Гамильтон Лорел. Дыхание Мороза

   — Нет, не верно, — ответил Мороз.
   — Прошу прощения? — повернулся к нему Кортес.
   Мороз глянул на Дойля, тот коротко кивнул. Пальцы Мороза сжались на моей руке чуть крепче. Он не любил говорить на публике — небольшая фобия.
   — С нами в Лос-Анджелес приехало с полдюжины стражей, которые прежде входили в состав гвардии принца Эссуса.
   — Но король весьма уверенно заявил, что ни один из телохранителей принца не охраняет теперь принцессу.
   — Изменения в составе гвардии произошли недавно.
   Мороз все крепче сжимал мне руку, пока я не постучала легонько по его ладони пальцами другой руки. Я хотела, чтобы он успокоился — это во-первых, а во-вторых — чтобы вспомнил, насколько он сильнее меня, и не повредил мне руку. Гладя гладкую белую ладонь, я поняла, что не одного Мороза пытаюсь успокоить.
   Дойль придвинулся ближе и крепче обнял меня за плечи. Я откинулась в тепло его рук, чуть расслабилась возле сильного тела; мои пальцы безостановочно гладили руку Мороза.
   — Я по-прежнему не вижу причины задавать эти вопросы, — сказал Биггс.
   — Согласен, — поддержал партнера Фармер. — Если у вас есть вопросы, касающиеся выдвинутого обвинения, мы готовы их рассмотреть.
   Кортес посмотрел мне в глаза. Всем весом своего карего взгляда.
   — Король полагает, что убийца вашего отца не был найден, поскольку расследованием убийства занимались сами убийцы.
   Мы все трое застыли. Дойль, Мороз и я. Теперь Кортес безусловно завладел нашим вниманием.
   — Объяснитесь, мистер Кортес, — сказала я.
   — Его величество обвиняет в убийстве принца Эссуса Королевских Воронов.
   — Вы же видели, как король Таранис обошелся с послом. Не кажется ли вам, что это ясно говорит о душевном состоянии моего дядюшки? Страх и готовность манипулировать кем угодно.
   — С проблемами мистера Стивенса мы разберемся, — сказал Шелби. — Но если улик не нашли, не разумно ли предположение короля, что искали их как раз те, кто и прятал?
   — Наша присяга ее величеству запрещает нам причинять вред кому-либо из ее семейства, — заявил Дойль.
   — Но вы клянетесь защищать королеву? — спросил Кортес.
   — Да. Сейчас мы присягнули принцессе, но прежнюю присягу это не отменяет.
   — Король Таранис предположил, что вы убили принца, предотвращая покушение на королеву Андаис и ее трон.
   Мы все трое, онемев, уставились на Кортеса и Шелби. Инсинуация была настолько грязная, что королева за малейший намек на что-нибудь подобное отдавала в руки палача. Я даже не спросила, сказал ли это лично Таранис — больше никто при его дворе не рискнул бы гневом Андаис. Никто, только сам король, да и его она бы вызвала за такую клевету на личный поединок. Грехов у Андаис хватает, но брата она любила, и он ее любил. Именно поэтому он не убил ее и не завладел троном, хоть и знал, что правил бы лучше сестры. Вот если бы мой кузен Кел попытался сесть на трон при его жизни — может, отец и убил бы его. Кел сумасшедший в самом прямом смысле слова, а садист такой, что рядом с ним Андаис — сама доброта. Отец боялся отдать Неблагой двор в руки Кела. И я боюсь. У меня всего две причины стремиться стать королевой: спасти собственную жизнь и жизнь моих любимых, и не пустить Кела на трон.
   Но я не беременела, а королевой я стану, только забеременев, и отец моего ребенка станет королем. Буквально вчера я поняла, что все бы отдала — вплоть до трона, — лишь бы остаться с Дойлем и Морозом. Но одно меня останавливало: чтобы их не лишиться, мне пришлось бы отказаться от данного мне рождением права. А я слишком дочь своего отца, чтобы отдать Келу власть над моим народом… Но я все больше жалела о своем выборе.
   — Есть ли у вас, что возразить, принцесса?
   — Моя тетя не совершенство, но брата она любила, я это знаю наверняка. На его убийцу она обрушит все кошмары ада. Ни один из стражей не рискнет стать жертвой ее мести.
   — Вы в этом абсолютно уверены, ваше высочество?
   — Задайте себе вопрос, господа: чего надеется достичь подобным заявлением король Таранис? Или даже такой вопрос: чем была выгодна королю смерть моего отца.
   — Вы обвиняете короля в убийстве принца Эссуса? — спросил Шелби.
   — Нет, только напоминаю, что Благой двор никогда не был дружески расположен к нашей семье. И если Королевского Ворона, убившего моего отца, ждала бы смерть под пытками, то король Таранис, если бы ему удалось удачно скрыть содеянное, исполнителя скорее наградил бы.
   — Но зачем ему убивать принца Эссуса?
   — Этого я не знаю.
   — Но вы считаете, что за этим убийством стоит король? — спросил Ведуччи с тем ясным разумом, что светился у него в глазах.
   — До сих пор не считала.
   — Что вы хотите сказать, принцесса?
   — Мне непонятно, что надеется приобрести король, выдвигая обвинения против моих стражей. Я не вижу смысла в его действиях и невольно задумываюсь об истинных мотивах.
   — Он хочет, чтобы мы отдалились друг от друга, — сказал Мороз.
   Я внимательно вгляделась в красивое надменное лицо: за надменностью он всегда прятал тревогу.
   — Но как?…
   — Если он посеет в тебе столь ужасные подозрения, сможешь ли ты доверять нам, как прежде?
   Я опустила взгляд на наши переплетенные руки.
   — Нет, не смогу.
   — А если подумать, — продолжил Мороз, — то обвинение в изнасиловании тоже должно заставить тебя в нас сомневаться.
   Я кивнула:
   — Возможно, но в чем его цель?
   — Вот этого не знаю.
   — Если только он не потерял рассудок окончательно, — сказал Дойль, — цель должна быть. Но сознаюсь, мне она не видна. Мы играем в чужую игру, и мне это не нравится.
   Дойль оборвал себя и взглянул на юристов.
   — Прошу прощения, мы на миг забылись.
   — Так вы считаете, что все это — политические игры двух ваших дворов? — спросил Ведуччи.
   — Да, — ответил Дойль.
   — Лейтенант Мороз?… — повернулся к нему Ведуччи.
   — Согласен с капитаном.
   И ко мне напоследок:
   — Ваше высочество?…
   — Да, мистер Ведуччи. Да. Что бы с нами ни происходило, это безусловно отражение политики дворов.
   — Поступок короля по отошению к послу Стивенсу меня удивил. И заставил задуматься: не используют ли нас в неясных нам целях?
   — Не хотите ли вы сказать, мистер Ведуччи, — спросил Биггс, — что начинаете сомневаться в обоснованности выдвинутых против моих клиентов обвинений?
   — Если я выясню, что ваши клиенты виновны в том, в чем их обвиняют, я сделаю все, чтобы они понесли максимально допустимое по нашим законам наказание. Но если обвинения ложны, и король пытается навредить невиновным посредством закона, я сделаю все, чтобы напомнить королю, что в этой стране над законом не стоит никто.
   Ведуччи улыбнулся — совсем не так радостно, как в прошлый раз. Нет, он улыбнулся хищно, и эта улыбка его выдала. Теперь я знала, кого здесь стоит бояться. Ведуччи не карьерист, как Шелби или Кортес, но как юрист он их превосходит. Он искренне верит в закон, искренне считает, что невинных нужно защитить, а виновных покарать. Такую прочную веру не часто встретишь у юриста, оттрубившего за барьером добрых двадцать лет. Юристы обычно жертвуют убеждениями ради карьеры, но Ведуччи удержался. Он верил в закон и, может быть — только может быть, — начинал верить нам.

Глава третья

   Нас пригласили перейти в другую комнату — не такую просторную, как конференц-зал, но надо сказать, не у всякой семьи дом бывает просторней того конференц-зала. В новой комнате на стене висело громадное зеркало: в потускневшей от времени позолоченной раме, из не слишком чистого стекла, местами мутное, с одного края в пузырьках. Оно принадлежало когда-то прабабушке мистера Биггса. Сюда, в святая святых мистера Биггса, мы пришли ради своего рода телефонного разговора — хотя и без телефона.
   На допросе в конференц-зале нас сменили Гален, Рис и Аблойк, но сказали они мало — только отрицали свою виновность.
   Эйб выделялся необыкновенными волосами: у него в прическе чередовались полосы — черные, белые и нескольких оттенков серого, все одинаковой толщины и очень четкие, будто искусно выкрашенные, как у современного гота. Только никто их не красил, они такие от природы. Белая кожа и серые глаза дополняли образ. В темно-сером костюме Эйб смотрелся неуклюже: как бы хорошо ни была сшита одежда, а видно было, что он сам ее бы не выбрал. Он веками вел разгульную жизнь, и одевался соответственно. Алиби у Эйба не было как раз потому, что во время предполагаемого нападения он планомерно накачивался спиртным пополам с наркотой. Трезвым он оставался только два последних дня, но у сидхе настоящая зависимость от наркотиков не вырабатывается — впрочем, и напиться или одурманить себя до беспамятства нам тоже не удается. Обратная сторона медали.
   Нельзя стать алкоголиком или наркоманом, зато и от проблем не убежишь — ни с помощью спиртного, ни с помощью наркотиков. Напоить нас можно, но лишь до определенного градуса.
   Гален в коричневой тройке выглядел стильно и — чуть мальчишески — элегантно. Адвокаты запретили ему надевать его коронный зеленый, чтобы не подчеркивать зеленоватый оттенок белой кожи лица и рук. Вот только они не сообразили, что коричневый сделает зеленые тона еще ярче и куда заметней. Зеленые кудри Гален коротко остриг, оставив единственную тонкую косичку — напоминание о том, какой роскошной волной они когда-то спадали до самых пят. У него алиби было самое прочное: в момент нападения мы как раз занимались сексом.
   Риса в другой день я назвала бы мальчишески красивым, но не сейчас. Сейчас он выглядел зрелым до последнего дюйма, все его пять футов шесть дюймов. Из всех стражей, сопровождавших меня сюда, он один не дорос до шести футов. Разумеется, красоту он не утратил, но мальчишеское в нем как будто ушло — или что-то пришло взамен. Не может ведь внезапно повзрослеть тот, у кого за плечами больше тысячи лет, кто когда-то был богом Кромм Круахом? Был бы он человеком, я бы не сомневалась, я бы решила, что события последних дней помогли ему наконец повзрослеть. Но думать, что наши мелкие приключения могли повлиять на сверхъестественное существо, прежде почитавшееся богом… Слишком нескромно.
   Белые кудри клубились у Риса над плечами, спадали вдоль широкой спины. Пусть ростом он уступал всем остальным моим стражам, зато мускулы под деловым костюмом были восхитительные — он очень серьезно относился к ежедневным тренировкам. На глазу он носил повязку, прикрывая столетней давности шрамы. Единственный уцелевший глаз был прекрасен: три кольца синевы, словно полосы неба — летнего, зимнего и весеннего. Губы мягкие, сочные — таких аппетитных губ я больше ни у одного мужчины не видела, они так и звали их поцеловать. Не знаю, отчего в нем поселилась эта новая серьезность, но она придала Рису глубины; он словно стал больше и значительней, чем всего пару дней назад.
   Он один из трех обвиняемых во время предполагаемого преступления находился вне ситхена — собственно, именно тогда на него напали воины Благих, обвиняя в совершенном над леди Кейтрин насилии. Благие вышли на снег и мороз и набросились на моих стражей со сталью и холодным железом — оружием, которым можно нанести настоящие раны воину сидхе. При дворах даже на дуэлях чаще используют оружие, которым нельзя причинить серьезные раны или истинную смерть. Как в боевиках в кино: герои друг из друга дух вышибают и тут же снова встают и бросаются в бой. Но сталью и холодным железом можно убить, само их использование уже нарушало мир между двумя дворами.
   Юристы перешли на повышенные тона.
   — В день, когда на леди Кейтрин — по ее словам — произошло нападение, мои клиенты находились в Лос-Анджелесе, — говорил Биггс. — Мои клиенты никак не могли совершать какие-либо действия в Иллинойсе, поскольку весь день провели в Калифорнии. В упомянутый день один из обвиненных выполнял работу для «Детективного агентства Грея» и постоянно находился на глазах у свидетелей.
   Это он о Рисе. Коротышке-стражу по-настоящему нравилось работать детективом. Ему доставляло удовольствие работать под прикрытием, с его гламором он это делал лучше сыщиков-людей. Галену гламора тоже хватало, но не хватало способностей к притворству. Чтобы работать под легендой или играть приманку, мало выглядеть как надо — это только одно из условий. Надо еще и «ощущаться» как надо — для того преступника, которого ловишь. Я такую работу за прошедшие годы делала не раз. Это сейчас мне никто не позволит так рисковать собой.
   Но как же нападение на леди Кейтрин могло состояться еще до нашего возвращения в страну фейри? А так, что время в волшебной стране снова стало течь по-другому. И больше всего отклонений было в ситхене Неблагих, вблизи от меня. Дойль сказал: «Впервые за сотни лет время потекло в стране фейри иначе, чем во всем мире, но возле тебя, Мередит, оно сходит с ума. Сейчас, когда ты уехала, время волшебной страны отличается от времени людей, но между двумя ее дворами различий нет».
   Для меня время не текло вспять, нет, но как будто растягивалось — и это было интересно и тревожно. И для нас, и для дворов сейчас шел январь, а вот дни были разные. Бал в сочельник, на который меня так зазывал дядюшка Таранис, благополучно миновал. Мы все сошлись на том, что посещать его опасно, и обвинения против моих стражей только подтвердили, что Таранис что-то задумал, но вот что? Задумка Тараниса наверняка обернется опасностью для кого угодно, кроме него самого.
   — Его величество Таранис объяснил, что время в стране фейри течет иначе, чем в реальном мире, — заявил Шелби.
   Уверена, что Таранис не говорил «в реальном мире»: для него реальный мир — это Благой двор.
   — Позвольте мне задать вопрос вашим клиентам, — попросил Ведуччи. Он в перебранку не ввязывался и вообще в первый раз заговорил с момента, как мы сменили помещение. Меня его молчание нервировало.
   — Задавайте, — сказал Биггс, — но отвечать им или нет, буду решать я.
   Ведуччи кивнул и шагнул к нам с улыбкой на губах — но жесткий взгляд заставлял сомневаться в искренности улыбки.
   — Сержант Рис, находились ли вы в землях фейри в день, когда, по словам леди Кейтрин, состоялось нападение?
   Хороший вопрос. Трудно на него ответить так, чтобы не солгать — но и не сказать правду.
   — Предполагаемое нападение, — поправил Биггс.
   — Предполагаемое нападение, — кивнул Ведуччи.
   Рис улыбнулся: словно мелькнула его смешливая ипостась, с которой я была знакома всю жизнь.
   — Да, я был в землях фейри в день, когда состоялось предполагаемое нападение.
   Ведуччи задал тот же вопрос Галену. Гален ответил, хоть и не так спокойно, как Рис:
   — Да, был.
   Аблойк просто сказал:
   — Да.
   Фармер пошептался с Биггсом и задал новый вопрос:
   — Сержант Рис, были ли вы в Лос-Анджелесе в день предполагаемого нападения?
   Вопрос показывал, что наши адвокаты еще не разобрались в странностях со временем волшебной страны.
   — Нет, не был.
   Биггс нахмурился.
   — Но вы весь день были на глазах. У нас есть свидетели!
   Рис улыбнулся.
   — Лос-Анджелесский день — не тот день, в который, по ее словам, кто-то напал на леди Кейтрин.
   — Но это та же дата!
   — Да, — терпеливо ответил Рис, — но «та же дата» не значит «тот же день».
   Улыбнулся в ответ один Ведуччи. Все остальные то ли глубоко задумались, то ли решали, не спятил ли Рис.
   — Не могли бы вы нам пояснить? — все с той же довольной улыбкой попросил Ведуччи.
   — Это не похоже на фантастические рассказы, где герой возвращается во времени и заново переживает тот же день, — сказал Рис. — Мы не можем находиться в двух местах одновременно, мистер Ведуччи. Новый день для нас — действительно новый день, и в стране фейри нет сейчас наших двойников, которые проводят его по-другому. День, когда мы были в стране фейри, кончился. Новый день в Лос-Анджелесе начался. Но оба эти дня имеют одну дату — так что за пределами волшебной страны кажется, будто это один и тот же день.
   — Так вы могли находиться в стране фейри в день, когда на нее напали? — переспросил Ведуччи.
   Рис укоризненно улыбнулся и сказал, будто «ай-ай-ай» ребенку:
   —  Якобынапали. Да, могли.
   — Присяжные с ума сойдут, — сказала Нельсон.
   — О, не торопитесь. Мы еще потребуем собрать жюри из присяжных, равных моим клиентам по положению. — Фармер жизнерадостно улыбнулся.
   Нельсон побледнела под ее искусным макияжем.
   — Суд равных? — тихо сказала она.
   — Разве сумеет присяжный-человек по-настоящему осознать возможность находиться в двух разных местах в один и тот же календарный день? — спросил Фармер.
   Юристы ошеломленно переглядывались, один только Ведуччи не поддался общему смятению. Наверное, он это успел уже обдумать. Формально его должность предоставляла ему меньше прав, чем Шелби или Кортесу, но он мог подсказать им, как причинить нам побольше неприятностей. Из всех наших противников мне именно его больше всего хотелось привлечь на свою сторону.
   — Мы здесь как раз и собрались, чтобы дело не дошло до суда присяжных, — напомнил Биггс.
   — Но если они совершили это преступление, то самое малое — их следует изолировать в границах страны фейри, — сказал Шелби.
   — Вначале следует доказать их вину, а после уже обсуждать возможное наказание, — возразил Фармер.
   — Таким образом, мы возвращаемся к тому, что никто из нас не жаждет передачи дела в суд.
   Негромкий голос Ведуччи упал в тишину, словно камень посреди воробьиной стайки. Мысли прочих юристов разлетелись в стороны вспугнутыми птахами.
   — Не стоит расписываться в своей беспомощности перед противником, когда дело еще и не начато, — сказал явно недовольный демаршем коллеги Кортес.
   — Да не дело у нас, Кортес. У нас на носу катастрофа, и мы пытаемся ее предотвратить, — ответил Ведуччи.
   — Для кого катастрофа? Для них? — махнул в нашу сторону Кортес.
   — Для всех фейри, вероятно, — сказал Ведуччи. — Вы не читали историю последней крупной войны в Европе между людьми и фейри?
   — Давно не перечитывал, — буркнул Кортес.
   Ведуччи оглядел остальных юристов:
   — Что, только я читал?
   — Я тоже, — поднял руку Гровер.
   Ведуччи ему улыбнулся как родному:
   — Так напомните этим уважаемым интеллектуалам, как началась последняя война.
   — Она началась в результате разногласий между Благим и Неблагим дворами фейри.
   — Именно! — подхватил Ведуччи. — А затем захватила все Британские острова и немалую часть континентальной Европы.
   — Вы хотите сказать, что если мы не уладим нынешний конфликт, он приведет к войне между дворами? — спросила Нельсон.
   — Томас Джефферсон и его кабинет поставили для фейри всего два нерушимых запрета, — сказал Ведуччи. — Они не должны допускать поклонения себе как божествам и не имеют права развязывать междоусобную войну. Стоит им нарушить любой из этих двух запретов, и их выкинут из Америки — из единственной страны на Земле, согласившейся дать им приют.
   — Мы все это знаем, — бросил Шелби.
   — Но задумывались ли вы, почему Джефферсон поставил именно эти запреты, в особенности запрет на войну?
   — Потому что она была бы губительна для нашей страны, — ответил Шелби.
   Ведуччи покачал головой:
   — В Европе до сих пор сохранилась воронка размером с Гранд-Каньон — на том месте, где состоялась последняя битва той давней войны. Представьте, что такое случилось бы в самом сердце Америки, посреди наших плодороднейших земель.
   Люди переглянулись — нет, о таком они не задумывались. Шелби и Кортес видели только интереснейший юридический казус, шанс выдвинуть новые законы касательно фейри. Все здесь страдали близорукостью, кроме Ведуччи. И разве что Гровера еще.
   — Что вы предлагаете? — спросил Шелби. — Чтобы им все с рук сошло?
   — Нет. Если виновны — пусть ответят, но я хочу, чтобы все здесь понимали, что именно поставлено на карту.
   — Вы как будто взялись защищать принцессу, Ведуччи? — спросил Кортес.
   — Принцесса не подсовывала послу Соединенных Штатов заколдованных часов.
   — А вы уверены, что не подсовывала — чтобы нас запутать? — спросил Шелби таким тоном, словно и правда верил в такую возможность.
   Ведуччи повернулся ко мне:
   — Ваше высочество, давали ли вы господину послу какой-либо магический или любой другой предмет, который мог бы изменить в вашу пользу его мнение о вас и вашем дворе?
   Я улыбнулась.
   — Нет, не давала.
   — Сидхе действительно не лгут, нужно только правильно формулировать вопрос, — сказал Ведуччи.
   — Но как же тогда леди Кейтрин могла назвать имена и описать внешность именно этих господ? Она казалась глубоко травмированной случившимся.
   — Это действительно загадка, — признал Ведуччи. — Леди Кейтрин пришлось бы солгать — произнести прямую ложь, — потому что я задавал ей прямые вопросы, и она ни разу не сбилась. — Он посмотрел на нас. — Вы понимаете, ваше высочество, что это значит?
   Я долго и тяжело вздохнула.
   — Думаю, да. Это значит, что леди Кейтрин рискнула всем. Если ее уличат в прямой лжи, ее ждет изгнание из волшебной страны. А знать Благого двора считает ссылку участью хуже смерти.
   — Не только знать, — поправил Рис. Прочие стражи кивнули.
   — Верно, — сказал Дойль. — Даже малые фейри многое терпят из страха перед ссылкой.
   — Так как же она осмелилась солгать? — спросил нас Ведуччи.
   — А не может это быть иллюзией? — негромко и не слишком уверенно предположил Гален. — Мог ли кто-то использовать такой сильный гламор, чтобы обмануть ее?
   — Вы имеете в виду, ее заставили думать, что на нее напали, когда на самом деле нападения не было? — спросила Нельсон.
   — Не уверен, что сидхе можно так одурачить, — сказал Ведуччи и глянул на нас.
   — А если иллюзией было не все? — предположил Рис.
   — Как это — не все? — спросила я.
   — Втыкаешь в землю сухой сучок, а кажется, будто вырастает дерево. Или показываешь прекрасный замок на месте руин.
   — Иллюзию легче создать, когда для нее есть определенное физическое основание, — пояснил Дойль.
   — А на чем можно построить иллюзию нападения? — спросил Гален.
   Дойль глянул на него выразительно, но Гален не понял. Я сообразила раньше.
   — Это как в сказках о сидхе, навещающих вдов под видом убитых мужей?
   — Да, — подтвердил Дойль. — Иллюзия используется как маскировка.
   — Мало кто из фейри сохранил силу создавать такие иллюзии, — заметил Мороз.
   — Может быть, всего один и сохранил, — сказал вдруг посерьезневший Гален.
   — Но не хотите же вы сказать… — Мороз замолчал на полуслове — мы сами за него додумали.
   — Ну и гад! — выразился Эйб.
   Ведуччи вмешался в разговор, словно прочитал наши мысли. Уж не экстрасенс ли он, а то и носитель фейрийской крови? Может быть, лишь его защита от магии фейри мешает мне это понять?
   — Насколько хорошо владеет искусством иллюзий Король Света и Иллюзий?
   — Черт! — сказал Шелби. — Нельзя же так! Вы только что дали им мотивировку для обоснованного сомнения.
   Ведуччи улыбнулся:
   — У принцессы и ее стражей и без того были обоснованные сомнения, еще до того, как они переступили порог этой комнаты. Они только не высказывали вслух обвинений против короля. Они не всем делятся даже со своими адвокатами.
   Мне в голову пришла жуткая мысль. Я шагнула к Ведуччи — Дойль едва успел меня удержать, чтобы я не взяла человека за плечо. Он прав был, это могли расценить как попытку магического вмешательства.
   — Мистер Ведуччи, вы хотите высказать это обвинение моему дяде во время будущего разговора по зеркалу?
   — Я полагал, что это сделают ваши адвокаты.
   У меня лицо похолодело, кровь отлила от щек. Ведуччи потерял уверенность и едва не потянулся ко мне рукой.
   — Что с вами, ваше высочество?
   — Я боюсь за вас — всех вас, — и за нас тоже, — сказала я. — Вы не понимаете, кто такой Таранис. Он больше тысячи лет абсолютный монарх Благого двора. Это породило в нем такую гордыню, которую вы и вообразить не можете. Для вас, для людей, он изображает веселого красавца-короля, но к Неблагому двору он поворачивается совсем другой стороной. Если вы попросту бросите ему в лицо такие обвинения — не знаю, как он отреагирует.
   — Он нас убьет? — спросила Нельсон.
   — Нет, скорее околдует, — ответила я. — Он Король Света и Иллюзий. Я испытала его силу. Мы говорили совсем недолго, но он меня почти зачаровал. Я почти подпала под его власть, а я ведь принцесса Неблагого двора. А вы люди, и если он пожелает вас зачаровать, вы ему не помешаете.
   — Но это будет нарушение закона! — поразился Шелби.
   — Он — король, в его руках власть над жизнью и смертью, — сказала я. — Он мыслит не как современный человек, как бы удачно он ни работал на публику.
   У меня закружилась голова, кто-то подвинул мне стул.
   Возле меня на колено опустился Дойль.
   — Как ты себя чувствуешь, Мередит? — прошептал он.
   — Вам нехорошо, принцесса? — спросила Нельсон.
   — Я устала и напугана, — сказала я. — Вы не представляете, каким кошмаром были последние несколько дней, а я даже описывать побоюсь.
   — Это имеет какое-либо отношение к нынешнему делу? — спросил Кортес. Я посмотрела на него.
   — Вы имеете в виду, почему я устала и напугана?
   — Да.
   — Нет, с этими ложными обвинениями мое состояние никак не связано. — Я взяла Дойля за руку. — Объясни им, пожалуйста, что с Таранисом надо быть очень осторожными!