Эриа Филипп. Семья Буссардель

   - Ты еще больше будешь дураком, если поедешь завтра. Лучше поручи Фердинанду встретить гостью. Он, конечно, с удовольствием окажет тебе услугу. Правда, Фердинанд? - спросил отец, слегка повернувшись к сыну.
   - Но ведь это будет невежливо с моей стороны,- возразил Альбаре.- Дамы, наверно, рассчитывают, что я встречу их на станции...
   - Не пойти ли нам прогуляться в плодовый сад? - сказал Буссардель, желая прервать щекотливый спор, и встал.
   Альбаре развел у себя плодовый сад, которым очень гордился, особенно грушами. Он часто ходил посмотреть на своих любимиц. Он останавливался у деревьев, заложив руки за спину и вытягивая шею, или же взбирался на лестницу и оглядывал груши со всех сторон; гости неизменно сопровождали его при этом осмотре - это был один из священных обычаев в Буа-Дардо. При словах "плодовый сад" все поднялись и отправились туда. Кроме двух Буссарделей, у Альбаре гостило еще человек шесть, все приблизительно его сверстники.
   Направляясь к грушевым деревьям, Фердинанд предложил руку отцу: старик привычным знаком попросил его об этом. Они остановились на минутку полюбоваться бордюром из бальзамина, а остальные прошли дальше.
   - Хи-хи-хи! - рассмеялся Буссардель старший.- Вот простак наш Альбаре! Воображает, что мадам Овиз будет разочарована, если увидит на станции тебя вместо него!.. Взгляни на этот бордюр, голубчик, - тотчас же переменил он тему разговора. - Как по-твоему, не стоит ли и мне посадить в Гранси вперемежку разные цветы? Право, это красивее, чем массив из одинаковых растений.
   На следующее утро, в двенадцатом часу, при свете яркого солнца лошадь, запряженная в английский кабриолет и бежавшая крупной рысью, привезла со станции гостей; правил Фердинанд, и экипаж подкатил к крыльцу, описав безупречный полукруг. Госпожа Овиз в дорожном сиреневом платье с четырьмя воланами, обшитыми лиловой узорчатой тесьмой, сидела на передней скамейке, осеняя своим кринолином колени возницы. Она спрыгнула на землю легко и мягко, словно большой упавший цветок, и тогда стала видна ее компаньонка, примостившаяся на задней скамье вместе с грумом и саквояжами. Госпожа Овиз, довольно пухленькая блондинка, принадлежала к тому виду стыдливых особ, которые постоянно опускают очи долу, то и дело отворачивают лицо и, можно сказать, кокетничают своей скромностью.
   Тотчас после завтрака она удалилась вместе с кузиной, чтобы отдохнуть после утомительного путешествия. Ей отвели комнату на втором этаже, смотревшую окнами в парк. Тут на длинную террасу выходили застекленные двери апартаментов самого Альбаре и трех лучших комнат, кои предоставили госпоже Овиз, старику Буссарделю и некой пожилой чете. Остальные гости помещались в комнатах, расположенных в другой стороне дома или же в пристройках к главному корпусу; детей Фердинанда Буссарделя поселили на третьем этаже.
   Не прошло и суток, а Фердинанд уже убедился в наблюдательности отца: госпожа Овиз оказалась уязвимой. Он узнал, что она погостит в Буа-Дардо две недели - то есть слишком мало для того, чтобы роман можно было довести до существенных результатов, но достаточно для того, чтобы добиться от красавицы поощрения и, может быть, обещаний. Фердинанд уже представлял себе, как он будет роскошествовать всю зиму. Но нельзя было терять ни одного дня. Первая помеха возникла в лице Викторена. На следующий день после приезда госпожи Овиз в замок явился управляющий и доложил, что какой-то злоумышленник отпер дверцы крольчатника и лучшие экземпляры, выращиваемые там, а именно русские кролики с розовыми глазами, разбежались. Драма произошла днем, и, следовательно, нельзя предположить, что виновниками ее были воры, забравшиеся на скотный двор; наоборот, есть подозрение, что это
   Тактичность не позволила господину Альбаре расспросить сыновей лесника. Но в замке все догадывались, кто виновник происшествия. Фердинанд без труда получил об этом достоверные сведения от Амори, пообещав ему, что старший брат ничего об этом не узнает, - он и так по малейшему поводу колотил младшего. Викторен не признался в проступке, но на допросах вел себя так дерзко с почтенным господином Альбаре и с собственным дедом, что имелось достаточно оснований строго его наказать. На другой день озорника заперли и посадили на хлеб и на воду.
   Не видя Викторена за столом, очаровательная госпожа Овиз спросила, что с ним. Пришлось во всеуслышание рассказать эту историю. Госпожа Овиз разохалась, показала себя женщиной сердобольной: "Помилуйте, нет же никаких доказательств, что именно он виноват. Бедненький мальчик!" Она просила привести Викторена к ней в гостиную, села с ним в сторонке, сказав, что хочет поисповедовать его, и в конце концов взяла его под свою защиту, заявив, что отныне он будет ее пажом и она ручается за его непризнанную добродетель.
   Викторен смотрел на госпожу Овиз исподлобья, словно искал, какая ловушка скрыта в ее вмешательстве. Он ничего не ответил, ничего не обещал, но с этого дня почти неделю ходил по пятам за своей заступницей, что не только удивляло, но и очень раздражало Фердинанда, поскольку служило помехой его замыслам. Он уже подумывал, нет ли тут уловки со стороны госпожи Овиз, желавшей то ли избавиться от ухаживаний поклонника, то ли подзадорить его.
   Прежде чем он успел найти средство удалить сына, возникло другое препятствие: приехали новые гости - супруги Осман. Фердинанду обычно бывало приятно их видеть, но здесь они могли расстроить его планы. Вот уже год муж Луизы Лагарп состоял префектом департамента Сены; между Теодориной и ее родственницей, теперь круглый год жившей в Париже, восстановилась задушевная дружба. Жорж Осман и Фердинанд Буссардель познакомились ближе и оценили друг друга. Префект был всего лишь на семь лет старше молодого маклера, и оба они принадлежали к одному типу людей. У Османа, росло-широкоплечего мужчины с решительной поступью, успехи его чиновничьей карьере сочетались с любовными успехами. Фердинанд, который лишь через родственные связи мог завести друзей вне своего круга, сблизился со свояком, который так быстро пошел в гору. Префект пользовался расположением императора, тем более надежным, что достиг он его еще до государственного переворота; но это не могло служить приманкой для отпрыска Буссарделей: их независимость по отношению к властям основывалась и на складе ума, и на традициях, а еще больше на житейском опыте. Все же это обстоятельство не препятствовало их дружбе, установившейся по естественным законам родства и симпатии.
   У обоих кузенов имелась излюбленная тема разговоров, и стоило им встретиться, они тотчас затрагивали ее, как два любителя старины, собирающие одни и те же предметы. Речь шла о том, что у Буссарделей уже на протяжении двух поколений обозначалось словом "участки", которое для них имело всеобъемлющее значение; Фердинанд, еще не получив в наследство купленные отцом земельные владения в Париже, уже унаследовал его взгляды на них и его страсть. А Жорж Осман в свою очередь, лишь только он появился в городской ратуше, приказал доставить туда огромные планы города, испещренные, как это было известно, цветными карандашами императора, но носившие на себе также и печать личной выдумки нового префекта.
   Фердинанд рассматривал вопросы градостроительства с точки зрения финансиста и собственника участков - словом, как и подобает Буссарделю, тогда как Жорж Осман глядел на это глазами администратора, пейзажиста и географа. Префект говорил о необходимости рассечь из стратегических соображений мятежные районы проспектами, для того чтобы невозможно было поднимать в них восстания, говорил о пользе широких улиц, об украшении города просто ради украшения и иной раз с увлечением описывал новый Париж, который постепенно выберется на простор из недр древнего города, с западной его стороны. Фердинанда не восхищали столь далекие перспективы, из красочной утопии он схватывал лишь то, что считал наиболее осуществимым. Когда, например, кузен объяснил ему неизбежность расширения города в западную сторону, он решил купить земельный участок, прилегающий к бульвару Этуаль, предпочтя его другому участку.
   У подножия Монмартрских холмов пришлось платить за квадратный метр дороже, но зато этот район ожидала большая будущность.
   Буссардели чувствовали себя в Буа-Дардо как дома; Альбаре смотрел на их семью, как на свою собственную, просил их приглашать в имение кого угодно. Уже и в прошлое лето Теодорина уговорила свою родственницу, супругу Османа, провести
   несколько дней в этом красивом замке, и даже сам Жорж Осман пробыл там сутки, приехав за женой. В Буа-Дардо, в семейном доме, где можно было встретить людей буржуазного круга, с солидным положением и умением держать язык за зубами, супруги Осман отдыхали: он - от своих трудов и борьбы, которую вел в муниципальном совете, она - от утомительных приемов, которыми
   На этот раз они собирались приехать вместе на следующий день после публичных увеселений, устраиваемых пятнадцатого августа. Празднество это требовало личного присутствия префекта и больших хлопот с его стороны, тем более что Наполеон III путешествовал тогда по югу, а население Парижа было возбуждено вестями о Крымской войне. Старик Буссардель освободил свою комнату, выходящую на террасу: ее решили предоставить Османам. Но, приехав, они сразу сказали, что могут пробыть в имении только четыре дня. Фердинанд отложил на четыре дня победу над госпожой Овиз.
   Недовольство его рассеялось через минуту, ибо приезд его родственников в известном отношении был весьма кстати. Два года тому назад были конфискованы владения дома Орлеанов - на основании указа, который вызвал много шума в печати и привел к отставке графа Морни. Среди этих владений был парк Монсо, отнятый у Орлеанов во время Великой революции и возвращенный им после падения Наполеона I. В 1830 году, на двое суток до вступления на престол, Луи-Филипп передал все свое движимое и недвижимое имущество своим сыновьям, надеясь таким образом избежать его национализации. Декрет от 22 января 1852 года аннулировал эту дарственную. Часть парка была объявлена государственной собственностью, остальная же его часть осталась собственностью принцев, как их наследство со стороны принцессы Аделаиды.
   От судьбы этого парка зависела будущность всех соседних земельных владений и, следовательно, земельных участков "Террасы". Но в первый год пребывания на посту парижского префекта Жорж Осман был так занят, что Буссардели не имели возможности побеседовать с ним о таком важном для них деле. Для того чтобы разговор столь личного характера не показался неделикатным и даже бестактным, нужны были благоприятные обстоятельства, подготовительные шаги, дружеская атмосфера. Приезд префекта в Буа-Дардо даже на такой короткий срок был очень кстати при условии, что Буссардели сумеют воспользоваться случаем.
   На следующий день после прибытия именитых гостей, пока Луиза Лагарп рассказывала в гостиной о званом обеде, который она давала в ратуше, Буссардели, отец и сын, пригласили своего родственника сыграть пульку втроем и удалились с ним в биллиардную. Оттуда они вышли только через два часа. Остальная компания уже успела прогуляться по парку и, возвратившись, пила чай.
   Ночью Фердинанд долго совещался с отцом; после этого старик Буссардель вызвал телеграммой молодого человека, по фамилии Рику, который уже два года служил у него личным секретарем и знал все дела своего патрона. Рику приехал из Парижа и, получив инструкции, уехал обратно. Все произошло очень быстро, префект с супругой еще гостили в имении, а Буссардели могли со спокойной душой посвятить себя Османам в последний день их отдыха в Буа-Дардо.
   - У Эмиля Перейра есть виды на долину Монсо, - доверительно сообщил Буссардель старший господину Альбаре, когда Османы уехали.- Он уже два года назад накупил там земельных участков, я это знал. Но, как мне сказали, он хочет еще прикупить земли в этих местах.
   - А что это значит?
   - Прежде всего это значит, что моя идея хороша. У господ Перейр чутье превосходное, они не стали бы покупать участки в районе, у которого нет будущего. Я никогда не сомневался, что выгодно поместил свои деньги, а уж с позавчерашнего дня никакие сомнения тут просто невозможны... Верно, сынок?
   Фердинанд молча, с серьезным лицом кивнул головой. Буссардели отвели своего старого друга в сторону, якобы желая посмотреть на отменные груши, а на деле для того, чтобы поговорить с ним о делах без свидетелей. Они знали, что могут с полной безопасностью доверить ему мнение и советы Жоржа Османа.
   - Только вот что неприятно,- заговорил Фердинанд, пройдя немного по дорожке,- раз на сцену выступил Эмиль Перейр, значит, у нас появился соперник.
   - Да еще какой соперник! - добавил Буссардель старший. Отец и сын ловко подавали друг другу реплики в разговорах такого рода и походили тогда на актеров, столь преданных искусству, что в своей игре они не ищут успеха лично для себя, думают лишь об интересах пьесы.
   - Полно, что вы перепугались! - воскликнул Альбаре.- вас есть "Терраса", недурной кусочек, так чего же вам еще желать? Как бы ни были велики доходы от конторы и вдобавок доходы с ваших капиталов, не можете же вы притязать на то, чтобы вам вдвоем или втроем, считая Луи, скупить все участки, расположенные между Батиньолем и Вилье?
   - Нет, - сказал Фердинанд, - но участки, которые интересуют нас сейчас, интересуют также и Перейра, и это нас беспокоит. Теперь речь идет о том... можно напрямик сказать, правда, отец?
   - Говори, мы ведь всегда ему все говорим!
   - Речь идет об участках, непосредственно примыкающих парку. Парк, разумеется уменьшенный вдвое, будет местом общественного пользования и всегда им останется, - мы получили об этом по секрету самые верные сведения. Представляете вы себе, какую ценность получат участки, окаймляющие этот парк?
   - Ого-го! - воскликнул Альбаре и, остановившись, задумался.- Да, представляю себе... Ваш противник, как вы говорили, конечно, тоже собрал сведения и готов бросить на весы такие капиталы, что они ни в какое сравнение с вашими не идут.
   - Он, наверно, намерен купить большой массив.
   Альбаре зашагал дальше, меж двух Буссарделей.
   - А вы?..- начал он.- Если б вы располагали необходимыми средствами, то при желании... вы могли бы немедленно что-нибудь приобрести?
   - Да,- ответил Буссардель старший, произносивший свое веское слово только в решающие минуты... - Да, мы можем получить запродажные. Рику уже занимается этим.
   - Ну что ж, - отозвался Альбаре, - мы с вами еще поговорим об этом.
   Фердинанд переглянулся с отцом. И тот и другой сочли бестактностью настаивать. Подошли к шпалерам фруктовых деревьев.
   - Эти Перейры, стало быть, все хотят заграбастать, - сказал Альбаре, нагнувшись к прекрасной груше, - ведь они уже получили Сен-Жерменскую железную дорогу, Северную железную дорогу, Южную железную дорогу.
   - Они, несомненно, из той породы людей, которые способны хвататься за самые различные предприятия, - заметил Буссардель. - Железные дороги, каменоломни, фабрики прядильные, фабрики ткацкие, фабрики такие, фабрики сякие одинаково говорят их воображению. А у нас одно - участки!.. - И, не договорив, он многозначительно покачал головой, но вдруг воскликнул с величественным видом: - Буссардели не аферисты!
   - Еще бы! Я это знаю! - заметил Альбаре, улыбаясь этой вспышке, в которой вдруг возродился прежний Флоран.- Я тоже такой. Мы с вами парижские буржуа.
   На обратном пути к дому старик Буссардель шел глубоко задумавшись. Он говорил себе, что если бы стремиться лишь к тому, чтобы разбогатеть, то в прошлом железные дороги предоставили бы ему более широкие возможности нажить состояние, и притом гораздо скорее, чем спекуляция земельными участками. Железная дорога - изобретение XIX века, и поначалу никто в него не верил. Пятнадцать лет тому назад это новшество вызывало у людей, в зависимости от их характера, презрение, насмешки или ужас. Тут для любого предприимчивого финансиста было открыто поле деятельности.
   Да, богатство его семьи могло исходить из операций с железными дорогами, а не с земельными участками, и тогда весь внутренний уклад семейства Буссарделей, нынешних и будущих, все их социальное значение стало бы совсем иным. А ведь это чуть было не случилось. Что от этого удержало? Обстоятельства? Буссардель хорошо знал, что дело решил не случай и не корысть, а какое-то таинственное предрасположение его ума и воображения. "Все от нас самих идет,- говорил себе старик маклер, согбенный годами, но преисполненный гордости.- Все от меня пошло".
   В тот же вечер, после обеда, разговор, перескакивавший с одной темы на другую, остановился на спиритизме. С прошлой зимы в самом лучшем обществе безумно увлекались верчением столиков. Фердинанд знаком обратил внимание собеседников на присутствие его сыновей: их юные умы могла смутить вера в сверхъестественное, и, для того чтобы свободно поговорить на эту тему, подождали, пока они отправятся спать.
   Фердинанд сразу сообразил, что верчение столиков может наилучшим образом способствовать его планам относительно госпожи Овиз. Молодая вдовушка больше всех была взволнована и возбуждена рассказами о таинственных явлениях спиритизма, которыми каждый принялся развлекать общество. Конечно, случаи там фигурировали один убедительнее другого. Сама госпожа Овиз ни разу не бывала на сеансах спиритизма и возжаждала участвовать хоть в одном. Альбаре обещал устроить сеанс завтра же, однако при условии, что начнут его не раньше половины одиннадцатого вечера, для того чтобы слуги ничего не заметили; ни слугам, ни крестьянам не полагалось знать, что "господа из замка" нарушают предписание епископов, запрещавшее заниматься магнетизмом. Фердинанд решил воспользоваться благоприятным для него нервным возбуждением, в которое, несомненно, приведут госпожу Овиз полумрак, тесное соприкосновение с соседями в магнетической цепи и первое ее общение с потусторонним миром. Кроме того, беседа с постукивающими духами имела то преимущество, что Викторен на нее не будет допущен.
   На следующий день расчеты его оправдались. Круглый столик в большой гостиной вместо вращения ограничился вялыми подпрыгиваниями, и после трех сеансов от этих упражнений отказались, но Фердинанд, сидевший справа от госпожи Овиз, благодаря прикосновениям своей левой руки и левой ноги добился несомненных успехов.
   - Готова поручиться, - сказала ему на ухо госпожа Овиз, вставая с места после третьего неудачного сеанса, - что среди присутствующих кто-то не отдавался магнетизму всей душой.
   Пробило половину одиннадцатого. В гостиной открыли двери, и в комнаты вливались из парка сладкие благоухания: цветы на клумбах, утомленные дневным зноем, ожили в ночной прохладе; дамы даже называли эти волны запахов одуряющими; вставала поздняя луна, и все общество, разбившись на маленькие группы, вышло прогуляться. Умы и нервы все еще были взволнованы, целый час все ждали каких-то необыкновенных событий. И в тот вечер в беседке, увитой зеленью, сквозь которую не проникал лунный свет, Фердинанд похитил у госпожи Овиз первый поцелуй.
   С этого мгновения она уже не могла запрещать ему говорить о своих чувствах. Их роман приобрел первую реальность - реальность слов, один этап был уже пройден. Госпожа Овиз реже стала прогуливаться в обществе своего пажа. Она делала вид, будто не слышит, когда Фердинанд отсылал Викторена к другим мальчикам, Викторен, глядя исподлобья, ждал, когда повторят приказание; отец уводил с собою госпожу Овиз.
   Она все же сопротивлялась, твердила о долге, женском достоинстве, целомудрии, а также о благоразумии. Фердинанд не проявлял особой настойчивости. Он не стремился одержать внезапную победу в стеснительных условиях дачной жизни, так как после разлуки и возвращения в совершенно иную обстановку парижской жизни мимолетную интригу трудно было бы обратить в привычку. Фердинанд пока решил лишь преодолеть моральные преграды и заручиться обещанием госпожи Овиз. Само же падение должно было произойти в Париже, а за ним незамедлительно наладилась бы любовная связь. Помимо удобства осуществления, этот план имел то преимущество, что льстил иллюзиям госпожи Овиз: она увидела бы тут доказательство, что грубое удовлетворение чувственных желаний не было главной целью для любовника, раз он способен был ждать.
   Настал сентябрь. Альбаре с безобидной стариковской галантностью умолял приятную вдову погостить подольше. Она согласилась остаться еще на неделю: бедненькая кузина так будет этим счастлива. Гости задержались в Буа-Дардо, соблазнившись прекрасной, совсем летней погодой. Стояла такая жара, что пришлось отложить выезды на охоту и возобновить обычай подремать немножко после завтрака.
   Госпожа Овиз удалялась для этого полуденного сна к себе в комнату первую из четырех покоев, выходивших на террасу второго этажа. Рядом была комната Буссарделя, он опять перебрался в нее после отъезда супругов Осман; а за нею - апартаменты престарелых супругов, гостивших в имении, и самого Альбаре. Итак, помещение, отведенное отцу Фердинанда, отделяло спальню госпожи Овиз от других комнат, расположенных по фасаду.
   Фердинанд, отличавшийся подвижностью и сухощавым сложением, в тридцать восемь лет сохранивший юношескую стройность, никогда не спал после завтрака. С тех пор как установилась жара, он проводил самые знойные часы дня в комнате отца. Старик Буссардель, не вступая с ним в разговоры, вытягивался на постели, закрывал глаза, чтобы дать им отдых, как ни говорил, и в конце концов засыпал, а Фердинанд, сидя и кресле и откинув уголок итальянской шторы, закрывавший распахнутую дверь, подстерегал ту минуту, когда госпожа Овиз, проснувшись, выйдет на террасу.
   Он присоединялся к ней. К тому времени терраса бывала уже в тени, и эту широкую галерею с каменным полом, довольно высоко поднимавшуюся над садом, уже овевали первые дуновения ветерка, который обычно начинался во второй половине дня; другие гости еще спали в своих комнатах, спали и дети на третьем этаже, вероятно, спали и слуги где-нибудь в сараях и в амбарах, спал весь дом.
   Однажды в час всеобщей дремоты Фердинанд читал в комнате отца "Журналь де Деба", который ему пересылали из Парижа. Какое-то бурчанье раздалось на постели, он повернулся, посмотрел. Отец храпел во сне; подбородок у него немного отвис, рот был полуоткрыт, брови косо, треугольником поднялись к середине лба, что придавало его лицу скорбное выражение.
   Старик в ту минуту храпел так громко, что это, должно быть, тревожило его сон; не вполне пробудившись, он вздрогнул, закрыл рот и перестал храпеть. Челюсти тогда сомкнулись как-то неестественно, как захлопываются старые шкатулки, у которых крышки рассохлись, заходят одна в другую слишком глубоко и заклиниваются; подбородок поднялся к самому носу, рот провалился, губы совсем исчезли. Стоявший на ночном столике стакан воды, "прикрытый носовым платком, прятавшим его содержимое, ясно говорил об истинной причине этой гримасы. Из-за нее спящий казался столетним старцем, и Фердинанд вздрогнул.
   Впервые мысль о смерти отца стала для него не только рассудочным представлением, но и проникла в сердце. Иногда на семейных собраниях, происходивших в особняке Вилетта, после обеда или даже за столом, заходила речь об этом неизбежном событии; этот вопрос затрагивали теоретически, и случалось, отец говорил: "Если я умру..." - или: "Когда меня уже не будет среди вас"; никому из окружающих не приходило глупое желание протестовать, потому что такие слова произносились в серьезных разговорах, касавшихся семейных интересов и финансовых соображений, в кругу людей разумных и имели в виду одно из тех возможных несчастий, которые не должны застать врасплох хорошего руководителя делового объединения. И вдруг на этой неразобранной постели, задрапированной кретоном с цветочками, в этой веселой светлой комнате в час отдыха отец стал похож на умирающего, казалось, он вот-вот испустит дух. И Фердинанд, со дня рождения своего лишившийся матери, теперь с ужасом представил себе, какая огромная пустота образуется в его жизни, когда скончается отец. "Никого уже не будет впереди меня,- думал он,- никто не будет предшествовать мне..."
   Минуты ужаса длились недолго. Так же как и отец, Фердинанд не любил печалиться. Кроме того, он любил удовольствия; эта черта еще больше, чем старика Буссарделя, привязывала его к приятным сторонам действительности и отстраняла от мрачных картин, особенно когда они возникали только в воображении.
   Он утешился мыслью, что по крайней мере отец прожил счастливую жизнь, завершившуюся удовлетворением всех его желаний... Конечно, временами и на него нападала как будто беспричинная грусть и в иных случаях некоторые, казалось бы безобидные слова, сказанные тем или другим, приводили его в удивительное, ничем не объяснимое уныние, но ведь в душе у каждого человека есть свои лабиринты, свои тайники или просто свои странности.
   На террасе раздался легкий шум - быть может, треснул где-нибудь раскалившийся на солнце цемент или же прилетела и запрыгала по каменным плитам птица,- это отвлекло от отца и глаза и мысли Фердинанда, он стал думать о госпоже Овиз. Он представил себе, как она лежит, небрежно раскинувшись, на мягком стеганом шезлонге, который он видел с террасы,приличия не позволяли ему заходить к ней в комнату. Как она сейчас одета? В то самое белое платье с фестонами, в котором была за завтраком, или же сменила его на капот? Расстегнула ли она корсаж, хотя бы верхние крючки на груди? Находясь в Буа-Дардо почти уже три недели, Фердинанд поневоле соблюдал целомудрие, что шло вразрез с его привычками, и воображение его легко воспламенялось.