Страница:
Кузнецов вызвал редактора, и Румянцев отдал приказ, ставший уже привычным: тот, кто не занят на выпуске газеты, отправляется на ремонт дороги.
Смерть немецким оккупантам!
ДОБЛЕСТНЫЕ ВОИНЫ 2-Й УДАРНОЙ АРМИИ!
В огне и грохоте орудий, лязге танков, реве самолетов, жестоких схватках с гитлеровскими мерзавцами завоевали вы славу доблестных воинов Волховских рубежей.
Мужественно и бесстрашно, в течение суровой зимы и весны, вели вы борьбу с фашистскими захватчиками.
Боевая слава воинов 2-й ударной армии золотыми буквами запечатлена в истории Великой Отечественной войны.
Сейчас, когда потребовала обстановка, по приказу командования фронта армия занимает новые, более выгодные рубежи для обороны и наступления, чтобы еще крепче, еще сильнее бить врага, уничтожать его живую силу и технику, срывать его планы. Организованно занимая новые рубежи, 2-я ударная армия одновременно наносит сокрушительные удары по врагу. Тысячи немцев кормят могильных червей под Красной Горкой, Червино, под Дубовиком и Еглино. Наши силы велики, и они могут быть умножены — это уже почувствовали на своей шкуре немецко-гитлеровские мерзавцы.
Мы теперь несравненно лучше, чем в прошлом году, вооружены для борьбы с вражескими танками и самолетами, для борьбы за победу и в воздухе, и на земле.
От каждого воина 2-й ударной требуется величайшая дисциплинированность и организованность. Каждый боец должен сражаться отважно, держаться непоколебимо, быть готовым скорее погибнуть смертью храбрых, чем не выполнить воинский долг.
Товарищи бойцы, командиры и политработники 2-й ударной армии!
Ни минуты успокоенности и благодушия. Помните, что врагу нанесены сильные удары, но враг еще не разбит, он коварен и лют, готов на всякие подлости, провокации, гнусности. Будьте бдительны, дисциплинированы, подтянуты. Решительно ведите борьбу с трусами, паникерами, распространителями провокационных слухов. В обороне и наступлении будьте непоколебимыми, упорными и настойчивыми — в этом ваш долг, долг воина Красной Армии перед матерью-Родиной. Беспощадно истребляйте коричневую чуму. Каждый убитый фашист, каждое уничтоженное орудие противника, каждый взорванный, сожженный танк, каждый сбитый фашистский самолет — все это приближает день гибели гитлеровской грабъармии.
Партия, советское правительство и вождь народов Народный Комиссар Обороны товарищ Сталин поставили перед воинами Красной Армии задачу — в 1942 году полностью разгромить фашистскую грабъармию.
Выше боевые знамена, овеянные славой в боях с немецкими оккупантами! Свято храните и множьте героические традиции 2-й ударной армии!
Воинским умением и стойкостью обеспечим разгром врага в 1942 году.
Нас ведет к победе Сталин! Смерть немецким оккупантам! Да здравствуют воины 2-й ударной армии! Да здравствует наша победа!
ВОЕННЫЙ СОВЕТ ФРОНТА
ПОЛИТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ФРОНТА
В конце марта прибыл представитель Ставки, фамилии его Никонов не узнал, сказали, мол, засекреченный товарищ. Собрал этот тайный представитель всех уцелевших от предыдущих боев командиров и сообщил, что коридор немцы перекрыли и, значит, дерутся они в окружении, не зная, что за спинами их находятся уже немцы. На других фронтах тоже сложилась трудная обстановка. Потому никаких подкреплений для них не будет, надо обходиться собственными силами, но стоять насмерть, умереть в бою, ни в коем случае не сдаваться на милость врагу.
Потом объявил: «Кто хочет умереть коммунистом, подавайте заявление». Иван Никонов вспомнил, как всегда последний патрон оставлял для себя, плен лейтенант считал изменой Родине, живым сдаться противнику и не помышлял. Отец его за первую германскую войну получил весь набор Георгиевских крестов — один золотой и три серебряных. Потом в Красной Гвардии был, в командиры РККА вышел. Ни за что бы Иван, сам комсомолец с тридцать первого года, отца не опозорил. Подал Никонов заявление в партию, и приняли его единогласно.
Наступать уже не пытались. Оборонялись от немцев и кормили вшей, сами же оставались без кормежки.
Далее велено было занять позиции гусевцев-кавалеристов, у которых лошадей съели, а самих вывели через Мясной Бор. Командный пункт их полка расположился у реки Хвороза, а старые позиции, которые держали до того кавалеристы, за рекой Тосно, вправо от железной дороги, у деревни Верховье. В полку осталось несколько десятков человек. Время от времени присылали с дюжину-другую из расформированных тыловых частей, из нестроевиков второй категории, как правило, пожилых бойцов. Толку от них было мало, но рапорты посылались исправно: полк укреплен живой силой.
Надо было показать оккупантам, что мы еще вояки хоть куда и даже наступать способны. Поэтому приказа перейти к обороне 382-я дивизия, равно как и другие части 2-й ударной, не получала. Минометов уже не было, патроны выдавались поштучно, орудия стояли без снарядов. Те, кто прибывал из тыловых подразделений, пока не обессилели, таскали снаряды и патроны в цинках на себе со станций Радофинниково и Дубцы. У артиллеристов, правда, остались три лошади, но их сразу употребили в пищу. Потом стали собирать выброшенные поначалу потроха, ноги, кожу, кости… Порою давали граммы сухарей, доставленных на самолете. В болотистом лесу прокормиться трудно, это не тайга, да и скудное волховское зверье война распугала, зелень пока не появилась.
Лопаток окапываться ни у кого не было, да и рыть землю бессмысленно, потому как сразу выступала вода. Нагребали вокруг себя прошлогодних листьев, зарывались в них, лежали не шелохнувшись, ибо немец засечет и отправит на тот свет. Только шаришь осторожно вокруг. Что рука твоя ухватит, то, значит, и жуй помаленьку, авось окажется питательным.
Появились случаи самоуничтожения. Сначала одиночные самоубийства, потом сразу трое покончили с собой, из них два командира.
Комиссар Ковзун оповестил: всем, кто может ходить, собраться на командном пункте.
— Недопустимые ЧП, товарищи командиры, — сказал Ковзун. — Позор нашему полку… Надо воевать, а бойцы стреляются. Проведите разъяснительную работу.
Командир первого батальона объяснил: те, кто на это пошел, так отощали, что не могли с земли подняться, повернуться даже.
И Никонов голос подал:
— А ежели совсем дошел, идти не могу, как быть? Не сдаваться же немцам!
Комиссар Ковзун лейтенанту не ответил, с тем и отпустил всех.
Пустели боевые точки. Людей становилось меньше, а пополнения больше не прибывало. Решили организовать сменные дежурства на переднем крае. Никонов с лейтенантом Федей Голынским попеременно туда ходили. Берут двух бойцов, ручной пулемет и кочуют от одной точки к другой. Доберутся, постреляют — и к следующему месту. Оттуда тоже устраивают пальбу, создают впечатление, будто по всей линии сидят красноармейцы, а их и на сотню метров не наберется даже по одному.
Противник, конечно, проведал об этом и учинил каверзу.
А за два дня до того прибыл в полк новый помощник начальника штаба — ПНШ сокращенно. Как выяснилось в тот же вечер, вредный такой мужик. Смеркалось, тишина установилась вдруг, бывают на фронте и такие минуты. Тут он для проверки позвонил на точку правого фланга, где дежурил Гончарук, связист из Ивановой роты. Чем-то ответ его ПНШ не показался, не уставной вроде ответ.
— Никонов, — приказывает ротному, — немедленно смени Гончарука! Он, такой-сякой, разговаривать со старшими не умеет… Снять его с дежурства!
Иван с Гончаруком с первых дней воевал, боец хоть куда, обстрелянный до невозможности, лучшего не сыскать. А помначштаба придира тыловая, необстрелянная. Хотел Иван начальнику штаба вякнуть, но старого перевели от них, а нового не прислали. Никонов к командиру полка, тот ротного не поддержал.
— Выполняй указание!
Запасных красноармейцев у Никонова не было, надо кого-то снимать с другого поста и гнать в ночь по болоту за пять километров.
Но делать нечего, снял с точки двух добрых вояк, отрядил их сменить Гончарука. А через полчаса возникла в той стороне стрельба. Завязался бой, немцы поднаперли, атаковали к ночи, чего за ними прежде не водилось. Гончарук по телефону передал: «Немцы лезут со всех сторон! Отстреливаюсь!» Иван слышал в трубке, как частят автоматы. Потом невежливый Гончарук, который помначштаба не потрафил, вдруг крикнул: «Патроны кончились!.. Погибаю, товарищ командир!»
Стрельба прекратилась. Никонов тяжело вздохнул и сообщил в штаб, что снимать с дежурства некого, так как красноармеец Гончарук героически погиб в бою за Родину.
Под утро вызвал Никонова комполка и говорит:
— Ты у нас, ротный, человек бывалый, даю тебе особое задание. Собери своих бойцов да возьми еще больных из санчасти, отправишься с ними на край болота. Туда ушла дивизионная разведка, будешь действовать вместе с ней.
— А больные мне на кой ферт? — спросил Никонов.
— Для численности, — ответил командир полка. — Ежели что, голосом тебе помогут, «ура» там покричат или немцев на себя отвлекут. Изобразят, одним словом, живую силу.
Подкрепили Ивана еще лейтенантом Киселем из новеньких, из своих он взял двоих да четырех больных из санчасти. Эти вообще были без винтовок, но куда денешься, если их в твою «живую силу» определили. Собрались вместе и пошли на край болота. Через какое-то время стало рассветать, и тогда рассмотрели: человек движется навстречу. Остановились, вгляделись, вроде наш. И незнакомец встал, потом опять двинулся. Тут и увидели, что это их Петряков, один, без Самарина.
— Фашистов там, товарищ командир, — сообщил Петряков, — видимо-невидимо! И вооружены до зубов, автоматчики все. Мы с Самариным в плен к ним попали. Вышли когда Гончарука менять, стрельба началась. Ну, подумали, на переднем крае это обычное дело, не придали значения. Прошли болото, приближаемся к позициям, смотрим: кто-то сучья собирает. Самарин и говорит: «Вам что — дня не хватило? Ночью заготовку дров устроили…» Темно ведь, не видно, кто тут, да и наша ведь сторона. А эти молча подходят, хвать нас — и в дамки. Я скинул карабин с плеча, немец за него схватился, я ему в пах ногой — и бежать. Стали стрелять в спину, никто в меня не попал. А Самарина сразу несколько человек схватили, вырваться ему не удалось. Не ходите туда, товарищ командир!
— Ты, Петряков, отправляйся в штаб и доложи обо всем командиру полка, — распорядился Никонов. — А нам надо выполнять приказ.
Из болота они вышли как раз туда, где должна находиться дивизионная разведка, но здесь и духа ее не было. У Никонова была с собой телефонная трубка, он включился в линию, протянутую здесь, и сообщил обо всем командиру полка, затем бойцов продуманно рассредоточил. Тарасова посадил справа у березы, безоружных бойцов положил у поваленной ели, а сам с Шишкиным разместился у провода. А чтоб немцы не подслушали, перерезал провод.
Вдруг видит Иван — провод пополз. Значит, немцы их засекли, а теперь вытягивали часть провода, чтобы точно определить расстояние до них.
Тут Тарасов ему замахал: сюда, мол, товарищ командир… Подобрался Никонов к нему, тот сообщает: немцы идут, целая колонна. Присмотрелся Иван — действительно, прямо на них движутся. Что делать? Гансы, не дойдя метров двадцати, сворачивают налево. Несут на себе пулеметы, минометы, коробки-чемоданы с патронами.
Не стерпел такого нахальства Никонов, поднял автомат и слева направо выпустил целый диск. А когда кончились патроны, подал команду: «Бойцы! Все за мной в болото! И ложись между кочками. Там и замри».
Лишь залегли, немцы открыли такой огонь из пулеметов и автоматов, что срезали на краю болота мелкие березки и сосенки. Но в само болото войти не рискнули. Зато сразу же изменили направление движения — напугал их Никонов. Все были целы, только лейтенанта Киселя среди них не оказалось. Иван вывел людей из болота, пошел с ними вслед за первой группой немцев, потом взял вправо и вышел на лежневку.
— Докладываю обстановку, — сказал Никонов командиру полка, подключившись к телефонной линии, ведущей на КП. — Разведки на месте не оказалось, а немцы проходят в наш тыл. Задержать их нам нечем, ни одного патрона… Что делать? Какие будут указания?
Ничего в ответ Иван не услышал, ни слова ему командир не сказал.
Сидит с бойцами на кочках кружком и думает Никонов, какое ему принять решение.
— Вода булькает, — сказал один из красноармейцев.
— Наверно, немцы идут, — добавил второй.
— Какой черт потащит гансов в болото, — возразил Никонов. Глянул в ту сторону. Батюшки! И верно, они… Идут прямо на них цепью. А им стрелять нечем.
— Быстро встали! И за мной! — скомандовал ротный и повел бойцов в ту сторону, куда ушла первая группа противника.
Иван прикинул, что эти новые немцы могут принять их за своих. Так оно и случилось. Ни разу по ним не выстрелили.
Прошли немного и вдруг слышат родные голоса: «Стой! Кто идет?» Это свои, конечно. Остатки батальона, отступавшего с позиций, было их семнадцать человек с лейтенантом во главе.
— Патроны есть? — спросил Никонов. — Поделитесь с нами. Патроны у них случились, дали разжиться огневым припасом.
— Сейчас гансы здесь будут, — сообщил Иван лейтенанту. — Одна группа уже прошла мимо вас. Давай пройдем метров пятьдесят отсюда, есть тут кружевина чистого болота, топь безвылазная… Там немчуру и встретим.
— Никуда не пойду, — ответил лейтенант. — Мне приказа не было.
Никонову лейтенант не подчиненный, заставить нельзя. Иван плюнул, забрал своих бойцов и сел в засаду, где посчитал удобнее всего.
Но фашисты, словно почуяв засаду, отвернули в сторону.
Добрался Иван до телефонного провода, сообщил командиру полка новую обстановку.
— Забери тех бойцов с лейтенантом и двигайся в сторону наших позиций…
А лейтенант снова отказывается сниматься. Второй раз звонит Никонов командиру, просит лейтенанта к трубке, но тот и слышать ничего не хочет.
— Передай этому гусю мой приказ: переходить в твое распоряжение. А тебе разрешаю расстрелять его на месте, если не подчинится.
— Приказано тебя расстрелять, — спокойно сообщил Никонов упрямцу, — если не перестанешь валять дурака. Собирай команду и пошли.
Двинулись к старым позициям, где ночью Гончарук оборонялся. На тропе немцы шалаши успели понастроить, но самих не было видно. Когда вышли из болота, на подходе к позициям натолкнулись на кучку обгорелой одежды. Узнали: Самарина то было обмундирование.
— А где же он сам? — спросил кто-то.
— Переоделся, наверно, и с ними ушел, — предположил лейтенант.
— Ерунда, — отозвался Иван. — Никогда этому не поверю… Надо искать.
А вот и боевая точка Гончарука. И сам он здесь находился, бедняга. Его, Василия Ивановича, железнодорожника из сибирского города Канска, сразу опознали, хотя враги стреляли ему, уже мертвому, в лицо.
Вокруг лежало семь вражеских трупов.
Красноармейцы, командиры, комиссары, политруки 2-й ударной, 52-й и 59-й армий.
Победоносное наступление германских войск привело к окончательному окружению. Захватом последней дороги вы отрезаны от ваших баз.
Ваше положение безнадежное. Снабжение продовольствием ухудшается изо дня в день. Голодные и плохо обутые, ожидает вас в болотах неминуемая гибель.
Бессмысленно для прорыва дальше вести контратаки против германских войск. Сильные германские войсковые части с многочисленной артиллерией предотвратят каждую вашу попытку прорваться из окружения.
Не только на Волховском фронте, а также на других участках фронта Красная Армия терпит неудачи и подвергнута уничтожению.
Известно ли вам, что наступление маршала Тимошенко на Южном фронте под Харьковом провалилось, большинство его дивизий были окружены, уничтожены и взяты в плен.
Прекращайте бессмысленное кровопролитие. Бросайте оружие и переходите к нам. Только этим вы сможете избежать неминуемой гибели.
Перебежчики-красноармейцы и командиры без различия воинского звания, комиссары и политруки — вам обеспечена жизнь, хорошее обращение, вы получите хорошую квартиру, и мы вас вдоволь накормим и дадим работу. Распространение ложных сведений, что якобы германские войска расстреливают пленных и перебежчиков, является со стороны вашей пропаганды большой подлостью.
Вы можете переходить и без пропуска и с вами будут обращаться как с перебежчиками. Предъявитель сего, не желая бессмысленного кровопролития за интересы жидов, оставляет побежденную Красную Армию и переходит на сторону Германских Вооруженных Сил. Он может перейти и без этого пропуска, крича при подходе к немецким линиям: «Штыки в землю!» Немецкие офицеры и солдаты окажут перешедшему хороший прием, накормят его и устроят на работу.
Пропуск действителен для солдат, офицеров и командиров, а также и для комиссаров и политруков.
Саксонец подробностей этих не знал, а к новому званию отнесся иронически, хотя и не поскупился на очередную выпивку для товарищей. Подвыпивший Вендель порывался облобызать Пикерта и твердил, что при такой светлой голове, как у Руди, других званий саксонцу не потребуется, ибо не кто иной, как их любимый фюрер, был только ефрейтором, а стал командовать лучшими генералами рейха.
Это случилось незадолго до того, как группа генерала Венделя, однофамильца фельдфебеля, мощным ударом от Чудова и Спасской Полисти вышла передовыми частями на коммуникации 2-й ударной. Батальон Гельмута Кайзера и входившая в него рота пруссака Титца принимали активное участие в решительных боевых действиях против изможденных голодом, беспрерывными бомбежками и артобстрелами иванов. Когда ловушка у Мясного Бора захлопнулась, русские принялись прорываться изнутри, и ландзеров порою охватывал ужас от той неукротимой ярости, с которой атаковали их позиции одичавшие на вид, одетые в зимнее обмундирование красноармейцы.
В июне пришла небывало жаркая для этих мест погода, в болотах проклюнулись мириады личинок, и в воздухе появились несметные полчища комаров. Спасения от них не было нигде. Утешало разве что осознание непреложного факта: комары в равной степени едят и солдат противника. Правда, Вендель полушутливо, полусерьезно ворчал о том, что комары есть дьявольское оружие Сталина, которое русский фюрер приберегал именно для такого случая. После ожесточенных боев в междуречье Глушицы и Полисти батальон майора Кайзера отвели на кратковременный отдых и пополнили новыми ландзерами вместо выбывших из строя.
Гельмут Кайзер получил задание искать слабые стыки между обессиленными русскими дивизиями, проникать в их глубокий тыл, а там изнутри наносить удары по штабам, сея панику и страх среди окруженцев, деморализуя красноармейцев, сбивая с толку командиров противника.
Первая же попытка проникнуть незамеченными в тыл противника через его весьма разреженные позиции оказалась для роты неудачной. Возьми они правее или левее, все бы обошлось. Но боевому охранению, высланному командиром вперед, «повезло»: наткнулись на красноармейца, дежурившего на огневой точке. Он открыл яростный огонь, и хотя никто не пришел ему на помощь, положил семерых солдат.
Остервеневшие ландзеры добили его, даже не допросив, чем вызвали гнев и неподдельное возмущение обер-лейтенанта Германа Титца. Он успокоился только после того, как ему сообщили о захвате в плен второго красноармейца. Но этот был нем как рыба. Напрасно ротный спрашивал его о расположении позиций, где находится штаб, по какой дороге снабжают боеприпасами и продуктами, где установлена их секретная артиллерия — «катюши». Русский молчал. Распалив на костре шомпол от карабина, обер-фельдфебель Вендель прикладывал красный прут к спине и плечам обнаженного по пояс врага, но и слова из него вытянуть не смог.
— Разрешите мне его по-другому испытать, господин обер-лейтенант? — обратился к Титцу ефрейтор Оберман.
Недавний еще новичок, он быстро освоился в роте и метил уже в унтер-офицеры.
Ротный махнул Венделю: пусть, дескать, попробует. Тогда Оберман отхватил ножом кусок хлеба и стал намазывать его свиной тушенкой, проделывая это на глазах у русского. Мужественно терпевший раскаленный шомпол, пленный отвел глаза. Вендель ударил его по щеке: он понял, что задумал сметливый ефрейтор. Затем Оберман стал вертеть куском хлеба с тушенкой перед лицом красноармейца, визгливо повторяя: «Ессен! Ессен!» Он старался, чтобы запах еды проник в ноздри пленного. Глаза русского расширились, он замычал и, до того бесстрастный, в одно из мгновений, когда Гейнц пронес кусок у него перед носом, рефлекторно повел головою вслед.
— Жри, жри, Иван! — закричал ефрейтор. — Вот посмотри, как это надо делать!
Он приблизился к русскому, широко раскрыл рот и стал кусать хлеб с тушенкой, давясь и проглатывая, почти не жуя, кривляясь, корча забавные рожи. На глазах у русского выступили слезы.
Ландзеры расхохотались, и даже надменный Титц ухмыльнулся. И тут Руди Пикерт выстрелил пленному в живот. Он бы мог просто застрелить его, но тогда поступку его не было бы объяснений и, следовательно, прощения. Руди Пикерт допускал, что по суровым законам войны можно использовать раскаленные шомпола, хотя сам бы не стал этим заниматься. Ефрейтор понимал: его роте нужны сведения о русских. Чем больше они их получат, тем больший урон нанесут врагу, тем меньшее число его товарищей погибнет. Все это старо как мир. И Пикерту было понятно, что если даже этот иван нарушит присягу и выдаст секреты русских, то по приказу ротного командира его все равно пристрелит тот же Вендель или ефрейтор Оберман. Могут и ему, Руди Пикерту, будущему пастору, ловцу человеков, поручить это незначительное, такое обычное во время рейда по тылам дело. Все это так, но фокусов Гейнца с куском хлеба Пикерт перенести не мог. И в живот он стрелял по двум соображениям: хотел обезопасить себя, сейчас он вывернется из создавшейся ситуации, и давал этому славянину шанс. Руди интуитивно ощущал, что после его выстрела добивать пленного не станут, интерес к нему сразу исчезнет и переключится на него, Пикерта. Нисколько не удивляясь тому, что в состоянии действовать так обдуманно и расчетливо, хотя соображение, которое Руди сейчас реализовал, возникло и оформилось в его сознании за несколько секунд, ефрейтор Пикерт поднял автомат и выпустил русскому пулю в живот. «Она совсем небольшая, парень, — внутренне усмехнувшись, сказал Руди пленному ивану. — И если тебя подберут скоро, полевые врачи в два счета ее достанут».
Ошеломленные ландзеры воззрились на товарища, и Пикерт заговорил первым.
— Прошу меня извинить, господин обер-лейтенант. Не сдержался! Виноват! Не мог смотреть, как ефрейтор Оберман угощает русскую свинью немецким хлебом и салом… Их надо кормить только свинцом, господин обер-лейтенант! Виноват! Не сдержался! Убей русского — так требует фюрер… Кормить свинцом!
Он еще выкрикнул нечто бессмысленное, завершил тираду словами «Хайль Гитлер!» и замолк.
Герман Титц медленно соображал. Идиот уничтожил штиммефанген, готового вот-вот заговорить, и подлежит суровому наказанию. С другой стороны, он поступил так из патриотического рвения. Черт бы их побрал, эти пропагандистские лозунги, они мешают грамотно воевать! И солдаты стояли рядом, слушали… Попробуй докажи потом, что он, командир роты, и в самом деле не собирался кормить русского хлебом с тушенкой.
— Я доложу о вашем поступке, Пикерт, командиру батальона, — нашелся Герман Титц. — Пусть он решает, как наказать вас за самоуправство. Вы помешали мне допросить пленного и превысили полномочия старшего солдата. Хотя я и понимаю ваш искренний порыв…
Он показал на тело рухнувшего у костра красноармейца.
— Оттащите его в кусты. Сюда могут прийти русские. Быстро всем собираться! Выступаем!
Когда Руди Пикерт тащил красноармейца в кусты, он понял, что тот жив. «Держись за последнюю возможность, — мысленно сказал он ему. — Если ты угоден богу, спасешься».
Когда он вернулся к сослуживцам, то увидел, как Вендель бросает в костер одежду пленного. Потом они, почти не таясь, шли низкорослым лесом, обходя болото по краю, и Пикерт, надсмехаясь над самим собой, думал, по какой статье занести его поступок. Руди не боялся никаких последствий для себя, ибо понимал, что сыграл единственно верно, и если его дело будут разбирать в партийной инстанции, то уполномоченный НСДАП непременно будет на стороне ефрейтора Пикерта. Может быть, проявившего фанатичную ненависть к большевистскому солдату, которая лишила командира роты «языка», и следует наказать за самоуправство, но чувство непримиримости к врагу, передаваясь другим, делает армию фюрера непобедимой.
«А перед богом? — подумал Пикерт. — Ему, который знает про тебя то, что тебе самому неизвестно, ты сможешь объяснить, почему ты стрелял в русского, желая таким жестоким способом спасти его от пыток? Ищешь спасения у всевышнего? Веришь, что он подсчитывает и оценивает твои поступки?»
Смерть немецким оккупантам!
ДОБЛЕСТНЫЕ ВОИНЫ 2-Й УДАРНОЙ АРМИИ!
В огне и грохоте орудий, лязге танков, реве самолетов, жестоких схватках с гитлеровскими мерзавцами завоевали вы славу доблестных воинов Волховских рубежей.
Мужественно и бесстрашно, в течение суровой зимы и весны, вели вы борьбу с фашистскими захватчиками.
Боевая слава воинов 2-й ударной армии золотыми буквами запечатлена в истории Великой Отечественной войны.
Сейчас, когда потребовала обстановка, по приказу командования фронта армия занимает новые, более выгодные рубежи для обороны и наступления, чтобы еще крепче, еще сильнее бить врага, уничтожать его живую силу и технику, срывать его планы. Организованно занимая новые рубежи, 2-я ударная армия одновременно наносит сокрушительные удары по врагу. Тысячи немцев кормят могильных червей под Красной Горкой, Червино, под Дубовиком и Еглино. Наши силы велики, и они могут быть умножены — это уже почувствовали на своей шкуре немецко-гитлеровские мерзавцы.
Мы теперь несравненно лучше, чем в прошлом году, вооружены для борьбы с вражескими танками и самолетами, для борьбы за победу и в воздухе, и на земле.
От каждого воина 2-й ударной требуется величайшая дисциплинированность и организованность. Каждый боец должен сражаться отважно, держаться непоколебимо, быть готовым скорее погибнуть смертью храбрых, чем не выполнить воинский долг.
Товарищи бойцы, командиры и политработники 2-й ударной армии!
Ни минуты успокоенности и благодушия. Помните, что врагу нанесены сильные удары, но враг еще не разбит, он коварен и лют, готов на всякие подлости, провокации, гнусности. Будьте бдительны, дисциплинированы, подтянуты. Решительно ведите борьбу с трусами, паникерами, распространителями провокационных слухов. В обороне и наступлении будьте непоколебимыми, упорными и настойчивыми — в этом ваш долг, долг воина Красной Армии перед матерью-Родиной. Беспощадно истребляйте коричневую чуму. Каждый убитый фашист, каждое уничтоженное орудие противника, каждый взорванный, сожженный танк, каждый сбитый фашистский самолет — все это приближает день гибели гитлеровской грабъармии.
Партия, советское правительство и вождь народов Народный Комиссар Обороны товарищ Сталин поставили перед воинами Красной Армии задачу — в 1942 году полностью разгромить фашистскую грабъармию.
Выше боевые знамена, овеянные славой в боях с немецкими оккупантами! Свято храните и множьте героические традиции 2-й ударной армии!
Воинским умением и стойкостью обеспечим разгром врага в 1942 году.
Нас ведет к победе Сталин! Смерть немецким оккупантам! Да здравствуют воины 2-й ударной армии! Да здравствует наша победа!
ВОЕННЫЙ СОВЕТ ФРОНТА
ПОЛИТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ФРОНТА
39
Для Никонова и его товарищей наступила весна, потеплело, и тогда на них навалились вши. Мужики говорили, что чем голоднее становится, тем вшей больше прибывает, только научного объяснения факту дать никто не умел.В конце марта прибыл представитель Ставки, фамилии его Никонов не узнал, сказали, мол, засекреченный товарищ. Собрал этот тайный представитель всех уцелевших от предыдущих боев командиров и сообщил, что коридор немцы перекрыли и, значит, дерутся они в окружении, не зная, что за спинами их находятся уже немцы. На других фронтах тоже сложилась трудная обстановка. Потому никаких подкреплений для них не будет, надо обходиться собственными силами, но стоять насмерть, умереть в бою, ни в коем случае не сдаваться на милость врагу.
Потом объявил: «Кто хочет умереть коммунистом, подавайте заявление». Иван Никонов вспомнил, как всегда последний патрон оставлял для себя, плен лейтенант считал изменой Родине, живым сдаться противнику и не помышлял. Отец его за первую германскую войну получил весь набор Георгиевских крестов — один золотой и три серебряных. Потом в Красной Гвардии был, в командиры РККА вышел. Ни за что бы Иван, сам комсомолец с тридцать первого года, отца не опозорил. Подал Никонов заявление в партию, и приняли его единогласно.
Наступать уже не пытались. Оборонялись от немцев и кормили вшей, сами же оставались без кормежки.
Далее велено было занять позиции гусевцев-кавалеристов, у которых лошадей съели, а самих вывели через Мясной Бор. Командный пункт их полка расположился у реки Хвороза, а старые позиции, которые держали до того кавалеристы, за рекой Тосно, вправо от железной дороги, у деревни Верховье. В полку осталось несколько десятков человек. Время от времени присылали с дюжину-другую из расформированных тыловых частей, из нестроевиков второй категории, как правило, пожилых бойцов. Толку от них было мало, но рапорты посылались исправно: полк укреплен живой силой.
Надо было показать оккупантам, что мы еще вояки хоть куда и даже наступать способны. Поэтому приказа перейти к обороне 382-я дивизия, равно как и другие части 2-й ударной, не получала. Минометов уже не было, патроны выдавались поштучно, орудия стояли без снарядов. Те, кто прибывал из тыловых подразделений, пока не обессилели, таскали снаряды и патроны в цинках на себе со станций Радофинниково и Дубцы. У артиллеристов, правда, остались три лошади, но их сразу употребили в пищу. Потом стали собирать выброшенные поначалу потроха, ноги, кожу, кости… Порою давали граммы сухарей, доставленных на самолете. В болотистом лесу прокормиться трудно, это не тайга, да и скудное волховское зверье война распугала, зелень пока не появилась.
Лопаток окапываться ни у кого не было, да и рыть землю бессмысленно, потому как сразу выступала вода. Нагребали вокруг себя прошлогодних листьев, зарывались в них, лежали не шелохнувшись, ибо немец засечет и отправит на тот свет. Только шаришь осторожно вокруг. Что рука твоя ухватит, то, значит, и жуй помаленьку, авось окажется питательным.
Появились случаи самоуничтожения. Сначала одиночные самоубийства, потом сразу трое покончили с собой, из них два командира.
Комиссар Ковзун оповестил: всем, кто может ходить, собраться на командном пункте.
— Недопустимые ЧП, товарищи командиры, — сказал Ковзун. — Позор нашему полку… Надо воевать, а бойцы стреляются. Проведите разъяснительную работу.
Командир первого батальона объяснил: те, кто на это пошел, так отощали, что не могли с земли подняться, повернуться даже.
И Никонов голос подал:
— А ежели совсем дошел, идти не могу, как быть? Не сдаваться же немцам!
Комиссар Ковзун лейтенанту не ответил, с тем и отпустил всех.
Пустели боевые точки. Людей становилось меньше, а пополнения больше не прибывало. Решили организовать сменные дежурства на переднем крае. Никонов с лейтенантом Федей Голынским попеременно туда ходили. Берут двух бойцов, ручной пулемет и кочуют от одной точки к другой. Доберутся, постреляют — и к следующему месту. Оттуда тоже устраивают пальбу, создают впечатление, будто по всей линии сидят красноармейцы, а их и на сотню метров не наберется даже по одному.
Противник, конечно, проведал об этом и учинил каверзу.
А за два дня до того прибыл в полк новый помощник начальника штаба — ПНШ сокращенно. Как выяснилось в тот же вечер, вредный такой мужик. Смеркалось, тишина установилась вдруг, бывают на фронте и такие минуты. Тут он для проверки позвонил на точку правого фланга, где дежурил Гончарук, связист из Ивановой роты. Чем-то ответ его ПНШ не показался, не уставной вроде ответ.
— Никонов, — приказывает ротному, — немедленно смени Гончарука! Он, такой-сякой, разговаривать со старшими не умеет… Снять его с дежурства!
Иван с Гончаруком с первых дней воевал, боец хоть куда, обстрелянный до невозможности, лучшего не сыскать. А помначштаба придира тыловая, необстрелянная. Хотел Иван начальнику штаба вякнуть, но старого перевели от них, а нового не прислали. Никонов к командиру полка, тот ротного не поддержал.
— Выполняй указание!
Запасных красноармейцев у Никонова не было, надо кого-то снимать с другого поста и гнать в ночь по болоту за пять километров.
Но делать нечего, снял с точки двух добрых вояк, отрядил их сменить Гончарука. А через полчаса возникла в той стороне стрельба. Завязался бой, немцы поднаперли, атаковали к ночи, чего за ними прежде не водилось. Гончарук по телефону передал: «Немцы лезут со всех сторон! Отстреливаюсь!» Иван слышал в трубке, как частят автоматы. Потом невежливый Гончарук, который помначштаба не потрафил, вдруг крикнул: «Патроны кончились!.. Погибаю, товарищ командир!»
Стрельба прекратилась. Никонов тяжело вздохнул и сообщил в штаб, что снимать с дежурства некого, так как красноармеец Гончарук героически погиб в бою за Родину.
Под утро вызвал Никонова комполка и говорит:
— Ты у нас, ротный, человек бывалый, даю тебе особое задание. Собери своих бойцов да возьми еще больных из санчасти, отправишься с ними на край болота. Туда ушла дивизионная разведка, будешь действовать вместе с ней.
— А больные мне на кой ферт? — спросил Никонов.
— Для численности, — ответил командир полка. — Ежели что, голосом тебе помогут, «ура» там покричат или немцев на себя отвлекут. Изобразят, одним словом, живую силу.
Подкрепили Ивана еще лейтенантом Киселем из новеньких, из своих он взял двоих да четырех больных из санчасти. Эти вообще были без винтовок, но куда денешься, если их в твою «живую силу» определили. Собрались вместе и пошли на край болота. Через какое-то время стало рассветать, и тогда рассмотрели: человек движется навстречу. Остановились, вгляделись, вроде наш. И незнакомец встал, потом опять двинулся. Тут и увидели, что это их Петряков, один, без Самарина.
— Фашистов там, товарищ командир, — сообщил Петряков, — видимо-невидимо! И вооружены до зубов, автоматчики все. Мы с Самариным в плен к ним попали. Вышли когда Гончарука менять, стрельба началась. Ну, подумали, на переднем крае это обычное дело, не придали значения. Прошли болото, приближаемся к позициям, смотрим: кто-то сучья собирает. Самарин и говорит: «Вам что — дня не хватило? Ночью заготовку дров устроили…» Темно ведь, не видно, кто тут, да и наша ведь сторона. А эти молча подходят, хвать нас — и в дамки. Я скинул карабин с плеча, немец за него схватился, я ему в пах ногой — и бежать. Стали стрелять в спину, никто в меня не попал. А Самарина сразу несколько человек схватили, вырваться ему не удалось. Не ходите туда, товарищ командир!
— Ты, Петряков, отправляйся в штаб и доложи обо всем командиру полка, — распорядился Никонов. — А нам надо выполнять приказ.
Из болота они вышли как раз туда, где должна находиться дивизионная разведка, но здесь и духа ее не было. У Никонова была с собой телефонная трубка, он включился в линию, протянутую здесь, и сообщил обо всем командиру полка, затем бойцов продуманно рассредоточил. Тарасова посадил справа у березы, безоружных бойцов положил у поваленной ели, а сам с Шишкиным разместился у провода. А чтоб немцы не подслушали, перерезал провод.
Вдруг видит Иван — провод пополз. Значит, немцы их засекли, а теперь вытягивали часть провода, чтобы точно определить расстояние до них.
Тут Тарасов ему замахал: сюда, мол, товарищ командир… Подобрался Никонов к нему, тот сообщает: немцы идут, целая колонна. Присмотрелся Иван — действительно, прямо на них движутся. Что делать? Гансы, не дойдя метров двадцати, сворачивают налево. Несут на себе пулеметы, минометы, коробки-чемоданы с патронами.
Не стерпел такого нахальства Никонов, поднял автомат и слева направо выпустил целый диск. А когда кончились патроны, подал команду: «Бойцы! Все за мной в болото! И ложись между кочками. Там и замри».
Лишь залегли, немцы открыли такой огонь из пулеметов и автоматов, что срезали на краю болота мелкие березки и сосенки. Но в само болото войти не рискнули. Зато сразу же изменили направление движения — напугал их Никонов. Все были целы, только лейтенанта Киселя среди них не оказалось. Иван вывел людей из болота, пошел с ними вслед за первой группой немцев, потом взял вправо и вышел на лежневку.
— Докладываю обстановку, — сказал Никонов командиру полка, подключившись к телефонной линии, ведущей на КП. — Разведки на месте не оказалось, а немцы проходят в наш тыл. Задержать их нам нечем, ни одного патрона… Что делать? Какие будут указания?
Ничего в ответ Иван не услышал, ни слова ему командир не сказал.
Сидит с бойцами на кочках кружком и думает Никонов, какое ему принять решение.
— Вода булькает, — сказал один из красноармейцев.
— Наверно, немцы идут, — добавил второй.
— Какой черт потащит гансов в болото, — возразил Никонов. Глянул в ту сторону. Батюшки! И верно, они… Идут прямо на них цепью. А им стрелять нечем.
— Быстро встали! И за мной! — скомандовал ротный и повел бойцов в ту сторону, куда ушла первая группа противника.
Иван прикинул, что эти новые немцы могут принять их за своих. Так оно и случилось. Ни разу по ним не выстрелили.
Прошли немного и вдруг слышат родные голоса: «Стой! Кто идет?» Это свои, конечно. Остатки батальона, отступавшего с позиций, было их семнадцать человек с лейтенантом во главе.
— Патроны есть? — спросил Никонов. — Поделитесь с нами. Патроны у них случились, дали разжиться огневым припасом.
— Сейчас гансы здесь будут, — сообщил Иван лейтенанту. — Одна группа уже прошла мимо вас. Давай пройдем метров пятьдесят отсюда, есть тут кружевина чистого болота, топь безвылазная… Там немчуру и встретим.
— Никуда не пойду, — ответил лейтенант. — Мне приказа не было.
Никонову лейтенант не подчиненный, заставить нельзя. Иван плюнул, забрал своих бойцов и сел в засаду, где посчитал удобнее всего.
Но фашисты, словно почуяв засаду, отвернули в сторону.
Добрался Иван до телефонного провода, сообщил командиру полка новую обстановку.
— Забери тех бойцов с лейтенантом и двигайся в сторону наших позиций…
А лейтенант снова отказывается сниматься. Второй раз звонит Никонов командиру, просит лейтенанта к трубке, но тот и слышать ничего не хочет.
— Передай этому гусю мой приказ: переходить в твое распоряжение. А тебе разрешаю расстрелять его на месте, если не подчинится.
— Приказано тебя расстрелять, — спокойно сообщил Никонов упрямцу, — если не перестанешь валять дурака. Собирай команду и пошли.
Двинулись к старым позициям, где ночью Гончарук оборонялся. На тропе немцы шалаши успели понастроить, но самих не было видно. Когда вышли из болота, на подходе к позициям натолкнулись на кучку обгорелой одежды. Узнали: Самарина то было обмундирование.
— А где же он сам? — спросил кто-то.
— Переоделся, наверно, и с ними ушел, — предположил лейтенант.
— Ерунда, — отозвался Иван. — Никогда этому не поверю… Надо искать.
А вот и боевая точка Гончарука. И сам он здесь находился, бедняга. Его, Василия Ивановича, железнодорожника из сибирского города Канска, сразу опознали, хотя враги стреляли ему, уже мертвому, в лицо.
Вокруг лежало семь вражеских трупов.
Красноармейцы, командиры, комиссары, политруки 2-й ударной, 52-й и 59-й армий.
Победоносное наступление германских войск привело к окончательному окружению. Захватом последней дороги вы отрезаны от ваших баз.
Ваше положение безнадежное. Снабжение продовольствием ухудшается изо дня в день. Голодные и плохо обутые, ожидает вас в болотах неминуемая гибель.
Бессмысленно для прорыва дальше вести контратаки против германских войск. Сильные германские войсковые части с многочисленной артиллерией предотвратят каждую вашу попытку прорваться из окружения.
Не только на Волховском фронте, а также на других участках фронта Красная Армия терпит неудачи и подвергнута уничтожению.
Известно ли вам, что наступление маршала Тимошенко на Южном фронте под Харьковом провалилось, большинство его дивизий были окружены, уничтожены и взяты в плен.
Прекращайте бессмысленное кровопролитие. Бросайте оружие и переходите к нам. Только этим вы сможете избежать неминуемой гибели.
Перебежчики-красноармейцы и командиры без различия воинского звания, комиссары и политруки — вам обеспечена жизнь, хорошее обращение, вы получите хорошую квартиру, и мы вас вдоволь накормим и дадим работу. Распространение ложных сведений, что якобы германские войска расстреливают пленных и перебежчиков, является со стороны вашей пропаганды большой подлостью.
Вы можете переходить и без пропуска и с вами будут обращаться как с перебежчиками. Предъявитель сего, не желая бессмысленного кровопролития за интересы жидов, оставляет побежденную Красную Армию и переходит на сторону Германских Вооруженных Сил. Он может перейти и без этого пропуска, крича при подходе к немецким линиям: «Штыки в землю!» Немецкие офицеры и солдаты окажут перешедшему хороший прием, накормят его и устроят на работу.
Пропуск действителен для солдат, офицеров и командиров, а также и для комиссаров и политруков.
40
Руди Пикерт стал ефрейтором. Это первое для себя звание он получил после отъезда с передовой писателя, при его активном содействии. Вообще-то Ширрваген просил у комбата Кайзера для Руди нашивки фельдфебеля, но командир роты, этот чертов пруссак, на вопрос командира батальона, каковы у него, Германа Титца, соображения, заявил, что Пикерт и в нынешнем его качестве чересчур умен для рядового солдата вермахта, а в звании фельдфебеля станет просто невыносимо умным.Саксонец подробностей этих не знал, а к новому званию отнесся иронически, хотя и не поскупился на очередную выпивку для товарищей. Подвыпивший Вендель порывался облобызать Пикерта и твердил, что при такой светлой голове, как у Руди, других званий саксонцу не потребуется, ибо не кто иной, как их любимый фюрер, был только ефрейтором, а стал командовать лучшими генералами рейха.
Это случилось незадолго до того, как группа генерала Венделя, однофамильца фельдфебеля, мощным ударом от Чудова и Спасской Полисти вышла передовыми частями на коммуникации 2-й ударной. Батальон Гельмута Кайзера и входившая в него рота пруссака Титца принимали активное участие в решительных боевых действиях против изможденных голодом, беспрерывными бомбежками и артобстрелами иванов. Когда ловушка у Мясного Бора захлопнулась, русские принялись прорываться изнутри, и ландзеров порою охватывал ужас от той неукротимой ярости, с которой атаковали их позиции одичавшие на вид, одетые в зимнее обмундирование красноармейцы.
В июне пришла небывало жаркая для этих мест погода, в болотах проклюнулись мириады личинок, и в воздухе появились несметные полчища комаров. Спасения от них не было нигде. Утешало разве что осознание непреложного факта: комары в равной степени едят и солдат противника. Правда, Вендель полушутливо, полусерьезно ворчал о том, что комары есть дьявольское оружие Сталина, которое русский фюрер приберегал именно для такого случая. После ожесточенных боев в междуречье Глушицы и Полисти батальон майора Кайзера отвели на кратковременный отдых и пополнили новыми ландзерами вместо выбывших из строя.
Гельмут Кайзер получил задание искать слабые стыки между обессиленными русскими дивизиями, проникать в их глубокий тыл, а там изнутри наносить удары по штабам, сея панику и страх среди окруженцев, деморализуя красноармейцев, сбивая с толку командиров противника.
Первая же попытка проникнуть незамеченными в тыл противника через его весьма разреженные позиции оказалась для роты неудачной. Возьми они правее или левее, все бы обошлось. Но боевому охранению, высланному командиром вперед, «повезло»: наткнулись на красноармейца, дежурившего на огневой точке. Он открыл яростный огонь, и хотя никто не пришел ему на помощь, положил семерых солдат.
Остервеневшие ландзеры добили его, даже не допросив, чем вызвали гнев и неподдельное возмущение обер-лейтенанта Германа Титца. Он успокоился только после того, как ему сообщили о захвате в плен второго красноармейца. Но этот был нем как рыба. Напрасно ротный спрашивал его о расположении позиций, где находится штаб, по какой дороге снабжают боеприпасами и продуктами, где установлена их секретная артиллерия — «катюши». Русский молчал. Распалив на костре шомпол от карабина, обер-фельдфебель Вендель прикладывал красный прут к спине и плечам обнаженного по пояс врага, но и слова из него вытянуть не смог.
— Разрешите мне его по-другому испытать, господин обер-лейтенант? — обратился к Титцу ефрейтор Оберман.
Недавний еще новичок, он быстро освоился в роте и метил уже в унтер-офицеры.
Ротный махнул Венделю: пусть, дескать, попробует. Тогда Оберман отхватил ножом кусок хлеба и стал намазывать его свиной тушенкой, проделывая это на глазах у русского. Мужественно терпевший раскаленный шомпол, пленный отвел глаза. Вендель ударил его по щеке: он понял, что задумал сметливый ефрейтор. Затем Оберман стал вертеть куском хлеба с тушенкой перед лицом красноармейца, визгливо повторяя: «Ессен! Ессен!» Он старался, чтобы запах еды проник в ноздри пленного. Глаза русского расширились, он замычал и, до того бесстрастный, в одно из мгновений, когда Гейнц пронес кусок у него перед носом, рефлекторно повел головою вслед.
— Жри, жри, Иван! — закричал ефрейтор. — Вот посмотри, как это надо делать!
Он приблизился к русскому, широко раскрыл рот и стал кусать хлеб с тушенкой, давясь и проглатывая, почти не жуя, кривляясь, корча забавные рожи. На глазах у русского выступили слезы.
Ландзеры расхохотались, и даже надменный Титц ухмыльнулся. И тут Руди Пикерт выстрелил пленному в живот. Он бы мог просто застрелить его, но тогда поступку его не было бы объяснений и, следовательно, прощения. Руди Пикерт допускал, что по суровым законам войны можно использовать раскаленные шомпола, хотя сам бы не стал этим заниматься. Ефрейтор понимал: его роте нужны сведения о русских. Чем больше они их получат, тем больший урон нанесут врагу, тем меньшее число его товарищей погибнет. Все это старо как мир. И Пикерту было понятно, что если даже этот иван нарушит присягу и выдаст секреты русских, то по приказу ротного командира его все равно пристрелит тот же Вендель или ефрейтор Оберман. Могут и ему, Руди Пикерту, будущему пастору, ловцу человеков, поручить это незначительное, такое обычное во время рейда по тылам дело. Все это так, но фокусов Гейнца с куском хлеба Пикерт перенести не мог. И в живот он стрелял по двум соображениям: хотел обезопасить себя, сейчас он вывернется из создавшейся ситуации, и давал этому славянину шанс. Руди интуитивно ощущал, что после его выстрела добивать пленного не станут, интерес к нему сразу исчезнет и переключится на него, Пикерта. Нисколько не удивляясь тому, что в состоянии действовать так обдуманно и расчетливо, хотя соображение, которое Руди сейчас реализовал, возникло и оформилось в его сознании за несколько секунд, ефрейтор Пикерт поднял автомат и выпустил русскому пулю в живот. «Она совсем небольшая, парень, — внутренне усмехнувшись, сказал Руди пленному ивану. — И если тебя подберут скоро, полевые врачи в два счета ее достанут».
Ошеломленные ландзеры воззрились на товарища, и Пикерт заговорил первым.
— Прошу меня извинить, господин обер-лейтенант. Не сдержался! Виноват! Не мог смотреть, как ефрейтор Оберман угощает русскую свинью немецким хлебом и салом… Их надо кормить только свинцом, господин обер-лейтенант! Виноват! Не сдержался! Убей русского — так требует фюрер… Кормить свинцом!
Он еще выкрикнул нечто бессмысленное, завершил тираду словами «Хайль Гитлер!» и замолк.
Герман Титц медленно соображал. Идиот уничтожил штиммефанген, готового вот-вот заговорить, и подлежит суровому наказанию. С другой стороны, он поступил так из патриотического рвения. Черт бы их побрал, эти пропагандистские лозунги, они мешают грамотно воевать! И солдаты стояли рядом, слушали… Попробуй докажи потом, что он, командир роты, и в самом деле не собирался кормить русского хлебом с тушенкой.
— Я доложу о вашем поступке, Пикерт, командиру батальона, — нашелся Герман Титц. — Пусть он решает, как наказать вас за самоуправство. Вы помешали мне допросить пленного и превысили полномочия старшего солдата. Хотя я и понимаю ваш искренний порыв…
Он показал на тело рухнувшего у костра красноармейца.
— Оттащите его в кусты. Сюда могут прийти русские. Быстро всем собираться! Выступаем!
Когда Руди Пикерт тащил красноармейца в кусты, он понял, что тот жив. «Держись за последнюю возможность, — мысленно сказал он ему. — Если ты угоден богу, спасешься».
Когда он вернулся к сослуживцам, то увидел, как Вендель бросает в костер одежду пленного. Потом они, почти не таясь, шли низкорослым лесом, обходя болото по краю, и Пикерт, надсмехаясь над самим собой, думал, по какой статье занести его поступок. Руди не боялся никаких последствий для себя, ибо понимал, что сыграл единственно верно, и если его дело будут разбирать в партийной инстанции, то уполномоченный НСДАП непременно будет на стороне ефрейтора Пикерта. Может быть, проявившего фанатичную ненависть к большевистскому солдату, которая лишила командира роты «языка», и следует наказать за самоуправство, но чувство непримиримости к врагу, передаваясь другим, делает армию фюрера непобедимой.
«А перед богом? — подумал Пикерт. — Ему, который знает про тебя то, что тебе самому неизвестно, ты сможешь объяснить, почему ты стрелял в русского, желая таким жестоким способом спасти его от пыток? Ищешь спасения у всевышнего? Веришь, что он подсчитывает и оценивает твои поступки?»