Федоров Евгений. Наследники (Каменный пояс, Книга 2)

   Неожиданно постучали в дверь.
   - Войдите! - отозвался Прокофий и поднял глаза.
   На пороге стоял высокий стройный ротмистр. Ласковые бараньи глаза уставились в Прокофия. Офицер, охорашиваясь, разглаживал пушистые темно-русые усы, приятная улыбка блуждала на его губах.
   Подойдя к хозяину, ротмистр лихо звякнул шпорами и протянул руку:
   - Разрешите представиться. Ротмистр Иван Антонович Медер! отрекомендовался он. - Прошу извинить за беспокойство. Мы соседи. Который день я наблюдаю вашу скуку, и друзья мои просили вас к столу. Может, осчастливите?..
   Учтивый тон офицера подкупал. Тихо звякая шпорами, ротмистр прошелся по комнате. Мягкий ковер заглушал его крадущиеся шаги. В номере не хватало света, толстые пыльные шторы не пропускали солнца. Лицо Прокофия выглядело бледным, глаза беспокойно бегали.
   Офицер льстиво продолжал:
   - Мы так много о вас наслышаны. Право, осчастливьте нашу милую компанию...
   Он ласково взял Демидова под локоток и шутя потянул его:
   - Ну идемте же, сударь...
   Прокофий не устоял против соблазна и подумал: "И впрямь, отчего же не пойти и не повеселиться часок?"
   Ротмистр провел Демидова в небольшую горницу, утопавшую в клубах дыма. За столом сидели изрядно подвыпившие офицеры, с ними двое статских. Один из них - согбенный старик с напудренной головой, в шитом разноцветными шелками атласном камзоле. Он сидел, опустив на грудь голову. Второй высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами - метал карты. Взгляд Прокофия Акинфиевича упал на длинные жадные руки банкомета. Они жили своей особой жизнью: необыкновенно подвижные пальцы напоминали липкие щупальца страшного морского животного. Они дрожали, сплетались, тянулись к золоту, лежавшему горкой на зеленом поле стола. Взор Демидова скользнул от этих червеобразных пальцев на запятнанный бархатный кафтан банкомета, рваные кружева и грязное жабо.
   Банкомет выжидательно уставился в вошедшего Прокофия Акинфиевича.
   - Прикажете карту? - бойко спросил он.
   - Ах, сударь! - засуетился вдруг благообразный старичок, но тут же осекся под злым взглядом ротмистра.
   - Садитесь, сударь! - пригласил ротмистр.
   Не успел Демидов и глазом моргнуть, как перед ним мягко легли три карты. Он поставил десять червонцев...
   - Ваша взяла! - послышался из клубов табачного дыма голос банкомета, и червонцы придвинулись к Прокофию. В сердце шевельнулась жадность. Демидов бережно сложил червонцы в столбик и вновь взял карту.
   - Ваша взяла! - вновь раздался скрипучий голос банкомета, и опять золотые придвинулись к Прокофию.
   - О, вам везет, сударь! - прохрипел густым басом ротмистр. - Счастливы в карты, несчастны в любви, - засмеялся он с хрипотцой, смех его походил на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.
   - Ах, сударь!.. - снова вздохнул старичок и осекся.
   - Замолчи! - прикрикнул на него ротмистр.
   Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов старичка: он весь ушел в созерцание длинных пальцев банкомета. На указательном каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У Демидова раздувались ноздри, дрожали руки. Весь он скрытно трепетал в страшном внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная страсть овладела им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном желании: золота! золота!..
   Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял голову и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.
   - Сударь, немедленно прекратите игру! - воскликнул старик, но сразу же притих.
   - Молчать! Это нечестно! - заревел ротмистр.
   - На все! - сказал Демидов и грудью навалился на край стола, готовясь принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:
   - Дана!..
   Это был лишь короткий миг. Казалось, кровь замерла в жилах, все напряглось в невероятном ожидании. Пальцы Демидова рванулись было вперед...
   - Бита, сударь! - равнодушно закончил банкомет, и его зеленые глаза хищника сузились в щелочки.
   Прокофий Акинфиевич утер капельки пота, выступившие на лбу. Словно ветер смахнул прочь золотой листопад...
   Но жадность цепко держала Демидова. Он вынул туго набитый кошель и звенящей струей высыпал все дорожные деньги.
   - Не везет в любви, зато повезет в картах! - бодрясь, сказал он. - На все...
   Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:
   - Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте семпелями...
   Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб дыма.
   - На все! - повторил глухо банкомет и метнул...
   Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь, тянулся глазами к столу.
   Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.
   - Бита, сударь, - спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он придвинул к себе червонцы.
   - Ставьте, сударь, будем отыгрываться! - предложил ротмистр.
   - Я все поставил! - упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. Разрешите в долг!
   - О нет! Мы в долг не играем, - строго сказал ротмистр. - Желаете, сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..
   Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из горницы.
   - Все-с, сударь, игра окончена! - резким голосом проскрипел банкомет и обволокся синим табачным туманом.
   - Ах, сударь, я говорил вам! - вздохнул старичок. - И я так же оказался несчастен...
   Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.
   Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, беспокоила тревожная мысль: "Как же я без денег доберусь до Санкт-Петербурга?.."
   Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу, озабоченно спросил:
   - Как спалось, господин хороший?
   Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.
   - Неужто плохо? - строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к окну, он соболезнующе вздохнул: - Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.
   - Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? - желчно спросил Прокофий.
   - Что вы, помилуй бог! - истово перекрестился купчина. - Николи процентщиком не был, господин хороший!
   Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.
   - Холодить стало. К зиме... - поеживаясь, медлительно сказал купец и прошептал вдруг: - Тут старушка одна обретается. Она под расписочку выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..
   Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.
   - Хошь черта зови, но выручай, борода!
   - Сей минут! - услужливо отозвался купчина и поспешно вышел...
   Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и выжидательно разглядывала Демидова.
   - Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? - накинулся на нее Прокофий.
   - Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, - смиренно прошептала она. Ее хитрые глазки обшарили заводчика.
   - Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? - деловито спросил он.
   - Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! - заохала старушонка.
   - А может, найдешь, баушка? - не отступал Демидов.
   - Милый ты мой, желанный, уж поищу... Может, и добуду...
   Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку, Прокофий спросил:
   - Сколь процента возьмешь?
   Старушка построжала, подумала малость.
   - Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка! - елейно отозвалась она.
   - Это что же - рубль на рубль! - ахнул Демидов.
   - Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит по рукам - подружку ведет!
   Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:
   - Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
   - Что ты, миленький! - удивленно уставилась в него ростовщица. - Чего тебя обирать? Гол, поди, как сокол. Расписочку только и возьму. А придет ли к тебе наследство, один бог ведает...
   "Ведьма! - мысленно выругался Демидов. - Все знает, все обдумала!"
   Он кружил по комнате, закинув руки за спину, перебирая пальцами. Полы халата развевались. Старушонка тихонько уселась в креслице.
   - Ну что ж, решай, сынок!
   Прокофий Акинфиевич остановился перед ней, крикнул:
   - Чего расселась, тащи деньги! Согласен!
   - Вот и договорились, милый! - радостно отозвалась процентщица и заторопилась за обещанным...
   На другой день, на заре, Демидов на тройке помчался к заставе. Задувал сиверко. Черная грязь обратилась в каменные глыбы, коляска подпрыгивала на мерзлых кочках.
   - Гляди-кось, что за ночь сотворилось! Так за Тверью, чего доброго, зимушка настигнет, - обернулся к Прокофию ямщик и, блеснув крепкими зубами, выкрикнул: - Ой, гоже будет! Пошли, господи, санный путь! Эй вы, залетные! - Он взмахнул кнутом.
   Золотые маковки московских церквей остались позади, когда у загородного тихого погоста тройка нагнала одинокие дроги с гробом. Над черной кущей голых берез с криком кружило воронье.
   - Стой, стой! - закричал Демидов ямщику.
   Бородатый возница на минуту сдержал разгоряченных коней.
   - Эй, кого хоронят? - спросил Прокофий погребальщика.
   - А кто его ведает! - скучающе отозвался мужичонка. - Сказывают, барин, какой-то помещичек профукался в картишки и кокнул себя. - Он поглубже надвинул треух на уши и свистнул соловому коньку.
   - Пошел! - заорал Демидов. - Быстрее погоняй!..
   Он вспомнил старичка в атласном камзоле у зеленого карточного поля, вздохнул и перекрестился: "Вот как оно бывает..."
   В лицо ударил студеный ветер. Редкие нежные снежинки запорхали над полем. Вместе с унылым тихим звоном они плыли, мягко, бесшумно ложились на бурые пригорки, темные леса и убегающую в даль дорогу. На полосатый верстовой столб взлетела ворона, стала назойливо каркать...
   А Демидов, погружаясь в бесконечную дорожную дрему, обеспокоенно подумал про печальную встречу: "К добру или к худу это?.."
   Прокофий Акинфиевич после тяжких дорожных мытарств наконец добрался до Санкт-Петербурга. Зимняя подмерзшая дорога была оживленна: тянулись обозы с продовольствием, скакали курьеры на тройках, шли артели бородатых мужиков с котомками за плечами, брели монахи. На почтовых дворах было тесно и шумно. Под невской столицей пошли нескончаемые болота, чахлый ельник, который оборвался вдруг на берегу реки Фонтанной. За ней в мокром сизом тумане простирался Санкт-Петербург. Берега реки были очищены, одеты деревом, ограждены перилами.
   Кругом под топором поредели леса; вдоль дороги тянулись широкие вырубки.
   - Для чего так сделано? - полюбопытствовал Демидов у будочников, оберегавших пестрый шлагбаум.
   Седоусый страж, с алебардой на плече и медной бляхой на груди, хмуро поглядев на Проезжего барина, ответил:
   - Разбойники, сударь, одолели. Дабы ворам не было пристанища в тутошних лесах, наказано государыней валить ельник.
   За Аничковым мостом высился кол, а на нем торчала полуистлевшая человеческая голова. Воронье с криком носилось над поживой. Заметив взгляд Демидова, будочник пояснил:
   - То разбойник! На Невской першпективе чинил смертоубийства и грабежи. Ныне малость поубавились, сударь. Приказано расставить солдатские дозоры! - Он просмотрел подорожную Демидова и крикнул ямщику: - Ступай! Не задерживайся!
   Колеса загремели по Аничкову мосту, ставленному на дубовых сваях. Впереди, за мостом, распахнулась Невская першпектива. С той поры, когда был заложен Санкт-Петербург, прошло почти полвека, однако город все еще поражал своими контрастами: то перед Прокофием Акинфиевичем вставали огромные каменные палаты с роскошными садами, богатыми въездами, оберегавшимися мраморными львами, то вдруг усадьбы сменялись диким и сырым лесом, пустырями, беспорядочно разбросанными хибарами. Однако Демидов по очертаниям площадей, улиц и строек убеждался в том, что среди топей и лесов вырастал прекрасный, величественный город.
   По улицам под звуки флейт проходили гвардейские полки. Они возвращались с парада; шаг их был чеканен, строг; солдаты были на подбор - рослые, сильные молодцы, обряженные в зеленые мундиры и треуголки.
   - Добры воины! - похвалил гвардейцев Демидов и с улыбкой подумал: "Вот кто ныне цариц нам ставит!.."
   Кони домчали Прокофия Акинфиевича к старому дедовскому дому, возвышавшемуся над Мойкой-рекой. Никто не выбежал встретить Демидова, никто не распахнул перед ним двери. Слуги, толпившиеся в передней, встретили молодого хозяина холодно. В их принужденных поклонах сквозило равнодушие к нему.
   "Видать, прослышаны о завещании! - недовольно подумал он. - Вот носы и воротят!"
   Не обращая внимания на холодность слуг, он по-хозяйски крикнул:
   - Ну, что глядите? Живо у меня! Обогреть палаты да взбить постель. Устал с пути!..
   Несколько дней Прокофий сидел, запершись в кабинете, писал письма и принимал разных людишек, интересовался вельможами, сенатом, порядками при дворе.
   В один из пасмурных петербургских дней он велел заложить карету и отправился к государственному вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову. Решил Демидов самолично вручить ему челобитную на покойного батюшку:
   "Учинил мой родитель между братьями разделение, которого от света не слыхано и во всех государствах того не имеется и что натуре противно. А именно, пожаловал мне только из движимого и недвижимого 5000 рублев и более ничего, не только чем пожаловать, но и посуду всю обобрал и в одних рубахах пустил..."
   Михаил Илларионович Воронцов принял Демидова просто и участливо.
   Камердинер провел Прокофия Акинфиевича в домашний кабинет государственного вице-канцлера.
   В светлой угловой комнате о семи окнах, в большом глубоком кресле у столика с книгами сидел бодрый, моложавый вельможа - сухощавый, среднего роста, в светло-сером шелковом кафтане. На его спокойном лице блуждала лукавая улыбочка.
   При входе Демидова вице-канцлер поднял голову и быстрыми глазами оглядел его.
   - Рад, весьма рад случаю видеть у себя потомка столь славных родителей! - любезно встретил он гостя. - Много наслышан о заводах ваших...
   Вице-канцлер говорил сочно, плавно, с чистым, красивым произношением.
   Прокофий Акинфиевич низко поклонился Воронцову, волнуясь, почти закричал, резко и пронзительно:
   - Обида заставила потревожить вашу светлость. Простите! Обойден я, сильно ущемлен братом. Судите сами, смогу ли я жить после сих несправедливостей, как того требует дворянская честь...
   Он положил на столик челобитную. И пока вельможа пробегал ее глазами, настороженно следил за его лицом. Оно то темнело, и тогда на высоком, чистом лбу собирались частые тонкие морщинки, то светлело, и складочки убегали с крутого взлобья...
   Но тут Демидова охватила тревога.
   "Сухая ложка рот дерет. А вдруг, не видя для себя выгоды, он откажет в своем заступничестве! Что тогда? - опасливо подумал он. - Эх, была не была", - решил он.
   Только канцлер окончил читать просьбу, как Прокофий Акинфиевич пал на колени и протянул к нему руки.
   - Погибаю! - возопил он. - Спасите, ваша светлость!.. Видит бог, по спасении моем не токмо молитвами возблагодарю...
   Он не договорил - граф положил холеную руку на плечо просителя и сказал:
   - Что ты, Демидов! Душой сочувствую тебе, обижен весьма ты! Сколь смогу и в моей власти будет, выручу! О сем деле доложу преславной государыне нашей Елизавете Петровне.
   Вельможа вздохнул, с минуту глубокомысленно помолчал.
   - Ах, Демидыч, жаль мне тебя! - задушевно, казалось, с большим сочувствием вымолвил он. - Надо, надо помочь...
   - Ваша светлость! - от радости прослезился Демидов. - Век не забуду вашего внимания!
   Вельможа ласково улыбнулся.
   - Не бойся, Демидыч, - успокоил он гостя. - Вот увидишь, все переменится к лучшему. - Вице-канцлер устало прикрыл ладонью глаза и затих...
   Граф Михаил Илларионович сдержал свое слово: через несколько дней Демидова позвали во дворец. Получив радостную весть, он галопом бегал по горницам, кукарекал, хватал за носы холопов и кричал на все хоромы:
   - Годи, ленивцы, скоро я вас заставлю пятки лизать! К государыне-матушке зван: я вам всем и Никитушке-братцу покажу, кто такой Прокофий Демидов!..
   Слуги заложили лучшую карету, впрягли добрых рысистых коней. На запятки взобрались гайдуки в синих ливреях. Впереди побежали скороходы. Стояло солнечное утро; над Невой, над городом нежно голубело небо. В прозрачном морозном воздухе звонко разносились окрики скороходов, бежавших впереди кареты:
   - Пади! Пади!
   Сидя в карете, Прокофий с наслаждением оглядывал город, прохожих. Ему льстило, что все с любопытством оглядываются на его барский выезд. После Каменного Пояса, где скуповатый отец так долго держал его в нужде, приятно было сознавать свою значительность.
   Кони свернули влево, и перед Демидовым предстал Зимний дворец. Он был деревянный, но весьма обширен, украшен многими лепными украшениями, пышным подъездом, однако мало чем отличался от палат вельмож.
   В приемном зале навстречу Демидову вышел вице-канцлер. На сей раз он был одет в мундир, с большой бриллиантовой звездой на груди. Тонкие ножки в черных шелковых чулках делали его похожим на журавля.
   - Обождите, сударь, - тихо предупредил он. - Ее величество весьма занята государственными делами.
   Скользя по паркету, вельможа неслышно исчез за высокой дверью. Демидов остался один в пустынном зале со множеством дверей. Справа в большие окна лучилось холодное солнце, а вдали, в нежной сиреневой дымке, сверкал тонкий золотой шпиль Петропавловского собора. Стены покоя были покрыты светлым штофом.
   Прокофий прислушался: где-то за чуть прикрытой дверью, как ласковое журчание ручейка, слышались негромкие голоса и заглушенный смех. У высокой двери в неподвижности застыл дежурный офицер. Минуты ожидания тянулись очень медленно. Демидов уже отчаялся в ожидании приема, но вот наконец массивная, отделанная бронзой дверь распахнулась, и вице-канцлер поманил Прокофия.
   - Идем, сударь, - тихо позвал он. - Ее величество пресветлая государыня ждет тебя.
   В уютной, обтянутой голубым шелком гостиной, у круглого золоченого стола сидело многочисленное общество придворных. Прямо против двери на хрупком стуле, откинувшись на спинку, от души смеялась круглолицая веселая красавица.
   При входе Демидова смех сбежал с ее лица. Только большие выпуклые глаза все еще искрились радостью. У пухлого приятного рта темнела крохотная мушка, делавшая нежное, молочной белизны, лицо прекрасным и ласковым. Волнистые волосы крутыми локонами спадали на розовые плечи.
   Демидов спохватился, сообразил: "Батюшки, да это сама государыня, защитница наша!"
   В припадке верноподданнических чувств он упал перед царицей на колени, потянулся к маленькой руке, лежавшей на атласном платье:
   - Дозволь, матушка-государыня, голубушка наша!
   Императрица приветливо улыбнулась ему и протянула руку. Демидов подобострастно поцеловал ее. То, что она не горда и проста с ним, обрадовало Прокофия.
   "Милостивая", - с одобрением и надеждой подумал он, еще раз поцеловал теплую мягкую руку царицы и поднял на нее увлажненные глаза.
   - Здравствуй, Демидов! - обратилась она к нему певучим голосом. Ее выразительные глаза остановились на заводчике. - Вот ты какой! - слегка разочарованно сказала она. - Я и батюшку и деда твоего знавала...
   - Государыня! - промолвил Демидов. - Оба они были верными слугами великого государя Петра Алексеевича...
   - Знаю, - сказала она и слегка наклонила голову. - Знаю... Встань, Демидов...
   Придворные с нескрываемым любопытством разглядывали хилого потомка Никиты Демидова. Елизавета улыбнулась и, оборотясь к вице-канцлеру, сказала:
   - Благодари графа, осведомлена я, что при разделе наследства обойден ты. Неприлично дворянину и внуку Демидова пребывать в бедности. Михаиле Ларионович! - Тут государыня взглянула на вельможу. - Угодно нам, чтоб сенат дело рассмотрел по справедливости, не обижая никого из сыновей покойного заводчика.
   Прокофий готов был снова пасть к ногам царицы, но она капризно повела тонкими черными бровями:
   - Не заискивай, не люблю сего. Верю, что будешь преданно служить мне, как служили твой батюшка и дед. А ныне оставайся, зову на маскарад...
   Она улыбнулась и заговорила с придворными. Стоявший за ее креслом вице-канцлер указал глазами Демидову на дверь. "Аудиенция окончена. Скоро-то как!" - разочарованно подумал Прокофий и, откланявшись государыне, нехотя последовал за Воронцовым...
   В приемной по-прежнему царила тишина. За большими окнами дворца ярко светило солнце; за широким простором Невы темнели приземистые бастионы, а среди них высоко вздымался сверкающий на солнце золотой шпиль Петропавловского собора.
   Спустя месяц в Санкт-Петербург прибыл и Никита Акинфиевич Демидов. Не успела его коляска подкатить к отцовскому дому, как к ней подбежали слуги, бережно свели господина на землю и широко распахнули перед ним дверь.
   Надутый, с гордо поднятой головой, молодой владелец прошел в переднюю, где в глубоком поклоне перед ним склонились холопы. Он и глазом не повел в ответ, последовал через светлые залы, гостиные, зорко оглядывая убранство.
   - Ох, и радость ныне у нас! Как светлого дня ждали вас, барин! залебезил перед ним седенький сухонький дворецкий в белых нитяных перчатках. Он торопливо бежал впереди хозяина и угодливо распахивал одну дверь за другой.
   - А где братец? - вдруг спросил Демидов.
   Дворецкий виновато опустил глаза. "Ну, быть грозе! - испугался он. Небось разнесет, что допустили супротивника в дом. Опять же, как сказать, домик-то общий, отцовский..."
   Склонясь перед хозяином, он смущенно ответил:
   - Прокофий Акинфиевич изволил тут остановиться...
   Никита насупился, но никак не отозвался.
   С этого дня он жил с братом в одном доме, но оба тщательно избегали друг друга. При встречах они делали вид, что не замечают друг друга.
   "Погоди, на своем поставлю!" - грозил Никита и по совету друзей отправился к наследнику престола, великому князю Петру Федоровичу.
   "Через него-то и отведу все козни родимого братца!" - с ехидством думал он.
   Наследник престола со своей супругой Екатериной Алексеевной жил в Петергофе. Гвардейский офицер Салтыков - красавец, кутила, был близок к наследнику, вместе с ним делил досуги - повез Никиту в загородный дворец.
   На берегу Финского залива, в дворцовом парке, царило тревожное безмолвие. Свита наследника чинно бродила по аллеям. Салтыков выскочил из коляски и, нарушая тишину, закричал:
   - Что за траур? Что вы все онемели?
   - Тес! - прижала палец к губам молоденькая фрейлина и, жеманно ответив на поклон Демидова, зашептала: - Великий князь весьма расстроен! Он сейчас не в духе, берегись попасть ему на глаза.
   - Пустое! Мы его живо развеселим! - загремел гвардеец.
   В ту же минуту в розовом павильоне распахнулась дверь, и на пороге появился бледный от гнева Петр Федорович. Никита со страхом взглянул на будущего императора.
   Долговязый, с нескладным узким туловищем, он слегка покачивался, размахивая длинными руками.
   - Кто здесь шумель? - резким голосом прокричал великий князь. Со сжатыми кулаками он готов был броситься на виновника беспокойства, но, узнав Салтыкова, сразу же отошел, повеселел: - А, это ты приехаль? Ошень кстати... А это кто?
   - Демидов, - представил гостя гвардеец.
   Толстые губы Петра Федоровича сложились в неприятную улыбку.
   - Кто есть Демидоф? - спросил он.
   - Заводчик. С Урала, приехал приложиться к ручке вашего высочества...
   - Очень карошо. - Глаза наследника сощурились. - Весьма карошо...
   Никита растерялся, услышав ломаную русскую речь из уст наследника. Ах, как хотелось ему попасть в знать, все время он об этом мечтал! Шутка ли встретиться с наследником российского престола! Какая будущность раскрывалась перед ним, уральским заводчиком! Но что-то в душе Демидова протестовало против неприятного немецкого говора Петра Федоровича. Длинное, узкое тело наследника было затянуто в зеленый прусский мундир. "Значит, верно то, что он почитал для себя за большую честь числиться лейтенантом на службе у прусского короля Фридриха Второго, нежели состоять великим князем и наследником российского трона?" - с чувством горечи подумал Демидов.
   Но желание выйти в свет подавило в нем неприязненное чувство. И когда Петр Федорович взял его под руку и повел в павильон, он сразу же почувствовал себя счастливым и веселым.
   Петр Федорович большими шагами подошел к столу и прикурил трубку, набитую крепким кнастером. Комната быстро наполнилась густым табачным дымом.
   Наследник поднес трубку и Демидову. Хотя Никита Акинфиевич и не курил, однако послушно принял ее и, поперхнувшись, стал пускать синие кольца.
   Павильон постепенно наполнился приближенными. Гремя стульями, все уселись за стол и занялись карточной игрой.