Елисеев Никита. Судьба драконов в послевоенной галактике

   Поняв это, я стал убирать гниющие останки прыгунов как можно быстрее. Дважды меня стошнило.
   - Эй, - брезгливо спросил Тарас, - ты что - из деревни, да?
   - Почему из деревни? - я удивленно посмотрел на него через плечо. - С чего ты взял? Я из Хербурга -2...
   - Как же ты, городской, и жабье г... подбираешь? - Тарас презрительно сплюнул.
   - Тара, - сказал я, - не дури. Заплюют же...
   Однажды мы видели страшное существо, безгубое, мутноглазое (причем студень глаза сидел в костяной глазнице), изъязвленное, на теле у существа были какие-то шишки, наросты, рога... "О, - сказал нам тогда сержант Джонни, - будете плохо себя вести - отдам прыгунам на заплевание, станете, как этот красавчик. Прыгуны оплюют так, что никакая лаборатория не очистит. Чудодейственная слюна!"
   - Ничего, - говорил Тарас, - ничего. Если вернусь в казарму, если не заплюют уроды, сбегу сюда с огнеметом и устрою шухер. Все в их шишках будет. Слышишь?
   Вдруг от общей толпы прыгунов отделился один и направился ко мне. Он ковылял на трех лапах, четвертая свешивалась жалобно, почти просяще, почти по-человечьи.
   "Это тот самый, - подумал я, - который чуть Куродо, которому я..."
   Для начала прыгун опрокинул ведро. Я поставил ведро на место и укоризненно произнес:
   - Ну, зачем вы?
   Прыгун радостно залаял и наподдал по ведру так, что оно, жалобно звеня, покатилось, разбрызгивая зеленоватую слизь.
   Один из прыгунов вдруг взвизгнул как-то вовсе по-человечески, вскинул свое грузное уродливое тело на нижние лапы и пошел, тяжело вихляя мясистым хвостом, переставляя с видимым трудом корявые лапы - не то в самом деле не привыкший ходить вот так - вертикально, не то издеваясь.
   Он шел навстречу Тарасу, и тот, еще храбрясь, еще посмеиваясь, выкрикнул:
   - Иди ко мне, лапонька, иди ко мне, ванечка-встанечка. Харкай, харкай, родимый! Урода хочешь слепить? Лепи! Я к вам приползать буду, грызть вас буду. Рвать! зубами этими... без губ! Костями - понял?
   Тарас оскалился и постучал ногтем по своим длинным белым зубам.
   Волоча ведро, я подошел к Тарасу. Я помнил заповеданное мне Костей-Константином, волновиком в"--1 среди русалколовов: "Если можешь выдернуть чувака - выдергивай. Не можешь - не рыпайся..."
   - Тара, - сказал я и тронул его за руку, - Тара, не зли их. Скажи спасибо, что сразу не заплевали. Может, обойдется? Тара. Вычистим все - и уйдем...
   - Пшел, - Тарас оттолкнул меня и заорал прыгуну,стоявшему перед нами: че ты боишься? Ты?..Харкнуть хочешь? Да? Не знаешь, как это делается? Гляди! И делай, как я!
   Тарас набрал полный рот слюны и...
   Нет, прыгун не стал отвечать тем же.
   Когтями он вцепился в свое мягкое зеленоватое, ненавистное и омерзительное ему тело и рванул так, как подгулявшие мужики рвут на себе ворот душащей их рубахи.
   Тело, кожа и плоть разлезлись легко, словно были на молнии-застежке. И мы увидели удары чужого сердца, и пленочные легкие, и стиснутые, уложенные...
   Тарас заорал и попятился назад:
   - Нет! Нет! Миленький, не надо! Не надо! Я шутил. Шутил!
   Горло прыгуна, открытое нам, беззащитно вздрагивало, будто приглашало протянуть руку и прекратить, прервать эту отвратительную, непереносимую для нас жизнь, но не было сил спокойно глядеть на это переплетение уродства подплоти, на эту подкожную жизнь.
   Прыгун задрал морду, осклабился, нарочно, видимо повторяя оскаленные морды своих убитых товарищей, только что растаявшие в грязи, облепившей его когти.
   Тарас орал что-то нечленораздельное, его колотила дрожь, он часто приседал, вскакивал, махал руками.
   - Тара, Тара, - утихомиривал я его, - ну что ты? Это - машина... Ну? Ты у машины работающей открыл капот - так же все подрагивает и такие же точно проводочки, шланги... ну?
   - Пошел ты, - плачущим голосом сказал Тарас, - я теперь на машины и на двигатели спокойно смотреть не смогу...
   Он снова попятился, поскользнулся, и я не успел его поддержать, поскольку прыгун с силой подсек Тараса по ногам хвостом.
   Тарас грянулся оземь.
   Прыгун упал на него и прижался к нему всем своим разорванным, разверстым телом.
   Прыгун стоял на всех четырех, широко расставив лапы, с отвисшим огромным животом. Живот чуть колыхался - то поднимался, то опадал. И тогда прыгун с ненавистью залаял, оттолкнулся от пола пещеры всеми четырьмя лапами и запрыгал, словно резиновый мячик. разбрызгивая слизь и жижу. "Летающий крокодил, объевшийся малиновым вареньем", - уныло подумал я и ужаснулся верности сравнения и его неуместности. Прыгун лупил животом о камни с тою же ненавистью, с какой он распахнул перед нами свое тело, будто теперь он хотел убить, выбить из себя омерзительное, страшное, как тогда он хотел это омерзительное разорвать.
   Прыгун остановился, отдыхая. Теперь он непомерно распух. Он стал огромен. Маленькие его глазки почти исчезли, стали щелочками.
   Давясь, он распахнул пасть и принялся выталкивать из себя нечто мешающее ему, не дающее продохнуть, вставшее поперек горла.
   Этим "нечто" оказался перемазанный в зеленой слизи Тарас, брямкнувшийся на пол.
   - Как заново родился, - прохрипел он.
   - Тара, - я нагнулся к нему и попытался помочь подняться, - ну их, Тара... Пошли отсюда. Свалим...
   Я не договорил. Трехлапый легонько поднес мне, и я лег на загаженный пол.
   "Все, - понял я, глядя в беленый, кое-где с оплывами от струй огнеметов высоченный потолок пещеры, - пр(говор или пригов(р - как хочешь."
   - Гули, гули, гули, - услышали мы женский голос.
   Глава восьмая. Наталья Алексеевна и ее квартира
   Прыгуны зашевелились, отвернулись от нас.
   - Гули, гули, гули, - по проходу шла Наталья Алексеевна и волокла целую корзину чего-то съестного.
   Прыгуны дернули в ее сторону.
   - Она бы еще сказала, - выхрипнул Тарас, - ципа, ципа, ципа.
   - Тара, - я приподнялся, - у тебя юмор появился, прежде за тобой этого я не примечал. На пользу пошло?
   - Конец, - грустно сказал Тарас, он так и стоял на четверьках, не пытаясь подняться, - конец мне, Джекки. Помнишь, ты как-то болтанул, что в какой-то инопланетной книжке древней вычитал стихотворение "Как чешутся лопатки! Кажется, у меня прорезаются крылья!"? Мы еще ржали над тобой.
   - Ну, помню, - ответил я, поглядывая на Наталью Алексеевну.
   Она все сыпала и сыпала корм из корзины прыгунам, и те чинно-благородно, не суетясь и не налезая друг на друга, как голуби или свиньи, хряпали каждый свое, забыв и думать о нас.
   - Вот, - печально сказал Тарас, - а у меня зад чешется, хвост прорезывается. Этот прыгун меня, кажется, заново родил.
   Я вспомнил сержантово превращение и испугался.
   Я прихватил Тараса за плечо и с ужасом убедился, что зеленая слизь, облепившая беднягу, твердеет и костенеет
   - Брось ты, - пробормотал я, - вставай и пошли. Убирать не будем. Лучше на рапорт отправиться, а потом хоть к русалкам, хоть к паукам...
   - Это ты брось, - равнодушно сказал Тарас, - брось и руку вымой. Кто его знает: может, заразная. Будешь ходить с лягушачьей лапой - вот смеху-то будет...
   Наталья Алексеевна тем временем окончила раздавать хряпало и ходила промеж прыгунов, нежно поглаживая их по хребтинам.
   Прыгуны урчали и посвистывали.
   На Наталье Алексеевне был обычный черный брючный костюм, только сапоги у нее были сегодня повыше, чем обычно.
   - Привет, - продолжал гнуть свою линию Тарас, - мне Джарвис рассказывал: "отпетый" или "карантинный" может не только в "вонючие" залететь, из него и жаба может вылепиться...
   - Перестань, - попытался я успокоить Тараса, - Джарвису-то откуда это знать? Нашел тоже ветерана. Ему Натали выше тройки на анатомии никогда не ставила. Вставай! - я потянул Тараса.
   - А вот увидишь, - обреченно сказал Тарас, - вот увидишь.
   Наталья Алексеевна закончила свой обход интеллигентно хряпающих, с наслаждением посвистывающих прыгунов, погладила искалеченного мной трехлапого, чья лапа свисала уже не жалостно, а как-то издевательски-иронически, и направилась мимо нас в сторону кладовки.
   У отпертой двери кладовки она позамешкалась, потерла стенку, шершавую, шелушащуюся. С громогласным щелком в стене отворился квадратный лючок, а в нем туго свернутой резиновой змеей покоился шланг с металлическим удлиненным наконечником.
   Я был так потрясен этим зрелищем, а главное - внезапно открывшимся пониманием того, как близко было наше избавление от унизительной, неподъемной работы, что даже не двинулся с места, чтобы помочь хрупкой Наталье Алексеевне разматывать тяжелый длинный шланг.
   Я застыл наподобие костенеющего в прыгуна Тараса; до слуха моего дотекло бессловесное, но тем более страстное, звучное, слитное пение: это прыгуны, нахряпавшиеся всласть, прижмурив и без того крохотные глазенки, вытянув в одну сторону морды, - запели? завыли? заныли! - мелодично и страстно, не то благодаря Наташу за хорошее угощение, не то скорбя об утраченной молодости, не то радуясь внезапно наступившей, блаженной, теплой, как наспанная подушка, сытости.
   Наталья Алексеевна оставила шланг змеиться на искорябанном неровном полу пещеры, сама же подошла к нам поближе, нагнулась и, порывшись у самых-самых наших ног с дивным, ванным, домашним звуком выдернула из пола пещеры невидимую нам затычку.
   Жижа начала засасываться, уходить вглубь, проваливаться в небольшое гулкое отверстие.
   Затем Наталья Алексеевна пустила воду и для начала окатила нас с Тарасом, а уж вслед за этим принялась смывать следы побоища, учиненного Тарасом.
   Я затрясся от холода.
   Тарас же, напротив, бодренько вскочил на ноги и рванул помогать Наталье Алексеевне.
   Тугая струя холодной воды сшибла, снесла с него уже почти застывшую зеленую коросту, вымыла тело и вымыла душу, смыла из сознания страх превратиться в нечто отвратительное, ужасающее, от чего хочется бежать, а как убежишь от себя, как выпрыгнешь из себя? - что хочется сорвать, сбросить, - а как сорвешь, сбросишь собственное тело?
   Тарас, мокрый, сиящий, суетился воокруг Натальи Алексеевны .
   - Наталья Алексеевна, Наталья Алексеевна, - захлебывался он, - дайте я шланг подержу... а? Вам удобней будет, легче? А? Дайте подержу?..
   Струя лупила в пол, я видел, как пол пещеры освобождался от слизи, гонимой в отверстие у самых моих ног.
   Прыгуны тем временем, чуть поодаль, занялись какой-то незатейливой веселой игрой, напоминающей человеческую лапту; только три прыгуна: толстый, трехлапый и тот, что разрывал на себе тело, грустно стояли в стороне от общего тихого и какого-то воспитанного веселья.
   Они смотрели на останки своих друзей, смываемые Тарасом и Натальей Алексеевной.
   Наталья Алексеевна направляла струю, а Тарас сзади держал и подбирал шланг.
   Прыгун, разрывавший на себе тело, вздернул морду вверх и отчаянно залаял.
   В задранной его, скалящейся морде вновь промелькнуло сходство с неизбывной болью тех, кому Тарас огнем пропарывал брюхо.
   - Феденька, Феденька, - укоризненно произнесла Наталья Алексеевна, нельзя же так убиваться...
   - Как вы их не боитесь? - радостно-льстиво спросил Тарас.
   Наталья Алексеевна оглядела чисто вымытый пол, блиставший, как только что залитый и тут же застывший каток, положила извергающий воду шланг и пошла к кладовке. Она сунула руку в квадратное отверстие для шланга, пошуровала там немножко, щелкнула чем-то, и шланг, вздрогнув, захлебнулся.
   Тарас принялся сворачивать его и впихивать в отверстие.
   Это получалось у него ловко и ладно.
   "Как бы не простудиться, - подумал я, стуча зубами, - однако с простудой в санчасть не возьмут."
   Наталья Алексеевна подошла ко мне.
   - Джек Никольс! - строго спросила она. - Как вы себя чувствуете?
   Я хотел было ответить: "Спасибо, хреново", но вовремя спохватился и сказал:
   - Наталья Алексеевна. Вы спасли нас от смерти.
   Наталья Алексеевна покачала головой:
   - Прыгуны не убивают безоружных. В крайнем случае, заплевали бы.
   Наталья Алексеевна нагнулась и заколотила пробку в полу.
   - Наталья Алексеевна, - завопил все еще не пришедший в себя от восторга вновь обретенной жизни Тарас, - Наталья Алексеевна! Я шланг сложил, как дверцу закрыть?
   Прыгун прекратил лаять, сглотнул что-то и прямым ходом направлялся к обрадованному Тарасу.
   Тарас попятился, готовый дать стречка.
   - Тарас, - так же строго прикрикнула на него Наталья Алексеевна, - ни с места! Забыли уроки? Прыгуны безоружных не убивают, а убегающих бьют ...
   Тарас застыл. И если есть где-нибудь на планете памятник под названием "В ожидании разноса начальства", то этот памятник должен был бы быть похож на замершего Тараса.
   - Федя, Федя, Федя, - нежно позвала Наталья Алексеевна , - Феденька...
   Прыгун поворотил к ней морду.
   Несмотря на холод, пронизывающий меня, я поразился тому, что бывает иногда и у рептилий осмысленное, почти человеческое выражение... "В чем дело, шеф?"- читалось на морде прыгуна.
   - Туда, туда, - Наталья Алексеевна замахала рукой в дальний угол пещеры, где уже резвились друзья-приятели прыгуна, - туда, - настойчиво повторяла Наталья.
   Прыгун мотнул головой резко, решительно, и коротко свистнул.
   Жест и свсит были недвусмысленны, они могли означать только одно: "Заделаю вон тому мокрому козу-дерезу и пойду играть в лапту".
   - Федя, - уже с заметной угрозой выговорила Наташа, - нельзя. Не-льзя. Не-льзя.
   Она четко отделяла "не" от "льзя" - и прыгун понял ее.
   Он развернулся, поджался, сгруппировался и прыгнул "вревх". Так называется этот сложный затяжной прыжок, совершенно бесполезный, ибо дает возможность спокойно прицелиться в распростертое, распяленное над тобой тело, - но исполненный особой отвратительной красоты.
   Все так же дрожа, я задрал голову, чтобы проследить длительное парение прыгуна.
   - Полетели на юг крокодилы, - запел издали вконец обнаглевший Тарас.
   - Похоже, - засмеялась Наталья, подошла к Тарасу и защелкнула отверстие шлангохранилища.
   Прыгун мягко приземлился на все четыре лапы, и прочие прыгуны заколотилив пол хвостами, выражая свое восхищение классным "вревхом".
   - Мальчики, - сказала Наталья Алексеевна, - пойдемте... Вам надо помыться и согреться. Х/б здесь оставьте. Я на склад позвоню. Пришлют.
   Мы пошли следом за Натальей Алексеевной.
   Я старался идти быстрее, чтобы согреться. Тарас болтал без умолку, в его тарахтении было что-то не совсем нормальное, что-то пугающее, будто он хотел удостовериться в том, что вот же я, вот! - живой и здоровый: треплюсь, говорю, слова складываю. Я. Я! И звук моего голоса, не лай, не свист, не урчание.. .
   Наталья Алексеевна остановилась у запертой двери, поискала ключ, открыла дверь.
   - Заходите.
   Я увидел мирный, комнатный коридорчик, стены в цветастых обоях, деревянную лестницу, ведущую наверх.
   - Ох, - задохнулся от восторга Тарас, - я тащусь...
   Мы вошли в коридорчик, и Наталья Алексеевна затворила дверь.
   - Ребята, - сказала она, - вы сходите помойтесь, вам обязательно надо вымыться, с мылом, под душем... Струей шланга мало что смоешь, знаете ли...
   - Что, - заволновался Тарас, - можем запаршиветь? То-то я чувствую...
   - Чешется? - заинтересованно спросила Наталья Алексеевна.
   - Ууужасно, - протянул Тарас.
   - Немедленно под душ, - скомандовала Наталья, и в тоне ее команды слышался испуг.
   Она чуть не бегом домчала до следующей двери, распахнула ее, щелкнула выключателем.
   - Быстрей, быстрей, - она замахала рукой, - и воду, воду погорячей. Белье я принесу...
   Второго приглашения не понадобилось. Мы опрометью кинулись в душ. Должно быть, оба одновременно вспомнили безгубое оскалившееся существо, заросшее уродливыми наростами.
   Мы втиснулись в душевую. Три аккуратные кабинки, на полу - деревянные решетки, кафель...
   - Мать честна, - охнул Тарас, - гляди! И мыло есть!
   Зеленые куски мыла лежали в коробочках из жести, приделанных к душу.
   Я снял нательную рубашку и кальсоны, бросил их на пол, пустил воду, встал под душ.
   Я закрыл глаза, я блаженствовал.
   Очень скоро я услышал покряхтывание Тараса и представил себе: вот я открываю глаза, а передо мной уже не Тарас, а...
   Я открыл глаза. Тарас мылся в кабинке напротив, с удовольствием отскабливая свое тело. Вокруг него валялось множество маленьких, похожих на коготки кошки, зеленых наростов.
   - Ты гляди, - он поднял какой покрупнее, - какая гадость на мне произрастала уже!
   - Дда, - горячая вода обминала, обнимала тело - в нашей карантинной душевой текла только тепленькая водичка, - ты все отскоблил?
   Я принялся намыливать голову.
   - Вроде все. Вот на спине только погляди: ничего не торчит?
   Тарас повернулся ко мне спиной. Из самого хребта, из позвонков вырастал, загибался здоровенный зеленый рог.
   Мыло стекало у меня с волос и ело глаза; я подошел к Тарасу и сказал:
   - Торчит.
   - А... То-то я чувствую, чешется, падла; ты его мыльцем потри и пошатай...
   Я стал намыливать рог. Он был мягок на ощупь и проминался под моими руками.
   Я покачал рог - он подался, словно молочный зуб.
   Тарас закусил губу:
   - У, блин, садистюга, садирует. Рви его, быстро!
   Я с силой рванул.
   Тарас заорал. Я вздрогнул: вместе с наростом я оторвал большой кусок кожи и видел теперь сочащуюся кровью плоть Тараса.
   Впрочем, рана зарастала довольно быстро. Уже поняв, в чем дело, я стоял наготове с мылом, и едва лишь на поверхности кожи стали появляться зеленые пупырышки, чешуйки, я кинулся затирать их мылом.
   Тарас вопил. Я прекратил мыльные процедуры, когда кожа стала гладкой, белой.
   - Падла, - отдувался Тарас, - массажист экстракласс...
   - Спасибо надо сказать, - я вернулся под свой душ и с наслаждением вытянул руки вверх, - гляди, я какого панта у тебя оторвал.
   Тарас поднял с пола зеленый рог.
   - Фиу, - присвистнул он, - вот это забодай меня козел, ну это спасибо... Я с собой возьму.
   - Уу, - я смывал мыло, теребил волосы пальцами, - над кроватью повесь. Трофей...
   Тарас бросил рог на пол.
   Некоторое время мы блаженствовали молча. Наконец Тарас сказал:
   - А Наташка на тебя глаз положила.
   Я молчал.
   - Слышь?
   - Слышу, - недовольно сказал я.
   Дверь в душевую приоткрылась, и мы услышали голос Натальи Алексеевны:
   - Мальчики, я вам белье положила на стулья. Когда кончите мыться, поднимитесь наверх по лестнице и направо. Моя первая дверь.
   - Наталья Алексеевна - позвал Тарас, - что вы говорите, мы не слышим из-за шума воды... Подождите, сейчас подойдем...
   Он подмигнул мне, и я громко сказал:
   - Наталья Алексеевна, спасибо большое. Я все услышал. Все передам Тарасу.
   - А что такое, - Наталья Алексеевна открыла дверь пошире, - у Тараса что-то со слухом?
   - Нет, - в сердцах сказал я, - у него с головой, по-моему, нелады. Не заходите, - повторил я, - не надо, - и, посмотрев на Тараса, добавил: - Мы стесняемся.
   Наталья Алексеевна прикрыла дверь.
   ...Мы оделись и вышли в коридор. Одна из дверей приоткрылась, и оттуда донеслось:
   - Вы Наташины гости?
   Тарас кашлянул:
   - Ну, не совсем...
   Тотчас заскрипела лестница, и мы услышали:
   - Мальчики, вы готовы? Оделись?
   - Ташенька! - из-за двери раздался елейный голосок - такой, что даже Тараса скривило. - Это к тебе пришли?
   - Закрой дверь, Зоинька, - с металлом в голосе отвечала Наталья Алексеевна, - и не вмешивайся не в свои дела...
   Дверь захлопнулась. Тарас стал одеваться.
   - Наталья Алексеевна, - крикнул он наверх, - мы сейчас, сейчас.
   Лестница заскрипела. Наталья Алексеевна ушла.
   - Слышь, - заговорил он, - Жека, давай договоримся: ты, черт с тобой, обламывай Ташеньку, а я к Зоиньке пойду. Годится?
   - Слушай, - я тебе так скажу: я не воспитатель и не сержант, делай ты, что хочешь! Иди ты хоть к прыгунам, хоть к царевнам, если такой эротоман.
   Тарас махнул кулаком, и я увернулся.
   - Тара, - я поднялся со стула, - ты очень уж нервный. Я ведь тоже могу. Да?
   - А чего ты стебаешься? Врото... Врото... Как ты сказал?
   - Научный термин, - я отступал по натертому коридорному паркету мимо дверей - одна, две, три... - коридор был невелик, здесь жили семьями, и даже в преддверии драки сердце радостно сжималось у меня от милой скученности этого уюта... - Научный термин, - повторил я, - обозначает человека, который думает только об одном - о женщине.
   - А, - Тарас разжал кулак, - ну это другое дело. Это точно! Как меня в карантин запихнули, так я только об этом и думаю... А как мы наверху жили! Какие у нас с Джарвисом телки были! Мы одну в ванне из шампанского купали... Уу... Не то, что эта - моль белая. Тьфу! - Тарас плюнул и ткнул пальцем вверх. - Нет, у Зоиньки голосок ничего... ничего себе...
   - Первая дверь направо, - сказал я, - так тут две двери. Одна и другая - напротив.
   - Постучимся в обе, - махнул рукой Тарас, - ох, и обслуги у них!
   Я подошел к одной из дверей и постучал.
   Из-за двери раздалось грубое:
   - Занят. А дежурит - Стас. Он мусорку не вынес.
   - Извините, - сказал я и подошел к двери напротив.
   - Все бабы , - заметил Тарас, - шкуры. Кроме мамы. Моей.
   - И моей, - сказал я насмешливо.
   - Хорошо, - согласился Тарас, - и твоей.
   - И Джарвиса.
   На сей раз Тарасов кулак врезался в дверь.
   - Мальчики, - раздалось за дверью, - кто же так стучится? Вы же дверь с петель сорвете. Сейчас открою. ..
   Наталья Алексеевна некоторое время возилась с замком. Тарас, потряхивая ушибленной рукой, выстонал сквозь зубы:
   - Ты Джарвиса не трогай.
   - Господи, - вздохнул я, - да кто его трогает? Тоже мне братство по оружию, телок они вместе в портвейне купали...
   Дверь распахнулась. На пороге стояла Наталья Алексеевна, одетая просто и мило.
   За ее спиной был виден накрытый стол.
   В центре стола лежал шмат буженины, запеченной в тесте. Он громоздился аппетитно пахнущей бугристой горой. Он коричневел хрусткой даже на вид корочкой, а вокруг него была разложена зелень. Рядом стояла миска мелко нарубленной редиски с луком, залитой сметаной. Из черной латки показывала свой бок утка, набитая печеными яблоками. Гора свежайшего хлеба и графинчик водки, запотевший, чуть подтекающий по стенкам.
   - Проходите же, - позвала Наталья Алексеевна, - проходите... Что же вы стоите?
   Мы вошли в комнату. Наталья закрыла за нами дверь и заперла ее на ключ.
   - Гы, - засмеялся Тарас, - соседи жрать сбегутся...
   - Да нет, - улыбнулась Наталья Алексеевна, - соседи у меня другое едят.
   Мы сели. Тарас, не обинуясь, сразу налил себе полную рюмку всклянь, протянул графин мне. Я помотал головой.
   Наталья Алексеевна уселась тоже, подвинула стул поближе к столу.
   - Вы сами будете накладывать?
   Я поглядел на голую смуглую шею Натальи Алексеевны, на полуоткрытую грудь и тихо сказал:
   - Вам очень идет... это платье...
   Тарас меж тем лихо взрезывал буженину, почти не встряхивая стол, так что водка в рюмке была неколебима.
   - Сами, - чуть не пропел он, - самисамисами, Наталья Алексеевна, а я домашнее задание не выполнил и уже, как видно, не выполню. Я ни... черта не разобрался, где там у этой лягвы что расположено.
   Тарас бухнул себе на тарелку кусок сочащейся буженины с вдавленными в мягкое мясо белыми чесночинками, зачерпнул салат.
   - Двойку поставлю, - улыбнулась Наталья Алексеевна, рассматривая скатерть.
   Она держала бахрому скатерти на ладонях и перебирала ее чуть-чуть, едва-едва тонкими длинными пальцами.
   - Наталья Алексеевна, - Тарас поднял рюмку, - Наталья Алексеевна, Тарас протянул дурашливо-обиженно, - ну не ставьте, а, двойки не ставьте! А то что получится? От прыгунов спасли, а двойку поставили?
   Наталья Алексеевна засмеялась. И я поразился, услышав ее смех. Это был клекочущий, захлебывающийся, астматический какой-то "хихикс", нимало не соответствующий облику этой милой печальной женщины в платье с белыми отворотами, с глубоким вырезом, с ниткою бус на смуглой обнаженной шее.
   - Вот это, Тарас Спиридонович, - сказала наконец она, отсмеявшись, - и есть жизнь, ее непреходящая сложность: спасти от прыгунов и поставить двойку за незнание анатомии царевен. А вы как бы хотели?
   Наталья Алексеевна плеснула себе и протянула графин мне.
   - Нет, нет, - я чуть приподнялся, - нет.Я... нет... Я... ну не надо... И вообще.
   - Как хотите.
   - Наталья Алексеевна, - провозгласил Тарас, - я пью за то, чтобы вы нас завтра не спросили. Алаверды.
   Он ахнул рюмку в отверстый рот. Шумно вздохнул и некоторое время посидел молча, похлопал глазами.
   - Это не водка, - сказал он наконец, - это - расплавленное солнце. Наталья Алексеевна, вы - ангел.
   Наталья Алексеевна медленно высосала рюмку, утерлась платочком и сказала:
   - А я пью за то, чтобы вы хорошо знали анатомию драконов и их соотчичей. Обязательно, обязательно вас завтра спрошу.
   Она шутливо постучала пальцем по краю стола.
   - Ну, Наталья Алексеевна, - Тарас широко, но аккуратно махнул рукой, будто отсекая ненужное, лишнее, - не будем о грустном. Позвольте, я за вами поухаживаю.
   - Да уж поухаживайте, - с чуть заметной насмешкой проговорила Наталья Алексеевна.
   Я во все глаза глядел на Тараса. Куда делся матерщинник и хам, не умеющий связать двух слов и не знающий элементарных правил общежития? передо мной сидел чуть раскрасневшийся, чуть-чуть пьяный ресторанный завсегдатай, ловелас, ухажер.
   - Вы уж извините, - Тарас ловко накладывал в тарелку Натальи салат, - я тут отстал, одичал, забыл, как у людей... Пришел и первым делом - хлоп... Мясца? Птички?
   - Буженины...
   - Да, да... Вот, вот... Водочки?
   - Ни в коем случае. И вам не советую.
   - Двойку поставите?
   Тарас протянул Наталье тарелку, налил ей водки на донышко, себе налил снова полную, установил графин на прежнее место.
   - А что вы не едите? - обратилась ко мне Наталья Алексеевна и чуть тронула пальцами мою руку. - Вы стесняетесь? Ешьте. Давайте я вам салатику положу?