Елисеев Никита. Судьба драконов в послевоенной галактике

   Я не успел ответить: громыхая, как заблудившийся артиллерийский снаряд, ломая ветви и стволы деревьев, навстречу нам вышагнул Нахтигаль.
   - Здрасьте... - пробормотал Валентин Аскерханович и снял с плеча огнемет.
   Пасть ящера была раззявлена. И нам очень хорошо было видно, как изранено, окровавлено небо у Нахтигаля.
   - Мне кажется, - сказал я, - мальчик сегодня покушал... И плотно покушал. Глазики мутные, хвостиком машет и тошнит. Лучше не связываться.
   - Так я-то что, - Валентин Аскерханович поднял огнемет на уровень чуть выше плеча - по инструкции. - Ты же, Одноглазый, видишь: он рвется в бой.
   Но Нахтигаль в бой не рвался - он хрипел и давился. Он глядел на нас и не видел. Его глаза были мутны. он вытянул шею, замотал головой, подчиняясь неведомому, неслышному нами ритму боли его тела.
   - Не буди лиха, - шепнул я Вале, - не дразни болящего. Он сам уйдет.
   Валентин Аскерханович опустил огнемет.
   Нахтигаль откинулся прочь, точно обжегся. Взвыл - не пастью, не горлом, а всем своим существом, всем переполненным, отравленным кровавой пищей слоновьим нутром.
   Нахтигаль затоптался на месте, после поворотил от нас вглубь леса.
   Валентин Аскерханович проводил его взглядом.
   - Мда, - задумчиво произнес он, - кого-то он сегодня скушал?
   - Сейчас узнаем, - заметил я.
   У пещерки нас ожидали Мишель и Тихон.
   Тихон насвистывал и ковырял пальцем в камне нависшей горы.
   Мишель мрачно сидел на песочке.
   - С мешком? - спросил он.
   - Да, - ответил я.
   Мишель махнул рукой:
   - Без надобности. Нахтигаль - подъел, подкушал.
   - Подкрепился, - фыркнул Тихон.
   - Ах, вот оно что, - догадался Валентин Аскерханович, - а мы его на тропинке встретили, такой...
   Он не договорил, и Тихон продолжил иронически:
   - Сытый?
   - Очень сытый, - подтвердил я.
   ________________ ______________________________________________
   Весь день мы набрасывали сетку.
   Валентин Аскерханович выгнал подъемник, разровнял огромную площадку - и мы тренировались.
   Сетка выгибалась, рвалась из рук и упорно не брякалась в отведенный ей для падения квадрат.
   - Это "он" не движется, - Мишель кивнул на нарисованного на земле Нахтигаля, - а дернется, тогда что?
   - Тогда, - сказал Тихон, - туши свет! Открывай кингстоны! - он присел на корточки и поинтересовался, указывая на рисунок: - Валь, это ты так здорово рисуешь?
   - Я, - кивнул Валя.
   Тихон восхищенно поцокал языком:
   - Ну ты гляди - как живой! Вот-вот побежит. Ты - реалист, Валя, вот ты кто!
   - Ты на себя посмотри, - обиделся Валентин Аскерханович, - девять месяцев здесь торчит, неизвестно чем занимается, а его подопечные Посланцев Неба режут.
   - Ты, Тиша, зря лыбишься, зря, - заорал Мишель, заведшись с полоборота, - лыбишься!
   Тихон попятился:
   - Миш, ты чего?
   - Ты что, думаешь, меня одного за потери тягать будут? - орал Мишель. Вот... Это ты здесь ошивался! Понял, что я в рапорте напишу? Мне в пещерах сидеть безвылазно - и ты со мной туда же потопаешь! Понял? Не видать тебе Южного, как своих ушей!
   - Неправда ваша, дяденька, - нежно улыбнулся Тихон, - и в Южный я вернусь, и уши свои увижу: поднесу зеркальце и увижу - вот они, ухи-ушики мои, левое - справа, правое - слева. Не мне надо было местное население готовить, а вам действовать по инструкции, посты на ночь выставлять, с местными девушками не заигрывать.
   Мишель засопел:
   - Ух, ух, ух...
   - Охолони маленько, - иронически посоветовал Тихон, - и подумай над своим поведением.
   Ночь мы решили провести в пещере.
   Мишель поучающе сказал:
   - Будем ловить на живца?
   - Чудесное занятие, - добавил Валентин Аскерханович, - захватывающее.
   - Значит, мы, - объяснил Мишель, - с Валей, как старые и опытные, берем на себя самую опасную роль: мы живцы, а ты, Одноглазый, будешь рыболовом. Мы спим, как приманка, а ты сторожишь... Ясно?
   - Так точно, - ответил я и сразу же спросил: - А может, не надо таких опасных игр, может, переночуем в ракете?
   - Хренушки, - помрачнел Мишель, - Тиша прав: ты совсем оборзел, Одноглазый, будем мы от них прятаться, как же...
   - Тогда, - предложил я, - может, разделим опасность и тяготы? Не все же вам быть живцами? Может, и я немного побуду живцом, а кто-то из вас рыболовом, а потом...
   Мишель поглядел на Валентина Аскерхановича.
   Валентин Аскерханович понял его взгляд.
   - Оборзел, - подтвердил он, - соврешенно оборзел.
   ...От долгого стояния затекли ноги. Я прошелся, присел. Мишель приказал, чтобы я притворялся спящим. Я так и делал. Лежал на одном боку, чтобы не заснуть, таращил глаза во тьму, в шевелящуюся, шуршащую, лупящую невидимыми крыльями влажную теплую ночь, - и, несмотря на ноющую, затекающую руку, несколько раз проваливался в дрему, в сон, то в мгновенное небытие, то в переполненный красками, криками, выстрелами дневной мир. Разбрызгивая кровь, к самым моим ногам подкатилась голова Вали, снесенная ударом Нахтигаля; я проснулся от ужаса и сел.
   "Ну уж фиг, - подумал я, - не заметишь, как в другой мир перейдешь. Пошел он с его приказами."
   Я встал и прислонился к стене пещеры. Скулы сворачивала неудержимая зевота.
   Почему-то я вспомнил стихи, прочитанные мне Мэлори тогда, тем самым днем, когда все это началось: "Уж если ты, бродяга безымянный, сумевший обмануть чудесно два народа, так мог бы ты, по крайней мере..." Нет, нет, не помню, забыл. Мэлори помню, как она мне рассказывала, до чего же ей нравится эта сцена - два сильных смелых бессовестных человека, еще не совершившие ни одного преступления. Ни одного!.. Их совесть - чиста. Может, поэтому у них и нет совести? Вспоминаю, сминаю, вминаю в мозг расползающийся, темнеющий, как эта ночь: - "К украинцам, в их буйные курени, владеть конем и шашкой научился. Явился к вам, Димитрием назвался и поляков безмозглых обманул, что скажешь ты, прелестная..."
   У меня затекли ноги, я сделал шаг-другой, потоптался на месте и наступил на что-то мягкое, податливое.
   - Ат! - Мишель вскинулся моментально, будто и не спал вовсе. Я еле успел уклониться от удара.
   - Мишель, - громким шепотом предупредил его я, - это я, Джекки... Это я, я, я.
   - Ах ты... - прошипел Мишель, - я тебе что сказал? Чтобы ты учил строевую песню лежа! и не вслух... А ты еще маршировать вздумал! Рыболов! Ложись и вспоминай приятное...
   - Мишель, - взмолился я, - я засну лежа, и он меня зарежет.
   - Значит, - рассердился Мишель, - туда тебе и дорога. "Отпетый" нашелся. Знаешь, как нас кантовали? Я дерьмо жрал!
   - Знаю... Вы рассказывали о своих пиршествах.
   - Ляг, - шепотом приказал Мишель, - и не умничай.
   - Я о вас думаю, - буркнул я, укладываясь, - не о себе.
   Я глядел во тьму. Глаза набухали кровью, веки наливались свинцом вот-вот сомкнутся, стянутся, и я полечу в мягкий сон, длинный и сладкий, словно выворачивающий челюсть зевок.
   "Странные они люди, "отпетые", - думал я, - жестокие, циничные? Да? Вообще-то, люди как люди: любого запихни в подземелье рептилий, любого обучай убивать - и этот любой озвереет, оскотинеет. Что, разве не так? Убийство - это дело такое... такое..."
   Я уже спал. Я снова стоял на площади перед кинотеатром и снова видел живое кишение омерзительных тварей, "гаденышей", и снова шел на них, в них, чтобы давить, душить, терзать - вот этими руками, этими самыми руками, нет! - голым мясом пальцев и ладоней раздирать эту пакость, эту живую мерзость, которой не должно жить...
   И я снова поворачивался и видел Диего. Диего промахнувшегося, Диего, вместо меня ножом проколовшего пустоту.
   Я смотрел на Диего, и странная мысль мелькнула у меня в голове: как же так? Ведь Диего - мертвый? Как же он? И где это я? Ведь это уже все было, было...Так это я, что же, сплю?
   Диего быстро нанес удар ножом, я отбил удар и проснулся, поскольку, действительно, отбил удар. Я успел вскочить на ноги, включил "светильник координатора" на полную мощность и не удивился, увидев в слепящем отчаянном свете жреца, выронившего нож, жмурящегося от нестерпимого света.
   - Мишель, Валя, - крикнул я, - есть.
   Жрец, опомнившись, кинулся бежать, но тут же получил удар прикладом огнемета и упал.
   - Ну, падла, - с удовольствием выговорил Мишель, - сейчас я из тебя Венеру в мехах сделаю.
   - Пощадите, - проговорил жрец.
   Я чуть не выронил "светильник координатора".
   - Я, - жрец стоял на коленях, - мольба, та, прозба, не убивайт... Я... прозба.
   Валентин Аскерханович потрясенно спросил:
   - Э, чудо в перьях, ты что, по-человечески разговариваешь?
   - О, та, та... Я тайно исучил... Пыло трудно... Я подслушивал, что говорил ваш... крокодиль, та... и с теми, кто прилеталь до фас... та... я... учеба, та?
   - Сучил, - потрясенно повторил Валентин Аскерханович, - вот так сучил.
   - Я пуду вам приводиль девушек... Только не нато много... Нас мало... софсем... и тут фы...
   Я вдруг представил себе, что должен был ощущать этот несчастный полуголый, ослепленный потоком света, отделенный от нас стеной тьмы.
   Наши голоса доносились до него из-за этой стены, и были голосами тьмы, голосами ночи, так для нас биение крыл в обступившей тьме было биением крыл не птиц, но ночи - и я спросил его:
   - Неужели вы один изучили?
   - О, нет, нет, - жрец поднял руки, - нет... Ни Федька коем... нет... Это крокодиль... училь, он гофориль мне... ты - турак, биль... палка, крокодиль... училь... Витель, что я... тайно, сначала биль, потом училь, биль и училь...
   - Крокодиль? - недоуменно спросил Валя. - Какой крокодиль?
   - О, фы - хитрый, - жрец заученно-фальшиво засмеялся, - о, фы - мутрый крокодиль...
   Жрец стал бить поклоны:
   - Я просиль, чтобы софсем мало девушка. Софсем.
   - Мало? - переспросил Мишель. - Ты вон сколько себе нахапал.
   - Но я должен делиться с крокодиль - не один Нахтигаль.
   Мне стало не по себе от моей догадки.
   Я взял за руку Мишеля. Он резко вырвал руку.
   - Ну, что ты цапаешь, как девка в темной комнате: ах, мне страшно, ах, я так боюсь, ах, что вы делаете, ах, как вам не стыдно. Ну да, (бормот.
   - Б... - выдохнул Валя, - как же он подхватил?
   - Так, - Мишель вступил в круг света рядом со жрецом, - эй, слушай, как тебя? Я - понял? - я - добрый крокодил... Я никого не ам-ам, понял?
   - Поняль, поняль, - закивал жрец, - Тихон тоже очень, очень тобрый крокодиль... Я - понимайт... Нахтигаль - слой, плохой, фу... Нахтигаль ель и плеваль... если пы не крокодиль, тобрый, тобрый, Нахтигаль фообще бы не ель... фу, слой...
   - Так, - Мишель потянулся, - круто... Где - крокодиль? Где он? Хотим видеть! Понималь?
   Мишель орал, как глухому, раздельно выговаривая каждое слово...
   - О, та, та, - закивал жрец снова, - понималь, понималь, я отфодить...Та? Фы будете иметь еще польше девушек, я отфодить.
   - Притуши фонарь, - приказал мне Мишель.
   Я убавил яркость.
   Жрец заморгал.
   - Мишель, - спросил я, - а разве это случается на других планетах? И почему это называется "(бормотом"?
   Жрец поднялся:
   - Я... идти?
   - Идти, идти, - махнул рукой Мишель, - не вздумай прыгать в сторону. Понял? Убьем. Слово "убьем" понимаешь?
   - Упьем? - жрец недоуменно оглядел нас, чуть выступающих для него из тьмы, наверное не имеющими для него объема, едва ли не нарисованными фигурами. - Упьем? - повторил он. - Не понимайт.
   - Съедим, - объяснил я. сообразив в чем дело.
   - О, - обрадованно закивал жрец. - Это - понимайт, это - знайт...
   _____ __________________________________________________________
   Ночь кончалась, когда жрец привел нас к пещере. Вернее, то была не пещера, а некое углубление в горе, этакая вертикальная яма.
   Мы увидели в уже сереющем свете начинающегося утра стол и стул, сидящего на стуле Тихона, нога на ногу, одетого во френч, в великолепных офицерских брюках - ни дать ни взять начальник школ, и даже стек в руке.
   Перед расфранченным Тихоном стояли девушки.
   Тихон махнул стеком и гортанно выкрикнул что-то. Одна из девушек подошла к столу. Она стояла перед Тихоном руки по швам - и в одном этом стоянии голой девушки перед расфранченным, разодетым Тихоном было столько всего, что мне уже захотелось шарахнуть по этому гаду...
   Тихон откинулся на стуле:
   - Хороша, канашка, - выговорил он, и я понял его.
   Я отвернулся.
   Валентин Аскерханович шепнул:
   - Это - зря. По инструкции полагается смотреть, если ты - настоящий "отпетый".
   Я поднял голову.
   Зеленая пупырчатая тварь громоздилась над девушкой.
   Спина твари будто бы состояла из множества шевелящихся, сплетающихся и расплетающихся червей.
   - Я тебе не нравлюсь, красавица? - услышал я издевательское, - а вот так, вот - эдак?
   И Тихон повернулся к ней "спиной".
   Я увидел омерзительное, белое, склизкое брюхо, вздрагивающее горло жабы.
   - Я, - говорил Тихон не для девушки, для себя, - двуликий Янус... Вижу, чувствую, ем, убиваю обеими сторонами тела...
   - (бормот, сказал Мишель внятно, но тихо, - (бормот - самый, блин, настоящий... Одноглазый! Иди, выведи парня... Воон, к тому кусточку и оттуда кликни, кликни его погромче, чтобы пошел на тебя... Валя, бей из "тога", нужно тело привезти.
   Валя вытащил небольшой черный, похожий на пистолет "тог".
   Я подбежал к указанному Мишелем месту.
   Тихон резко повернулся в мою сторону "червяками". "Ага, - сообразил я, - не очень-то ты двуликий."
   - Тихон, Тиша, - громко позвал я, - иди! Надо поговорить.
   Тихон зашипел почти по-змеиному, впрочем, в этом шипении я будто различил неистовую, клокочущую ругань, и пошел на меня, чуть набычившись, чуть принагнувшись.
   И странным был этот его ход, его движение. Мне показалось, что тварь вышагивала ко мне едва ли не обреченно, едва ли не подневольно...
   Так Нахтигаль, давясь и корчась от боли, пожирал свои жертвы.
   Нечто сильнее Тихона, сильнее его ума, его осторожности, инстинкта самосохранения (как-никак, опытнейший "отпетый"!) гнало его на меня.
   Впрочем, возможно, мне это и казалось
   Валентин Аскерханович выстрелил, когда оставалось совсем недалеко, когда я уже чувствовал дыхание твари, которая когда-то была Тихоном.
   Тихон рухнул у самых моих ног.
   - Его пример - другим наука, - услышал я голос Мишеля, - ишь чего удумал! На вольном воздухе попрыгать... Ах ты...
   Мишель не успел договорить. Я смотрел на валяющегося на траве чужой планеты Тихона, Тихона, ставшего тварью. Я увидел его лицо. Именно лицо, а не морду, не харю, не рожу. И это было особенно страшно - человеческое, искаженное неизбывной нечеловеческой мукой лицо у рептилии, у жуткой гигантской твари. "Э, - подумал я невольно, - да ты больше нуждался в лечении, чем в наказании".
   Вввизг, вернее - взвизг, как хлыстовый удар.
   Первой рванулась к убитому Тихону девушка, стоявшая перед ним навытяжку.
   По дороге она опрокинула столик, а стул отлетел в заросли так, что можно было подумать: это он сам отпрыгнул.
   Девушка ногой врезала Тихону в отвратительное, когда-то шевелящееся множеством червей брюхо.
   Следом за первой кинулись и другие.
   Жрец крикнул что-то, явно предостерегающее, но остервеневшие женщины с вполне понятной и все равно страшной радостью не слышали никого и ничего. Ввввизг.
   - Мишель, - услышал я вопль Валентина Аскерхановича, - да ты что? Чувих сейчас только огнеметами! Только!..
   - Блин, - орал в свою очередь Мишель, - Валька, пусти! Чем я отчитываться буду: на мне два трупа!.. Пусти... Если обормота растопчут, растащат, чем я отчитываться буду? Раз в жизни такая удача бывает - живого (бормота подстрелить и в целости трупешник доставить. Пустии! Они же мне ни ласты, ни плавника от (бормота не оставят...
   Я оглянулся.
   Мишель всерьез рвался в свалку, кишевшую недалече от меня.
   Я крикнул Мишелю:
   - Погодь! Все уладим без огня и дыма!
   Я поискал глазами жреца.
   Жрец сидел на земле, поджав ноги, выпростав руки, развернув ладони встречь восходящему солнцу.
   Казалось, он не слышит воплей девушек, разрывающих на части тело их недавнего мучителя, не видит Мишеля, скидывающего огнемет с плеча, чтобы садить огнем в толпу обезумевших от счастья освобождения и мести людей.
   Я подошел к жрецу, нагнулся, тронул его смуглую узкую руку.
   Жрец вопросительно поглядел на меня.
   - Мы, - я поколотил себя в грудь, - их, - я указал на резвящихся девушек, - съедим - ам-ам, - для наглядности я поклацал зубами, - если ты, я ткнул в жреца пальцем, - их, - тот же маневр, - не разгонишь, - я разгреб руками воздух, - понял? Нам... нужен... труп... целый...Ясно?
   Жрец кивнул, легко поднялся и, вытянув руки, выкрикнул, выхрипнул нечто повелительное, грозное, во всяком случае не предвещающее ничего хорошего.
   Девушки, забрызганные зеленоватой слизью, тяжело дышащие, как-то удивленно, будто в первый раз взглядывающие друг на друга, расходились нехотя, медленно, через силу.
   Я с уважением поглядел на жреца.
   Жрец повторил свой крик.
   Девушки уходили прочь в светлеющий лес.
   - Куда это они? - ошеломленно спросил Валентин Аскерханович.
   - Мыться, надо полагать, пошли, - пожал плечами Мишель, - ты лучше погляди, что эти суки с (бормотом сделали.
   - Скажи спасибо, - философски заметил Валентин Аскерханович, - что хоть это оставили!
   Глава третья. Пещерная жизнь
   - Ббте, - полковник бегал по своему кабинетику, - ну, орлы, ну, соколы! Как вы умудрились сразу (бормота не распознать! Это ж, ебте, легче легкого!
   - Осмелюсь доложить, - встрял Мишель, - коллега полковник, - но не одни мы не заметили категорических... - Мишель призадумался, - нет, этих патриархальных изменений в коллеге Тихоне.
   Гордей Гордеич затопал ногами:
   - Кардинальных, во-первых, ебте, употребляй только те слова, что знаешь, во-вторых, и в-третьих, ты мне байки прекрати травить.Ты мне два трупа привез и не пойми что, киш-миш какой-то, ебте, олья-подрида, ирландское рагу...
   - Коллега полковник, - угрюмо заметил Мишель, - но в лаборатории анализы показали - (бормот.
   - Ббте! - полковник ударил себя по ляжкам. - Да если бы анализы не показали, я бы тебя и вовсе слушать не стал, я бы из тебя самого (бормота сделал, - полковник хлопнулся в кресло, - уф, уморил, - он и в самом деле утер пот с лица.
   ...На обратном пути в казарму Мишель материл Гордей-Гордеича.
   Я смотрел на мелькающие мимо нас пальмы в кадках, потом на выбеленные стены.
   "Вот те на, - внезапно подумал я, - и это - мой дом? И я тосковал по нему, по этому пещерному житью, там, под открытым небом, в мире, полном звуков и запахов? Это - мой дом? Привык, притерпелся?"
   Я вспомнил успокоившегося, утихшего Нахтигаля. Он - спал, освобожденно, счастливо.
   Слоновья туша мерно и мирно дышала - вверх-вниз; пасть была распахнута, и было видно, как затягиваются, зарастают раны неба.
   Тогда я спросил у Мишеля:
   - Зачем он это делал?
   - Кто? - переспросил Мишель. - Тихон?
   Он пожал плечами, потом сказал:
   - Власть. Вообще неизвестно, что там в организме щелкает, когда обормотом становишься. Но я думаю - власть. Свобода и власть. В "вонючки" хлопаешься со страху, прыгуном, борцом или еще каким ни на есть монстром делаешься от привычки, от воздуха поганого наших пещер, ну а обормотом власть...Ты - уродина, ты - страшен, отвратителен, но ты - всевластен, ты свободен. Ты никого не боишься, наоборот, все тебя боятся.
   Тогда я посмотрел на Мишеля с уважением.
   Впрочем, он тут же добавил:
   - А на самом деле, кто ж его знает, отчего кто кем становится. Судьба, ебте, как говорит Пиздей.
   - Эй, Одноглазый! Ты что, заснул?
   Грузовик стоял у дверей нашей казармы.
   - Да нет, - ответил я, - просто задумался.
   - Думай - не думай, - усмехнулся Мишель, - а вот оно - приехали.
   Мы спрыгнули на бетонный пол.
   Хуан выглянул в дверь
   - О, - обрадованно сказал он, - прилетели? Какая встреча, какая нежданная встреча!
   Грузовик поехал в гараж. Мишель проводил его взглядом и недовольно заметил:
   - Вы тут, ребята, совсем оборзели. Почему докладываешь не по уставу?
   Хуан приложил ладонь к виску и дурашливо отрапортовал:
   - Коллега бриганд! К нам тут чмо из санчасти забежало, так мы его всей казармой учим.
   - Ух ты, - поразился Мишель, - дай полюбоваться.
   - Вам, - поклонился Хуан, - как возвращенцам с далекой планеты, да еще возвращенцам с потерями - без очереди.
   - Валяй, - весело приказал Мишель.
   Мы вошли в казарму.
   - Смирно! - гаркнул Хуан.
   Толпа галдящих "отпетых" замерла на секунду, а после грянула:
   - Ва-ва-здра...
   - Ша, - гаркнул Мишель, - Одноглазый, вперед, сходи посмотри, что там эти бездельники приволокли...
   "Отпетые" расступились, и я еще издали увидел полураздавленную Катеньку с вываленным на пол казармы багрово-склизким языком.
   Я подбежал к ней, нагнулся.
   - Одноглазый, - услышал я за своей спиной, - вдарь жабище, чтоб подохла, немного осталось...
   Я хотел было выкрикнуть: "Она меня спасла", - но скрепился.
   Полувыдавленными, залитыми кровью глазами жаба Катенька смотрела на меня.
   Ладонью я коснулся ее растерзанного горла, и слуха моего достигли забившиеся в ладони, клокочущие цифры: шесть-ноль-девять-ноль-шесть.
   Я поднялся.
   Телефон был в канцелярии.
   Я огляделся.
   - Одноглазый у нас, - сказал Мишель и положил руку мне на плечо, гуманист!
   ...Я поднял телефонную трубку, набрал номер.
   - Алло! - услышал я голос Фарамунда Ивановича.
   - Фарамунд Иванович, - сказал я, - это говорит ваш бывший пациент, Джек Никольс из третьей роты Северного городка. Подъезд седьмой. Здесь находится Катя... Да... В расположении части. Да... а как сюда попала - не знаю. Да... Вы сами понимаете. Приезжайте скорее.
   Я повесил трубку.
   Минут через пять приехал Фарамунд с двумя ящерами и полковником.
   Ящеры осторожно погрузили полураздавленную, слипающуюся, обвисшую тушу Катеньки на носилки.
   Странно и страшно было видеть свистящее, еще живое дыхание бесформенной груды.
   Гордей Гордеич петушком наскакивал на Мишеля:
   - Отметил, ебте, свое возвращение со звезд, астронавт, аргонавт, ебте. отродясь у нас такого позора не было!.. Ббте! - вопил полковник. - Ты почему людей не построил, как следует? Что это у тебя, ебте, казарма "отпетых" или отпетый бордель?
   - Третья рота! - громыхнул во всю силу своих легких Мишель. - Стройсь!
   Мы выстроились в две линии по всей длине казармы.
   - Ох, - страдальчески сморщился полковник, - оглушил!.. ты бы, ебте, лучше так орал, когда твои подчиненные, позоря, позоря, ебте, звание "отпетого" черти что тут вытворяли! Ты, подлец этакий, небось молчал, ммерзавец, - полковник с видимым удовольствием выговорил это слово, - да не просто молчал, а еще и суетился, ебте, организовывал, раздачу слонов и Шехерезад... Ббте, ребятки, не толпитесь, станьте в очередь...
   Смешок прошел по рядам "отпетых".
   Полковник не обратил на него никакого внимания. Он был в наитии, в восторге.
   Мишель глубоко вздохнул, поднял голову и, чуть сузив глаза, стал глядеть куда-то поверх беснующегося Гордей-Гордеича, в видимые только ему (Мишелю) космические дали.
   В отличие от нашего сдавленного похохатывания, вздох и взгляд Мишеля буквально взорвали Гордей-Гордеича.
   Он замахал кулаками перед самым носом опечаленного Мишеля.
   - Ббте, - вопил он, - он дышит! Вы поглядите на эту бедную Лизу. Он вздыхает! А? Сократ перед судом Синедриона! Че ты дышишь? Ну, че ты дышишь? Обидели тебя, ебте?.. Выводи своих, ебте, подземных орлов в коридор и к кантине строевым! с песней!
   - Коллега полковник, - начал Мишель, - разрешите обратиться...
   - Ббте, разрешаю, давно уже разрешаю, - сказал поостывший полковник.
   Мишель откашлялся и проговорил (меня поразила длина фразы, которую он слепил):
   - Коллега полковник, я опасаюсь, что за время моего отсутствия ребята просто не успели подучить текст.
   На Гордей-Гордеича эта фраза тоже произвела потрясающее впечатление. Он начал заглатывать воздух большими порциями и как бы давиться этим воздухом:
   - А,а, а... ебте... ебте.. а,а, - полковник наконец справился с обуявшим его волнением, - ебте, - сказал он, - он опасается! ребята! подучить! - полковник потряс сжатым кулаком, - на тебя полет к далеким звездам плохо действует!.. Педагог! Песталоцци! Дистервег, ебте, с Гербартом! В кантину! И с песней! с песней!
   Как и следовало ожидать, дело застопорилось на первых же двух строчках: "Непобедимы, как орлы, как львы, неустрашимы!"
   - Ббте, - прервал нас полковник, - это строевая или похоронный марш! Надо, ебте, так орать, чтобы стены дрожали и двери с петель срывались, чтобы старик в своем логове слышал и со-ебте-дрогался... А вы что, ебте, затянули? Это не орлы и не львы, а пара гнедых, запряженных зарею, ебте! Запевай сначала!
   После трех неудачных попыток полковник махнул рукой.
   - Мишка, пускай твои орлы и львы добираются до кантины ползком и на четвереньках, раз не хотят, ебте, петь, пускай ползут и карабкаются, а после, ебте, приема пищи бегом - на плац...
   - К пальмам? - уточнил Мишель.
   - К пальмам, к пальмам, - покивал полковник, - раз вы, бедолаги, так застоялись, так кровь у вас играет, то ввот, ебте, мы ее и разгоним, кровушку-то, я вам устрою неделю аттракционов...
   В кантине Мишель дохлебал суп, облизал ложку и пообещал:
   - Если я узнаю, кто стуканул, - утоплю в сортире. Раньше времени у меня "вонючим" станет.
   - А почему ты думаешь, - поинтересовался Валентин Аскерханович, - что кто-то стукнул? Может, никто и не стучал? Может, доктор спохватился, позвонил Пиздею, а Пиздей догадался?
   Сердце у меня стучало.
   "Да что это, - думал я, - только-только все устроилось, все утряслось, только-только я вырвался из этого ада, перестал быть "младенцем", только-только за моей спиной появился этот Мишель, ведь исчезни он или возненавидь он меня - и все, и все оборвется, и все закрутитсся по новой, еще страшнее, еще отчаянней..."
   - Ты чего, Валя, - деловито объяснил Хуан, - с какой сырости Фарамунду спохватываться?.. Ну, нету и нету, мало ли где бродит? В пещеру поскакала... А Пиздей? У нашего Пиздея в мозгу четыре извилины - вот так, - Хуан показал, - крест-накрест. Где ему догадаться?