Гацунаев Николай. Звездный скиталец

   Занятые своим делом, рыбаки, наверное, так бы ничего и не заметили, но Эльсинора опустилась еще ниже и пронеслась над их головами с таким улюлюканьем и свистом, что старообрядцы, задрав свалявшиеся в войлок бороды, так и окаменели с широко разинутыми ртами, и только когда она, взмыв кверху, пошла на второй заход, торопливо закрестились двуперстным знамением, как по команде, сиганули из лодок и, перегоняя друг друга, вплавь кинулись к берегу. Почти касаясь воды, Эльсинора с Симмонсом за спиной промчалась за нимиеще раз и, поднявшись метров на двадцать, повернула назад. Когда на золотистом песке показался наконец их надувной домик, Эльсинора зависла над мелководьем и повернулась к Симмонсу.
   - Ну и как? - Глаза ее озорно поблескивали.
   - Здорово! - искренне восхитился он. - Ты действительно ведьма!
   - Ах, ведьма! - Она уперлась ему в грудь ладонью и решительно оттолкнула в сторону.
   - Что ты делаешь? - испуганно вскрикнул он и повис в воздухе, нелепо завалившись на бок и беспомощно размахивая руками. Она описала вокруг него снижающуюся спираль и остановилась.
   - Так кто я?
   - Ведьмочка! - взмолился он. Она снизилась на несколько метров.
   - Кто я?
   - Ведьма! - твердо сказал он, поняв, что на пощаду рассчитывать нечего.
   Эльсинора опустилась еще ниже и встала на дно. Вода доходила ей до подмышек.
   - В последний раз спрашиваю! - крикнула она, запрокинув голову и щурясь от солнца. - Кто я?
   - Ведьма!!! - заорал Симмопс во всю глотку и в то же мгновенье мир каруселью завертелся перед его глазами и он, кувыркаясь, плюхнулся в воду.
   Когда, кашляя и отплевываясь, он вскочил, наконец, на ноги, Эльсинора в радужном ореоле брызг, не оглядываясь, улепетывала по мелководью.
   - Ну, теперь держись, чертова ведьма! - крикнул Симмонс, бросаясь вдогонку. Он догнал ее уже возле самого домика, вскинул на руки, осыпая поцелуями, внес в палатку и повалился, на тахту, задыхающийся, мокрый и, счастливый, как еще никогда в жизни.
   Солнце закатилось за горизонт. Догорела заря. Ночь раскинула над Устюртом, над неподвижной гладью Арала темно-фиолетовый, усыпанный звездами полог. Эльсинора спала, свернувшись калачиком на тахте; а Симмонс лежал, привычно подложив ладони под затылок и глядя в дверной проем, за которым едва угадывались последние отблески заката.
   Почему-то вспомнилось суровое, словно высеченное из коричневого дерева, лицо Айдос-бия. Раскосые с сумасшедшинкой глаза заглянули в самую душу. Старик словно ждал ответа на какой-то из своих вопросов. Потом кивнул и исчез.
   ...Савелий мучительно медленно обрушивал на голову хивинского хана Шергазы намертво стиснутый пальцами кирпич. Обрушил и канул в небытие...
   ...Неистовый Аваз, громыхая цепями, кричал бунтарские стихи на заснеженном кладбище...
   ...Смотрел в упор пристальными серыми, как у отца, глазами Строганов-младший, не снимая ладони с кобуры маузера...
   Симмонс зажмурился, отгоняя непрошеные видения.
   События последних дней - невероятные, фантастические, ошеломительные, - казалось бы, должны были выбить его из колеи, напугать, повергнуть в панику, по меньшей мере заставить крепко задуматься. Но ничего этого не было. Было ощущение какой-то поистине всеобъемлющей умиротворенности, покоя и беспричинного, неуместного в этой ситуации, радостного восприятия жизни. Жизни, - а теперь он знал это наверняка, в которой ему оставалось пройти короткий, последний отрезок дистанции перед тем, как навсегда уйти из нее. И, как ни странно, именно это наполняло его спокойной уверенностью в себе. Он чувствовал, как каждая клеточка его существа наливается какой-то новой, доселе неведомой ему силой, сознанием собственного могущества, способного мгновенно выполнить любое его желание, стоит лишь захотеть.
   Откуда и когда пришло к нему это ощущение, он не знал. Перед тем как Эльсинора уснула, он спросил ее, намеренно буднично и равнодушно:
   - Так когда же я сыграю в ящик?
   Вопрос пришлось повторить, и только тогда она повернулась к нему и ласково провела ладонью по волосам.
   - Не надо спрашивать. Я все равно не отвечу. Это - табу.
   - Только поэтому?
   - Это правильное табу, - сказала она. - Человек не должен этого знать.
   - Иначе перестанет быть человеком?
   - Да. - Она глубоко вздохнула. - Именно поэтому,
   - Ну, хорошо, - согласился он. - Тогда хоть скажи, как я умру. Утоли моя печали. Ужасно не хочется уходить из жизни под ярлыком бессловесного пушечного мяса.
   - На этот счет можешь быть спокоен. В своей реальности тебе предстоит наломать столько дров, что кому-то другому не хватило бы на это и десяти жизней.
   - Вот уж чего не ожидал от себя! - Он усмехнулся. - Откуда бы такая прыть?
   - Ты встретишь единомышленников, - продолжала она. - У тебя будут верные друзья. Сообща вы пошатнете устои Стран Всеобщей Конвенции.
   - Вот как? - усомнился он.
   - Не надо иронизировать. Это действительно так. С какой стати я стала бы пичкать тебя побасенками? Ты станешь борцом за единственно справедливое дело. И моей заслуги в этом нет. Все, что я сделала, - это поддержала тебя в критическую минуту. Заставила поверить в себя.
   Она умолкла. Молчал и он, думая об услышанном, Потом она уснула...
   ...Осторожно, стараясь не потревожить спящей, Симмонс встал с тахты и направился к выходу. Он и сам не смог бы ответить, зачем он это делает: понял, что надо, встал и пошел.
   "Силовое поле", - вспомнил он, подходя к двери. Протянул руку и коснулся пальцами невидимой преграды. - Долой!
   Преграда дрогнула и перестала существовать. Не успев даже удивиться, он шагнул за порог. Над степью полыхали далекие зарницы. Остро пахло морем, солью, отдающей тепло землей.
   Он раскинул руки, взглянул в фиолетовое, почти черное небо, густо усыпанное звездами. Глубоко вздохнул и... устремился ввысь.
   Симмонс даже не понял, хотелось ему этого или нет, Если и хотелось, то наверняка подсознательно. Подъем был плавный, без рывков и остановок. Земля уходила все дальше и дальше вниз, раскрываясь, словно огромная чаша, до краев наполненная темнотой. Лишь в той сто* роне, где они с Эльсинорой видели днем караван, мерцал десяток костров, кажущихся отсюда крохотными красными точками.
   "Стоп! - мысленно скомандовал он. Подъем прекратился. Трудно было сказать, на какой он находится высоте, но, судя по тому, как далеко просматривалась поблескивающая отражениями звезд поверхность моря, - до земли было не меньше полутора километров.
   Симмонсом все больше и больше овладевало пьянящее ощущение собственного всесилия.
   - Гроза! - крикнул он во весь голос. - Пусть будет гроза! Молнии! Гром! Ливень!
   Зловещая туча поднялась из-за моря, стремительно заволокла небо. Сверкнула молния. Еще, еще! Пушечной канонадой ударили раскаты грома. Хлынули теплые потоки проливного дождя.
   - Довольно! - отплевываясь и вытирая руками мокрое лицо, гаркнул Симмонс. Гроза прекратилась так же внезапно, как началась. Опять замерцали звезды.
   - Вниз! - приказал Симмонс. Наверное, он что-то не учел: слишком сильно ударились о землю босые ступни. А может быть, виною тому была темнота? Симмонс не удержал равновесия и ткнулся задом в мокрый песок.
   - Ты где, Эрнст? - донесся со стороны домика испуганный голос Эльсиноры. Тонкая фигурка в длинной, до пят, ночной рубашке смутно белела в темном дверном проеме.
   - Здесь! - откликнулся он.
   - Что ты там делаешь?
   - Колдую! - торжествующе крикнул он, встал и направился к ней, отряхивая на ходу ягодицы.
   - Не болтай! - сонно проворчала она. - Хотя... Этот ливень, гроза... И на небе ни облачка... Где ты пропадал?
   Теперь, когда она была рядом, он увидел выражение ее лица - удивленное и испуганное.
   - Там! - с нотками злорадства в голосе сообщил он и указал пальцем в небо. - Не воображай, что тебе одной это дано!
   - Не разыгрывай меня, Эрнст, - попросила она. - Мне не по себе от твоих шуток.
   - Ладно. Сейчас я тебя успокою, - пообещал он. - Ты когда-нибудь слышала "Чели ирок"?
   - А что это такое?
   - Мелодия. Древняя и очень красивая. Хочешь послушать.
   - У тебя с собой запись?
   - Нет, - усмехнулся он. - Запись нам ни к чему.
   Он поднял лицо к звездам, дирижерским жестом вскинул вверх руки, взмахнул ими, и над морем, над ночным пустынным плато зазвучала плавная, медленная мелодия. Най пел тоскующим человеческим голосом. Пел без слов об изнывающих от жажды пустынях, безымянных могилах вдоль караванных путей, о цветущих оазисах по берегам стремительных рек, о луноликих красавицах, о дальних сказочных странах...
   Вначале негромкая, мелодия ширилась, гремела все громче и величественнее. Казалось, пели земля и небо, море и ночь. В дюжине километров от того места, где стояли Симмонс и Эльсинора, караванщики, испуганно подгоняя друг друга, снялись с ночевки и, нахлестывая недовольно ревущих верблюдов, тронулись в путь, торопясь подобру-поздорову убраться из заколдованных поющих песков пустыни Сам.
   Взмыл в небо, затерялся в мерцании звезд последний, печальный аккорд. Мелодия смолкла. И в наступившей тишине Эльсинора робко тронула Симмонса за плечо.
   - Ты... - Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно видела его впервые. - Что с тобой произошло? Кто ты?
   - Твой муж! - весело расхохотался он. - Надеюсь, ты не подашь на развод из-за этого концерта? Или тебе не по душе восточная музыка?
   - Перестань, Эрнст! - Она умоляюще схватила его за руку. - Ведь если ты...
   - Что "если я"? - перебил он, веселясь от души, но Эльсинора уже взяла себя в руки.
   - Ничего. Мне холодно. Эрнст. Пойдем в домик.
   Веселье как рукой сняло. Он пристально посмотрел ей в глаза и молча наклонил голову.
   - Пойдем.
   Они вошли в палатку и, не сговариваясь, сели за стол друг против друга. Симмонс нагнулся, включил калорифер и опять пристально взглянул на жену. Та сидела, опустив глаза и думая о чем-то своем.
   - Не обижайся на меня. - Он потянулся через стол и ласково похлопал ее по руке. - Я вел себя, как последний идиот.
   - Какое это теперь имеет значение?
   - "Теперь"? - переспросил он.
   - Да перестань ты наконец! - взорвалась она. - Это бесчеловечно!
   - Что бесчеловечно? - искренне изумился он. - О чем ты, Люси?
   - Я знаю, наблюдателей контролируют. Им устраивают проверки...
   - Что ты несешь?
   - ...но зачем нужно было морочить мне голову столько времени? Зачем надо было разыгрывать весь этот фарс с любовью? - Она фыркнула. - Любовь! У вас это здорово получилось, Эрнст, или как вас там на самом деле зовут?
   - Да ты о чем? - медленно произнося каждое слово, спросил он.
   - Ну так знайте: для вашего поведения есть очень конкретный термин. Подлость - вот, как это называется.
   - Люси... - Он встал и зачем-то отошел к противоположной отене. - У меня страшно чешутся руки, Люси...
   - У вас экзема? - свирепо поинтересовалась она.
   - У меня чешутся руки отхлестать тебя по щекам, Люси!
   - Что?! - Она даже привстала от изумления, но тотчас опустилась обратно. - Так что же вы медлите? Вы, ничтожество!
   - Встань, Люси! - приказал он.
   - И не подумаю!
   "Встань - повторил он мысленно. - Подойди и обними меня" - "Ни за что!" - "Встань. Плевать я хотел на весь твой собачий бред. Я люблю тебя. Иди, обними меня и поцелуй". "Нет!!!" - "Встань И не делай вид, будто меня не любишь. Уж кого-кого, а тебя-то я знаю. Иди ко мне". - "Нет... И не смейте мне приказывать. Вы..." - "Я твой муж. Перед богом и людьми. Слышишь? Я люблю тебя. Не знаю, зачем ты затеяла всю эту чертову кутерьму, но если для того, чтобы убедить меня в том, что ты меня не любишь, - то зря стараешься. Встань!"
   Она медленно поднялась из-за стола.
   "Иди ко мне!"
   Она изо всех сил зажмурила глаза и сделала шаг в его сторону - сомнамбула в белой, ниспадающей до самого пола рубашке.
   "Иди ко мне, любимая!"
   Она сделала еще шаг, еще... И со стоном бросилась ему на шею.
   - Милый! - Она целовала его глаза, нос, щеки, замирала, припав к губам, и снова начинала осыпать поцелуями. - Любимый... Родной... Желанный...
   Слезы струились по ее щекам.
   - Успокойся. - Он бережно поднял ее на руки, сел. Опустил к себе на колени. - Не надо мне ничего объяснять. Просто успокойся и все. Я понимаю, тебе нелегко со мной. Если тебе не по силам оставаться со мной до конца, - не надо. Не оставайся. Теперь я уже не смалодушничаю, Люси. Можешь мне поверить. Ты сделала меня совсем другим человеком. Сильным, всемогущим; бесстрашным... Я и не подозревал, что могу быть таким. Сегодня я снял силовое поле. Взлетел к звездам. Накликал дождь я грозу. Завтра...
   - Остановись! - Она подняла на него опухшие от слез глаза. Пристально вгляделась в зрачки. Встряхнула головой, зажмурилась. - То, что ты говоришь, - правда?
   - Конечно. Ты же читаешь мысли, зачем спрашивать?
   - Читала! - Она покачала головой. - В том-то и дело. А теперь не могу.
   - Как не можешь? - удивился он.
   - А вот так. - Она пожала плечами. - Натыкаюсь, как на глухую стену.
   - Смеешься?
   - Если бы! - Эльсинора вздохнула и вытерла слезы подолом рубашки. - Скажи, когда ты впервые это почувствовал?
   - Что "это"?
   - Собственное всемогущесгво, как ты выразился.
   - Часа два назад, а что?
   - И прежде никогда?
   - Никогда.
   - И ты в самом деле не имеешь отношения к будущему?
   - До двадцать третьего века - имею. Дальше не пробовал.
   - И не пробуй. Это бесполезно. Все заблокировано. Только по специальным разрешениям и то в сопровождении Наблюдателя.
   - Буду знать. Хотя на черта мне это нужно?
   - Как знать... - загадочно улыбнулась она сияющими глазами. - Если все, что ты говоришь, правда...
   - Оставь-ка ты в покое все свои "если", - сказал он решительно. - Который час?
   Она мысленно представила себе циферблат его ручных часов. Часы лежали в кармане брюк, а брюки были перекинуты через спинку стула в соседней комнате.
   - Половина третьего.
   - Через два часа начнет светать.
   - Ну и что?
   - Ничего. Просто наш отдых у моря подошел к концу. Пора трогаться. Но прежде давай-ка устроим себе вечер воспоминании.
   - Каких еще воспоминаний? - Она удивленно вскинула брови.
   - Воспоминаний о будущем. Не о нашем, - он приподнял ее голову, поцеловал в один глаз, потом в другой. - О будущем наших общих знакомых. Тех, кого мы оставляем навсегда.
   ...Седая опрятно одетая женщина подняла голову от вязанья и взглянула, чуть прищурив левый глаз. Глаз явно косил.
   - Кто здесь?
   - Это мы, Рея. Симмонсы. Эльсинора и Эрнст.
   - Это как вы сюда попали? Столько лет прошло. Просто так, али опять по делам?
   - Просто так, Рея.
   - Ну-ну. Чайку, может, поставить?
   - Спасибо, не надо. Мы не надолго.
   - Оно и видать.
   - Как ты живешь. Рея?
   - Да помаленьку. Замуж вышла. Троих сыновей родила, дочку. Муж-то четыре года как помер. У дочки живу, внуков нянчу.
   - А Дюммель где?
   - Уехал Дюммель. В фатерлянд свой. Все Крафту продал и уехал. И заводы, и узкоколейку, и каменоломни. Дом вот только ваш Облысевич купил сначала, а как уезжать - Юсупу-баккалу продал. Бакалейщику то есть. А тот недолго им и пользовался: Джунаидхан со своими аламанами нагрянул, да все и пожег. Восстанавливать и не стали. А сад-то ваш цел. Це-ел сад. Так его местные жители по старой памяти и величают "Симон-баг". Куда же вы? Чайку бы попили...
   - Недосуг, Рея. В другой раз как-нибудь. Прощай.
   - Ну, прощайте, коли так.
   - К Дюммелю? - Симмонс вопросительно взглянул на жену. Та кивнула.
   ...Старику было далеко за семьдесят. Грузный, с набрякшими веками и сизыми от венозной крови обвислыми щеками, он сидел возле камина в кресле с высокой резной спинкой, попыхивая короткой глиняной трубочкой-носогрейкой. Суконный синий сюртук на груди был усыпан пеплом.
   - Гутен таг, герр Дюммель.
   - А вот и вы, герр Симмонс, - барон даже не удивился. - Я знал, что вы придете. Добрый день, мадам Эльсинора. Извините, я вас не сразу увидел: катаракта.
   - Вы выглядите молодцом, герр Дюммель.
   - Не жалуюсь на здоровье, мадам. Вот только глаза...
   - Катаракту оперируют, барон.
   - Знаю. Не хочу рисковать. Пока вижу, а там как бог даст.
   - Вы стали набожным, Зигфрид?
   - О, в бога я всегда верил, герр Симмонс. Кто, как не он, послал мне вас в распроклятом Ургенче? Если бы не вы...
   - Полно, барон. Как вам живется?
   - Дела после вашего отъезда я ликвидировал. И довольно выгодно. Вернулся сюда, приобрел имение. - Старик вздохнул. - Развожу кроликов.
   - Прибыльное занятие?
   - Так себе. Больше для души, пожалуй.
   - А семья?
   - Семьи у меня нет. Обхожусь экономкой. Много ли надо старому человеку?
   - Дюммель!
   - Да, шеф? - встрепенулся старик.
   - Вы часто вспоминаете о тех временах?
   - О да, шеф! - блеклые глазки засверкали живым блеском. То были славные времена, шеф! Жаль, что их не вернуть.
   - Прощайте, Дюммель.
   - Всего вам доброго, шеф. А вы все тот же, молодой, энергичный. Будьте здоровы, мадам!
   - Будьте здоровы, Зигфрид!
   - А теперь куда? - спросил Симмонс. - Проведаем твоего грума?
   - Бека ханкинского, - поправила Эльсинора.
   - Если он еще бек, - уточнил Симмонс.
   На этот раз им пришлось изрядно попотеть.
   ...Низкое осеннее небо волочило над скособочившейся церквушкой пузатые серые тучи. Сеял редкий снежок. Из открытых дверей церкви доносилось заунывное разноголосое пение. Умолкло. Надтреснуто бухнул колокол, и через двор к погосту на холме потянулась за гробом жиденькая процессия: разношерстно и бедно одетые мужчины в лаптях, бабенки со строгими иконописными лицами, священник в рясе...
   - Кого хороните? - спросил Симмонс у поотставшей бабенки в драном салопе.
   - А старосту нашего, раба божия Димитрия, - словоохотливо откликнулась та. - Доброй души мужик был, царствие ему небесное. А уж грамотный!.. Вчерась, сердешный, преставился.
   Дальше они слушать не стали.
   - Ну что ж, - подвел резюме Симмонс. - Как ни драматично это выглядит со стороны, жаловаться на судьбу Джуме не приходится. Жизнь прожил интересно и с пользой.
   - Ты так думаешь?
   - Конечно. Сын нищего дехканина, фаэтонщик, бек... Да еще какой бек! Легенды о нем ходят! За бедняков горой, богатым житья не давал. Справедлив, честен. Ханы и те с ним считались. Не случайно Асфандияр не сам его убрал, а с помощью царской охранки. За вольнодумство в Сибирь сослали. В кандалах, по этапу. И там чалдоны его своим признали, старостой выбрали. Так что не сокрушайся, не пропали твои труды даром.
   - Ты меня ycпокоил. Вечер воспоминаний подошел к концу?
   - Не совсем. Есть еще один тип, которого я хотел бы увидеть напоследок.
   - Кто это?
   - Саид-кяль.
   - Кто?
   - Плешивый Сайд.
   - Не знаю такого.
   - И слава богу. - Симмонс брезгливо передернул плечами. Личность, прямо скажем, не из приятных.
   - Зачем же он тебе нужен?
   - Понимаешь, к нему попал мой времятрон. Ну тогда, помнишь, в Хиве.
   - Помню.
   - Так вот этот сукин сын умудрился включить времятрон.
   - И где же ты его намерен искать?
   - А шут его знает. - Симмонс потер переносицу. - Его могло куда угодно закинуть.
   - В том-то и дело. Если бы хоть век знать. А так ищи иголку в стоге сена.
   - Давай все-таки попробуем? Чем черт не шутит.
   - Давай.
   Это стоило немалых трудов, но они его все-таки отыскали.
   Он сидел на корточках, привалившись спиной к гладкой кирпичной стене мавзолея Тюрабек-ханым, - нищий бродяга в рубище, на которое невозможно было смотреть без содрогания. Лохмотья кишели насекомыми, но он не обращал на них внимания, глядя куда-то вдаль пустым, ничего не выражающим взглядом.
   Вокруг простирались безлюдные руины огромного города, поросшие кое-где чахлой верблюжьей колючкой. Ярко светило солнце.
   - Тринадцатый век, - определил Симмонс. - Ургенч после нашествия Чингисхана.
   Девана продолжал тупо пялиться в одну точку изъеденными трахомой глазами.
   - Сайд?
   Нищий не шелохнулся.
   - Хой, Сайд! - Симмонс подобрал с земли хворостинку и пощекотал ею нищего. Тот небрежно отмахнулся, словно отгоняя муху.
   - Сайд!! - во весь голос крикнул Симмонс в самое ухо сидящего. Тот медленно повел глазами и, не поворачивая головы, уставился на пришельцев.
   - Оставь его, - сказала Эльсинора. - По-моему, он давно спятил.
   Неожиданно лицо нищего стало обретать осмысленное выражение. Он выпростал руку из-под лохмотьев, вытянул перед собой раскрытой ладонью вверх:
   - Подайте милостыню во имя всевышнего.
   Симмонс растерянно взглянул на Эльсинору. Подать было нечего.
   - Посмотри на меня, Сайд. Хорошенько посмотри. Узнаешь?
   Нищий отрицательно покачал головой.
   - Вспомни: Хива, рабы убили Шергазыхааа, ты караулишь ворота.
   Какая-то искорка блеснула в глазах нищего и тотчас погасла.
   - К тебе подошел купец. Потребовал коня. Дал золотую монету.
   - Золото! - оживился нищий. - Помню... Дай золота!..
   - Когда купец ушел, ты подобрал с земли часы.
   - Часы? - хрипло повторил нищий. - Часы - что?
   - Это бесполезно, Эрнст. Пойдем.
   - Подожди. - Симмонс достал из кармана времятрон, протянул нищему. - Вот это, помнишь?
   Взгляд нищего задержался на серебристой луковице и вдруг опять стал осмысленным. Он поднял перед собой руки, заслонив ими лицо.
   - Не надо! Не показывай!
   - Куда ты дел эту вещь? - не отставал Симмонс.
   - Продал, - прохрипел нищий.
   - Кому продал? - Симмонс был неумолим.
   - Джалаледдину-туре. За пять теньга. Не надо, не спрашивай больше. Я пойду.
   Он торопливо поднялся с земли и заковылял прочь, ступая босыми ногами по кучам битого кирпича и керамики,
   - О ком он говорил? - спросила Эльсинора, глядя вслед удаляющемуся Саиду. - Кто такой Джалаледдин?
   - Джалаледдин Мангуберды, сын хорезмшаха Мухаммада. Папаша сбежал, бросив страну на разграбление монголам. А сын собрал войско и продолжал борьбу, Хотел бы я знать, пригодился ему времятрон или нет? А в общем, какая разница? С Джалаледдином все ясно: в 1230 году его убьют в Курдистане. Возвращаемся, Люси, Довольно воспоминаний.
   Над Аралом вставало солнце. Огнистая дорожка протянулась по морю от самого горизонта до отмели, где они стояли по пояс в воде, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза.
   - Итак? - спросил он,
   - Надеваем парадные костюмы...
   - Сжигаем за собой мосты...
   - И возвращаемся в двадцать третье столетие. Только жечь, пожалуй, ничего не надо.
   - Ты права. - Он оглянулся на алеющий в лучах солнца надувной домик. - Пусть все останется, как есть. Хоть какая-то память о нас.
   - Недолгая память, - усмехнулась она.- Нагрянут кочевники, - на портянки изрежут.
   - Изрежут, - согласился Симмонс, - И портянкам износу не будет. Только какая же это память? А что-нибудь оставить хочется.
   Он оглянулся по сторонам и крепко сжал ее руку.
   - Кажется, нашел. Смотри сюда!
   На берегу, там, где плато Устюрт угрюмо и круто возвышалось над морем, гордо изогнув шею, стоял ворблюд, неподвижный, как изваяние.
   - Чем не памятник, а? Правда, здорово?
   - Правда, - кивнула она. - Поручи это мне.
   - Давай. А я пошел собирать чемоданы.
   - Какие еще чемоданы? - изумилась она.
   - Условные! - Он схватил ее за плечи и окунул в воду.
   К берегу они бежали наперегонки. Она добежала до палатки первой. Остановилась, победоносно взглянула на запыхавшегося супруга и, помахав рукой, решительно зашагала к чинку, туда, где ничего не подозревающий верблюд преспокойно обгладывал над обрывом куст цветущего янтака.
   Симмонс кончал завязывать галстук и потянулся за пиджаком, когда она вбежала в палатку и с ходу плюхнулась на тахту.
   - Уф-ф, устала! - Она сбросила косынку и встряхнула головой, расправляя волосы. - Зато памятник получился что надо. Ступай, посмотри.
   Он вышел из домика и, прикрывшись ладонью от слепящего солнца, посмотрел в сторону обрыва. Памятник и в самом деле удался: высоко над морем, на фоне бледно-синего неба стоял, широко расставив ноги и величаво заприкнув голову, красавец-дромадер.
   - Ну и как? - Он и не заметил, как она вышла из палатки и встала рядом, пышущая свежестью, нарядная в белом платье с широким, окаймленным красной тесьмой вырезом.
   - Здорово! - восхитился он. - Только ведь и его варвары-кочевники по кусочкам растащут.
   - Ну это еще положим! - возразила она. - Тут им придется попыхтеть - копия из чистой бронзы.
   - Правда? - удивился Симмонс. - А оригинал где?
   - Пасется где-нибудь с сородичами, - Эльсинора оглянулась и долго смотрела на море. - Жаль, что надо уходить отсюда. Наверное, это самое красивое море на земле.
   Симмонс пробежал взглядом по голому каменистому берегу и покачал головой:
   - Не уверен. Но наверняка - самое синее.
   Они стояли на улице, мокрой от недавно прошедшего дождя, по эту сторону радуги. В одной руке Симмонс сжимал ручку чемодана, другой поддерживал под локоть Эльсинору. Впереди на особняке виднелась знакомая вывеска фирмы "Сафари во все времена".
   - Пойдем? - предложил он.
   - Туда? - Она улыбнулась и кивнула в сторону особняка.
   - Домой! - решительно сказал он и, продолжая держать ее под руку, повернулся и зашагал по влажно отсвечивающей брусчатке. Шел, сознавая, что идет навстречу своей нелегкой судьбе, и нисколько не страшась, потому что твердо уяснил главное: при любых обстоятельствах, всегда и во всем человек должен оставаться самим собой, до последнего вздоха бороться за свое достоинство, за свое будущее.
   И еще потому, что рядом с ним шла Эльсинора, е.го жена и единомышленница, самая прекрасная женщина на планете Земля.
   1980-1983 гг.
   В ГЛУБЬ ВЕКОВ НА МАШИНЕ ВРЕМЕНИ