Дойлю пришлось отступить в сторону, он теперь не шел рядом со мной. А я, хоть и понимала, что это для того, чтобы никто не заметил и не сделал выводов, все равно боролась с эмоциями и с головной болью, чтобы не оглядываться в поисках большого черного пса. В чем-то мне помогали громадные лохматые псы Хью: они терлись об меня мордами, трогали голые ноги и руки, и к тому же частично блокировали обзор. Одна собака была почти совсем белая, другая почти совсем рыжая, с несколькими белыми пятнышками. Каждый раз, как они ко мне прикасались, мне становилось чуть-чуть легче.
   Лепестки падали им на головы, а потом на пол — когда собаки двигались, когда обнюхивали меня. Собаки казались куда более настоящими, чем лорды и леди в изумительных нарядах. Эти собаки возникли из магии, сотворенной мною вместе с Шолто — из той самой магии, что наконец подарила мне детей. Они пришли из той самой ночи и того самого волшебства. Магии сотворения и воссоздания.
   Дверь, у которой мы остановились, охраняла стража. Зал был выложен красно-оранжевым мрамором, прожилки в камне светились белизной и золотом. На серебряных колоннах — позолоченная резьба в виде плетистых роз, цветущих золотыми цветами. В детстве я считала, что красивей этих колонн нет ничего в мире, а сейчас я видела их такими, какие они есть — имитация, выдаваемая за настоящее. Даже до появления нового волшебства Неблагой двор сохранял настоящие розы — или хоть их останки. А во внутреннем дворе были пруды с водяными лилиями. Ну да, еще там скала была с цепями — чтобы пытки происходили в живописной обстановке, — но все равно в Неблагом дворе сохранялась жизнь. Угасала, но еще теплилась к моменту, когда Богиня проявилась сквозь меня, сквозь стражей.
   А в Благом дворе жизни не было нигде. Даже главное дерево в тронном зале — и то было выковано из металла. Это была мастерски сделанная вещь, впечатляющее достижение искусства, но впечатление она производила только на смертных. Не должны бессмертные быть известны только своим искусством, они должны отличаться жизнью — той реальностью, из которой берет основу искусство. А здесь от реальности ничего не осталось.
   Охранники у дверей были одеты в деловые костюмы и походили скорей на агентов спецслужб, чем на аристократов Благого двора. От людей их отличали только неземная красота и трехцветные глаза.
   Хью чуть крепче прижал меня к себе. Его собаки шагнули вперед — оказалось, что при их росте они почти закрывают меня от глаз стражи.
   В первые ряды вышла леди Элишед, объявила звонким голосом:
   — Пропустите нас!
   — Миледи, король отдал ясный приказ. На пресс-конференцию никого нельзя допускать без его прямого разрешения.
   — Неужели вы не видите собственными глазами благословения Богини?
   — Его Величество лично с помощью чар сделал нас неуязвимыми для иллюзий.
   — Вы видите дождь из лепестков? — спросила она.
   — Мы видим эту иллюзию, миледи.
   Я не понимала, к чему она клонит. Но тут она сказала:
   — Прикоснитесь к цветам.
   — Его Величество тоже умеет делать иллюзии осязаемыми, леди Элишед.
   Они так долго смотрели на ложь, что разучились узнавать правду. У них все вызывало сомнение.
   Светловосый страж шагнул вперед, заслоняя нас от взглядов, повернулся к Хью и прошептал:
   — Я сообщу им?
   Хью едва заметно кивнул.
   Я ожидала, что страж достанет карманное зеркальце или воспользуется блестящей поверхностью меча, но он полез в кожаную сумку на боку и извлек оттутда вполне современного вида сотовый телефон.
   Мне явно не удалось скрыть удивления. Он объяснил:
   — В этом участке холма ловится сеть, потому мы именно сюда журналистов и привели.
   Логично.
   Он отступил в толпу, прочие придворные грациозно сдвинулись, закрывая его от охраны у двери. Страж тихо проговорил в трубку:
   — Мы у дверей, с нами раненая принцесса. Охрана нас не впустит.
   — Ступайте в свои покои, — сказал один из охранников. — Дело никого из вас не касается.
   Светловолосый страж сказал последовательно: «Да. Да. Нет», захлопнул трубку, сложил телефон обратно в сумку и вернулся к нам — пошептаться с Хью. Говорил он так тихо, что даже я не слышала, о чем.
   Вокруг меня сгрудились придворные и их собаки; если дело дойдет до настоящей схватки, у них не будет пространства для маневра. И тут я поняла, что они делают. Они меня прикрывают! Закрывают своими высокими тонкими телами, своей бессмертной красотой. Меня, кого когда-то презирали! Теперь они рискуют всей своей долгой жизнью, всем возможным будущим — чтобы спасти меня.
   Они мне не друзья, многие меня даже не знают, некоторые еще в моем детстве дали мне понять, что я им не нравлюсь. Я на их взгляд слишком походила на человека, кровь у меня слишком смешанная, чтобы мне называться сидхе. Что же такого натворил Таранис, что довел их до такого края — что они готовы восстать против него ради меня?
   Блистательная толпа передо мной заволновалась — как волнуются под ветром полевые цветы. Я услышала возглас стражника у двери, он говорил не таким мелодичным голосом, как другие:
   — По приказанию его величества вас не велено пускать в другие покои ситхена, сэр.
   — Мы войдем в эту дверь или вам придется нас скрутить.
   Я узнала новый голос: это был майор Уолтерс, глава особого отдела полиции Сент-Луиса, специализирующегося на делах, связанных с фейри. Должность его годами была синекурой — пока я не вернулась домой. Не представляю, как ему удалось получить приглашение на пресс-конференцию. Впрочем, неважно.
   — У нас имеется федеральный ордер на помещение принцессы под стражу для ее защиты.
   Второй голос принадлежал особому агенту Рэймонду Джилету. В свое время он один не прекратил общаться со мной, когда расследование гибели моего отца зашло в тупик. Когда я была моложе, я думала, что ему небезралична моя судьба, но потом я поняла, что скорее он не хотел оставлять нераскрытым столь важное дело. Я на него все еще за это злилась, но сейчас знакомый голос приятно было услышать.
   — Принцессы здесь нет, господа, — сказал другой охранник. — Пожалуйста, вернитесь в зал для прессы.
   — Принцесса здесь, — заявила леди Элишед. — И нуждается в медицинской помощи.
   Чувствовалось, как в группе придворных растет напряжение — как в слишком туго заведенной пружине. Людям-полицейским красивые лица сидхе должны казаться непроницаемыми — но я уловила подъем энергии, похожий на первое дуновение тепла от вспыхнувшей спички. Охрана у дверей тоже его ощутит.
   Большой черный пес переместился к нам с Хью, отчего мне лучше не стало: безоружный против всей мощи охранников-сидхе, он может только умереть за меня. А я не хочу, чтобы он за меня умирал. Я хочу, чтобы он ради меня жил.
   — С нами врачи, — сказал майор Уолтерс. — Позвольте им осмотреть принцессу, и мы уйдем.
   — Король велел не отдавать ее животным, что на нее напали. Мы ее близко к Неблагим не подпустим.
   — А к людям ее допускать он тоже запретил? — спросил агент Джиллет.
   В наступившей паузе в окружавших меня сидхе зарокотала магия — осторожно, почти неощутимо, словно шепотом.
   — О людях король ничего не говорил, — сказал еще один охранник.
   — Нам велели держать принцессу подальше от журналистов.
   — А почему ее нужно держать подальше от журналистов? — поинтересовался агент Джиллет. — Она может рассказать им «из первых рук», как ваш король отважно спас ее от злобных Неблагих.
   — Я не уверен…
   — Разве что вы думаете, будто принцесса расскажет совсем не это, — предположил майор Уолтерс.
   — Король дал клятву, что все было именно так, — заявил словоохотливый охранник.
   — Тогда вы ничего не теряете, позволив нашим врачам на нее взглянуть, — заключил агент Джиллет.
   Тот охранник, который колебался, сказал:
   — Если король верен своим клятвам, то бояться нечего. Вы же ему верите, Барри, Шенли?
   В его голосе впервые открыто прозвучало сомнение — кажется, груз лжи стал невыносим даже для самых лояльных подданных короля.
   — Если принцесса здесь, пусть выйдет вперед, — усталым голосом сказал Шенли.
   Придворные расступились сияющим занавесом. Хью прижал меня к себе: теперь только его собаки да еще светловолосый страж стояли передо мной. Дойль оставался рядом: наверное, он, как и я, опасался, что заранее настроенные против нас охранники догадаются, кто он такой. Может, они еще и пустят нас в зал прессы, но стоит им заподозрить, что в их ситхен проник Мрак — и они с цепи сорвутся.
   Все же Хью сказал:
   — Отойдите в сторону, пусть увидят.
   Страж и большие псы отступили. Дойль попятился немного за спину Хью, смешавшись с другими собаками — разве что цвет его выдавал, других черных здесь не было. На мой взгляд он почти болезненно выделялся — такой черный в царстве светлых красок.
   Наверное, вид у меня был еще тот, потому что у двоих людей глаза стали круглые. Они почти сразу же спохватились, но я успела заметить. И даже поняла. И еще от их взгляда ко мне словно вернулись чувства — не знаю, то ли магия их глушила, то ли страх за Дойля, то ли страх, что нас увидит Таранис. А может, я наконец расслышала тонкий голосок, который давно уже визжал у меня в голове. Тот голосок, что наконец заставил меня додумать, заставил спросить хотя бы себя саму: «Он меня изнасиловал? Он меня вырубил и изнасиловал, пока я была без сознания?» Неужели именно это великий король Благого двора считал любовным ухаживанием? О Богиня, пусть он просто из-за разброда в мозгах решил, что я и правда могу носить его дитя!
   Иногда вот так же порежешься, а больно становится, только когда увидишь кровь. Я «увидела кровь» на лицах полицейских. В том, как они шагнули ко мне. Вся левая сторона лица у меня опухла и болела — я понимала, что она и раньше болела, но прочувствовала только сейчас.
   Головная боль вспыхнула с такой силой, что я зажмурилась и испытала новый приступ тошноты. Чей-то голос спросил:
   — Вы можете говорить, ваше высочество?
   Открыв глаза, я встретилась взглядом с агентом Джиллетом. В глазах у него светилось сочувствие — то знакомое выражение, которое заставило меня ему поверить, когда я была подростком. Сочувствие было неподдельное. В последнее время мне казалось, что он меня использовал — с тех пор, как я поняла, что общение со мной он поддерживал, надеясь раскрыть убийство моего отца — и не ради меня, а ради каких-то собственных целей. Я сказала ему держаться от меня подальше, но сейчас, глядя ему в глаза, я поняла, почему поверила ему, когда мне было семнадцать. Он на самом деле глубоко мне сочувствовал — пусть на какой-то миг.
   Может, и он припоминал, как впервые меня увидел — убитую горем, цепляющуюся за отцовский меч, словно это единственная надежная опора во вселенной.
   — Врача, — прошептала я. — Мне нужен врач.
   Шептала я потому, что когда мне в последний раз было так же худо, говорить вслух я не могла, еще хуже делалось. Но еще я понимала, что с этим шепотом я у них вызываю больше жалости. Если я смогу добраться до журналистов, давя на сочувствие, я вытяну из этой карты все, что она может дать.
   Взгляд агента Джиллета стал жестче, я снова разглядела в нем ту целеустремленность, из-за которой когда-то поверила, что он найдет убийцу моего отца.
   И это хорошо: я теперь ношу внуков отца. Но мне необходимо выбраться в безопасное место. Сидхе так часто полагаются на магию и физическую силу — но они не знают, что такое быть слабым, им невдомек, что у слабых есть свое оружие. А я знаю. Я почти всю жизнь провела в мире слабых и беспомощных.
   Так что я перестала храбриться. Прекратила попытки убедить себя, что мне лучше. Позволила себе чувствовать, как мне больно и как страшно. Разрешила себе мысли, которые изо всех сил отталкивала. И дала волю слезам.
   Охранники попытались к нам подойти, но майор Уолтерс применил по назначению командный голос — эхом отдавшийся по мраморному залу и вкатившийся в открытую дверь за спинами стражей:
   — А ну назад!
   Разговорчивый охранник сказал:
   — Шенли, нашим целителям такого не вылечить. Пусть ей помогут люди.
   У него были волосы цвета осенних листьев, когда они пламенеют на ветках, и глаза трех оттенков зелени. Он казался совсем молодым, хотя ему должно было перевалить за семьдесят — столько сейчас Галену, а Гален самый молодой из сидхе, не считая меня.
   Шенли посмотрел на меня глазами из двух идеальных колец синевы. Я лежала на руках у Хью и смотрела на него сквозь слезы, а от виска до подбородка расплывался набухающий синяк.
   — Что ты расскажешь журналистам, принцесса Мередит? — негромко спросил Шенли.
   — Правду, — прошептала я.
   В нечеловечески прекрасных глазах мелькнуло страдание.
   — Я не могу пустить тебя к ним.
   Он признавался этими словами, что знает: моя правда отличается от правды Тараниса. Знает, что его король солгал и что дал клятву в подтверждение лжи. Знает, но сам он клялся охранять Тараниса. Он в ловушке между своими обетами и вероломством Тараниса.
   Мне бы даже жалко его стало, но я помнила, что Таранис не вечно будет наслаждаться ванной, даже при служанках, над которыми можно поиздеваться. В дюймах от нас — журналисты и относительная безопасность. Но как преодолеть эти несколько дюймов?
   Майор Уолтерс достал рацию из кармана плаща и нажал кнопку.
   — Нам нужно подкрепление.
   — Мы никого сюда не пустим. Применим силу, — предупредил Шенли.
   — Она беременна, — сказала целительница. — Она носит двойню.
   Страж с сомнением на нее покосился:
   — Лжешь.
   — У меня немного сил осталось, это верно, но чтобы такое почувствовать — мне магии хватает. Она беременна. Я слышу, как бьются под моей ладонью их сердечки, словно воробышки трепещут крыльями.
   — Сердце так скоро биться не начинает, — возразил страж.
   — Она была беременна, когда попала в наш ситхен. Ее силой бросили в кровать королю на поругание — беременную от другого.
   — Не говори таких слов, Квинни, — сказал он.
   — Я целительница, — сказала она. — Надо же мне когда-то заговорить? Пусть я заплач у всем, что имею, даже жизнью, но я клянусь тебе, что принцесса не меньше месяца носит под сердцем двойню.
   — Ты клянешься? — переспросил он.
   — Любой клятвой, какой пожелаешь.
   Долгий миг они смотрели в глаза друг другу. В дверь за спиной у охранников забарабанили, послышался шум драки: полицейские и фэбээровцы пытались пробиться к нам. Стража Благих не хотела на глазах у журналистов, в прямом эфире слишком круто обходиться с полицейскими — судя по шуму, полицейские такими моральными проблемами не страдали. Дверь содрогалась от ударов.
   Разговорчивый страж шагнул к своему капитану:
   — Ей надо верить, Шенли.
   — Король тоже поклялся, — возразил тот. — И никто не явился покарать его за клятвопреступление.
   — Он верит тому, что говорит, — сказала целительница. — Ты сам это знаешь. Он верит в свои слова, и потому нельзя назвать его лжецом — только правдой они все равно не становятся. За последний месяц всем всё стало ясно.
   Шенли глянул на своего подчиненного, на целительницу, наконец на меня.
   — Правда ли, что король тебя спас от насильников-Неблагих?
   — Нет, — сказала я.
   Глаза у него заблестели, но не от магии.
   — Он унес тебя против твоей воли?
   — Да, — прошептала я.
   Из прекрасных глаз скатилось по слезинке. Он коротко поклонился:
   — Приказывай.
   Я понадеялась, что правильно его поняла. Громко, насколько я осмеливалась при жуткой головной боли, я объявила:
   — Я, принцесса Мередит Ник-Эссус, обладательница рук плоти и крови, внучка Уара Свирепого, приказываю тебе отступить и дать нам пройти.
   Он поклонился ниже и, не выпрямляясь, шагнул в сторону.
   Майор Уолтерс снова поднес рацию к губам:
   — Мы входим. Повторяю, с нами принцесса. Освободите проход.
   Шум драки стал громче. Синеглазый страж сказал в воздух:
   — Стража, освободить дорогу. Принцесса уходит.
   Шум стал тише, потом смолк. Синеглазый страж кивнул своим товарищам, они открыли огромную дверь.
   Хью шагнул вперед, Дойль пробрался ближе к нам. В глаза ударил слепящий свет — секунду я думала, что это магическая атака, а потом поняла: это просто прожекторы и вспышки фотокамер. Я зажмурилась, и Хью внес меня в двери.

Глава двадцать девятая

   Свет меня ослепил; голова, казалось, вот-вот взорвется от шума, на нас напирали со всех сторон. Я хотела заорать, чтобы все это прекратилось, но боялась, что станет только хуже. Я зажмурилась и прикрыла глаза рукой. Чья-то тень заслонила свет, женский голос сказал:
   — Принцесса Мередит, я доктор Харди, мы вам поможем.
   Мужской голос:
   — Принцесса, мы наденем вам шейный корсет. Просто предосторожность.
   Из ниоткуда возникла каталка, словно из-под земли выпрыгнула; медики муравьями засуетились вокруг. Доктор Харди светила фонариком мне в глаз, требуя следить за лучом. Следить я могла, но в это время чьи-то руки взялись меня поднимать, что-то со мной делать, и я впала в панику.
   Я принялась отмахиваться, отбиваться, запищала тонким голосом. Не уверена, что из-за процедур, которые проделывали медики, просто у меня нервы сдали. Мне не видно было, кто ко мне прикасается, не видно, что со мной делают, я не понимала, что происходит. Невыносимо.
   — Принцесса! Принцесса Мередит, вы меня слышите? — позвала доктор Харди.
   — Да, — сказала я совершенно чужим голосом.
   — Вас необходимо отвезти в больницу, — продолжала она. — А для этого нужно провести несколько предварительных процедур. Вы нам позволите?
   Я не то чтобы плакала, у меня слезы будто сами собой лились по щекам.
   — Я должна знать, что вы делаете. И мне надо видеть, кто ко мне прикасается.
   Она посмотрела мне за спину, на толпу журналистов: полицейские встали между ними и нами живым барьером, но слышно им было почти все. Женщина наклонилась ко мне вплотную:
   — Вас изнасиловали?
   — Да.
   Майор Уолтерс тоже нагнулся ко мне.
   — Прошу прощения, принцесса, но я не могу не спросить: кто это сделал?
   Охранник-сидхе у дверей сказал:
   — Неблагие, конечно! Они и леди Кейтрин изнасиловали.
   — Помолчите! — бросил майор Уолтерс и снова повернулся ко мне: — Это правда?
   — Нет, — ответила я.
   — А кто тогда?
   — Таранис ударил меня, я потеряла сознание и очнулась голой у него в постели. Он лежал рядом.
   — Лгунья! — крикнул охранник.
   Шенли, его командир, сообщил:
   — Она поклялась.
   — И король тоже.
   — Да, и я не знаю, как быть, — сказал Шенли.
   — Меня ударил Таранис и никто иной. Клянусь тьмой, что поглощает все.
   — С ума сошла — давать такую клятву! — сказал голос, который я не узнала.
   — Только если она лжет.
   Это вроде бы был сэр Хью. Но слишком уж было шумно, все говорили разом. Репортеры принялись выкрикивать вопросы, выдвигать предположения. Их никто не слушал.
   Доктор Харди начала негромко со мной говорить, объясняя, что делают врачи. Назвала по именам своих парамедиков, говорила, что они станут делать, и только потом они ко мне прикасались. Это подействовало: истерика отступила.
   Я заставила их остановиться, лишь когда кто-то сказал в микрофон, который я так пока и не увидела:
   — Мы ведь уже рассказали вам, что случилось с принцессой. Стражи из Неблагих, те, кто должен был ее защищать, ее избили и изнасиловали. Его Величество спас от них свою племянницу и принес сюда, в безопасное убежище.
   С меня хватило. Плевать, насколько мне худо, нельзя мне дать упрятать себя в больницу, оставив эту грязную ложь в ушах репортеров.
   — Дайте мне микрофон, пожалуйста. Я должна сказать им правду, — сказала я.
   Доктор Харди это не одобрила, но Хью и его единомышленники меня поддержали, и каталку подкатили вперед. Шейный корсет с меня снять отказались, и капельницу уже вкололи в руку: наверное, кровяное давление было слишком низкое, да и вообще шок ощущался.
   Врач подошла к микрофону:
   — Я доктор Ванесса Харди. Принцессу необходимо доставить в больницу, но она непременно желает поговорить с вами. Она ранена, ей нужна срочная госпитализация. Интервью будет очень краткое. Это все понимают?
   Из толпы прозвучало несколько голосов:
   — Да.
   Бело-розовая красотка пресс-секретарь, само воплощение красоты сидхе, микрофон отдавать не хотела. Из разговоров у дверей она уловила достаточно, чтобы забеспокоиться.
   Микрофон у нее забрал агент Джиллет, поднес его ко мне. Нетерпеливое ожидание репортеров ощущалось почти как своего рода магия.
   Кто-то крикнул:
   — Кто вас ударил?
   — Таранис, — сказала я.
   Толпа хищно вздохнула, вспышки взорвались светом. Я зажмурилась от их блеска.
   — Вас изнасиловали Неблагие?
   — Нет.
   — Но вас изнасиловали, принцесса?
   — Таранис ударил меня так сильно, что я потеряла сознание. Он меня похитил, я очнулась голой у него в постели. Он говорит, что секс был. Я потребую, чтобы в больнице меня осмотрели. Если тест даст положительный результат, и сперма окажется принадлежащей неизвестному лицу, то значит, мой дядя меня изнасиловал.
   Полицейские силой удержали на месте пресс-секретаря и еще нескольких сидхе. Некоторые придворные вместе с собаками помогали им управляться с толпой. До меня доносилось рычание, громче всего рычали где-то совсем рядом. Моей руки коснулась крупная черная морда; я подняла руку и погладила Дойля по шерсти. Это легкое прикосновение успокоило меня больше, чем что бы то ни было.
   Доктор Харди крикнула, перекрывая хаос:
   — У принцессы сотрясение мозга. Мне нужно отправить ее на рентген или компьютерную томографию, чтобы выяснить, насколько серьезна травма. Мы уезжаем.
   — Нет, — сказала я.
   — Принцесса, вы обещали поехать сразу, как только скажете правду.
   — Я не о том. Мне нельзя делать рентген, я беременна.
   Агент Джиллет не убрал еще микрофон — нас услышал весь зал. Если мы думали, что раньше здесь был хаос, то мы ошибались.
   Журналисты орали:
   — Кто отец? Вы беременны от вашего дяди?
   Доктор Харди наклонилась ко мне и прошептала-прокричала поверх какофонии:
   — Какой у вас срок?
   — Четыре-пять недель.
   — Мы вас и вашего ребенка будем беречь, как зеницу ока, — сказала она.
   Я бы кивнула, но корсет не позволил, так что пришлось сказать:
   — Хорошо.
   Она глянула на кого-то, кого мне не было видно:
   — Надо срочно доставить ее в больницу.
   Мы начали двигаться в сторону дверей, что было не просто по двум причинам. Во-первых, из-за репортеров: им всем хотелось сделать еще один, самый последний, снимок, задать еще один, самый последний, вопрос. Во-вторых, из-за стражи Благих и тех придворных, что политически противостояли Хью. Они не хотели меня отпускать. Они хотели, чтобы я отказалась от своих слов.
   Надо мной снова и снова возникали нечеловечески прекрасные лица, гневно вопрошая: «Как ты посмела оболгать короля? Как ты можешь обвинять в таком злодеянии собственного дядю? Лгунья! Лживая мерзавка!». Вот это я и услышала последним, а потом полиция постаралась отогнать сиятельную толпу подальше от меня.
   Полицейские попытались прогнать и черного пса, но я вмешалась:
   — Нет-нет, он со мной.
   Никто не возразил. Доктор Харди сказала только:
   — В «Скорой» он с нами не поедет.
   Я не стала спорить. Одно присутствие Дойля рядом, в каком бы он ни был облике, на меня действовало благотворно. С каждым прикосновением руки к его шерсти мне становилось лучше.
   Вокруг носилок толпилось столько людей, столько светило прожекторов и ламп — понять, что мы выбрались из холма, я смогла, только ощутив на лице ночной ветерок. Когда Таранис меня уносил, была ночь. Та же самая или вчерашняя? Сколько я у него пробыла?
   Я спросила, какой сегодня день, но меня никто не услышал. Репортеры выбежали из ситхена вслед за нами, выкрикивая вопросы и сверкая вспышками.
   По траве колеса каталки ехали плохо, от толчков головная боль стала сильней. Я старалась не стонать, и мне это удавалось, пока медики не оттерли от каталки Дойля. Едва его мех перестал ощущаться под рукой, мне стало много хуже.
   Я позвала его по имени, не успев подумать.
   — Дойль, — жалобно простонала я.
   Громадная черная голова просунулась под локоть врача. Доктор Харди споткнулась, попыталась отпихнуть его со словом:
   — Пшел вон!
   — Не гоните его, пожалуйста.
   Она сердито на меня глянула, но отступила чуть вбок, пустив ко мне собаку. Теперь я могла цепляться за его шерсть на тряской дороге. Никогда не думала, что лужайки в холмах такие неровные — пока не почувствовала на себе. А казалось, что трава такая ровненькая.
   Над плечами медиков вспыхнул прожектор телекамеры: свет резанул глаза, голову скрутило болью, и тут же вернулась тошнота.
   — Меня сейчас стошнит.
   Каталку остановили, помогли мне перегнуться через борт. С капельницей и шейным корсетом самой мне это не удалось бы. Не помогай мне столько рук, я бы на бок не повернулась.
   Доктор Харди прокричала, пока меня выворачивало:
   — У нее сотрясение! Уберите свет, ей вредно!
   От рвоты у меня голова на куски раскалывалась — или так мне казалось. В глазах потемнело. На лоб легла чья-то ладонь, прохладная, твердая и… как будто знакомая.
   В глазах прояснилось, и я увидела перед собой мужчину с белокурой бородой и усами, в низко надвинутой на лоб бейсболке. Это он держал руку у меня на лбу. Что-то смутно знакомое почудилось мне в голубых глазах… И тут, прямо под моим взглядом, глаза переменились: в одном из них проступили три кольца синевы — васильковое у зрачка, потом небесно-голубое и светлое, цвета зимнего неба, снаружи.