Страница:
Он затаил дыхание, всматриваясь в темноту; ему надо было вовремя заметить береговую линию и направить туда лодку.
– Я справлюсь. Можешь не беспокоиться.
– Я и не беспокоюсь. Но ты не сказал про телефон в Альмерии. Ты об этом позабыл?
– Нет. Я буду звонить тебе каждые два часа. Четыре сигнала, а потом вешаю трубку.
Стурка должен находиться рядом с телефоном и слушать звонки в указанное время. Если звонков не последует, он будет считать, что Марио раскрыли. До сих пор думать так не было никаких оснований. В «Мецетти индастриз» по-прежнему считали, что Марио путешествует по континенту по делам компании. Пока все остальные – Стурка, Элвин, Пегги, Сезар – плыли на грузовом судне, Марио провел четыре дня у себя дома в Нью-Йорке, а потом, не скрываясь, полетел в Марсель на рейсовом самолете «Эр-Франс» из аэропорта Кеннеди. Это была проверка, и Марио ее прошел: при посадке его паспорт не вызвал подозрений, никто не пытался его задержать, и все говорило о том, что никто его не ищет.
Риск был неизбежен, поскольку Марио являлся единственным членом группы, который мог действовать легально, и надо было убедиться, что он чист. Может быть, он и не блистал умом, но понимал, почему должен так поступить. Он был рад, что прошел через это испытание; это сделало его более уверенным в себе и способствовало успеху дела.
Он начал различать во мраке слабые фосфоресцирующие гребни волн. Осталось около мили; потом надо будет стопорить машину.
– Я не хочу отдавать все деньги в грязные руки. Мы могли бы их как-нибудь использовать.
– Раз это поможет делу – что еще тебе нужно?
– Почему бы не поступить с этими людьми так же, как с теми свиньями на вертолете?
Вертолет достался им даром.
– Потому что эти люди еще могут нам пригодиться.
Стурка поднялся на ноги. Покачиваясь вместе с палубой и наклонив голову, чтобы не стукнуться о потолок, он подошел к Марио и встал за его плечом, глядя, как тот правит судном. Нос лодки рассекал пенистые волны; до берега оставалось еще полмили, но они шли уже над мелководным шельфом, где ходила высокая волна. Вся рубка сотрясалась, и Марио слышал, как позвякивают металлические части перегородок. Его ноги крепко стояли на палубе.
Он повернул штурвал к правому борту, но немного опоздал, и волна разбилась о наветренный шпигат; на палубу хлынула пена и, обдав его тучей брызг, вышла через верхний люк.
– Вы уверены, что сможете отсюда выбраться?
– Выберемся, – сказал Стурка.
– Наверно, дальше лучше не идти. Так что, бросаем якорь?
Стурка вышел через переднюю дверь рубки. В рубку полетели брызги, и ветер хлопнул открытой дверью. Марио смотрел, как Стурка осторожно шел к якорной лебедке. Подождав, пока он как следует уцепится за перила, Марио стал высматривать между волн большую котловину. Лодка нырнула вниз, и он стал ее быстро разворачивать, изо всех сил крутя штурвал, чтобы поставить ее по ветру, прежде чем она взлетит на новый гребень; но лодка немного запоздала, и волна, подкинув корпус вверх, сильно перехлестнула через палубу. Его снова окатило брызгами и пеной, и Марио встревоженно выглянул наружу. Когда вода схлынула, Стурка стоял на прежнем месте, мокрый с ног до головы, но уверенный в себе и невозмутимый, как всегда. Марио поставил нос прямо по ветру и слегка сбавил ход; Стурка перебросил якорь через борт, и тот полетел в воду, увлекая за собой цепь.
Большая волна подняла лодку на десять или двенадцать футов, после чего судно сильно нырнуло носом. Киль вонзился в накативший вал, и Стурку опять накрыло черно-мраморной водой; когда через несколько секунд волна ушла, он снова был на месте, весь в ручьях стекавшей с него воды. Якорь замедлил ход, Стурка застопорил цепь и стал возвращаться обратно в рубку, хватаясь руками за перила. Не снимая руки с рукоятки управления, Марио остановил машину, чтобы проверить, закрепился ли якорь. Цепь звякнула, и он скорее догадался, чем почувствовал, как железо сначала скользнуло по дну, а потом крепко воткнулось в него лапами якоря; лодка остановилась на вытянутой цепи, развернувшись кормой к берегу и раскачиваясь на волнах, как поплавок.
Стурка в мокрой одежде, облепившей его костлявое тело, с акробатической ловкостью забрался обратно в рубку. Тем временем к ним из носовой каюты поднялся Элвин. Марио передал ему рулевое колесо и последовал за Стуркой на корму, чтобы надуть резиновый плотик.
Он вытащил свернутый рулоном плот из-под койки Пегги. Пегги бросила на него тусклый взгляд и отвернулась к стене; желая ее подбодрить, Марио сказал: «Это скоро кончится», – но она в ответ только простонала. Сезар, скорчившись, лежал на противоположной койке, от него сильно пахло рвотой. Марио был рад поскорее выбраться наверх вместе с плотом, который Стурка подталкивал снизу. Стурка вышел вслед за Марио на открытую палубу и помог ему держать плот, пока они накачивали его из баллона со сжатым воздухом. На качавшейся лодке, которую подбрасывало вверх на восемь футов и потом на столько же швыряло вниз, это занятие требовало немалой ловкости; не прошло и минуты, как Марио вымок до костей.
Стурка приблизил губы к уху Марио и прокричал сквозь рев шторма:
– А если тебя схватят?
– Меня не схватят.
– А если схватят?
– Я не скажу ни слова.
– Рано или поздно они тебя расколют. Тебе придется заговорить.
– Я буду держаться. – Их голоса почти терялись в шуме волн. – Столько, сколько смогу. А потом скажу им так, как мы с тобой договорились.
– Расскажи задание.
– Что? Сейчас?
– Задание, Марио.
– Ты ждешь меня в Танжере, чтобы сесть на самолет.
– Дальше. – Голос Стурки был почти не слышен.
– Господи, я клянусь тебе, что ничего не забуду.
Стурка привязал плот к перилам на корме с помощью палубного троса.
– Хорошо, Марио.
Они перекинули плот через борт, и Стурка держал его у транца, пока Марио перелезал через перила и забирался на поверхность плота. Тот уже слегка ушел под воду; возможно, вода дойдет ему до пояса, но плот все-таки выдержит вес его тела. Пластиковые весла были жестко закреплены в своих гнездах; он ухватился за ручки, крикнул Стурке, и тот отвязал трос. Увидев, что лодка угрожающе нависла сверху, он изо всех сил оттолкнулся от кормы; в следующий миг налетела волна, и на секунду он оказался под водой, почувствовав во рту вкус морской соли. Когда вода схлынула, лодки рядом уже не было; он сидел один на своем плоту, затерянном посреди гигантских волн; однако через мгновение его подхватила новая волна, и на этот раз у него хватило времени, чтобы бросить быстрый взгляд по сторонам и увидеть на горизонте огни Альмерии. Они служили ему ориентиром, и он начал изо всех сил грести в сторону темного пустого берега.
Книга третья
Лайм ходил по гаражу с видом человека, которому от усталости все стало безразлично. В самолете ему удалось поспать, но это было двадцать четыре часа назад, а с тех пор время двигалось черепашьими шагами.
Место, в которое он приехал, кишело учеными и научным оборудованием; анализировали все: жирные пятна на полу, комок жвачки, приклеенный снизу к верстаку, радиопередатчик, вещавший на частоте пятьсот килогерц, подключенный к нему магнитофон.
Радиостанции на испанском побережье и Шестой флот установили, откуда транслировалась запись обращения Фэрли, – источник сигнала находился в районе города Паламос. Но из-за большой погрешности в локализации они определили скорее общий район поисков, чем точное местонахождение; потребовалось еще девять часов дотошных обысков в каждом доме, прежде чем удалось обнаружить передатчик.
Гараж стоял в глухом месте на обочине проселочной дороги в пятистах метрах от Паламоса. Его владелец находился в отпуске – улетел в Кейптаун проведать сестру; он исчез девятого января, то есть за день до похищения Фэрли. Имя владельца было Злиас; власти ЮАР разыскивали его у себя в стране, чтобы задать ему несколько вопросов, но пока поиски были безрезультатны.
Впрочем, когда они его найдут, он не скажет им ничего интересного, Лайм знал, как делаются такие вещи. Некий анонимный посредник предложил Элиасу сто тысяч песет, чтобы тот на недельку убрался из города; Элиас потом опишет внешность посредника, и появится еще один подозреваемый в длинном списке людей, с которых следует снять показания. Все это займет гораздо больше времени, чем они могли себе позволить, и Лайм не собирался затруднять себя прослеживанием каждой такой ниточки. Подобные дела поручают младшему персоналу; если они что-нибудь раскопают, то сообщат ему, а если нет, он обойдется и без этого.
Вчера на рассвете Лайм прилетел в Барселону на военном самолете вместе с Чэдом Хиллом и командой агентов и техников, которая была собрана Саттертуэйтом. В аэропорту их встретила смешанная делегация из американцев и испанцев, после чего последовала долгая церемония приема, полная нудных формальностей, которых Лайм не выносил.
Испанский самолет доставил их на Пердидо, где Лайм поговорил с Макнили. Тот рассказал ему, что президент Брюстер объявил о сотрудничестве Вашингтона и Европы в крупномасштабной программе «защитных мер», направленной против предполагаемых революционеров во всем западном мире. Из Пердидо Лайм позвонил по телефону Саттертуэйту; он даже не пытался скрыть своего негодования.
– Это только глубже загонит их в норы. Как я смогу налаживать контакты, если они все уйдут на дно?
– Какие контакты? – В голосе Саттертуэйта слышалось недоумение.
Лайм коротко пояснил: возможно, крохи какой-то информации гуляют по маоистскому подполью; надо попытаться найти длинные языки, которые согласятся сообщить ему какие-нибудь сведения. Один революционер может привести к другому, если только не распугать их так, что они попрячутся по своим дырам.
– Очень сожалею, – ответил Саттертуэйт холодным тоном. – Это был вопрос политики: мы пытаемся предотвратить дальнейшие акты насилия со стороны левых. Теперь уже поздно поворачивать обратно. Постарайтесь сделать все, что сможете, в сложившихся условиях.
В конце этой трансатлантической беседы Лайм высказал просьбу:
– Узнайте для меня группу крови Фэрли.
– Вам это не понадобится.
– Наверно, нет. Но все-таки.
– Хорошо. Как мне с вами связаться?
– Я позвоню сам.
И он повесил трубку.
В гостинице у похитителей действовал свой человек, это было ясно; но потом он исчез – возможно, это случилось в ту минуту, когда поднялась суета в связи с приездом испанского министра, то есть за час или два до похищения. По крайней мере, никаких счетов за стоянку машин в это время обнаружено не было, значит, этот человек исчез еще до похищения. Осторожные переговоры с испанскими гуардианос наводили на мысль, что своим человеком был техник, нанятый за день до происшествия: это был испаноговорящий метис с венесуэльским паспортом, который заплатил главному управляющему пятьдесят тысяч песет, чтобы тот устроил его в гостиницу. Он сослался на то, что ему срочно нужна работа, иначе испанское правительство вышлет его за просроченную визу, выданную ему как иностранному рабочему. Очевидно, венесуэлец был очень убедителен и сумел внушить управляющему симпатию или же управляющего устроила эта сравнительно небольшая сумма. Теперь управляющий попал под подозрение; он был уволен, арестован, и его собирались допрашивать с пристрастием в течение следующих нескольких недель. Все эти операции могли занять на некоторое время небольшую армию бюрократов, но не обещали никаких практических результатов.
Лайм добрался по суше до горной фермы, где похитители оставили свой вертолет. Его серийный номер был удален с помощью кислоты, но команда испанских детективов восстановила цифры, применив смесь спирта и гидрохлорида; оказалось, что вертолет принадлежал памплонскому отделению немецкого финансового концерна и использовался богатыми любителями лыж, чтобы добираться до девственных склонов гор, где еще не было проложено никаких дорог. Менеджер офиса в понедельник утром был найден мертвым в своей постели в городе Памплона, – на первый взгляд, у него случился сердечный приступ, но вскрытие показало, что его убили с помощью длинной тонкой иглы, введенной в сердце между двумя верхними ребрами. Ключ к разгадке дала маленькая дырочка на коже. Возможно, он видел лица похитителей или узнал что-то, чего не должен был знать; а может быть, он просто отказался отдать им в аренду вертолет. Во всяком случае, эта линия расследования оборвалась со смертью менеджера.
Вертолет был выкрашен в цвета военно-морского флота, а номер на его борту нанесли, очевидно, с помощью вырезанного вручную трафарета. С расстояния нескольких футов вертолет выглядел безупречно, и в ту минуту, в минуту похищения, никому не пришло в голову рассмотреть его повнимательней.
Вертолет оставили внутри сарая, грубо отломив несущий винт с помощью подручного инструмента. Тела двух агентов Секретной службы нашли в сарае рядом с «вертушкой», они были застрелены из двух девятимиллиметровых пистолетов, ни один из которых найти не удалось.
На вертолете обнаружили отпечатки пальцев Фэрли и двух агентов; кроме того, на ферме имелись другие отпечатки пальцев, в большом количестве встречавшиеся на разных предметах вне и внутри дома; сейчас их проверяли, хотя, скорее всего, их оставили дети или бродяги, заходившие на заброшенную ферму прошлым летом.
На ферме нашли только одну улику – черные кожаные перчатки, обнаруженные одним из гуардианос, который перелопачивал порошкообразный снег, сдутый винтом вертолета. Лопасти садившейся машины смели с земли весь снег неподалеку от сарая; это привлекло внимание воздушной поисковой группы, и в день похищения, ближе к вечеру, сюда направили команду экспертов. Перчатки лежали в одном из снежных наносов, и их откопали только на следующее утро; когда приехал Лайм, они находились у испанского инспектора. Он изучал их, осторожно придерживая с помощью пинцетов.
– Отошлите их в Лондон, – поручил Лайм Чэду Хиллу.
– Почему в Лондон?
– В Скотленд-Ярд. У них есть технология по определению отпечатков, оставляемых перчатками, – пояснил Лайм. – Они снимут их в кабине вертолета и сравнят с этими; если отпечатки совпадут, значит, перчатки принадлежали пилоту. Кроме того, Лондон сможет получить фрагменты отпечатков пальцев с внутренней поверхности перчаток, их должно хватить для идентификации личности. Это простая кожа, без тиснения и узоров, так что, думаю, у нас неплохие шансы.
Перчатки отправили в Лондон на американском военном истребителе, приложив к ним демонтированный вертолетный штурвал, а Лайм с Чэдом Хиллом отправились дальше, в Паламос.
Теперь Лайм сидел в гараже на перевернутом ящике, одетый в помятый твидовый костюм, цвет которого был в тон его сигаретному пеплу и лежавшей у его ног послеполуденной тени. Он пребывал в тупом оцепенении после бессонной ночи, которую провел вместе с Домингесом, главным человеком в Гуардиа. Домингес настоял на том, чтобы он лично познакомился со множеством свидетелей, которых предоставили в его распоряжение испанцы. Уклониться было невозможно – не только по соображениям международного этикета, но и потому, что кто-нибудь действительно мог дать ему важную информацию.
Беседы со свидетелями заняли большую часть ночи. Пожилая женщина, видевшая, как в гараж въезжал, а потом выезжал черный катафалк (вскоре он действительно был найден на берегу, но можно ли было считать его уликой, оставалось неясным, потому что в нем не нашли никаких отпечатков пальцев). Молодой человек, заявивший, что видел неподалеку от гаража нескольких арабов (послан запрос в иммиграционную службу, опрошены жители Паламоса; пока никаких результатов). Водитель автобуса, который в понедельник ночью проезжал мимо катафалка и разглядел его водителя – чернокожего парня в шоферской униформе. (Был ли это пилот вертолета? Если да, то что это дает?)
Был еще какой-то баскский рыбак со своей странной историей об арабах, гробе и рыбацкой шхуне. Рыбака нашли не так давно, и Лайм имел возможность наблюдать, как Домингес довел его своими вопросами до упорного враждебного молчания. Домингес расспрашивал его грубо и нетерпеливо; он говорил с кастильским акцентом, а рыбак был баском. Лайм молча курил; ему было ясно, что у них в команде наверняка есть какой-нибудь баск, который мог бы куда более эффективно провести допрос, но Домингес был не тем человеком, которому можно было давать подобные советы. Он считал, что имеет природный дар воздействовать на людей, и, хотя в случае с рыбаком это привело только к упрямому сопротивлению, Домингес этого не замечал.
Уходя, Лайм обратился к одному из морских офицеров:
– Когда он закончит, попробуйте доставить ко мне этого рыбака. Я буду в гараже.
Прошло три часа. Он сидел на ящике и все еще дожидался баска – больше делать ему было особенно нечего.
Чэд Хилл сновал взад и вперед, принося все новые порции бесполезной информации от работавших в гараже экспертов.
– Американская жевательная резинка с мятой. Отпечатков пальцев нет – наверно, он прилепил ее с помощью куска ткани или клочка бумаги. Будильник фирмы «Бенрас».
– «Бенрас».
Лайм знал, как удобно повторять за собеседником одно или несколько последних слов, независимо от того, слушаешь ты его или нет. Человек, думая, что его слушают, продолжает говорить дальше. Может быть, в конце концов Чэд Хилл сообщит ему что-нибудь полезное.
Радиопередатчик с частотой пятьсот килогерц использовался на рыболовных судах. Магнитофон был немецкий и представлял собой широко распространенную коммерческую модель. Пленка тоже была немецкая и тоже имелась в свободной продаже; запуск кассеты производился с помощью таймера. Хилл объяснил, что лента была намотана на пятидюймовую «звездочку» и двигалась со скоростью семь восьмых дюйма в секунду. Ее хватало, чтобы работать в течение часа. На пленке были записаны все три обращения Фэрли, разделенные интервалами в пять минут.
Это было примитивное автоматическое устройство. Таймер с простым циферблатом доказывал, что похитители установили передатчик не раньше чем за двенадцать часов до начала трансляции, но это ничего не меняло: за двенадцать часов можно уехать куда угодно. К тому времени когда голос Фэрли зазвучал в эфире, они были уже далеко. А теперь их отделяла от Лайма фора в пятьдесят шесть часов…
Они передвигаются, подумал Лайм. Они ни минуты не остаются на месте – они знают, как интенсивно ведутся поиски. Значит, они передвигаются, но как? Не на общественном транспорте – Фэрли слишком легко узнать. И не на автомобиле. Одно из трех: вертолет, самолет или лодка.
Лодка, подумал он. Потому что Паламос приморский город и потому что баскский рыбак видел лодку и арабов. У гаража тоже появлялись какие-то арабы; вряд ли это простое совпадение. Хорошо. Это лодка. А дальше?
В дальнем углу началось какое-то волнение; Чэд Хилл резко развернулся и бросился к Лайму, выкрикивая на ходу:
– Отпечатки пальцев!
Хилл выглядел очень взволнованным, и Лайм перевел на него усталый взгляд. Подбежав, Хилл чуть на него не налетел и остановился, неловко нависнув сверху; Лайму пришлось откинуть голову.
– Чэд, это могут быть чьи угодно отпечатки. Например, хозяина фермы.
– Конечно. Но ведь они вычистили перед уходом все отпечатки, а про этот, кажется, забыли.
– Где его нашли?
В углу скопилось столько народу, что он не мог ничего разглядеть.
– На панели рядом с выключателем.
Может быть, это действительно что-то стоящее. Он тяжело поднялся на ноги. Последнее, что они должны были сделать перед уходом, это выключить свет. Они сделали это уже после того, как уничтожили отпечатки пальцев. Что ж, шансы есть. Он направился в другой конец гаража.
Один из испанских специалистов поднял голову. Он улыбнулся, но вид у него был немного испуганный.
– Впечатлений такой, что они забыль этот отпечатки.
Он очень гордился своим английским.
Все эти испанцы воображали себя джеймсами бондами и пытались расшифровать каждый клочок бумаги, который нашли в мусорном ящике. Впрочем, кто знает, что может случиться, проверять надо все. «Лучше перебдеть, чем недобдеть».
– Разошлите их по телеграфу.
– О'кей.
Информацию об отпечатках пальцев отправят в Мадрид, Лондон и Вашингтон. Может быть, через несколько часов придет ответ.
07.30, североафриканское время.
Два двигателя в самолете ревели так громко, что Фэрли вспомнил о бомбардировщиках времен Второй мировой войны. Фюзеляж сильно вибрировал, в кабине дребезжали разболтанные детали.
Чьи-то пальцы сжали его запястье – это была рука девушки, она снова проверяла его пульс. Она делала это очень часто. Наверно, они беспокоились о том, как на него подействовали те препараты, которые они кололи ему раньше.
Сейчас голова у него была ясной. Но глаза завязаны, рот заклеен липкой лентой, руки стянуты проволокой. Они ему по-прежнему не доверяли. Боялись, что у него может начаться припадок ярости.
Он и сам не знал, чего от себя ждать.
Девушка предупредила его, чтобы он не пытался вырываться, если не хочет для себя неприятных последствий, – иначе его начнет тошнить, и он задохнется от рвоты. Он ясно помнил, что на берег его перевезли на шлюпке, и по обрывкам разговора можно было заключить, что они затопили лодку. Потом он услышал чей-то новый голос, говоривший на незнакомом языке. Голос был очень необычный – шершавый, как сухой гравий, с придыханием и свистом, как будто его хозяин страдал запущенным катаром.
Немного позже он снова оказался в лодке. Началась чудовищная качка, и он пытался расслабиться, помня, что девушка сказала ему о тошноте. Вообще-то у него редко бывала рвота, но сделанное предупреждение заставляло его без конца думать на эту тему. Он вспомнил одну из шуток Макнили, который иногда говорил: «Вы можете совершить любую вещь в мире, если только не будете думать про белого бычка». Потом Макнили улыбался и спрашивал: «Вы когда-нибудь пробовали не думать про белого бычка?»
Макнили. Господи, это было совсем в другом мире.
Спустя какое-то время работа весел вдруг резко усилилась, его подняли, перенесли в тесное помещение, помогли нащупать под ногами место и усадили в кресло. Потом связали ноги проволокой.
Сиплый голос начал удаляться, и Фэрли, услышав визг уключин, догадался, что этот человек уплывал на шлюпке один.
Он подумал, что опять находится на лодке – той же самой или какой-то другой, – но затем услышал, как завелся двигатель, и ему сразу стало ясно, что он в самолете.
Или, вернее, в гидросамолете.
Вслед за первым двигателем завелся второй, потом оба долго ревели вхолостую, пока самолет не начал двигаться. Он почувствовал, как машина тронулась с места и в окно плеснула вода, а кабину стало резко кренить и бросать на волнах. Фэрли знал, что черный Абдул был мастерским пилотом, он помнил, как тот хладнокровно управлял вертолетом и как ловко сумел сделать вид, что мотор барахлит, хотя с ним все было в порядке; несмотря на это, сейчас ему было немного страшновато. Однако и в этот раз все обошлось – они благополучно взлетели в воздух, кресло под ним выровнялось и стало запрокидываться назад по мере того, как самолет набирал высоту.
Он не мог точно определить, сколько времени они находились в воздухе, в какую сторону летели или откуда начали свой полет. Ориентируясь на голоса, Фэрли установил, что в кабине, кроме него, находились еще четверо: Абдул, сидевший за штурвалом; Селим, их главарь, говоривший со славянским акцентом; девушка, которую Селим называл Леди; и Ахмед, имевший испанский акцент и изъяснявшийся идеологическими клише.
Ему стоило немалого труда сконцентрироваться на какой-нибудь мысли. Иногда он упрекал себя за то, что не строит никаких планов бегства. Он вспоминал Вторую мировую и английских летчиков, без конца придумывавших сложные невыполнимые способы побега все те пять лет, которые они провели в нацистском плену. Они говорили: «Мы должны отсюда бежать».
Но теперь не было этого «мы», Фэрли был один, и про побег можно было забыть. У него оставался один долг перед самим собой – постараться не сойти с ума. В эту минуту он не мог требовать от себя большего.
08.10, континентальное европейское время.
Лайм все еще сидел на перевернутом ящике. В гараже появился один из испанских полицейских в форме: получена радиограмма от Шестого флота. Лайм направился к полицейскому джипу.
– Думаю, вам следует об этом знать, – сообщил адмирал, – у нас появились конкуренты.
Лайм вернулся назад, чувствуя, что груз на его плечах стал еще более тяжким. Конечно, избежать появления на сцене агентов с той стороны было невозможно. Русские, китайцы и Бог знает кто еще. Он представил, как какой-нибудь засекреченный албанский агент, подключившись к делу, опережает всех и спасает Фэрли, а потом оставляет его у себя. Случай маловероятный, но такой риск все-таки существовал; тогда вместо одних похитителей у них появятся другие, вот и все. Значит, теперь, кроме всего прочего, он должен был заботиться о том, чтобы информация, которую он добыл, не попала в чужие руки. Задача не из легких, если вспомнить, как просто сейчас перехватить любое сообщение и сколько есть на земле таких мест, где игроки из разных команд сидят за соседними столами. С сегодняшнего дня Лайму придется больше думать о секретности своих коммуникаций, использовать по возможности защищенные линии связи, кодировать свои сообщения – в общем, терять еще больше времени.
– Я справлюсь. Можешь не беспокоиться.
– Я и не беспокоюсь. Но ты не сказал про телефон в Альмерии. Ты об этом позабыл?
– Нет. Я буду звонить тебе каждые два часа. Четыре сигнала, а потом вешаю трубку.
Стурка должен находиться рядом с телефоном и слушать звонки в указанное время. Если звонков не последует, он будет считать, что Марио раскрыли. До сих пор думать так не было никаких оснований. В «Мецетти индастриз» по-прежнему считали, что Марио путешествует по континенту по делам компании. Пока все остальные – Стурка, Элвин, Пегги, Сезар – плыли на грузовом судне, Марио провел четыре дня у себя дома в Нью-Йорке, а потом, не скрываясь, полетел в Марсель на рейсовом самолете «Эр-Франс» из аэропорта Кеннеди. Это была проверка, и Марио ее прошел: при посадке его паспорт не вызвал подозрений, никто не пытался его задержать, и все говорило о том, что никто его не ищет.
Риск был неизбежен, поскольку Марио являлся единственным членом группы, который мог действовать легально, и надо было убедиться, что он чист. Может быть, он и не блистал умом, но понимал, почему должен так поступить. Он был рад, что прошел через это испытание; это сделало его более уверенным в себе и способствовало успеху дела.
Он начал различать во мраке слабые фосфоресцирующие гребни волн. Осталось около мили; потом надо будет стопорить машину.
– Я не хочу отдавать все деньги в грязные руки. Мы могли бы их как-нибудь использовать.
– Раз это поможет делу – что еще тебе нужно?
– Почему бы не поступить с этими людьми так же, как с теми свиньями на вертолете?
Вертолет достался им даром.
– Потому что эти люди еще могут нам пригодиться.
Стурка поднялся на ноги. Покачиваясь вместе с палубой и наклонив голову, чтобы не стукнуться о потолок, он подошел к Марио и встал за его плечом, глядя, как тот правит судном. Нос лодки рассекал пенистые волны; до берега оставалось еще полмили, но они шли уже над мелководным шельфом, где ходила высокая волна. Вся рубка сотрясалась, и Марио слышал, как позвякивают металлические части перегородок. Его ноги крепко стояли на палубе.
Он повернул штурвал к правому борту, но немного опоздал, и волна разбилась о наветренный шпигат; на палубу хлынула пена и, обдав его тучей брызг, вышла через верхний люк.
– Вы уверены, что сможете отсюда выбраться?
– Выберемся, – сказал Стурка.
– Наверно, дальше лучше не идти. Так что, бросаем якорь?
Стурка вышел через переднюю дверь рубки. В рубку полетели брызги, и ветер хлопнул открытой дверью. Марио смотрел, как Стурка осторожно шел к якорной лебедке. Подождав, пока он как следует уцепится за перила, Марио стал высматривать между волн большую котловину. Лодка нырнула вниз, и он стал ее быстро разворачивать, изо всех сил крутя штурвал, чтобы поставить ее по ветру, прежде чем она взлетит на новый гребень; но лодка немного запоздала, и волна, подкинув корпус вверх, сильно перехлестнула через палубу. Его снова окатило брызгами и пеной, и Марио встревоженно выглянул наружу. Когда вода схлынула, Стурка стоял на прежнем месте, мокрый с ног до головы, но уверенный в себе и невозмутимый, как всегда. Марио поставил нос прямо по ветру и слегка сбавил ход; Стурка перебросил якорь через борт, и тот полетел в воду, увлекая за собой цепь.
Большая волна подняла лодку на десять или двенадцать футов, после чего судно сильно нырнуло носом. Киль вонзился в накативший вал, и Стурку опять накрыло черно-мраморной водой; когда через несколько секунд волна ушла, он снова был на месте, весь в ручьях стекавшей с него воды. Якорь замедлил ход, Стурка застопорил цепь и стал возвращаться обратно в рубку, хватаясь руками за перила. Не снимая руки с рукоятки управления, Марио остановил машину, чтобы проверить, закрепился ли якорь. Цепь звякнула, и он скорее догадался, чем почувствовал, как железо сначала скользнуло по дну, а потом крепко воткнулось в него лапами якоря; лодка остановилась на вытянутой цепи, развернувшись кормой к берегу и раскачиваясь на волнах, как поплавок.
Стурка в мокрой одежде, облепившей его костлявое тело, с акробатической ловкостью забрался обратно в рубку. Тем временем к ним из носовой каюты поднялся Элвин. Марио передал ему рулевое колесо и последовал за Стуркой на корму, чтобы надуть резиновый плотик.
Он вытащил свернутый рулоном плот из-под койки Пегги. Пегги бросила на него тусклый взгляд и отвернулась к стене; желая ее подбодрить, Марио сказал: «Это скоро кончится», – но она в ответ только простонала. Сезар, скорчившись, лежал на противоположной койке, от него сильно пахло рвотой. Марио был рад поскорее выбраться наверх вместе с плотом, который Стурка подталкивал снизу. Стурка вышел вслед за Марио на открытую палубу и помог ему держать плот, пока они накачивали его из баллона со сжатым воздухом. На качавшейся лодке, которую подбрасывало вверх на восемь футов и потом на столько же швыряло вниз, это занятие требовало немалой ловкости; не прошло и минуты, как Марио вымок до костей.
Стурка приблизил губы к уху Марио и прокричал сквозь рев шторма:
– А если тебя схватят?
– Меня не схватят.
– А если схватят?
– Я не скажу ни слова.
– Рано или поздно они тебя расколют. Тебе придется заговорить.
– Я буду держаться. – Их голоса почти терялись в шуме волн. – Столько, сколько смогу. А потом скажу им так, как мы с тобой договорились.
– Расскажи задание.
– Что? Сейчас?
– Задание, Марио.
– Ты ждешь меня в Танжере, чтобы сесть на самолет.
– Дальше. – Голос Стурки был почти не слышен.
– Господи, я клянусь тебе, что ничего не забуду.
Стурка привязал плот к перилам на корме с помощью палубного троса.
– Хорошо, Марио.
Они перекинули плот через борт, и Стурка держал его у транца, пока Марио перелезал через перила и забирался на поверхность плота. Тот уже слегка ушел под воду; возможно, вода дойдет ему до пояса, но плот все-таки выдержит вес его тела. Пластиковые весла были жестко закреплены в своих гнездах; он ухватился за ручки, крикнул Стурке, и тот отвязал трос. Увидев, что лодка угрожающе нависла сверху, он изо всех сил оттолкнулся от кормы; в следующий миг налетела волна, и на секунду он оказался под водой, почувствовав во рту вкус морской соли. Когда вода схлынула, лодки рядом уже не было; он сидел один на своем плоту, затерянном посреди гигантских волн; однако через мгновение его подхватила новая волна, и на этот раз у него хватило времени, чтобы бросить быстрый взгляд по сторонам и увидеть на горизонте огни Альмерии. Они служили ему ориентиром, и он начал изо всех сил грести в сторону темного пустого берега.
Книга третья
Преследование
Четверг, 13 января
08.00, континентальное европейское время.Лайм ходил по гаражу с видом человека, которому от усталости все стало безразлично. В самолете ему удалось поспать, но это было двадцать четыре часа назад, а с тех пор время двигалось черепашьими шагами.
Место, в которое он приехал, кишело учеными и научным оборудованием; анализировали все: жирные пятна на полу, комок жвачки, приклеенный снизу к верстаку, радиопередатчик, вещавший на частоте пятьсот килогерц, подключенный к нему магнитофон.
Радиостанции на испанском побережье и Шестой флот установили, откуда транслировалась запись обращения Фэрли, – источник сигнала находился в районе города Паламос. Но из-за большой погрешности в локализации они определили скорее общий район поисков, чем точное местонахождение; потребовалось еще девять часов дотошных обысков в каждом доме, прежде чем удалось обнаружить передатчик.
Гараж стоял в глухом месте на обочине проселочной дороги в пятистах метрах от Паламоса. Его владелец находился в отпуске – улетел в Кейптаун проведать сестру; он исчез девятого января, то есть за день до похищения Фэрли. Имя владельца было Злиас; власти ЮАР разыскивали его у себя в стране, чтобы задать ему несколько вопросов, но пока поиски были безрезультатны.
Впрочем, когда они его найдут, он не скажет им ничего интересного, Лайм знал, как делаются такие вещи. Некий анонимный посредник предложил Элиасу сто тысяч песет, чтобы тот на недельку убрался из города; Элиас потом опишет внешность посредника, и появится еще один подозреваемый в длинном списке людей, с которых следует снять показания. Все это займет гораздо больше времени, чем они могли себе позволить, и Лайм не собирался затруднять себя прослеживанием каждой такой ниточки. Подобные дела поручают младшему персоналу; если они что-нибудь раскопают, то сообщат ему, а если нет, он обойдется и без этого.
Вчера на рассвете Лайм прилетел в Барселону на военном самолете вместе с Чэдом Хиллом и командой агентов и техников, которая была собрана Саттертуэйтом. В аэропорту их встретила смешанная делегация из американцев и испанцев, после чего последовала долгая церемония приема, полная нудных формальностей, которых Лайм не выносил.
Испанский самолет доставил их на Пердидо, где Лайм поговорил с Макнили. Тот рассказал ему, что президент Брюстер объявил о сотрудничестве Вашингтона и Европы в крупномасштабной программе «защитных мер», направленной против предполагаемых революционеров во всем западном мире. Из Пердидо Лайм позвонил по телефону Саттертуэйту; он даже не пытался скрыть своего негодования.
– Это только глубже загонит их в норы. Как я смогу налаживать контакты, если они все уйдут на дно?
– Какие контакты? – В голосе Саттертуэйта слышалось недоумение.
Лайм коротко пояснил: возможно, крохи какой-то информации гуляют по маоистскому подполью; надо попытаться найти длинные языки, которые согласятся сообщить ему какие-нибудь сведения. Один революционер может привести к другому, если только не распугать их так, что они попрячутся по своим дырам.
– Очень сожалею, – ответил Саттертуэйт холодным тоном. – Это был вопрос политики: мы пытаемся предотвратить дальнейшие акты насилия со стороны левых. Теперь уже поздно поворачивать обратно. Постарайтесь сделать все, что сможете, в сложившихся условиях.
В конце этой трансатлантической беседы Лайм высказал просьбу:
– Узнайте для меня группу крови Фэрли.
– Вам это не понадобится.
– Наверно, нет. Но все-таки.
– Хорошо. Как мне с вами связаться?
– Я позвоню сам.
И он повесил трубку.
В гостинице у похитителей действовал свой человек, это было ясно; но потом он исчез – возможно, это случилось в ту минуту, когда поднялась суета в связи с приездом испанского министра, то есть за час или два до похищения. По крайней мере, никаких счетов за стоянку машин в это время обнаружено не было, значит, этот человек исчез еще до похищения. Осторожные переговоры с испанскими гуардианос наводили на мысль, что своим человеком был техник, нанятый за день до происшествия: это был испаноговорящий метис с венесуэльским паспортом, который заплатил главному управляющему пятьдесят тысяч песет, чтобы тот устроил его в гостиницу. Он сослался на то, что ему срочно нужна работа, иначе испанское правительство вышлет его за просроченную визу, выданную ему как иностранному рабочему. Очевидно, венесуэлец был очень убедителен и сумел внушить управляющему симпатию или же управляющего устроила эта сравнительно небольшая сумма. Теперь управляющий попал под подозрение; он был уволен, арестован, и его собирались допрашивать с пристрастием в течение следующих нескольких недель. Все эти операции могли занять на некоторое время небольшую армию бюрократов, но не обещали никаких практических результатов.
Лайм добрался по суше до горной фермы, где похитители оставили свой вертолет. Его серийный номер был удален с помощью кислоты, но команда испанских детективов восстановила цифры, применив смесь спирта и гидрохлорида; оказалось, что вертолет принадлежал памплонскому отделению немецкого финансового концерна и использовался богатыми любителями лыж, чтобы добираться до девственных склонов гор, где еще не было проложено никаких дорог. Менеджер офиса в понедельник утром был найден мертвым в своей постели в городе Памплона, – на первый взгляд, у него случился сердечный приступ, но вскрытие показало, что его убили с помощью длинной тонкой иглы, введенной в сердце между двумя верхними ребрами. Ключ к разгадке дала маленькая дырочка на коже. Возможно, он видел лица похитителей или узнал что-то, чего не должен был знать; а может быть, он просто отказался отдать им в аренду вертолет. Во всяком случае, эта линия расследования оборвалась со смертью менеджера.
Вертолет был выкрашен в цвета военно-морского флота, а номер на его борту нанесли, очевидно, с помощью вырезанного вручную трафарета. С расстояния нескольких футов вертолет выглядел безупречно, и в ту минуту, в минуту похищения, никому не пришло в голову рассмотреть его повнимательней.
Вертолет оставили внутри сарая, грубо отломив несущий винт с помощью подручного инструмента. Тела двух агентов Секретной службы нашли в сарае рядом с «вертушкой», они были застрелены из двух девятимиллиметровых пистолетов, ни один из которых найти не удалось.
На вертолете обнаружили отпечатки пальцев Фэрли и двух агентов; кроме того, на ферме имелись другие отпечатки пальцев, в большом количестве встречавшиеся на разных предметах вне и внутри дома; сейчас их проверяли, хотя, скорее всего, их оставили дети или бродяги, заходившие на заброшенную ферму прошлым летом.
На ферме нашли только одну улику – черные кожаные перчатки, обнаруженные одним из гуардианос, который перелопачивал порошкообразный снег, сдутый винтом вертолета. Лопасти садившейся машины смели с земли весь снег неподалеку от сарая; это привлекло внимание воздушной поисковой группы, и в день похищения, ближе к вечеру, сюда направили команду экспертов. Перчатки лежали в одном из снежных наносов, и их откопали только на следующее утро; когда приехал Лайм, они находились у испанского инспектора. Он изучал их, осторожно придерживая с помощью пинцетов.
– Отошлите их в Лондон, – поручил Лайм Чэду Хиллу.
– Почему в Лондон?
– В Скотленд-Ярд. У них есть технология по определению отпечатков, оставляемых перчатками, – пояснил Лайм. – Они снимут их в кабине вертолета и сравнят с этими; если отпечатки совпадут, значит, перчатки принадлежали пилоту. Кроме того, Лондон сможет получить фрагменты отпечатков пальцев с внутренней поверхности перчаток, их должно хватить для идентификации личности. Это простая кожа, без тиснения и узоров, так что, думаю, у нас неплохие шансы.
Перчатки отправили в Лондон на американском военном истребителе, приложив к ним демонтированный вертолетный штурвал, а Лайм с Чэдом Хиллом отправились дальше, в Паламос.
Теперь Лайм сидел в гараже на перевернутом ящике, одетый в помятый твидовый костюм, цвет которого был в тон его сигаретному пеплу и лежавшей у его ног послеполуденной тени. Он пребывал в тупом оцепенении после бессонной ночи, которую провел вместе с Домингесом, главным человеком в Гуардиа. Домингес настоял на том, чтобы он лично познакомился со множеством свидетелей, которых предоставили в его распоряжение испанцы. Уклониться было невозможно – не только по соображениям международного этикета, но и потому, что кто-нибудь действительно мог дать ему важную информацию.
Беседы со свидетелями заняли большую часть ночи. Пожилая женщина, видевшая, как в гараж въезжал, а потом выезжал черный катафалк (вскоре он действительно был найден на берегу, но можно ли было считать его уликой, оставалось неясным, потому что в нем не нашли никаких отпечатков пальцев). Молодой человек, заявивший, что видел неподалеку от гаража нескольких арабов (послан запрос в иммиграционную службу, опрошены жители Паламоса; пока никаких результатов). Водитель автобуса, который в понедельник ночью проезжал мимо катафалка и разглядел его водителя – чернокожего парня в шоферской униформе. (Был ли это пилот вертолета? Если да, то что это дает?)
Был еще какой-то баскский рыбак со своей странной историей об арабах, гробе и рыбацкой шхуне. Рыбака нашли не так давно, и Лайм имел возможность наблюдать, как Домингес довел его своими вопросами до упорного враждебного молчания. Домингес расспрашивал его грубо и нетерпеливо; он говорил с кастильским акцентом, а рыбак был баском. Лайм молча курил; ему было ясно, что у них в команде наверняка есть какой-нибудь баск, который мог бы куда более эффективно провести допрос, но Домингес был не тем человеком, которому можно было давать подобные советы. Он считал, что имеет природный дар воздействовать на людей, и, хотя в случае с рыбаком это привело только к упрямому сопротивлению, Домингес этого не замечал.
Уходя, Лайм обратился к одному из морских офицеров:
– Когда он закончит, попробуйте доставить ко мне этого рыбака. Я буду в гараже.
Прошло три часа. Он сидел на ящике и все еще дожидался баска – больше делать ему было особенно нечего.
Чэд Хилл сновал взад и вперед, принося все новые порции бесполезной информации от работавших в гараже экспертов.
– Американская жевательная резинка с мятой. Отпечатков пальцев нет – наверно, он прилепил ее с помощью куска ткани или клочка бумаги. Будильник фирмы «Бенрас».
– «Бенрас».
Лайм знал, как удобно повторять за собеседником одно или несколько последних слов, независимо от того, слушаешь ты его или нет. Человек, думая, что его слушают, продолжает говорить дальше. Может быть, в конце концов Чэд Хилл сообщит ему что-нибудь полезное.
Радиопередатчик с частотой пятьсот килогерц использовался на рыболовных судах. Магнитофон был немецкий и представлял собой широко распространенную коммерческую модель. Пленка тоже была немецкая и тоже имелась в свободной продаже; запуск кассеты производился с помощью таймера. Хилл объяснил, что лента была намотана на пятидюймовую «звездочку» и двигалась со скоростью семь восьмых дюйма в секунду. Ее хватало, чтобы работать в течение часа. На пленке были записаны все три обращения Фэрли, разделенные интервалами в пять минут.
Это было примитивное автоматическое устройство. Таймер с простым циферблатом доказывал, что похитители установили передатчик не раньше чем за двенадцать часов до начала трансляции, но это ничего не меняло: за двенадцать часов можно уехать куда угодно. К тому времени когда голос Фэрли зазвучал в эфире, они были уже далеко. А теперь их отделяла от Лайма фора в пятьдесят шесть часов…
Они передвигаются, подумал Лайм. Они ни минуты не остаются на месте – они знают, как интенсивно ведутся поиски. Значит, они передвигаются, но как? Не на общественном транспорте – Фэрли слишком легко узнать. И не на автомобиле. Одно из трех: вертолет, самолет или лодка.
Лодка, подумал он. Потому что Паламос приморский город и потому что баскский рыбак видел лодку и арабов. У гаража тоже появлялись какие-то арабы; вряд ли это простое совпадение. Хорошо. Это лодка. А дальше?
В дальнем углу началось какое-то волнение; Чэд Хилл резко развернулся и бросился к Лайму, выкрикивая на ходу:
– Отпечатки пальцев!
Хилл выглядел очень взволнованным, и Лайм перевел на него усталый взгляд. Подбежав, Хилл чуть на него не налетел и остановился, неловко нависнув сверху; Лайму пришлось откинуть голову.
– Чэд, это могут быть чьи угодно отпечатки. Например, хозяина фермы.
– Конечно. Но ведь они вычистили перед уходом все отпечатки, а про этот, кажется, забыли.
– Где его нашли?
В углу скопилось столько народу, что он не мог ничего разглядеть.
– На панели рядом с выключателем.
Может быть, это действительно что-то стоящее. Он тяжело поднялся на ноги. Последнее, что они должны были сделать перед уходом, это выключить свет. Они сделали это уже после того, как уничтожили отпечатки пальцев. Что ж, шансы есть. Он направился в другой конец гаража.
Один из испанских специалистов поднял голову. Он улыбнулся, но вид у него был немного испуганный.
– Впечатлений такой, что они забыль этот отпечатки.
Он очень гордился своим английским.
Все эти испанцы воображали себя джеймсами бондами и пытались расшифровать каждый клочок бумаги, который нашли в мусорном ящике. Впрочем, кто знает, что может случиться, проверять надо все. «Лучше перебдеть, чем недобдеть».
– Разошлите их по телеграфу.
– О'кей.
Информацию об отпечатках пальцев отправят в Мадрид, Лондон и Вашингтон. Может быть, через несколько часов придет ответ.
07.30, североафриканское время.
Два двигателя в самолете ревели так громко, что Фэрли вспомнил о бомбардировщиках времен Второй мировой войны. Фюзеляж сильно вибрировал, в кабине дребезжали разболтанные детали.
Чьи-то пальцы сжали его запястье – это была рука девушки, она снова проверяла его пульс. Она делала это очень часто. Наверно, они беспокоились о том, как на него подействовали те препараты, которые они кололи ему раньше.
Сейчас голова у него была ясной. Но глаза завязаны, рот заклеен липкой лентой, руки стянуты проволокой. Они ему по-прежнему не доверяли. Боялись, что у него может начаться припадок ярости.
Он и сам не знал, чего от себя ждать.
Девушка предупредила его, чтобы он не пытался вырываться, если не хочет для себя неприятных последствий, – иначе его начнет тошнить, и он задохнется от рвоты. Он ясно помнил, что на берег его перевезли на шлюпке, и по обрывкам разговора можно было заключить, что они затопили лодку. Потом он услышал чей-то новый голос, говоривший на незнакомом языке. Голос был очень необычный – шершавый, как сухой гравий, с придыханием и свистом, как будто его хозяин страдал запущенным катаром.
Немного позже он снова оказался в лодке. Началась чудовищная качка, и он пытался расслабиться, помня, что девушка сказала ему о тошноте. Вообще-то у него редко бывала рвота, но сделанное предупреждение заставляло его без конца думать на эту тему. Он вспомнил одну из шуток Макнили, который иногда говорил: «Вы можете совершить любую вещь в мире, если только не будете думать про белого бычка». Потом Макнили улыбался и спрашивал: «Вы когда-нибудь пробовали не думать про белого бычка?»
Макнили. Господи, это было совсем в другом мире.
Спустя какое-то время работа весел вдруг резко усилилась, его подняли, перенесли в тесное помещение, помогли нащупать под ногами место и усадили в кресло. Потом связали ноги проволокой.
Сиплый голос начал удаляться, и Фэрли, услышав визг уключин, догадался, что этот человек уплывал на шлюпке один.
Он подумал, что опять находится на лодке – той же самой или какой-то другой, – но затем услышал, как завелся двигатель, и ему сразу стало ясно, что он в самолете.
Или, вернее, в гидросамолете.
Вслед за первым двигателем завелся второй, потом оба долго ревели вхолостую, пока самолет не начал двигаться. Он почувствовал, как машина тронулась с места и в окно плеснула вода, а кабину стало резко кренить и бросать на волнах. Фэрли знал, что черный Абдул был мастерским пилотом, он помнил, как тот хладнокровно управлял вертолетом и как ловко сумел сделать вид, что мотор барахлит, хотя с ним все было в порядке; несмотря на это, сейчас ему было немного страшновато. Однако и в этот раз все обошлось – они благополучно взлетели в воздух, кресло под ним выровнялось и стало запрокидываться назад по мере того, как самолет набирал высоту.
Он не мог точно определить, сколько времени они находились в воздухе, в какую сторону летели или откуда начали свой полет. Ориентируясь на голоса, Фэрли установил, что в кабине, кроме него, находились еще четверо: Абдул, сидевший за штурвалом; Селим, их главарь, говоривший со славянским акцентом; девушка, которую Селим называл Леди; и Ахмед, имевший испанский акцент и изъяснявшийся идеологическими клише.
Ему стоило немалого труда сконцентрироваться на какой-нибудь мысли. Иногда он упрекал себя за то, что не строит никаких планов бегства. Он вспоминал Вторую мировую и английских летчиков, без конца придумывавших сложные невыполнимые способы побега все те пять лет, которые они провели в нацистском плену. Они говорили: «Мы должны отсюда бежать».
Но теперь не было этого «мы», Фэрли был один, и про побег можно было забыть. У него оставался один долг перед самим собой – постараться не сойти с ума. В эту минуту он не мог требовать от себя большего.
08.10, континентальное европейское время.
Лайм все еще сидел на перевернутом ящике. В гараже появился один из испанских полицейских в форме: получена радиограмма от Шестого флота. Лайм направился к полицейскому джипу.
– Думаю, вам следует об этом знать, – сообщил адмирал, – у нас появились конкуренты.
Лайм вернулся назад, чувствуя, что груз на его плечах стал еще более тяжким. Конечно, избежать появления на сцене агентов с той стороны было невозможно. Русские, китайцы и Бог знает кто еще. Он представил, как какой-нибудь засекреченный албанский агент, подключившись к делу, опережает всех и спасает Фэрли, а потом оставляет его у себя. Случай маловероятный, но такой риск все-таки существовал; тогда вместо одних похитителей у них появятся другие, вот и все. Значит, теперь, кроме всего прочего, он должен был заботиться о том, чтобы информация, которую он добыл, не попала в чужие руки. Задача не из легких, если вспомнить, как просто сейчас перехватить любое сообщение и сколько есть на земле таких мест, где игроки из разных команд сидят за соседними столами. С сегодняшнего дня Лайму придется больше думать о секретности своих коммуникаций, использовать по возможности защищенные линии связи, кодировать свои сообщения – в общем, терять еще больше времени.