Эриа Филипп. Семья Буссардель

   Он подошел к извозчику.
   - На улицу Нотр-Дам де Виктуар, - приказал он. - В контору почтовых карет. Кратчайшей дорогой!
   Буссардель разбудил заснувшую контору, перехватил за большую цену карету, нанятую другими пассажирами, и менее чем через два часа нагрузил ее пожитками и усадил в нее всех своих домочадцев. На рассвете карета уже катила по большой дороге по направлению к тому имению, которое он еще не приобрел, но уже возвел в ранг семейного убежища Буссарделей.
   Впереди берлины в качестве разведчика ехал верхом на лошади слуга - не столько для того, чтобы позаботиться об удобствах на следующей почтовой станции, сколько в целях получения лошадей для перепряжки. Лишь когда проехали Немур, Буссардель вздохнул спокойно и откинулся на подушки кареты. Только тут он позволил на пять минут опустить стекло в окошке берлины, чтобы там подышали свежим воздухом, и спрятал в саквояж мешочки с камфарой, которой наделил каждого из своих спутников. Все семейство Буссарделя, включая домоправительницу и прислугу, бежало на юг, спасаясь от холеры, надвигавшейся с севера, из Кале, из Англии. Правда, не хватало младшей дочери - Жюли. Но вот уже пять лет, как она вылетела из родного гнезда, теперь у нее была своя семья, был муж, обязанный заботиться о ней. Она носила теперь другую фамилию. Для очистки совести отец перед отъездом попросил только, чтобы об этом уведомили госпожу Миньон младшую. Пусть сама сообразит и извлечет из его бегства полезное для себя указание.
   На второй день, к вечеру, в западной стороне, за Луарой, показался Сансер, стоящий на взгорье. Хлопья тумана, поднимавшегося с реки, опоясывали подножие холма, и казалось, что маленький городок Сансер, возвещавший беглецам конец их путешествия и поджидавший их, поднялся высоко в поднебесье. Карета свернула с дороги, ведущей в Италию, и подъехала к берегу Луары; верховой слуга кликнул паром, стоявший у другого берега, в Сен-Тибо. Переправились через реку.
   В Сансере Буссардель снял в гостинице "Щит" лучшие номера, устроил там детей и женщин, разбитых усталостью, а сам, не давая себе передышки, попросил, несмотря на поздний час, проводить его до дома нотариуса, с которым он уже вел дела. Он велел доложить о себе и добился, чтобы нотариус принял его; там он пробыл до одиннадцати часов вечера; на заре, пока его домашние спали, он уже катил в кабриолете нотариуса, мэтра Гобера де Винон, по дороге в Бурж. Мирному чинуше, ошалевшему от такой спешки, он с улыбкой объяснил, что в Париже дела именно так и делаются - с места в карьер.
   Имение называлось Сольдремон - по имени маленького замка пятнадцатого или шестнадцатого века, теперь почти развалившегося. Буссардель был разочарован, увидев эти руины, и очень огорчился, убедившись, что шестьдесят гектаров земли - это совсем немного; как истому парижанину, в полях ему все было в диковинку. По словам нотариуса, имение легко было увеличить, особенно в направлении большого села, называвшегося Гранси.
   Нотариус и Буссардель доехали до этого селения, чтобы пообедать там в гостинице. Попивая кофе, Буссардель размышлял о том, что предосторожности, необходимые для спасения жизни его детей, уже приняты: он вывез их из Парижа, и ничто не заставляет его ограничить свои поиски здешними краями. В Сольдремоие были свои преимущества; главное, его можно было купить немедленно; угодья были тут разнообразные: лес, луга и виноградники; местность довольно красивая, да и все семейство уже приехало сюда. Однако же в окрестностях, вероятно, найдутся и другие продажные усадьбы - почему не расширить круг поисков? Приобретение семейного владения - дело большой важности, даже выходящее за рамки данных обстоятельств. Ведь у Буссарделя нигде нет земельных владений, а они необходимы ему. Где же это видано, чтобы у семейства, сколько-нибудь возвышающегося над средним уровнем, не было собственной земли и замка?
   Мэтр Гобер де Винон, заметив его раздумье, предложил еще раз обойти усадьбу: господин Буссардель, конечно, не успел все разглядеть, - тут сохранились вполне приличные жилые постройки. При вторичном осмотре нотариус понял своего клиента и подсказал ему мысль - строиться.
   Возвратившись в гостиницу "Щит", отец сообщил детям, что он купил в окрестностях превосходное имение. Новость вызвала восторг. Фердинанд в свою очередь доложил отцу, что в этих местах множество дичи. Аделина была, правда, огорчена: по сведениям, которые она получила, у здешнего края гугенотское прошлое; но все же мысль стать владетельницей усадьбы наполняла ее гордостью. Она спросила, есть ли в Сольдремоне часовня.
   - Не знаю, - ответил отец. - Замок развалился, для жилья непригоден. Сейчас мы располагаем только охотничьим домиком, который сдавали в аренду фермеру. Он еще совсем крепкий. Там и придется жить до тех пор, пока не построят новый замок по моим планам. Даже если эпидемия утихнет, я не вернусь в Париж до тех пор, пока обо всем не договорюсь с подрядчиком.
   Место для постройки наметили в наименее живописной части усадьбы, у гряды холмов, но зато новая резиденция находилась близ дороги, которая вела из Сансера в Бурж и должна была соединяться с ней прямой, как стрела, въездной аллеей, длиною в четверть лье. Видом из окон в этой стороне не придется гордиться, говорил архитектор. Зато здание всем будет видно от самой дороги. Фасадом оно должно быть обращено к Гранси и как бы господствовать над этим селением.
   - Возле Гранси нет других усадеб, - сказал детям Буссардель, - так что у нас с вами будет замок Гранси - вполне можно так его назвать.
   И вот древний замок Сольдремон, построенный на холме, с дозорными башнями, неровно срезанными рукою времени, с высокими залами, где потолки давно исчезли, с зияющими проемами окон, прорезанных с двух сторон строения, с обвалившимися лестницами, заросшими крапивой, с растрескавшимися стенами, на которых трепетала под ветром трава, - обречен был стоять все так же одиноко, вырисовываясь на фоне леса, словно развалины крепости на старинном гобелене. Этот обломок прошлого был куплен в нотариальном порядке, но его не подвергли никаким новомодным изменениям, только написали гусиным пером его название в купчей.
   Именно в Гранси в первый же приезд туда Фердинанд впервые познал те удовольствия, которые уже полгода стремился изведать. В этом отношении он опередил своих сверстников. Плотские вожделения томили его, когда ему еще не исполнилось пятнадцати лет. Но того, что он мог узнать из разговоров в лицее, в зале фехтования, в манеже, ему было недостаточно. Братья-близнецы воспитывались в семье, не знали ни пансионских дортуаров, ни пивных, где школяры встречают женщин. Дома из-за постоянного надоедливого надзора, всегдашнем угрозы появления старшей сестры, возможно было только тщетное любопытство, торопливое шушуканье, подглядыванье, и которых застенчивый Луи принимал участие скрепя сердце, чувствуя отвращение к таким вещам и восхищаясь смелостью брата.
   Но в Гранси все зажили совсем по-другому. Мальчики целыми днями играли в парке, который не был огорожен со всех сторон. Аделина уже была поглощена новой своей ролью: ей хотелось, чтобы через месяц, а то и раньше, в деревне женщины называли ее "доброй барышней из замка". Что касается самого Буссарделя, то он прожил в Гранси дней десять и поспешил вернуться в Париж: хотя в начале апреля там уже свирепствовала холера, деловая жизнь в столице не затихала.
   Маклер мог со спокойной душой возвратиться в свою контору. Детей он оставил в безопасности в этом краю; чистый воздух и вода незагрязненных ручьев должны были уберечь их от страшной болезни. Помимо умной старухи Рамело, с ними оставалась Жозефа, так как изобильная, сытная пища была важнее всего в такой момент; сам же Буссардель решил, что он как-нибудь проживет один на улице Сент-Круа, пользуясь услугами камердинера, который возвратился с ним в Париж, и не выезжавшей оттуда помощницы Жозефы.
   Тем временем приступили к постройке замка; архитектор поселился в деревне; уже прибывали первые материалы. Никогда еще в этих местах не строились с такой быстротой. Буссарделя забавляло изумление деревенских жителей, которые не могли постичь его современных понятий и методов. Он и не думал самолично чертить планы постройки: он был глубоко убежден, что в каждом ремесле свои правила, и не считал себя всезнайкой; он удовольствовался тем, что поставил архитектору определенные требования там, где считал это нужным, сдерживал его размах или же давал ему поблажку.
   В результате был создан превосходно вычерченный план в масштабе один на шестьдесят, и архитектор обязался ни в чем не отступать от проекта, на котором была изображена вытянутая в длину двухэтажная постройка; только центральный корпус имел три этажа. Этот корпус, увенчанный бельведером, поднимался над крыльцом с тремя арками, меж которых в нишах предполагалось поставить статуи. Точно так же решили украсить задний фасад - всего должно было стоять четыре статуи, изображающие четыре времени года. Это придумал сам Буссардель.
   - Поставьте, - говорил он, - Весну и Лето на том крыльце, что выходит на северную сторону, - там мы будем отдыхать в прохладе в знойные дни, а Осень и Зиму поместите с юга, где мы будем ловить солнышко в холодную погоду. Внутри наш главный корпус будет представлять собою просторную гостиную с окнами на две стороны, там можно будет собираться круглый год то в одной ее стороне, то в другой. А вместо того чтобы говорить "окна, выходящие на север" и "окна, выходящие на юг", "северное крыльцо" и "южное крыльцо", что только путает людей, мы будем говорить "зимнее крыльцо" и "летнее крыльцо", статуи будут тут стоять очень кстати, и никто уж не смешает.
   Словом, парижанин предусмотрел каждую мелочь, и во всем решительно, вплоть до служб, конюшен и сараев, сказывалась свойственная ему любовь к порядку и основательность. Строительные материалы он велел употреблять самые добротные: камень, например, решили привозить из курсонских каменоломен в департаменте Ионны, расположенных не очень далеко от усадьбы.
   Итак, Буссардель мог уехать спокойно. Он обещал сыновьям прислать им из Парижа" репетитора, если эпидемия затянется. Это как раз и случилось. Холера свирепствовала весь апрель, в мае как будто стихла, но в июне и июле последовала новая, еще более грозная вспышка. Обстоятельства лишний раз доказали проницательность Буссарделя, и ему нисколько не пришлось пожалеть о принятых мерах; он принадлежал к числу тех людей, которым все удается даже посреди всеобщих бедствий. Благодаря ему близнецы оказались не только вдали от эпидемии, но и от политических беспорядков, вызванных выступлениями молодежи на похоронах генерала Ламарка, и от опасностей осадного положения, на котором Париж находился целых три недели. И все это не нанесло ущерба их учебным занятиям: из-за холеры школьная жизнь разладилась, конкурсные экзамены потеряли значение ввиду роспуска некоторых лицеев.
   Подыскивая репетитора для своих детей, Буссардель не хотел брать даже на несколько недель первого попавшегося кандидата; он опасался и "домашних наставников", то есть личностей еще более невежественных, чем классные надзиратели, и репетиторов-профессионалов, выучеников иезуитских семинарий. В конце концов он откопал студента двадцати двух лет, бывшего стипендиата, сына ремесленника, юношу, без ума влюбленного в историю и в палеографию, мечтавшего попасть в недавно реорганизованный Археологический институт. Этот большеголовый нескладный студент, всегда обливавшийся потом, ставший малокровным от городской жизни, радовался возможности заработать деньги и подышать деревенским воздухом. Он отличался робостью и скромностью. Буссардель поставил перед ним единственную задачу - натаскать близнецов в латыни и в греческом по программе лицея. И юный Мориссон, с почтением взиравший на своих учеников, дальше этого и не пошел в занятиях с ними. Большую часть времени он проводил у себя в мансарде, пожирая, страницу за страницей, книги, которых привез с собою целый чемодан. Что же касается здоровья, он намеревался укрепить его очень простым способом: держать единственное оконце комнаты всегда открытым и поставить перед ним свой письменный стол.
   Итак, близнецы оказались в условиях совсем для них новых: полупраздность, свобода и самая здоровая для организма обстановка. На обоих она подействовала благотворно, но по-разному. Луи за два месяца прибавил в весе на четырнадцать фунтов, у Фердинанда рост увеличился на три сантиметра, мальчик стал плохо спать, похудел, глаза у него горели и были обведены темными кругами: он решил немедленно вступить в связь с какой-нибудь женщиной.
   Аделина, навестив священника, в Гранси, попросила его порекомендовать им приходящую служанку, которая годилась бы в помощницы Жозефе. Священник послал в деревню за молоденькой крестьянской девушкой, за которую он ручался. Барышня из замка внимательно оглядела кандидатку, расспросила ее с видом благосклонной повелительницы и назначила жалованье, объявив сумму таким тоном, будто даровала ей милость. И вот она привела на кухню к Жозефе юную судомойку - девочку пятнадцати лет, прихрамывавшую, боязливую, но румяную, свеженькую, с мелкими веснушками на носу и на щеке. Звали ее Клеманс Блондо.
   Лишь только Фердинанд увидел эту девочку, он сразу же избрал ее своей жертвой. Ему шел шестнадцатый год, женщины уже не внушали ему робости, он чувствовал, что они доступны ему. Клеманс показалась ему особенно доступной. Пробудившимся чутьем мужчины он угадал в ней первую свою добычу; он заранее видел, как ее зачаруют комплименты молодого барина. И, не дожидаясь, чтобы она освоилась с новою с коей работой, привыкла к новым хозяевам и привязалась к Рамело (старуха могла оказаться поверенной ее тайн), он как-то раз вечером, когда уже стемнело, устроил вместе с Луи засаду у дороги, по которой Клеманс обычно возвращалась в деревню.
   Близнецы сели спинами друг к другу на пень около маленькой риги, стоявшей в поле.
   - Фердинанд, - спросил Луи, - мы кого ждем?
   - Тш-ш! Скоро увидишь...
   Он, разумеется, поостерегся заранее посвящать Луи в свои планы. Для осуществления их он нуждался в содействии своего послушного брата, но так как больше был уверен в его покорности, чем в одобрении, хотел сделать его невольным сообщником.
   Наконец появилась Клеманс. Она шла по дороге прихрамывая, накинув на чепчик косынку, так как моросил дождь.
   - Клеманс! - окликнул ее Фердинанд.
   Она остановилась.
   - Это я, Фердинанд.
   Он подошел к ней, взял за руку и, потянув за собою, свел с тропинки.
   - Вы что! Вы что!.. - бормотала Клеманс.
   - Не бойся, ведь это же я - Фердинанд... Постереги! - шепнул он ошеломленному брату, когда проходил мимо него, увлекая девушку к риге. Он толкнул дверь. Клеманс поняла и стала отбиваться в темноте.
   - Я закричу!
   - Попробуй! Я позову брата. Нас будет двое против тебя...
   Он уже говорил каким-то чужим, хриплым голосом. Опрокинул Клеманс на солому. Она сопротивлялась. Деревенская жизнь, уход за скотом ее просветили; она лучше, чем молодой барин, знала, чем тут рискует, и с грубой откровенностью заявила, почему она не поддастся, почему этого не следует делать.
   - Да ты не бойся, положись на меня, - говорил он наугад. - Ты что думаешь, ты первая?..
   По-видимому, это ее не успокоило, она не перестала отбиваться. Теперь они боролись почти молча. В темной риге слышался только шорох соломы, которую они приминали коленями, локтями.
   - Фердинанд! Фердинанд!.. - жалобно позвал Луи, подойдя к решетчатой двери.
   - Оставь нас в покое! - ответил брат. - Отойди!
   И схватка продолжалась. Разгоряченные тела обливались потом. Солома стала теплой. Клеманс была сильной девушкой. От соломы, от смятой одежды шел резкий запах; у Фердинанда немного кружилась голова, он уже плохо соображал, что делает, чего хочет, что ему еще надо сделать. Почувствовав, что он слабеет, Клеманс защищалась решительнее, вывернулась, чтобы оправить юбку, и от этого движения у нее обнажилась грудь. Он сжал ее руками и глухо вскрикнул. Вот оно, женское тело! Он замер на мгновение, руки у него дрожали, потом он стал тихонько гладить эту упругую грудь и больше уже ни о чем не думал.
   Клеманс перестала отбиваться, удивленная, не смея верить, что он пощадил ее, и вскоре разнежилась от его ласк. Он гладил ее. Опьянение нарастало в нем неведомо для него, он не шевелился, двигались только его руки, помогая ему чувствовать женщину и наслаждаться ею. Внезапно странное содрогание потрясло его, и, застонав, он упал на солому.
   После густого мрака, царившего в риге, вечер показался ему не таким уж темным - в небе как будто еще не угас закат. Девушка осталась нетронутой, да, в сущности, и он тоже. Но он почувствовал женское тело и был удивлен. Ему казалось, что у него никогда еще не было таких ясных мыслей, так быстро не струилась кровь в жилах; даже пробуждаясь от крепкого сна без сновидений он не испытывал такого ощущения бодрости. А ведь все это длилось так недолго... Воздух в поле был сырой и холодный. Клеманс тотчас же повернула к деревне. Фердинанд шел за нею на некотором расстоянии. Он видел, как она торопливо шагает прихрамывая, оправляет на ходу юбки, опять накинула на голову косынку. Она озиралась, смотрела направо, налево. На Фердинанда она как будто не обращала никакого внимания. Он повернул обратно. Дойдя до риги, он остановился около брата, тот отвернулся от него.
   - Ну чего ты? - сказал Фердинанд, обняв его за плечи, совсем как обычно, как в детстве. - Ну, чего ты дуешься?
   Не получив ответа, он придвинулся ближе и, засматривая ему в лицо при отсветах заката, заметил, что Луи плачет.
   - Перестань! Это еще что?.. Клеманс не плакала, а ты ревешь?..
   Луи вырвался.
   - Вот дурень! - говорил Фердинанд с искренним изумлением. - Ты горюешь из-за того, что я... Да тебе-то какое дело?
   Они направились к дому; Фердинанду было досадно, что он не может немедленно поделиться с братом впечатлениями. Он опять обнял его, но уже не за плечи, а за талию и, выждав некоторое время, спросил:
   - Так, значит, нельзя будет говорить с тобой откровенно?
   - Ох, Фердинанд! - всхлипывая и заикаясь от волнения, воскликнул Луи. И вдруг забормотал испуганно: - Откровенно? Так ты и дальше намерен бегать за Клеманс? Не остановишься на этом?
   - Конечно, нет. - И Фердинанд объяснил, что ничего серьезного у них еще не было.
   - Да? - переспросил Луи, придвигаясь к нему. - Ты сам понимаешь, не могу же я ограничиться такими пустяками.
   Луи ничего не ответил. Он шел под руку с Фердинандом, понурив голову, уставясь взглядом в землю, и молча слушал брата, начавшего рассказывать ему во всех подробностях недавнюю сцену.
   В охотничьем павильоне, как всегда и везде, братья спали в одной комнате. В тот вечер Луи видел, что Фердинанд заснул мгновенно, но сам не смыкал глаз до рассвета. Проснулся же он раньше Фердинанда. А как только тот открыл глаза, Луи сказал ему:
   - Послушай, Фердинанд. Я все обдумал. Можешь говорить со мной откровенно, но только не все говори... Не рассказывай, что вы делаете, когда бываете одни...
   - Почему? - спросил Фердинанд, еще не проснувшись как следует.
   - Да, признаться... мне немножко противно.
   - Вот еще! - Фердинанд сел на постели, снял ночной колпак, пригладил
   - О-о! - воскликнул Луи и дернул головой, словно отбрасывая в далекое будущее подобную возможность.
   И действительно, должно было пройти много лет, прежде чем Луи решился в свою очередь переступить порог, через который его брат перескочил с такой легкостью.
   Тем не менее, Луи стал наперсником, гонцом, сообщником и прислужником брата в этой деревенской интрижке. Его присутствие в качестве третьего лица облегчало ее развитие.
   Фердинанд умел этим пользоваться. Не раз, подтолкнув брата локтем, он заставлял его бросить несколько успокоительных слов вдобавок к речам, которыми соблазнитель утешал при нем юную судомойку, когда ее охватывали угрызения совести. Ведь Фердинанд не выпускал свою добычу, завладевал ею при малейшей возможности и без всякого стеснения. Познав женщину, он познал и самого себя, вожделения своего тела, научился утолять желание и наслаждаться.
   В июне месяце Фердинанд тайком от всех написал отцу, умоляя разрешить ему срочно приехать из Гранси в Париж, одному или в сопровождении кого-либо, но просил, чтобы этому сопровождающему лицу приказано было не осведомляться о причинах поездки. Оказывается, Фердинанду необходимо было сделать главе семьи чрезвычайно важное сообщение, от которого зависела честь их имени и которое не могло быть доверено почте. Буссардель хорошо знал своего любимца и понимал, что он не станет зря играть такими громкими словами. В то время Париж находился на осадном положении, и это влекло за собою всякого рода трудности, препятствовавшие юноше проникнуть в столицу, не говоря уже о холере, которая все еще там свирепствовала. Отец ответил, что при первой же возможности сам приедет в Гранси.
   Наконец он сообщил точно о дне своего прибытия. В письме он приказал, чтобы Фердинанд один выехал его встречать в Сансер утром, в такой-то час, и ждал в гостинице "Щит". И вот старший из близнецов выехал с мальчишкой-конюхом в тележке - единственном экипаже, имевшемся в каретном сарае Сольдремона при покупке усадьбы.
   Вес эти таинственные распоряжения не лишили старуху Рамело обычного ее флегматичного спокойствия, хотя она и замечала, какой озабоченный вид появился с некоторого времени Фердинанда. Зато Аделина была крайне раздосадована, как будто выраженное отцом желание, чтобы его встретил один Фердинанд, было направлено против нее; Луи ничему не удивился, так как он, разумеется, был посвящен в тайны своего брата.
   От Гранси до Сансера всего лишь два с половиной лье. Так как отец вызвал Фердинанда на ранний час, в доме полагали, что они приедут к завтраку. Но время шло, а их все не было, пришлось звонить в колокол, чтобы позвать Луи, который вышел на дорогу поджидать там тележку.
   Отец с сыном приехали во второй половине дня. Оба были бледны. Маклер, поглощенный какими-то своими мыслями, сослался на деловые заботы и на усталость от слишком быстрого путешествия: не имея возможности надолго оставить без присмотра контору, он мчался на перекладных без отдыха. Все если в комнате, служившей гостиной. Не было ни веселья, ни расспросов, ни оживленных разговоров, обычно происходивших и те минуты, когда вся семья бывала в сборе. Даже плоские деревянные панели на стенах без карнизов и без штофных обоев над ними, разрозненная мебель, которую собрали здесь и поставили просто для удобства, без всякой заботы о красоте, так как изящество и материальные затраты предназначались для будущего большого дома, - все придавало этому свиданию характер холодности и принужденности. В воздухе словно нависло несчастье. Буссардель попросил снять с него сапоги.
   - Бедный папенька! - заахала Аделина. - А ты хоть позавтракал?
   - Да, мы позавтракали в гостинице. Но это давно было, рано утром, и если Жозефа оставила нам закусить...
   - Как! Ты с самого утра сидел в Сансере? - спросила Аделина.
   - Да, - нетерпеливо отрезал Буссардель. - Я уже сказал, что мне надо было отдохнуть. Поэтому мы и не выехали сразу же... Ну как, скоро подадут на стол?
   Репетитор Мориссон вышел передать распоряжение, радуясь, что, оказывая услугу своему покровителю, может вместе с тем и улизнуть.
   - Папенька, - сказал Фердинанд, - если позволишь, Я пойду к себе, мне не хочется есть.
   - Нет, я именно для тебя приказал подать на стол. Покушай, пожалуйста. Нынче утром в гостинице ты ни до чего не дотронулся.
   Лишь только они закусили, Буссардель отодвинул от стола свое кресло, хлопнул себя по коленям ладонями и сказал Рамело, молча наблюдавшей за ним:
   - Пройдемте ко мне, голубушка Рамело, мне надо с вами поговорить.
   Аделина промолвила с обычным своим скромным видом:
   - Так я пройду на птичник... У меня несушки сидят на яйцах... Того и гляди цыплята вылупятся, - добавила она.
   Отец никак не откликнулся на эту новость, и тогда Аделина с достоинством отвернулась, но не вышла из комнаты, а встала у окна. Буссардель, пропустив впереди себя Рамело, вышел в соседнюю комнату, служившую ему спальней.
   - Ступайте, мальчики, - сказал он сыновьям. - Сходите вместе с сестрой на птичник. - И, глядя на Фердинанда, он подчеркнул слова: "вместе с сестрой".
   На птичнике братья принялись перешептываться, но Аделина не сделала им никакого замечания, а через несколько минут они заметили, что она исчезла.
   - Вот чертовка! - воскликнул Фердинанд. - Бьюсь об заклад, что отправилась подслушивать у дверей. Бежим!
   Аделина с рассеянным видом прогуливалась около дома. Братья присоединились к ней; Фердинанд убедился, что в комнате отца окно заперто. И все-таки доносился шум спора. Слышно было, как Рамело, разгорячившись, крикнула: "Нет! Нет! Тысячу раз нет! На этот раз не рассчитывайте..." Больше ничего они не услышали; Фердинанд, властно взяв сестру под руку, увел ее прочь, и Луи оправдал его поступок:
   - Раз отец велел нам выйти, не надо подслушивать.
   - Подслушивать? - переспросила Аделина. - Кто же это собирается подслушивать? Может быть, ты, мой милый?
   И она предложила прогуляться до строящегося замка.
   - Нет, - ответил Фердинанд. - Это слишком далеко.
   - Да мы же успеем вернуться к обеду.
   - Я не хочу уходить от дому далеко: может быть, отец позовет меня.
   - Ах, так? - протянула Аделина. - Ну, в таком случае прогуляемся на речку. Я сейчас... только надену шляпу и перчатки. Подождите меня.