Гамильтон Питер Ф.. Обнаженный Бог: Финал

   Идиоты не восстановили существующие промышленные предприятия и не производили товары для обмена с фермерствующими общинами на продукты. Есть так много всего, что может обеспечить город, необходимая продукция, такая, как ткани и инструменты. Необходимо, чтобы это опять происходило, и скоро. Но сведения, которые он получал от Лионеля и других торговцев, не радовали. Хотя некоторые заводы восстановили, и они работали, в городе не наступил настоящий общественный порядок.
   Это и в самом деле хуже, чем когда Демократический союз Земли вышел на улицы, агитируя за свои лицемерные реформы.
   Лука раздраженно покачал головой. В последнее время множество его мыслей прорывались, освобожденные, и бродили в голове. Некоторые из них были очевидными: это те, на которые он полагался, чтобы управлять Криклейдом; а другие оказывались более тонкими; сравнения, сожаления, возвращались понемногу старые, присущие ему особенности, и это было так удобно, что он не мог снова изгонять их. Хуже всего была вечная наркотическая боль и желание увидеть Луизу и Женевьеву, просто чтобы убедиться, что с ними все в порядке.
   Неужели ты такое бесчеловечное чудовище, что откажешь в этом отцу? Единственный взгляд на моих любимых девчонок.
   Лука высунул голову и закричал:
   — Да никогда ты их не любил!
   Пегая лошадка испуганно остановилась, когда его голос разнесся по зазеленевшей земле. Гнев был последним его убежищем от себя самого, единственной защитой, сквозь которую не мог проникнуть Грант.
   — Ты же обращался с ними, как со скотом. Они и людьми-то для тебя не были, только твоими удобствами, частью твоей средневековой семейной империи, ты готов был выдать их замуж в обмен на деньги и власть. Ублюдок ты. Ты их не заслуживаешь. — Он содрогнулся, съежившись в седле.
   — А тогда какая мне забота? — услышал он свой голос. — Мои дети, самая важная часть меня; они несут дальше все, что я есть. А ты пытался их насиловать. Двоих маленьких детей. Любовь? Думаешь, ты что-то понимаешь в любви? Такой выродок и паразит, как ты.
   — Оставь ты меня в покое, — выкрикнул Лука.
   Неужели надо было мне спрашивать тебя об этом?
   Лука сжал зубы, вспоминая про газ, которым пользовался Спэнтон, как способе, каким Декстер пытался заставить их поклоняться Светоносцу. Выстроив крепость из гнева, так что его мысли опять смогли принадлежать ему.
   Он натянул уздечку, поворачивая лошадь кругом, чтобы ему видеть Криклейд. Немного же было практичности в этой проверочной поездке. Лука и так знал, в каком состоянии поместье.
   Материально у них все было прекрасно. В ментальном отношении… дымка довольства, окутывавшая Норфолк, начинала рассеиваться. Лука узнал особое напряжение отчаявшегося негодования, оно усиливалось где-то на краешке его сознания. Сначала Криклейд узнал его. По всему Норфолку люди делали открытия и начинали понимать, что лежит за внешним благополучием. Медленно зреющая чума тщеславия стала собирать урожай своих жертв. Надежда испарялась из их жизней. Нынешняя зима будет больше, чем ощущение физического холода.
   Лука миновал разграничительную линию, отмеченную гигантскими кедрами, и направил лошадь через дерн к дому поместья. Одно только зрелище не носящего следов времени фасада из серого камня, по которому шли окна с белыми рамами, внесло в его болезненные размышления мирное успокоение. История этого дома принадлежит ему — и таким образом она обеспечивает ему будущее.
   Девчонки сюда вернутся и будут поддерживать жизнь в нашем доме и в семье.
   Лука наклонил голову, озлобленный своей разрушающейся волей. Гнев был слишком силен, чтобы изжить его в течение часов и даже дней. Безрадостное, вызывающее слезы мрачное настроение не было защитой, и в последнее время эти эмоции стали его постоянными спутниками.
   В доме и около него, как всегда, кипела деятельность. Круглая щетка поднималась из центрального дымохода, посылая в окружающий воздух сажу. Конюхи выводили лошадей пастись на восточный луг. Женщины развешивали сушиться белье на веревки. Нед Колдмен (Лука никак не мог запомнить имени одержателя этого батрака) красил окна в западном крыле дома, чтобы как следует защитить дерево от предстоящих морозов. Из открытых окон пустой часовни слышались звуки пилы. Двое мужчин (претендующие на то, что они монахи, хотя ни Лука, ни Грант никогда не слышали об их ордене) неспешно исправляли те разрушения, которые Декстер нанес помещению.
   И еще народ суетился за стеной огорода сбоку от поместья. Кухарка привела туда команду своих помощниц, чтобы срезать побеги аспарагуса и приготовить их для замораживания. В этом году это был уже пятый урожай этого зеленого растения.
   Иоганн сидел возле каменной арки ворот, закутав колени одеялом, ловя тепло вездесущего солнца. Вероника сидела на стуле около него, Жанетта, ее ребенок, спала в колыбели, зонтик защищал ее от солнца.
   Лука спешился и подошел проведать своего бывшего заместителя.
   — Как ты себя чувствуешь?
   — Не так-то плохо, спасибо, сэр, — Иоганн слабо улыбнулся и кивнул.
   — Выглядишь ты куда как лучше.
   Иоганн опять набрал вес, хотя обвислая кожа вокруг лица казалась бледной.
   — Как только кончат со стеклами, я собираюсь начинать новые посадки, — сообщил Иоганн. — Люблю свежий салат и огурчики среди зимы. Не возражал бы еще попытаться вырастить авокадо, хотя плоды будут только на следующий год.
   — Вот и молодец. А как эта малышка поживает?
   Лука заглянул в колыбель. Он и забыл, до чего маленькими бывают новорожденные младенцы.
   — Она просто мечта, — счастливо выдохнула Вероника. — Хотела бы я, чтоб она так же спала и ночью. Каждые два часа требует есть. Можно часы проверять по ней. Это и в самом деле утомительно.
   — Славная малышка, — сказал Иоганн. — Спорим, тут будет на что посмотреть, когда она вырастет.
   Вероника так и лучилась гордостью.
   — Уверен, что так и будет, — согласился Лука.
   У него вызвало болезненное ощущение то, как старик смотрел на ребенка, слишком много отчаяния проскальзывало в его взгляде. Баттерворт хотел подтверждения того, что жизнь в этом мире протекает нормально. За последнее время Лука заметил, что такое отношение развивается у многих жителей Криклейда. Детишки, за которыми они присматривали, получали более сочувственное внимание. Его собственную решимость оставаться в поместье и пренебречь настойчивым желанием отыскать девочек становилось поддерживать в себе все труднее. Слабость, которую он впервые ощутил в тот день, когда заболел Иоганн, и которая увеличилась после сражения на станции Колстерворт, мешала ему. Каждый шаг по усыпанной гравием песчаной дорожке, окружающей поместье, казалось, вдавливает комки величиной с булыжники все глубже в самую плоть его души, напоминая ему о том, до чего ненадежной сделалась его жизнь.
   Лука накормил свою лошадь во дворе конюшни, чувствуя одновременно вину и радость, оставляя Иоганна. Кармита была в своем фургоне. Она складывала только что выстиранное белье и засовывала его в большой деревянный чемодан, обитый медными пластинами. С полдюжины ее стареньких стеклянных кувшинов стояли на грубо вытесанной полке, наполненные листьями и цветами, оттенок сосудов придавал содержимому специфический серый цвет.
   Кармита вежливо кивнула ему и продолжала убирать в чемодан свои вещи. Он наблюдал за ней, снимая с лошади седло; она двигалась с твердой решимостью, лишавшей его смелости прервать ее занятие. Какие-то мысли доведены до логического конца, решил он. Чемодан был тем временем наполнен, крышка захлопнулась.
   — Тебе помочь? — предложил он.
   — Спасибо.
   Они вместе подняли чемодан, вынесли за дверь в задней части фургона. Лука тихонько присвистнул. Он никогда не видел, чтобы внутренность фургона была так прибрана. Никаких куч мусора, никакой разбросанной одежды или полотенец, которые валялись бы в беспорядке, все имеющиеся у нее кастрюли были вычищены до блеска и висели на крюках, даже кровать была застелена. На верхней полке выстроены бутылки, закрепленные на своих местах медными кольцами для поездок.
   Кармита запихнула чемодан за альков под кровать.
   — Ты куда-нибудь уезжаешь, — понял он.
   — Я готова куда-нибудь отправиться.
   — Куда?
   — Понятия не имею. Может, попробую в Холбич, погляжу, может, остальные где-то в пещерах.
   Лука сел на кровать, внезапно ощущая сильную усталость.
   — Почему? Ты же знаешь, как ты нужна людям здесь. Господи, Кармита, не можешь ты уехать. Слушай, скажи ты мне, говорил ли кто-нибудь что-то против тебя или делал тебе назло? Я их, ублюдков, на медленном огне зажарю.
   — Никто мне пока ничего не сделал.
   — Тогда почему?
   — Я хочу быть готовой к отъезду на случай, если это место развалится. Потому что так случится, если уедешь ты.
   — О, Боже, — он опустил голову на руки.
   — Так ты собираешься в путь?
   — Не знаю. Сегодня утром я проехался по всему поместью, чтобы попытаться что-то решить.
   — И?
   — Я хочу уехать. В самом деле хочу. Не знаю, вернет ли это Гранта или сделает его окончательно подчинившимся. Наверное, единственная причина, почему я до сих пор не уехал, в том, что он точно так же разодран на куски. Криклейд значит для него так бесконечно много. Он в ужасе от мысли, что имение останется без управителя на целую зиму. Но дочери значат для него больше. Не думаю, что это оставляет мне особенно большой выбор.
   — Перестань искать поддержку. Выбор у тебя всегда был. Ты должен только спросить себя, хватит ли тебе сил, чтобы принять решение и придерживаться его.
   — Тут я сомневаюсь.
   — Гм-м… — она села на старинный стул в ногах своей постели, глядя на подавленную фигуру, сидящую перед ней. Границы больше нет, решила она, они сливаются. Не так быстро, как произошло с Вероникой и Олив, но это происходит. Еще несколько недель, самое большое — месяца два, и они станут одним человеком.
   — Ты подумал о том, что тебе точно так же захочется найти девочек? Вот тут начинается твоя проблема.
   Он бросил на нее резкий взгляд:
   — Ты что хочешь сказать?
   — Да вся эта благопристойность Гранта, которая идет от слабости и разъедает его изнутри. Ты ее еще не растерял, ты все-таки чувствуешь себя виноватым перед Луизой и перед тем, что ты пытался с ней сделать. Тебе бы хотелось знать, что с ней все в порядке.
   — Возможно. Не знаю. Я больше не могу думать напрямую. Каждый раз, когда я начинаю говорить, мне приходится изо всех сил прислушиваться к словам, чтобы разобраться, где я, а где он. Разница все-таки есть. И только.
   — Меня искушает желание быть фаталисткой. Если Норфолк не спасется на несколько десятилетий, ты в любом случае здесь умрешь, так почему бы тебе не отправиться и не прожить эти годы в покое?
   — Потому что я хочу их прожить, — прошептал он яростно. — Собою.
   — Это большая жадность для человека, который будет жить в украденном теле.
   — Ты нас всегда ненавидела, правда?
   — Я ненавижу то, что ты сделал, а не то, чем ты являешься. Лука Комар и я могли бы отлично поладить, если бы когда-нибудь встретились, не думаешь ли ты?
   — Да, верно.
   — Ты не можешь победить, Лука. Пока ты жив, он всегда будет с тобой.
   — Я не сдамся.
   — Убил бы на самом деле Лука Комар Спэнтона? Грант бы убил, не колеблясь.
   — Ты не понимаешь. Спэнтон был дикарем, он собирался разрушить все, чем мы являемся, все, с чем мы работали и чего достигли здесь. Я видел это у него в сердце. С подобными людьми нечего действовать разумно. Их не научишь.
   — Почему тебе хочется чего-то достигнуть? Возможно жить здесь и не землей. Мы это можем, мы, роми. Даже Грант смог бы показать тебе, как это делается. Какими растениями питаться. Где прячутся овцы и коровы зимой. Можно стать охотником и ни от кого не зависеть.
   — Люди значительней этого. Мы — общественные особи. Мы объединяемся в племена или кланы, мы занимаемся ремеслами. Это же фундамент цивилизации.
   — Но ты мертв, Лука. Ты умер сотни лет назад. Даже само это возвращение будет всего лишь временным, как бы оно ни кончилось: смертью или тем, что Конфедерация нас освободит. Почему ты хочешь создать уютную цивилизацию в этих условиях? Почему не прожить быстро и не волноваться о завтрашнем дне?
   — Потому что это не то, что я есть! Я этого не могу!
   — А кто не может? Кто ты — который хочет будущего?
   — Не знаю, — он начал всхлипывать. — Я не знаю, кто я такой.
 
   В эти дни в помещении оперативного отдела Передового форта было меньше народу — показатель природы и прогресса Освобождения. Грандиозные координационные усилия, которые потребовались для первоначального штурма, давно прекратились. После того последовало самое напряженное время разрушительной атаки на Кеттон, когда пришлось изменить план атаки передовой линии фронта, разбивая Мортонридж на ограничивающие зоны. Эта стратегия оказалась достаточно действенной. Кеттонов определенно больше не было. Одержимые разделились, затем разделились снова, когда ограничительные зоны разбили на еще более мелкие участки.
   Из своего офиса Ральф мог смотреть прямо на большой экран, установленный на противоположной стене. После Кеттона он целыми днями сидел у себя за столом, наблюдая, как красные обозначения передовой линии фронта изменяют форму, превращаясь в грубую решетку квадратов, растянувшуюся по Мортонриджу. Каждый квадрат разделился еще на десяток мелких квадратиков, а они стали кольцами и перестали сужаться. Когда началась осада, их было семьсот шестнадцать.
   В комнате оперативного отдела она началась с наблюдения за операциями уничтожения в открытом поле. Главная деятельность командования Освобождением состояла теперь в том, чтобы управляться с тылом, координировать подход к каждому осаждающему лагерю, доставляя снабжение, и эвакуировать понравившиеся жертвы. И всем этим управляли в других, второстепенных отделах.
   — Мы — резерв, — сказал Ральф Янне Палмер. Она вместе с Экейшей пришли позже, когда закончилось собрание старшего персонала, происходившее рано утром. — Теперь больше не будет сражений, — добавил он. — Никаких неверных решений, в которых меня станут обвинять. Все дело теперь в численности, в статистике и в уровне. Как долго будут одержимые доедать свои запасы, насколько нам хватит при этом наших медицинских ресурсов и транспортных возможностей. Мы просто должны будем все это рассчитать и уйти.
   — Немногих я знала генералов, которые испытывали бы такую горечь из-за своей победы, — заметила Янне. — Мы победили, Ральф, тебе удалось сделать так, что Освобождение стало гладкой операцией, когда никто в нас не стреляет.
   Он бросил озадаченный взгляд на Экейшу:
   — Ты бы назвала эту операцию гладкой?
   — Развитие ее было гладким, генерал. Разумеется, отдельные личности определенным образом пострадали от некоторых трудностей на линии фронта.
   — И на другой стороне было так же. Ты видела на мониторе состояние одержимых, которых мы брали в плен, когда они больше не выдерживали осаду?
   — Я их видела, — ответила Янне.
   — Одержимые, понимаешь ли, по-настоящему не сдаются. Они только так ослабевают, что сержанты могут идти вперед, не встречая сопротивления. Вчера мы сняли двадцать три осады, и у нас оказалось семьдесят три трупа. Они просто так не сдаются. А остальные, господи, — рак и голодное истощение, тяжелая комбинация. Когда мы поместили их в ноль-тау, семеро из них по-настоящему умерли в полете транспорта скорой помощи назад в Передовой форт.
   — Надеюсь, сейчас на орбите достаточно отлетающих в колонии кораблей, чтобы справиться с перевозкой такого количества больных, — сказала Экейша.
   — Мы можем загрузить их в камеры ноль-тау, — сказал Ральф. — Я не особенно уверен, что их можно вылечить. Они могут скончаться, слишком долго ожидая, пока найдется для них такое место, где есть больница. И это даже при наличии всей помощи, которую мы получаем от эденистских обиталищ и наших союзников. Боже милосердный, можете вы вообразить, на что это будет похоже, если мы умудримся вытащить целую планету и вернуть ее на место, откуда ее отправили, где бы это ни было?
   — Кажется, президент Ассамблеи попросил у посланника киинтов о материальной помощи, — сказала Экейша. — Роулор говорил, что его правительство посмотрит благоприятно на то, чтобы помогать нам справиться с любым физическим явлением, которое окажется за пределами наших промышленных или технических возможностей.
   — А медицинская ситуация на Омбее не считается кризисной? — поинтересовалась Янне.
   — Лечение избавившихся от одержания из Мортонриджа вовсе не за пределами медицинских возможностей Конфедерации. Таково, кажется, условие, поставленное киинтами.
   — Физически-то это возможно, но какое же правительство допустит корабль, нагруженный бывшими одержимыми, в свою звездную систему, не говоря уже о том, чтобы распределить их по гражданским больницам в городах?
   — Людская политика, — буркнул Ральф. — Зависть галактики.
   — Это паранойя, а не политика, — возразила Янне.
   — Голосование превращает ее в политику.
   Компьютер Оперативного Отдела передал целый поток информации в нейросеть Ральфа. Он выглянул из окна, чтобы увидеть, как одно из красных колец на стационарном экране сменило цвет на розовато-лиловый.
   — Снята еще одна осада. Город под названием Вэллоу.
   — Да, — подтвердила Экейша. Она закрыла глаза, подслушивая через микрофон, как сержанты окружают замызганные, беспорядочно стоящие здания. — Следящие спутники передают изображение тамошнего энергистического поля и сообщают о массовом отступлении. Сержанты продвигаются вперед.
   Ральф проконтролировал административные процедуры AI. Готовился транспорт, решено было лететь в лагерь «Стоуни». Было извещено о медицинских силах Передового форта. AI определил даже количество ноль-тау камер, которые понадобятся на борту колониальных кораблей, поместив результат в инфракрасных излучениях последнего сенсора на спутнике СО.
   — Кажется, мне бы хотелось, чтобы все было так же, как в первый день, — сказал Ральф. — Знаю, что одержимые сопротивлялись, как бешеные, но зато они были здоровы. Я был готов к ужасам войны, я даже собирался справиться с тем, чтобы отправить наши войска в бой, зная, что они полагаются на случай. Но это совсем не то, чего я сколько-нибудь ожидал, происходящее уже больше не спасает их. Это просто политические соображения.
   — Вы сказали об этом княгине? — спросила Экейша.
   — Да. И она даже согласилась со мной. Но она ни за что не допустит, чтобы я это прекратил. Мы должны от них очиститься, это единственное соображение. Политическая ценность перевешивает человеческую.
 
   Свободные репортеры, приписанные к Освобождению, все были размещены в двух трехэтажных сборных домиках с программным управлением на западной стороне Передового форта, поблизости от административного района и расположения штаб-квартиры. Никто против этого не возражал: они таким образом размещались рядом с расположением офицеров, что позволяло им по крайней мере выпивать глоточек по вечерам. Но что касается их подлинного снабжения сведениями о том, как продвигаются войска, не стоило ждать слишком многого. Первый этаж был единственным открытым пространством, предназначенным для общего увеселения и сборищ в зале, обставленным набором мебели из пятидесяти пластиковых стульев, трех столов, печи с индукционным нагревом и бьющего фонтана. В этом зале хотя бы имелся сетевой процессор, устроенный специально для того, чтобы репортеры все время находились в контакте со своим начальством в студиях. Кровати стояли наверху, в шести спальнях с общей ванной на каждом этаже. Так как вся эта команда привыкла к четырехзвездным (как минимум!) отелям, они не очень-то здесь акклиматизировались.
   Дождь начался в восемь утра, когда Тим Берд завтракал внизу. Завтраков в Передовом форте было три варианта, все готовые: поднос А, поднос Б и поднос В. Тим всегда старался спуститься пораньше, чтобы захватить поднос А из кучи, составленной возле дверей: этот поднос был уставлен более обильно, так что ему не приходилось заботиться о ланче; подносы же Г, Д и Е нарушали всевозможные декларации о правах человека.
   Тим вставил поднос в отверстие печи и поставил таймер на тридцать секунд. Дверь была широко раскрыта, на улице барабанил мелкий дождь. Тим простонал от досады. Эта погода испортит весь день, если он поедет в сам Мортонридж, ему придется опять сегодня вечером пользоваться антигрибной пастой — опять. Еще один день в когтях разрухи, в наблюдениях за загнивающим Освобождением. Печь пискнула и выдвинула его поднос. Упаковки разорвались, и каша перемешалась с помидорами.
   За одним из столов еще оставалась парочка свободных стульев. Тим сел рядом с Донеллом из «Галактических известий», кивнул Хью Ростеру, Элизабет Митчелл и остальным.
   — Кто-нибудь знает, куда мы сегодня допущены? — спросил Тим.
   — Официальные власти везут нас к Монксклиффу, — ответил Хью. — Нам хотят показать какую-то медицинскую бригаду, только что прибывшую из Иерусалима, у них есть новый метод восстановления протеина в случаях голодного истощения организма. Прямое переливание крови загоняет протеин обратно в клетки. Стопроцентный уровень выживания. Это принесет реальную пользу, когда будет снята последняя осада.
   — Я хочу попытаться снова пробраться к Чейнбриджу, — сказал Тим. — Там устроен большой армейский госпиталь. И было несколько самоубийств среди «гиммиков». Они не могли перенести, чтобы их спасли.
   — Победившая сторона, — проворчала Элизабет. — Дьявольски типично, или что еще там.
   — Нет, — самодовольно произнес Донелл и одарил всех коллег улыбкой. — Вам это все ни к чему; вам надо поехать в Эрсуик.
   Тим терпеть не мог такой самоуверенный тон, но Донелл был одним из лучших поисковиков информации. Проверка по нейросети показала, что Эрсуик был находившийся в осаде город, освобожденный вчера во второй половине дня.
   — Есть какая-то причина? — спросил он.
   Донелл усмехнулся и устроил целое представление, отправляя в рот треугольный тост.
   — У них кончились продукты неделю тому назад. Это значит, что им приходилось есть что-то другое, чтобы так долго протянуть. — Он облизал губы.
   — О боже, — Тим содрогнулся и оттолкнул от себя поднос с завтраком. Но ведь из этого выйдет просто фантастическая история.
   — Кой черт тебе это рассказал? — спросила Элизабет с тревожным нетерпением в голосе.
   Тим уже собирался посмотреть на нее с неодобрением, но увидел, как Хью внезапно поднял голову.
   — Одна моя знакомая, — ответил Донелл Элизабет. — У нее был дружок во вспомогательном батальоне в Эрсуике. В начале осады разведка показала, что там было сто пять человек. А сержанты освободили девяносто пять.
   Хью оглядывал зал, хмурясь, как будто бы слышал, как упоминается его имя.
   — Это может оказаться один из твоих шедевров для корзины, Тим, — сказала Элизабет. — Они не могли научиться обращаться со своей памятью.
   Хыо Рослер поднялся и пошел к открытой двери. Донелл резко захохотал:
   — Эй, Хью, хочешь мою колбасу? Вкус какой-то странный.
   Тим раздраженно на него взглянул и поспешил догонять Хью.
   — Разве я что-то такое сказал? — выкрикнул им вслед Донелл.
   За столом все захихикали.
   Тим догнал Хью на улице. Тот не обращал внимания на дождь и целенаправленно шагал по размытой дороге.
   — В чем дело? — спросил Тим. — Ты ведь что-то знаешь, правда? Один из твоих местных контактов что-то тебе передал?
   Хью слегка улыбнулся уголком рта:
   — Не совсем так, нет.
   Тим подскочил и пошел рядом с ним:
   — Какая-то сенсация? А, Хью? Я присоединяюсь к тебе, ты меня берешь?
   — Я думаю, ты только что получил свою историю, — Хью замедлил шаг, затем повернулся и заспешил в проход между двумя корпусами.
   — Ради Христа, — пробормотал Тим.
   Он промок насквозь, но теперь ничего не заставило бы его отступить. Хью мог быть провинциальным деревенщиной, работающим на ничтожное агентство, но он всегда был в курсе новостей.
   По другую сторону от бараков было широкое четырехрядное автомобильное шоссе с развилкой, оказавшейся прямо перед ними. Две петли разбитой дороги вели к одному из госпиталей Передового форта. Хью поспешил выйти на шоссе. Прямо перед автоматическим десятитонным грузовиком.
   — Хью! — закричал Тим.
   Хью Рослер даже не взглянул на грузовик. Он только поднял руку и растопырил пальцы.
   Грузовик остановился.
   Тим сглотнул, не веря своим глазам. Грузовик не притормозил. Он не замедлил ход до остановки. Он просто остановился. От пятидесяти километров в час и до нуля — мгновенно.
   — Ох, матерь божья, — прохрипел Тим. — Так ты один из них.
   — Нет, я не из них, — возразил Хью. — Я такой же, как ты. Я репортер. Просто я проделывал такое гораздо дольше. Усвой несколько полезных вещей.
   — Но… — Тим повернулся назад к краю шоссе. Все движение замедлилось до полной остановки, ярко засияли красные аварийные полосы света.
   — Пошли, — бодро позвал Хыо. — Доверься мне, ты же не захочешь пропустить такое. Начинай записывать.
   Тим запоздало открыл ячейки памяти нейросети. Он выступил вперед на дорогу.