Гамильтон Лорел. Дыхание Мороза

   Наверное, там лежал Кристалл, но видна была только окровавленная масса в форме мужского тела — причем насчет пола я судила только по широким плечам и узким бедрам. Лежал он на животе, там же, где мы видели его в последний раз. Рука свесилась с кровати и непроизвольно подергивалась — наверное, Андаис нерв повредила или что там.
   У меня слезы хлынули из глаз. Я ничего не могла с собой поделать. Рис прижал меня лицом к своему плечу, чтобы я не смотрела. Я не сопротивлялась. Я все уже увидела, что она хотела мне показать, хоть и не понимала, зачем она этого хотела. Обычно она обращалась так с врагами, с изменниками. С теми, у кого выбивала сведения, или с преступниками, которые осуждены были на пытку. За что же она превратила в кровавое мясо Кристалла? За что?! Мне хотелось крикнуть это ей в лицо.
   Руки Риса напряглись, словно он прочитал мои мысли.
   — Ты врала, что собираешься заняться сексом с Рисом, — сказала вдруг она.
   — Нет, — возразила я. — Мы просто не успели еще отойти от зеркала после разговора с гоблинами.
   Я вытерла глаза и повернулась лицом к моей королеве. Боги, как же я ее ненавижу!
   — Ты как будто бледна и не слишком расположена к сексу, племянница. — Она чуть ли не мурлыкала от удовольствия при виде моей реакции. Неужели только в этом дело? Ей просто нравится меня изводить? Неужели Кристалл для нее ничего значит, и она им просто пользуется, чтобы сделать больно мне?
   — Я прикажу Шолто доставить Риса домой. Он зачарует мне зеркало, как у тебя, а потом разделит мое общество, как всегда того хотел. — Тут она глянула на Риса трехцветно-серыми глазами, глянула в самую душу. — Ты ведь меня по-прежнему хочешь, Рис?
   Опасный вопрос. Рис ответил медленно, подбирая слова:
   — Разве найдется тот, кто откажется от твоей красоты? Но ты хочешь, чтобы Мерри забеременела, и я должен быть при ней, подчиняясь твоему приказу.
   — А если я прикажу тебе вернуться?
   — Ты обещала, что все мужчины, разделившие со мной постель, останутся моими, — сказала я. — Ты поклялась!
   — За исключением Мистраля. Его я тебе не отдавала.
   — За исключением Мистраля, — согласилась я, стараясь говорить тихо и ровно.
   — Ты бы расстроилась больше, если бы сейчас в моей кровати лежал не Кристалл, а Рис?
   Еще один опасный вопрос. Перебрав несколько ответов, я остановилась на честном:
   — Да.
   — Ты не можешь их всех любить, Мередит. Ни одна женщина не может любить их всех!
   — Пусть не всем сердцем, моя королева, но я их люблю. Люблю, потому что они мои подчиненные. Меня приучили заботиться о тех, за кого я в ответе.
   — Опять мой брат говорит твоими устами. — Она всплеснула руками, забрызгав зеркало кровью — вряд ли нарочно. — Со мной связался сэр Хью. Говорят, Тараниса заставят пожертвовать жизнью ради его народа. Поговаривают о цареубийстве, Мередит. О том, что Благой двор многое потерял под его безумным правлением.
   От ее тона у меня поджилки свело. Мороз сказал:
   — Сегодня утром он показался мне совершенно безумным, моя королева.
   — А, Смертельный Мороз! Ты все еще здесь. Все еще при ней. Благие хотели меня убедить, что не имели в виду дурного, предлагая тебе их трон, Мерри.
   — Так предложение подтверждено? — спросил Мороз.
   — Нет пока, но еще сутки — и фракция Хью либо проиграет, либо соберет достаточно голосов, чтобы возвести на трон нашу принцессу. Хью напомнил, что у меня есть еще один наследник — Кел. Что Мередит для меня лишь запасной вариант.
   Понимал ли Хью, какой опасности меня подвергает? Андаис по степени нормальности недалеко ушла от Тараниса. Я не представляла, как она отреагирует на такие заявления из Благого двора.
   — Ты как будто испугалась, Мередит, — сказала она.
   — Разве у меня нет причин пугаться?
   — Неужели тебя не приводит в восторг возможность стать королевой Благого двора?
   — Мое сердце принадлежит Неблагому двору, — сказала я после паузы.
   Она улыбнулась:
   — В самом деле? Половина моего ситхена покрылась золотом и бело-розовым мрамором. Куда ни посмотришь — цветы и листья. Зал Смертности, тысячелетний пыточный зал, увит цветами. Магия Галена уничтожила темницы, и я не в силах заставить ситхен их восстановить. Я послала людей оборвать цветы в коридорах, но они попросту выросли заново всего за одну ночь!
   — Не знаю, что мне сказать, тетя Андаис.
   — Я-то думала, что революции делаются сталью и интригами. А ты мне показала, что есть и другие пути к потере власти. Твоя магия, Мередит, овладевает моим ситхеном, хоть ты и сидишь невесть где в Лос-Анджелесе. Изменения расползаются день ото дня, будто раковая опухоль. — Она рассмеялась, но с оттенком горечи. — Рак из цветов и розовых стен. Если я уступлю тебя Благим, станет ли все как было? Или уже поздно? Не это ли углядели Благие, Мередит, не то ли, что ты всю волшебную страну перестроишь по их нраву? Ты уничтожаешь свое наследие, Мередит. Если я это безобразие не прекращу, скоро от темного двора не останется ничего.
   — Я ничего не делала нарочно, тетя.
   — А если я отдам тебя Благим, это прекратится?
   Я посмотрела ей в глаза. Глаза, в которых осталось куда меньше рассудка, чем требовалось.
   — Не знаю.
   — А что говорит Богиня?
   — Не знаю.
   — Она говорит с тобой, Мередит, не отпирайся. Но берегись! Это тебе не христианский бог, она тебя не помилует. Это она меня создала.
   — У Богини много лиц, — сказала я.
   — Верно. Но понимаешь ли ты, Мередит, что это значит?
   Я только кивнула.
   — Так наслаждайся своим Рисом, пока можешь — потому что как только ты сядешь на золотой трон, мои стражи вернутся ко мне. Они охраняют только членов моей династии.
   — Но я не дала согласия…
   Она жестом велела мне замолчать.
   — Я уже не знаю, как сберечь мой народ и наши обычаи. Мне казалось, что спасение может быть в тебе, но ты, спасая волшебную страну, уничтожаешь обычаи Неблагих. Богиня предлагала тебе выбрать способ возвращения нашей страны к жизни?
   — Да, — очень тихо сказала я.
   — И что был за выбор? Кровавая жертва или секс?
   — Да, — ответила я, не сдержав удивления.
   — Не удивляйся так по-дурацки, Мередит. Я не всегда была королевой. Когда-то любого правителя выбирала Богиня. Чтобы скрепить свои узы со страной, я выбрала кровь и смерть. Выбрала путь Неблагих. А ты, ты что выбрала, дитя моего брата?
   В глазах у нее что-то предостерегало меня от правдивого ответа, но солгать я не могла. Об этом — никак не могла.
   — Жизнь. Я выбрала жизнь.
   — Ты выбрала путь Благих.
   — Если есть путь обретения власти, который никому не стоит жизни, почему нельзя его выбрать?
   — Чью жизнь ты пощадила?
   Я облизала внезапно пересохшие губы.
   — Не спрашивай.
   — Дойля?
   — Нет, — сказала я.
   — Тогда чью?! — рявкнула она.
   — Аматеона, — созналась я.
   — Аматеон. Твое новейшее приобретение. Он вместе с Келом отравлял тебе детство. Почему?!
   — Я не знаю, тетя.
   — Почему?
   — Что «почему»? — спросила я.
   — Почему ты его пощадила? Почему не убила, возвращая жизнь стране? Он жертвовал собой добровольно!
   — Но зачем его убивать, если есть другой выход?
   Она с горечью покачала головой:
   — Вот твое отличие от Неблагих, Мередит.
   — Мой отец, твой брат, поступил бы так же.
   — О нет, мой брат был Неблагой.
   — Отец учил меня, что все живое в волшебной стране, от мала до велика, имеет свою ценность.
   — Не верю, — сказала она.
   — Так было, — сказала я.
   — Полосуя Кристалла, я видела перед собой тебя. Только одно не дает мне отправить тебя к Благим, Мередит — что в таком случае мне придется войну развязывать, чтобы тебя убить. Не хочу терять возможность запытать тебя до смерти. А когда ты умрешь, твоя магия рассеется — и предательница-богиня, сменявшая меня на тебя, рассеется вместе с ней.
   — Неужели ты обречешь на гибель всю нашу страну за то, что она не такая, как ты хочешь? — в потрясении спросил Мороз.
   — Нет. И да.
   На этих словах зеркало опустело. Мы смотрели в глаза собственным отражениям, бледным и потрясенным. Что бы сегодня ни случилось хорошего, расплатились мы за это сполна.

Глава пятнадцатая

   Мне надо было лечь и отдохнуть хоть немного, ночь впереди предстояла трудная. Но одну меня не оставят, даже чтобы дать мне поспать. Помня о коварстве Тараниса и о том, что в любую минуту в зеркало может заглянуть Андаис, Рис с Морозом просто не хотели оставлять меня в одиночестве. Переспорить их мне не удалось бы, так что я и не пыталась. Попросту начала раздеваться, намереваясь забраться в кровать.
   Будь здесь Мороз и Дойль, они остались бы оба и мы спали бы втроем или занялись чем-нибудь поинтересней. Но с Рисом и Морозом вместе я никогда даже не лежала в одной кровати. Когда я разделась, они переглянулись, и после неловкой паузы Рис сказал:
   — Я хотел заняться с тобой сексом до того, как появятся гоблины, но этот взгляд у Мороза я помню.
   — Какой взгляд? — спросил Мороз. А мне спрашивать не пришлось, потому что я сама видела, и помнила тоже. Неуверенность и потребность в утешении были написаны на лице Мороза, в глазах, в линии губ.
   — Мне нужен секс, — сказал Рис. — Но тебе нужно утешение, а это занимает больше времени.
   — Не понимаю, о чем ты говоришь, — холодно бросил Мороз. Лицо опять превратилось в надменную маску, минутный проблеск неуверенности скрылся под многолетней дворцовой выучкой.
   Рис улыбнулся.
   — Не переживай, Мороз. Я все понимаю.
   — Нечего тут понимать, — не сдавался Мороз.
   Я голой забралась под простыню, слишком усталая, чтобы волноваться, кто из них выиграет спор, а потому просто улеглась на подушку и ждала того из них, кто останется со мной. Я так устала, так была перегружена впечатлениями дня, что мне не важно было, кто будет со мной спать, лишь бы кто-то спал.
   — Дойль для тебя не просто командир, Мороз. Вы веками были не разлей вода. Тебе его не хватает.
   — Нам всем его не хватает, здорового и в строю, — ответил Мороз. Рис кивнул:
   — Верно, но только ты и Мерри так глубоко переживаете эту потерю.
   — Не пойму, о чем ты говоришь, — сказал Мороз.
   — Ладно, замнем.
   Рис глянул на меня, будто спрашивая, поняла ли я. Мне казалось, что поняла. Я похлопала по одеялу.
   — Идем сюда, Мороз. Поспи со мной.
   — Дойль велел мне охранять тебя, пока он сам не может.
   Я улыбнулась, глядя, как он тщетно пытается сохранить невозмутимость.
   — Ну так забирайся в кровать и охраняй меня.
   — Напомню, что ты обещала мне секс, и отказываться я не намерен, — сказал Рис.
   Мороз остановился, не дойдя до кровати.
   — Мы никогда не были с тобой и принцессой втроем.
   — И не будем, — кивнул Рис. — Я не против разделить постель с новичками, потому что меня Мерри любит больше, чем их. — Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Но его лицо тут же посерьезнело, и даже слишком. — А вот делить ее с тобой и видеть, как Мерри на тебя смотрит… Нет, это не по мне. Я знаю, что вас с Дойлем она любит больше, но не хочу, чтобы мне этим в глаза тыкали.
   — Рис, — сказала я.
   Он качнул головой и выставил ладонь вперед:
   — Не пытайся щадить мое самолюбие. А то тебе придется врать, а врать сидхе не должны.
   Тогда вмешался Мороз:
   — Я не хотел причинять тебе боль, Рис.
   — Ты не можешь перестать быть собой, а она не может тебя не любить. Я пытался тебя возненавидеть, но не смог. Если она от тебя забеременеет, и мне придется вернуться к Андаис — вот тогда я тебя возненавижу. А до тех пор постараюсь сносить свою участь не без достоинства.
   Мне хотелось как-то разрядить обстановку, но что я могла сказать? Рис прав: чтобы его утешить, оставалось только солгать.
   — Я никак не хочу тобой пренебрегать, мой белый рыцарь, — сказала я.
   Рис улыбнулся.
   — Ты столь же бела, как и я, моя принцесса. И все мы знали с самого начала, что королем станет только один. Даже я считаю, что Дойль с Морозом вдвоем составили бы тебе отличную компанию на троне. Очень грустно, что из них двоих тоже один окажется победителем, а второй — побежденным.
   С этими словами Рис вышел и закрыл дверь за собой. Мне слышно было, как он говорит что-то собакам, сидевшим прямо у двери. На время разговора с Андаис мы предпочли их выставить, потому что когда она дотрагивалась до черных псов, ни один не изменился под ее прикосновением. Волшебство ее не признало, и ей это очень не нравилось. Мороз боялся, что равнодушие собак означает его неполноценность как сидхе. Андаис попросту злилась, что возрождающаяся магия обходит ее стороной. Ведь она королева, вся магия ее двора должна ей подчиняться — а она не хотела.
   Я чуть не крикнула, чтобы Рис впустил собак, но вовремя вспомнила, что они будут напоминать Морозу о его страхах. Дверь закрылась тихо, но плотно, и я осталась наедине с моим стражем.
   Мороз снял пиджак; теперь мне видно стало, сколько на нем оружия. И пистолетов, и ножей — Мороз всегда снаряжался как на войну. Я насчитала четыре пистолета и два ножа на кожаных ремнях. И наверняка были еще, потому что у Смертельного Мороза всегда бывало при себе больше оружия, чем удавалось разглядеть.
   — Почему ты улыбаешься? — тихо спросил он, расстегивая пряжки ремней.
   — Хотела спросить, с какой это армией ты собирался нынче сражаться, но я и так знаю, чего ты боялся.
   Он аккуратно снял оружие и сложил на тумбочку у кровати. Металлическая груда дышала разрушительной силой.
   — Куда ты положила свой пистолет? — спросил Мороз.
   — В ящик тумбочки.
   — Сразу, как только сюда вошла?
   — Да.
   Он пошел к шкафу, повесил пиджак на плечики, взялся за пуговицы на рубашке, не поворачиваясь ко мне.
   — Не понимаю, почему ты так делаешь.
   — Во-первых, мне не слишком удобно его носить. Во-вторых, пистолет понадобится мне в моей спальне, только когда вас всех перебьют. А в таком случае один-единственный пистолет меня не спасет.
   Мороз повернулся в расстегнутой до середины рубашке. Он вытащил ее из штанов, и как я ни устала, а глядя, как он вытаскивает рубашку, как расстегивает оставшиеся пуговицы, я задышала чаще.
   Кожа его белой полосой сияла между полами рубашки, уступавшей ей в белизне. Он стянул рубашку с плеч, медленно, по дюйму обнажая сильные мышцы. Он знал уже, что смотреть, как он медленно раздевается — заметно разжигает мой аппетит.
   Рубашку он аккуратно повесил на пустые плечики, даже пуговицу на воротничке застегнул. И при этом все время демонстрировал точеные линии спины и плеч. Даже серебряную шевелюру перекинул за плечо, чтобы не мешала любоваться их атлетичной шириной.
   Порой только смотреть, как он вешает одежду в шкаф, доводило меня чуть не до безумия, заставляло постанывать от нетерпения, пока он не нырнет в постель. Сегодня так не вышло. Вид был великолепен, как всегда, но я ужасно устала и не слишком хорошо себя чувствовала. Может, виной было горе и потрясение, но я подозревала, что еще и простудилась — или вирус какой подхватила. А Мороз никогда не простудится. Даже носом никогда шмыгать не будет.
   Он повернулся ко мне лицом, руки скользнули к поясу брюк. Ремень он уже снял, освобождаясь от груза оружия. Наверное, я устала больше, чем сама думала — я даже не помнила, когда он это сделал.
   Он взялся за пуговицу на поясе, и я перекатилась на живот и уткнулась в подушку. Не могла я больше смотреть. Он слишком красив, чтобы быть настоящим. Слишком великолепен, чтобы быть моим.
   Кровать покачнулась; он был рядом со мной.
   — В чем дело, Мерри? Я думал, тебе нравится на меня смотреть.
   — Нравится, — сказала я, не поворачиваясь. Разве могла я объяснить, что я вдруг показалась себе такой смертной, такой уязвимой, а его бессмертие — таким ослепительным по контрасту?
   — Тебе не хватит меня одного, без Дойля?
   Услышав это, я повернулась. Он сидел на краю кровати ко мне лицом, подогнув ногу в колене. Пуговицы на поясе расстегнуты, а молния — нет, брюки разошлись вверху. Он наклонился — напряглись и красиво обрисовались мышцы живота. Я могла посмотреть ниже, на то, что все еще было скрыто одеждой, или выше — на великолепие его груди, плеч, лица. В другое время я бы посмотрела вниз, но иногда от тебя ждут вначале внимания к тому, что повыше талии.
   Я села, прикрывая грудь краем простыни, потому что моя нагота порой мешала Морозу слушать, а я хотела, чтобы он меня услышал.
   Волосы серебряным дождем лились у него по обнаженной коже. Он на меня не смотрел, хотя чувствовал, как шевельнулась кровать, и знал, что я совсем рядом.
   — Я люблю тебя, Мороз.
   Его серые глаза глянули на меня и снова опустились к большим ладоням, сложенным на коленях.
   — Меня одного, без Дойля?
   Мои пальцы стиснули его локоть; я пыталась придумать, что говорить. Такого разговора я точно не ожидала. Я люблю Мороза, но вот его перепады настроения…
   — Ты привлекаешь меня нисколько не меньше, чем в нашу первую ночь.
   Он вознаградил меня слабой улыбкой:
   — Хорошая была ночь, но на мой вопрос ты не ответила. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Что само по себе ответ.
   Он попытался встать, но я потянула его за руку, не вынуждая, а прося остаться на месте. Он позволил мне усадить его обратно, хотя силища у него такая, какой мне точно не видать. Тоже, конечно, повод для огорчений.
   Я вздохнула и попыталась преодолеть и его грусть, и свою.
   — Ты потому спросил, что я отвернулась и не смотрела, как ты раздеваешься?
   Он кивнул.
   — Я плохо себя чувствую. Кажется, я простудилась.
   Он недоумевающе на меня глянул.
   — Помнишь, кто-то из стражей говорил, что последние события в холмах сделали меня такой же бессмертной, как вы?
   Еще кивок.
   — Похоже, он ошибся. Если я простужусь, значит, я по-прежнему смертная.
   Он накрыл мою руку своей.
   — Но почему ты от меня отвернулась, даже если так?
   — Я тебя люблю, Мороз. Но это значит, что я буду стареть и смотреть, как ты остаешься юным и прекрасным. Вот это тело, которое ты любишь, таким не останется. Я постарею и умру, и каждый день я должна буду смотреть на тебя и знать, что ты не понимаешь. Даже когда я стану старухой, ты все так же будешь медленно раздеваться и все так же будешь прекрасен.
   — Ты навсегда останешься нашей принцессой, — сказал он. По лицу было видно, что он старается понять.
   Я убрала руку и снова легла, глядя в невероятно прекрасное лицо. Слезы жгли глаза и скапливались в горле, мне казалось, что я захлебнусь жалостью к себе. Столько всего сегодня случилось, столько ужасного, столько опасностей, а я вот-вот зарыдаю оттого, что мои любимые мужчины всегда останутся молодыми и прекрасными, а я — нет. Я боялась не смерти, нет. Я боялась увядания. Как смирился с этим муж Мэви Рид? Как он смотрел на ее вечную юность, старея сам? Как он смог сохранить любовь и рассудок?
   Мороз склонился надо мной широкими плечами, волосы завесили меня со всех сторон, будто сияющий полог шатра, застывший водопад, блистающий в полумраке моей спальни.
   — Этой ночью ты молода и прекрасна. Зачем думать о грустном, когда оно далеко, а я рядом? — Он прошептал последние слова мне прямо в губы и завершил их поцелуем.
   Я позволила ему себя поцеловать, но сама не ответила. Разве он не понял? Нет, конечно не понял. Откуда же ему знать? Или… или?…
   Я уперлась рукой ему в грудь и чуть оттолкнула, чтобы взглянуть в глаза.
   — С тобой такое было? Ты любил женщину и видел, как она стареет?
   Он резко выпрямился и отвернулся. Я взяла его за руку, попыталась обхватить ее, но у него слишком большие руки, чтобы я могла сомкнуть пальцы на запястье.
   — Было, да?
   Он не повернулся, но помолчал и потом кивнул.
   — Кто она была? Когда?
   — Я увидел ее за оконным стеклом, когда был еще просто Мороз, а не Смертельный Мороз. Я был мороз и иней, оживленный верой людей и магией волшебной страны. — Он неуверенно на меня глянул. — Ты помнишь, я был таким в твоем видении?
   Я кивнула. Да, я помнила.
   — Ты пришел под ее окно в образе Джекки Инея, — догадалась я.
   — Да.
   — Как ее звали?
   — Роза. У нее были золотые кудри и глаза цвета зимнего неба. Она увидела меня и сказала матери, что за окном кто-то есть.
   — Второе зрение, — сказала я.
   Он кивнул.
   Я хотела перестать спрашивать, но не смогла.
   — И что было дальше?
   — Она всегда держалась особняком — дети как будто понимали, что она другая. Не надо ей было рассказывать им о своих видениях. Ее прозвали ведьмой, и мать ее тоже. А отца у нее не было. Если верить россказням соседей — никогда. Я их слышал, когда рисовал узоры на стеклах: они шептались, что Розу зачал не человек, а дьявол. Они с матерью были так бедны, а я только доставлял им лишние страдания — я ведь зимний холод. Я так хотел ей помочь. — Он поднял большие ладони, словно видел вместо них другие, маленькие, куда более слабые. — Мне надо было стать сильней.
   — Ты попросил о помощи? — спросила я.
   Он удивленно на меня посмотрел:
   — Ты имеешь в виду, попросил Богиню и Консорта?
   Я кивнула.
   Он улыбнулся. Улыбка осветила его лицо обычно скрытой от мира радостью.
   — Попросил.
   Я улыбнулась ему в ответ.
   — И тебе помогли.
   — Да, — сказал он с той же улыбкой. — Я заснул, а когда проснулся, я стал выше и сильнее. Я нашел им дров для очага. Нашел еду.
   Тут радость на его лице померкла.
   — Еду я забрал у других крестьян, и они обвинили ее мать в воровстве. Роза им говорила, что еду принес ее друг, ее сияющий друг.
   Я взяла его за руку.
   — И тогда они обвинили ее в колдовстве, — тихо сказала я.
   — Да. И в воровстве тоже. Я пытался помочь, но я не понимал, что значит быть человеком, я даже что значит быть фейри не понимал. Для меня все было таким новым, Мерри! Я не знал, как быть чем-то, кроме льда и холода. Я был овеществленной мыслью, я не знал, как быть живым, и не знал, что это такое.
   — Но ты хотел помочь, — сказала я.
   Он кивнул.
   — Моя помощь лишила их последнего. Их бросили в тюрьму и приговорили к смерти. Я тогда в первый раз призвал в свои руки холод, холод такой лютый, что от него сыпался металл, и было это ради Розы и ее матери. Я разбил решетки и освободил их.
   — Но это же чудесно.
   Только его рука судорожно сжалась, и я поняла, что рассказ не окончен.
   — Можешь представить, что подумали их односельчане, когда обнаружили, что решетки рассыпались, а пленниц нет? Можешь представить, что они подумали о Розе и ее матери?
   — Именно то, в чем и раньше были убеждены, — тихо сказала я.
   — Да, наверное. Но я — порождение зимы. Я не мог построить для них дом, не мог согреть. Ничего не мог, только выпустить их на смертельный мороз, когда против них ополчилась вся округа.
   Я села и потянулась его обнять, но он отстранился. Отвернувшись, он закончил рассказ.
   — Они умирали, потому что вместе со мной шла зима. Я еще слишком принадлежал стихии, чтобы понимать природу собственной магии. И когда надежды не осталось, я взмолился. Ко мне пришел Консорт и спросил, пожертвую ли я всем, что я есть, чтобы их спасти. Я тогда еще мало был живым, Мерри, я помнил, как мне было прежде. Я не хотел вернуться к тому состоянию, но Роза лежала в снегу так неподвижно, и волосы ее уже не были золотыми, они стали белыми… И я сказал: «Да». Я готов был отдать все, чем я был, чтобы их спасти. Мне казалось, что это правильно, ведь это я, пусть по неведению, пусть с благими намерениями, довел их до гибели.
   Он замолчал, и молчал так долго, что я придвинулась к нему и обняла со спины. На этот раз он не сопротивлялся. Даже придвинулся ближе ко мне, чтобы я обняла его плотней.
   — И что произошло? — прошептала я.
   — Из-за снега зазвучала музыка и показался Таранис, Властелин Света и Иллюзий, верхом на коне из лунного света. Ты не представляешь, какое изумительное зрелище открывалось в те дни тому, кто видел всадников Золотого двора. Дело было не только в Таранисе, который мог создать скакуна из света и теней листвы. Это было истинное волшебство. Всадники подняли женщин из снега и поскакали к холмам фейри. Я готов был расстаться с Розой, только бы она жила. Я ждал, что мгновенно вернусь в небытие, и был готов. Я спас им жизнь, и готов был пожертвовать взамен своим существованием — не говорю «жизнью», потому что тогда я еще не жил в том смысле, как сейчас.
   Я обняла его крепче, он тяжелее налег на меня, и я прислонилась к изголовью кровати, чуть укачивая его. Касаясь руками его ребер, я чувствовала, как рокочет в груди его голос.
   — Она очнулась в объятиях сияющего всадника. Моя маленькая Роза. Она звала к себе Джекки, ее Джекки-Мороза. И я пошел к ней, как всегда с тех пор приходил. Пошел, потому что ничего другого сделать не мог. Она вырвалась из объятий сияющего лорда-сидхе и бросилась ко мне. Я выглядел не так, как сейчас, Мерри. Я был юн и казался ребенком. Богиня подарила мне тело, которое способно было на многое, но я все равно не принадлежал к сияющему двору. По облику и по сути я был малым фейри. Наверное, людскому взгляду я представлялся мальчиком лет четырнадцати или младше. Для моей Розы я был отличной парой.
   Он затих у меня в объятиях.
   — А что случилось с ее матерью? — спросила я.
   — Она и теперь кухарка при Благом дворе.
   Я поцеловала его в лоб и спросила:
   — А Роза?
   — Мы нашли себе приют, и я волшебством унес ее далеко от родной деревни. Люди тогда не ездили так далеко, как сейчас, двадцати миль хватало, чтобы ни разу больше не встретиться с бывшими соседями. Роза научила меня, как быть настоящим, и я вырос вместе с ней.