Страница:
Барбара Эрскин
Шепот в песках
Туристическое агентство
«Белая цапля»
ПРОГРАММА ТУРА
Примечание: В программу могут быть внесены изменения без предварительного уведомления участников тура.
Почти каждый вечер в баре демонстрируются фильмы и проводятся беседы на темы, касающиеся Древнего и современного Египта.
1-й день: Утро: Прибытие.
Обед на борту.
2-й день: Утро: Посещение Долины царей.
После обеда: Плавание по Идфу.
3-й день: Утро: Посещение храма в Идфу.
После обеда: Плавание до Ком-Омбо.
4-й день: Утро: Посещение храма в Ком-Омбо.
После обеда: Плавание до Асуана.
5-й день: Утро: Посещение Незаконченного
обелиска.
После обеда: Остров Китченера.
6-й день: Утро: Посещение базара в Асуане.
Полдень: Аперитив в отеле «Старый водопад».
После обеда: Посещение высотной плотины.
7-й день: Утро: Плавание на фелюге.
После обеда: Свободное время.
8-й и 9-й дни: По желанию участников – двухдневная
поездка в Абу-Симбел (отъезд в 4 часа утра).
10-й день: Вторая половина дня: Возвращение.
Вечер: Представление «Свет и звук» в храме в Филе.
11-й день: Утро: Посещение храма в Филе.
Плавание до Иены.
После обеда: Посещение храма в Иене. Плавание до Луксора.
12-й день: Утро: Посещение храма в Карнаке.
После обеда: Посещение храма в Луксоре.
Вечер: Вечер в доме паши.
13-й день: Утро: Посещение музея и базара в Луксоре.
После обеда: Посещение Музея папируса.
Вечер: Представление «Свет и звук» в Карнакском храме.
14-й день: Возвращение в Англию.
Нет практически никаких оснований сомневаться в том, что первые стеклянные сосуды появились в Египте в эпоху XVIII династии, конкретно – в царствование фараона Аменхотепа II (1448–1420 гг. до н. э.) или немногим позже. Они отличались весьма своеобразной техникой изготовления: сначала из комка глины (возможно, смешанной с песком), насаженного на металлический прут, готовилась нужная форма. Затем она покрывалась толстым слоем стекла (обычно непрозрачного синего), на который, в свою очередь, наносились стеклянные нити контрастирующего цвета. Сдвигая их поочередно то вверх, то вниз посредством инструмента, напоминающего гребень, ремесленник создавал дугообразный и зигзагообразный узор. Затем эти нити (обычно желтого, белого, зеленого, реже – сургучно-красного цвета) вдавливались в синее стекло, образуя с ним ровную поверхность. Изготовленные таким образом сосуды, почти всегда небольших размеров, использовались главным образом для хранения мазей, притираний и т. п.
Британская энциклопедия
«Белая цапля»
ПРОГРАММА ТУРА
Примечание: В программу могут быть внесены изменения без предварительного уведомления участников тура.
Почти каждый вечер в баре демонстрируются фильмы и проводятся беседы на темы, касающиеся Древнего и современного Египта.
1-й день: Утро: Прибытие.
Обед на борту.
2-й день: Утро: Посещение Долины царей.
После обеда: Плавание по Идфу.
3-й день: Утро: Посещение храма в Идфу.
После обеда: Плавание до Ком-Омбо.
4-й день: Утро: Посещение храма в Ком-Омбо.
После обеда: Плавание до Асуана.
5-й день: Утро: Посещение Незаконченного
обелиска.
После обеда: Остров Китченера.
6-й день: Утро: Посещение базара в Асуане.
Полдень: Аперитив в отеле «Старый водопад».
После обеда: Посещение высотной плотины.
7-й день: Утро: Плавание на фелюге.
После обеда: Свободное время.
8-й и 9-й дни: По желанию участников – двухдневная
поездка в Абу-Симбел (отъезд в 4 часа утра).
10-й день: Вторая половина дня: Возвращение.
Вечер: Представление «Свет и звук» в храме в Филе.
11-й день: Утро: Посещение храма в Филе.
Плавание до Иены.
После обеда: Посещение храма в Иене. Плавание до Луксора.
12-й день: Утро: Посещение храма в Карнаке.
После обеда: Посещение храма в Луксоре.
Вечер: Вечер в доме паши.
13-й день: Утро: Посещение музея и базара в Луксоре.
После обеда: Посещение Музея папируса.
Вечер: Представление «Свет и звук» в Карнакском храме.
14-й день: Возвращение в Англию.
Нет практически никаких оснований сомневаться в том, что первые стеклянные сосуды появились в Египте в эпоху XVIII династии, конкретно – в царствование фараона Аменхотепа II (1448–1420 гг. до н. э.) или немногим позже. Они отличались весьма своеобразной техникой изготовления: сначала из комка глины (возможно, смешанной с песком), насаженного на металлический прут, готовилась нужная форма. Затем она покрывалась толстым слоем стекла (обычно непрозрачного синего), на который, в свою очередь, наносились стеклянные нити контрастирующего цвета. Сдвигая их поочередно то вверх, то вниз посредством инструмента, напоминающего гребень, ремесленник создавал дугообразный и зигзагообразный узор. Затем эти нити (обычно желтого, белого, зеленого, реже – сургучно-красного цвета) вдавливались в синее стекло, образуя с ним ровную поверхность. Изготовленные таким образом сосуды, почти всегда небольших размеров, использовались главным образом для хранения мазей, притираний и т. п.
Британская энциклопедия
Пролог
В самом сердце храма, в небольшом помещении, от самих стен которого, казалось, исходил аромат благовоний, было прохладно. Солнце еще не метнуло свое золотое копье на мрамор пола. Анхотеп, жрец Исиды[1] и Амона, молча стоял перед алтарем, скрестив на груди руки, укрытые складками льняных рукавов. Он только что совершил полуденное возлияние мирры и теперь смотрел, как струйки ароматного дыма, извиваясь и переплетаясь, поднимаются вверх, к теряющемуся в полумраке потолку. На алтаре перед Анхотепом в золотой, изящной работы чаше стояло собственноручно приготовленное им снадобье: истолченные в тончайший порошок драгоценные камни и редкие травы, смешанные со священной нильской водой. Еще немного – и животворный луч упадет на слабо мерцающую поверхность жидкости, передавая ей свою чудодейственную силу. С улыбкой спокойного удовлетворения Анхотеп перевел взгляд на узкий дверной проем. Тонкий лучик уже коснулся края камня и теперь, отливая золотом, трепетал на самом его ребре. Вот он, заветный миг…
– Так, значит, друг мой, он наконец готов.
Перекрывая собой поток священного света, в проходе возникла темная фигура. Солнечный луч вздрогнул и косо лег на пол, отраженный полированным лезвием обнаженного меча.
Анхотеп резко втянул в себя воздух. Здесь, в святилище, в присутствии самой Исиды, он был безоружен. Ему нечем было защитить себя, некого позвать на помощь.
– Замышляемое тобою святотатство будет следовать за тобою вечно, Хатсек. – Голос Анхотепа прозвучал громко и твердо, и эхо его слов гулко отдалось от каменных стен святилища. – Откажись от него, пока еще не поздно.
– Отказаться? Сейчас, когда наконец наступил миг триумфа? – Хатсек холодно усмехнулся. – Мы с тобой, брат, стремились к этому мигу тысячу жизней, и ты задумал отнять его у меня теперь? Ты собирался отдать священный источник всей и всякой жизни этому недужному юнцу – фараону! Ты собирался сделать это, когда сама богиня потребовала отдать его ей!
– Нет! – Лицо Анхотепа потемнело. – Богиня не нуждается в нем.
– Это ты совершаешь святотатство! – прошипел Хатсек, словно дюжина рассерженных змей зашипела из всех углов святилища. – Священный эликсир, приготовленный из слез самой богини, по праву должен принадлежать ей. Лишь она исцелила и вернула к жизни изувеченное тело Осириса, и лишь она может исцелить больное тело фараона!
– Эликсир принадлежит фараону!
Анхотеп на шаг отступил от алтарного камня. Его противник шагнул вслед за ним, и в этот миг всеочищающий луч солнечного света, как клинок, прорезал полумрак и упал на зеркальную поверхность жидкости в чаше, превратив ее в расплавленное золото. На мгновение оба жреца замерли, ощутив, как от чаши словно бы исходят волны неведомой силы.
– Итак… – выдохнул Анхотеп, – это произошло. Тайна вечной жизни в наших руках.
– Тайна вечной жизни принадлежит Исиде. – Хатсек поднял меч. – И она пребудет с ней, друг мой!
Быстрым движением он вонзил клинок в грудь Анхотепа, а когда тот упал на колени, рывком выдернул смертоносное оружие. Какое-то мгновение он помедлил, будто сожалея о содеянном, затем, взметнув окровавленное лезвие над алтарем, рубанул по чаше. Священный эликсир разлился по мраморным плитам пола.
– Во имя твое, о Исида, я совершаю это.
Положив меч на алтарь, Хатсек воздел руки, и эхо снова заметалось между высоких стен.
– Лишь ты, о великая богиня, держишь в своих руках тайны жизни, и эти тайны останутся твоими навсегда!
Позади него Анхотеп, прижимая окровавленные руки к груди, с трудом приподнялся на коленях. Его уже замутненный взор не отрывался от меча, лежавшего на алтаре, чуть выше его головы. Огромным усилием заставив себя встать на ноги, он обеими руками сжал рукоять меча и поднял его. Хатсек, стоявший к нему спиной, не отрывая глаз от продолжающего свое движение солнечного диска, так и не увидел этого. Острое лезвие вошло ему между лопаток и вонзилось в сердце. Он умер прежде, чем его обмякшее тело рухнуло к ногам Анхотепа.
Анхотеп посмотрел вниз. У подножия алтаря на мраморе холодно мерцала голубовато-зеленая лужица священного эликсира. На ее поверхности виднелось несколько темных пятен – капли уже сворачивающейся крови обоих жрецов. Несколько мгновений Анхотеп взирал на нее, потом в отчаянии огляделся по сторонам. Помощи ждать было неоткуда. С хрипом вдыхая воздух мелкими, пронизывающими все тело болью глотками, он сделал несколько шагов к колонне, за которой находилась небольшая полка. Там стоял маленький узорчатый флакончик из синего стекла, в котором он принес в святилище неразбавленный эликсир. Нашарив его липкими от крови руками, Анхотеп вернулся к алтарю. Тяжело опустившись на колени, почти ничего не видя из-за залившего глаза пота, он кое-как ухитрился зачерпнуть флаконом немного жидкости из лужицы и дрожащими пальцами как можно глубже втолкнул сургучную пробку. Изящный стеклянный сосуд был уже весь перепачкан кровью. Последним усилием Анхотеп поднялся на подгибающиеся ноги, добрел до полки, затолкал флакончик в самую глубь ее, в щель между колонной и стеной, и повернулся к дверному проему, навстречу свету.
К тому времени, когда его нашли лежащим поперек входа в святилище, он был мертв уже несколько часов.
Пока тела обоих жрецов обмывали и бальзамировали, за их души возносились молитвы, в которых говорилось, что они будут служить Повелительнице жизни в следующем мире, раз уж не сумели послужить в этом.
По приказу верховного жреца обе мумии положили в святилище, по обе стороны от алтаря, а вход в святилище замуровали навечно.
– Так, значит, друг мой, он наконец готов.
Перекрывая собой поток священного света, в проходе возникла темная фигура. Солнечный луч вздрогнул и косо лег на пол, отраженный полированным лезвием обнаженного меча.
Анхотеп резко втянул в себя воздух. Здесь, в святилище, в присутствии самой Исиды, он был безоружен. Ему нечем было защитить себя, некого позвать на помощь.
– Замышляемое тобою святотатство будет следовать за тобою вечно, Хатсек. – Голос Анхотепа прозвучал громко и твердо, и эхо его слов гулко отдалось от каменных стен святилища. – Откажись от него, пока еще не поздно.
– Отказаться? Сейчас, когда наконец наступил миг триумфа? – Хатсек холодно усмехнулся. – Мы с тобой, брат, стремились к этому мигу тысячу жизней, и ты задумал отнять его у меня теперь? Ты собирался отдать священный источник всей и всякой жизни этому недужному юнцу – фараону! Ты собирался сделать это, когда сама богиня потребовала отдать его ей!
– Нет! – Лицо Анхотепа потемнело. – Богиня не нуждается в нем.
– Это ты совершаешь святотатство! – прошипел Хатсек, словно дюжина рассерженных змей зашипела из всех углов святилища. – Священный эликсир, приготовленный из слез самой богини, по праву должен принадлежать ей. Лишь она исцелила и вернула к жизни изувеченное тело Осириса, и лишь она может исцелить больное тело фараона!
– Эликсир принадлежит фараону!
Анхотеп на шаг отступил от алтарного камня. Его противник шагнул вслед за ним, и в этот миг всеочищающий луч солнечного света, как клинок, прорезал полумрак и упал на зеркальную поверхность жидкости в чаше, превратив ее в расплавленное золото. На мгновение оба жреца замерли, ощутив, как от чаши словно бы исходят волны неведомой силы.
– Итак… – выдохнул Анхотеп, – это произошло. Тайна вечной жизни в наших руках.
– Тайна вечной жизни принадлежит Исиде. – Хатсек поднял меч. – И она пребудет с ней, друг мой!
Быстрым движением он вонзил клинок в грудь Анхотепа, а когда тот упал на колени, рывком выдернул смертоносное оружие. Какое-то мгновение он помедлил, будто сожалея о содеянном, затем, взметнув окровавленное лезвие над алтарем, рубанул по чаше. Священный эликсир разлился по мраморным плитам пола.
– Во имя твое, о Исида, я совершаю это.
Положив меч на алтарь, Хатсек воздел руки, и эхо снова заметалось между высоких стен.
– Лишь ты, о великая богиня, держишь в своих руках тайны жизни, и эти тайны останутся твоими навсегда!
Позади него Анхотеп, прижимая окровавленные руки к груди, с трудом приподнялся на коленях. Его уже замутненный взор не отрывался от меча, лежавшего на алтаре, чуть выше его головы. Огромным усилием заставив себя встать на ноги, он обеими руками сжал рукоять меча и поднял его. Хатсек, стоявший к нему спиной, не отрывая глаз от продолжающего свое движение солнечного диска, так и не увидел этого. Острое лезвие вошло ему между лопаток и вонзилось в сердце. Он умер прежде, чем его обмякшее тело рухнуло к ногам Анхотепа.
Анхотеп посмотрел вниз. У подножия алтаря на мраморе холодно мерцала голубовато-зеленая лужица священного эликсира. На ее поверхности виднелось несколько темных пятен – капли уже сворачивающейся крови обоих жрецов. Несколько мгновений Анхотеп взирал на нее, потом в отчаянии огляделся по сторонам. Помощи ждать было неоткуда. С хрипом вдыхая воздух мелкими, пронизывающими все тело болью глотками, он сделал несколько шагов к колонне, за которой находилась небольшая полка. Там стоял маленький узорчатый флакончик из синего стекла, в котором он принес в святилище неразбавленный эликсир. Нашарив его липкими от крови руками, Анхотеп вернулся к алтарю. Тяжело опустившись на колени, почти ничего не видя из-за залившего глаза пота, он кое-как ухитрился зачерпнуть флаконом немного жидкости из лужицы и дрожащими пальцами как можно глубже втолкнул сургучную пробку. Изящный стеклянный сосуд был уже весь перепачкан кровью. Последним усилием Анхотеп поднялся на подгибающиеся ноги, добрел до полки, затолкал флакончик в самую глубь ее, в щель между колонной и стеной, и повернулся к дверному проему, навстречу свету.
К тому времени, когда его нашли лежащим поперек входа в святилище, он был мертв уже несколько часов.
Пока тела обоих жрецов обмывали и бальзамировали, за их души возносились молитвы, в которых говорилось, что они будут служить Повелительнице жизни в следующем мире, раз уж не сумели послужить в этом.
По приказу верховного жреца обе мумии положили в святилище, по обе стороны от алтаря, а вход в святилище замуровали навечно.
1
Да не воспрепятствует ничто суду моему;
да не восстанет ничто против меня;
да не отделишься ты от меня
пред ликом держащего весы.[2]
От Рождества Христова еще три тысячи лет. Бальзамирование завершено; тела обоих жрецов вновь относят в храм на скале, где они некогда служили своим богам, и оставляют там покоиться в тени тех самых стен, где они умерли. Лучик солнечного света на миг проникает во внутреннее святилище, но, когда последний из кирпичей-сырцов, которыми замуровывается вход, ложится на свое место, свет исчезает и внутренность храма, ставшего усыпальницей, мгновенно погружается в полную темноту. Будь там ухо, способное слышать, оно уловило бы приглушенные каменной толщей звуки: это младшие жрецы кладут поверх кирпичей слой алебастра и запечатывают вход. Потом снаружи становится тихо, как и в самом склепе.
Ничто не тревожит сна мертвецов. Благовонные масла и смолы, которыми пропитана их плоть, начинают делать свое дело. Они не станут добычей тления.
Души жрецов покидают свои земные оболочки и отправляются на суд богов. В чертоге за вратами страны Запада[3] Анубис, бог мертвых, держит весы, которые решат их судьбу. На одной чаше этих весов лежит перо Маат, богини истины. На другую Анубис кладет человеческие сердца.
– Что тебе действительно нужно, моя девочка, – так это устроить себе праздник. Что-то вроде отпуска. Съездить куда-нибудь.
Филлис Шелли была маленькой жилистой женщиной с энергичным квадратным лицом, форму которого еще больше подчеркивали ее очки в прямоугольной красной оправе. Благодаря модной короткой стрижке Филлис выглядела на добрую пару десятков лет моложе своих неохотно признаваемых восьмидесяти восьми.
Она направилась к кухонной двери с чайным подносом в руках, предоставив Анне следовать за ней с чайником и тарелкой сдобных булочек.
– Разумеется, ты права, – улыбнулась в ответ Анна. Задержавшись в холле, пока ее двоюродная бабушка выносила свой поднос на террасу, она несколько секунд постояла перед старым в темных пятнышках зеркалом в золоченой раме, разглядывая свое утомленное худое лицо. Ее темные волосы, собранные в низкий узел, были перехвачены шарфиком, цвет которого гармонировал с ее карими глазами с зеленоватым оттенком. Высокая, стройная, подтянутая, она была красива несколько строгой, почти классической красотой, но по бокам ее рта уже обозначились тонкие морщинки, а «куриные лапки» у глаз были заметны более, чем следовало бы у женщины тридцати с небольшим лет. Анна невесело вздохнула. Как хорошо она сделала, что приехала сюда! Сейчас ей требовалась особо крупная доза общения с Филлис.
Чашка чаю в обществе единственной оставшейся в живых тетки отца представляла для Анны одну из величайших радостей жизни. Престарелая дама была по-прежнему молода сердцем, энергична – неукротима, как отзывались о ней друзья и знакомые, обладала ясностью мысли, а кроме того, великолепным чувством юмора. Анне в ее нынешнем состоянии – измученной, одинокой, подавленной и спустя три месяца после суда о разводе – просто необходимо было подпитаться всеми этими качествами Филлис, да и кое-какими еще. Поворачиваясь, чтобы последовать за ней на террасу, Анна улыбнулась про себя, подумав: может быть, со мной все не так уж плохо, и нет ничего такого, чего не могли бы привести в норму чай с булочками и разговор по душам на террасе коттеджа Лэвенхэм.
Стоял чудесный осенний день. Листва переливалась всеми оттенками золота и меди, живая изгородь играла россыпью красных и черных ягод, воздух отдавал дымком горящих в камине дров и слабым ароматом ушедшего лета.
– Ты хорошо выглядишь, Фил, – заметила Анна, любовно оглядывая старую даму, сидевшую напротив нее за небольшим круглым столиком. В ответ Филлис хмыкнула и подняла бровь:
– Ты хочешь сказать – учитывая мой возраст. Спасибо, Анна! Я в полном порядке, чего не могу сказать о тебе, моя дорогая. Ты выглядишь ужасно, если мне будет позволено так выразиться.
Анна сокрушенно пожала плечами.
– Эти месяцы были просто кошмарными.
– Конечно. Но совершенно незачем все время оглядываться назад. – Филлис оживилась. – Что ты собираешься делать со своей жизнью теперь, когда наконец ты сама можешь распоряжаться ею?
– Не знаю, – снова пожала плечами Анна. – Наверное, буду искать работу.
На некоторое время воцарилось молчание, пока Филлис разливала чай. Она подала Анне одну из чашек, затем пододвинула ближе тарелку с булочками и горшочек со сливовым вареньем – все домашнего приготовления, но купленное в местном магазинчике. Филлис Шелли вела слишком активную жизнь, чтобы у нее оставалось время на вязание или готовку; она так и говорила об этом всем, кто опрометчиво забредал к ней с просьбой о пожертвованиях на церковные или какие-либо иные дела.
– Жизнь, Анна, дается нам для того, чтобы жить, – медленно проговорила она, слизывая варенье с пальцев. – Чтобы прожить ее – со всеми ее плюсами и минусами. Возможно, она складывается не так, как мы планировали или надеялись. Возможно, она не всегда так уж легка и приятна. Но она должна всегда быть захватывающей. – Ее глаза блеснули. – Глядя на тебя, никак не скажешь, чтобы ты планировала что-нибудь захватывающее.
Несмотря на свое настроение, Анна рассмеялась.
– Да, похоже, на сегодняшний день в моей жизни не наблюдается ничего захватывающего.
Если оно вообще когда-нибудь присутствовало в ее жизни.
Вслед за этими словами наступило долгое молчание. Анна сидела, устремив взгляд на кирпичную стену, вдоль которой вытянулся узенький садик возле коттеджа. Стена была старая, заросшая пятнами лишайника и почти сплошь покрытая ярко-алыми листьями виргинского плюща, а на верху ее, положив голову на лапы, мирно спала Джолли, любимая кошка Филлис. Поздние розы еще цвели вовсю, и воздух был обманчиво теплым, безмятежным, потому что высокие дома на другой стороне улицы защищали коттедж от ветров. Анна вздохнула. Поймав выражение, с которым на нее смотрела Филлис, она прикусила губу, внезапно увидев себя ее глазами. Избалованную. Ленивую. Никчемную. Раздавленную. Словом, неудачницу.
Филлис прищурилась. Кроме прочих достоинств, она отлично умела читать чужие мысли.
– Знаешь, Анна, на меня не производит впечатления, когда человек начинает жалеть себя. Уж что-что, а это никогда меня не трогало. Ты должна взять себя за шиворот, хорошенько встряхнуть и поставить на ноги. Мне никогда не нравился твой муженек. Твой отец, наверное, был не в себе, когда позволил тебе попасться на его удочку. Ты вышла за Феликса слишком юной. Ты сама не ведала, что творишь. И думаю, тебе здорово повезло – я имею в виду развод. У тебя впереди еще много времени, чтобы заново устроить свою жизнь. Ты молода, здорова, и у тебя все зубы свои!
Анна вновь не смогла удержаться от смеха.
– Спасибо, Фил. Мне действительно нужно, чтобы кто-нибудь задал мне взбучку. Только беда в том, что я не знаю, с чего начать.
Развод произошел, что называется, вполне цивилизованно. Не было ни скандалов, ни склок, ни ссор по поводу раздела денег или имущества. Феликс уступил ей дом в обмен на чистую совесть. В конце концов, ведь это он лгал ей и это он бросил ее. И потом, его мысли уже были устремлены к другому дому в более фешенебельном районе – дому, оформление которого он собирался поручить профессиональному дизайнеру и который хотел обставить так, чтобы сделать максимально комфортабельной и приятной свою новую жизнь в обществе своей новой женщины и их ребенка.
Для Анны же, внезапно оказавшейся в одиночестве, жизнь вдруг стала похожей на опустевшую раковину. Феликс был для нее всем. Даже друзьями были друзья Феликса. Ее основным занятием, ее работой было в общем-то развлекать Феликса, поддерживать его социальный имидж, обеспечивать ровное и гладкое течение его жизни, и она хорошо справлялась с этими обязанностями. По крайней мере, ей казалось, что хорошо. Хотя, возможно, она ошибалась. Возможно, ее внутренняя неудовлетворенность в конце концов дала о себе знать.
Они поженились спустя две недели после того, как она окончила университет по специальности «современные языки». Он был пятнадцатью годами старше. Теперь Анна подозревала, что ее решение отложить свадьбу до защиты диплома было последним важным решением касательно собственной жизни, которое она приняла самостоятельно.
Сделав ей предложение, Феликс немедленно выразил желание, чтобы она оставила учебу.
– Тебе совершенно не нужно все это образование, дорогая, – сказал он. – К чему оно? Ведь тебе никогда не придется работать. И вообще утомлять свою хорошенькую головку чем-то таким, о чем стоило бы думать…
Эти снисходительные слова, не произнесенные вслух, но подразумевавшиеся, чем дольше, тем чаще приходили на память Анне все последовавшие затем годы. Она старалась не задумываться о них, убеждая себя: все равно у меня больше ни на что нет времени, а то, что я делаю для Феликса, – это моя работа. И это действительно была работа с полной выкладкой. Что же до платы за эту работу, то она была хорошей. Очень хорошей! Феликс не скупился для нее ни на что. Ее обязанности были просты и четко очерчены. В эпоху феминизма, женской независимости и решительности Анне отводилась роль чисто декоративного свойства. Феликс сумел настолько тонко и аккуратно организовать исполнение ею этой роли, что она даже не отдавала себе отчета в происходящем. Ей надлежало быть достаточно умной, чтобы на достойном уровне поддерживать беседу с друзьями Феликса, но все же не настолько, чтобы затмевать его. Она лишь со временем поняла, насколько искусно он убедил ее в огромной важности и ответственности ее задачи: организовывать все те сферы его жизни, которые не были уже организованы его секретаршей. И лишь после фешенебельной церемонии бракосочетания в Мейфэре и великолепного медового месяца, проведенного на Виргинских островах, ей, Анне, было четко объяснено, что у них не будет детей. Никогда.
У нее было два увлечения: фотография и садоводство. На оба Феликс разрешал ей тратить, сколько ей заблагорассудится, и даже поощрял эти ее интересы, когда они не входили в противоречие с ее обязанностями. В конце концов, оба упомянутых занятия были в моде, давали подходящие и безобидные темы для разговоров, и Анна позволила им заполнить все пустоты, какие имелись в ее жизни. Сочетая одно с другим, она достигла здесь такого успеха, что сделанные ею фотографии ее сада получали награды, раскупались, и это давало ей иллюзию, что она посвящает свою жизнь чему-то полезному.
Как ни странно, она мирилась с время от времени имевшими место провинностями Феликса, сама удивляясь тому, насколько мало в общем-то они ее расстраивали. Она подозревала (никогда, впрочем, не признаваясь себе в этом), что, наверное, просто любит мужа вовсе не так сильно, как следовало бы. Да это и не имело значения. В ее жизни не было никакого другого мужчины, который привлекал бы ее. Иногда ей приходило в голову: а может, все дело в том, что она несколько фригидна? Она получала удовольствие от близости с Феликсом, однако не страдала, когда эта близость стала случаться все реже и реже. Тем не менее известие о том, что его последняя приятельница беременна, явилось для нее тяжелым ударом. Плотина, столь долго сдерживавшая эмоции, рухнула; поток ярости, разочарования, одиночества и боли завертел ее с такой силой, что она сама испугалась этого – настолько же, насколько был поражен ее муж. Подобная перемена течения жизни вовсе не входила в его планы. Он надеялся, что все будет продолжаться, как раньше: он будет навещать Ширли, поддерживать ее, платить, когда настанет время, за обучение ребенка, но не связывать себя чересчур. Его внезапная и искренняя привязанность к малышу поразила его самого до такой же степени, до какой она обрадовала Ширли и потрясла Анну. Через несколько дней после рождения ребенка Феликс переехал к Ширли, а Анна пошла консультироваться к своему адвокату.
После развода друзья Феликса, как ни странно, были очень внимательны к ней, старались ее поддержать, возможно, понимая, что произошло нечто незапланированное, неожиданное, и искренне жалели ее, но все как один, произнося сочувствие, неловко замолкали. И когда она поняла, насколько мало у нее собственных друзей, ей стало еще более одиноко. Как ни странно, прежде чем положить трубку, каждый говорил одно и то же:
– Тебе надо съездить куда-нибудь.
И вот теперь Филлис советовала то же самое:
– Тебе надо начать с того, чтобы съездить куда-нибудь, Анна, дорогая моя. Оценить обстановку. Новые места, новые люди… А потом, когда вернешься, ты продашь этот дом. Ведь он был тюрьмой для тебя.
– Но, Фил…
– Нет, Анна. Не спорь. Ну, может быть, насчет дома еще ладно, но насчет путешествия – и слышать не хочу никаких возражений. Феликс брал тебя с собой в такие места, где тебе приходилось только сидеть в шезлонге возле какого-нибудь бассейна и смотреть, как он ведет деловые разговоры. Тебе нужно, тебе просто необходимо отправиться в какое-нибудь захватывающее место. И я даже знаю куда: ты должна поехать в Египет.
– В Египет? – Анна почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. – Почему именно в Египет?
– Потому, что ты все свое детство проболтала о Египте. Никаких других тем для тебя просто не существовало. У тебя были книги о Египте. Ты рисовала пирамиды, верблюдов, ибисов и при каждой нашей встрече прямо-таки терроризировала меня, требуя рассказать что-нибудь о Луизе.
Анна кивнула.
– А ведь ты права! Как странно, что я столько лет не вспоминала о ней.
– Значит, теперь настало время вспомнить. Детские мечты легко забываются. Иногда мне кажется, что люди намеренно забывают их. Отстраняются от всего, что сделало бы их жизнь захватывающей. Думаю, тебе следовало бы съездить туда и своими глазами увидеть те места, которые видела Луиза. Когда несколько лет назад было издано несколько альбомов ее рисунков, знаешь, мне самой захотелось съездить в Египет. Я ведь помогала твоему отцу отбирать работы, вместе с редактором составляла комментарии. И мне так хотелось увидеть все это наяву! Может быть, в один прекрасный день я и соберусь. – Она улыбнулась, глаза ее снова блеснули, и Анна подумала, что, вполне возможно, в один прекрасный день Филлис действительно соберется. – Она была удивительной женщиной, твоя прапрабабушка, – продолжала Филлис. – Удивительной, отважной и очень талантливой.
«Такой, как ты. В отличие от меня». – Анна прикусила губу и не произнесла этого вслух.
Сдвинув брови, она обдумывала сказанное Филлис, сознавая, что похожие на бусинки глаза престарелой дамы так и сверлят ее.
– Ну, что скажешь?
Анна улыбнулась.
– Идея в общем-то соблазнительная.
– Соблазнительная?! Да она просто блестящая!
Анна кивнула.
– На самом деле я раз-другой пробовала уговорить Феликса съездить в Египет, но его это не интересовало. – Она помолчала, ощущая, как где-то глубоко внутри зарождается нечто вроде волнения. В конце концов, почему бы и нет? – А знаешь, пожалуй, я последую твоему совету. Все равно на ближайшее будущее у меня нет ни дел, ни планов.
Филлис откинулась в кресле. Закрыв глаза, она повернула лицо к солнцу, и легкая улыбка скользнула по ее морщинам.
– Хорошо. Значит, на том и порешили. – И, помолчав, она добавила: – Просто райское блаженство. Самое чудесное время года – это осень. Октябрь – мой любимый месяц. – Снова открыв глаза, она взглянула на Анну. – Ты уже говорила с отцом?
Анна покачала головой.
– Он не звонил мне с самого развода. Думаю, он никогда не простит меня.
– За то, что ты рассталась с Феликсом?
Анна кивнула:
– Он так гордился тем, что Феликс его зять… – И с ноткой горечи добавила: – Почти сын, которого у него так никогда и не было.
– Глупец, – вздохнула Филлис. – Он стал просто невозможным с тех пор, как умерла твоя мать. Тому уже добрых десять лет, а он все хуже и хуже! Ну да ладно, постарайся не слишком расстраиваться по этому поводу. Он даст о себе знать. Ты стоишь десятка любых сыновей, какие у него могли быть, и в один прекрасный день он поймет это, могу поручиться.