Страница:
Руди давно уже не верил в бога и, скорее, по привычке, усвоенной вместе с материнским молоком, разговаривал с ним. Дотошно познавший суть и историю христианства, попутно усвоивший учения десятков философов мира от Демокрита и Эпикура с Диогеном Синопским до Огюста Канта с Фридрихом Ницше и Шпенглером, он свел всю сумму собственных знаний к тому, что Бог, которому стоит поклоняться, заключен в его, Рудольфа, душе и нигде более. А раз так, то надо больше слушать ее, собственную душу, а не священников в казенных храмах. Она же и подсказала ему такой шаг.
Не стал Пикерт и законченным солипсистом, замкнувшим Вселенную на самого себя. Он поместил в собственную душу этический центр мироздания, и все, что вокруг него происходило, получало оценку с позиций этого никому неизвестного божества. Именно повинуясь его призыву, Руди Пикерт увидел в кривляньях жующего хлеб с тушенкой Обермана нечто такое, что требовало немедленного поступка. Он совершил его и теперь был доволен тем согласием, которое наступило между ним и тем, кто был и его вторым «я», и богом одновременно. Саксонец понимал, что как христианин он совершает великий грех, отступаясь от веры в того, кто стал, вознесясь на небо, сыном божьим. Как гражданин рейха, Пикерт вообще оказывался преступником, поскольку подчинялся в деяниях, позволял оценивать их вовсе не фюреру и тем своим командирам, которых на это уполномочил вождь германского народа, а некому подозрительному началу, возникшему в душе солдата.
Недоучившийся йенский богослов позволял себе в последние недели и большую крамолу. Он размышлял о вине и ответственности каждого, кто участвует в войне. Пикерт задумывался о том счете, который предъявит история ему и его товарищам, а также русским. Почему они фанатично продолжают драться вопреки всяким правилам, которые требуют от них, лишенных средств к существованию и продолжению боя, сдаваться на милость победителей? Теолог считал, что русские совершают грех по отношению к собственному народу, тратя без остатка силы и безвестно, а главное, бесцельно погибая в этих кромешных болотах, кишащих зловонными миазмами и комарами. Насколько он мог судить, пусть и с солдатской колокольни русская армия обречена, и чем дальше она сопротивлялась, тем больше таяла, стиралась численно, физически исчезала.
Война так или иначе, но закончится, и тогда вот эти moorsoldaten — болотные солдаты — понадобятся русскому народу живыми, чтобы продолжить род человеческий на Земле. Руди и прежде скептически относился к расовой теории, разговорам об исключительности немцев. И хотя сомнений на этот счет не выражал вслух, понимал, как христианин и попросту умный человек, что задача ликвидации славянских народов невыполнима и попросту безнравственна, призывы к этому не более чем пропагандистское обеспечение общих мероприятий по подъему воинского духа. А коли так, то после войны, когда бы ни закончилась она, будут по-прежнему существовать немецкий и русский народы, и чем дальше движется человечество к накоплению собственных возможностей, тем все меньше у него альтернатив мирному сосуществованию наций.
Он достаточно хорошо знал историю, чтобы проводить аналогии и параллели, и сейчас раздражался от бессмысленного упорства русских, не желающих сохранить себя для будущего.
Побывав уже у них в плену, Руди Пикерт безо всякого страха думал о той загадочной Сибири, в которой мог оказаться, и эта возможность казалась ему естественной. Это вовсе не означало, что он готов сдаться в плен. Руди был настоящим солдатом и дрался бы до последнего патрона. Но и последний выпустил бы по врагу, в этом его долг солдата. Тех же русских, которые предпочитали застрелиться, лишь бы не сдаваться в плен, он считал ответственными перед их народом, который они осиротили, исключив себя из его общности.
О личной вине перед русскими Пикерт не думал, полагая, что ее не существует. Он участвовал в бойне, затеянной двумя титанами или пигмеями, это на чей вкус, которым верили их народы и позволяли делать над собой все, что им заблагорассудится. Поскольку фюрер олицетворял собой в сознании Германию, с известными оговорками, конечно, то Руди и воевал за отечество и делал это добросовестно, профессионально.
Но кривлянья Обермана с куском хлеба и тушенкой в наборе нравственных ценностей йенского студента не значились.
…По цепи пришла из головы колонны команда подтянуться. Рота огибала край болота, забирая вправо. «И грешники могут надеяться на спасение, если они вернут и оставят дело рук своих, — вспомнил Руди Пикерт пророчество Книги Еноха. — Чести не будет им от имени владыки духов, но его именем они спасутся, и владыка духов помилует их, ибо велика его милость».
Под тяжестью набитого патронами и другим припасом рюкзака он пошатнулся, ступил в сторону, задел ногой за кочку и споткнулся. «Спасутся именем его… Интересно, как звали того пленного? Если он выживет, то в день, о котором говорит Енох, ему ничего не грозит. А вот Гитлеру и Сталину, как и другим сильным мира сего, несдобровать. Ибо сказано: „В те дни цари земные, правители земли падут на свои лица из-за деяний своих рук, ибо в день своего ужаса и своего горя они не спасут свои души. И я отдам их в руки моего избранника; как лед, в огне они сгорят перед лицом святых; как прах, в водах они потонут перед святыми, и остаток не найдется от них. Да будет так…“
Он успел еще подумать, что слова из Библии, которые мысленно произнес, похожи на заклинания, призывающие кару на головы тех, кто его и товарищей определил в болотные солдаты.
Еще два-три десятка шагов, и чавкающую тишину прорезала длинная очередь. Неизвестный стрелок бил по их колонне со стороны болота из русского автомата. «Не поторопился ли я с Енохом?» — подумал Руди Пикерт и упал в грязь, растоптанную сапогами ландзеров.
Приказ войскам Волховского фронта.
12 июня 1942 года. Действующая армия.
От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю:
Орденом Красного Знамени
1. Старшего политрука Сотника Петра Ивановича.
Командующий войсками фронта Герой Советского Союза генерал армии К. МЕРЕЦКОВ
Член Военного совета армейский комиссар 1 ранга А. ЗАПОРОЖЕЦ
Начальник штаба фронта генерал-майор Г. СТЕЛЬМАХ
Обе армии в два часа ночи следующего дня, 10 июня, начали наступление. Предпринятое давление на немецкие войска, которые вошли в Долину Смерти и спешным порядком принялись укреплять захваченные позиции, оказалось бесполезным. Поддерживаемые авиацией пришельцы успешно отбивали атаки частей 59-й и 52-й армий.
— Давай, Кирилл Афанасьевич, снова перетряхнем наши резервы, — предложил командующему фронтом Василевский. Он прибыл с ним вместе в Малую Вишеру представителем Ставки.
— Перетряхивать нечего, — развел руками Мерецков. — То, что я наскреб весною, Хозин передал Ставке.
Он хотел съязвить по поводу того, что незадачливый Михаил Семенович, которого Сталин отправил вместо него на 33-ю армию, любил вождь подобные рокировки кадров, что Хозин собирался воевать без резервов. Но какой толк сотрясать воздух: теперь он сам командует фронтом и вызволять 2-ю ударную — дело его долга и совести, конечно.
Яковлеву передали они с Василевским 165-ю стрелковую дивизию, только что прибывшую из зауральского города Кургана, где она формировалась. Передана была в распоряжение командарма-52 и 7-я бригада танкистов-гвардейцев. И еще два полка спешенных кавалеристов, тех, что в мае вышли из мешка.
Коровникову добавили 2-ю стрелковую дивизию и три отдельных батальона. На подходе к позициям армии находилась и 29-я танковая бригада.
Вот эта последняя и была серьезной силой, не в пример пехоте. Те стрелки, что здесь воевали, утратили боевой пыл из-за элементарной усталости, а попросту говоря, выдохлись. Новые бойцы, вроде курганцев, были еще сырыми, в такой местности не воевали, они в большей части вообще пороха не нюхали и годились разве что на «пушечное мясо». Или, как принято было говорить, для численности живой силы, для количества, одним словом.
С одной стороны, необходимо было тщательно подготовить сходящиеся удары с востока и запада, и прежде всего дождаться, когда приданные части как следует развернутся и займут исходное положение. С другой, нельзя было тянуть время, ждать, когда немцы закрепятся в горловине.
Едва танкисты из 7-й бригады стали прибывать в район утраченного коридора, Мерецков приказал нанести удар вдоль южной стороны дороги Мясной Бор — Новая Кересть.
— Но у меня только одна рота, — возразил комбриг. — Остальные на марше, товарищ командующий.
— Давай! — махнул Кирилл Афанасьевич. — Там тебя горемычные братья из Второй ударной ждут…
Комбриг хотел уговорить его дождаться большего количества пехоты, но понял, что с комфронта сейчас не поспоришь. Надраенный Сталиным, Мерецков стремился любой ценой добиться хоть небольшого успеха.
Командир танкистов отрядил пять тридцатьчетверок, остальные машины только подходили, и бросил их в указанном генералом армии направлении. Ребята в гвардейской бригаде лихие, рванулись через укрепления и вышли на берег реки Полнеть. Но пехота замешкалась, вслед за танками не пошла. Гвардейцы покрутились-покрутились у Полисти, более суток вели они бой без поддержки родимой матушки-пехоты, расстреляли боеприпасы и благоразумно возвратились.
На Коровникова командующий фронтом особенно давил. Иван Терентьевич и сам вину ощущал: ведь именно его части пропустили фашистов в Долину Смерти. И Коровников, не дожидаясь общего
наступления, 16 июня отправил в бой только-только подошедшие пять танков 29-й бригады, придав им стрелковый батальон.
Считая себя большим знатоком по броневой части, в 1937 году закончил бронетанковую академию, Коровников распорядился посадить на машины саперов.
— Ежели застрянете, — напутствовал командарм танкистов, — ребята с брони соскочат, гать вам или лежневку соорудят. Дальше двинете по болоту. Рванете на помощь Второй ударной…
Танки рвали довольно успешно, но пехота из 24-й бригады отстала, а противник открыл такой плотный огонь из автоматов и минометов, что саперов с брони в момент как ветром сдуло. Тем, кто за танками и залег, гансы голов поднять не давали. Атака захлебнулась.
На следующий день подошли новые машины, и Мерецков бросил в Долину Смерти еще четырнадцать танков, придав им бойцов из 374-й стрелковой дивизии. Но красноармейцы-сибиряки полковника Витошкина не смогли пробиться сквозь сплошной огонь. Они отстали от танков, которые из-за отсутствия у противника в коридоре истребительной артиллерии успешно преодолевали заграждения и ушли вперед. Но без сопровождающей пехоты танкисты овладеть положением в горловине, закрепиться там не смогли и повернули назад.
Генерал Коровников растерялся. На него воздействовал Мерецков, обосновавшийся на КП армии, не добавляло покоя и присутствие Василевского, имевшего неограниченные полномочия от Верховного. Иван Терентьевич посылал в бой все новые и новые подразделения, которые несли серьезные потери, но дело не поправлялось. Тем не менее, борьба за коммуникации 2-й ударной не прекращалась ни днем, ни ночью, благо темнота в это время года здесь не наступала.
«За дело надо приниматься», — подумал Иван и велел приданному теперь ему лейтенанту занять оборону левее от того места, где погиб Гончарук. Своих бойцов он расположил правее, а дальше никого уже не было, фланг его оставался голым.
Тут подошел к Никонову красноармеец из примкнувших и говорит: «А там ваш боец лежит, товарищ командир». «Все мои со мной, — ответил Иван, — вот они рядом, оборудуют точки». «Да нет, — настаивает красноармеец, — ваш он, в кустах лежит, полураздетый. Кинулся туда ротный, а там пропавший Самарин. Все тело в рубцах от раскаленного шомпола. На животе дырку обнаружили, стреляли почти в упор, вокруг раны кружочек запекшейся крови. Ощупал Иван беднягу Самарина, убедился в том, что тот не только жив, но и в сознании, губами шевелит.
— Терпи, брат, — сказал ему Никонов, — скоро тебя в медсанбат доставим, там операцию сделают.
— Железом жгли, — прошептал Самарин. — Но я ничего, командир, не сказал им. Только вот Петряков меня бросил…
— Здесь он, Петряков! И не бросил тебя, а едва из плена убег… Это вот тебе, Самарин, не повезло. Да теперь ладно образовалось, теперь в обиду не дадим, у своих ты, Самарин.
Славный он был товарищ, председателем старательской артели работал, опытный сибиряк. Подвижный, поворотливый, надежный человек по военной работе. Никонов часто его брал с собой на сложные задания.
Только чего вздыхать над пострадавшим? То, что он жив еще, побывав у немцев в лапах, чудо. Но Иван хорошо знал, какое короткое время длится чудо на войне. Сразу связался с командиром полка, рассказал о геройстве Анатолия. Красуляк говорит: «Несите Самарина в нашу санчасть. Так что двигайте сюда».
Легко сказать «двигайте», когда бойцы двое суток не спали, не ели и не пили, все время на ходу. А Самарина надо нести пять километров по болотистым кочкам. Выделил на это дело двоих. Поворчали красноармейцы под нос, больше, конечно, для облегчения духа, и понесли товарища в санчасть.
Никонов же двинулся к ручью, захотелось попить. Подошел к воде и увидел на кромке берега комочки икры. «Наверно, щуку удалось поймать счастливчикам», — подумал Никонов, хотя и знал, что в таких лесных ручьях щуки не водятся. Икру он, конечно, съел и пошел назад. Навстречу ему — старшина Григорьев. «Лягушку мы поймали, товарищ командир, — доложил Иван Николаевич, — уже сварили, давайте откушаем». Старшина показал котелок, в котором плавала лягушка, а рядом с нею блестки жира.
«Ишь ты, — удивился Иван. — Вот не знал, что лягушки бывают такими упитанными». Вслух он сказал:
— Так это вы икру в ручей бросили?
— Мы, — ответил Григорьев.
— Напрасно… Это ведь тоже пища. Я ее и съел.
— На здоровье, — просто сказал Григорьев.
Лягушку разделили на пятерых, потом пили из котелка бульон. Отдыхали прямо на земле, от комаров спасенья не было, тучами вились, и что только вкусного они в них, почитавших лягушку за великое счастье, находили… Сами бойцы несколько притерпелись и к голоду, и к комарам. Они и к смерти притерпелись, если к ней вообще можно привыкнуть. На позиции ни землянок, ни шалашей настроено не было. Все лежали на земле и ждали приказа или немцев. Последних надо было уничтожать тем жалким количеством патронов, что у них осталось, а приказы… Они могли быть всякими, не отличались лишь одним: их надо было исполнять.
Вскоре пришел к Ивану посыльный, говорит, что новый помначштаба, тот, который покойного Гончарука намеревался снять с дежурства, хочет пройти на ближнюю, с километр до нее, точку.
— Сходи с ним, Иван Николаевич, — скорее попросил, чем приказал Иван старшине.
Только они отошли, начался артобстрел. Григорьев воякой был опытным, сразу залег, мгновенно выбрав менее опасное место. А штабист засуетился, стал перебегать с места на место и получил осколок. Пришлось Григорьеву тащить его на себе в санчасть.
Тут и Никонова вызвали на КП.
— Собирай, Никонов, тех, кто возле тебя расположился, в одну кучу, — сказал ему командир полка. — Будем отходить, а ты прикроешь. Двигаться тебе, Никонов, позади остальных. Приказ ясен?
Иван увидел яму под елью, в нее складывали штабное имущество, бумаги разные, документы, рацию полковую, пишущую машинку, противотанковое ружье без патронов и другой сохранившийся в полковом хозяйстве скарб. Когда яму зарыли, Иван спросил о состоянии Самарина и помначштаба.
— Скончались они.
Тут появился лейтенант Кисель, который прошлой ночью сбежал из никоновской группы и ночевал где-то под валежиной.
— Чего с ним делать? — спросил Никонов у командира полка.
— Хрен с ним, — махнул тот. — Пусть выходит с нами. А там, живы будем, разберемся.
Из дивизии появился представитель, старший лейтенант, сообщил, что немцы, пройдя с тыла, атакуют штаб, он, дескать, поведет остатки полка обходными путями. Пришли к штабу дивизии уже утром, часов в девять-десять. Бой там все продолжался, и Никонов получил задачу поддержать обороняющихся штабистов. В подробности происходящего он, разумеется, не вникал. Откуда Никонову было знать, что, когда штаб 382-й дивизии перешел на новый КП у реки Тигода, командир полка, в котором служил Иван, майор Красуляк, стал выводить подразделение из боя. Но сделать это незаметно не сумел. Противник, смекнув о действиях русских, силами двух батальонов пехоты с танками и легкой артиллерии обошел их фланг. Это и были те группы, с которыми ночью столкнулся Иван. Они прорвались к Тигоде и напали на штаб дивизии.
Красуляк, не сумев правильно оценить ситуацию, продолжал отводить 1267-и полк. Но комдив Карцев понял опасность сложившейся обстановки. С выходом пришельцев на берег Тигоды его полки оказались бы под двойным ударом: тех, кто прорвался в тыл, и тех, кто давил со стороны старого переднего края.
Тем временем немцы обстреляли КП дивизии из минометов и принялись с ходу атаковать его. Выход был один: собрать бойцов в единый кулак и наброситься на врага. Карцев надеялся, что немцы, ведущие бой в лесу, а воевать в лесных условиях им было не по нутру, не сообразят, что перед ними только штаб, а не стрелковая часть. Сначала штабисты ответили на огонь огнем, а затем сами пошли в атаку. Особо яростно дрались разведчики из специальной роты. Держались до тех пор, пока не стала подходить подмога, вызванная гонцами.
Подробностей этих Никонов не знал, откуда ему, кто станет вводить его в курс происходящего. Иван вел собственную малую войну, видел вокруг с колокольни ротного командира, попросту старался работать боевой урок смекалисто и добротно.
У него осталось с десяток бойцов, среди них надежный Шишкин и телефонист Поспеловский, старшина Григорьев, да еще Иванов помощник, лейтенант Голыкский.
Никонов с бойцами занял оборону между КП дивизии и группой гансов. Общий приказ — ни шагу назад и стоять, безусловно, насмерть. До начала атаки противника огонь по нему не открывать, патроны беречь. Группу Иван разделил на две части. Одна должна была совершить обход и ударить неприятелю во фланг, другая — угрожать левому флангу. А пока рассредоточиться и, осматриваясь, выдвинуться вперед.
По небольшому ручью прошли всего с полсотни шагов и увидели немцев. Сначала небольшая поляна у ручья, затем лес, а в нем засели эти самые пришмандовки, так покойный Гончарук солдат вермахта окрестил. Они ползали меж деревьями, меняли, так сказать, позиции. А Никонов подумал, что они в самом деле напоминают чудовищных насекомых. Его даже затошнило, но это скорее от голода, видно, случилось.
Красноармейцы ворчали:
— Бона их сколько, командир. Патронов на всех не хватит. Тут нам и могила общая светит…
Правое крыло группы растянулось, отстало, а левое зашло в лес. По нему-то и открыли огонь немцы.
Тут заговорила наша артиллерия и накрыла отклонившихся в горячке боя к немецкой стороне красноармейцев. Тем временем к ним в тыл зашли бойцы другого крыла, дружно ударили в штыки. Со спины стали на них никоновские ребята жать и вытеснили на позицию группы, попавшей под артобстрел. Получился слоеный пирог, о котором артиллеристам обеих сторон не было известно. И стало так получаться: русская артиллерия бьет по русским, думая, что лупит по врагу, а немцы стреляют по своим.
Никонов смотрел на это и тихо матерился. Связи у него с богами войны, чтоб поправить дело, не было никакой. Послал Иван бойца сообщить кому надо, но пока тот добирался, стрельба кончилась.
Остатки противника убрались из леса. Наступила тишина.
Разумеется, Гитлер отдавал должное незаурядному уму и сильному характеру Бисмарка, и его неприятие этого государственного мужа было скорее сугубо личное. В глубине души у фюрера сохранялось осознание собственного былого ничтожества, раболепное чувство к великолепному, породистому аристократу, обусловленное комплексом неполноценности. Этот последний хотя и упорно подавлялся Гитлером, до конца все-таки не исчезал.
Не по душе вождю были и повторявшиеся, как заклинание, предупреждения «железного канцлера» об опасности войны с Россией. Советы Бисмарка зиждились на скрупулезном анализе исторических связей Германии и России, знании материальных возможностей великой русской империи, природном политическом чутье, в котором Бисмарку не отказывали и его враги.
Уже начав боевые действия на Востоке, Гитлер не раз вспоминал Бисмарка, никогда не произнося его имени вслух. Оправдываясь перед самим собой, больше ему оправдываться было не перед кем, фюрер мысленно восклицал: «Хорошо было этому пруссаку полагаться на дружбу с Россией, когда ею правили русские Романовы, цари с большим количеством германской крови! И кронпринцу Вильгельму легко было расточать пиетет Александру Третьему, который был двоюродным внуком его собственного отца. А как мне, рядовому сыну немецкого народа, поднявшемуся на вершину власти благодаря исключительной природной воле, верить на слово азиату сомнительного происхождения, засевшему в Кремле? Именно моими руками пытался Сталин обеспечить себе мировое господство, и я был вынужден двинуть дивизии вермахта в Россию, чтобы не дать Сталину окрепнуть и свалить меня самого».
Тут Гитлер несколько лукавил перед собой. Он хорошо знал, что Сталин не готов к войне и не хочет ее. Пока не хочет… Но фюрера пугала непредсказуемость в поступках кремлевского диктатора. Гитлер поначалу посмеивался в кругу соратников, наблюдая, как Сталин умело копирует предпринимаемые им, Гитлером, акции в Германии. Но старательный копиист стал быстро опережать художника по изощренности и масштабам собственных действий.
Он, фюрер, 30 июня 1934 года устроил «ночь длинных ножей» и убрал самого опасного, пусть и преданного ему лично соперника, любимого партией и народом Эрнста Рема.
Уничтожив несколько десятков человек, Гитлер к репрессиям среди своих больше не возвращался.
А через пять месяцев был убит Киров, наиболее вероятный преемник Сталина. Казалось бы, с этой стороны его диктатуре ничего больше не угрожает. Но Сталин идет дальше: мученическую смерть соратника делает знаменем борьбы против всех инакомыслящих. Хотя многие из попавших в проскрибиционные списки НКВД и не предполагали мыслить иначе, нежели товарищ Сталин. Счет жертв пошел на сотни тысяч и миллионы, а день 1 декабря 1934-го растянулся на годы безудержного террора.
Это непонятное, не укладывающееся даже в безнравственный смысл законов банды, по которым жили и поступали Гитлер и его товарищи по нацистской партии, фанатичное стремление Сталина убивать своих больше, чем это диктуют интересы дела, всегда пугало Гитлера. Фюрер оставался верным изобретенной им и предложенной немецкому народу идеологии. Он ратовал за расширение жизненного пространства и воевал с соседями, захватившими исконно немецкие земли. Он объявил немца сверхчеловеком и дал ему почувствовать собственную силу и природную мощь, пробудил национальное самосознание.
Да, фюрер построил кацеты, в которых сидели и его соотечественники. Но во-первых, он научился этому у большевиков, имевших подобные учреждения уже полтора десятка лет, от знаменитых Соловков до истинно социалистического объекта — Беломорканала. Во-вторых, в концлагерях сидели либо уголовники, либо коммунисты, с которыми ему пришлось так долго бороться за власть. Что же касается евреев, то вождь относил их к смертельным врагам нации. Ведь и сейчас в основу пропагандистской работы в вермахте нацисты вкладывали тезис: мы пришли в Россию, чтобы помочь славянам освободиться от еврейской деспотии, именно евреи поработили русский народ в семнадцатом году. Чтобы не случилось подобного в рейхе, мы и проводим по отношению к евреям особую политику.
А вот немец, веривший фюреру, в лагерь не попадал. У Сталина же, на которого русские едва ли не молились, верноподданные в умопомрачающем количестве сидели за колючей проволокой, если не были расстреляны до того.
Не стал Пикерт и законченным солипсистом, замкнувшим Вселенную на самого себя. Он поместил в собственную душу этический центр мироздания, и все, что вокруг него происходило, получало оценку с позиций этого никому неизвестного божества. Именно повинуясь его призыву, Руди Пикерт увидел в кривляньях жующего хлеб с тушенкой Обермана нечто такое, что требовало немедленного поступка. Он совершил его и теперь был доволен тем согласием, которое наступило между ним и тем, кто был и его вторым «я», и богом одновременно. Саксонец понимал, что как христианин он совершает великий грех, отступаясь от веры в того, кто стал, вознесясь на небо, сыном божьим. Как гражданин рейха, Пикерт вообще оказывался преступником, поскольку подчинялся в деяниях, позволял оценивать их вовсе не фюреру и тем своим командирам, которых на это уполномочил вождь германского народа, а некому подозрительному началу, возникшему в душе солдата.
Недоучившийся йенский богослов позволял себе в последние недели и большую крамолу. Он размышлял о вине и ответственности каждого, кто участвует в войне. Пикерт задумывался о том счете, который предъявит история ему и его товарищам, а также русским. Почему они фанатично продолжают драться вопреки всяким правилам, которые требуют от них, лишенных средств к существованию и продолжению боя, сдаваться на милость победителей? Теолог считал, что русские совершают грех по отношению к собственному народу, тратя без остатка силы и безвестно, а главное, бесцельно погибая в этих кромешных болотах, кишащих зловонными миазмами и комарами. Насколько он мог судить, пусть и с солдатской колокольни русская армия обречена, и чем дальше она сопротивлялась, тем больше таяла, стиралась численно, физически исчезала.
Война так или иначе, но закончится, и тогда вот эти moorsoldaten — болотные солдаты — понадобятся русскому народу живыми, чтобы продолжить род человеческий на Земле. Руди и прежде скептически относился к расовой теории, разговорам об исключительности немцев. И хотя сомнений на этот счет не выражал вслух, понимал, как христианин и попросту умный человек, что задача ликвидации славянских народов невыполнима и попросту безнравственна, призывы к этому не более чем пропагандистское обеспечение общих мероприятий по подъему воинского духа. А коли так, то после войны, когда бы ни закончилась она, будут по-прежнему существовать немецкий и русский народы, и чем дальше движется человечество к накоплению собственных возможностей, тем все меньше у него альтернатив мирному сосуществованию наций.
Он достаточно хорошо знал историю, чтобы проводить аналогии и параллели, и сейчас раздражался от бессмысленного упорства русских, не желающих сохранить себя для будущего.
Побывав уже у них в плену, Руди Пикерт безо всякого страха думал о той загадочной Сибири, в которой мог оказаться, и эта возможность казалась ему естественной. Это вовсе не означало, что он готов сдаться в плен. Руди был настоящим солдатом и дрался бы до последнего патрона. Но и последний выпустил бы по врагу, в этом его долг солдата. Тех же русских, которые предпочитали застрелиться, лишь бы не сдаваться в плен, он считал ответственными перед их народом, который они осиротили, исключив себя из его общности.
О личной вине перед русскими Пикерт не думал, полагая, что ее не существует. Он участвовал в бойне, затеянной двумя титанами или пигмеями, это на чей вкус, которым верили их народы и позволяли делать над собой все, что им заблагорассудится. Поскольку фюрер олицетворял собой в сознании Германию, с известными оговорками, конечно, то Руди и воевал за отечество и делал это добросовестно, профессионально.
Но кривлянья Обермана с куском хлеба и тушенкой в наборе нравственных ценностей йенского студента не значились.
…По цепи пришла из головы колонны команда подтянуться. Рота огибала край болота, забирая вправо. «И грешники могут надеяться на спасение, если они вернут и оставят дело рук своих, — вспомнил Руди Пикерт пророчество Книги Еноха. — Чести не будет им от имени владыки духов, но его именем они спасутся, и владыка духов помилует их, ибо велика его милость».
Под тяжестью набитого патронами и другим припасом рюкзака он пошатнулся, ступил в сторону, задел ногой за кочку и споткнулся. «Спасутся именем его… Интересно, как звали того пленного? Если он выживет, то в день, о котором говорит Енох, ему ничего не грозит. А вот Гитлеру и Сталину, как и другим сильным мира сего, несдобровать. Ибо сказано: „В те дни цари земные, правители земли падут на свои лица из-за деяний своих рук, ибо в день своего ужаса и своего горя они не спасут свои души. И я отдам их в руки моего избранника; как лед, в огне они сгорят перед лицом святых; как прах, в водах они потонут перед святыми, и остаток не найдется от них. Да будет так…“
Он успел еще подумать, что слова из Библии, которые мысленно произнес, похожи на заклинания, призывающие кару на головы тех, кто его и товарищей определил в болотные солдаты.
Еще два-три десятка шагов, и чавкающую тишину прорезала длинная очередь. Неизвестный стрелок бил по их колонне со стороны болота из русского автомата. «Не поторопился ли я с Енохом?» — подумал Руди Пикерт и упал в грязь, растоптанную сапогами ландзеров.
Приказ войскам Волховского фронта.
12 июня 1942 года. Действующая армия.
От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю:
Орденом Красного Знамени
1. Старшего политрука Сотника Петра Ивановича.
Командующий войсками фронта Герой Советского Союза генерал армии К. МЕРЕЦКОВ
Член Военного совета армейский комиссар 1 ранга А. ЗАПОРОЖЕЦ
Начальник штаба фронта генерал-майор Г. СТЕЛЬМАХ
41
Едва Мерецков прибыл в Малую Вишеру, то немедленно принял дела от стушевавшегося генерала Хозина, недалекого и случайного, но зловещего фигуранта трагедии. Затем ознакомился с оперативной обстановкой и тут же отдал командармам Коровникову и Яковлеву категорический приказ — восстановить коридор у Мясного Бора.Обе армии в два часа ночи следующего дня, 10 июня, начали наступление. Предпринятое давление на немецкие войска, которые вошли в Долину Смерти и спешным порядком принялись укреплять захваченные позиции, оказалось бесполезным. Поддерживаемые авиацией пришельцы успешно отбивали атаки частей 59-й и 52-й армий.
— Давай, Кирилл Афанасьевич, снова перетряхнем наши резервы, — предложил командующему фронтом Василевский. Он прибыл с ним вместе в Малую Вишеру представителем Ставки.
— Перетряхивать нечего, — развел руками Мерецков. — То, что я наскреб весною, Хозин передал Ставке.
Он хотел съязвить по поводу того, что незадачливый Михаил Семенович, которого Сталин отправил вместо него на 33-ю армию, любил вождь подобные рокировки кадров, что Хозин собирался воевать без резервов. Но какой толк сотрясать воздух: теперь он сам командует фронтом и вызволять 2-ю ударную — дело его долга и совести, конечно.
Яковлеву передали они с Василевским 165-ю стрелковую дивизию, только что прибывшую из зауральского города Кургана, где она формировалась. Передана была в распоряжение командарма-52 и 7-я бригада танкистов-гвардейцев. И еще два полка спешенных кавалеристов, тех, что в мае вышли из мешка.
Коровникову добавили 2-ю стрелковую дивизию и три отдельных батальона. На подходе к позициям армии находилась и 29-я танковая бригада.
Вот эта последняя и была серьезной силой, не в пример пехоте. Те стрелки, что здесь воевали, утратили боевой пыл из-за элементарной усталости, а попросту говоря, выдохлись. Новые бойцы, вроде курганцев, были еще сырыми, в такой местности не воевали, они в большей части вообще пороха не нюхали и годились разве что на «пушечное мясо». Или, как принято было говорить, для численности живой силы, для количества, одним словом.
С одной стороны, необходимо было тщательно подготовить сходящиеся удары с востока и запада, и прежде всего дождаться, когда приданные части как следует развернутся и займут исходное положение. С другой, нельзя было тянуть время, ждать, когда немцы закрепятся в горловине.
Едва танкисты из 7-й бригады стали прибывать в район утраченного коридора, Мерецков приказал нанести удар вдоль южной стороны дороги Мясной Бор — Новая Кересть.
— Но у меня только одна рота, — возразил комбриг. — Остальные на марше, товарищ командующий.
— Давай! — махнул Кирилл Афанасьевич. — Там тебя горемычные братья из Второй ударной ждут…
Комбриг хотел уговорить его дождаться большего количества пехоты, но понял, что с комфронта сейчас не поспоришь. Надраенный Сталиным, Мерецков стремился любой ценой добиться хоть небольшого успеха.
Командир танкистов отрядил пять тридцатьчетверок, остальные машины только подходили, и бросил их в указанном генералом армии направлении. Ребята в гвардейской бригаде лихие, рванулись через укрепления и вышли на берег реки Полнеть. Но пехота замешкалась, вслед за танками не пошла. Гвардейцы покрутились-покрутились у Полисти, более суток вели они бой без поддержки родимой матушки-пехоты, расстреляли боеприпасы и благоразумно возвратились.
На Коровникова командующий фронтом особенно давил. Иван Терентьевич и сам вину ощущал: ведь именно его части пропустили фашистов в Долину Смерти. И Коровников, не дожидаясь общего
наступления, 16 июня отправил в бой только-только подошедшие пять танков 29-й бригады, придав им стрелковый батальон.
Считая себя большим знатоком по броневой части, в 1937 году закончил бронетанковую академию, Коровников распорядился посадить на машины саперов.
— Ежели застрянете, — напутствовал командарм танкистов, — ребята с брони соскочат, гать вам или лежневку соорудят. Дальше двинете по болоту. Рванете на помощь Второй ударной…
Танки рвали довольно успешно, но пехота из 24-й бригады отстала, а противник открыл такой плотный огонь из автоматов и минометов, что саперов с брони в момент как ветром сдуло. Тем, кто за танками и залег, гансы голов поднять не давали. Атака захлебнулась.
На следующий день подошли новые машины, и Мерецков бросил в Долину Смерти еще четырнадцать танков, придав им бойцов из 374-й стрелковой дивизии. Но красноармейцы-сибиряки полковника Витошкина не смогли пробиться сквозь сплошной огонь. Они отстали от танков, которые из-за отсутствия у противника в коридоре истребительной артиллерии успешно преодолевали заграждения и ушли вперед. Но без сопровождающей пехоты танкисты овладеть положением в горловине, закрепиться там не смогли и повернули назад.
Генерал Коровников растерялся. На него воздействовал Мерецков, обосновавшийся на КП армии, не добавляло покоя и присутствие Василевского, имевшего неограниченные полномочия от Верховного. Иван Терентьевич посылал в бой все новые и новые подразделения, которые несли серьезные потери, но дело не поправлялось. Тем не менее, борьба за коммуникации 2-й ударной не прекращалась ни днем, ни ночью, благо темнота в это время года здесь не наступала.
42
Они постояли возле обезображенного трупа Гончарука, помолчали. Никонову этого бойца особенно было жалко, хотя и от смерти других веселья нет. Но так долго обходила смерть толкового красноармейца, а вот и его настигла. Правда, Гончарук семерых врагов с собой забрал, далеко не каждому такое удается, сколько уходит из жизни в бою, не успев даже ни разу выстрелить.«За дело надо приниматься», — подумал Иван и велел приданному теперь ему лейтенанту занять оборону левее от того места, где погиб Гончарук. Своих бойцов он расположил правее, а дальше никого уже не было, фланг его оставался голым.
Тут подошел к Никонову красноармеец из примкнувших и говорит: «А там ваш боец лежит, товарищ командир». «Все мои со мной, — ответил Иван, — вот они рядом, оборудуют точки». «Да нет, — настаивает красноармеец, — ваш он, в кустах лежит, полураздетый. Кинулся туда ротный, а там пропавший Самарин. Все тело в рубцах от раскаленного шомпола. На животе дырку обнаружили, стреляли почти в упор, вокруг раны кружочек запекшейся крови. Ощупал Иван беднягу Самарина, убедился в том, что тот не только жив, но и в сознании, губами шевелит.
— Терпи, брат, — сказал ему Никонов, — скоро тебя в медсанбат доставим, там операцию сделают.
— Железом жгли, — прошептал Самарин. — Но я ничего, командир, не сказал им. Только вот Петряков меня бросил…
— Здесь он, Петряков! И не бросил тебя, а едва из плена убег… Это вот тебе, Самарин, не повезло. Да теперь ладно образовалось, теперь в обиду не дадим, у своих ты, Самарин.
Славный он был товарищ, председателем старательской артели работал, опытный сибиряк. Подвижный, поворотливый, надежный человек по военной работе. Никонов часто его брал с собой на сложные задания.
Только чего вздыхать над пострадавшим? То, что он жив еще, побывав у немцев в лапах, чудо. Но Иван хорошо знал, какое короткое время длится чудо на войне. Сразу связался с командиром полка, рассказал о геройстве Анатолия. Красуляк говорит: «Несите Самарина в нашу санчасть. Так что двигайте сюда».
Легко сказать «двигайте», когда бойцы двое суток не спали, не ели и не пили, все время на ходу. А Самарина надо нести пять километров по болотистым кочкам. Выделил на это дело двоих. Поворчали красноармейцы под нос, больше, конечно, для облегчения духа, и понесли товарища в санчасть.
Никонов же двинулся к ручью, захотелось попить. Подошел к воде и увидел на кромке берега комочки икры. «Наверно, щуку удалось поймать счастливчикам», — подумал Никонов, хотя и знал, что в таких лесных ручьях щуки не водятся. Икру он, конечно, съел и пошел назад. Навстречу ему — старшина Григорьев. «Лягушку мы поймали, товарищ командир, — доложил Иван Николаевич, — уже сварили, давайте откушаем». Старшина показал котелок, в котором плавала лягушка, а рядом с нею блестки жира.
«Ишь ты, — удивился Иван. — Вот не знал, что лягушки бывают такими упитанными». Вслух он сказал:
— Так это вы икру в ручей бросили?
— Мы, — ответил Григорьев.
— Напрасно… Это ведь тоже пища. Я ее и съел.
— На здоровье, — просто сказал Григорьев.
Лягушку разделили на пятерых, потом пили из котелка бульон. Отдыхали прямо на земле, от комаров спасенья не было, тучами вились, и что только вкусного они в них, почитавших лягушку за великое счастье, находили… Сами бойцы несколько притерпелись и к голоду, и к комарам. Они и к смерти притерпелись, если к ней вообще можно привыкнуть. На позиции ни землянок, ни шалашей настроено не было. Все лежали на земле и ждали приказа или немцев. Последних надо было уничтожать тем жалким количеством патронов, что у них осталось, а приказы… Они могли быть всякими, не отличались лишь одним: их надо было исполнять.
Вскоре пришел к Ивану посыльный, говорит, что новый помначштаба, тот, который покойного Гончарука намеревался снять с дежурства, хочет пройти на ближнюю, с километр до нее, точку.
— Сходи с ним, Иван Николаевич, — скорее попросил, чем приказал Иван старшине.
Только они отошли, начался артобстрел. Григорьев воякой был опытным, сразу залег, мгновенно выбрав менее опасное место. А штабист засуетился, стал перебегать с места на место и получил осколок. Пришлось Григорьеву тащить его на себе в санчасть.
Тут и Никонова вызвали на КП.
— Собирай, Никонов, тех, кто возле тебя расположился, в одну кучу, — сказал ему командир полка. — Будем отходить, а ты прикроешь. Двигаться тебе, Никонов, позади остальных. Приказ ясен?
Иван увидел яму под елью, в нее складывали штабное имущество, бумаги разные, документы, рацию полковую, пишущую машинку, противотанковое ружье без патронов и другой сохранившийся в полковом хозяйстве скарб. Когда яму зарыли, Иван спросил о состоянии Самарина и помначштаба.
— Скончались они.
Тут появился лейтенант Кисель, который прошлой ночью сбежал из никоновской группы и ночевал где-то под валежиной.
— Чего с ним делать? — спросил Никонов у командира полка.
— Хрен с ним, — махнул тот. — Пусть выходит с нами. А там, живы будем, разберемся.
Из дивизии появился представитель, старший лейтенант, сообщил, что немцы, пройдя с тыла, атакуют штаб, он, дескать, поведет остатки полка обходными путями. Пришли к штабу дивизии уже утром, часов в девять-десять. Бой там все продолжался, и Никонов получил задачу поддержать обороняющихся штабистов. В подробности происходящего он, разумеется, не вникал. Откуда Никонову было знать, что, когда штаб 382-й дивизии перешел на новый КП у реки Тигода, командир полка, в котором служил Иван, майор Красуляк, стал выводить подразделение из боя. Но сделать это незаметно не сумел. Противник, смекнув о действиях русских, силами двух батальонов пехоты с танками и легкой артиллерии обошел их фланг. Это и были те группы, с которыми ночью столкнулся Иван. Они прорвались к Тигоде и напали на штаб дивизии.
Красуляк, не сумев правильно оценить ситуацию, продолжал отводить 1267-и полк. Но комдив Карцев понял опасность сложившейся обстановки. С выходом пришельцев на берег Тигоды его полки оказались бы под двойным ударом: тех, кто прорвался в тыл, и тех, кто давил со стороны старого переднего края.
Тем временем немцы обстреляли КП дивизии из минометов и принялись с ходу атаковать его. Выход был один: собрать бойцов в единый кулак и наброситься на врага. Карцев надеялся, что немцы, ведущие бой в лесу, а воевать в лесных условиях им было не по нутру, не сообразят, что перед ними только штаб, а не стрелковая часть. Сначала штабисты ответили на огонь огнем, а затем сами пошли в атаку. Особо яростно дрались разведчики из специальной роты. Держались до тех пор, пока не стала подходить подмога, вызванная гонцами.
Подробностей этих Никонов не знал, откуда ему, кто станет вводить его в курс происходящего. Иван вел собственную малую войну, видел вокруг с колокольни ротного командира, попросту старался работать боевой урок смекалисто и добротно.
У него осталось с десяток бойцов, среди них надежный Шишкин и телефонист Поспеловский, старшина Григорьев, да еще Иванов помощник, лейтенант Голыкский.
Никонов с бойцами занял оборону между КП дивизии и группой гансов. Общий приказ — ни шагу назад и стоять, безусловно, насмерть. До начала атаки противника огонь по нему не открывать, патроны беречь. Группу Иван разделил на две части. Одна должна была совершить обход и ударить неприятелю во фланг, другая — угрожать левому флангу. А пока рассредоточиться и, осматриваясь, выдвинуться вперед.
По небольшому ручью прошли всего с полсотни шагов и увидели немцев. Сначала небольшая поляна у ручья, затем лес, а в нем засели эти самые пришмандовки, так покойный Гончарук солдат вермахта окрестил. Они ползали меж деревьями, меняли, так сказать, позиции. А Никонов подумал, что они в самом деле напоминают чудовищных насекомых. Его даже затошнило, но это скорее от голода, видно, случилось.
Красноармейцы ворчали:
— Бона их сколько, командир. Патронов на всех не хватит. Тут нам и могила общая светит…
Правое крыло группы растянулось, отстало, а левое зашло в лес. По нему-то и открыли огонь немцы.
Тут заговорила наша артиллерия и накрыла отклонившихся в горячке боя к немецкой стороне красноармейцев. Тем временем к ним в тыл зашли бойцы другого крыла, дружно ударили в штыки. Со спины стали на них никоновские ребята жать и вытеснили на позицию группы, попавшей под артобстрел. Получился слоеный пирог, о котором артиллеристам обеих сторон не было известно. И стало так получаться: русская артиллерия бьет по русским, думая, что лупит по врагу, а немцы стреляют по своим.
Никонов смотрел на это и тихо матерился. Связи у него с богами войны, чтоб поправить дело, не было никакой. Послал Иван бойца сообщить кому надо, но пока тот добирался, стрельба кончилась.
Остатки противника убрались из леса. Наступила тишина.
43
Фюрер не любил Бисмарка. Конечно, он отдавал должное изворотливости «железного канцлера». Это он привел к объединению Германии под гегемонией Пруссии. Согласно конституции 1871 года германские князья объединились в Вечный союз, в котором высшим органом власти стал бундесрат, подчиненный, тем не менее, императору-пруссаку. Когда Гитлер находился в Ландсбергской крепости и работал над «Моей борьбой», он интересовался личностью Отто фон Бисмарка, его вкладом в отечественную историю, просматривал книгу канцлерских воспоминаний.Разумеется, Гитлер отдавал должное незаурядному уму и сильному характеру Бисмарка, и его неприятие этого государственного мужа было скорее сугубо личное. В глубине души у фюрера сохранялось осознание собственного былого ничтожества, раболепное чувство к великолепному, породистому аристократу, обусловленное комплексом неполноценности. Этот последний хотя и упорно подавлялся Гитлером, до конца все-таки не исчезал.
Не по душе вождю были и повторявшиеся, как заклинание, предупреждения «железного канцлера» об опасности войны с Россией. Советы Бисмарка зиждились на скрупулезном анализе исторических связей Германии и России, знании материальных возможностей великой русской империи, природном политическом чутье, в котором Бисмарку не отказывали и его враги.
Уже начав боевые действия на Востоке, Гитлер не раз вспоминал Бисмарка, никогда не произнося его имени вслух. Оправдываясь перед самим собой, больше ему оправдываться было не перед кем, фюрер мысленно восклицал: «Хорошо было этому пруссаку полагаться на дружбу с Россией, когда ею правили русские Романовы, цари с большим количеством германской крови! И кронпринцу Вильгельму легко было расточать пиетет Александру Третьему, который был двоюродным внуком его собственного отца. А как мне, рядовому сыну немецкого народа, поднявшемуся на вершину власти благодаря исключительной природной воле, верить на слово азиату сомнительного происхождения, засевшему в Кремле? Именно моими руками пытался Сталин обеспечить себе мировое господство, и я был вынужден двинуть дивизии вермахта в Россию, чтобы не дать Сталину окрепнуть и свалить меня самого».
Тут Гитлер несколько лукавил перед собой. Он хорошо знал, что Сталин не готов к войне и не хочет ее. Пока не хочет… Но фюрера пугала непредсказуемость в поступках кремлевского диктатора. Гитлер поначалу посмеивался в кругу соратников, наблюдая, как Сталин умело копирует предпринимаемые им, Гитлером, акции в Германии. Но старательный копиист стал быстро опережать художника по изощренности и масштабам собственных действий.
Он, фюрер, 30 июня 1934 года устроил «ночь длинных ножей» и убрал самого опасного, пусть и преданного ему лично соперника, любимого партией и народом Эрнста Рема.
Уничтожив несколько десятков человек, Гитлер к репрессиям среди своих больше не возвращался.
А через пять месяцев был убит Киров, наиболее вероятный преемник Сталина. Казалось бы, с этой стороны его диктатуре ничего больше не угрожает. Но Сталин идет дальше: мученическую смерть соратника делает знаменем борьбы против всех инакомыслящих. Хотя многие из попавших в проскрибиционные списки НКВД и не предполагали мыслить иначе, нежели товарищ Сталин. Счет жертв пошел на сотни тысяч и миллионы, а день 1 декабря 1934-го растянулся на годы безудержного террора.
Это непонятное, не укладывающееся даже в безнравственный смысл законов банды, по которым жили и поступали Гитлер и его товарищи по нацистской партии, фанатичное стремление Сталина убивать своих больше, чем это диктуют интересы дела, всегда пугало Гитлера. Фюрер оставался верным изобретенной им и предложенной немецкому народу идеологии. Он ратовал за расширение жизненного пространства и воевал с соседями, захватившими исконно немецкие земли. Он объявил немца сверхчеловеком и дал ему почувствовать собственную силу и природную мощь, пробудил национальное самосознание.
Да, фюрер построил кацеты, в которых сидели и его соотечественники. Но во-первых, он научился этому у большевиков, имевших подобные учреждения уже полтора десятка лет, от знаменитых Соловков до истинно социалистического объекта — Беломорканала. Во-вторых, в концлагерях сидели либо уголовники, либо коммунисты, с которыми ему пришлось так долго бороться за власть. Что же касается евреев, то вождь относил их к смертельным врагам нации. Ведь и сейчас в основу пропагандистской работы в вермахте нацисты вкладывали тезис: мы пришли в Россию, чтобы помочь славянам освободиться от еврейской деспотии, именно евреи поработили русский народ в семнадцатом году. Чтобы не случилось подобного в рейхе, мы и проводим по отношению к евреям особую политику.
А вот немец, веривший фюреру, в лагерь не попадал. У Сталина же, на которого русские едва ли не молились, верноподданные в умопомрачающем количестве сидели за колючей проволокой, если не были расстреляны до того.