Джейн Эшфорд
Брак на пари
Глава 1
Колин Уэрхем, пятый барон Сент-Моур, стоял на палубе, держась за поручни, и глядел на пенящиеся волны Ла-Манша. Хотя стоял уже конец июня, воздух был сырой стылый, и по небу неслись темные тучи. Дул северный пронизывающий ветер, но Уэрхем даже не пытался придерживать полы развевающегося плаща или увертываться от брызг, взлетавших из-под носа судна. Его тело сковывала необоримая усталость. По Сути дела, он уже не помнил то время, когда не чувствовал неотступной усталости.
— Мы уже почти дома, милорд, — сказал его камердинер Реддингс, показывая рукой на темное пятно, появившееся на горизонте.
Это была Англия.
Дома, — повторил Колин, как бы пробуя это слово на вкус и с трудом припоминая, что оно значит.
Последние восемь лет его домом был военный лагерь. Он сражался с наполеоновской армией в Испании под началом герцога Веллингтона и прошел с боями чуть ли не через весь Пиренейский полуостров от Ла-Коруньи до Саламанки. Потом воевал во Франции, пока император не был свергнут и сослан на остров Эльба. Сражался он с Наполеоном Бонапартом и во время знаменитых «Ста дней»[1].
Колин Уэрхем так долго жил в обстановке походной грязи, крови и смерти, что разучился радоваться жизни. И вот он возвращается в Лондон, в другой мир, к родным, но самое главное — теперь ему вновь предстоит взять на себя обязанности старшего сына знатного семейства, чему были безмерно рады родственники. Они вообще считали, что барону не подобает рисковать жизнью на поле брани. Сейчас они с таким же удовлетворением ждали его возвращения, с каким негодованием восемь лет назад встретили решение двадцатилетнего юноши вступить в действующую армию.
Реддингс поглядывал на своего господина с тайной тревогой. Барон — высокий широкоплечий мужчина, теперь, измученный лишениями войны, выглядел изможденным и худым. К тому же мучившие Колина мрачные воспоминания сделали его угрюмым и молчаливым. Реддингсу не нравилась сумрачность, которая за последнее время стала отличительной чертой барона Сент-Моура. Верный камердинер предпочел бы прежние вспышки раздражительности и жалобы на судьбу, которая обрекла юность барона на такие лишения. А еще больше ему хотелось бы увидеть в хозяине хоть какой-то след того жизнерадостного молодого денди, который восемь лет назад взял его к себе в камердинеры.
Вот был радостный денек, подумал Реддингс, с удовольствием возвращаясь к более приятным воспоминаниям. Молодой лорд по окончании Итона вернулся домой, значительно возмужав, так что весь его гардероб необходимо было срочно обновлять. Только увидев сына, старый барон расхохотался и сказал, что в Кембридж отправит его с камердинером, иначе своим неряшливым видом он навеки погубит репутацию их семьи. Колин, ухмыльнувшись, ответил, что, как он ни старайся, никогда не научится одеваться с таким же шиком, как его отец. Да, старый барон и его сын отлично понимали друг друга, подумал Реддингс.
Сам он тогда служил у Сент-Моуров лакеем и случайно оказался в прихожей, когда отец с сыном обменивались в кабинете этими любезностями. Дверь кабинета были открыта, и он слышал весь разговор, включая последние слова старого барона: Позови-ка Сэма Реддингса. Этот парень бродит за моим камердинером, как голодный пес, и без устали донимает его вопросами. Сдается мне, что он тебе неплохо послужит. У Реддингса тогда от восторга подпрыгнуло сердце. Так осуществилась его заветная мечта, и он ни разу не пожалел о том, что стал камердинером молодого барона, хотя ему и пришлось вместе с ним отправиться на войну. Какая жалость, что старый барон вскоре умер! Он-то уж сумел бы разогнать уныние своего сына…
Корабль врезался носом в огромную серую волну, и из-под обоих бортов в воздух взлетели сверкающие веера холодной воды. Ветер гудел и немилосердно трепал паруса. Холод пронизывал насквозь, с легкостью проникая сквозь одежду колючими иголками.
Ла-Манш встретил их непогодой, и большинство пассажиров страдали в каютах от морской болезни и молились Богу, чтобы переход через пролив, наконец, завершился. Отчаявшиеся призывали смерть как освобождение от мучений.
Но Колин Уэрхем не обращал внимания на то, как палуба ходит ходуном у него под ногами. Мысли его витали очень далеко. Он вспомнил себя восемь лет назад, когда все представлялось ему в розовом свете. Он шел на войну, и для него этот поход был просто занимательным приключением. Воображая себя героем, он мечтал об экзотических странах и сногсшибательных похождениях. Каким же надо было быть идиотом! Колин презрительно скривил губы. Восьми военных лет хватило, чтобы выбить из него все наивные представления о жизни. Ну да, его грудь украшают медали, но чем за них заплачено! И что его ждет теперь? Удручающая скука лондонского светского сезона; охота; однообразные занятия владельца поместья; приставания матери с женитьбой; бездарное кокетство девиц — потенциальных невест и интриги их хищных родителей. Короче говоря, его не ждет ничего, кроме требований, чтобы он выполнил свой долг. Колин устало усмехнулся. Знает он, что такое долг. Деваться некуда, придется его выполнять.
На горизонте уже можно было различить меловые скалы Дувра, и корабль, несмотря на страшный встречный ветер, упорно пробивался к ним. Помощник капитана выкрикивал команды, матросы лезли по вантам. Сквозь невероятный шум разбушевавшейся стихии слышны были жалобные крики отчаянных чаек. До входа в гавань уже было рукой подать.
Вдруг Колин краем глаза заметил, что кто-то появился у противоположного борта корабля. Это пассажиры начали покидать свои каюты и осторожно выбираться на палубу. Первым появился человек весьма странного обличья — темнокожий гигант со сверкающими глазами и огромными ручищами. Одетый по-европейски, он был явно выходец из какой-то азиатской страны — араб или турок. Интересно, что могло забросить его сюда? По выражению его лица не скажешь, что берег Англии произвел на него хорошее впечатление.
Рядом с гигантом Колин увидел женщину. Порывом ветра плащ закрутило вокруг ее стройной фигуры, капюшон сорвало с головы, и белокурые волосы, которые даже в этот пасмурный день светились серебристым блеском, предстали взору Колина. У нее был нежный, как у античной камеи, профиль, маленький прямой носик, упрямые скулы. Барон также отметил пухлые губы и мягко очерченный подбородок, свидетельствующие о страстности ее натуры. Она была довольно высокого роста. Разрумянившиеся от ветра щеки только придавали ей очарования. Какая прелестная женщина — словно сгусток лунного света! С интересом вглядываясь в нее, Колин заметил, что она смотрит на берег твердым, серьезным взглядом. Можно было подумать, что перед ней не гавань, а потенциальный враг.
Женщина вдруг повернулась в сторону Колина, и их взгляды на секунду встретились. Ее лицо выражало такую глубокую печаль, что в Колине загорелась искра любопытства. Кто она? Как оказалась по ту сторону Ла-Манша и почему теперь возвращается назад? Она сказала что-то темнокожему гиганту, который, без сомнения, был ее слугой, и Колину пришло в голову, что, возможно, она жила в какой-то восточной стране, а Восток — совсем неподходящее место для европейской женщины. Она грустно улыбнулась, и Колина вдруг остро потянуло к ней. Ему даже захотелось подойти и заговорить с этой женщиной — на корабле можно не придерживаться строгого этикета и для того, чтобы познакомиться, не обязательно официального представления.
Это задумчивое лицо, несомненно, скрывало увлекательные тайны. Колин даже сделал было шаг в ее сторону, но тут вспомнил, что большинство невыразимо скучных женщин, которых ему приходилось знать, имели вполне привлекательную внешность. Вполне может статься, что за этим прелестным фасадом скрываются лишь глупая болтовня и утомительная манерность. Колеблясь между желанием познакомиться и осторожностью, барон вдруг увидел, что корабль уже приближается к докам.
— Пошли собираться, — бросил он Реддингсу, уже спускаясь по трапу на нижнюю палубу.
В укрытой высоким берегом бухте ветер потерял свою силу. Темнокожий гигант и женщина остались наверху. Мужчина плотнее закутался в плащ, а женщина подставила лицо водным брызгам, словно наслаждаясь соленой влажностью воздуха.
— Ну вот, Ферек, я и дома. — В тихом голосе незнакомки звучали нотки сарказма.
Гигант смотрел на береговые домики Дувра, и в его глазах читалось разочарование. Мимо пролетела чайка, он оценивающе проследил за ней глазами: не сгодится ли на жаркое?
— Когда я уезжала отсюда семь лет назад, — продолжала женщина, — у меня был муж, деньги, шестеро слуг и сундуки, полные модных нарядов. А возвращаюсь я ни с чем.
— У вас есть я, госпожа, — пробасил гигант. Он говорил по-английски с сильным акцентом.
— Это верно, — подтвердила она потеплевшим голосом. — Но боюсь, что тебе не понравится Англия, Ферек.
Как странно он выглядит в этих узких брюках и сюртуке.
— Не будет же здесь хуже, чем там, откуда вы меня увезли.
С этим Эмма Таррант не могла не согласиться. Она его спасла от ужасной участи.
— Вот только дождь этот мне не нравится, — жалобно добавил Ферек.
Эмма засмеялась:
— Я тебя предупреждала: в Англии часто идет дождь, и климат у нас холодный.
— Ваша правда, — признал слуга, голос его звучал уныло.
Эмма неотрывно смотрела на берег, радуясь знакомым картинам: домам с остроконечными крышами, аккуратным зеленым кустарникам и деревьям, типично английской карете с отличительным гербом, в которую была впряжена пара лошадей. Видимо, она дожидалась кого-то из пассажиров с их корабля.
Семь лет ее не было дома, всего семь лет, а кажется, что за это время прошла целая жизнь. Может быть, не стоило сюда возвращаться? Вряд ли кто-нибудь будет рад ее возвращению, и уж наверняка никто не заколет тельца по случаю возвращения блудной дочери.
Собственно говоря, она и не собиралась возвращаться к прежней жизни. Ей просто хотелось жить в стране со знакомыми ей обычаями, говорить на родном языке, хотелось не чувствовать себя чужестранкой. Она так мало просит от жизни. Неужели ей и в этом будет отказано?..
Матросы бросили на берег швартовы и приготовили сходни. Док кипел жизнью.
— Пошли за вещами, Ферек, — сказала Эмма.
Спустя какое-то время она, поднимаясь вновь на верхнюю палубу, столкнулась с высоким джентльменом, которого сопровождал камердинер. Потертые чемоданы Эммы загородили тем дорогу, и на секунду Эмма оказалась прижатой к борту корабля проходившим мимо нее мужчиной. Она подняла на него глаза, собираясь сказать что-нибудь вроде: «Нельзя ли поосторожнее?», и их взгляды встретились.
На нее в упор смотрели необыкновенного, почти сиреневого цвета глаза, несомненно, обладающие огромной притягательной силой. Ей показалось, что их владелец стремится заглянуть внутрь нее, чтобы найти там что-то для себя очень важное. Эмма не могла отвести глаз. Этот ищущий взгляд нашел в ней отклик, словно она тоже давно искала того же. Ее губы приоткрылись от удивления, а сердце затрепетало.
Колину Уэрхему вдруг захотелось поцеловать незнакомку. Ее близость возбуждала, изумленный взгляд ее умных глаз интриговал. Это было так просто — наклонить голову и прильнуть к ее губам. Его опьянила одна мысль об их мягкой покорности.
Но тут темнокожий гигант вдруг убрал чемодан, который мешал Колину пройти.
— Что с вами, госпожа? — спросил он, увидев, что его хозяйка не трогается с места.
Женщина встрепенулась:
— Ничего, Ферек, со мной все в порядке. Спасибо.
— Прошу прощения, — сказал Реддингс и поспешил наверх.
Колин на секунду задержался. Ему хотелось заговорить с этой женщиной. Внутренний голос кричал, что он горько пожалеет, если даст ей уйти, но здравый смысл твердил, что это вздор, наваждение.
Реддингс нагнулся над открытым люком:
— Подать вам руку, милорд?
Неделю спустя Эмма сидела в гостиной Барбары Ремплинг за партией виста и размышляла, какую карту ей сбросить. Вопрос это был немаловажный, поскольку весь последний год она жила лишь на то, что ей удавалось выиграть за карточным столом. Семерку треф? Или бубновую девятку? Ее противница играла очень плохо, но самоуверенность никогда не ведет к добру. Именно самоуверенность погубила ее покойного мужа Эдварда, который всегда надеялся, что следующая сдача карт или поворот рулетки принесет ему удачу. Таким образом, он спустил все немалое состояние Эммы. Бедный Эдвард! Какая глупая смерть! И все карты… Умереть от ножа из-за карточного спора…
Эмма положила на стол отобранную ею карту. Пока ее противница обдумывала свой сброс, она подняла глаза и встретилась взглядом с хозяйкой дома Барбарой Ремплинг. Она совсем недавно познакомилась с этой женщиной, но у нее было чувство, что они давние подруги. У Барбары тоже когда-то был муж, который был влюблен не в жену, а в карты. Когда, окончательно увязнув в долгах, он пустил себе пулю в лоб, не оставив жене никаких источников дохода, она открыла сей добропорядочный игорный салон в собственном доме. Эмма хорошо знала подобные заведения. Она была даже благодарна Барбаре. В клубы, где мужчины играли по крупному, ей доступа не было, и она могла существовать только благодаря людям, подобным Барбаре.
Единственным наследством, которое ей оставил Эдвард, помимо долгов и разочарований, было искусство карточной игры. Под его руководством Эмма научилась играть во многие азартные игры и даже, к своему удивлению, обнаружила у себя талант. Эдвард просто бесился оттого, что, обладая незаурядным мастерством, она упорно отказывалась зарабатывать деньги за карточным столом. В последние дни перед его смертью ей все-таки пришлось играть в карты, чтобы хоть как-то возместить его непрерывные проигрыши. Они с Эдвардом неуклонно катились к полному разорению, которое предотвратила только его смерть…
Ее противница напряженно хмурилась. Она играла небрежно и, по-видимому, даже не имела четкого представления о принципах игры. Кроме того, как заверили Эмму надежные люди, она могла себе позволить крупные проигрыши. Так что Эмме не придется испытывать угрызений совести, если этот вечер даст ей возможность безбедно прожить месяц.
Дожидаясь, когда ее противница завершит, наконец, свои тугоумные размышления, Эмма окинула взглядом гостиную.
Большинство игроков принадлежало к слишком хорошо ей знакомой категории людей: она встречала им подобных и в дорогих казино, и в паршивых тавернах в разных странах Европы, и даже в Константинополе. Они составляли одно постоянно кочующее племя шулеров и простофиль, ловкачей и олухов, и имели между собой только одно общее — страсть к игре. У ней они вызывали смесь презрения, жалости и неприязни. А вот и сэр Эдвард с леди Эммой Таррант. Могло ли ей прийти в голову, что они скатятся так низко?!
И вдруг ее взгляд упал на молодого человека, который за угловым столиком играл в фаро с одним-единственным партнером. Ему было не больше семнадцати лет, и Эмма увидела в нем все знакомые ей страшные признаки: сумасшедший блеск в глазах, дрожащие руки, напряженную угловатую позу. Он явно проигрывал, причем проигрывал деньги, которых у него не было. Эмме было невыносимо на него смотреть. Надо б его предостеречь, но последние семь лет научили ее, что такой одержимый игрок никого не слушает.
Не желая наблюдать неизбежную катастрофу, она уже собиралась отвести взгляд от этого столика, когда юноша вдруг нетерпеливо дернул рукой и повернулся так, что Эмма увидела его лицо. Она нахмурилась. Это лицо, этот жест, эти светлые волосы, эта посадка головы — все было странно знакомо, хотя она никогда не встречала юношу раньше. Это мог быть только один человек.
У Эммы заколотилось сердце и вспыхнуло лицо. Она не предполагала встретить в таком месте кого-нибудь из них. Когда толстуха, играющая с ней, наконец, положила на стол карту, Эмма спросила:
— Вы не знаете юношу, что играет за угловым столиком?
Она старалась говорить спокойно, но ее голос невольно дрогнул. Однако ее противница была слишком увлечена игрой, чтобы замечать оттенки ее голоса. Она оглянулась на юношу и небрежно ответила:
— По-моему, его фамилия Беллингем. Ваш ход.
У Эммы зазвенело в ушах: ее подозрения подтвердились. Этого быть не могло, но это было. Прошлое настигло ее, несмотря на ее старания всячески его избегать.
Эмма кое-как дотянула до конца роббера. Она даже выиграла — у этой женщины было просто невозможно не выиграть. Но от дальнейшей игры Эмма отказалась, собрала свой выигрыш, попросила бокал вина и села на стул около окна. Из этого укромного места она наблюдала, как молодой человек проигрывает партию за партией. Очевидно, он уже задолжал не одну сотню фунтов. Свечи догорали, ночь близилась к концу, а Эмма заново переживала знакомый кошмар.
Сколько вечеров она провела подобным образом, глядя, как неутолимая жажда удачи, мечта о счастливых картах или выигрышном броске костей губят ее жизнь. Поначалу она пыталась спорить с мужем, но обнаружила, что уговоры приводят его в бешенство, что ему плевать на все, лишь бы снова и снова испытывать свое счастье за карточным столом.
Эмма начала наливаться ненавистью к противнику юноши, которого она тоже узнала. Он был гораздо старше своего партнера и глядел на него с той самой мрачной усмешкой, которую она так часто видела на лицах опытных игроков. Ему безразлично, что его партнер совсем мальчик, что он не может себе позволить такой проигрыш, с горечью думала она. Скорее всего, он, притворяясь другом, сознательно заманил сюда юношу, чтобы его обчистить. С каждой минутой Эмму охватывало все большее негодование. Как отвратителен и он сам, и все подобные ему — паразиты, гадальщики, наживающиеся на чужих страданиях. Однажды ей пришлось пойти к такому человеку и молить, чтобы он простил карточный долг ее мужа. И тот отказал ей с каменным бесчувствием.
Игра закончилась далеко за полночь. Молодой человек сказал что-то на прощание своему партнеру и поспешил из гостиной. На его лице было написано отчаяние. Его партнер встал и не спеша пошел к выходу. Его беззаботный вид еще больше взбесил Эмму. Что-то надо делать, решила она и тоже встала. Этого нельзя допустить! И ей пришло в голову, как она может выручить проигравшегося в пух и прах юношу.
Держась в отдалении, Эмма пошла за старшим игроком. Она видела, как он спустился по лестнице, взял из рук лакея плащ и вышел на улицу.
Увидев Эмму в прихожей, Ферек встал, готовясь сопровождать ее домой. Эмма кивнула ему, и он послушно пошел за ней, держась позади на расстоянии двух шагов. Игрок сел в один из кабриолетов, поджидающих пассажиров. Эмма села в другой.
— Следуйте за тем джентльменом, — коротко бросила она кучеру, указав на тронувшийся экипаж.
— Госпожа? — позволил себе вопрос Ферек.
— Залезай! — приказала она ему сердитым тоном.
Он молча забрался в экипаж, и тот с грохотом покатил по мощенным булыжником улицам Лондона по направлению к аристократической части города. Эмма вынула из сумочки и надела полумаску, которую всегда носила с собой на случай сохранения инкогнито. Полумаска закрывала все ее лицо, кроме губ и подбородка.
— Что случилось, госпожа? — спросил Ферек, хмурясь. — Этот человек оскорбил вас?
Эмма жестом приказала ему молчать: в эту минуту оба экипажа остановились перед парадным входом роскошного особняка. Эмма выскочила из кабриолета, сунула извозчику монету и поспешила к двери, которую игрок открывал своим ключом. Ферек бросился вслед за ней.
Все получилось, как и задумала Эмма. Широкая дверь распахнулась, и Эмма с Фереком проскользнули в дом вслед за хозяином.
— Какого черта! — воскликнул тот и уже было поднял трость из черного дерева с уверенностью человека, умеющего ею пользоваться. — Кто вы? Что вам здесь нужно?
— Я пришла к вам за долговыми расписками Робина Беллингема, — сказала Эмма как можно спокойнее.
Она видела, как молодой человек, проигрывая, вручал партнеру одну долговую расписку за другой. Она дрожала от ярости. Интересно, скольких молодых людей он уже погубил?
Хозяин дома опустил трость и вгляделся: где-то он видел этих людей.
— У меня есть для вас предложение, от которого вы не посмеете отказаться, — добавила Эмма презрительным тоном. — Я сыграю с вами на них в карты.
Колин Уэрхем — а это был именно он — выронил трость.
— Я видел вас на корабле, на котором плыл из Франции в Дувр, — сказал он, наконец, отчетливо вспомнив ту встречу и чувства, которые в нем вызвала эта женщина.
Эмма не обратила на его слова никакого внимания.
— Вы слышали меня? Я предлагаю пари.
Колин внимательно разглядывал ее. Маска ему не мешала — он отлично помнил ее прекрасное лицо и загадочную игру чувств, которую он на нем увидел. Ни одна женщина никогда с ним не разговаривала так дерзко и уж тем паче не делала ему подобного предложения.
— Не понимаю, какое вам дело до молодого Беллингема? — Он окинул взором белокурые волосы, чувственный рот, мягкие округлости груди и бедер, которые почему-то возбуждали его больше, чем сладострастно-пышные формы. — Он ваш любовник?
Да нет, куда этому юнцу! — тут же подумал барон.
— Это вас совершенно не касается, — ледяным тоном ответила дама. — Я не позволю вам погубить его.
Странным образом, Колин был задет тем, что она не отрицала связи с Беллингемом. Может быть, юнец не так-то прост?
Внезапно, переведя взгляд на сопровождающего незнакомку слугу, он заметил, что тот смотрит на свою госпожу, открыв рот от изумления. Странно! Как все странно!
У Колина было чувство, словно в нем проснулось и зашевелилось что-то давно им утерянное и забытое. Уже много месяцев ничто его не забавляло, ничто не вызывало в нем любопытства. И вдруг на его пути совершенно неожиданно возникает нечто весьма интересное.
— Что ж, — сказал он, — давайте сыграем. Вы предоставляете мне выбор, во что мы будем играть?
Дама кивнула.
— Вы так уверены в своем мастерстве?
Она не ответила, но Колин увидел презрение в посадке ее головы, в нетерпеливом жесте. Это его раззадорило.
— Почему бы и нет? — тихо промолвил он как бы сам себе.
Злая улыбка искривила ее губы.
У нее такой вид, словно ничего другого она и не ожидала, — подумал Колин. — Она вроде уверена, что обыграет меня вчистую. Это его еще более раззадорило. Он взял подсвечник с горящей свечой, который дожидался его в прихожей, и открыл дверь, ведущую в библиотеку. Там он засветил от своей свечи еще несколько и позвонил лакею.
— А ваш жуткий приятель будет во время игры стоять надо мной? — спросил он, вернувшись в прихожую.
— Ферек останется здесь, — ответила незнакомка. — Но он услышит, если я позову на помощь.
При этих словах гигант опустился на пол и уселся по-турецки, скрестив ноги и опершись спиной о стену.
— Почему бы ему не сесть в кресло? — спросил Колин.
Молчаливый и загадочный Ферек покачал головой. Он похож на статую из темного камня, охраняющую древнюю сокровищницу, подумал Колин. Удивившись возникшему образу, он засмеялся… Сколько же времени он не смеялся?
В холле появился сонный лакей и с изумлением уставился на Ферека и на стоявшую рядом с ним даму в маске.
— Что вам угодно, милорд? — спросил он.
— Принеси нам бутылку бренди, Джон, и несколько колод карт для игры в пикет. — Взглянув на каменное лицо своей гостьи, он добавил, невольно улыбаясь: — Нераспечатанных колод, Джон.
— Слушаю, милорд, — ответил молодой лакей, захлопнув наконец разинутый от удивления рот.
Эмма прошла в библиотеку и села за карточный столик. Она была весьма удивлена, обнаружив, что ей нравится эта комната. На фоне темно-зеленых стен стояли шкафы с книгами в кожаных переплетах. Толстый ковер и тяжелые портьеры поглощали любой шум. В свободном углу комнаты стояло удобное кресло с подставкой для ног, а на столике рядом лежала открытая книга. Может быть, его жена сидела здесь одна и читала, пока он прожигал жизнь в игорном доме? Эмма еще ни разу в жизни не встречала игрока, который бы интересовался книгами.
Лакей принес поднос, на котором лежали колоды карт, графин с бренди и два бокала. Он неторопливо положил на столик карты, поставил графин и налил в бокалы бренди, украдкой поглядывая на даму в маске, которая, напряженно выпрямившись, сидела на позолоченном стуле.
Со времени возвращения из Франции барон ни разу не приглашал гостей. Слуги шептались между собой: они-то ожидали сборищ веселых джентльменов, от которых можно было бы ожидать богатых чаевых. Повариха даже осмелилась спросить Реддингса, почему барон так нелюдим, за что получила от камердинера резкую отповедь. Наконец-то у хозяина намечается что-то вроде интрижки. Джон предвкушал, как он утром будет рассказывать на кухне о вечернем приключении.
— Что-нибудь еще нужно, милорд? — спросил он, тщательно сохраняя безразличное выражение лица.
— Спасибо, Джон, можешь идти спать.
Окинув напоследок библиотеку жадным взглядом, лакей удалился. Вот Нэнси удивится, когда он расскажет ей о темнокожем гиганте! Теперь все будут смотреть ему, Джону, в рот.
Эмма взглянула на хозяина дома, сидевшего по другую сторону инкрустированного карточного столика и тасовавшего карты. Она ни минуты не сомневалась, что выиграет, и с удовольствием предвкушала растерянное выражение лица своего противника. Выиграть у одной из этих презренных тварей, которые живут за счет молодых неискушенных юношей, было одним из немногих оставшихся ей удовольствий.
— Мы уже почти дома, милорд, — сказал его камердинер Реддингс, показывая рукой на темное пятно, появившееся на горизонте.
Это была Англия.
Дома, — повторил Колин, как бы пробуя это слово на вкус и с трудом припоминая, что оно значит.
Последние восемь лет его домом был военный лагерь. Он сражался с наполеоновской армией в Испании под началом герцога Веллингтона и прошел с боями чуть ли не через весь Пиренейский полуостров от Ла-Коруньи до Саламанки. Потом воевал во Франции, пока император не был свергнут и сослан на остров Эльба. Сражался он с Наполеоном Бонапартом и во время знаменитых «Ста дней»[1].
Колин Уэрхем так долго жил в обстановке походной грязи, крови и смерти, что разучился радоваться жизни. И вот он возвращается в Лондон, в другой мир, к родным, но самое главное — теперь ему вновь предстоит взять на себя обязанности старшего сына знатного семейства, чему были безмерно рады родственники. Они вообще считали, что барону не подобает рисковать жизнью на поле брани. Сейчас они с таким же удовлетворением ждали его возвращения, с каким негодованием восемь лет назад встретили решение двадцатилетнего юноши вступить в действующую армию.
Реддингс поглядывал на своего господина с тайной тревогой. Барон — высокий широкоплечий мужчина, теперь, измученный лишениями войны, выглядел изможденным и худым. К тому же мучившие Колина мрачные воспоминания сделали его угрюмым и молчаливым. Реддингсу не нравилась сумрачность, которая за последнее время стала отличительной чертой барона Сент-Моура. Верный камердинер предпочел бы прежние вспышки раздражительности и жалобы на судьбу, которая обрекла юность барона на такие лишения. А еще больше ему хотелось бы увидеть в хозяине хоть какой-то след того жизнерадостного молодого денди, который восемь лет назад взял его к себе в камердинеры.
Вот был радостный денек, подумал Реддингс, с удовольствием возвращаясь к более приятным воспоминаниям. Молодой лорд по окончании Итона вернулся домой, значительно возмужав, так что весь его гардероб необходимо было срочно обновлять. Только увидев сына, старый барон расхохотался и сказал, что в Кембридж отправит его с камердинером, иначе своим неряшливым видом он навеки погубит репутацию их семьи. Колин, ухмыльнувшись, ответил, что, как он ни старайся, никогда не научится одеваться с таким же шиком, как его отец. Да, старый барон и его сын отлично понимали друг друга, подумал Реддингс.
Сам он тогда служил у Сент-Моуров лакеем и случайно оказался в прихожей, когда отец с сыном обменивались в кабинете этими любезностями. Дверь кабинета были открыта, и он слышал весь разговор, включая последние слова старого барона: Позови-ка Сэма Реддингса. Этот парень бродит за моим камердинером, как голодный пес, и без устали донимает его вопросами. Сдается мне, что он тебе неплохо послужит. У Реддингса тогда от восторга подпрыгнуло сердце. Так осуществилась его заветная мечта, и он ни разу не пожалел о том, что стал камердинером молодого барона, хотя ему и пришлось вместе с ним отправиться на войну. Какая жалость, что старый барон вскоре умер! Он-то уж сумел бы разогнать уныние своего сына…
Корабль врезался носом в огромную серую волну, и из-под обоих бортов в воздух взлетели сверкающие веера холодной воды. Ветер гудел и немилосердно трепал паруса. Холод пронизывал насквозь, с легкостью проникая сквозь одежду колючими иголками.
Ла-Манш встретил их непогодой, и большинство пассажиров страдали в каютах от морской болезни и молились Богу, чтобы переход через пролив, наконец, завершился. Отчаявшиеся призывали смерть как освобождение от мучений.
Но Колин Уэрхем не обращал внимания на то, как палуба ходит ходуном у него под ногами. Мысли его витали очень далеко. Он вспомнил себя восемь лет назад, когда все представлялось ему в розовом свете. Он шел на войну, и для него этот поход был просто занимательным приключением. Воображая себя героем, он мечтал об экзотических странах и сногсшибательных похождениях. Каким же надо было быть идиотом! Колин презрительно скривил губы. Восьми военных лет хватило, чтобы выбить из него все наивные представления о жизни. Ну да, его грудь украшают медали, но чем за них заплачено! И что его ждет теперь? Удручающая скука лондонского светского сезона; охота; однообразные занятия владельца поместья; приставания матери с женитьбой; бездарное кокетство девиц — потенциальных невест и интриги их хищных родителей. Короче говоря, его не ждет ничего, кроме требований, чтобы он выполнил свой долг. Колин устало усмехнулся. Знает он, что такое долг. Деваться некуда, придется его выполнять.
На горизонте уже можно было различить меловые скалы Дувра, и корабль, несмотря на страшный встречный ветер, упорно пробивался к ним. Помощник капитана выкрикивал команды, матросы лезли по вантам. Сквозь невероятный шум разбушевавшейся стихии слышны были жалобные крики отчаянных чаек. До входа в гавань уже было рукой подать.
Вдруг Колин краем глаза заметил, что кто-то появился у противоположного борта корабля. Это пассажиры начали покидать свои каюты и осторожно выбираться на палубу. Первым появился человек весьма странного обличья — темнокожий гигант со сверкающими глазами и огромными ручищами. Одетый по-европейски, он был явно выходец из какой-то азиатской страны — араб или турок. Интересно, что могло забросить его сюда? По выражению его лица не скажешь, что берег Англии произвел на него хорошее впечатление.
Рядом с гигантом Колин увидел женщину. Порывом ветра плащ закрутило вокруг ее стройной фигуры, капюшон сорвало с головы, и белокурые волосы, которые даже в этот пасмурный день светились серебристым блеском, предстали взору Колина. У нее был нежный, как у античной камеи, профиль, маленький прямой носик, упрямые скулы. Барон также отметил пухлые губы и мягко очерченный подбородок, свидетельствующие о страстности ее натуры. Она была довольно высокого роста. Разрумянившиеся от ветра щеки только придавали ей очарования. Какая прелестная женщина — словно сгусток лунного света! С интересом вглядываясь в нее, Колин заметил, что она смотрит на берег твердым, серьезным взглядом. Можно было подумать, что перед ней не гавань, а потенциальный враг.
Женщина вдруг повернулась в сторону Колина, и их взгляды на секунду встретились. Ее лицо выражало такую глубокую печаль, что в Колине загорелась искра любопытства. Кто она? Как оказалась по ту сторону Ла-Манша и почему теперь возвращается назад? Она сказала что-то темнокожему гиганту, который, без сомнения, был ее слугой, и Колину пришло в голову, что, возможно, она жила в какой-то восточной стране, а Восток — совсем неподходящее место для европейской женщины. Она грустно улыбнулась, и Колина вдруг остро потянуло к ней. Ему даже захотелось подойти и заговорить с этой женщиной — на корабле можно не придерживаться строгого этикета и для того, чтобы познакомиться, не обязательно официального представления.
Это задумчивое лицо, несомненно, скрывало увлекательные тайны. Колин даже сделал было шаг в ее сторону, но тут вспомнил, что большинство невыразимо скучных женщин, которых ему приходилось знать, имели вполне привлекательную внешность. Вполне может статься, что за этим прелестным фасадом скрываются лишь глупая болтовня и утомительная манерность. Колеблясь между желанием познакомиться и осторожностью, барон вдруг увидел, что корабль уже приближается к докам.
— Пошли собираться, — бросил он Реддингсу, уже спускаясь по трапу на нижнюю палубу.
В укрытой высоким берегом бухте ветер потерял свою силу. Темнокожий гигант и женщина остались наверху. Мужчина плотнее закутался в плащ, а женщина подставила лицо водным брызгам, словно наслаждаясь соленой влажностью воздуха.
— Ну вот, Ферек, я и дома. — В тихом голосе незнакомки звучали нотки сарказма.
Гигант смотрел на береговые домики Дувра, и в его глазах читалось разочарование. Мимо пролетела чайка, он оценивающе проследил за ней глазами: не сгодится ли на жаркое?
— Когда я уезжала отсюда семь лет назад, — продолжала женщина, — у меня был муж, деньги, шестеро слуг и сундуки, полные модных нарядов. А возвращаюсь я ни с чем.
— У вас есть я, госпожа, — пробасил гигант. Он говорил по-английски с сильным акцентом.
— Это верно, — подтвердила она потеплевшим голосом. — Но боюсь, что тебе не понравится Англия, Ферек.
Как странно он выглядит в этих узких брюках и сюртуке.
— Не будет же здесь хуже, чем там, откуда вы меня увезли.
С этим Эмма Таррант не могла не согласиться. Она его спасла от ужасной участи.
— Вот только дождь этот мне не нравится, — жалобно добавил Ферек.
Эмма засмеялась:
— Я тебя предупреждала: в Англии часто идет дождь, и климат у нас холодный.
— Ваша правда, — признал слуга, голос его звучал уныло.
Эмма неотрывно смотрела на берег, радуясь знакомым картинам: домам с остроконечными крышами, аккуратным зеленым кустарникам и деревьям, типично английской карете с отличительным гербом, в которую была впряжена пара лошадей. Видимо, она дожидалась кого-то из пассажиров с их корабля.
Семь лет ее не было дома, всего семь лет, а кажется, что за это время прошла целая жизнь. Может быть, не стоило сюда возвращаться? Вряд ли кто-нибудь будет рад ее возвращению, и уж наверняка никто не заколет тельца по случаю возвращения блудной дочери.
Собственно говоря, она и не собиралась возвращаться к прежней жизни. Ей просто хотелось жить в стране со знакомыми ей обычаями, говорить на родном языке, хотелось не чувствовать себя чужестранкой. Она так мало просит от жизни. Неужели ей и в этом будет отказано?..
Матросы бросили на берег швартовы и приготовили сходни. Док кипел жизнью.
— Пошли за вещами, Ферек, — сказала Эмма.
Спустя какое-то время она, поднимаясь вновь на верхнюю палубу, столкнулась с высоким джентльменом, которого сопровождал камердинер. Потертые чемоданы Эммы загородили тем дорогу, и на секунду Эмма оказалась прижатой к борту корабля проходившим мимо нее мужчиной. Она подняла на него глаза, собираясь сказать что-нибудь вроде: «Нельзя ли поосторожнее?», и их взгляды встретились.
На нее в упор смотрели необыкновенного, почти сиреневого цвета глаза, несомненно, обладающие огромной притягательной силой. Ей показалось, что их владелец стремится заглянуть внутрь нее, чтобы найти там что-то для себя очень важное. Эмма не могла отвести глаз. Этот ищущий взгляд нашел в ней отклик, словно она тоже давно искала того же. Ее губы приоткрылись от удивления, а сердце затрепетало.
Колину Уэрхему вдруг захотелось поцеловать незнакомку. Ее близость возбуждала, изумленный взгляд ее умных глаз интриговал. Это было так просто — наклонить голову и прильнуть к ее губам. Его опьянила одна мысль об их мягкой покорности.
Но тут темнокожий гигант вдруг убрал чемодан, который мешал Колину пройти.
— Что с вами, госпожа? — спросил он, увидев, что его хозяйка не трогается с места.
Женщина встрепенулась:
— Ничего, Ферек, со мной все в порядке. Спасибо.
— Прошу прощения, — сказал Реддингс и поспешил наверх.
Колин на секунду задержался. Ему хотелось заговорить с этой женщиной. Внутренний голос кричал, что он горько пожалеет, если даст ей уйти, но здравый смысл твердил, что это вздор, наваждение.
Реддингс нагнулся над открытым люком:
— Подать вам руку, милорд?
Неделю спустя Эмма сидела в гостиной Барбары Ремплинг за партией виста и размышляла, какую карту ей сбросить. Вопрос это был немаловажный, поскольку весь последний год она жила лишь на то, что ей удавалось выиграть за карточным столом. Семерку треф? Или бубновую девятку? Ее противница играла очень плохо, но самоуверенность никогда не ведет к добру. Именно самоуверенность погубила ее покойного мужа Эдварда, который всегда надеялся, что следующая сдача карт или поворот рулетки принесет ему удачу. Таким образом, он спустил все немалое состояние Эммы. Бедный Эдвард! Какая глупая смерть! И все карты… Умереть от ножа из-за карточного спора…
Эмма положила на стол отобранную ею карту. Пока ее противница обдумывала свой сброс, она подняла глаза и встретилась взглядом с хозяйкой дома Барбарой Ремплинг. Она совсем недавно познакомилась с этой женщиной, но у нее было чувство, что они давние подруги. У Барбары тоже когда-то был муж, который был влюблен не в жену, а в карты. Когда, окончательно увязнув в долгах, он пустил себе пулю в лоб, не оставив жене никаких источников дохода, она открыла сей добропорядочный игорный салон в собственном доме. Эмма хорошо знала подобные заведения. Она была даже благодарна Барбаре. В клубы, где мужчины играли по крупному, ей доступа не было, и она могла существовать только благодаря людям, подобным Барбаре.
Единственным наследством, которое ей оставил Эдвард, помимо долгов и разочарований, было искусство карточной игры. Под его руководством Эмма научилась играть во многие азартные игры и даже, к своему удивлению, обнаружила у себя талант. Эдвард просто бесился оттого, что, обладая незаурядным мастерством, она упорно отказывалась зарабатывать деньги за карточным столом. В последние дни перед его смертью ей все-таки пришлось играть в карты, чтобы хоть как-то возместить его непрерывные проигрыши. Они с Эдвардом неуклонно катились к полному разорению, которое предотвратила только его смерть…
Ее противница напряженно хмурилась. Она играла небрежно и, по-видимому, даже не имела четкого представления о принципах игры. Кроме того, как заверили Эмму надежные люди, она могла себе позволить крупные проигрыши. Так что Эмме не придется испытывать угрызений совести, если этот вечер даст ей возможность безбедно прожить месяц.
Дожидаясь, когда ее противница завершит, наконец, свои тугоумные размышления, Эмма окинула взглядом гостиную.
Большинство игроков принадлежало к слишком хорошо ей знакомой категории людей: она встречала им подобных и в дорогих казино, и в паршивых тавернах в разных странах Европы, и даже в Константинополе. Они составляли одно постоянно кочующее племя шулеров и простофиль, ловкачей и олухов, и имели между собой только одно общее — страсть к игре. У ней они вызывали смесь презрения, жалости и неприязни. А вот и сэр Эдвард с леди Эммой Таррант. Могло ли ей прийти в голову, что они скатятся так низко?!
И вдруг ее взгляд упал на молодого человека, который за угловым столиком играл в фаро с одним-единственным партнером. Ему было не больше семнадцати лет, и Эмма увидела в нем все знакомые ей страшные признаки: сумасшедший блеск в глазах, дрожащие руки, напряженную угловатую позу. Он явно проигрывал, причем проигрывал деньги, которых у него не было. Эмме было невыносимо на него смотреть. Надо б его предостеречь, но последние семь лет научили ее, что такой одержимый игрок никого не слушает.
Не желая наблюдать неизбежную катастрофу, она уже собиралась отвести взгляд от этого столика, когда юноша вдруг нетерпеливо дернул рукой и повернулся так, что Эмма увидела его лицо. Она нахмурилась. Это лицо, этот жест, эти светлые волосы, эта посадка головы — все было странно знакомо, хотя она никогда не встречала юношу раньше. Это мог быть только один человек.
У Эммы заколотилось сердце и вспыхнуло лицо. Она не предполагала встретить в таком месте кого-нибудь из них. Когда толстуха, играющая с ней, наконец, положила на стол карту, Эмма спросила:
— Вы не знаете юношу, что играет за угловым столиком?
Она старалась говорить спокойно, но ее голос невольно дрогнул. Однако ее противница была слишком увлечена игрой, чтобы замечать оттенки ее голоса. Она оглянулась на юношу и небрежно ответила:
— По-моему, его фамилия Беллингем. Ваш ход.
У Эммы зазвенело в ушах: ее подозрения подтвердились. Этого быть не могло, но это было. Прошлое настигло ее, несмотря на ее старания всячески его избегать.
Эмма кое-как дотянула до конца роббера. Она даже выиграла — у этой женщины было просто невозможно не выиграть. Но от дальнейшей игры Эмма отказалась, собрала свой выигрыш, попросила бокал вина и села на стул около окна. Из этого укромного места она наблюдала, как молодой человек проигрывает партию за партией. Очевидно, он уже задолжал не одну сотню фунтов. Свечи догорали, ночь близилась к концу, а Эмма заново переживала знакомый кошмар.
Сколько вечеров она провела подобным образом, глядя, как неутолимая жажда удачи, мечта о счастливых картах или выигрышном броске костей губят ее жизнь. Поначалу она пыталась спорить с мужем, но обнаружила, что уговоры приводят его в бешенство, что ему плевать на все, лишь бы снова и снова испытывать свое счастье за карточным столом.
Эмма начала наливаться ненавистью к противнику юноши, которого она тоже узнала. Он был гораздо старше своего партнера и глядел на него с той самой мрачной усмешкой, которую она так часто видела на лицах опытных игроков. Ему безразлично, что его партнер совсем мальчик, что он не может себе позволить такой проигрыш, с горечью думала она. Скорее всего, он, притворяясь другом, сознательно заманил сюда юношу, чтобы его обчистить. С каждой минутой Эмму охватывало все большее негодование. Как отвратителен и он сам, и все подобные ему — паразиты, гадальщики, наживающиеся на чужих страданиях. Однажды ей пришлось пойти к такому человеку и молить, чтобы он простил карточный долг ее мужа. И тот отказал ей с каменным бесчувствием.
Игра закончилась далеко за полночь. Молодой человек сказал что-то на прощание своему партнеру и поспешил из гостиной. На его лице было написано отчаяние. Его партнер встал и не спеша пошел к выходу. Его беззаботный вид еще больше взбесил Эмму. Что-то надо делать, решила она и тоже встала. Этого нельзя допустить! И ей пришло в голову, как она может выручить проигравшегося в пух и прах юношу.
Держась в отдалении, Эмма пошла за старшим игроком. Она видела, как он спустился по лестнице, взял из рук лакея плащ и вышел на улицу.
Увидев Эмму в прихожей, Ферек встал, готовясь сопровождать ее домой. Эмма кивнула ему, и он послушно пошел за ней, держась позади на расстоянии двух шагов. Игрок сел в один из кабриолетов, поджидающих пассажиров. Эмма села в другой.
— Следуйте за тем джентльменом, — коротко бросила она кучеру, указав на тронувшийся экипаж.
— Госпожа? — позволил себе вопрос Ферек.
— Залезай! — приказала она ему сердитым тоном.
Он молча забрался в экипаж, и тот с грохотом покатил по мощенным булыжником улицам Лондона по направлению к аристократической части города. Эмма вынула из сумочки и надела полумаску, которую всегда носила с собой на случай сохранения инкогнито. Полумаска закрывала все ее лицо, кроме губ и подбородка.
— Что случилось, госпожа? — спросил Ферек, хмурясь. — Этот человек оскорбил вас?
Эмма жестом приказала ему молчать: в эту минуту оба экипажа остановились перед парадным входом роскошного особняка. Эмма выскочила из кабриолета, сунула извозчику монету и поспешила к двери, которую игрок открывал своим ключом. Ферек бросился вслед за ней.
Все получилось, как и задумала Эмма. Широкая дверь распахнулась, и Эмма с Фереком проскользнули в дом вслед за хозяином.
— Какого черта! — воскликнул тот и уже было поднял трость из черного дерева с уверенностью человека, умеющего ею пользоваться. — Кто вы? Что вам здесь нужно?
— Я пришла к вам за долговыми расписками Робина Беллингема, — сказала Эмма как можно спокойнее.
Она видела, как молодой человек, проигрывая, вручал партнеру одну долговую расписку за другой. Она дрожала от ярости. Интересно, скольких молодых людей он уже погубил?
Хозяин дома опустил трость и вгляделся: где-то он видел этих людей.
— У меня есть для вас предложение, от которого вы не посмеете отказаться, — добавила Эмма презрительным тоном. — Я сыграю с вами на них в карты.
Колин Уэрхем — а это был именно он — выронил трость.
— Я видел вас на корабле, на котором плыл из Франции в Дувр, — сказал он, наконец, отчетливо вспомнив ту встречу и чувства, которые в нем вызвала эта женщина.
Эмма не обратила на его слова никакого внимания.
— Вы слышали меня? Я предлагаю пари.
Колин внимательно разглядывал ее. Маска ему не мешала — он отлично помнил ее прекрасное лицо и загадочную игру чувств, которую он на нем увидел. Ни одна женщина никогда с ним не разговаривала так дерзко и уж тем паче не делала ему подобного предложения.
— Не понимаю, какое вам дело до молодого Беллингема? — Он окинул взором белокурые волосы, чувственный рот, мягкие округлости груди и бедер, которые почему-то возбуждали его больше, чем сладострастно-пышные формы. — Он ваш любовник?
Да нет, куда этому юнцу! — тут же подумал барон.
— Это вас совершенно не касается, — ледяным тоном ответила дама. — Я не позволю вам погубить его.
Странным образом, Колин был задет тем, что она не отрицала связи с Беллингемом. Может быть, юнец не так-то прост?
Внезапно, переведя взгляд на сопровождающего незнакомку слугу, он заметил, что тот смотрит на свою госпожу, открыв рот от изумления. Странно! Как все странно!
У Колина было чувство, словно в нем проснулось и зашевелилось что-то давно им утерянное и забытое. Уже много месяцев ничто его не забавляло, ничто не вызывало в нем любопытства. И вдруг на его пути совершенно неожиданно возникает нечто весьма интересное.
— Что ж, — сказал он, — давайте сыграем. Вы предоставляете мне выбор, во что мы будем играть?
Дама кивнула.
— Вы так уверены в своем мастерстве?
Она не ответила, но Колин увидел презрение в посадке ее головы, в нетерпеливом жесте. Это его раззадорило.
— Почему бы и нет? — тихо промолвил он как бы сам себе.
Злая улыбка искривила ее губы.
У нее такой вид, словно ничего другого она и не ожидала, — подумал Колин. — Она вроде уверена, что обыграет меня вчистую. Это его еще более раззадорило. Он взял подсвечник с горящей свечой, который дожидался его в прихожей, и открыл дверь, ведущую в библиотеку. Там он засветил от своей свечи еще несколько и позвонил лакею.
— А ваш жуткий приятель будет во время игры стоять надо мной? — спросил он, вернувшись в прихожую.
— Ферек останется здесь, — ответила незнакомка. — Но он услышит, если я позову на помощь.
При этих словах гигант опустился на пол и уселся по-турецки, скрестив ноги и опершись спиной о стену.
— Почему бы ему не сесть в кресло? — спросил Колин.
Молчаливый и загадочный Ферек покачал головой. Он похож на статую из темного камня, охраняющую древнюю сокровищницу, подумал Колин. Удивившись возникшему образу, он засмеялся… Сколько же времени он не смеялся?
В холле появился сонный лакей и с изумлением уставился на Ферека и на стоявшую рядом с ним даму в маске.
— Что вам угодно, милорд? — спросил он.
— Принеси нам бутылку бренди, Джон, и несколько колод карт для игры в пикет. — Взглянув на каменное лицо своей гостьи, он добавил, невольно улыбаясь: — Нераспечатанных колод, Джон.
— Слушаю, милорд, — ответил молодой лакей, захлопнув наконец разинутый от удивления рот.
Эмма прошла в библиотеку и села за карточный столик. Она была весьма удивлена, обнаружив, что ей нравится эта комната. На фоне темно-зеленых стен стояли шкафы с книгами в кожаных переплетах. Толстый ковер и тяжелые портьеры поглощали любой шум. В свободном углу комнаты стояло удобное кресло с подставкой для ног, а на столике рядом лежала открытая книга. Может быть, его жена сидела здесь одна и читала, пока он прожигал жизнь в игорном доме? Эмма еще ни разу в жизни не встречала игрока, который бы интересовался книгами.
Лакей принес поднос, на котором лежали колоды карт, графин с бренди и два бокала. Он неторопливо положил на столик карты, поставил графин и налил в бокалы бренди, украдкой поглядывая на даму в маске, которая, напряженно выпрямившись, сидела на позолоченном стуле.
Со времени возвращения из Франции барон ни разу не приглашал гостей. Слуги шептались между собой: они-то ожидали сборищ веселых джентльменов, от которых можно было бы ожидать богатых чаевых. Повариха даже осмелилась спросить Реддингса, почему барон так нелюдим, за что получила от камердинера резкую отповедь. Наконец-то у хозяина намечается что-то вроде интрижки. Джон предвкушал, как он утром будет рассказывать на кухне о вечернем приключении.
— Что-нибудь еще нужно, милорд? — спросил он, тщательно сохраняя безразличное выражение лица.
— Спасибо, Джон, можешь идти спать.
Окинув напоследок библиотеку жадным взглядом, лакей удалился. Вот Нэнси удивится, когда он расскажет ей о темнокожем гиганте! Теперь все будут смотреть ему, Джону, в рот.
Эмма взглянула на хозяина дома, сидевшего по другую сторону инкрустированного карточного столика и тасовавшего карты. Она ни минуты не сомневалась, что выиграет, и с удовольствием предвкушала растерянное выражение лица своего противника. Выиграть у одной из этих презренных тварей, которые живут за счет молодых неискушенных юношей, было одним из немногих оставшихся ей удовольствий.