Страница:
Внимание президента снова вернулось к его сигаре, а Лайм взглянул на Саттертуэйта. У него было такое чувство, что они думают об одном и том же. Президент на самом деле нуждался не в его совете, ему было нужно нечто большее – ощущение реальности, лежавшей за стенами этого кабинета. Он знал, что у него еще довольно власти, чтобы дать народу любую команду, но он уже не был уверен в том, как отреагирует на это народ.
На самом деле он находился сейчас почти в таком положении, в каком вчера был Холландер: теперь это стало ему совершенно ясно. Страна снова застыла на распутье. Эндрю Би стоял к Фэрли так близко, как никто другой. Би будет приемлем для левых благодаря своей политике; парадоксальным образом он подойдет и правым, поскольку окажется сторонником порядка и закона, выполняющим волю избирателей, и вызовет симпатию у ревнителей чистоты Конституции и права. Ему требовалось получить благословение лишь одного человека – человека, который в одиночку должен был решить, кто из них двоих станет следующим президентом Соединенных Штатов.
– Он мог сказать нам об этом сразу, как только мы вошли в кабинет. Я чувствую себя полным ослом.
– Хм.
– Вы догадались об этом раньше меня. Ведь так?
– Возможно, – ответил Лайм. – Я догадывался, но не был уверен.
– И вы ничего мне не сказали. Вы могли бы меня вовремя осадить, чтобы я не выглядел круглым идиотом. Но вы этого не сделали.
– Я подумал, что он захочет сделать это сам, – вяло протянул Лайм и, откинув голову, взглянул в смеющиеся перевернутые глаза Бев.
– Ничего мне не сказать, – пробормотал Саттертуэйт. – Вот как он наказал меня за то, что я перестал в него верить.
Бев, накопившая немалый опыт во время работы в кабинете спикера, заметила: «Энди Би чистокровный республиканец», как будто это могло что-то объяснить.
Возможно, это действительно все объясняло. Брюстер был старомодным демократом, поэтому такая мысль просто не могла прийти ему в голову, пока Крэйл не поднял его вчера с кровати, чтобы рассказать об идее Саттертуэйта.
На экране президент Эндрю Би поднялся на трибуну, чтобы зачитать инаугурационную речь, и камера слегка отъехала, чтобы показать тех, кто стоял рядом с ним. По правую руку возвышался Говард Брюстер – бодрый, оживленный, почти самодовольный. Это напомнило им ту улыбку, которая появилась на лице Брюстера, когда он наконец ответил Саттертуэйту:
«Пусть Перри готовит комнату для прессы».
«Для чего?»
«Я принял свое решение еще несколько часов назад, Билл. Вы пришли слишком поздно, чтобы его изменить. Я пытался с вами связаться, но, очевидно, вы отправились в Эндрюс встречать мистера Лайма, потому что вас нигде не могли найти».
Саттертуэйт покраснел.
«И вы дали мне устроить весь этот никчемный фейерверк?»
«Он был не совсем никчемным. Решение далось мне трудно, и я рад, что вы оба подтвердили мое мнение. Билл, мне очень жаль, что идея насчет Би и его спикерства не пришла мне в голову раньше, чем другим. Это единственно возможный выход – ключ к решению всех наших проблем».
Краем глаза Лайм поймал странное выражение на лице Саттертуэйта. Они ожидали призывов к лояльности и дружбе, апелляций к здравому смыслу, жестокой борьбы, угроз или просьб. Это было все равно что промахнуться кулаком мимо противника, который услужливо улегся на пол за мгновение до того, как вы собрались его ударить. И президенту все это доставляло большое удовольствие.
Улыбка Брюстера стала еще шире.
«Разве я когда-нибудь давал вам повод сомневаться в моей любезности?»
«Но не тогда, когда на кону стоит вся ваша политическая карьера».
«Моя политическая карьера закончилась на ноябрьских выборах, Билл».
«И вы сдаетесь без борьбы…» – В тоне Саттертуэйта звучало нескрываемое недоверие.
«Я никогда не отказывался от борьбы, – возразил президент. – Я боролся, и, как мне кажется, боролся неплохо. Я проиграл, только и всего. Люди сражаются, люди проигрывают, потом они возвращаются домой и зализывают раны. Это биологический закон. Все эти аргументы, которые вы сейчас мне приводили, – я был бы полным дураком, если бы не продумал их раньше, чем мне указали на них другие. А теперь, если вопрос решен, я предлагаю устроить пресс-конференцию, Билл. И попросите связаться со мной Энди Би».
За этим последовало огромное количество телефонных звонков, организационных утрясок и закрытых заседаний. Пришлось оказывать давление на некоторых лидеров конгресса, которые заупрямились, поскольку считали, что с ними обращаются, как с мальчишками. Сначала Брюстер проталкивал через них свои «чрезвычайные меры»; теперь, когда Фэрли умер и появилась непосредственная необходимость в этих мерах, Брюстер вдруг решил от них отказаться, – ему понадобилось что-то другое.
В конце концов он получил то, что хотел, но не потому, что таково было его желание. Палата представителей проголосовала за Би просто потому, что он был лучшей альтернативой Брюстеру, так же как прежде сам Брюстер был лучшей альтернативой Холландеру. Однако это потребовало от Крэйла и других титанических усилий, и в конечном счете большинство проголосовало скорей против деспотизма Брюстера, чем в поддержку его инициативы. Голосование закончилось около восьми утра.
Бев сказала:
– Может быть, вам лучше пойти домой, к жене?
Лайм уже начал было выпрямляться, как вдруг понял, что она обращается к Саттертуэйту.
– Пожалуй, да. Все равно идти больше некуда.
Саттертуэйт одарил их благосклонным взглядом, встал с дивана и направился к вешалке.
Сильные пальцы Бев вдавили Лайма обратно в кресло. Саттертуэйт подошел к двери; Лайм следил за ним взглядом. Саттертуэйт застегнул пальто на все пуговицы:
– Если подумать, все это очень забавно, Дэвид. Мы с вами изменили историю планеты и что за это получили? Нас обоих уволили с работы.
Лайм ничего не ответил и не улыбнулся. Саттертуэйт взялся за ручку двери:
– Как вы думаете, какое пособие по безработице положено людям, спасшим мировую демократию?
Его сухой смех еще некоторое время звучал за закрытой дверью.
Лайм положил сигарету в пепельницу и закрыл глаза. Он чувствовал на себе сильные руки Бев и слышал, как в телевизоре бормочет ровный, успокаивающий голос Эндрю Би.
На самом деле он находился сейчас почти в таком положении, в каком вчера был Холландер: теперь это стало ему совершенно ясно. Страна снова застыла на распутье. Эндрю Би стоял к Фэрли так близко, как никто другой. Би будет приемлем для левых благодаря своей политике; парадоксальным образом он подойдет и правым, поскольку окажется сторонником порядка и закона, выполняющим волю избирателей, и вызовет симпатию у ревнителей чистоты Конституции и права. Ему требовалось получить благословение лишь одного человека – человека, который в одиночку должен был решить, кто из них двоих станет следующим президентом Соединенных Штатов.
Четверг, 20 января
12.00, восточное стандартное время.«Поднимите правую руку и повторяйте за мной».Камера крупным планом показала лицо нового президента. Лайм достал сигарету, не отрывая взгляда от экрана. Саттертуэйт сидел на диване и помешивал свой кофе. Бев стояла за креслом Лайма и, посматривая на телевизор, массажировала ему шею.
«…Торжественно клянусь, что буду честно выполнять обязанности президента Соединенных Штатов Америки и приложу все свои силы для защиты и охраны Конституции. Да поможет мне Бог».Саттертуэйт поднялся с дивана и подошел к телевизору, чтобы убавить звук. Его увеличенные стеклами глаза обратились к Лайму.
– Он мог сказать нам об этом сразу, как только мы вошли в кабинет. Я чувствую себя полным ослом.
– Хм.
– Вы догадались об этом раньше меня. Ведь так?
– Возможно, – ответил Лайм. – Я догадывался, но не был уверен.
– И вы ничего мне не сказали. Вы могли бы меня вовремя осадить, чтобы я не выглядел круглым идиотом. Но вы этого не сделали.
– Я подумал, что он захочет сделать это сам, – вяло протянул Лайм и, откинув голову, взглянул в смеющиеся перевернутые глаза Бев.
– Ничего мне не сказать, – пробормотал Саттертуэйт. – Вот как он наказал меня за то, что я перестал в него верить.
Бев, накопившая немалый опыт во время работы в кабинете спикера, заметила: «Энди Би чистокровный республиканец», как будто это могло что-то объяснить.
Возможно, это действительно все объясняло. Брюстер был старомодным демократом, поэтому такая мысль просто не могла прийти ему в голову, пока Крэйл не поднял его вчера с кровати, чтобы рассказать об идее Саттертуэйта.
На экране президент Эндрю Би поднялся на трибуну, чтобы зачитать инаугурационную речь, и камера слегка отъехала, чтобы показать тех, кто стоял рядом с ним. По правую руку возвышался Говард Брюстер – бодрый, оживленный, почти самодовольный. Это напомнило им ту улыбку, которая появилась на лице Брюстера, когда он наконец ответил Саттертуэйту:
«Пусть Перри готовит комнату для прессы».
«Для чего?»
«Я принял свое решение еще несколько часов назад, Билл. Вы пришли слишком поздно, чтобы его изменить. Я пытался с вами связаться, но, очевидно, вы отправились в Эндрюс встречать мистера Лайма, потому что вас нигде не могли найти».
Саттертуэйт покраснел.
«И вы дали мне устроить весь этот никчемный фейерверк?»
«Он был не совсем никчемным. Решение далось мне трудно, и я рад, что вы оба подтвердили мое мнение. Билл, мне очень жаль, что идея насчет Би и его спикерства не пришла мне в голову раньше, чем другим. Это единственно возможный выход – ключ к решению всех наших проблем».
Краем глаза Лайм поймал странное выражение на лице Саттертуэйта. Они ожидали призывов к лояльности и дружбе, апелляций к здравому смыслу, жестокой борьбы, угроз или просьб. Это было все равно что промахнуться кулаком мимо противника, который услужливо улегся на пол за мгновение до того, как вы собрались его ударить. И президенту все это доставляло большое удовольствие.
Улыбка Брюстера стала еще шире.
«Разве я когда-нибудь давал вам повод сомневаться в моей любезности?»
«Но не тогда, когда на кону стоит вся ваша политическая карьера».
«Моя политическая карьера закончилась на ноябрьских выборах, Билл».
«И вы сдаетесь без борьбы…» – В тоне Саттертуэйта звучало нескрываемое недоверие.
«Я никогда не отказывался от борьбы, – возразил президент. – Я боролся, и, как мне кажется, боролся неплохо. Я проиграл, только и всего. Люди сражаются, люди проигрывают, потом они возвращаются домой и зализывают раны. Это биологический закон. Все эти аргументы, которые вы сейчас мне приводили, – я был бы полным дураком, если бы не продумал их раньше, чем мне указали на них другие. А теперь, если вопрос решен, я предлагаю устроить пресс-конференцию, Билл. И попросите связаться со мной Энди Би».
За этим последовало огромное количество телефонных звонков, организационных утрясок и закрытых заседаний. Пришлось оказывать давление на некоторых лидеров конгресса, которые заупрямились, поскольку считали, что с ними обращаются, как с мальчишками. Сначала Брюстер проталкивал через них свои «чрезвычайные меры»; теперь, когда Фэрли умер и появилась непосредственная необходимость в этих мерах, Брюстер вдруг решил от них отказаться, – ему понадобилось что-то другое.
В конце концов он получил то, что хотел, но не потому, что таково было его желание. Палата представителей проголосовала за Би просто потому, что он был лучшей альтернативой Брюстеру, так же как прежде сам Брюстер был лучшей альтернативой Холландеру. Однако это потребовало от Крэйла и других титанических усилий, и в конечном счете большинство проголосовало скорей против деспотизма Брюстера, чем в поддержку его инициативы. Голосование закончилось около восьми утра.
Бев сказала:
– Может быть, вам лучше пойти домой, к жене?
Лайм уже начал было выпрямляться, как вдруг понял, что она обращается к Саттертуэйту.
– Пожалуй, да. Все равно идти больше некуда.
Саттертуэйт одарил их благосклонным взглядом, встал с дивана и направился к вешалке.
Сильные пальцы Бев вдавили Лайма обратно в кресло. Саттертуэйт подошел к двери; Лайм следил за ним взглядом. Саттертуэйт застегнул пальто на все пуговицы:
– Если подумать, все это очень забавно, Дэвид. Мы с вами изменили историю планеты и что за это получили? Нас обоих уволили с работы.
Лайм ничего не ответил и не улыбнулся. Саттертуэйт взялся за ручку двери:
– Как вы думаете, какое пособие по безработице положено людям, спасшим мировую демократию?
Его сухой смех еще некоторое время звучал за закрытой дверью.
Лайм положил сигарету в пепельницу и закрыл глаза. Он чувствовал на себе сильные руки Бев и слышал, как в телевизоре бормочет ровный, успокаивающий голос Эндрю Би.