Гацунаев Николай. Звездный скиталец

   Он по-новому взглянул на компаньона. "А что? Скинуть ему эдак килограммов тридцать - мужчина хоть куда. Лыс, правда, как арбуз, да еще, кажется, алкоголик, но это уже детали. Любовь зла..."
   - Она-то хоть догадывается?
   - Вряд ли. Не объясняться же мне в вашем присутствии! А когда вас нет, дверь замурована металлической стеной.
   "И о силовом поле пронюхал, стервец, - с досадой подумал Симмонс. - Явно пытался заглянуть в мое отсутствие".
   - А как насчет суверенитета, Зигфрид?
   На мгновенье немец смешался.
   - Но вы сами поручали мне опекать фрау Симмонс.
   - Никто вам не поручал в нее влюбляться! - Симмонс чувствовал, что несет вздор, но уже не мог остановиться. - И нечего совать нос в чужие двери. Замечу еще раз - на себя пеняйте!
   - Что будет?- бесстрашно поинтересовался немец.
   - Что будет? Вернетесь к разбитому корыту. К тому, с чего начинали. Помните, небось?
   - Шутить изволите! - ухмыльнулся Дюммель. - Прошлое не возвращается.
   - Вы так думаете, барон?
   Что-то в голосе шефа заставило немца насторожиться.
   - Д-да...
   - Ну что ж. - Симмонса душила ярость, но он старался казаться спокойным. - Милейший!
   - Чего изволите-с? - подбежал официант.
   - Счет.
   - Сию минуту-с.
   То и дело мусоля кончик карандаша, официант набросал на бумажке несколько цифр, подбил итог и положил счет перед Симмонсом. Тот, не глядя, кинул на скатерть ассигнацию.
   - Благодарю покорно-с.
   - Идемте, барон.
   Они вышли на душную, словно парная баня, улицу.
   - Куда прикажете? - поинтересовался Дюммель.
   - В гостиницу, куда же еще? Туда, откуда вы начинали.
   Немец снисходительно усмехнулся и, кивнув, зашагал по пыльному тротуару. "Посмотрим, как ты сейчас заулыбаешься", - со злорадным удовлетворением подумал Симмонс, вытягивая за цепочку портативный времятрон размером с карманные часы. Модель была рассчитана на одного человека, но на небольшие отрезки времени могла переносить и двоих.
   Симмонс перевел диски шкалы времени на нужное деление, догнал Дюммеля и, продолжая держать времятрон в правой руке, левой обнял немца за плечи.
   - Поехали, барон!
   Дюммель изумленно вытаращил глаза, сделал попытку высвободиться, но было уже поздно: Симмонс включил времятрон.
   На какую-то долю секунды померк свет и земля мягко ушла из-под ног, но тотчас вернулась. Дюммель протер глаза.
   ...Курица рылась в горячей пыли. Клонилось к закату солнце. Рея, почему-то в старом сарафане, шла по противоположной стороне улицы, щуря от света единственный глаз. "Чего это она? - с удивлением подумал Дюммель. - Дома, что ли, глаз забыла? Да и вырядилась в старье!"
   - С прибытием, барон!
   Симмонс взял его за руку и потянул с крыльца.
   - Полюбуйтесь на свою недвижимость.
   Немец оглянулся и обмер: перед ним было старо? обшарпанное здание офицерского общежития!
   - Пойдем-пойдем, - торопил Симмонс, не давая опомниться. - Сейчас самое веселое увидите.
   Он оттащил слабо упирающегося Дюммеля к нише ворот, притиснул к стене.
   - Не вздумайте мне еще в обморок хлопнуться! - Симмонс глянул на часы. - Смотрите молча, понятно?
   - П-понятно! - заплетающимся языком пробормотал Дюммель.
   Дверь гостиницы скрипнула, медленно отворилась и на крыльцо, лениво позевывая, вышел с коротенькой трубочкой в руке... герр Дюммель.
   Немец охнул и закрыл глаза руками.
   - Смотрите, барон. - Голос Симмонса звучал резко, безжалостно. - Любуйтесь, голубчик, собственной персоной образца 1878 года!
   - Ох-ха! - донеслось до слуха Дюммеля. - Проклятая страна... Проклятые порядки... Проклятая жара...
   У Дюммеля подгибались колени. Он прислонился к стене, не в силах оторвать глаз от своего двойника. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал топтаться на крыльце, прерывая ворчливое бормотание лишь для того, чтобы зевнуть или затянуться трубкой.
   На двойнике была довольно чистая белая рубаха с закатанными рукавами, засаленные до блеска брюки и стоптанные башмаки.
   - Налюбовались? - измывательски полюбопытствовал Симмонс. - Хотите, я вас друг другу представлю? Тото радости будет!
   - Вы этого не сделаете! - взмолился немец, оседая на землю. - Пощадите, господин Симмонс.
   - Оставить вас, что ли, тут на пару деньков? - вслух размышлял Симмонс.
   - Умоляю вас!
   - Чтобы впредь неповадно было...
   - Герр Симмонс! - немец готов был разрыдаться.
   - Ладно, так уж и быть. Вставайте, барон, или как вас там, нечего штаны марать!
   ...Секунду спустя они шли по оживленной несмотря на жару улице Ново-Ургенча по направлению к своей конторе. О том, что произошло, напоминали лишь дико вытаращенные глаза Дюммеля и перепачканные пылью брюки.
   - Отряхните зад, Зигфрид. Да поосторожнее: как ни говори, - усмехнулся Симмонс. - - прах истории.
   Неудача с Айдосом надолго выбила его из колеи. Приходилось признать, что вмешательство в реальность 1827 года не привело ни к чему. Удалось, правда, отсрочить на несколько месяцев подавление мятежа и гибель Айдоса, но ни на одной из последующих реальностей это не отразилось, если не считать появления легенды о дэве, который разрушил крепость. Однако и тут не обошлись без путаницы и название "Дэв-кесксн" закрепилось за совсем другой, античной крепостцой в юго-восточной части Хивинского ханства.
   После долгих размышлений и колебаний Симмонс решил предпринять еще одну отчаянную попытку.
   Утром, пересчитывая рабов, плешивый Саид сбился со счету. Сайд выругался и начал считать сначала. Одетые в рубище пленники вытянулись неровной цепочкой во дворе кулхоны *, дрожа от резкой утренней свежести и переминаясь с ноги на ногу. В серых рассветных сумерках землистые лица их казались одинаковыми, как у близнецов.
   - Сайд, о-о, Сайд! - донесся от ворот недовольный голос нукера. - Целуешься с ними, что ли? Поторапливайся!
   - Не мешай, - откликнулся Сайд. - И так счет не сходится.
   - Вот будет потеха, если сбежал кто! - захохотал нукер. Смотри, я вечером всех привел. Ты сам пересчитывал.
   - Замолчи ты! - окрысился Сайд. Дошел, считая рабов, до самых ворот, пнул стоявшего последним огненно-рыжего мужика в тощие ягодицы (тот на свою беду нагнулся не вовремя) и озадаченно поскреб затылок.
   - Что? - злорадно расхохотался нукер. - Опять не хватает?
   - Если бы! - Саид явно не знал, что ему делать. - На одного больше.
   - Голову морочишь?
   - Два раза пересчитывал.
   * Помещение для рабов.
   Не слушая его дальше, нукер распахнул ворота.
   - Сапарнияз!
   - Ха?
   - Я тебе покажу "ха"! Кишлачный!
   - Оу, ляббай, таксыр? *
   - Веди скотов! Чего стоишь!
   - Куда прикажете?
   - На стройку, куда еще? Не на свадьбу же!
   Гремя кандалами и кутаясь в лохмотья, рабы потянулись через ворота. Сайд для верности хлопал каждого по спине и считал вслух.
   - Ну и настырный же вы народ, плешивые! - сплюнул нукер. - Никому от вас покоя нет!
   Сайд ухом не повел, продолжая считать.
   - Девяносто четыре, девяносто пять... Стой! Тебя как зовут?
   - Эркин.
   Высокий худощавый раб в живописных лохмотьях смотрел спокойно, без тени страха.
   - Эркин? Персианин, что ли?
   - Да, таксыр.
   - Что-то я тебя раньше не видел.
   - Наверное, не обращали внимания.
   - А почему у тебя борода не растет?
   Раб пожал плечами.
   - На все воля аллаха.
   - Ладно, иди... Стой! Куда кандалы подевал, собака?
   - Потерял, таксыр.
   - Потерял кандалы?! - поразился Сайд.
   Раб кивнул. Будь у плешивого Сайда волосы на голове, они бы торчком поднялись от изумления.
   - Как же ты их снял, скотина?
   - Не знаю. Сами, наверное, свалились.
   - Свалились, а ты и не заметил?
   - Не заметил, таксыр.
   С интересом наблюдавший за их разговором нукер опомнился и выскочил за ворота. Рабы во главе с важно вышагивающим охранником были уже в самом конце узенькой улочки.
   - Сапарнияз! - завопил нукер. - Стой, дурья башка! Стой, кишлачный.
   Сапарнияз оглянулся и растопырил руки, останавливая рабов.
   * Чего изволите, господин?
   - Стоишь - плохо. Идешь - тоже плохо. Сами не знают, чего хотят, - бормотал он.
   Нукер тем временем вернулся к Сайду.
   - Чего ты к нему прицепился? Видишь - вот-вот в штаны со страху навалит! Забыли замкнуть кандалы, вот и потерял. Что с дурака возьмешь? Проходи, ишачье отродье! Не задерживай!
   Раб шагнул за ворота. Сайд дернулся, пытаясь остановить его, раздумал и махнул рукой.
   - Ладно, вечером шкуру спущу. Никуда не денется. Девяносто... Постой, сколько я насчитал?
   - Этот девяносто шестой будет, - подсказал нукер.
   Два дня потребовалось Симмонсу, чтобы осмотреться и принять решение. Рабов в городе насчитывалось несколько тысяч. Это были персы, индусы, африканцы, даже немцы и французы, но большинство составляли русские военнопленные - остатки разгромленного Шергазыханом отряда Бековича-Черкасского. Русские жили в несколько лучших условиях, чем остальные: опасаясь мести белого царя, хан обещал им свободу, как только они закончат строительство медресе его имени.
   Впрочем, выполнять свое обещание Шергазыхан не торопился. Купцы проходящих через Хиву караванов рассказывали, что "ак падша" беспрерывно занят войнами, отчего в стране урусов происходит великая смута и разорение, и мужики, спасаясь от ратной службы, бегут кто куда: в северные леса, на юг и даже к Аральскому морю. Царь Петр за то жестоко гневается на своих визирей, таскает их за бороды, а многим и вовсе поотрывал.
   Поразмыслив над рассказами купцов, хан Шергазы решил с освобождением русских пленников повременить: пусть пока строят медресе, а там видно будет. И хотя о решении своем до поры до времени помалкивал, пленники сами стали кое о чем догадываться, и среди них, как хмель, начинало бродить недовольство.
   Побывав в нескольких последующих реальностях, Симмонс наблюдал, как захлебнулась в крови попытка поднять восстание, как одному за другим срубили головы вожакам мятежных рабов. И теперь, подавая кирпичи и раствор кряжистому, русоволосому мужику Савелию по прозвищу Медведь, он испытывал странное чувство раздвоенности: перед глазами маячила залитая кровью плаха и палач с кривым мясницким ножом в руке, поднявший другой рукой на всеобщее обозрение отрезанную голову светловолосого русского раба.
   - Савелий, - негромко окликнул Симмонс.
   - Чево тебе?
   - Разговор есть.
   Савелий смерил его взглядом серых пристальных глаз. Ни слова не говоря, протянул руку за кирпичом. Симмонс подал. Некоторое время оба работали молча.
   - Говори, - произнес наконец Савелий безразличным голосом.
   - Разговор длинный.
   - Куда спешить?
   - Хорошо. Слушай. Я хочу вам помочь вернуться на родину.
   - Ты?!
   - Я.
   Савелий коротко хохотнул.
   - Давай раствор, помощничек. Время придет, без твоей помощи вернемся.
   - Не вернетесь. Не получится у вас.
   - Да тебе-то откуда знать?
   - Знаю.
   - Ладно болтать. Работай. Или кнута захотелось? А то вот Сайд плешивый идет. У него это быстро.
   Сайд прошел мимо, покосился подозрительно, однако ничего не сказал.
   - Вечером в кулхоне поговорим, хорошо? - прошептал Симмонс.
   Савелий равнодушно пожал плечами.
   - Вечером, так вечером.
   Рядом по пыльной улочке плелись вереницей паломники к могиле Пахлавана-Махмуда, где чей-то тонкий голос гнусаво-нараспев тянул поминальную мотиву.
   Вечером Симмонса ожидал неприятный сюрприз. Едва успели рабы похлебать жидкую мучную баланду, как появился Сайд и с грохотом бросил наземь тяжелые кандалы. Хивинец был настроен благодушно: днем ему удалось незаметно сбыть проезжему купцу раба за несколько монет и пару сапог.
   - Надевай, - скомандовал плешивый, ковыряя ногтем в зубах. Пришлось подчиниться. Замкнув кандалы, Сайд для верности подергал их и удовлетворенно хмыкнул:
   - Вот теперь ты похож на самого себя, кызылбаш! * - и направился к воротам, похлопывая камчой по вышитым голенищам новеньких сафьяновых сапог.
   Убедить Савелия не удалось. Молча выслушал до конца, зевнул и прилег на соломенную подстилку. Немного погодя пробормотал из тьмы:
   - Тщета все это... Одно расстройство душевное... Сказки-байки.
   - Ты снам веришь? - спросил Симмонс.
   - Смотря каким. Вещим снам верю.
   - Запомни, что тебе этой ночью будет сниться.
   - Ладно, запомню.
   Симмонс поднялся и вышел во двор, залитый призрачным лунным сиянием. Было тихо. Брехали где-то собаки. Сонными голосами перекликались нукеры ночного дозора. Трещали колотушками, отрабатывая свои медяки, уличные сторожа. Звезды мерцали над городом - недреманные стражи вселенной. Симмонс порылся в лохмотьях и достал серебряную луковицу.
   ...Савелий безмятежно похрапывал, время от времени чмокая губами и что-то бормоча во сне. Симмонс прилег рядом. Стараясь не тревожить спящего, осторожно обнял за плечи и нажал кнопку.
   ...На рассвете посреди двора кулхоны словно из-под земли выросли две человеческие фигуры: кряжистая, лохматая и высокая, худощавая.
   - Что скажешь, Савелий?
   В тишине было слышно, как ворочаются, погромыхивая цепями, сонные рабы.
   - Страсти господни. - Голос говорившего был глух и растерян. - Отродясь такого не видывал... Неужто и впрямь убьют?
   - Этому сну веришь?
   - Сну? - косматый помолчал. - Да не спал я вовсе... Не спал...
   Он круто повернулся и схватил худощавого за плечи.
   - Ты кто есть? А? Человек или дух нечистый? Зачем душу смущаешь?
   Перехватил цепь от кандалов, замахнулся:
   - Изыди,анафема!
   Высокий вздохнул, сунул руку за пазуху. Сухо щелкнуло что-то в тишине. И не стало высокого. Как в воду канул.
   Над изломанной линией крыш неярко алело небо.
   * Красноголовый (презрительная кличка персов).
   Не зажигая огня, Симмонс на ощупь отыскал стальную отвертку и попытался с ее помощью разомкнуть кандалы на запястьях и лодыжках. Руки удалось освободить, однако проржавевшие запоры на лодыжках не поддавались. Чертыхаясь шепотом, Симмонс сел на пол. Почти в то же мгновенье в комнате вспыхнул свет и чье-то испуганное восклицание заставило его оглянуться. С дивана, куда она, видимо, прилегла отдохнуть и уснула, на него испуганно смотрела Эльсинора. И потом; позднее, вновь и вновь вспоминая этот нелепый, дурацкий эпизод, Симмонс видел перед собой одни только ее огромные, с расширенными то ли от сна, то ли от испуга зрачками глаза. Глаза, выражение которых всегда оставалось для него тайной...
   С утра моросил дождь, но потом небо прояснилось и, когда путники подъезжали к кочевью Тимурсултана, солнце палило вовсю. Купленные накануне у туркмен ахалтекинцы шли размашистой рысью и, хотя путь пройден был уже немалый, ничуть не казались утомленными. Облаченный в мундир русского офицера, немец выглядел внушительно. Военная форма, как ни странно, ему шла, и это почему-то раздражало Симмонса. К тому же немец вторые сутки подряд брюзжал, жалуясь на дурную пищу, соленую воду, жару, и смертельно надоел своими причитаниями.
   - Послушайте, гофмаршал, - не выдержал наконец Симмонс, служите вы у меня или нет?
   - Служу, - поспешно заверил Дюммель.
   - А тогда извольте заткнуться и делайте, что вам говорят! От вас, собственно, ничего и не требуется, кроме вашего присутствия.
   Немец насупился и до самого кочевья не проронил больше ни слова.
   Молчал, хмуро озираясь по сторонам, и Савелий, облаченный в дехканскую одежду из домотканного серого полотна и сыромятные, с загнутыми кверху острыми носками сапоги. Вытянуть его из Хивы было непросто, Симмонсу пришлось пустить в дело парализатор, и только после этого удалось переместиться вместе с Савелием в реальность 1727 года.
   В туркменском ауле Бадыркент, в доме чудом ускользнувшего от расправы проводника отряда Бековича-Черкасского купца Ходжи-Нефеса он мучительно долго втолковывал непокорному мужику, что от него требуется.
   Присутствовавший при разговоре туркмен оказался куда понятливее.
   - Дурак ты, Савел, - веско сказал он, когда охрипший от бесплодных разговоров Симмонс уже почти отчаялся.- Дело тебе предлагают. Получится - в Россию вернетесь. А так все равно рабами Шергазыхана подохнете. Невольники в Хиве долго не живут. Чего же тут думать?
   Ходжа-Нефес был человеком образованным, неплохо говорил по-русски, бывал в Астрахани, Москве, Петербурге и даже был удостоен приема у Его Императорского Величества Петра Первого. Во всем ханстве не нашлось бы, наверное, более горячего сторонника сближения с Россией. И то, чего не смог добиться Симмонс, удалось Ходже-Нефесу: Савелий согласился ехать к Тимурсултану.
   Проводником добровольно вызвался ехать Ходжа-Нефес.
   - У нас здесь так, - объяснил он свое решение, - или друг, или враг смертельный. Середины не бывает. Пока Шергазыхан жив, мне покоя не знать.
   Юрта хана каракалпаков почти не выделялась среди юрт его сородичей: разве что размером побольше, да покрыта не темными кошмами, как другие, а белыми. На шесте, видный издалека, покачивался на легком ветру волосяной бунчук.
   С хриплым лаем кинулись навстречу огромные волкодавы с подрезанными ушами и хвостами. Еле отбились плетками и то,не подоспей каракалпаки вовремя, - быть спутникам искусанными. Дюммель с перепугу даже ноги задрал на шею лошади, чудом удержался в седле. Подчиняясь свирепым окрикам хозяев, псы отбежали, все еще скаля клыки, но уже весело вертя коротенькими обрубками хвостов. Возле белой юрты Тимурсултана всадники спешились.
   Был хан каракалпаков молод, широкоплеч, вспыльчив, чужд придворного этикета, хотя жил некоторое время при бухарском эмире, и скор на расправу. Одевался, как простой степняк, однако стояли за его спиной все родовые объединения арыса конграт, а курган Тимурсултана мог при необходимости вместить несколько тысяч человек и был, пожалуй, самым укрепленным и неприступным в Приаралье.
   То и дело сменявшиеся на хивинском престоле ханы не раз пытались взять его штурмом, но терпели неудачи.
   Сын некогда правившего Хивой Мусахана Тимурсултан был для них реальной угрозой, тем более, что не раз заявлял о своих правах на престол и даже ходил походом на Хиву, однако захватить город не смог. Последнюю попытку избавиться от настырного конкурента совсем недавно предпринял Шергазыхан: его послы во главе с Кулымбаем должны были, чего бы это ни стоило, убить Тимурсултана. Однако последний сразу же заподозрил неладное, велел схватить послов и отрубить им головы.
   И теперь, разглядывая из глубины юрты стоявших возле коновязи незваных гостей, он старался определить, кто они такие, зачем пожаловали и как с ними обойтись.
   Трое не внушали доверия. Тот, белоголовый, судя по одежде, - простолюдин. Нарядился дехканином, но и дураку ясно не азиат. Второй по крайней мере одет по-европейски, хотя нахлобучь на него чугурму - сойдет за туркмена. Лицо узкое, решительное, глаза смелые. От такого чего угодно ждать можно. Тот, что в мундире, пожалуй, и в самом деле русский офицер, недаром и Ходжа-Нефес с ними. Туркмена Тимурсултан знал. Этому с Шергазыханом под одним небом не жить: тех, кто с русскими заодно, Шергазы не милует. Особенно теперь, после разгрома отряда князя Черкасского.
   Тимурсултан провел ладонями по лицу, словно паутину смахнул. Одно ясно: Шергазыхан их подослать не мог. А коли так...
   - Агабий! - властно произнес Тимурсултан. - Зови гостей в юрту. Вели барана зарезать, да пожирнее.
   Поздно ночью, когда осоловелые от обильной еды и выпитого кумыса гости улеглись спать, Тимурсултан вызвал из юрты Ходжа-Нефеса. В высоких зарослях заунывно посвистывал ветер. Всхрапывали в темноте лошади.
   - Им не верю. Тебе верю, туркмен, - сказал Тимурсултан. Говори, зачем приехали.
   - Зря не веришь. - Нефес кинул под язык щепотку насвая. Продолжал, чуть пришептывая: - Тот, светловолосый, - раб Шергазыхана. Пришел с князем Бековичем-Черкасским. Хан обещал отпустить русских пленников-обманул, сделал рабами. Теперь у них одна дорога - убить Шергазы. Тогда, может быть, домой вернутся.
   - А те двое?
   - Один - офицер, другой - чиновник белого царя,
   - Чего хотят?
   - Помочь своим освободиться от рабства.
   - Откуда пришли?
   - С Каспия. Там у них крепости.
   - Знаю.
   - Если новый хан пожелает принять русское подданство, через пару недель русские войска вступят в Хиву. С таким союзником хану никто не страшен. Поговори с полковником, он подтвердит.
   - Чиновник зачем приехал?
   - Деловой человек. Будет на месте скупать хлопок, люцерну, коконы.
   Неподалеку залаял-завыл волкодав, всполошил собак всего кочевья.
   - Думаешь, убьют Шергазыхана?
   - Убить-то могут. Сами из Хивы не выберутся. Разве что ты поможешь.
   - Ты бы помог?
   - Видишь - помогаю.
   - А мне?
   - Что тебе?
   - Поможешь, если ханом в Хиве стану? Ты с русскими дружишь. Пусть примут в подданство.
   - Помогу.
   - Смотри, Ходжа-Нефес, с огнем играешь!
   - Не пугай. Знаю, на что иду.
   - Завладею престолом, - главным визирем будешь. Мое слово - крепкое.
   - Мое - тоже.
   Помолчали. Каждый думал о своем.
   - Иди спать, Ходжа-Нефес.
   - А ты?
   - С ишаном посоветуюсь.
   - Не надо.
   - Почему?
   - Все они заодно с ханом.
   - Мой - нет.
   - Ну, смотри сам. Не верю я им.
   - Моему - верь. Прощай, Ходжа. Завтра поговорим.
   - Прощай, Тимурсултан.
   Вернувшись в юрту, туркмен ощупью, не зажигая огня, улегся на свое место. Немного погодя легонько похлопал Симмонса по плечу, прошептал еле слышно:
   - Спите, таксыр? *
   * Господин.
   - Нет.
   - Слышали?
   - Слышал.
   Наутро в переговорах принял участие еще один человек: изможденный, с реденькой седой бороденкой и усами старик в огромной чалме. Симмонс тотчас мысленно окрестил его божьим одуванчиком. Участия в разговоре одуванчик не принимал, сидел молча, покачивая головой и перебирая продолговатые величиной с виноградину каждая янтарные четки.
   Тимурсултан согласился помочь рабам, но, когда заговорили о сроках,уперся на своем:
   - Теперь воевать нельзя - год овцы. Вот следующий будет год обезьяны, тогда можно.
   Покосился на хан-ишана. Старик, не поднимая глаз, кивнул.
   Попытка форсировать события не увенчалась успехом. Удалось лишь заинтриговать Тимурсултана и заручиться его поддержкой. Ходжа-Нефес отправился к себе в Бадыркент. Савелий был возвращен в свою реальность, в ночную полную спящих рабов кулхону. Утром, узрев его новое облаченье, плешивый Сайд изумленно вытаращил глаза, но отобрать одежду не посмел. Симмонс с Дюммелем возвратились в Ново-Ургенч и, распив бутылку рейнвейна, отправились спать, чтобы успеть утром к церемонии открытия узкоколейной железнодорожной ветки.
   Играл военный оркестр. Полковой священник размахивал кадилом. "Отцы города" произносили цветистые речи. Дюммель превзошел самого себя, всюду совался, командовал, сказал маловразумительную, зато пылкую речь и даже разбил бутылку шампанского о переднее колесо локомотива, но под конец упился до положения риз и укатил куда-то на фаэтоне, распевая во все горло немецкие песни фривольного содержания.
   Потом избранное общество совершило прогулку в открытых вагонах до пристани Чалыш, где на берегу Амударьи в специально возведенной беседке сверкали белизной крахмальные скатерти банкетных столов.
   Торжество удалось на славу. Не умолкая играл оркестр, звучали здравицы в честь царствующей фамилии, официанты сбились с ног, подавая гостям все новые и новые смены блюд. Чуть поодаль, выставленный на всеобщее обозрение, висел десятипудовый сом-гигант и хлопотали возле огромных котлов повара-хорезмийцы.
   Эльсинора в белом открытом платье сидела рядом с Симмонсом и впервые с тех пор, как они прибыли в Хорезм, он видел ее улыбающейся. Когда начались танцы, первым галантно пригласил Эльсинору на тур вальса полковник Трубачев, а Симмонс присоединился к компании промышленников и финансистов за карточным столом. Наблюдая за женой, он радовался происшедшей в ней перемене: она была оживлена, весело смеялась и самозабвенно, хотя и неумело, отплясывала мазурки, чардаши, падэспани, польки.
   Потом он потерял ее из виду, но сначала не придал этому значения. Лишь через час почувствовал смутное беспокойство и, извинившись, поднялся из-за стола.
   Среди веселившихся Эльсиноры не было. Томимый недобрыми предчувствиями, он пошел вдоль берега и вскоре действительно увидел ее над невысоким обрывом в компании какого-то субъекта в котелке и партикулярном костюме с тросточкой. Помахивая тростью, котелок чтото говорил Эльсиноре, та рассеянно кивала, глядя куда-то вниз.
   "Однако, - раздраженно сказал себе Симмонс, - недурно для начала. Можно сказать, первый выход в свет и вот на тебе! Я не я буду, если не швырну его в реку!"
   Незнакомец оглянулся. Круглое невыразительное лицо, бесцветные глаза, коротенькие усы щеточкой: ни дать ни взять филер сыскного отделения.
   - Добрый вечер, мистер Симмонс, - раскланялся филер, приподняв котелок. - Примите искренние поздравления.
   Симмонс буркнул что-то невразумительное.
   - Мадам захотелось прогуляться, - объяснил субъект. - Я составил ей компанию. Засим позвольте откланяться.
   Он водрузил котелок на голову и быстро зашагал, выбрасывая вперед трость.
   - Что это за тип? - осведомился Симмонс. Эльсинора, словно не слыша, продолжала смотреть вниз. Проследив за ее взглядом, Симмонс увидел сидящего на борту лодки пожилого каючника. То и дело опуская ноги в воду, он широким кривым ножом срезал с подошвы толстую, как копыто, растрескавшуюся мозоль.
   - Люси! - резко окликнул Симмонс.
   Она вздрогнула и подняла на него глаза.