Гамильтон Лорел. Дыхание Мороза

   — То есть как — вырос вместе с ней?
   — Мне на вид было лет четырнадцать, ей — лет пятнадцать. Она росла, и я рос тоже. Первое орудие, которое взяли эти руки — не меч и не щит, а топор и заступ, я учился не воевать, а работать и заботиться о семье.
   — У вас были дети, — прошептала я.
   — Нет. Я думал, это потому, что я еще не совсем настоящий. А теперь, когда и ты не можешь завести ребенка, я думаю, что мне просто не суждено иметь детей.
   — Но вы жили вдвоем, — сказала я.
   — Да, и священник, который был сперва добрым, а потом уже христианином, даже нас обвенчал. Но нам нельзя было долго оставаться в одной деревне, потому что я не старел. Вместе с Розой я вырос вот в такого, каким ты меня знаешь, а потом перестал меняться. А она — нет. Я видел, как ее волосы из золотых становились серебряными, как глаза из голубых как зимнее небо стали серыми как снеговые тучи.
   Он снова на меня посмотрел, на этот раз с яростью.
   — Я видел ее увядание, но все равно ее любил. Потому что любовь к ней меня сотворила, Мерри. Не страна фейри, не дикая магия, а магия любви. Я думал, что ради Розы пожертвую той недолгой жизнью, которую я обрел, но Консорт спросил, пожертвую ли я всем, чем был прежде. Я и пожертвовал, и стал тем, кем она хотела меня видеть. Когда я понял, что не старюсь вместе с ней, я плакал. Я не представлял себе жизни без нее.
   Он встал на колени, взял меня за локти и посмотрел мне в лицо.
   — Я не перестану тебя любить. Если твои рыжие кудри превратятся в белые, я все равно буду тебя любить. Если упругая гладкость твоих щек сменится хрупкой мягкостью старости, я все равно буду ласкать твою кожу. Если твое лицо пробороздят следы всех улыбок, всех восторгов, всех слезинок, скатившихся из глаз — я только больше стану тобой дорожить, потому что разделил с тобой их все. Я хочу разделить с тобой жизнь, Мередит, и я буду любить тебя, пока последний вздох не покинет тело — твое или мое.
   Он наклонился и поцеловал меня, и теперь я ему ответила. Я провалилась в его объятья, в его любовь, потому что никак иначе я ответить не могла.

Глава шестнадцатая

   Он оказался на мне, волосы у него развязались и спадали вокруг нас серебряным дождем — если дождь бывает мягким, как шелк, и теплым, как тело любовника. Кожа у нас светилась, словно мы проглотили луну и она насквозь просветила наши тела до последнего дюйма. Я знала, что волосы у меня сияют чистым алым огнем, я ловила их отсветы краем глаз. Волосы Мороза сверкали и искрились, играя на свету, как снег под луной. Другие стражи приносили в мою постель солнце, но Мороз был зимней ночью во всем ее суровом блеске.
   Он был слишком высок — или я слишком мала, — чтобы он просто лег на меня. Мне так и не нравилось, и просто трудно было дышать, а потому он приподнялся надо мной на сияющих белоснежно-мускулистых руках. Только глянув вдоль наших тел, на то, как он скользит в меня и из меня, я вскрикнула от восторга и поспешно отвела взгляд — будто зрелище было слишком чудесно, будто нельзя было долго на него смотреть. Только там, куда я отвела взгляд, были его глаза — серые, как небо зимой, — но сейчас, когда Морозом владела магия, они были не просто серые.
   В серых глазах мерцал заснеженный холм, а на холме — голое зимнее дерево. На миг голова закружилась, словно я вот-вот провалюсь в снежную круговерть, в его глаза, и окажусь где-то далеко-далеко. Я зажмурилась — я совсем не знала, где этот холм и где это дерево.
   Ритм его движений, его скользящая во мне упругость начали меня переполнять, возникло и росло предвестие оргазма.
   — Посмотри мне в глаза, Мерри.
   В его голосе слышалась настойчивость, та хрипловатая напряженность, что говорила: он тоже уже вот-вот…
   Я послушалась, взглянув прямо в его глаза — широко раскрытые, настойчивые, требующие не отводить взгляда. Он схватил меня за волосы над ухом.
   — Хочу смотреть тебе в лицо, — сказал он, дыша прерывисто и тяжело.
   В глазах у него падал снег, сыпался на одинокое дерево и холмистую равнину. Кто-то там шел — или бежал?
   Ритм его движений изменился, стал резче — и это было уже слишком. Не могла я смотреть ему в глаза, когда его тело вонзалось в мое. Я попыталась опустить взгляд к его животу, но он сильнее потянул за волосы, заставляя поднять голову, смотреть в лицо. Лицо оказалось просто лицом, лицом моего возлюбленного, моего Мороза. В глазах уже не было картин, отвлекающих от совершенства его лица, от свирепой настойчивости взгляда.
   — Да, да, вот-вот, — шептала я. Еще один толчок — и стало просто «да!»
   Я закричала, и только его хватка, едва ли не жестокая теперь, не дала мне выгнуть шею. Он заставлял меня смотреть в глаза, не давал отвернуться. И мы смотрели друг на друга, сотрясаемые наслаждением. Он силой заставил меня разделить с ним самый интимный из моментов близости, не дав ни моргнуть, ни отвернуться — и ничто не могло нас спасти от дикой, безумной страсти в глазах — его и моих.
   И мы упали в эту дикость, в лихорадочную ярость страсти. Он закричал в оргазме, как и я, а потом содрогнулся всем телом, и поднял меня, еще не выходя. Встав на колени, он прижал меня к изголовью; я схватилась за деревянную раму, удерживая позу, в которой он вроде бы хотел меня видеть. Он кончил, но не упал. И доказал это, начав всаживаться в меня со всей силой, яростно сотрясая кровать — деревянная рама протестующе визжала, возмущенная насилием.
   Я закричала от наслаждения, судорожно цепляясь за изголовье, а он вонзался в меня на всю глубину. Так глубоко, что стало больно, и боль подпитывала наслаждение, и наслаждение властвовало над болью, как Мороз властвовал надо мной.
   Отцепившись от подголовника, я процарапала ногтями по его белой коже. Там, где я расцарапала его до крови, сияние померкло, но не кровь там потекла. За моими ногтями протянулись синие светящиеся линии, окрашивая наши тела. На миг я увидела шипастую лозу, обвившую мою руку, а у Мороза на груди проступил контур оленьей головы. Мороз вздрогнул — рядом со мной, внутри меня, — а я раскрашивала его кожу своим наслаждением и его болью.
   Он прижал меня к себе; я теперь видела сияющий знак у него на плече — я помнила этот знак, как и лозу у себя на предплечье. И теперь поняла, что проявившаяся не так давно, когда мы гостили в волшебной стране, татуировка несла тот же образ, что отражался у него в глазах.
   Мы застыли на миг, прижимаясь к изголовью. Сердце у Мороза билось так часто и сильно, что я чувствовала его стук щекой. Мороз осторожно уложил меня на бок и лег сам, мы растянулись поперек кровати на немногих не слетевших на пол подушках.
   — Совсем забыла, как ты бываешь великолепен, Мороз.
   Это не я сказала; голос раздался из зеркала. Мгновение назад я и пошевелиться не смогла бы, а тут сама не заметила, как села и судорожно вцепилась в простыни.
   — Не прикрывайтесь, — сказала из зеркала Андаис.
   Мы оба натянули на себя простыни.
   — Не прикрывайтесь, сказала я. Или я уже вам не королева? — Тон был такой зловещий, что простыни мы отбросили. Все равно она видела наш финал; что толку теперь скромничать?
   Мороз закрывал меня собой, насколько мог. Я первая обрела голос и спросила:
   — Чему мы обязаны твоим вниманием, моя королева?
   — Я думала, что увижу с тобой Риса. Или ты соврала, что будешь с ним?
   — Рис придет ко мне в свою очередь, моя королева.
   Она смотрела только на Мороза, словно меня тут и не было. Я тоже глянула на него. На теле стража от физического напряжения росой выступил пот, серебряная путаница волос роскошной драпировкой подчеркивала мужественную стать. Он был прекрасен. Прекрасен так, как даже из сидхе прекрасны не многие. Ирония судьбы: тот, кто в начале жизни вовсе не был сидхе, стал одним из прекраснейших наших мужчин. Впрочем, теперь, когда я знала, что его создала любовь — не стремление к силе, а беззаветная, самоотверженная любовь, я уже не удивлялась. Любовь всех делает прекрасными.
   — Как ты на него смотришь, Мередит! О чем ты сейчас думаешь?
   — О любви, тетя Андаис. Я думаю о любви.
   Она презрительно фыркнула.
   — Вот что помни, племянница моя. Если Смертельный Мороз не станет твоим королем, я его непременно верну себе, и посмотрю, так ли он хорош, как кажется на вид.
   — Он ведь был уже твоим любовником.
   — Помню, — проронила она без особой радости.
   Мне не удавалось понять ни выражения ее лица, ни интонаций в голосе. И вообще непонятно было, зачем ей так хотелось застать меня с Рисом — или она наоборот, хотела застать меня без него? Она искала повод отозвать Риса обратно в страну фейри? Зачем, если так? Он никогда не числился в ее фаворитах, насколько помнили те, с кем я общаюсь.
   — Я вижу страх на твоем лице, мой Смертельный Мороз, — сказала она.
   У меня руки невольно напряглись, прижали его крепче.
   — Ты взялась его от меня защищать, Мередит?
   — Я готова защищать от опасности любого из моих людей.
   — Но он для тебя не любой?
   — Да, не любой, — сказала я, потому что другой ответ был бы ложью.
   — Посмотри мне в глаза, Мороз, — приказала она. Он поднял взгляд. — Ты меня боишься, Мороз?
   Он сглотнул пересохшим ртом и хрипло сказал:
   — Да, моя королева, я тебя боюсь.
   — А Мередит ты любишь?
   — Да, моя королева.
   — Он любит тебя, племянница, зато меня боится. Рано или поздно ты обнаружишь, что страх действеннее любви.
   — Я не собираюсь на него «действовать».
   — Когда-нибудь придется. Когда-нибудь ты обнаружишь, что вся любовь, которая есть в волшебной стране, не заставит любимого повиноваться тебе. Ты захочешь тогда пустить в ход страх, а ты слишком мягкотелая, чтобы пользоваться этим оружием.
   — Меня действительно не боятся, тетя Андаис. Я знаю.
   — Смотрю я на тебя и боюсь за будущее своего двора.
   — Если будущим нашего двора станет любовь, тетя Андаис, то я за него рада.
   Она еще раз глянула на Мороза, как голодающий на тарелку с едой.
   — Ненавижу тебя, Мередит. Со всей страстью.
   Я сумела не сказать вслух того, что крутилось на языке, но помогло мне это мало.
   — Твое лицо тебя выдает. Ну, скажи, что у тебя на душе, племянница. Я тебя ненавижу, Мередит. Что ты хочешь сказать в ответ?
   — Я тебя тоже ненавижу.
   Андаис улыбнулась с искренней радостью. С кровати у нее за спиной сняли все вплоть до матраса. Наверное, крови от пытки Кристалла было столько, что даже она в этом спать не захотела.
   — Позову-ка я сегодня Мистраля. И сделаю с его мощным телом то же, что уже сделала с Кристаллом, Мередит.
   — Я тебе не могу помешать, — сказала я.
   — Нет, пока не можешь.
   На этих словах зеркало опять опустело. Я смотрела в собственные потрясенные глаза.
   Мороз на зеркало не взглянул. Просто сполз с кровати и начал одеваться. Даже в душ сперва не пошел. Ему просто надо было срочно одеться, и я его понимала.
   Он сказал, не поворачиваясь ко мне — слишком торопился как можно быстрей чем-нибудь прикрыться:
   — Я тебе как-то говорил, что лучше умру, чем вернусь к ней. Я говорил серьезно, Мередит.
   — Знаю, — сказала я.
   Он принялся распихивать по местам оружие.
   — И повторяю теперь.
   Я потянулась к нему. Он поймал мою руку, поцеловал и улыбнулся так печально, как никогда в жизни.
   — Мороз, я…
   — Если ты хочешь сегодня быть с Рисом, лучше бы выбрать другую комнату. Еще одного ее визита я бы не хотел.
   — Так и сделаем.
   — Я проверю, как там Дойль.
   Он полностью уже был одет и увешан оружием. Высокий, красивый, ледяной и прекрасный. Мой Смертельный Мороз, такой же надменный и непроницаемый, каким я его увидела в первый раз. Но теперь я хранила воспоминание о его исступленных, широко раскрытых глазах, когда он вонзался в мое тело. Я знала, кто находится под этой холодной, тщательно контролируемой оболочкой, и дорожила каждой черточкой настоящего Мороза. Того мужчины, который полюбил крестьянскую девушку и отдал ради нее все, что было у него и чем был он сам.
   Он вышел за дверь, высокий и прямой, несгибаемый — для любого стороннего наблюдателя. Но я знала, почему он ушел от меня: он до смерти боялся, что королева заглянет к нам еще раз.

Глава семнадцатая

   Я последовала совету Мороза и перешла в другую комнату, поменьше — одну из многочисленных комнат в громадном гостевом крыле. Мэви предложила нам занять и главное здание, пока она не вернется из Европы, куда сбежала после двух покушений, устроенных Таранисом с использованием магии. Даст Богиня, вскоре мы сможем сказать Мэви, что Таранис больше ни ей, ни кому-либо другому не угрожает, но надо сперва пережить нынешний день. Вообще я предпочла бы иметь собственное жилье, но мне просто денег не хватало разместить и прокормить чуть ли не двадцать сидхе. У тетки я содержание брать отказывалась: слишком длинные и опасные ниточки тянутся от всех ее благодеяний.
   Адреналин схлынул, и я себя чувствовала еще хуже, чем утром. Чем-то я заболеваю. Вот гадость.
   Я теперь верила, что Мороз будет меня любить, даже когда я постарею, но каково мне самой будет стареть, видя вокруг немеркнущую юность и красоту? Порой мне кажется, что не настолько я добродетельна, чтобы с честью все это переносить.
   В новой комнате было темно. Единственное окно забрано ставнями, зеркало над туалетным столиком сняли — голая стена смотрится мирно и спокойно. Сюда никто с нежданным визитом не нагрянет. Вот почему я и выбрала эту комнату: мне необходимо отдохнуть, а неожиданных вызовов по зеркалу с меня на сегодня достаточно.
   Со мной был Китто, свернулся калачиком в нежной прохладе чистых хлопковых простыней. Темные кудри легли мне на плечо, теплое дыхание согревало мою грудь. Руку он положил мне на живот, ногу перекинул через бедра, другой рукой перебирал мои волосы. Он один в моей свите был ниже меня ростом, ему удавалось свернуться у меня под мышкой, как я сворачивалась рядом с мужчинами повыше. Китто был в первой партии фейри, разделивших мою добровольную ссылку. Когда мы вернулись из волшебной страны, Дойль заставил его поработать на тренажерах, и теперь, несколько недель спустя, под лунно-белой шелковой кожей чувствовались мускулы. Мускулы, которых никогда раньше у него не было.
   Рост у Китто четыре фута и одиннадцать дюймов, а лицо — как у ангела, не достигшего половой зрелости. Впрочем, тут ему повезло с наследственностью: гоблинам нет нужды бриться. Я перебирала пальцами мягкие кудри, отросшие до раздавшихся в ширину плеч. Волосы у него были мягкие как у Галена — или как у меня.
   Другой рукой я его обнимала, пальцы пробегали по ровной линии чешуек вдоль спины. В полумраке чешуйки казались темными, но на свету они радужно переливаются. Под пухлыми губами, прижатыми к моей груди, скрываются втяжные клыки, соединенные с протоками ядовитых желез. Отцом Китто был змеегоблин. Он изнасиловал Благую сидхе, а не съел: редкий случай, обычно змеегоблины — холодные твари в любом смысле слова. Страсти им неведомы, но что-то в матери Китто, видно, пробудило жар в холодном сердце его отца.
   Мать бросила младенца у холма гоблинов, как только поняла, каким он родился. Гоблины свое потомство нередко съедают, а мясо сидхе у них считается деликатесом. Родная мать Китто бросила его на съедение. Ему повезло: его забрала гоблинка, собираясь вначале подрастить, а потом уже съесть. Но Китто ее растрогал, ей не хватило сердца его убить. В нем и правда было что-то, вызывающее желание защитить, желание о нем заботиться. Он уже не раз рисковал жизнью ради меня, а я все равно не могла воспринимать его в роли защитника.
   Он поднял ко мне миндалевидные глаза — ярчайшего синего цвета, без белков, как у Падуба или Ясеня. Только цвет другой, чудесный ясно-синий цвет, как у светлого сапфира или утреннего неба.
   — От кого ты сейчас прячешься, Мерри? — спросил он тоненько.
   Я улыбнулась, поглубже закапываясь в подушки.
   — Почему ты решил, что я прячусь?
   — Ты всегда сюда приходишь прятаться.
   Я провела пальцами по контуру его щеки. Чуть другое сочетание генов, и он был бы похож на Падуба с Ясенем: высокий, красивый как сидхе, но сильный и выносливый как гоблин.
   — Я ведь говорила: я плохо себя чувствую.
   Он улыбнулся и приподнялся на локте, глядя на меня чуть сверху:
   — Это правда, но еще ты грустишь, и я бы развеял твою грусть, если ты скажешь мне, как.
   — Давай не будем говорить о политике. Мне еще ночью предстоят нелегкие обязанности, мне бы отдохнуть.
   Он провел пальцем по моей щеке от виска до подбородка. Медленным, плавным жестом, от которого я закрыла глаза и задержала дыхание.
   — Так ты смотришь на ночь с гоблинами, как на обязанность?
   Я открыла глаза.
   — Не в том дело, что они гоблины.
   Он улыбнулся, запустил руку мне в волосы:
   — Я знаю. Дело в том, кто они и какие они, и в том, что ты плохо себя чувствуешь.
   — Они меня пугают, Китто.
   Он помрачнел.
   — Я их тоже боюсь.
   — Они с тобой плохо обращались?
   — У них нет пристрастия к мужской плоти. Я их обслуживал пару раз, когда они приходили спать с моей хозяйкой.
   Китто сумел выжить в обществе, куда более склонном к насилию, чем все другие социальные группы фейри, поступая так, как часто поступают заключенные в тюрьме. Они находят сильного вожака — или он их выбирает — и становятся его собственностью. На таких «собачек» смотрят свысока, но, как ни странно, способности их очень ценят. То есть гоблины вроде Китто становятся мишенью для грубых шуток, с одной стороны, а с другой — хозяева очень ими дорожат. У гоблинов хозяева могут быть обоих полов, лишь бы рабы у них имелись.
   — Обслуживал? — переспросила я.
   — Разогревал — так, кажется, это называют в порнографии. Они все делают вместе, как братья. Пока один кончал, я помогал другому встать.
   Он говорил с таким видом, будто это совершенно в порядке вещей. Без возмущения, без злости. Так прежде был устроен его мир. Единственный знакомый ему мир — пока царь гоблинов не подарил Китто мне. Я теперь очень старалась дать Китто возможность самому выбирать и решать, но приходилось соблюдать осторожность: слишком широкий выбор заставлял его нервничать. Для него мир буквально стал другим. Раньше он представления не имел, что такое телевизор или электричество, а сейчас жил в поместье одной из ведущих актрис Голливуда, хоть и не смотрел ни одного ее фильма. Для него куда важнее было, что прежде ее звали богиней Конхенн — эту тайну, кстати, Голливуд не знал.
   — Я буду с тобой, Мерри. Я тебе помогу.
   — Я не могу тебя просить…
   Он прижал палец к моим губам.
   — Тебе не надо просить. Из твоих стражей больше никто так не знает обычаи гоблинов, как я. Не скажу, что я смогу тебя защитить от братьев, но хоть от ловушек уберегу.
   Я поцеловала его пальцы и отвела их от своего лица, чтобы поцеловать еще и ладонь. Думала сказать: «Не надо, они ведь тебя насиловали», но он не считал их поведение насилием. Надо ли говорить ему, что его насиловали, если он так не считает? Это культура его народа, не моего. И мне ли кидать камни после того, что я видела сегодня в спальне Андаис? Бедный Кристалл.
   В дверь негромко постучали. Вздохнув, я глубже зарылась в подушки. Не хочу, не хочу новых проблем! У меня и так одна на носу — славная такая. Прибудет вместе с близнецами.
   Китто нагнулся и прошептал мне в макушку:
   — Ты же принцесса. Можешь приказать им уйти.
   — Не могу, пока не узнаю, что им нужно. — Я крикнула: — Кто там?
   — Рис.
   Мы с Китто переглянулись, он сделал большие глаза — его жест недоумения, вместо пожатия плечами. Ну да. Чтобы Рис пришел ко мне, когда я в постели с гоблином… Китто ему даже нравился, ну или как минимум Рис спокойно его воспринимал, особенно после совместного марафонского просмотра «черных фильмов». Даже составил компанию Галену, когда они покупали Китто современную одежду. Но когда доходило до физических прикосновений, он всегда сбегал.
   Так что с чем бы Рис ни пришел, дело наверняка важное. А сегодня важное — значит скверное. Черт. Вслух я сказала:
   — Входи.
   Китто попытался встать и уйти, но я поймала его руку и удержала на месте.
   — Мы в твоей комнате. Нечего тебе уходить.
   Китто глянул с сомнением, но остался на месте. Мне в нем это нравилось. Он прекрасно выполнял приказы, чем мои стражи редко могли похвастаться.
   Рис вошел, бесшумно закрыв за собой дверь. Вглядевшись в его лицо, я решила, что оно довольно спокойное.
   — Даже для сидхе Дойль жутко упрямый.
   — Ты только сейчас это выяснил? — спросила я.
   Рис улыбнулся:
   — Засчитано. Ну да, не сейчас.
   — Он не хочет, чтобы Мерри сидела возле него? — спросил Китто. Он держался совершенно спокойно, словно и не думал сбегать секунду назад.
   Рис шагнул ближе к нам.
   — Говорит: «Я здесь, чтобы защищать ее, а не наоборот». И еще говорит, что тебе надо отдохнуть, а не сидеть и вздыхать над ним.
   — Я могла бы его обнять и поспать у него под боком.
   — Ну так ему беда, а нам счастье, — сказал Рис, улыбаясь еще шире и снимая пиджак.
   — Нам счастье, — повторил Китто с некоторым удивлением в голосе.
   Рис застыл с пиджаком в руке. Наплечная кобура резко выделялась на бледно-голубой рубашке. На вид кобура как будто предназначалась исключительно для пистолета, а на деле — совсем не только. Все мои первые стражи обзавелись новыми кобурами — наверное, сработали их умельцы в стране фейри. Ни один смертный так быстро и так хорошо работу не сделает. Модель тоже была неординарная, остроумно приспособленная для того, чтобы носить прорву оружия под модным пиджаком.
   У Риса пистолет закреплен был под одним плечом и нож под другим, еще один пистолет на поясе, а на спине как-то пристроен короткий меч, его рукоять чуть выступала сбоку — чтобы Рис мог его выхватить, как пистолет, который носят на пояснице.
   — Я же тебя обнимала в адвокатской конторе, — сказала я. — Никаких пистолетов с мечами не почувствовала. Ты их скрываешь заклятьем, обманывающим зрение и осязание?
   — Ну, если ты их не ощутила, значит, заклятье действует, как обещано, — ответил Рис.
   — А почему у Дойля и Мороза я мечи на спине вижу?
   — Чары действуют, только если оружие не выступает из-под одежды. Эти двое упорно носят длиннющие мечи, вот ты их и видишь. Заодно и прочее оружие лучше видно — стоит где-то нарушить иллюзию, и она рассыпается. Ты же в курсе.
   — Да, но я не думала, что ваши кобуры и прочие портупеи зачарованы.
   Он пожал плечами.
   — Должно быть, стоят прорву денег.
   — Нам их подарили, — сказал он.
   Я сделала большие глаза:
   — Такие чары — даром?
   — Ты после того спича в коридоре пользуешься популярностью у малых фейри. Когда ты заявила, что в детстве у тебя все друзья были с кухни, а не из тронного зала.
   — Это чистая правда, — сказала я.
   — Конечно, но от того не менее политически выгодно. Привлекает к тебе сердца. Как и твое родство с брауни.
   — Так вашу сбрую делали малые фейри? — поинтересовалась я.
   Он кивнул.
   — Это сидхе магию почти потеряли, а малые фейри сохранили куда больше, чем мы думали. Полагаю, они боялись говорить сидхе, что малые фейри деградируют не в такой степени, как высокие.
   — Мудро с их стороны, — оценила я.
   Рис подошел к кровати.
   — Не то чтобы мне не нравилась моя крутая кобура, но ты тянешь время потому, что ищешь способ вежливо меня отшить, или есть вопрос, который ты хочешь задать, но стесняешься?
   — Меня действительно заинтересовали эти чары. Нам скоро понадобится весь доступный магический арсенал. Но я и правда хочу спросить… Ты в первый раз по собственной воле вошел в комнату Китто, когда я здесь. Нам интересно, в чем дело.
   Рис кивнул и опустил глаза, будто собираясь с мыслями.
   — Если оба вы не возражаете, я бы к вам присоединился — поспать обнявшись.
   Он поднял лицо — с самым непроницаемым выражением, какое мне только случалось у него видеть. Обычно он прятал эмоции за язвительной иронией. А сегодня был серьезен, сам на себя не похож.
   — Мое мнение не в счет, — сказал Китто, но при этом сполз пониже и натянул на себя простыню.
   Рис перебросил пиджак через плечо;
   — Мы говорили на эту тему, Китто. Ты теперь сидхе, а значит, вполне можешь иметь свое мнение, как все мы.
   — Ой, только не это! — взмолилась я. — Не надо как все. Китто так выгодно от вас отличается отсутствием капризов!
   Рис улыбнулся:
   — Мы так ужасны?
   — Временами, — сказала я. — Ты еще получше прочих.
   — Вроде Дойля, — предположил Рис.
   — Вроде Мороза, — поправил Китто, и вдруг испугался собственной дерзости. Он буквально с головой забрался под простыню, крепко прижавшись к моему боку. Но по напряжению его тела ясно было, что ничего в этом нет сексуального, один страх.
   Он боялся Риса? Страж как минимум однажды на моих глазах пытался если не убить, так покалечить Китто — вскоре после нашего приезда в Лос-Анджелес. Надо полагать, несколько визитов в кино и прогулка по магазинам прежнюю вражду не преодолели. Это как родители пытаются наладить отношения с детьми после развода: хоть сколько подарков и внимания прежнее зло не перечеркнут.
   Рис зла сделал достаточно, но Китто скрывал, что до сих пор боится стража. Я ничего, совсем ничего не замечала. Я думала, что все мы — одна большая счастливая семья, насколько это возможно. Как же я собираюсь править целым народом, если среди собственных любовников не могу установить мир и порядок?