Гарфилд Брайан. Миссия выполнима

   – В какое место?
   – У вас есть карта?
   Чэд Хилл вынул из кармана карту, и они расстелили ее на койке рядом с Бино. Бино закусил нижнюю губу и склонился над картой. Потом ткнул в нее пальцем:
   – Вот сюда.
   Это был юго-восточный район Алжира милях в четырехстах отсюда. Позади Атласских гор, за хребтом Тель-Атлас, где-то на засушливых плато на краю Сахары. Бино пояснил:
   – Меня отвез туда друг.
   – Теперь слушай меня внимательно. Сколько топлива ушло на обратный перелет?
   – У «Каталины»? Не помню.
   – Но баки были неполными.
   Бино усиленно соображал.
   – Нет. Однако вполне хватало, чтобы добраться до дома. Иначе я бы это запомнил – в вади трудно достать горючее.
   – Там была взлетно-посадочная полоса?
   – Нет. Просто равнина. Но взлететь и сесть можно.
   – Из вади ты полетел прямо домой?
   – Конечно.
   – А когда прилетел, снова наполнил баки?
   – Да.
   – И сколько же в них вошло?
   – Сколько? Сейчас вспомню. – Бино напряг память. – По-моему, сто сорок литров. Да, это точная цифра; я в этом уверен.
   Это было одной из тех вещей, которые застревали у Бино в памяти. Он прибавил:
   – Отсюда до вади примерно пятьсот пятьдесят километров. Но надо еще перелетать через Атласские горы, а это забирает дополнительное топливо. Значит, на весь полет домой ушло где-то литров сорок-пятьдесят.
   – Стало быть, они на ней немало полетали, чтобы потратить сотню с лишним литров, – заметил Лайм. – При этом, как и ты, они пересекали горы. Можно прикинуть, какое расстояние они преодолели при такой затрате горючего. – Он разговаривал больше с самим собой. – Получается что-то около пятисот миль. Приблизительно восемьсот километров.
   Несомненно, часть этого расстояния приходилась на отрезок между вади и логовом Стурки. Но сколько именно? Десять миль или две сотни?
   Да, дистанция огромная. Район поисков получался слишком обширным. Если описать Эль-Джамилу кругом с радиусом четыреста пятьдесят миль или что-то вроде этого… Даже сократив территорию до размеров клина с вади в центре основания, они получали сорок-пятьдесят тысяч квадратных миль.
   Задача была трудной, но не безнадежной. Лайм встал и отозвал Хилла в сторону.
   – Надо отправить людей по окрестным деревням. Пусть узнают, не слышал ли кто-нибудь звука самолета в среду ночью. Попытайтесь выяснить, где он приземлился.
   – На это уйдет много времени.
   – Я знаю. Есть другие предложения?
   – Хорошо, я этим займусь, – сказал Хилл и поднялся на трап.
   Лайм вернулся к Бино. Осталось испробовать еще один способ.
   – Ты сказал, что Бен Крим не был с ними в ту ночь.
   – Не был.
   – После этого ты с ним встречался?
   – Нет… – Бино заколебался. Он не лгал, но у него было что-то на уме.
   Лайм ждал. Бино молчал. Лайм сел напротив.
   – Так что?
   – Ничего.
   – Ты ведь думаешь о Бен Криме, верно? О чем-то, что касается его?
   – Нет…
   Внезапно Лайм понял:
   – Ты должен с ним встретиться, так?
   Бино вытаращил глаза. Его взгляд опустился на столбики с монетами. Потом он вздохнул и пожал плечами:
   – Да.
   – Он придет сюда?
   – Да.
   – Когда? Сегодня ночью?
   – Нет, не сегодня. Он сказал, что точно не знает. Я жду его во вторник, то есть завтра; наверно, ближе к ночи.
   – Где конкретно вы должны встретиться?
   – Здесь, на причале.
   – Не в баре?
   – Нет. Он любит места поукромней, этот Бениузеф.
   Лайм кивнул:
   – Придется его побеспокоить.
 
   10.15, североафриканское время.
   Пегги закурила сигарету и закашлялась от дыма. Все заграничные марки делались из коровьего дерьма. Она вспомнила, как старшая медсестра рассказывала им про ядовитый сигаретный дым, и машинально выбросила только что прикуренный «Голуаз». Потом ее позабавил собственный поступок, и она издала негромкий смешок.
   Стурка холодно взглянул на нее с другого конца комнаты, а Сезар спросил:
   – Что смешного?
   – У меня была медсестра, которая читала лекции о вреде курения. Я вспомнила об этом и так разволновалась, что выбросила сигарету.
   – И что тут забавного?
   – Да то, что нас всех могут убить в любой момент, а я беспокоюсь о раке, который, может быть, появится у меня в сорок два года. Разве это не забавно?
   Сезар прошел по хрустевшим под ногами камешкам и присел на корточки рядом с ней. Слабый свет керосиновых ламп придавал его лицу желтушный вид. В здании был генератор, который обеспечивал энергией подземные камеры, но тридцать лет назад верхняя часть дома была разбомблена итальянцами, и с тех пор никто ее так и не восстановил. В свое время кто-то из старых друзей Стурки по алжирскому освободительному движению снабдил подвальные помещения электричеством и примитивными удобствами, но решил не трогать наземные руины, чтобы их не могли найти французы.
   Сезар сказал:
   – Никто не убьет нас, Пегги. Пока все идет очень хорошо. Откуда у тебя такие мысли?
   – Они взяли ребят Ривы в Вашингтоне, разве нет?
   У них был коротковолновый радиоприемник, и они слушали все последние новости.
   – Прежде чем умереть, они выполнили свою работу. Вот что имеет значение в нашей борьбе, Пегги. Твоя жизнь не в счет – главное, чтобы перед тем, как умереть, ты успела что-то сделать. Даже если мы все погибнем в эту самую минуту, все равно это будет не напрасно.
   – Я знаю.
   – В твоем голосе нет убежденности. Сейчас неподходящее время малодушничать, Пегги.
   – Я не боюсь. Разве я когда-нибудь хотела выйти из игры? Я только говорю, что это забавно вышло с сигаретами, вот и все.
   Сезар ее разозлил; она раздраженно подобрала смятую сигарету, выпрямила ее и снова прикурила. Стурка подошел к ним и нарушил свое отрешенное молчание:
   – Лекарство уже подействовало?
   – Сколько сейчас времени?
   – Двадцать минут одиннадцатого. Ты сделала ему укол полчаса назад.
   – Должно подействовать.
   – Тогда за дело.
   Стурка кивнул Элвину. Пегги взяла чадру и арабскую одежду; когда она оделась, Сезар и Стурка уже облачились в свои бурнусы. Элвин сунул в рот резинку, и они двинулись в подвал по разбитым ступенькам каменной лестницы.
 
   Она нащупала пульс на руке Фэрли. Он даже не повернул головы, только обратил к ней безразличный взгляд. Его взгляд плохо фокусировался на предметах. Она сказала через плечо:
   – Кажется, мы переборщили с дозой.
   – В прошлый раз мы дали ему меньше, и это не сработало, – возразил Сезар.
   Она похлопала Фэрли по щеке:
   – Вы нас слышите? Скажите что-нибудь.
   – Я вас слышу.
   Он говорил странным замогильным голосом, словно магнитофонная запись, прокручиваемая в замедленном темпе.
   – Садитесь. Давайте я вам помогу.
   Она подсунула ему руку под плечи, и он послушно приподнялся и выпрямил спину, действуя с несколько заторможенной реакцией. Она подтолкнула его к стене, и он оперся на нее плечом, сидя с подогнутыми к груди коленями, как маленький мальчик. Лицо у него было бескровным, глаза глубоко запали.
   Она взглянула на остальных. Элвин стоял на страже у дверей, Стурка готовил к работе кассетный магнитофон, Сезар сидел на койке рядом с Фэрли и говорил ему рассудительным тоном:
   – Давай побеседуем, господин свинья. Поговори с нами. Расскажи обо всех хороших людях, которых вы казнили. Расскажи о фашистской системе, которую вы устроили у себя дома.
   Пустые глаза Фэрли страдальчески уставились на Сезара. Стурка щелкал клавишами на магнитофоне. Сезар спросил:
   – Ты можешь читать, свинья?
   – Конечно, я могу читать.
   – Я имею в виду – вслух? Прочитай вот это.
   Сезар держал в руке речь, которую они написали для Фэрли. Глаза Фэрли попытались сосредоточиться на листке, но его голова откинулась назад к стене, и он бессильно открыл рот.
   – Я устал, – прошептал он. – Плохо вижу.
   Переборщили, подумала Пегги. Слишком большая доза. Она раздраженно повернулась к Стурке.
   – Он не может читать, неужели ты не видишь?
   – Тогда приведи его в чувство. Вколи ему адреналин или что-нибудь еще.
   – У меня ничего нет. По-твоему, что может быть в этом маленьком наборе – целая аптека?
   Стурка слегка поднял голову. Она не видела под покрывалом его лица, но его глаза прожигали ее насквозь.
   – Леди, твоя забота об этой свинье меня не трогает, потому что она совершенно неуместна. Ты забываешь, кто он такой и что он собой представляет.
   Она побледнела:
   – Его нельзя сейчас использовать. Вот что я имела в виду. Я сделала то, что вы сказали, но эта доза для него слишком велика. Надо подождать, пока он не придет в себя.
   – Сколько времени?
   – Не знаю. Происходит кумулятивный эффект – в организме скопилось слишком много наркотика. Понадобится три или четыре дня, чтобы он вышел из него полностью. Может быть, к утру он сможет зачитать вам речь.
   Она знала, что у них мало времени. «Но ты сам во всем виноват, – подумала она. – Тебе приходится накачивать химией несчастного ублюдка, потому что у него хватает смелости тебе сопротивляться».
   Сезар сказал:
   – Может быть, он просто притворяется. Может быть, с головой у него все в порядке и он только прикидывается, что ничего не может.
   Он хлопнул Фэрли по щеке, и его красивая голова безвольно перевалилась на другую сторону; веки вяло и болезненно мигнули.
   – Он не притворяется, – сказала Пегги. – Господи, в него вкололи столько дряни, что хватило бы слону. Притворяется? Ты посмотри на него. Он полностью заторможен, как он может притворяться?
   В уголках разинутого рта Фэрли появились хлопья белой пены. Стурка выключил магнитофон и взял его в руки.
   – Хорошо. Подождем до утра.
   Они оставили Фэрли на его койке, вышли из камеры и закрыли за собой дверь. Пегги сказала:
   – Попозже я дам ему чего-нибудь поесть. Большое количество кофе поможет ему прийти в себя.
   – Только смотри, чтобы он не протрезвел слишком сильно. На этот раз он не должен сопротивляться.
   – Еще несколько кубиков этой дряни, и он умрет. Тогда он уже точно не будет сопротивляться. Вы этого хотите?
   – Поговори с ней, – сухо сказал Стурка Сезару и направился вверх по лестнице.
   – Ты говоришь, как уклонист, – промолвил Сезар.
   Элвин протиснулся мимо них к лестнице, мельком посмотрел на Пегги и исчез наверху.
   Она прислонилась спиной к стене, вполуха слушая голос Сезара. Механически она давала нужные ответы, которые Сезара, видимо, вполне удовлетворяли. Но в глубине души она чувствовала их правоту. Она уклонялась. Она беспокоилась о Фэрли: она была медсестрой, а Фэрли – ее пациентом.
   Фэрли был удивительно мягок с ней. Это не значило, что она ему верила. Но его было очень трудно ненавидеть.
 
   16.45, восточное стандартное время.
   В здании находилось множество агентов Секретной службы; всюду чувствовалось их молчаливое присутствие, их ненавязчивое, но пристальное внимание. Они наблюдали, как Эндрю Би входил в кабинет президента.
   Президент сидел в кресле с серым, изможденным лицом.
   – Спасибо, что пришли, Энди.
   Формальная вежливость – никто не отказывается от президентских приглашений. Би кивнул, пробормотал: «Господин президент» – и сел на указанное ему место.
   Брюстер показал на боковую дверь:
   – Только что отсюда ушел Уинстон Дьеркс. Сегодня я провел в этом кабинете несколько встреч подряд. Вероятно, они продлятся до следующей ночи, так что не обессудьте, если то, что я вам скажу, покажется заученным наизусть. – Большое морщинистое лицо президента изобразило слабую улыбку. – Разумеется, я мог бы устроить совместную конференцию и поговорить со всеми сразу, но в данном случае мне это кажется не совсем удобным.
   Би терпеливо ждал. Его грустные глаза не сводили взгляда с президента; чувства, которые он к нему испытывал, колебались от упрека до симпатии.
   Президент взглянул на работавший в углу телевизор. Би не помнил, чтобы телевизор когда-нибудь стоял здесь со времен Линдона Джонсона; наверно, его принесли только сегодня. Звук был выключен, и картинка показывала рекламу каких-то ванных принадлежностей. Брюстер пояснил:
   – Через час в Женеве приземлятся семь заключенных. Хочу на это посмотреть.
   – Представляю, как тяжело вам было идти на этот шаг, господин президент.
   – Если это вернет Клиффа Фэрли, я буду только рад. – Улыбка президента почти погасла. – Но я хотел поговорить с вами о том, что случится, если мы его не вернем, Энди.
   Би понимающе кивнул, и президент добавил:
   – Вижу, вы уже думали об этом.
   – Так же, как и все остальные. Кажется, сегодня в стране просто нет других тем для разговоров.
   – Я хотел бы узнать вашу точку зрения.
   – Наверно, вы догадываетесь, что она не совсем совпадает с вашей, господин президент. – Би слегка усмехнулся и прибавил: – Это бывает очень редко.
   – Тем не менее я ценю ваши советы, Энди. Кроме того, разница между нашими взглядами может показаться очень незначительной, если сравнивать ее с позицией других людей.
   – Например, сенатора Холландера?
   – Например, сенатора Холландера.
   «Вид у президента унылый, как у мокрого кота», – подумал Би. Брюстер ждал его ответа. С некоторым усилием Би заговорил:
   – Боюсь, в данный момент я не могу сказать вам ничего особенно интересного, господин президент. Я думаю, что мы находимся между Сциллой и Харибдой. Если вы сами считаете себя чем-то похожим на либерала, то нам не о чем говорить. Я видел, как сегодня весь день по городу двигались войска. То же самое происходит по всей стране: мы находимся словно во вражеской осаде. Военные хватают всех, кто косо на них смотрит.
   – Вы преувеличиваете.
   – В том, что касается фактов, – может быть, но не в том, что касается господствующего настроения. Люди в этой стране чувствуют себя так, словно их оккупировали. Многие арестованы или, по крайней мере, находятся под жестким наблюдением.
   – А вы хотите встать на защиту их прав?
   – Было время, когда я этого хотел. Но теперь не уверен. Я опасаюсь, что если начну их защищать, то в нынешней атмосфере враждебности и нетерпимости это может привести к еще более печальным последствиям. Честно говоря, большая часть радикалов поражает меня своей выдержкой.
   – Я бы сказал, не выдержкой, а благоразумием. Они знают, что стоит им поднять голову, как их немедленно раздавят.
   – Об этом я и говорю. Когда мы отрицаем их права, то провоцируем деструктивность иного рода: мы покушаемся на права каждого гражданина.
   – Вы знаете, Энди, что массовых арестов не было.
   – Их было достаточно, чтобы внушить людям тревогу.
   – Всего пятнадцать-двадцать радикальных лидеров, не больше. Кроме того, взрывы и похищения вызывают у людей не меньшую тревогу.
   – С этим трудно спорить.
   Би машинально разминал свое правое колено. Он повредил его четыре года назад и перенес тяжелую операцию. Оно до сих пор болело.
   – Господин президент, я должен сказать, что ваше правительство также проявило замечательную выдержку. Я понимаю, как это было трудно, учитывая то давление, которое все время оказывали на вас Холландер и его банда.
   – Что ж, спасибо, Энди. Это подводит нас к тому разговору, ради которого я вас сюда пригласил. Речь идет о Уэнди Холландере. Полагаю, об этом вы тоже уже думали?
   Би покачал головой – не отрицательно, а в знак мрачного согласия.
   Президент закурил сигару, и его светлые глаза уставились на Би.
   – Сегодня я беседовал с пятнадцатью лидерами из обеих палат. Каждого из них я попросил сохранить наш разговор в тайне, и они дали мне свое согласие. Могу я попросить вас о том же, Энди?
   – Это зависит от того, о каких секретах идет речь.
   – Скажите, вам приходилось сталкиваться с какими-нибудь слухами? Пусть даже самыми дикими и вздорными?
   – Я практически не слышу ничего, кроме слухов, господин президент. Например, я слышал, что взрывы устроили русские, что Белый дом готовится к войне, что армия только делает вид, что входит в города для защиты населения, а на самом деле, как утверждают многие, войска должны нанести во всей стране одновременный удар по радикалам, арестовать всех подозрительных и бросить их в концлагеря. Я слышал о Клиффорде Фэрли, о японцах и о…
   – Достаточно, – спокойно перебил президент. – Вам попадались какие-нибудь слухи о кампании против Холландера?
   – Я бы назвал это скорее пожеланиями.
   – Недавно в этом кабинете мне посоветовали его убить и свалить вину на радикалов, – заметил Брюстер. – Что вы об этом думаете?
   – Такая мысль не приходила мне в голову.
   – Энди, мне вряд ли стоит говорить вам, что будет со страной, если в четверг Уэнди Холландер сядет в это кресло.
   – Я очень живо себе это представляю.
   – Есть способ этого избежать, – сказал президент и прищурился на Би сквозь дым сигары, чтобы посмотреть, как он это воспримет. – Естественно, я говорю не об убийстве.
   Би нахмурил брови и задумчиво подвигал челюстями:
   – Вы хотите объявить его непригодным? Об этом подумывают многие.
   – Я сомневаюсь, что это сработает.
   – Я тоже. Но вы сказали, что нашли выход?
   – Энди, я хочу получить от вас обещание, что наш разговор останется в этом кабинете до тех пор, пока я сам не предам его гласности. Могу поклясться, что речь идет о национальной безопасности, – если чему-то и надо присваивать статус «совершенно секретно», то именно этому разговору. Вы можете дать мне слово?
   – Почему мы должны держать это в секрете, господин президент?
   – Потому что, если Холландер узнает об этом слишком рано, он найдет возможность нас обойти. Наши шансы будут гораздо выше, если мы сможем застать его врасплох.
   – Если я правильно понимаю, нам потребуется согласие конгресса.
   – Да. Я дам вам список лиц, с которыми я уже переговорил. Только с ними вы сможете обсуждать эту тему. Завтра утром я собираюсь устроить частную встречу лидеров обеих палат, и на ней мы все обсудим вместе, но перед этим я хочу поговорить с каждым из вас с глазу на глаз.
   – Если так, то я не вижу причин отказываться, господин президент.
   – Значит, вы даете мне слово?
   – Даю. – Он слегка улыбнулся. – Оставляя в стороне вопрос, чего вообще стоит слово «политика».
   – Ваше слово всегда кое-чего стоило, Энди. Вы чертовски упорно боролись против меня, и вам не откажешь в искусстве закулисной борьбы, но я не помню, чтобы вы когда-нибудь сознательно нарушали свои обещания.
   Весь этот разговор отдавал излишней мелодраматичностью в духе президента Брюстера: при всей своей репутации прожженного политика он оставался на редкость старомодным в своих взглядах. Его представления о мужественности и честности относились к викторианской эпохе. Брюстер был джентльменом, а это выглядело очень странно в мире, где подобные качества считались ненужными или даже подозрительными.
   Президент откинулся на спинку кресла:
   – Думаю, мне не нужно делать вступительного слова и объяснять, почему крайне нежелательно, чтобы в этот четверг Уэнди Холландер вселился в Белый дом со всеми своими чемоданами. В этом пункте мы в вами согласны, не так ли?
   – Целиком и полностью.
   – Тогда я хотел бы заметить, что человек, который займет этот кабинет, должен быть введен в курс дела по многим очень важным административным и политическим вопросам, а на это уже не остается времени. Я приложил все свои усилия, чтобы ознакомить с работой Декстера Этриджа, но теперь его нет, и вместо него на нас свалился Уэнди Холландер. Вы на Холме уже не первый год; может быть, вы помните дебаты по поводу билля о преемственности власти, который обсуждался в шестьдесят шестом голу?
   – Очень смутно.
   – Тогда был поставлен вопрос, что мы должны делать, если в случае чрезвычайных обстоятельств, – например, в результате ядерной атаки и разрушения Вашингтона, – вся линия преемственности будет уничтожена. Говорилось, что надо создать какую-то законодательную базу для военных, чтобы они могли временно осуществлять власть в стране в условиях чрезвычайной ситуации. Помните?
   – Да. Это предложение не прошло, потому что никто не хотел принимать закон, который давал бы власть в руки генералам.
   – Совершенно верно. Конгресс не захотел в письменном виде оформить то, что теоретически допускалось на словах. Главный аргумент был тот, что если такая ситуация когда-нибудь возникнет, то генералы естественным образом выйдут на передний план и никакого письменного разрешения им не потребуется. Все с этим согласились, и билль не прошел. Но мысль, заложенная в основу законопроекта, была не такой уж глупой, Энди. Любой случай, когда страна лишается одновременно президента и вице-президента, можно рассматривать как чрезвычайную ситуацию, потому что ни один из тех, кто стоит вслед за ними в списке преемников власти, не подготовлен к принятию президентского поста и не ознакомлен со сложными обязанностями главы государства, административной структурой, международными переговорами и тому подобными вещами. Приведу вам пример. Допустим, что хозяином этого кабинета стал Уэнди Холландер, – оставим на минуту вопрос о его политических взглядах, – и предположим, что пять часов спустя Египет, решив воспользоваться моментом, введет свои войска в Израиль. Холландер не только не будет знать о том, какие секретные переговоры мы все это время вели со странами Ближнего Востока, он вообще не будет иметь никакого понятия о механизме международной дипломатии и о том, какие военные шаги следует предпринимать в подобных обстоятельствах. Вы понимаете, о чем я говорю?
   – Да, сэр. Но то же самое относится к любому преемнику из списка.
   – За исключением того, кто уже занимал президентское кресло раньше, – сказал Брюстер. – Кто знает все тонкости и нюансы.
   Би слушал очень внимательно.
   – Я говорю о человеке, который был избран президентом на предыдущий срок. Понятно, что в следующий четверг я буду подпадать под это определение. Конфликта с конституционным правилом об избрании более чем на два срока не будет, поскольку я не переизбирался на второй срок. Я делаю это предложение с учетом той угрозы, которую представляет для нас Уэнди Холландер, но мне кажется, что оно довольно здраво само по себе и его можно сделать постоянным правилом. Конечно, я не стану биться об заклад, что конгресс не пожелает все вернуть обратно, как только мы избавимся от Уэнди.
   Кабинет президента был утеплен на время зимних холодов, и в спертом воздухе запах сигары Брюстера казался особенно тяжелым. Президент лезет напролом, подумал Би, но продолжал слушать, не делая никаких комментариев.
   – Я попрошу конгресс внести поправку в закон о наследовании полномочий президента, которая позволит мне сохранять свой пост до того времени, пока его не займет Клифф Фэрли. Альтернативой этому является Уэнди Холландер – и я до глубины души уверен, что его президентства наша страна не переживет.
   – Вы серьезно думаете, что вам удастся убедить в этом конгресс, господин президент?
   – Я говорил с лидерами обеих партий в обеих палатах – большинство встали на мою сторону. Хочу вам напомнить, что практически каждый конгрессмен и каждый сенатор по своим политическим взглядам стоит левее Уэнди. А для многих из них это расстояние очень велико.
   – Мне хотелось бы услышать, кто вам отказал и по каким причинам.
   – Разумеется, я дам вам их имена. Я предоставлю вам полный список как тех, кто согласился, так и тех, кто отказался. Я сделаю это еще до того, как вы покинете этот кабинет. Но сейчас у меня нет времени разбирать с вами поименный список. Я надеюсь, что вы это понимаете, Энди.
   У Би мелькнуло смутное подозрение, что президент сказал бы то же самое, даже если бы это не соответствовало истине, – как полицейский, который говорит преступнику, что его напарник уже дал показания. От Говарда Брюстера этого можно ожидать.
   – Господин президент, предположим, что конгресс вас поддержит. Предположим, что на вашем пути не встанет Верховный суд и вы получите одобрение у всех, естественно, кроме Уэнди Холландера и его компании. Что тогда произойдет? Что вы станете делать дальше?
   – Работать на своем посту так же, как работал последние четыре года.
   – Я спрашиваю вас не об этом.
   – Вы хотите знать, что я намерен делать с радикалами и расколом в обществе?
   – Да.
   – У меня нет для вас немедленного ответа, Энди. Эту проблему мы должны решать все вместе. Одно могу вам обещать – я никогда не сделаю того, что сделал бы Холландер.
   – А что, по-вашему, он сделал бы на вашем месте?
   – Вы хотите сказать, что под тяжестью ответственности он станет более благоразумным?
   – Возможно. Такие вещи случались.
   – Энди, я поверю в это только тогда, когда вы принесете мне письменное свидетельство за личной подписью Уэнди. А иначе мы не можем рисковать.
   Пепел на сигаре президента вырос уже на два дюйма. Брюстер аккуратно стряхнул его в пепельницу.
   – Не разочаровывайте меня, Энди. Ваш голос все решает.
   – Я всего лишь конгрессмен, господин президент.
   – Вы самый уважаемый республиканец во всей палате. Я хочу, чтобы в этой борьбе вы стали республиканским лидером. Организовали своих приверженцев, выставили против оппозиции лучших ораторов, отслеживали голосование.
   – Вы хотите сражаться в открытую?
   – Да, как только дело дойдет до открытой схватки. Возможно, я глупый старый консерватор, но, если времена меняются, я способен это заметить… Нижняя палата не потерпит закулисной возни. Сейчас любят играть в открытую, и я знаю многих, кто во что бы то ни стало потребует публичной схватки. А в такого рода борьбе мне трудно найти человека лучше вас. Вы сделаете это, Энди?