Гарфилд Брайан. Миссия выполнима

   После согласия Би первым шагом Этриджа было заручиться поддержкой Брюстера. Это не была простая вежливость – если бы Брюстер одобрил кандидата, он помог бы провести его через конгресс. Спикер палаты представителей Милтон Люк был его человеком; оба лидера парламента были демократами; вполне вероятно, что они последуют рекомендациям Брюстера. И Брюстер, похоже, одобрял выбор Этриджа.
   Заявление Этриджа получило должное освещение в прессе, но не вызвало никакого отклика в обществе; как и следовало ожидать, публика была занята только похищением Фэрли. Количество приходивших в Вашингтон телеграмм не поддавалось исчислению, и все они резко делились на две части в отношении того, следует ли Соединенным Штатам соглашаться с требованиями террористов. Левые хотели благополучного возвращения Фэрли; правые требовали образцово-показательного истребления радикальных экстремистов.
   Фицрой Грант, лидер республиканцев в сенате, заявлял, что достоинство нации не позволяет ей отступить перед наглым шантажом преступников. Грант призывал администрацию дать понять похитителям, что все огромные ресурсы мировой охранительной системы, включая полиции и армии, будут брошены на поимку террористов, поэтому они должны освободить Фэрли немедленно и безоговорочно, в качестве единственного шага, который может смягчить их вину, предупредить неизбежное возмездие и помешать мировому сообществу окончательно искоренить все левое движение.
   Уэнди Холландер, демократ, представлявший ультраправое крыло партии, неустанно требовал от Вашингтона арестовать всех находящихся в стране радикалов и ежедневно казнить их целыми партиями, пока Фэрли не будет освобожден.
   Эндрю Би и умеренные либералы из обеих партий выражали озабоченность по поводу воинственных кличей Холландера и его сторонников. Предложения Холландера напоминали им о массовых репрессиях нацистов. Даже разумные консерваторы вроде Фица Гранта осуждали кровожадные воззвания Холландера, зато они получали пугающую поддержку у таких людей, как глава национальной гвардии Уебб Брекениер и директор ФБР Клайд Шэнкленд, бывший протеже Гувера.
   Би и либералы напоминали общественности, что институт президентства гораздо важнее, чем чувство гнева и желание возмездия. На карте стоит жизнь новоизбранного президента. Если тщательно взвесить все обстоятельства, чаша весов должна склониться в пользу Клиффорда Фэрли; что делать потом – с семью фанатиками в Вашингтоне, с похитителями и со всем леворадикальным движением в стране – можно будет решить позднее.
   И левое, и правое крыло использовали логику и соображения целесообразности для поддержки мнений, основанных на эмоциях. У либералов это было сострадание, у правых – гнев и возмущение. Как обычно, Этридж видел сразу обе стороны проблемы: он сам испытывал и сострадание, и жажду справедливого возмездия. В конце концов решающим фактором осталось то, о чем он подумал с самого начала: какие возможности будет иметь Фэрли, если вернется в Вашингтон живым, для проведения государственных реформ, способных создать стабильное демократическое общество и исключить в будущем повторение печальных событий, с которыми они сталкивались сегодня.
   Но консервативная оппозиция не собиралась отступать. Призывы к репрессиям раздавались в полный голос; Говарду Брюстеру приходилось к ним прислушиваться. Пентагон, большинство членов Совета национальной безопасности, главы силовых ведомств и все правое политическое крыло говорили о необходимости суровых мер против радикальных активистов. Нация бурлила. Мало кто поддерживал идею Холландера о показательных казнях, но многие хотели пересажать всех радикалов за решетку.
   В этом мнении была своя логика, и она имела право на существование. Но если начать репрессии, они неизбежно приведут к общенациональному конфликту, к борьбе не на жизнь, а на смерть между истеблишментом и радикалами. Это как раз то, чего хотят наиболее воинственные представители с обеих сторон. А между ними стоит хрупкий центр, пытаясь удержать противников на расстоянии вытянутой руки – или, лучше сказать, на расстоянии удара.
 
   В висках стучал пульс, боль то усиливалась, то затихала, угнездившись за его правым глазом. Она не беспокоила его, но вызывала раздражение. Обезболивающие средства, прописанные ему Диком Кермодом, притупляли ум, и Этридж их не принимал. Он уже прошел через бесконечные обследования в кабинете Кермода и в Уолтер-Рид: пробы спинномозговой жидкости, рентгеновские снимки черепа, электроэнцефалограмма, глубокое изучение глазного дна, тесты на сгибание конечностей и чувствительность подошвы вместе с десятком других анализов, которых он уже не помнил. Никаких результатов. Он знал, что они ничего не найдут. Это был всего лишь стресс; чего еще можно было ожидать? Люди должны как-то реагировать на стрессовые обстоятельства. У одних развивается язва, у других – сердечные болезни, у третьих – астма или подагра; а вот у Этриджа – пазушные головные боли.
   Он взглянул на стоявший возле кровати будильник с зелеными индикаторами. Почти пять часов утра.
   Пройдя босиком по ковру в сторону ванной, он почувствовал слабость и головокружение и, ухватившись за ручку двери, немного постоял, чтобы восстановить силы. Возможно, он поднялся с кровати слишком быстро, и кровь резко отхлынула от головы.
   Он посмотрел через плечо на покинутую постель. Свет от уличного фонаря падал в комнату сквозь кружевные занавески и ложился на двуспальную кровать, где спала Джудит.
   Он вошел в ванную и, прежде чем потянуться к выключателю, плотно закрыл дверь: ему не хотелось, чтобы свет разбудил жену. Рука нащупывала выключатель, но внезапно он понял, что его пальцы ничего не чувствуют.
   Он попробовал сделать то же самое левой рукой. Лампочка включилась.
   Свет был слишком ярким для его глаз. Он стоял перед раковиной, покрываясь потом, и смотрел на свою правую руку. Он попытался согнуть пальцы – рука ответила как сквозь вату, откуда-то издалека.
   Ему стало не по себе. Волосы поднялись дыбом, он провел левой рукой по лицу, чувствуя, что его начинает колотить дрожь.
   Когда он взглянул на себя в зеркало, его лицо было искажено от боли – неестественно бледное, в каких-то страшных серых пятнах.
   Резкий красный взрыв – ослепительная вспышка боли в голове.
   Глаза в зеркале еще успели отразить панический страх.
   Где-то вдалеке он услышал стук своего тела, рухнувшего на край ванны.
 
   10.30, континентальное европейское время.
   Лайм сидел за рулем синей «кортины» и следил за фасадом банка на другой стороне улицы, ожидая, когда оттуда появится Марио Мецетти.
   Пустить за ним «хвост» было лучшее, что он мог придумать. Сегодня четырнадцатое января; инаугурация Фэрли назначена на двадцатое; значит, осталось шесть дней, включая время, которое понадобится для перевозки Фэрли в Вашингтон из того места, где он будет обнаружен. Достаточно большой срок, чтобы выделить для слежки за Мецетти несколько часов, а может быть, один или даже пару дней. Если это ни к чему не приведет, Лайм попробует другие варианты.
   Оставив Мецетти на свободе, они быстро получили массу полезного материала. Мецетти снял номер в отеле «Куинз» на Гранд-Парад, но, кажется, сегодня собирался из него выписаться, поскольку не продлил срок пребывания в гостинице и договорился с «Мецетти индастриз» о самолете и летчике, который должен был доставить его в Каир. Группа слежения в Каире была немедленно предупреждена, и все возможные пункты промежуточной посадки взяты под контроль. В распоряжении Лайма находился реактивный самолет с британскими опознавательными знаками, чтобы можно было следить за Мецетти прямо в воздухе – на случай, если он захочет изменить маршрут.
   Тем временем Мецетти каждые два часа делал телефонные звонки. Поскольку связь была международной – из Гибралтара в Испанию, – не составляло особого труда проследить принимающий телефонный номер: он находился в Альмерии. Каждый звонок начиная с восьми часов прошлого вечера отслеживался британскими и американскими агентами, однако ничего интересного они не услышали, поскольку на звонки Мецетти никто не отвечал. Мецетти ждал на протяжении четырех сигналов, а потом вешал трубку.
   Лайм сообразил, что это условный знак. Каждый четный час кто-то должен был находиться недалеко от принимающего телефона и ждать сигнального звонка. Если телефон не зазвонит, значит, Мецетти арестован. Лайм распорядился установить наблюдение за домом в Альмерии. Оно началось вчера вечером с десяти часов; с тех пор Мецетти звонил семь раз, но возле дома никто не появлялся. Испанская полиция обыскала здание и нашла его пустым. Все соседние дома были тщательно обследованы, а их жители задержаны и подвергнуты проверке, но никто из них не оказался связан с похитителями. Линию связи проследили от дома до центральной телефонной станции в Альмерии, чтобы проверить, не установили ли похитители где-нибудь жучка, но ничего подозрительного не нашли. Допросили даже операторов междугородной связи.
   Ситуация выглядела непонятной, и в голове у Лайма теснились смутные подозрения на этот счет. Но если это был только отвлекающий маневр, заниматься им не имело смысла, потому что его анализ отнял бы слишком много времени. Мецетти был у них в руках, Лайм держал его на привязи и собирался следить за ним до тех пор, пока он куда-нибудь их не приведет.
   Поэтому Лайм сидел сейчас в машине и ждал появления Марио Мецетти, которого раньше никогда не видел. У него была только коллекция его фотографий и полученная от агентов информация, что с утра Марио был одет в коричневое кожаное пальто с поясом, коричневые брюки и замшевые ботинки. С такими сведениями упустить его было трудно; к тому же перед банком Мецетти ждал серый «роллс», нагруженный багажом, а люди Лайма перекрыли все запасные выходы.
   С прошлой ночи Лайм лично вел слежку, хотя рутинная часть работы по-прежнему ложилась на плечи его подчиненных. Если бы Марио стал сталкиваться с ним слишком часто, он мог бы запомнить его лицо. Всегда лучше использовать много разных людей, которые часто меняются, передавая с рук на руки объект наблюдения, так что их лица не успевают примелькаться.
   «Сессна цитэйшн» Мецетти имела крейсерскую скорость четыреста миль в час и дальность полета тысячу двести миль. Лайм начертил на карте круг с таким радиусом и распорядился об установлении плотного воздушного надзора по всему району. В его распоряжении была авиация Шестого флота; кроме того, Лайм организовал вторую летную группу на гражданских самолетах, поскольку «фантомы» слишком бросались в глаза и должны были соблюдать дистанцию, чтобы не спугнуть Мецетти, и вести слежку в основном с помощью радаров. Но если Мецетти решит лететь близко к земле, где рельеф местности скроет его от радаров, военные его потеряют; необходимо сохранять постоянный визуальный контакт. Для этой цели ЦРУ разместила на земле станции воздушного наблюдения, а Лайм держал наготове дюжину самолетов, которые перекрывали Мецетти все возможные направления: испанские истребители отвечали за Малагу, Севилью и мыс Сен-Винсент, самолеты нефтяной компании в Марокко – за мыс Негро, португальская гражданская авиация – за Лиссабон и Мадейру, пара гидропланов – за Майорку и Мерс-эль-Кебир.
 
   В десять сорок три молодой человек, за которым следили полиции и секретные службы четырнадцати государств, вышел из главного подъезда банка с большим чемоданом в руках и скрылся в недрах солидного «роллс-ройса».
   Лайм нажал на газ и вырулил на дорогу перед машиной Марио. Второй автомобиль должен был следовать сзади. Лайм не спеша проехал мимо старого мавританского замка и миновал открытые ворота, которые закрывали всякий раз, когда по взлетно-посадочной полосе взлетал самолет гибралтарских авиалиний. Лайм припарковал машину возле терминала, взглянул в зеркало заднего обзора и увидел, что «роллс» остановился перед дверями пассажирского зала.
   Лайм прошел через служебную дверь, быстро переговорил с Чэдом Хиллом в кабинете главного администратора аэропорта, беспрепятственно миновал таможню и занял место в кабине реактивного самолета рядом с военным пилотом за минуту до того, как на аэродром выехала машина. Марио Мецетти вылез возле своей «сессны», которая стояла метров на пятьдесят дальше.
   Когда самолет Лайма выруливал на взлетно-посадочную полосу, он повернул голову и увидел сквозь толстое стекло «сессну», которая уже начинала разбег.
   Через несколько минут он был в небе, вжатый в кресло возникшей при взлете перегрузкой и чуть опережая «сессну». Летчик поднял машину выше воздушного коридора и стал делать круг в сторону Танжера, пока впереди не появился самолет Мецетти, который, сонно повиснув в воздухе, медленно двигался на северо-восток.
   – Держитесь на этом расстоянии, – сказал Лайм. – Для наблюдения его достаточно.
   Пилот выровнял курс и занял положение строго позади и чуть ниже «сессны». Для «сессны» это была мертвая зона: пилот Мецетти не мог видеть из кабины их самолет, если бы не вздумал вдруг сделать резкий разворот или воздушную петлю.
   «Сессна» уверенно следовала курсом на северо-восток. Она не поднималась выше трех тысяч футов. Лайм, летевший на несколько миль сзади и на пятьсот футов ниже, расстелил на коленях крупномасштабную карту и потянулся к приборной доске:
   – Эта штука работает?
   – Свободный канал, – сказал пилот и щелкнул тумблером. Лайм водрузил на голову наушники.
   – А где кнопка посылки вызова?
   – Ее нет. Связь двусторонняя. Просто говорите и слушайте.
   Это упрощало переговоры, избавляя от необходимости говорить «прием» в конце каждой фразы. Лайм произнес в закрепленный у губ микрофон:
   – Хилл, это Лайм.
   – Хилл слушает.
   Голос в наушниках был четким, но немного отдавал металлом.
   – Вы установили их курс?
   – Да, сэр. Я предупредил Майорку.
   – Похоже, они изменили планы.
   – Да, сэр. Мы к этому готовы.
   Еще четверть часа «сессна» летела прямо и на одной высоте, а потом летчик толкнул Лайма коленом.
   – Они снижаются.
   Лайм вовремя поднял голову от карты, чтобы успеть заметить, как «сессна» легла на левое крыло и опустила нос, плавно опускаясь вниз. Правей самолета лежало море, прямо под ним – береговая линия Испании, слева – вершины холмов; пики Сьерры высотой в несколько тысяч футов сияли на севере. Стало ясно, что «сессна» собирается приземлиться где-то здесь, в горах.
   – Хилл, это Лайм.
   – Да, сэр. Мы все еще видим его на радаре – постойте, нет, уже исчез.
   – Я его вижу. Он сбавляет скорость.
   Самолет впереди него по-прежнему делал медленный поворот. Лайм кивнул пилоту, и тот пристроился в хвост «сессны».
   – Вы хотите, чтобы мы сбавили скорость, мистер Лайм?
   – Нет.
   В этой части страны не было коммерческих аэродромов. Если Мецетти планирует сесть на каком-нибудь пастбище, будет трудно приземлиться следом.
   – Спуститесь немного ниже, – сказал Лайм. – Когда он сядет, мы заметим место и полетим дальше.
   – Хорошо, сэр.
   В наушниках раздался голос Хилла:
   – Сэр, он получил свой заказ.
   – Спасибо.
   Вчера Мецетти позвонил в банк и попросил доставить ему назавтра сто тысяч долларов наличными. Хилл подтвердил, что заказ получен. Значит, теперь он должен был выполнить роль курьера и отправился на встречу с остальными, чтобы передать им деньги.
   Все это выглядело слишком просто; но Лайм напомнил себе, что они не смогли бы «сесть на хвост» Мецетти, если бы не один-единственный случайный отпечаток пальца, оставленный на выключателе в гараже Паламоса.
   «Сессна» скользила над самыми холмами, отклоняясь то вправо, то влево и, похоже, что-то высматривая на земле. Лайм сказал:
   – Летите дальше – мы должны сделать вид, что совершаем обычный рейс в Майорку. Не сбавляйте хода и не делайте кругов.
   Он спросил в микрофон:
   – Чэд?
   – Да, сэр.
   – Он спускается в секторе джей-девять, северо-западный квадрат.
   – Джей-девять, северо-запад, да, сэр. Я предупрежу ближайшие наземные группы.
   – Мы летим дальше. Нам нужна смена.
   – Да, сэр.
   Испанский самолет из Малаги войдет в сектор через четыре минуты, чтобы удостовериться в том, что «сессна» действительно приземлилась. Лайм, обернувшись и прижавшись щекой к окну, бросил последний взгляд на маленький самолет, который спускался к окруженному холмами полю. На краю поля стояли две или три маленькие крестьянские фермы, извилистая дорога тянулась от них к югу в сторону Альмерии.
   – Развернитесь над Медом, и летим обратно в Гибралтар.
 
   Самолет мягко коснулся земли и, пробежав до конца полосы, развернулся у терминала, где стояли такси.
   Чэд Хилл вышел ему навстречу. Он не мог удержаться, чтобы сразу не выпалить новость:
   – Еще одна пленка!
   Лайм переспросил:
   – Какая пленка?
   – Он оставил еще одну пленку на крыше отеля. С таймером и передатчиком, как в тот раз.
   – И снова с голосом Фэрли?
   – Нет, сэр, теперь это азбука Морзе.
   У Лайма кончились сигареты.
   – У кого-нибудь есть сигареты?
   Один из техников протянул ему пачку. Это был «Голуаз», и, когда Лайм закурил, по комнате быстро распространился ядовитый дым.
   Полицейский участок был переполнен; люди из ЦРУ работали над устройством, которое Мецетти оставил на крыше отеля. Таймер был установлен на восемь часов вечера.
   Сейчас было около полудня.
   Лайм сказал:
   – Соберите устройство и верните его туда, где оно лежало.
   У Чэда Хилла открылся рот. Лайм сказал сдержанным тоном, почти не выдававшим его раздражения:
   – Если трансляция не начнется вовремя, они поймут, что что-то не так.
   Чэд Хилл сглотнул. Лайм спросил:
   – Надеюсь, вы сделали копии?
   – Да, сэр. Я отправил их в Вашингтон через шифровальный передатчик.
   – Отпечатков пальцев на устройстве не нашли?
   – Нет.
   – Ладно, отнесите его на крышу отеля и проследите, чтобы техники его установили как надо. Когда они закончат, отведите их в эту комнату и поставьте у двери человека. Никого не впускать и не выпускать до восьми вечера; и чтобы никаких телефонных звонков. Звонить можно только мне. Все ясно?
   – Да, сэр.
   – Вы понимаете, для чего это нужно?
   – Да, сэр. Вы хотите, чтобы не было утечки информации. Я понимаю, сэр.
   – Вот и отлично.
   Чэд явно считал, что эти меры были чрезмерными, но он умел выполнять приказы, за это Лайм его и взял.
   – Когда закончите, найдите меня – у меня будут для вас другие поручения.
   – Да, сэр.
   Чэд удалился. Лайм перечитал бумагу, которую все еще держал в руке. Расшифровка была короткой:

   «ВНИМАНИЕ ВСЕМ X ФЭРЛИ ЖИВ X ОТПРАВЬТЕ СЕМЕРЫХ ИЗ ВАШИНГТОНА В ЖЕНЕВУ ДО ПОЛУНОЧИ 17 ЯНВАРЯ X ПЕРЕДВИЖЕНИЕ ДОЛЖНО ОСВЕЩАТЬСЯ ПРЕССОЙ X РАДИО ТЕЛЕТРАНСЛЯЦИИ ПРЯМОМ ЭФИРЕ X ЖДИТЕ ДАЛЬНЕЙШИХ ИНСТРУКЦИЙ В ЖЕНЕВЕ X».

   Без десяти двенадцать появился Хилл:
   – Он возвращается.
   – Вы уверены, что Мецетти в самолете?
   – Да, сэр. Они полчаса наблюдали за ним в бинокль.
   – Что он делал?
   – Ничего. Слонялся взад-вперед, как будто что-то потерял. Хукер говорит, что он выглядел сбитым с толку, словно рассчитывал кого-то встретить, но никто не пришел.
   – Он заходил на фермы?
   – Да, заглядывал, чтобы убедиться, что там никого нет. И тут же снова выходил.
   – Что насчет чемодана?
   – Из самолета он его не выносил.
   – Хорошо. Следите за самолетом и пошлите Хукера, чтобы он обыскал фермы.
   – Он уже там, сэр. Он как раз оттуда звонит. Я держу его на линии – хотите его о чем-нибудь спросить?
   – Полагаю, он ничего там не нашел? – хмуро спросил Лайм.
   – Вы правы, сэр. Никаких признаков, что кто-нибудь бывал там в последние несколько недель. Кроме Мецетти, конечно.
   – А как насчет подвала?
   – Ничего, сэр. Он продолжает поиски.
   – Ладно. Позвоните мне.
   Он повесил трубку, закурил новую сигарету и попытался настроить свои мысли на рабочий лад. Во всем этом должна была быть какая-то логическая комбинация, но он ее не видел. Возможно, он ее просто пропустил; силы у него были на исходе, прошлой ночью он спал всего четыре часа, а этого было явно недостаточно, чтобы компенсировать двое суток без сна.
   Раздался звонок. Снова Чэд Хилл.
   – Он возвращается в Гибралтар. Пилот только что запросил разрешение на посадку.
   – Понятно. Приставьте человека к Мецетти. Как только он расстанется с пилотом, задержите пилота.
   – Да, сэр.
   Лайм повесил трубку, но через несколько секунд телефон зазвонил снова.
   – Сэр, на линии мистер Саттертуэйт. Будете с ним говорить?
   Высокий голос Саттертуэйта на этот раз звучал особенно пронзительно – в нем слышалось непонятное раздражение. Он говорил возбужденно, чувствовалось, что нервы натянуты до предела.
   – Что вам удалось раскопать, Дэвид? Только не говорите мне, что вы топчетесь на месте.
   – Мы движемся вперед. Не очень далеко и не очень быстро, но движемся. Вы видели сообщение, которое мы должны были получить сегодня вечером?
   – Я сыт этим по горло, – сказал Саттертуэйт. – Декстера Этриджа увезли в больницу на Уолтер-Рид.
   Лайм выпрямился в кресле:
   – Он выживет?
   – Пока никто не знает. Похоже, он выбыл из игры.
   – Вы хотите сказать, что кто-то пытался его убить?
   – Нет. Ничего похожего. Это произошло по естественным причинам, какими бы они ни были, – он находился у себя дома, в постели или в ванной. Послушайте, вы знаете, что случится, если Этридж выйдет из строя. Мы должны вернуть Фэрли к двадцатому числу.
   – Но у вас есть порядок преемственности.
   – Милт Люк? – Саттертуэйт застонал. – Верните его, Дэвид!
   Саттертуэйт пытался говорить, как Уолтер Пиджон в «Окончательном решении», и, как обычно, это у него не выходило. Лайму было наплевать на геройство.
   – Что решили насчет обмена?
   – Мнения разделились. По-прежнему идут жаркие споры.
   – В конце концов, это дело президента, не так ли?
   – Мы живем в демократической стране, – сухо ответил Саттертуэйт. – Это дело нации.
   – Разумеется.
   – Дэвид, хотите вы этого или нет, это политическое решение. Если мы поступим неверно, последствия будут катастрофическими.
   – У меня есть для вас небольшая новость. Последствия могут быть катастрофическими, как бы вы ни поступили. Одно дерьмо, но в разных горшках.
   – Забавно, что примерно то же самое сказал Этридж. Только он выражался более изысканно.
   – Значит, мозгов у него побольше, чем у прочей вашей братии, – ответил Лайм.
   Он посмотрел в другой конец комнаты. В помещении толпилось множество людей, занятых телефонами и принтерами, у некоторых на головах были наушники. Чэд Хилл возвращал телефонную трубку человеку, сидевшему рядом с ним за столом. Хилл стал делать знаки Лайму – произошло нечто такое, что требовало его внимания. Лайм махнул в ответ и сказал в микрофон:
   – Мы следим за Мецетти. Сейчас он водит нас кругами, но, я думаю, приведет нас к ним, если мы дадим ему немного времени. Я не могу…
   – Немного времени? Сколько?
   – Я что, оракул? Спросите у Мецетти.
   – Это вы должны у него спросить, Дэвид.
   – Вы приказываете мне его арестовать?
   Саттертуэйт выдержал паузу, в течение которой в трубке слышались только помехи. Лайм ждал, перебросив мяч на другую сторону.
   – Послушайте, Дэвид, когда я ввел вас в это дело, то исходил из того, что наилучший способ сделать работу – это привлечь к ней самых лучших людей и позволить им действовать самостоятельно. Я не собираюсь говорить вам, как вы должны делать вашу работу, если бы я был на это способен, то делал бы ее вместо вас.
   – Прекрасно. Мецетти, я надеюсь, приведет нас в самое гнездо, это может случиться в любой момент. Я хочу знать, каким временем я располагаю и ждут ли нас переговоры об обмене.
   – Вы пытаетесь выжать воду из камня.
   – Черт возьми, я должен знать, будет обмен или нет. Я не могу играть, не зная, какие у меня карты. Вы связываете мне руки.
   – Что вы хотите от меня услышать? Решение еще не принято. Как только это случится, я дам вам знать.
   Это было все, чего он мог добиться на данный момент. Он не стал усугублять проблему.
   – Ладно. Думаю, скоро будут новости. Я вам позвоню.
   – Не тяните время.
   – Да. До связи.
   Он положил трубку, пересек комнату и вышел в сопровождении Чэда Хилла. В коридоре Чэд сказал:
   – Он опять изменил курс.
   – Значит, он не садится в Гибралтаре?
   – Нет. Самолет повернул на север.
   Лайм почувствовал облегчение и изобразил натянутую улыбку:
   – Это уже кое-что. Кто за ним следит?
   – В настоящий момент – два самолета. Еще один летит из Лиссабона, чтобы перехватить его на севере.
   – Ладно. Только не упустите этого сукиного сына.
 
   Хуже всего было знать, что что-то происходит, и при этом ничего не делать. Просто сидеть и ждать новостей. Лайм послал человека, чтобы он купил ему полблока американских сигарет и, если возможно, побольше кофе. После этого он вернулся в свою каморку и попытался собраться с силами.
   В последние дни ему стало отказывать чувство времени: усталость делала все тусклым и нереальным, мир выглядел далеким, словно он смотрел на него через видеокамеру. Он нуждался в отдыхе. Он опять растянулся на полу и закрыл глаза.
   Он представил себе Бев, но ее образ сразу расплылся, и вместо этого он стал думать о Юлиусе Стурке – размытом лице на зернистой фотографии.