше он может потерять, тем с большей жалостью он вцепляется в то, что имеет". Это было правдой. Сон - вот что оставалось у меня, и я жадно припадал к часу, часику, полу-, четверь часику выкраденного, выцыганенного сна.
   Несколько раз я заснул на занятиях. Незнакомый капитан растолковывал нам про самого для нас опасного зверя - про "птичку - черную точку" на горизонте, серую пичужку в клетке - на воле, едва лишь встретится с противником, моментально расползающуюся жгучим уничтожающим студнем с множеством присосок, шевелящихся мохнатых лапок, - про "летающего воробья".
   Такого и среди тренажеров в карантине не было: как его приручишь? Как приучишь "тренажерствовать" безжалостный расплескивающийся студень, в секунду обращающий тебя в ничто, в прах и пепел, и от восторга уничтожения еще и шевелящий своими лапками, щупальцами, чмокающий присосками, еще бы кого, еще бы что...
   С таким чудищем можно работать только на экране, нажимая кнопочки, подергивая рычажки.
   - ...Не совсем понятно, - лениво тянул капитан, он даже не представился нам, когда пришел на занятия, - можно ли назвать "летающего воробья" живым существом в полном смысле этого слова? Кажется, что это некая межеумочная, срединная организация материи. В лабораториях...
   Я с силой надавил кнопку и снова опоздал: на голубом экране белесой кляксой расплылась моя очередная неудача.
   Капитан сделал пометку в журнале и сказал:
   - Джек Никольс.
   Я стал подниматься.
   - Сидите, юноша, сидите, - недовольно замахал рукой капитан, - что вы, в самом деле? Я буду запускать вам помедленнее, но вообще... вообще-то, капитан покачал головой, - если вы на вольном воздухе так будете телепаться. ..
   На экране зачернелась точечка. Я хлопнул по кнопке. Точка вспыхнула ослепительно-белым.
   - Да что вы по кнопкам-то колотите? - поморщился капитан, - вы бы еще кулаком бы саданули.
   В классе засмеялись.
   - Молчать, - не повышая голоса, сказал капитан и сделал в журнале сразу несколько пометок, - будете много веселиться, я вам так экраны запорошу замаетесь кнопочки нажимать.
   Я еле поспевал за появляющимися на экранах точками. Откуда-то издалека, сквозь гудущую, гудящую вату усталости, головной боли, разламывающихся висков, доносились слова, обрывки фраз:
   - ...И здесь главное - успеть... Или отойти... Вообще не щекотать... Не-попадание в "летающего воробья" - все равно что попадание лично в вас... Лучше пальнуть из огнемета в себя, чем пальнуть из огнемета в "летающего воробья"... и не попасть.
   Я увидел перед собой множество деревянных застекленных строений. В синем небе чернели опасной сыпью точки и точечки. Они напоминали черные звезды, черные снежинки, застрявшие в небе по пути к земле.
   В одном из застекленных бараков? павильонов? крепких прозрачных клеток? я увидел огромную лоснящуюся черную пантеру. Бока у пантеры тяжело ходили в такт пережитому ею недавно унижению. Пантера походила на избитого униженного сильного человека, которого поставили не на колени - на четвереньки.
   Я почувствовал резкий удар в лицо и с удивлением отметил, что ударивший меня кулак? лапа? проминается, вдавливается, оставаясь, однако же, твердым и жестким, безжалостным и жестоким.
   Рык и рев наполнили мои уши. Пантера раззявила красную пасть и гоготала по-человечьи, из ее глаз текли прозрачные слезы.
   - Джек Никольс! - услышал я. - Джек Никольс! - и еще, и еще раз.
   - Вы что, глиссандо решили сыграть? Башкой по всем кнопкам? Чтобы точно никто не ушел?
   Я разлепил глаза. Я поднял голову. По экрану метались оранжевые, желтые полосы.
   "Отпетые" веселились.
   - От это бац, - охал Федя, - рожей по всем кнопкам - брр мм, бррмм.
   - Виртуоз, - всхлипывал от смеха Пауль, - Ференц Лист на приеме у князя Бюлова.
   Я встал и проговорил, изумляясь хрипоте своего голоса:
   - Виноват, коллега капитан.
   Капитан подошел ко мне.
   - Вам что, - спросил он, - не хватает времени для сна?
   - Никак нет, - ответил я, - хватает.
   Капитан встал на корточки перед экраном, покрутил какие-то ручки, оранжевые и желтые полосы исчезли.
   - Бриганд? - позвал капитан, поднимаясь.
   - Я, - отозвался Мишель.
   - Оставьте Диего Хальцедонова и Джека Никольса здесь... Для беседы.
   - Есть, - бодро выкрикнул Мишель.
   Занятия кончились. Мишель построил роту, пару раз матернулся и увел "отпетых".
   Капитан подождал, пока из туннеля, напоминающего школьный коридор, "отпетые" вышагнут в туннель, напоминающий пещеру, и повторил вопрос:
   - Диего Хальцедонов, Джек Никольс, вам что, не хватает времени для сна?
   Мы оба вскочили почти одновременно и отрапортовали хором :
   - Никак нет! Хватает!
   Капитан сидел молча, постукивал костяшками пальцев по столу.
   - Вас бьют? - наконец поинтересовался он. - Вас загружают работой? Вам не дают спать?
   - Никак нет! - так же хором ответили мы.
   Выглядело это, наверно, комично, но капитан не засмеялся.
   - Черт-те, - как бы про себя сказал он, - что вы за люди такие? К драконам в пасть - всегда пожалуйста, а хулиганов ротных боитесь?..
   - Вы хотели сказать, - заметил я, - что мы за люди такие?
   Капитан внимательно посмотрел на меня, потом сказал:
   - Нет, так я сказать не хотел, но благодарю за поправку, капитан улыбнулся, - благодарю за уточнение.
   - Разрешите идти? - Диего даже каблуком пристукнул.
   - Идите, - махнул рукой капитан.
   Мы пошли. Это было наслаждением - идти без строя. Просто идти себе и идти. Руки в карманы. Или вести рукой по странно теплой стене подземелья тоже хорошо, тоже прекрасно.
   - Слышь, - сказал Диего, - Джекки, а может, скажем? А? Сейчас вернемся - и скажем. Ведь забьют же на фиг. Мы же им всю казарму вылизали, а нам еще и еще наваливают. Я еле на ногах стою. А ну как в пещеры с огнеметом топать? Я уже забыл, где там спусковой крючок. Я со шваброй лучше управлюсь.
   - Возьми швабру, - посоветовал я.
   - От, блин, ты шутишь... Ну, чего тут шутить. Задавят в пещерах и кишки по сталактитам размажут. Давай стукнем. Ну сил же нет... Что, очень хочется слетать-полетать? Да мы с тобой до вылетов сдохнем здесь. Обнявши унитаз.
   Я молчал, почти не обращая внимания на слова Диего. О себе-то я уже решил. Знал, как себя вести.
   - Вон погляди, - говорил Диего, - Пауль и Ден стукнули раз-два. И ничего! Один пальмы поливает, другой на воротах сидит. Если в пещеру идти сумку через плечо. Медбрат, санинструктор. Не служба - лафа.
   - Как хочешь, - сказал я.
   - Я хочу, - помолчав, продолжил Диего, - я очень хочу жить и спать. Ты извини, брат, но я к Пиздею уже ходил.
   Я остановился, пораженный.
   - Как же ты успел?
   - Успел, - усмехнулся Диего, - выкрал время. И, заметь, нас поменьше кантовать стали.
   - Что-то я не заметил, - вздохнул я..
   Глава одиннадцатая. Пещеры
   Мишель ходил вдоль стоя.
   - Значит, так, - он погрозил пальцем, - говорю еще раз, специально для "младенцев", прочим тоже полезно послушать: если, блин, встретились с "квашней" и не уверены, что попадете, - Мишель задрал голову и пихнул себе под подбородок пальцем, - лучше уходите или вызывайте второго, третьего все равно кого. Мне трупы в пещерах ни к чему. Выволакивать вас... Режьте себе на равные части "червячков", глушите "царевен", но не нарывайтесь, не геройствуйте. Вопросы?
   Строй молчал.
   - Ну, - вздохнул Мишель, - потопали. "Младенцы"! Чтоб через каждые полчаса мне пипикали. Ясно?
   - Так точно! - гаркнули мы.
   - Не слышу ни хера!
   - Так точно! - заорали мы изо всех сил.
   - А, - кивнул Мишель, - приблизительно.
   - Заботливый "дедушка", - донесся из строя голос Пауля.
   Он специально гнусавил, получилось смешно.
   В строю засмеялись.
   Мишель улыбнулся:
   - Павлуша, кончай стебаться. Ты же видишь, какое чмо из карантина нам присылают. Пошли.
   Мы не в лад затопали по туннелю.
   У пещер, темнеющих разверстыми ртами, уже стояли "чистильщики" и прохаживался Гордей Гордеевич.
   - Ага, - язвительно сказал он, - третья рота, ебте, тянется последней и как школьники на прогулку... Вы еще за руки возьмитесь. Вы,ебте, должны так топать, чтобы дома над вами подскакивали!
   - Строиться, - угрюмо приказал Мишель.
   Мы построились.
   - Ббте, - распалялся полковник, - а песня строевая где? Какая песня?
   - Непобедимы, как орлы, - буркнул Мишель, опустив голову.
   - Ббте, - разозлился полковник, - да по мне хоть "обосраны, как голуби", мне интересно, почему вы эту песню не поете? Скрываете, что ли? Стесняетесь, ебте?
   - Мы не успели разучить, - Мишель еще ниже опустил голову.
   - Ббте, - полковник развел руками, - это же гимназия на пленэре - не успели выучить! Вы уже три года этих своих "непобедимых орлов" учите. Первая, - полковник загнул палец один, потом другой, - поет - со стен штукатурка отваливается, вторая поет, третья - ни гу-гу... ебте.
   - Мы выучим, коллега полковник, - печально пообещал Мишель.
   - Выучите, - кивнул Гордей Гордеевич, - еще бы вы не выучили, ебте. В строй, бриганд Мишель.
   Мишель отдал честь и пошел, чеканя шаг, к нам.
   - Блин, - тихо, но с тем большей ненавистью произнес он, останавливаясь проив нашего строя, - обезьяны! Вернемся из пещер - всем листки с песней раздам... Чтоб выучили, блин, чурки, обезьяны?
   Нам выдали целую гроздь ламп, и мы двинулись раздавать лампы "чистильщикам". Они вешали лампы на грудь.
   - Зря батарейки, - предупреждал Мишель, - не жечь. Понятно? "Младенцы"? "Коверный", Ббте, в светлую пещеру вперлись - сразу назад.
   Мы включили лампу и вошли в холодную пещеру.
   После бессонных ночей у меня неистово болела голова, и я боялся только одного, что вот сейчас я грянусь о склизкие, какими-то водорослями облепленные камни - и засну.
   - Братья, - громко провозгласил Пауль и отвалил от стены здоровенный камень, - вот моя норка-каморка.
   За камнем оказалась аккуратная учрежденческая дверь, обитая дерматином. Пауль щелкнул ключом, растворил дверь, и я увидел сухое выметенное помещеньице с топчаном и полочками на стене. Из помещения потянуло теплом, уютом, покоем, и я остро позавидовал Паулю. Я понял, что сейчас он завалится на топчан, закроет дверь и...
   - Иди, иди, - беззлобно сказал Валентин Аскерханович, - дрыхни...
   - Звоните 01, - весело закончил Пауль, - вызывайте "скорую", - и продекламировал:
   - Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
   С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
   Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
   Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
   - Закрой дверь, - уже несколько раздраженно посоветовал Валентин Аскерханович.
   Пауль моментально скрылся в помещении.
   - Ббте, - сказал Валентин Аскерханович, - ты к стенке не жмись, со стенки всякая дрянь отлипает и падает. Ты иди по центру. По центру вроде страшнее, а на самом деле безопаснее. Иди, иди.
   Я безропотно пошел вглубь пещеры.
   Никогда мне не было так страшно. Я был измочален, устал, и я боялся, что не успею нажать на спусковой крючок, промажу.
   Первый вынырнувший, выползший в круг света от моей лампы белесоватый гигантский червяк с опасно причмокивающими розовыми присосками на извивающемся, клубящемся теле, возвратил мне способность действовать. Я разрезал его так же быстро и равнодушно, как разрезает лопатой гусеницу огородник. Я шел как во сне и нажимал спусковой крючок огнемета, едва лишь свет лампы выхватывал нечто ворочающееся, выползающее, извивающееся. Пару раз я выкликал по ящичку, висевшему на груди рядом с лампой, Мишеля.
   - Ага, - говорил Мишель, - ходи, ходи... Далеко не забредай... Тут, поблизости.
   Порой я выходил на кого-нибудь из наших. Набрел на Федю, деловито ножиком открамсывающего ор разрезанного "червяка" куски и отправляющего их в рот.
   - У, - сказал Федя, - "младенец"? Хошь попробовать? Ты чего? "Кровь дракона" лакаешь, а почти сваренным, спеченным червячком брезгуешь? Эт ты зря, - Федя почмокал языком и добавил: - Такой ростбиф окровавленный получается - мое почтение!
   Я помнил рассказы Натальи о тех, кто жрет "поверженных врагов". "Вкусно, но опасно", - предупреждала меня Наталья. Я пошел прочь от Феди.
   Иногда мне казалось, что клубящиеся существа, которых я рассекал огнем, не живут сами по себе, а вырастают из пещеры, наподобие оживших сталактитов или движущихся хищных растений.
   Глаза у меня заболели от непрерывного вглядывания в неярко освещенную лампой местность, потому я обрадовался, когда увидел свет. Я помнил, как Мишель предупреждал нас: "В освещенные пещеры не суйтесь. Что вы там не видели?" - "У, - засмеялся тогда Пауль, - как раз многое они там не видели. И если увидят, то многое запомнят, если, конечно, смогут выбраться..."
   Мне было все равно. Светящаяся пещера - это не то, что человек, жующий сварившуюся плоть агонизирующей рептилии. Светящиеся пещеры - это опасно, но красиво. И Наталья мне ничего о них не говорила. Наталье я больше доверял, чем Мишелю.
   Я поправил лампу, покрепче сжал огнемет и пошел на свет. "Червяков" становилось все меньше и меньше, а когда засияли мягким светом острые режущие купы прозрачных сталактитов, "червяки" и вовсе исчезли. Здесь было сухо, остро и светло. Я потушил лампу и вошел в пещеру. Ее крастота резала глаз. "Тише, - сказал я сам себе, - тише, Джекки, держи душу за копыта. Вспомни русалок".
   Я вовремя предостерег себя. За купами каменных светящихся цветов мелькнула узкая зеленая линия, ожившая тугая стрела. Я еле успел навести огнемет и нажать спусковой крючок.
   "Стрекозел" лопнул, разорванный струей пламени, и его коричнавая спекшаяся кровь забрызгала светящиеся прозрачные острые камни, за которыми хоронился он, вжатый в крошечную расселинку, вылетающий, расправляющий все свое тугое умное тело, едва лишь...
   Я нажал на кнопку черного ящичка.
   - Бриганд Мишель, - отрапортовал я, - я в светящейся. Разорвал "стрекозла".
   Я думал, что в ответ польются ругательства или, наоборот, поздравления с несомненным успехом.
   Ответом было молчание и потрескивание ящичка. Наконец оттуда донеслось:
   - Козлодрач. Ну, иди уже, если зашел. Я к тебе сейчас кого-нибудь пошлю. .. Пародист.
   Я шел не торопясь. Я старался не останавливаться, старался вглядываться в каждый камень, каждый выступ.
   Здесь почти не было монстров и рептилий, и я замер, увидев зеленую бесформенную, ровно дышащую кучу.
   "Уходи, - сказал я себе, - уходи прочь, не гляди".
   Но, как во сне, ноги сделались ватными, и я глядел, не отрываясь, не двигаясь с места, на мерно дышащее кучеобразное существо.
   Я вызвал Мишеля.
   - Бриганд Мишель, - сказал я, - "квашня".
   В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое подобие сомкнутых ресниц, рта... вдавленного носа.
   - Уходи, - тихо посоветовал Мишель, - поворачивайся и уходи... Может, успеешь.
   И тогда я увидел распахнутый глаз "квашни". Глаз был насмешлив. И мне захотелось, чтобы меня ударил Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил Пауль, только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд "другого".
   "Квашня" глядела на меня, будто втягивала меня в жадно хлюпающую кучу, бесформенную, мягкую, живую, но живую "другой", нимало не похожей на мою, жизнью .
   И я понимал, что я ненавистен и отвратителен ей всем своим видом, строением всего своего тела - как и она мне...
   Я чувствовал, что так же, как мне, ей хочется прихлопнуть, уничтожить ненавистное, "другое" существование.
   Я видел, как издевательски улыбался человеческий, совершенно человеческий глаз, будто для издевки вставленный, ввинченный в расплывшуюся, подрагивающую зеленую кучу.
   "Квашня" знала, что убьет меня, и глаз ее усмехался, огромный, он вбирал меня целиком, всего. В его зрачке, как в кривом зеркале, я видел собственное нелепо изогнутое отражение.
   - Сука! - заорал я, скинул огнемет и, не целясь, выпустил в "квашню" струю огня.
   Тело "квашни" как-то булькнуло, зашипело, проглатывая огонь.
   Глаз ехидно сощурился, довольный результатами опыта; лопающиеся пузыри запенились на куче. И тотчас, точно по сигналу, из центра "квашни", раздирая мягкую пузырящуюся плоть, вырвалась, будто выстрелила, выброшенная неведомой силой, может быть - болью от огня, огромная, сухая и костистая рука человека? - нет, не человека, - иссохшего, изголодавшегося великана.
   Я не мог отвести взгляд от длинных острых пальцев, тянущихся к моему лицу.
   Один из пальцев загнулся наподобие рыболовного крючка и...
   Глаз, глаз!.. Аа! Мне показалось, что вместе с глазом "квашня" выдирает у меня и мозг. Я оглох от боли и от собственного крика. Только боль и зрение. Моя боль видела подрагивающую от удовольствия, чуть не растекающуюся от блаженства "квашню", и веселый издевательский глаз, и прямую, как остановившийся выстрел, руку, тянущуюся, втыкающуюся в булькающую отвратительную плоть.
   Боль не прекратилась, но я увидел, как сноп огня вырвался из вершины "квашни", как погас и слился с зеленой кучей глаз, как рука обмякла и обдрябла, отвалилась от моего недоисковерканного лица, как "квашня" растеклась зеленой иссыхающей лужей.
   Боль не прекратилась, но я стал различать звуки.
   Валентин Аскерханович подхватил меня под плечи:
   - Ббте, Пародист, - испуганно бормотал он, - Ббте, живой?
   Я коснулся пальцем выжженного глаза, пустой кровоточащей глазницы и ответил:
   - Меня зовут Джек Никольс.
   - У, - обрадовался Валя, - живой. Счас, счас, погоди, Пауля вызову... Погоди, Ббте, счас Пауль придет, эмульсией промоет, - Валя бесперывно нажимал кнопочку в своем черном ящичке, - Ббте, - он усадил меня возле каменного сверкающего куста, - если совсем худо - ори... Ори, матерись... Счас санинструктор придет, счас. О! Мишель бежит. Ми...
   На секунду я потерял сознание. А может быть, мне показалось, что прошла всего секунда, так бывает после беспробудного сна, когда тебе становится ясно, что милосердные боги, сжав несколько часов в секунду небытия, показали тебе, что такое смерть, от которой ты на время избавлен. Я увидел руку Мишеля, закатанный до локтя рукав гимнастерки; я увидел ножевой разрез на руке Мишеля, из которого хлестала кровь. Валя мочил в крови бинт и протирал мне глазницу.
   - Гляди, - сказал он Мишелю, - Пародист очухался.
   - Все равно, - буркнул Мишель, - лей не жалей. Помнишь, как Леньку Ричард вылечил?
   - У, - не прекращая своего занятия, - сказал Валентин Аскерханович, еще бы не помнить. Ленечка был весь в кровищи.
   - Встать сможешь? - угрюмо обратился ко мне Мишель.
   Я кивнул.
   - Ну, попробуй.
   Я оперся о камень рукой и поднялся. Пол уходил у меня из-под ног, кренился. Меня вырвало.
   - Молодец, - похвалил Валентин Аскерханович, - первое дело - поблевка после того, как "квашня" поцеловала.
   - Заблевал бы мундир, - объяснил Мишель, - я бы тебе второй глаз выбил.
   Говорил он вполне беззлобно, пока Валя перевязывал ему руку.
   - Идти сам сможешь?
   Я не мог ответить. Я пытался сохранить равновесие. Мир, пещера кружились вокруг меня.
   - Сможешь? - повторил свой вопрос Мишель.
   - Не... знаю... не уверен, - выдавил я.
   - Ббте, Пародист, - дружелюбно сказал Валя, - надо идти... Хочешь, я твой огнемет понесу? По "светящейся" надо идти... Нам следить надо, понимаешь? И так здесь торчим. Дойдем до темных, я тебя на закорках понесу. А тут надо идти... Мишель - впереди. Я - сзади... Ты - посередке. Пародист, понял?
   - Я - Джек... - начал было я.
   - Я ему точно сейчас глаз выбью, - буркнул Мишель, - давай огнемет Вальке и топай... Вызывай Пауля, - обратился он к Вале.
   - Я все время вызываю, - виновато сказал Валентин Аскерханович, - да он не отвечает...
   - Да что, - голова у меня перестала кружиться, такого залпа отборной ругани я не слышал даже здесь, в пещерах.
   Из-за камня метнулся "стрекозел", и Валентин Аскерханович едва успел подсечь его струей из огнемета.
   - Спекся, - добродушно сказал он. - тебя послушать приходил...
   - Все! - выдохнул Мишель. - Хватит! Пошли!
   Мы пошли. Впереди себя я видел только спину Мишеля и время от времени тугие полосы белесого огня, которым "отпетые" рассекали пещерных хищников.
   Несколько раз я падал и терял сознание. Валя поднимал меня.
   Глава двенадцатая. Санчасть
   Я смотрел на огромную дверь санчасти в беленой стене.
   Дверь напоминала ворота, а изукрашена была, будто дверца буфета. Особенно меня заинтересовало одно украшение: всадник на коне, прокалывающий копьем извивающегося от муки огромного крылатого змея.
   - А змейка, - сказал Хуан, проследив мой взгляд, - между прочим, змейка - тоже человек, тоже есть хочет, и косточки у нее так же болят...
   Хуан оставил скрюченного в три погибели Пауля - (Мишель ему поднес все же слишком сильно, не насмерть, конечно, но где-то близко) - подошел к двери и подергал за завиток прямо под копытом коня, топчущего змея. Завиток должен был изображать то ли траву, то ли цветок, то ли обрывки неба, слипшиеся в тучу, поскольку совершенно непонятно было, где происходит убийство, изображенное на двери, - на земле, на небе или под землей.
   За дверью раздался мелодичный приятный звон.
   Дверь растворилась, и в образовавшийся проем высунулась востроносенькая кудлатая седая головенка.
   - Какими судьбами! - перед нами стоял небольшого росточка, худенький, подвижный человечек. - Какими судьбами! Ба, ба, ба. Пауль, что с вами, дитя мое?
   - Что Пауль, Фарамунд Иванович, - сказал Хуан, - вы поглядите, что с новеньким сделалось!
   - Ай-я-яй, - запричитал Фарамунд Иванович так, точно он только сейчас меня увидел, - беда, беда, вот беда.
   Он подскочил ко мне, оставив полуотворенной дверь; в ее проеме я увидел длинный, блистающий белизной коридор.
   Фарамунд Иванович холодным пальцем провел по моей обожженной глазнице и присвистнул:
   - Ого. Это ж на какой сучок вы так напоролись, юноша?
   Валентин Аскерханович бодро доложил за меня:
   - Ему "квашня" дырку проковыряла.
   Фарамунд Иванович покачал головой:
   - Да я вижу, что "квашня". Как зовут тебя, воин?
   - Джек Никольс, - отрапортовал я, - рядовой третьей роты.
   - Даа, - протянул Фарамунд Иванович, - ну, счастлив твой бог, Джек Никольс. Сейчас животных позову. Лежи и не рыпайся. Если от "квашни" вырвался, то животных стерпишь.
   Фарамунд Иванович растворил двери пошире, и я увидел черный старомодный телефон на небольшой канцелярского вида тумбочке.
   - Фарамунд Иванович, - тихо позвал Пауль, - а вы меня не осмотрите, боль, понимаете, зверская. У меня копчик, надо полагать, сломан...
   Фарамунд Иванович поморщился недовольно и махнул рукой, мол, не мешай, сейчас разберемся.
   - Алло, - сказал он в трубку, - Катенька. Очень хорошо. Пошлите к пятому подъезду Степу и Колю с носилками. Да... И Степа должен вылизать. Как язык сухой? Катенька, вы меня изумляете. Ну, дайте ему выпить что-нибудь. Ну, Катерина Сергеевна, ну, как можно? Нет. Не пива. Пива ни в коем случае. Вот... "Ркацители". Да... "Ркацители" - хорошо. В меру... Ждем.