Страница:
А можно было пойти в Бальный зал, где было полным-полно девушек, мечтавших исполнить с ним медленный танец. Он не любил музыку в стиле диско, так как из-за возраста быстро уставал. И ему совершенно не хотелось тратить силы на то, чтобы прижимать девиц к обитым мягкой тканью стенам. Поэтому мистер Го предпочитал сидеть в Шоу-зале в заляпанных креслах, стоявших когда-то в оклендском кинотеатре.
Мистеру Го было семьдесят три года. Каждое утро для поддержания мужской силы он пил чай с рогом носорога и заедал его желчными пузырями медведей, если ему удавалось раздобыть их в китайском магазинчике, располагавшемся недалеко от его дома. Эти афродизиаки хорошо действовали. И мистер Го приходил в клуб почти каждый вечер. Он любил шутить с девушками, усаживавшимися к нему на колени: «Мистер Го готов в гости». И это была единственная живая реакция, которую он проявлял на протяжении всего сеанса.
Если народу в клубе было мало – а теперь внизу его постоянно было мало, – Флора ублажала мистера Го на протяжении не одной песни, а нескольких за бесплатно, что являлось, с его точки зрения, ее достоинством. Флора была уже немолода, но у нее была гладкая и чистая кожа. И мистер Го знал, что она здорова.
Однако сегодня после двух песен она сразу же соскользнула с него:
– Я не бюро бесплатных услуг.
Мистер Го встал, застегивая брюки, и тут ему в нос снова ударил запах хлорки, вызвав новый прилив любопытства. Шаркая ногами, он подошел к лестнице и уставился на объявление: «„Шестидесятники“ представляют Сад осьминога с участием: Русалки Мелани! Элли и ее Электрического угря! и нашего специального гостя – Бога Гермафродита – полуженщины-полумужчины! Без дураков! Всё натурально!»
И тут любопытство окончательно овладело мистером Го. Он купил билет, несколько жетонов и встал в очередь, а когда его пропустили, начал подниматься по освещенной мигающими лампочками лестнице. Кабинки на втором этаже не имели номеров – над ними лишь горели лампочки, обозначая, какие из них заняты. Мистер Го отыскал свободную кабинку, закрыл за собой дверь и опустил жетон в автомат. Занавеска тут же отдернулась, и перед ним возник иллюминатор, за которым были видны подводные глубины. Сверху полилась музыка, и низкий мужской голос приступил к рассказу:
«Давным-давно в Древней Греции был волшебный источник, принадлежавший водяной нимфе Салмакиде. И в один прекрасный день в нем решил искупаться прекрасный юноша Гермафродит». ГОлос продолжал повествовать, но мистер Го уже не обращал на него внимания, устремив взгляд на синее и пустое подводное царство и недоумевая, где же девочки. Он уже начинал сожалеть о том, что купил билет в Сад осьминога. Но тут голос произнес: «Встречайте, дамы и господа, Бога Гермафродита! Полуженщинуполумужчину!» И сверху раздался всплеск. Вода в бассейне побелела, а потом порозовела, и в нескольких дюймах от иллюминатора появилось живое тело. Мистер Го прищурился и прижался лицом к иллюминатору. Такого он не видел еще никогда в жизни. Даже в Темной комнате. Он не понимал, нравится ему это или нет. Зрелище вызывало у него странные ощущения, но в то же время заставляло его чувствовать себя молодо и легко. Шторки закрываются, и мистер Го без колебаний бросает в прорезь еще один жетон.
«Шестидесятники» – клуб Боба Престо, расположенный на Северном побережье, неподалеку от небоскребов центра города. Рядом раскинулись итальянские кафе, пиццерии и бары на открытом воздухе. Здесь же расположены сверкающие стриптиз-шоу типа Кэрол Дода с ее знаменитым бюстом, изображенным на вывеске. Зазывалы на близлежащих улицах завлекали прохожих: «Господа! Добро пожаловать на шоу! Только посмотрите! Смотреть можно бесплатно!» А рядом надрывался кто-нибудь еще: «У нас самые лучшие девочки! Вот здесь, за занавеской!» А дальше: «Джентльмены! Настоящее эротическое шоу! К тому же прямая трансляция футбольных матчей». В основном эти зазывалы состояли из поэтов-неудачников, которые большую часть времени проводили в книжных магазинах, листая произведения Нового направления. Они носили полосатые штаны, галстуки кричащих оттенков, бакенбарды и козлиные бородки. Все они пытались походить на Тома Вейтса, а может, это он старался походить на них. Как персонажи «Маппет-шоу», они наводняли искусственную Америку шулеров, спекулянтов и обитателей дна.
Сан-Франциско – город, в котором можно выйти на пенсию, не приступая к трудовой деятельности.
И хотя его описание несомненно могло бы добавить красок моему рассказу о погружении в неприглядный андеграунд, я не могу не упомянуть о том, что полоса Северного пляжа занимает всего несколько кварталов. Географическое положение Сан-Франциско слишком красиво, чтобы неприглядность могла захватить здесь плацдарм, поэтому мимо зазывал то и дело проходили туристы с хлебом и шоколадом от Жирарделли. Днем в парках катались на роликах и играли в хоккей. Однако к вечеру все менялось, и с девяти вечера до трех ночи в клуб «Шестидесятники» устремлялась целая толпа мужчин.
В тот самый клуб, в котором я теперь работал. Пять дней в неделю по шесть часов каждую ночь, – к счастью, в первый и в последний раз в жизни демонстрируя странное устройство собственного организма. Клиника прекрасно подготовила меня к этому, притупив мое чувство стыда, к тому же мне были нужны деньги. К тому же там мне удалось встретиться с двумя замечательными девушками – Кармен и Зорой.
Престо был порнодельцом и настоящим эксплуататором, но я считал, что мне повезло. Без него мне никогда бы не удалось понять, что я из себя представляю. Забрав меня, избитого и истекающего кровью, он отвез меня к себе домой. Его подружка из Намибии Вильгельмина перевязала мне раны, а когда я потерял сознание, они раздели меня и уложили в постель. Именно в этот момент Престо понял, что его посетила неожиданная удача.
Я помню лишь часть услышанного, так как то и дело проваливался в забытье.
– Так я и знал! Я сразу это понял, как только увидел его в ресторане.
– Да брось ты, Боб. Ты считал, что речь идет о смене пола.
– Я чувствовал, что это настоящий клад!
– Сколько ему лет? – голос Вильгельмины через некоторое время.
– Восемнадцать.
– Он не выглядит на восемнадцать.
– Говорит, что ему восемнадцать.
– А ты готов ему верить, Боб, потому что хочешь, чтобы он на тебя работал.
– Он сам мне позвонил. И я предложил ему.
– А почему бы тебе не позвонить его родителям?
– Он сбежал из дому и не хочет, чтобы им звонили.
Идея создания Сада осьминога возникла у Престо за полгода до моего появления. Кармен, Зора, Элли и Мелани работали у него с самого основания клуба. Но Престо постоянно занимался поисками еще больших монстров и догадывался, что мое появление позволит ему переплюнуть всех конкурентов на побережье. Такого как я найти было трудно.
Резервуар был небольшим. Не больше частного бассейна. Пятнадцать футов в длину и восемь в ширину. Мы спускались в теплую воду по лестнице. Из кабинок увидеть то, что делалось на поверхности, было невозможно. Поэтому во время работы можно было высовываться и болтать друг с другом. Посетителей вполне устраивала лишь нижняя половина наших тел. «Они приходят не для того, чтобы любоваться вашими личиками», – объяснял мне Престо. А это все упрощало. Вряд ли я смог бы участвовать в порношоу, если бы мне нужно было оставаться лицом к лицу со зрителями. Наверное, я бы умер от их пронизывающих взглядов. А погружаясь в резервуар, я закрывал глаза и лишь колыхался в подводном безмолвии. А когда я подплывал к иллюминатору и прижимался к нему, то тут же высовывал голову на поверхность, оставаясь в неведении о том, кто и как разглядывает моего моллюска. Как я говорил? Морская гладь – это зеркало, в котором отражаются разные пути эволюции. Над водой парят воздушные твари, под водой живут морские гады. И оба мира сосуществуют на одной планете. Наши посетители были морскими гадами, Зора, Кармен и я оставались воздушными созданиями. Зора лежала в своем русалочьем костюме на мокром коврике в ожидании, когда я закончу свое выступление. Иногда, когда я выныривал, она протягивала мне косяк и давала затянуться. По прошествии десяти минут я вылезал наверх и вытирался. А сверху звучал голос Боба Престо: «Поаплодируем Гермафродиту дамы и господа! Только в Саду осьминога возможно такое! Мы вставляем член в наскальную креветку и получаем двуполое существо…»
– Молния застегнута? – спрашивает Зора, устремляя на меня свои голубые глаза.
Я проверяю.
– У меня от этой воды начинаются приливы.
– Принести тебе что-нибудь?
– «Негрони». Спасибо, Калл.
«А теперь, дамы и господа, наша следующая диковинка. Вот я вижу, как ее вносят ребята из аквариума Стейнхардта. Опускайте свои жетоны, дамы и господа, это стоит увидеть. Барабанная дробь! Или скорее – суши-дробь!»
И начинается увертюра на выход Зоры.
«С незапамятных времен моряки рассказывают о фантастических существах – полурыбах-полуженшинах, с которыми им доводилось встречаться в морях. Мы здесь не слишком-то этому верили, но один знакомый рыбак принес однажды нам свой улов. И теперь мы знаем, что все эти рассказы – чистая правда. Дамы и господа, – продолжал курлыкать Боб Престо, – вы чувствуете запах рыбы?»
После этой реплики Зора в своем гуттаперчевом костюме с блестящей зеленой чешуей ныряла в резервуар. Костюм закрывал ее до пояса, оставляя обнаженными грудь и плечи. Она бросалась вниз с открытыми глазами, улыбаясь посетителям, ее длинные светлые волосы колыхались как водоросли, а грудь перламутровыми блестками окаймляли крохотные воздушные пузырьки. Она не делала ничего непристойного. Она была настолько прекрасна, что все были готовы просто смотреть на нее – на ее белоснежную кожу, изумительную грудь, упругий живот с подмигивающим пупком, изящный изгиб спины, где плоть переходила в чепгую. Сладострастно изгибаясь, она плавала, прижав руки к телу, с умиротворенным выражением лица, в сопровождении мелодичной неземной музыки, которая ничем не напоминала диско, громыхавшее ниже этажом.
Пожалуй, она обладала своего рода артистизмом. «Шестидесятники» были грязным и непристойным заведением, однако на втором этаже клуба царила не столько похоть, сколько экзотика. Зрители наблюдали за странными телами и непривычными вещами, которые можно увидеть только во сне. Сюда приходили женатые мужчины, мечтавшие заняться любовью с женщиной, имеющей пенис, – не мужской, а длинный феминизированный побег, напоминающий стебелек цветка, удлиненный клитор, разбухший от непомерного желания. Приходили геи, мечтавшие о женственных безволосых мальчиках с нежной гладкой кожей. Приходили лесбиянки, грезившие о женщинах с пенисами, способных на эрекцию и обладающих чувственностью и податливостью, на которые не способен ни один мужчина.
Невозможно определить количество людей, которых посещают подобные грезы. Но каждый вечер наши кабинки ломились от зрителей.
После Русалки Мелани шла Элли с Электрическим утрем. Сначала его не было видно. В резервуар ныряла хрупкая гавайская девушка, облаченная в бикини из водяных лилий. Потом верхняя часть купальника с нее слетала, обнажая женскую грудь, и ничего еще не предвещало странностей. Но потом в этом подводном балете она вставала на голову, стягивая трусики, и тут появлялся он. Потрясенные зрители замирали, потому что он был там, где его не должно было быть. Тонкий коричневый зловещий угорь становился все длиннее, по мере того как Элли терлась о стекло иллюминатора; он взирал на посетителей своим циклопическим оком, а те только переводили взгляды с него на тонкую талию и девичью грудь Элли, недоумевая, как в одном теле могут сосуществовать такие противоположности.
Кармен была транссексуалкой в ожидании операции по смене мужского пола на женский. Она была уроженкой Бронкса. Хрупкая и изящная, она прекрасно разбиралась в косметике и постоянно сидела на диете. Она не пила пива из опасений растолстеть и, по-моему, даже перебарщивала в своем стремлении к женственности, постоянно раскачивая бедрами и взбивая волосы. У нее было прелестное лицо наяды сверху и все мужские признаки снизу. Иногда от количества принимаемых гормонов у нее начинала трескаться кожа. И ее врачу – популярному доктору Мелу из Сан-Бруно – постоянно приходилось заниматься корректировкой дозировок. Единственное, что выдавало Кармен, это ее голос, остававшийся хриплым несмотря на инъекции эстрогена и прогестерона, и ее руки. Однако мужчины никогда не обращают на это внимания. Они ждали от Кармен только похоти, и больше им ничего не было нужно. История ее жизни в гораздо большей степени, чем моя, укладывалась в традиционные рамки. С самого детства она ощущала, что родилась не в том теле. «Я была как ты! – сообщила она мне как-то в раздевалке. – Кто меня наградил этим членом? Мне он не нужен!» Но пока она была вынуждена жить с ним. Именно на это и приходили посмотреть наши зрители. Зора, склонная к аналитическому мышлению, считала, что поклонниками Кармен движет в основном латентная гомосексуальность. Но Кармен всячески противилась этому предположению.
– У меня нормальные дружки. Им нужна женщина.
– Вовсе нет, – заявляла Зора.
– Как только я накоплю достаточно денег, я тут же приведу в порядок свой низ. И тогда посмотрим. Я буду женщиной еще в большей степени, чем ты.
– Прекрасно, – отвечала Зора. – А я никем не хочу быть.
Зора страдала андрогенной бесчувственностью. Ее организм был невосприимчив к мужским гормонам. Хотя у нее был такой же XY-набор генов, как и у меня, она развивалась как женщина. Она была хорошо сложена, и у нее были полные губы. Широкие выдающиеся скулы смотрелись на ее лице как две арктические возвышенности. И когда она говорила, было видно, как у нее натягивается кожа, образуя провалы на щеках, а над этой маской гоблина сияли пронзительно голубые глаза. Кроме этого, у нее была изумительно белоснежная грудь, крепкий живот пловчихи и ноги, которые могли принадлежать спринтеру или танцовщице. Даже обнаженная, Зора выглядела как женщина. И никто не смог бы определить, что у нее нет яичников и матки. Как объясняла мне Зора, синдром андрогенной бесчувственности способствует формированию идеальной женщины, и он свойствен целому ряду топ-моделей.
– Сколько ты видел женщин с ростом шесть футов два дюйма, худых и с большой грудью? Мало. Потому что это свойственно только таким как я.
Несмотря на свою красоту Зора не хотела быть женщиной и предпочитала называть себя гермафродитом. Она стала первым гермафродитом, с которым я познакомился. Первым существом, подобным мне. Уже в 1974 году она пользовалась редким в те времена термином «интерсексуал». После Стоунуолла прошло всего пять лет, а движение геев только набирало силу. Оно прокладывало пути для дальнейшей борьбы за половую самоидентификацию, в частности и за нашу тоже. Однако Общество гермафродитов Северной Америки будет основано лишь в 1993 году. Поэтому у меня есть все основания считать Зору Хайбер пионером, своего рода предтечей, Иоанном Крестителем. Разве что все происходило не в пустыне, а в Америке, а именно в бунгало, в котором она жила в долине Ноя и где теперь жил я. Изучив строение моего организма, Боб Престо призвал Зору и распорядился, чтобы она приютила меня у себя. Зора принимала беглецов, подобных мне. Это входило в ее обязанности. А туман Сан-Франциско гарантировал ее подопечным укрытие. Неудивительно, что Общество гермафродитов было основано именно здесь, а не где-нибудь в другом месте. И Зора участвовала в этом процессе еще задолго до его оформления, возглавляя один из энергетических центров. В основном ее политика заключалась в обучении, и в течение тех месяцев, которые я провел с ней, она многому меня научила, выводя из состояния провинциального невежества.
– Если не хочешь, можешь не работать на Боба, – говорила она. – Я и сама собираюсь от него уйти. Это временное занятие.
– Но мне нужны деньги. Они отняли у меня все деньги.
– А как же твои родители?
– Я не хочу просить у них. Я даже позвонить им не могу, – признавался я.
– А что случилось, Калл? Что ты здесь делаешь?
– Они отвезли меня к врачу в Нью-Йорк, и он хотел сделать мне операцию.
– И поэтому ты убежал. Я киваю.
– Считай, что тебе повезло. Я все поняла про себя лишь в двадцать лет.
Этот разговор произошел в первый же день, когда я появился в доме Зоры. Тогда я еще не начал работать в клубе. Сначала нужно было залечить мои ссадины. Я уже ничему не удивлялся. Когда путешествуешь как я, без определенной цели и плана, неизбежно становишься открытым. Именно поэтому первые философы были перипатетиками. Как и Иисус Христос. И вот я сижу в позе лотоса на полу и пью из пиалы зеленый чай, с надеждой, любопытством и вниманием глядя на Зору После того как я остриг волосы, мои глаза стали казаться еще больше, как у персонажей византийских икон, стоящих по бокам ведущей в рай лестницы, в то время как их собратья проваливаются в геенну огненную. Разве после всех обрушившихся на меня потрясений я не вправе был ожидать вознаграждения в виде каких-нибудь сведений или откровений? И сидя в доме Зоры в лучах тусклого света, я походил на пустой сосуд, ожидающий, когда она наполнит меня своими словами.
– Гермафродиты были всегда. Калл. Всегда. Платон вообще говорит, что изначально все люди были гермафродитами. Ты не знал? Первый человек состоял из двух половинок – мужской и женской. А потом они были разделены. Именно поэтому все ищут свою вторую половину. Кроме нас. Мы имеем обе с самого начала.
Я не стал упоминать об Объекте.
– В некоторых культурах нас считают чудовищами, – продолжила Зора. – А в других – наоборот. Например, у индейцев навахо есть понятие «бердач». Это человек, изменивший свой пол. Запомни, Калл, половые признаки зависят от биологии, пол – понятие культурологическое. Индейцы навахо понимали это, и они давали человеку возможность изменить свой пол, если он хотел. И после этого они не презирали такого человека, а превозносили его. Вер дачи становились шаманами племени, целителями, колдунами и художниками.
Значит, я был не один! Это было главным, что я понял из слов Зоры. И тогда я решил, что мне надо остаться в Сан-Франциско. Меня сюда привела судьба или удача, и я должен был получить здесь все, что мне было нужно. Поэтому мне было все равно, что я должен делать для того, чтобы заработать деньги. Я просто хотел быть с Зорой, учиться у нее и не чувствовать себя таким одиноким. Я уже переступил заколдованный порог, за которым простиралась головокружительная, праздничная юность. Боль от полученных побоев начинала проходить. И теперь все вокруг казалось напоенным энергией, все трепетало, как бывает только в юности, когда все нервные окончания напряжены до предела, а смерть еще далека.
Зора писала книгу, утверждая, что она будет опубликована в небольшом издательстве в Беркли, и показывала мне каталог. Направленность издательства была явно эклектичной: книги по буддизму, таинственному культу Митры и одна очень странная книга, являвшаяся сама по себе гибридом, объединявшим генетику, биологию клетки и индусский мистицизм. Труд Зоры вполне вписывался в этот перечень. Однако мне так и не удалось уяснить себе ее писательские планы. Много лет спустя я пытался найти ее книгу, которая называлась «Священный гермафродит», но так и не нашел. Она не закончила ее, что отнюдь не было связано с недостатком способностей. Кое-что мне довелось прочитать в рукописи, и, хотя я тогда плохо разбирался в художественных и научных достоинствах произведения, я ощутил в нем биение жизни. Зора много знала и вкладывала в свое творение всю свою душу. Книжные полки в ее доме были забиты трудами по антропологии и исследованиями французских структуралистов и деконструктивистов. Она работала почти каждый день, раскладывая на столе книги и записи, печатая и делая выписки.
– Можно я задам тебе один вопрос? – обратился я как-то к ней. – Почему ты вообще стала рассказывать о себе?
– Что ты имеешь в виду?
– Но ведь по тебе ничего не заметно.
– Я хочу, чтобы об этом знали, Калл.
– Зачем?
Зора поджала под себя свои длинные ноги и, глядя на меня колдовскими синими глазами, ответила:
– Потому что мы – следующие.
«Давным-давно в Древней Греции был волшебный источник, принадлежавший водяной нимфе Салмакиде. И в один прекрасный день в нем решил искупаться прекрасный юноша Гермафродит».
И я опускаю ноги в резервуар. Я болтаю ими из стороны в сторону сопровождая рассказ. «Салмакида взглянула на прекрасного юношу и кровь в ней взыграла. Она подплыла ближе и принялась его рассматривать». Я начинаю постепенно опускать в воду нижнюю часть тела – голени, колени, бедра. В этот момент, как мне объяснял Престо, шторки в иллюминаторах задергиваются. Некоторые посетители уходят, но большая часть бросает в прорезь новые жетоны. И шторки снова открываются.
«Водяная нимфа пыталась справиться со своей страстью, но юноша был слишком красив, и она не могла на него наглядеться. Она подплывала все ближе и ближе и вот, будучи не в силах совладать с желанием, она схватила его сзади и обняла». Я начинаю быстро работать ногами, взбивая воду так, что посетители не могут ничего разглядеть. «Гермафродит попытался высвободиться из крепких объятий нимфы, но Салмакида была слишком сильна. И страсть ее была столь неукротима, что она слилась с Гермафродитом в одно существо. Их тела проникли друг в друга – мужское в женское, а женское в мужское. Так узрите же, дамы и господа, божественного Гермафродита!» И тут я полностью погружался в резервуар, давая возможность рассмотреть себя целиком.
Шторки закрывались.
В этот момент никто никогда не уходил. Все хотели увидеть еще, и я под водой слышал, как звякают опускаемые жетоны. Это напоминало мне дом, когда я погружался с головой в ванну и слышал, как журчит вода в трубах. Я старался представить себе это и не обращать внимания на реальность. Я делал вид, что нахожусь в ванной в Мидлсексе. Меж тем в иллюминаторах появлялись изумленные, ошарашенные, возмущенные и похотливые лица.
Перед работой мы всегда курили травку. Это было необходимым условием. Переодевшись в свои костюмы, мы с Зорой раскуривали косяк. Зора приносила термос с «Аверной» и льдом, и я выпивал его как кислоту. Надо было достигнуть состояния умопомрачения для большего соответствия атмосфере частной вечеринки. Благодаря этому я меньше замечал пялящиеся на меня лица. Не знаю, что бы я делал без Зоры. Наше маленькое бунгало в окружении деревьев и низкой калифорнийской растительности, пруд с золотыми рыбками и храм Будды, сложенный из голубого гранита, стали моим убежищем, промежуточным домом, в котором я готовился к возвращению в мир. Моя жизнь в то время была столь же противоречивой, как и мое тело. По ночам мы, пьяно хихикая и изнемогая от тоски, сидели на краю резервуара в клубе, привыкая к тому, чтобы не думать, чем занимаемся. Днем же мы всегда были трезвы.
У Зоры уже было написано сто восемнадцать страниц, которые были отпечатаны на тончайшей бумаге, поэтому обращаться с рукописью надо было крайне осторожно. Зора усаживала меня за кухонный стол и приносила текст с видом библиотекаря, выдающего раритетное издание Шекспира. Во всех остальных отношениях она никогда не обращалась со мной как с ребенком, предоставляя мне полную свободу действий. Она лишь попросила, чтобы я помог ей с арендной платой. И ббльшую часть времени мы просто бродили по дому в своих кимоно. Когда Зора работала, лицо ее становилось строгим. Я тогда устраивался на веранде и читал книги из ее библиотеки: Кейт Шопен, Джейн Бауле и стихи Гарри Снайдера. И хотя мы с ней были совершенно не похожи, Зора постоянно подчеркивала нашу общность. Мы Ооролись с одними и теми же предрассудками и непониманием. Меня это радовало, но я никогда не испытывал к Зоре родственных чувств, всегда ощущая ее спрятанное под одеждой тело. Поэтому я всегда отводил глаза и старался не смотреть на нее, когда она раздевалась. На улице меня принимали за мальчика. А на Зору заглядывались мужчины. Однако ей нравились только лесбиянки.
В ней была и темная сторона. Иногда она напивалась и принималась безобразничать, обрушивая яростные филиппики на футбол, мужчин, деторождение, размножение и политиков. В такие минуты в ней просыпалась пугавшая меня жестокость. В школе она была признанной красавицей, что сделало ее жертвой домогательств и бесплодного болезненного насилия. Как многие красивые девочки, она привлекала самых отвратительных парней. Прихлебателей, страдающих герпесом. Неудивительно, что у нее сложилось самое плохое мнение о мужчинах. Я являлся единственным исключением. Правда, она не считала меня настоящим мужчиной, что во многом было справедливо.
Родителями Гермафродита были Гермес и Афродита. Овидий не рассказывает нам о чувствах родителей, когда они узнали о его исчезновении. Что же касается моих родителей, то они продолжали держать телефон под рукой и никогда вместе не отлучались из дома. Однако теперь они боялись отвечать на звонки, опасаясь дурных известий. Неведение скрашивало их горе, и при каждом звонке они медлили снять трубку.
Однако страдания помогли им восстановить гармонию. За месяцы моего отсутствия Тесси и Мильтон вместе переживали взрывы ужаса, надежды и бессонные ночи. Уже давно их эмоциональная жизнь не проходила в таком синхронном ритме, и это привело к тому, что они вернулись в эпоху своей ранней влюбленности.
Мистеру Го было семьдесят три года. Каждое утро для поддержания мужской силы он пил чай с рогом носорога и заедал его желчными пузырями медведей, если ему удавалось раздобыть их в китайском магазинчике, располагавшемся недалеко от его дома. Эти афродизиаки хорошо действовали. И мистер Го приходил в клуб почти каждый вечер. Он любил шутить с девушками, усаживавшимися к нему на колени: «Мистер Го готов в гости». И это была единственная живая реакция, которую он проявлял на протяжении всего сеанса.
Если народу в клубе было мало – а теперь внизу его постоянно было мало, – Флора ублажала мистера Го на протяжении не одной песни, а нескольких за бесплатно, что являлось, с его точки зрения, ее достоинством. Флора была уже немолода, но у нее была гладкая и чистая кожа. И мистер Го знал, что она здорова.
Однако сегодня после двух песен она сразу же соскользнула с него:
– Я не бюро бесплатных услуг.
Мистер Го встал, застегивая брюки, и тут ему в нос снова ударил запах хлорки, вызвав новый прилив любопытства. Шаркая ногами, он подошел к лестнице и уставился на объявление: «„Шестидесятники“ представляют Сад осьминога с участием: Русалки Мелани! Элли и ее Электрического угря! и нашего специального гостя – Бога Гермафродита – полуженщины-полумужчины! Без дураков! Всё натурально!»
И тут любопытство окончательно овладело мистером Го. Он купил билет, несколько жетонов и встал в очередь, а когда его пропустили, начал подниматься по освещенной мигающими лампочками лестнице. Кабинки на втором этаже не имели номеров – над ними лишь горели лампочки, обозначая, какие из них заняты. Мистер Го отыскал свободную кабинку, закрыл за собой дверь и опустил жетон в автомат. Занавеска тут же отдернулась, и перед ним возник иллюминатор, за которым были видны подводные глубины. Сверху полилась музыка, и низкий мужской голос приступил к рассказу:
«Давным-давно в Древней Греции был волшебный источник, принадлежавший водяной нимфе Салмакиде. И в один прекрасный день в нем решил искупаться прекрасный юноша Гермафродит». ГОлос продолжал повествовать, но мистер Го уже не обращал на него внимания, устремив взгляд на синее и пустое подводное царство и недоумевая, где же девочки. Он уже начинал сожалеть о том, что купил билет в Сад осьминога. Но тут голос произнес: «Встречайте, дамы и господа, Бога Гермафродита! Полуженщинуполумужчину!» И сверху раздался всплеск. Вода в бассейне побелела, а потом порозовела, и в нескольких дюймах от иллюминатора появилось живое тело. Мистер Го прищурился и прижался лицом к иллюминатору. Такого он не видел еще никогда в жизни. Даже в Темной комнате. Он не понимал, нравится ему это или нет. Зрелище вызывало у него странные ощущения, но в то же время заставляло его чувствовать себя молодо и легко. Шторки закрываются, и мистер Го без колебаний бросает в прорезь еще один жетон.
«Шестидесятники» – клуб Боба Престо, расположенный на Северном побережье, неподалеку от небоскребов центра города. Рядом раскинулись итальянские кафе, пиццерии и бары на открытом воздухе. Здесь же расположены сверкающие стриптиз-шоу типа Кэрол Дода с ее знаменитым бюстом, изображенным на вывеске. Зазывалы на близлежащих улицах завлекали прохожих: «Господа! Добро пожаловать на шоу! Только посмотрите! Смотреть можно бесплатно!» А рядом надрывался кто-нибудь еще: «У нас самые лучшие девочки! Вот здесь, за занавеской!» А дальше: «Джентльмены! Настоящее эротическое шоу! К тому же прямая трансляция футбольных матчей». В основном эти зазывалы состояли из поэтов-неудачников, которые большую часть времени проводили в книжных магазинах, листая произведения Нового направления. Они носили полосатые штаны, галстуки кричащих оттенков, бакенбарды и козлиные бородки. Все они пытались походить на Тома Вейтса, а может, это он старался походить на них. Как персонажи «Маппет-шоу», они наводняли искусственную Америку шулеров, спекулянтов и обитателей дна.
Сан-Франциско – город, в котором можно выйти на пенсию, не приступая к трудовой деятельности.
И хотя его описание несомненно могло бы добавить красок моему рассказу о погружении в неприглядный андеграунд, я не могу не упомянуть о том, что полоса Северного пляжа занимает всего несколько кварталов. Географическое положение Сан-Франциско слишком красиво, чтобы неприглядность могла захватить здесь плацдарм, поэтому мимо зазывал то и дело проходили туристы с хлебом и шоколадом от Жирарделли. Днем в парках катались на роликах и играли в хоккей. Однако к вечеру все менялось, и с девяти вечера до трех ночи в клуб «Шестидесятники» устремлялась целая толпа мужчин.
В тот самый клуб, в котором я теперь работал. Пять дней в неделю по шесть часов каждую ночь, – к счастью, в первый и в последний раз в жизни демонстрируя странное устройство собственного организма. Клиника прекрасно подготовила меня к этому, притупив мое чувство стыда, к тому же мне были нужны деньги. К тому же там мне удалось встретиться с двумя замечательными девушками – Кармен и Зорой.
Престо был порнодельцом и настоящим эксплуататором, но я считал, что мне повезло. Без него мне никогда бы не удалось понять, что я из себя представляю. Забрав меня, избитого и истекающего кровью, он отвез меня к себе домой. Его подружка из Намибии Вильгельмина перевязала мне раны, а когда я потерял сознание, они раздели меня и уложили в постель. Именно в этот момент Престо понял, что его посетила неожиданная удача.
Я помню лишь часть услышанного, так как то и дело проваливался в забытье.
– Так я и знал! Я сразу это понял, как только увидел его в ресторане.
– Да брось ты, Боб. Ты считал, что речь идет о смене пола.
– Я чувствовал, что это настоящий клад!
– Сколько ему лет? – голос Вильгельмины через некоторое время.
– Восемнадцать.
– Он не выглядит на восемнадцать.
– Говорит, что ему восемнадцать.
– А ты готов ему верить, Боб, потому что хочешь, чтобы он на тебя работал.
– Он сам мне позвонил. И я предложил ему.
– А почему бы тебе не позвонить его родителям?
– Он сбежал из дому и не хочет, чтобы им звонили.
Идея создания Сада осьминога возникла у Престо за полгода до моего появления. Кармен, Зора, Элли и Мелани работали у него с самого основания клуба. Но Престо постоянно занимался поисками еще больших монстров и догадывался, что мое появление позволит ему переплюнуть всех конкурентов на побережье. Такого как я найти было трудно.
Резервуар был небольшим. Не больше частного бассейна. Пятнадцать футов в длину и восемь в ширину. Мы спускались в теплую воду по лестнице. Из кабинок увидеть то, что делалось на поверхности, было невозможно. Поэтому во время работы можно было высовываться и болтать друг с другом. Посетителей вполне устраивала лишь нижняя половина наших тел. «Они приходят не для того, чтобы любоваться вашими личиками», – объяснял мне Престо. А это все упрощало. Вряд ли я смог бы участвовать в порношоу, если бы мне нужно было оставаться лицом к лицу со зрителями. Наверное, я бы умер от их пронизывающих взглядов. А погружаясь в резервуар, я закрывал глаза и лишь колыхался в подводном безмолвии. А когда я подплывал к иллюминатору и прижимался к нему, то тут же высовывал голову на поверхность, оставаясь в неведении о том, кто и как разглядывает моего моллюска. Как я говорил? Морская гладь – это зеркало, в котором отражаются разные пути эволюции. Над водой парят воздушные твари, под водой живут морские гады. И оба мира сосуществуют на одной планете. Наши посетители были морскими гадами, Зора, Кармен и я оставались воздушными созданиями. Зора лежала в своем русалочьем костюме на мокром коврике в ожидании, когда я закончу свое выступление. Иногда, когда я выныривал, она протягивала мне косяк и давала затянуться. По прошествии десяти минут я вылезал наверх и вытирался. А сверху звучал голос Боба Престо: «Поаплодируем Гермафродиту дамы и господа! Только в Саду осьминога возможно такое! Мы вставляем член в наскальную креветку и получаем двуполое существо…»
– Молния застегнута? – спрашивает Зора, устремляя на меня свои голубые глаза.
Я проверяю.
– У меня от этой воды начинаются приливы.
– Принести тебе что-нибудь?
– «Негрони». Спасибо, Калл.
«А теперь, дамы и господа, наша следующая диковинка. Вот я вижу, как ее вносят ребята из аквариума Стейнхардта. Опускайте свои жетоны, дамы и господа, это стоит увидеть. Барабанная дробь! Или скорее – суши-дробь!»
И начинается увертюра на выход Зоры.
«С незапамятных времен моряки рассказывают о фантастических существах – полурыбах-полуженшинах, с которыми им доводилось встречаться в морях. Мы здесь не слишком-то этому верили, но один знакомый рыбак принес однажды нам свой улов. И теперь мы знаем, что все эти рассказы – чистая правда. Дамы и господа, – продолжал курлыкать Боб Престо, – вы чувствуете запах рыбы?»
После этой реплики Зора в своем гуттаперчевом костюме с блестящей зеленой чешуей ныряла в резервуар. Костюм закрывал ее до пояса, оставляя обнаженными грудь и плечи. Она бросалась вниз с открытыми глазами, улыбаясь посетителям, ее длинные светлые волосы колыхались как водоросли, а грудь перламутровыми блестками окаймляли крохотные воздушные пузырьки. Она не делала ничего непристойного. Она была настолько прекрасна, что все были готовы просто смотреть на нее – на ее белоснежную кожу, изумительную грудь, упругий живот с подмигивающим пупком, изящный изгиб спины, где плоть переходила в чепгую. Сладострастно изгибаясь, она плавала, прижав руки к телу, с умиротворенным выражением лица, в сопровождении мелодичной неземной музыки, которая ничем не напоминала диско, громыхавшее ниже этажом.
Пожалуй, она обладала своего рода артистизмом. «Шестидесятники» были грязным и непристойным заведением, однако на втором этаже клуба царила не столько похоть, сколько экзотика. Зрители наблюдали за странными телами и непривычными вещами, которые можно увидеть только во сне. Сюда приходили женатые мужчины, мечтавшие заняться любовью с женщиной, имеющей пенис, – не мужской, а длинный феминизированный побег, напоминающий стебелек цветка, удлиненный клитор, разбухший от непомерного желания. Приходили геи, мечтавшие о женственных безволосых мальчиках с нежной гладкой кожей. Приходили лесбиянки, грезившие о женщинах с пенисами, способных на эрекцию и обладающих чувственностью и податливостью, на которые не способен ни один мужчина.
Невозможно определить количество людей, которых посещают подобные грезы. Но каждый вечер наши кабинки ломились от зрителей.
После Русалки Мелани шла Элли с Электрическим утрем. Сначала его не было видно. В резервуар ныряла хрупкая гавайская девушка, облаченная в бикини из водяных лилий. Потом верхняя часть купальника с нее слетала, обнажая женскую грудь, и ничего еще не предвещало странностей. Но потом в этом подводном балете она вставала на голову, стягивая трусики, и тут появлялся он. Потрясенные зрители замирали, потому что он был там, где его не должно было быть. Тонкий коричневый зловещий угорь становился все длиннее, по мере того как Элли терлась о стекло иллюминатора; он взирал на посетителей своим циклопическим оком, а те только переводили взгляды с него на тонкую талию и девичью грудь Элли, недоумевая, как в одном теле могут сосуществовать такие противоположности.
Кармен была транссексуалкой в ожидании операции по смене мужского пола на женский. Она была уроженкой Бронкса. Хрупкая и изящная, она прекрасно разбиралась в косметике и постоянно сидела на диете. Она не пила пива из опасений растолстеть и, по-моему, даже перебарщивала в своем стремлении к женственности, постоянно раскачивая бедрами и взбивая волосы. У нее было прелестное лицо наяды сверху и все мужские признаки снизу. Иногда от количества принимаемых гормонов у нее начинала трескаться кожа. И ее врачу – популярному доктору Мелу из Сан-Бруно – постоянно приходилось заниматься корректировкой дозировок. Единственное, что выдавало Кармен, это ее голос, остававшийся хриплым несмотря на инъекции эстрогена и прогестерона, и ее руки. Однако мужчины никогда не обращают на это внимания. Они ждали от Кармен только похоти, и больше им ничего не было нужно. История ее жизни в гораздо большей степени, чем моя, укладывалась в традиционные рамки. С самого детства она ощущала, что родилась не в том теле. «Я была как ты! – сообщила она мне как-то в раздевалке. – Кто меня наградил этим членом? Мне он не нужен!» Но пока она была вынуждена жить с ним. Именно на это и приходили посмотреть наши зрители. Зора, склонная к аналитическому мышлению, считала, что поклонниками Кармен движет в основном латентная гомосексуальность. Но Кармен всячески противилась этому предположению.
– У меня нормальные дружки. Им нужна женщина.
– Вовсе нет, – заявляла Зора.
– Как только я накоплю достаточно денег, я тут же приведу в порядок свой низ. И тогда посмотрим. Я буду женщиной еще в большей степени, чем ты.
– Прекрасно, – отвечала Зора. – А я никем не хочу быть.
Зора страдала андрогенной бесчувственностью. Ее организм был невосприимчив к мужским гормонам. Хотя у нее был такой же XY-набор генов, как и у меня, она развивалась как женщина. Она была хорошо сложена, и у нее были полные губы. Широкие выдающиеся скулы смотрелись на ее лице как две арктические возвышенности. И когда она говорила, было видно, как у нее натягивается кожа, образуя провалы на щеках, а над этой маской гоблина сияли пронзительно голубые глаза. Кроме этого, у нее была изумительно белоснежная грудь, крепкий живот пловчихи и ноги, которые могли принадлежать спринтеру или танцовщице. Даже обнаженная, Зора выглядела как женщина. И никто не смог бы определить, что у нее нет яичников и матки. Как объясняла мне Зора, синдром андрогенной бесчувственности способствует формированию идеальной женщины, и он свойствен целому ряду топ-моделей.
– Сколько ты видел женщин с ростом шесть футов два дюйма, худых и с большой грудью? Мало. Потому что это свойственно только таким как я.
Несмотря на свою красоту Зора не хотела быть женщиной и предпочитала называть себя гермафродитом. Она стала первым гермафродитом, с которым я познакомился. Первым существом, подобным мне. Уже в 1974 году она пользовалась редким в те времена термином «интерсексуал». После Стоунуолла прошло всего пять лет, а движение геев только набирало силу. Оно прокладывало пути для дальнейшей борьбы за половую самоидентификацию, в частности и за нашу тоже. Однако Общество гермафродитов Северной Америки будет основано лишь в 1993 году. Поэтому у меня есть все основания считать Зору Хайбер пионером, своего рода предтечей, Иоанном Крестителем. Разве что все происходило не в пустыне, а в Америке, а именно в бунгало, в котором она жила в долине Ноя и где теперь жил я. Изучив строение моего организма, Боб Престо призвал Зору и распорядился, чтобы она приютила меня у себя. Зора принимала беглецов, подобных мне. Это входило в ее обязанности. А туман Сан-Франциско гарантировал ее подопечным укрытие. Неудивительно, что Общество гермафродитов было основано именно здесь, а не где-нибудь в другом месте. И Зора участвовала в этом процессе еще задолго до его оформления, возглавляя один из энергетических центров. В основном ее политика заключалась в обучении, и в течение тех месяцев, которые я провел с ней, она многому меня научила, выводя из состояния провинциального невежества.
– Если не хочешь, можешь не работать на Боба, – говорила она. – Я и сама собираюсь от него уйти. Это временное занятие.
– Но мне нужны деньги. Они отняли у меня все деньги.
– А как же твои родители?
– Я не хочу просить у них. Я даже позвонить им не могу, – признавался я.
– А что случилось, Калл? Что ты здесь делаешь?
– Они отвезли меня к врачу в Нью-Йорк, и он хотел сделать мне операцию.
– И поэтому ты убежал. Я киваю.
– Считай, что тебе повезло. Я все поняла про себя лишь в двадцать лет.
Этот разговор произошел в первый же день, когда я появился в доме Зоры. Тогда я еще не начал работать в клубе. Сначала нужно было залечить мои ссадины. Я уже ничему не удивлялся. Когда путешествуешь как я, без определенной цели и плана, неизбежно становишься открытым. Именно поэтому первые философы были перипатетиками. Как и Иисус Христос. И вот я сижу в позе лотоса на полу и пью из пиалы зеленый чай, с надеждой, любопытством и вниманием глядя на Зору После того как я остриг волосы, мои глаза стали казаться еще больше, как у персонажей византийских икон, стоящих по бокам ведущей в рай лестницы, в то время как их собратья проваливаются в геенну огненную. Разве после всех обрушившихся на меня потрясений я не вправе был ожидать вознаграждения в виде каких-нибудь сведений или откровений? И сидя в доме Зоры в лучах тусклого света, я походил на пустой сосуд, ожидающий, когда она наполнит меня своими словами.
– Гермафродиты были всегда. Калл. Всегда. Платон вообще говорит, что изначально все люди были гермафродитами. Ты не знал? Первый человек состоял из двух половинок – мужской и женской. А потом они были разделены. Именно поэтому все ищут свою вторую половину. Кроме нас. Мы имеем обе с самого начала.
Я не стал упоминать об Объекте.
– В некоторых культурах нас считают чудовищами, – продолжила Зора. – А в других – наоборот. Например, у индейцев навахо есть понятие «бердач». Это человек, изменивший свой пол. Запомни, Калл, половые признаки зависят от биологии, пол – понятие культурологическое. Индейцы навахо понимали это, и они давали человеку возможность изменить свой пол, если он хотел. И после этого они не презирали такого человека, а превозносили его. Вер дачи становились шаманами племени, целителями, колдунами и художниками.
Значит, я был не один! Это было главным, что я понял из слов Зоры. И тогда я решил, что мне надо остаться в Сан-Франциско. Меня сюда привела судьба или удача, и я должен был получить здесь все, что мне было нужно. Поэтому мне было все равно, что я должен делать для того, чтобы заработать деньги. Я просто хотел быть с Зорой, учиться у нее и не чувствовать себя таким одиноким. Я уже переступил заколдованный порог, за которым простиралась головокружительная, праздничная юность. Боль от полученных побоев начинала проходить. И теперь все вокруг казалось напоенным энергией, все трепетало, как бывает только в юности, когда все нервные окончания напряжены до предела, а смерть еще далека.
Зора писала книгу, утверждая, что она будет опубликована в небольшом издательстве в Беркли, и показывала мне каталог. Направленность издательства была явно эклектичной: книги по буддизму, таинственному культу Митры и одна очень странная книга, являвшаяся сама по себе гибридом, объединявшим генетику, биологию клетки и индусский мистицизм. Труд Зоры вполне вписывался в этот перечень. Однако мне так и не удалось уяснить себе ее писательские планы. Много лет спустя я пытался найти ее книгу, которая называлась «Священный гермафродит», но так и не нашел. Она не закончила ее, что отнюдь не было связано с недостатком способностей. Кое-что мне довелось прочитать в рукописи, и, хотя я тогда плохо разбирался в художественных и научных достоинствах произведения, я ощутил в нем биение жизни. Зора много знала и вкладывала в свое творение всю свою душу. Книжные полки в ее доме были забиты трудами по антропологии и исследованиями французских структуралистов и деконструктивистов. Она работала почти каждый день, раскладывая на столе книги и записи, печатая и делая выписки.
– Можно я задам тебе один вопрос? – обратился я как-то к ней. – Почему ты вообще стала рассказывать о себе?
– Что ты имеешь в виду?
– Но ведь по тебе ничего не заметно.
– Я хочу, чтобы об этом знали, Калл.
– Зачем?
Зора поджала под себя свои длинные ноги и, глядя на меня колдовскими синими глазами, ответила:
– Потому что мы – следующие.
«Давным-давно в Древней Греции был волшебный источник, принадлежавший водяной нимфе Салмакиде. И в один прекрасный день в нем решил искупаться прекрасный юноша Гермафродит».
И я опускаю ноги в резервуар. Я болтаю ими из стороны в сторону сопровождая рассказ. «Салмакида взглянула на прекрасного юношу и кровь в ней взыграла. Она подплыла ближе и принялась его рассматривать». Я начинаю постепенно опускать в воду нижнюю часть тела – голени, колени, бедра. В этот момент, как мне объяснял Престо, шторки в иллюминаторах задергиваются. Некоторые посетители уходят, но большая часть бросает в прорезь новые жетоны. И шторки снова открываются.
«Водяная нимфа пыталась справиться со своей страстью, но юноша был слишком красив, и она не могла на него наглядеться. Она подплывала все ближе и ближе и вот, будучи не в силах совладать с желанием, она схватила его сзади и обняла». Я начинаю быстро работать ногами, взбивая воду так, что посетители не могут ничего разглядеть. «Гермафродит попытался высвободиться из крепких объятий нимфы, но Салмакида была слишком сильна. И страсть ее была столь неукротима, что она слилась с Гермафродитом в одно существо. Их тела проникли друг в друга – мужское в женское, а женское в мужское. Так узрите же, дамы и господа, божественного Гермафродита!» И тут я полностью погружался в резервуар, давая возможность рассмотреть себя целиком.
Шторки закрывались.
В этот момент никто никогда не уходил. Все хотели увидеть еще, и я под водой слышал, как звякают опускаемые жетоны. Это напоминало мне дом, когда я погружался с головой в ванну и слышал, как журчит вода в трубах. Я старался представить себе это и не обращать внимания на реальность. Я делал вид, что нахожусь в ванной в Мидлсексе. Меж тем в иллюминаторах появлялись изумленные, ошарашенные, возмущенные и похотливые лица.
Перед работой мы всегда курили травку. Это было необходимым условием. Переодевшись в свои костюмы, мы с Зорой раскуривали косяк. Зора приносила термос с «Аверной» и льдом, и я выпивал его как кислоту. Надо было достигнуть состояния умопомрачения для большего соответствия атмосфере частной вечеринки. Благодаря этому я меньше замечал пялящиеся на меня лица. Не знаю, что бы я делал без Зоры. Наше маленькое бунгало в окружении деревьев и низкой калифорнийской растительности, пруд с золотыми рыбками и храм Будды, сложенный из голубого гранита, стали моим убежищем, промежуточным домом, в котором я готовился к возвращению в мир. Моя жизнь в то время была столь же противоречивой, как и мое тело. По ночам мы, пьяно хихикая и изнемогая от тоски, сидели на краю резервуара в клубе, привыкая к тому, чтобы не думать, чем занимаемся. Днем же мы всегда были трезвы.
У Зоры уже было написано сто восемнадцать страниц, которые были отпечатаны на тончайшей бумаге, поэтому обращаться с рукописью надо было крайне осторожно. Зора усаживала меня за кухонный стол и приносила текст с видом библиотекаря, выдающего раритетное издание Шекспира. Во всех остальных отношениях она никогда не обращалась со мной как с ребенком, предоставляя мне полную свободу действий. Она лишь попросила, чтобы я помог ей с арендной платой. И ббльшую часть времени мы просто бродили по дому в своих кимоно. Когда Зора работала, лицо ее становилось строгим. Я тогда устраивался на веранде и читал книги из ее библиотеки: Кейт Шопен, Джейн Бауле и стихи Гарри Снайдера. И хотя мы с ней были совершенно не похожи, Зора постоянно подчеркивала нашу общность. Мы Ооролись с одними и теми же предрассудками и непониманием. Меня это радовало, но я никогда не испытывал к Зоре родственных чувств, всегда ощущая ее спрятанное под одеждой тело. Поэтому я всегда отводил глаза и старался не смотреть на нее, когда она раздевалась. На улице меня принимали за мальчика. А на Зору заглядывались мужчины. Однако ей нравились только лесбиянки.
В ней была и темная сторона. Иногда она напивалась и принималась безобразничать, обрушивая яростные филиппики на футбол, мужчин, деторождение, размножение и политиков. В такие минуты в ней просыпалась пугавшая меня жестокость. В школе она была признанной красавицей, что сделало ее жертвой домогательств и бесплодного болезненного насилия. Как многие красивые девочки, она привлекала самых отвратительных парней. Прихлебателей, страдающих герпесом. Неудивительно, что у нее сложилось самое плохое мнение о мужчинах. Я являлся единственным исключением. Правда, она не считала меня настоящим мужчиной, что во многом было справедливо.
Родителями Гермафродита были Гермес и Афродита. Овидий не рассказывает нам о чувствах родителей, когда они узнали о его исчезновении. Что же касается моих родителей, то они продолжали держать телефон под рукой и никогда вместе не отлучались из дома. Однако теперь они боялись отвечать на звонки, опасаясь дурных известий. Неведение скрашивало их горе, и при каждом звонке они медлили снять трубку.
Однако страдания помогли им восстановить гармонию. За месяцы моего отсутствия Тесси и Мильтон вместе переживали взрывы ужаса, надежды и бессонные ночи. Уже давно их эмоциональная жизнь не проходила в таком синхронном ритме, и это привело к тому, что они вернулись в эпоху своей ранней влюбленности.