Гарт Брет. Гэбриель Конрой

в истории Гнилой Лощины. Не скажу, чтобы убийство было столь редким
событием в этом идиллическом поселке; на улицах не раз находили трупы не
только рядовых, но подчас и именитых граждан; что же до зарезанного
мексиканца, он был совершеннейший чужак и решительно никому не внушал
симпатии. Нет, гибель мексиканца пробудила столь бурный интерес потому,
что подозрение в убийстве сразу пало на мистера и миссис Конрой, лиц в
поселке известных и уже без того попавших под огонь общественной критики.
Первым, кто сообщил о происшествии, была Сол; бродя по холму Конроя,
как видно, в поисках не вернувшегося в гостиницу постояльца, она
наткнулась на труп несчастного. Некоторые остряки, пристрастно
истолковавшие интерес мисс Кларк к Рамиресу, пытались утверждать, что он
покончил с собой, не найдя другого способа от нее отделаться; но, как
скоро пронеслась весть о бегстве Гэбриеля и его жены, подобные шуточки
пришлось отбросить в сторону. А тут кто-то из старателей заявил, что утром
в тот самый день видел, как Гэбриель тащил за шиворот мексиканца,
подталкивая его коленом и браня на чем свет стоит. Засим последовало
свидетельство мисс Кларк, которая сообщила с большой охотой, что лично
видела, как миссис Конрой тайно беседовала с Рамиресом незадолго до
убийства. Китаец, посланный с письмом вослед Гэбриелю, рассказал без
всякой охоты, что вскоре, после того как вышел из дома, услышал в кустах
шум и крики о помощи. Впрочем, это показание китайца было исключено из
материалов предварительного следствия в согласии с прославленным законом
штата Калифорния, гласившим, что человек, исповедующий языческую веру, тем
самым уже является лжецом; истина рождается лишь в сердце арийца
христианской веры. Общественное мнение тоже отвергло показание китайца,
во-первых, потому, что оно противоречило уже принятой версии о бегстве
Гэбриеля; во-вторых, по той причине, что всякий китаец - разве вы не
знаете этого? - обязательно что-нибудь да напутает. Имелось и
свидетельство старателей, работавших в забое у подножия холма; они
показали, что лично видели проходившего в предвечерний час Гэбриеля.
Только один важный пункт ускользнул как от следственных властей, так и от
общественного мнения. О записке миссис Конрой, которую первой подняла Сол
и передала миссис Маркл (а та в свою очередь адвокату Максуэллу), не знал
никто, кроме лиц, уже известных читателю.
В продолжение этого дня возникло более дюжины гипотез самого волнующего
содержания; сменяя одна другую, они различным образом разъясняли причины
убийства. Первая гласила, что Гэбриель застал жену с любовником в самый
момент побега и прикончил его на месте. В другой утверждалось, что
Гэбриель, искусно подделав почерк жены, заманил Рамиреса в укромное
местечко, где и прирезал его; этой гипотезе было тотчас отдано
предпочтение, так как из нее следовал вывод о предумышленности
преступления. Позже ее несколько усовершенствовали в том отношении, что
виновниками коварного убийства были объявлены одновременно и Гэбриель и
его жена: оказывается, оба они были равно заинтересованы в устранении
любовника, угрожавшего им ужасными разоблачениями. К вечеру, когда лучшие
умы Гнилой Лощины получили возможность объединить свои усилия, всем стало
окончательно ясно, что Гэбриель и миссис Конрой убрали с пути законного
владельца того самого рудника, который Гэбриель так нагло себе присвоил.
Эта гипотеза продержалась рекордное время, - должно быть, не менее двух
часов, - потому что отвечала общей давней уверенности, что Гэбриель, при
своей известной всем тупости, никак не мог самостоятельно открыть
серебряный рудник; единственная допущенная поправка состояла в том, что
если мексиканец и не являлся сам законным владельцем рудника, то, во
всяком случае, был опасным свидетелем, которого Гэбриелю непременно
требовалось убрать с пути. Когда же чуть позже, быть может, из-за
какого-нибудь неосторожного словечка, оброненного адвокатом Максуэллом,
возник слух, что Гэбриель Конрой вообще самозванец, прикрывавшийся чужим
именем, - дальнейшие споры были сочтены излишними. Коронер и понятые
адресовали свое обвинение "неизвестному, именовавшему себя Гэбриелем
Конроем", а Гнилая Лощина к прочим уже перечисленным преступлениям Конроя
прибавила еще и мошенничество. Сразу прояснилась и другая тайна - кто
именно повинен в конокрадстве и хищении золота с заявок, имевших место по
соседству за последнее время.
Я так подробно излагаю эти перемены в общественном мнении относительно
вины Конроя потому, что уверен, что за пределами Гнилой Лощины в более
цивилизованных поселениях нашего отечества подобное не могло бы случиться
никогда.
Нашлась, впрочем, и в Гнилой Лощине одна душа, ни минуты не верившая в
виновность Гэбриеля; нужно ли пояснять, что то была миссис Маркл? Она не
сомневалась ни минуты, что Гэбриель стал жертвой гнусной интриги, что
миссис Конрой - истинная убийца - коварно запутала его, чтобы свалить на
него свою вину. Столь тверда была миссис Маркл в своих взглядах, что
сумела внушить их и Сол, и адвокату Максуэллу. Более того, именно она
заставила свою помощницу немножко попридержать язык, когда эта
импульсивная молодая особа добровольно выступила перед коронером,
облачившись в траурный наряд, наскоро сооруженный из скудных местных
ресурсов, и закрыв лицо черной вуалью. "Показания мисс Кларк, - писал
"Вестник Среброполиса", - прерывавшиеся слезами и проклятиями
свидетельницы по адресу убийцы, глубоко поразили присутствующих своей
пылкой прямотой, каковой, впрочем, и надлежало ожидать, учитывая нежные
узы, соединявшие свидетельницу с жертвой злодеяния. Как стало известно из
достоверных источников, Рамирес прибыл в наши края, влекомый надеждою
счастливо увенчать пламя любви, бушевавшее в его груди уже не первый год.
Увы, злосчастная невеста! Кровавая рука убийцы заставила ее сменить
подвенечную фату на траурную вуаль! Из нескольких случайных слов,
сорвавшихся с губ свидетельницы, - при всей несомненной ее скромности! -
приходится заключить, что мужская ревность сыграла не последнюю роль в
роковом происшествии. Утверждают, что Гэбриеля Конроя не раз видели в доме
мисс Кларк".
Я привожу эту выдержку из газетной статьи не только потому, что в
заключительной ее части предложено новое объяснение убийства, но также
желая показать читателю, насколько тонко и изящно объясняется автор статьи
по сравнению с репортером "Знамени Гнилой Лощины", которого я цитирую с
содроганием:
"С нашей мисс Сол не соскучишься. Обмотавшись десятью ярдами
первосортного миткаля, купленного в лавке Бриггса, и нацепив на голову
черную сетку от москитов, она гарцевала на скамье свидетелей, что тебе
молодая норовистая кобылка, ненароком запряженная в похоронные дроги. Если
мисс Сол приняла твердое решение носить траур по каждому постояльцу,
которому она раз подала котлеты, советуем ей закупить оптом залежавшийся у
Бриггса миткаль, а заодно зафрахтовать до конца сезона катафалк у Пата
Хулана. Ну а тем, кто посмекалистее, и без дальних слов ясно, что кроется
за этим цирковым представлением! Редакции "Вестника", как видно, хочется
скрыть истинные причины происшедшего убийства, отвлечь внимание публики от
некоторых лиц, чуточку поважнее, чем мисс Сол Кларк. Мы, конечно, никого
ни в чем не обвиняем, но хотели бы знать, что делал вчера вечером
почтенный редактор "Вестника", сидя в бухгалтерии у главного подручного
Пита Дамфи в Гнилой Лощине? Проверял, сколько у него денег в банке? Уж не
вырос ли его текущий счет за последнюю ночь?.."
В час дня на следующий день редактор "Вестника" разрядил свой
револьвер, целясь в редактора "Знамени", но промахнулся. В половине
второго двое неизвестных были ранены при перестрелке в лавке Бриггса:
причины ссоры остались невыясненными. В девять часов вечера пять-шесть
человек не спеша прошли по главной улице и поднялись на чердак Бриггсова
склада. Еще в течение десяти - пятнадцати минут с дюжину гуляк выбрались
из салунов и без всякой видимой цели потянулись к Бриггсу. К половине
десятого на чердаке у Бриггса собралось пятьдесят человек. За то же время
меньшая по численности группа, также исподволь и как бы не имея в виду
никакой особой цели, скопилась у крыльца двухэтажного здания суда, где
содержался арестант. В десять часов некий всадник, бешено шпоря коня,
влетел в Гнилую Лощину; загнанный конь повалился наземь. Не прошло и
нескольких минут, как вновь прибывший пересек площадь и быстрым шагом
подошел к зданию суда. То был Джек Гемлин. Но Три Голоса сумели опередить
его; со ступеней судебного здания они громко объявляли свою волю.
Оглашенный ультиматум был адресован одному-единственному лицу. Человек
этот, покинутый своими помощниками и оставленный друзьями, был Джо Холл,
бдительный, неутомимый окружной шериф из Калавераса. Забаррикадировав
двери, исполненный решимости, он недвижно сидел возле своего арестанта;
уже двенадцать часов он ждал этой минуты, с пистолетом наготове, без тени
надежды в душе. Джо Холл не блистал умом, не выделялся он также и
какими-либо иными достоинствами; но сейчас он был намерен сложить голову
здесь, за этой решетчатой дверью, выполняя долг, к которому призывали его
занимаемая должность и лишние пятьдесят бюллетеней, полученных на выборах
всего два месяца тому назад. Правда, его малость смущало, что некоторые из
доносившихся снизу голосов в точности походили на голоса его избирателей;
но гораздо громче, заглушая их, в ушах его гремела фраза из врученного ему
ордера: "Настоящим повелеваем вам взять под арест и доставить на место
живым и невредимым названного Гэбриеля Конроя". Книжная витиеватость этой
фразы чем-то воодушевляла его, служила ему моральной опорой. Не хочу
скрывать, никакими внешними геройскими качествами Джо Холл не отличался.
Вспоминаю его, малорослого, суетливого, без следа той величавой
уверенности, какую дает человеку физическая сила. Сейчас, в момент
смертельной опасности, он пожевывал табак, энергично сплевывая жвачку на
пол; временами вскакивал с места и теребил бороденку; а то еще, шагая по
комнате, проверял курки на пистолетах. Остановившись возле Гэбриеля, он
спросил почти что со злостью:
- Слышите или нет? Идут на приступ!
Гэбриель кивнул. Часа два тому назад, когда стало известно о намерениях
виджилянтов, он составил записку на имя Максуэлла и вручил ее шерифу.
После чего погрузился в обычную апатию; сидел тихий, сосредоточенный, а
если и заговаривал о чем-либо, то застенчиво и как бы виновато.
- Поможете вы мне? - спросил Холл.
- Если надобна моя помощь, я готов, - ответил немного удивленный
вопросом шерифа Гэбриель. - Да только стоит ли вам наживать из-за меня
неприятности? Не заслужил я этого, право! Не лучше ли будет передать меня
ребятам? Можно ведь и так считать: вы свое дело сделали, нахлопотались со
мной досыта; пусть они берут на себя остальное. Но если вы думаете, Холл,
что должны охранять меня, поскольку вы обязались перед законом и судьями
(эти слова Гэбриель произнес с почти что непередаваемым почтением), тогда,
что ж, я помогу. Будем действовать сообща. Понятно?
Он не спеша поднялся на ноги и спокойным, полным решимости движением
отодвинул стул, на котором сидел, к самой стенке. И тон и действия
Гэбриеля вполне удовлетворили шерифа. Семидесятичетырехпушечный крейсер,
Гэбриель Конрой, расчищал палубу, готовясь к бою.
На миг за стеной наступила зловещая тишина, потом послышался голос; то
был главный из Трех Голосов минувшей ночи. Шериф вышел в коридор и
распахнул окно. Осаждающие и осажденный обменялись испытующими взглядами,
оценивая силу друг друга. Начался гомерический обмен любезностями:
- Вылезай, Джо Холл, беги домой к мамочке! Она без тебя соскучилась!
- Черта с два соскучилась! - живо парировал Холл. - Я вижу, старушка
моя уже здесь, в штанах и в шляпе Ола Баркера! Ступай домой, матушка; к
чему тебе строить из себя мужчину?
- Блефовать привык, Джо Холл! Смотри, не прокозыряйся! Нас здесь сотня
душ! А прочие уже пишут бюллетени!
(Здесь содержалось разом два обидных намека; во-первых, Холл был в
прошлом профессиональным игроком и, во-вторых, он прошел в шерифы
незначительным большинством голосов.)
- Упакуй бюллетени покрепче и вышли мне наложенным платежом.
(Оскорбивший шерифа оратор был по профессии почтальоном.)
- Вылезай, будь ты проклят!
- На приступ, ребята!
Толпа бросилась к входным дверям; кто-то выстрелил; шериф захлопнул
окно. На смену словам пришли дела!
Вот уже несколько часов, как шериф перевел арестанта из малонадежного
тюремного помещения внизу в зал судебных заседаний на второй этаж. В зале
совсем не было окон - свет падал через застекленный просвет в крыше - и
проникнуть внутрь можно было только через массивную дверь, которую шериф
забаррикадировал заранее столами и скамьями. Дверь запасного хода, за
которой нетрудно было следить, шериф оставил открытой для разведывательных
надобностей. С первого этажа в зал вела неширокая лестница, верхний марш
которой Гэбриель надежно загромоздил, спустив вниз по ступенькам длинный
судейский стол. Вскоре входная дверь судебного здания, замкнутая шерифом
на замок после того, как все его помощники бежали, громко затрещала под
напором атакующих. Стоя на лестничной площадке, шериф и Гэбриель не
сводили с нее глаз. Как только дверь подалась, Холл отступил к запасному
ходу и позвал за собой Гэбриеля; но тот, сделав шерифу какой-то загадочный
знак, ринулся вперед и в тот самый миг, когда дверь с грохотом слетела с
петель, внезапно залег за судейским столом на лестнице. Атакующие успешно
форсировали первый марш, но далее натолкнулись на преграду и подняли
злобный вой. Не в силах сдвинуть стол с места, они принялись карабкаться
на него. И тут длинный судейский стол ожил. Поднявшись на дыбы и
покачавшись несколько секунд из стороны в сторону, он вдруг сделал поворот
и, как был облепленный со всех сторон судорожно вцепившимися в него
людьми, скакнул вперед, в самую гущу стоявшей внизу толпы. Раздался общий
вопль; филистимляне в беспорядке бежали; Самсон же, поднявшись на ноги,
поспешным шагом удалился через дверь запасного хода в зал суда. В эту
самую минуту какой-то смельчак из нападающих, сумевший незаметно пересечь
Рубикон, поднялся из укрытия и с быстротой молнии вбежал за Гэбриелем. С
громким проклятием шериф выстрелил; Гэбриель захлопнул дверь; незваный
гость лежал простертым на полу. С видимым трудом он поднялся на колени и
вытянул вперед руки.
- Не стреляйте! Я пришел помочь вам.
То был Джек Гемлин! В грязи, в пыли, почти неузнаваем! От его
щегольской внешности не осталось и следа, цилиндр был продавлен,
белоснежная манишка разорвана у ворота. Глаза его горели, щеки пылали
лихорадочным румянцем, из раны в ноге струилась кровь. И все же то был
Джек Гемлин, исполненный, как всегда, энергии и дерзкой отваги. Шериф и
Гэбриель дружно бросили пистолеты и кинулись на помощь Джеку.
- Осторожнее! Усадите меня на стул. Вот так! - сказал Гемлин, обретая
свое обычное хладнокровие. - Мы квиты, Джо Холл! Выстрел был совсем
недурен, если не считать, что, покалечив меня, вы потеряли полезного
союзника. Теперь молчите. Выслушайте внимательно, что я скажу; потом
можете оставить меня здесь. Путь к спасению у вас только один: через верх!
(Он указал на стеклянный просвет в крыше.) Задняя стена здания выходит к
уингдэмской канаве и к лощине. С крыши вы спуститесь по веревке; она на
мне, намотана под сюртуком; без вашей помощи мне ее сейчас не снять, будь
я трижды проклят! Как вы будете выбираться наверх?
- С галереи на крышу ведет чердачная лесенка, - сказал, приободрившись,
шериф, - только, боюсь, они схватят нас при спуске.
- Пока они выберутся к лощине кружным путем, вы давно будете в лесу за
полмили отсюда. Какого же дьявола вы медлите? При второй атаке вы
продержитесь не больше десяти минут. А если они вспомнят о крыше и добудут
лестницу, вам сразу каюк! Живее!
Послышался гул и топот ног; массивная двустворчатая дверь затрещала;
осаждающие орудовали кирками и ломиками, баррикада перед дверью стала
отползать прочь, дюйм за дюймом; через образовавшуюся щель осаждающие
открыли огонь из пистолетов; от деревянных скамей полетела щепа. А шериф,
крепко задумавшись, все не мог принять никакого решения. Тогда Гэбриель
нагнулся, взвалил раненого, как малого ребенка, на плечо и, помахав
шерифу, чтобы тот следовал за нам, стал подниматься на галерею. Не успел
он сделать и двух шагов, как вдруг покачнулся и отступил вниз к Холлу,
который в свою очередь застыл как вкопанный, уцепившись обеими руками за
перила. Казалось, атака осаждающих разом возросла в силе и ярости; трещала
уже не только дверь, трещали окна; тяжелая люстра с грохотом рухнула вниз,
увлекая за собой край узорного карниза и штукатурку; через стеклянный
просвет в крыше посыпались кирпичи, а с улицы раздался крик совсем иного
рода, чем раньше. Осаждающие за дверью на минуту присмирели, потом
ринулись вниз по лестнице; воцарилась тишина. Трое беглецов, побледнев,
уставились друг на друга.
- Землетрясение! - сказал шериф.
- Ура! - воскликнул Джек. - Это нам на пользу! Живее!
Они взошли на галерею; и оттуда, по чердачной лестнице, стали
подыматься к трапу, выходившему на крышу; Гэбриель со своей ношей шел
первым. Осаждающие тем временем предприняли новый натиск на
забаррикадированную дверь, но на сей раз без малейшего успеха.
Землетрясение поколебало фундамент и остов здания; дверь заклинило
намертво!
Не успел Гэбриель, держа в объятиях Джека, ступить на крышу, как здание
содрогнулось от второго подземного удара; Гэбриель быстро стал на колени,
чтобы сохранить равновесие; чердачный трап сзади с треском захлопнулся.
Выждав с минуту, Гэбриель опустил раненого и обернулся, чтобы открыть трап
для шерифа. К своему ужасу, он убедился, что трап не поддается.
Землетрясение заклинило и его. Джо Холл был в ловушке.
На сей раз призадумался Гэбриель. В нерешимости он искал совета у
своего спутника, но Джек не слушал его и что-то пристально разглядывал
внизу. Потом, подняв глаза, промолвил:
- Надо спешить, Гэбриель. Они раздобыли лестницу!
Гэбриель встал и поднял раненого. Скат крыши был не слишком крут; прямо
над ними на постаменте высилась пятнадцатиметровая, довольно примитивно
выполненная деревянная скульптура, изображавшая богиню правосудия с
обнаженным мечом и уравновешенными чашами весов. Добравшись до конька,
Гэбриель поспешил спрятаться за статуей, но по донесшемуся снизу реву
понял, что его увидели. Раздались выстрелы, одна пуля вонзилась в
обнаженный меч богини, а другая, как бы в насмешку, нарушила равновесие ее
весов.
- Смотайте с меня веревку, - сказал Гемлин.
Гэбриель повиновался.
- Закрепите конец на трубу или за статую.
Но от трубы ничего не осталось, а статуя колебалась на своем
постаменте. Гэбриель привязал веревку к железному брусу, окаймлявшему
застекленный просвет в крыше; потом, отползши, перекинул ее через конек -
вниз. Веревка на несколько футов не достала до земли; раненому спуститься
по ней было мудрено. Гэбриель пополз назад к Гемлину.
- Я подержу веревку, - сказал он, - и спущу вас первым. Будьте
совершенно спокойны.
Не дожидаясь ответа Гемлина, Гэбриель обвязал его веревкой под мышками
и подтащил к коньку. Молча пожав ему руку, он залег за коньком,
благополучно спустил Джека на землю, потом втянул веревку снова наверх. Он
уже совсем приготовился закрепить веревку за железный брус, как вдруг
сбоку от него что-то зачернело над краем крыши. То была лестница!
Отчаявшись получить удовлетворительный ответ на уже не раз заданный
вопрос, Три Голоса решили прибегнуть к помощи лестницы и взять
несговорчивых собеседников на мушку. Ступив на крышу, они не замедлили
предъявить свой последний ультиматум. И тогда - или им почудилось это? -
ответ пришел от самой богини правосудия. Она внезапно склонилась к ним,
вытянув вперед свой губительный меч и потрясая разбитыми весами, а потом
рухнула им прямо на голову, смела их напрочь с лестницы, заставила
умолкнуть навеки. А из-за постамента богини поднялся, тяжело дыша,
бледный, но торжествующий Гэбриель.

8. "СБЕРЕЧЬ ВО МРАКЕ ВЕРУ!"

При своей кажущейся массивности Гэбриель был подвижен и ловок; повиснув
на конце веревки, он преблагополучно спрыгнул на землю. Между тем падение
статуи было отнесено за счет землетрясения, а потери, понесенные
атакующими, несколько охладили их пыл. Подняв на руки полубесчувственного
Джека, Гэбриель скрылся в канаве и через какие-нибудь десять минут, далеко
оставив за собой Гнилую Лощину, подходил к холму Конроя. Здесь он знал
несколько никому не ведомых заброшенных штолен. Первая же, к которой он
подошел, оказалась полузаваленной камнями, скатившимися с холма от
подземных толчков; удостоверившись, что устье штольни надежно
замаскировано обвалом, Гэбриель залез внутрь со своей недвижной ношей на
руках. Дальше ждать было и в самом деле нельзя. Джек Гемлин потерял за это
время столько крови, что, сделав последнюю отчаянную попытку поправить
свой продавленный цилиндр на растрепанных кудрях, впал в забытье и лежал
сейчас хладный и недвижный, хоть и прекрасный, как бог.
Гэбриель раздел его и обнаружил в мякоти бедра пулевое отверстие;
бедренная артерия, по счастью, не была задета; Гэбриель приготовился
оказать раненому нехитрую хирургическую помощь; за годы своей врачебной
практики он привык смягчать ее почти Что женской нежностью ухода. Он был
поражен, увидев, насколько худ и истощен его молодой друг. Гэбриель
накопил немалый опыт, и сейчас мог безошибочно сказать, что его пациент,
который до самого последнего момента изумлял его своей подвижностью и
энергией, на самом деле был очень больным человеком, нуждавшимся в
серьезном лечении и спокойном домашнем режиме. Откуда бралась сила в этом
хрупком теле? Гэбриель был растерян. Он грустно оглядывал собственную
медвежью фигуру, словно виня себя, что не смог поделиться здоровьем с этим
исхудалым окровавленным Адонисом.
С бесконечной осторожностью, словно молодая мать над первенцем, он
склонился над Джеком, остановил кровь, перевязал рану; так искусно он
делал все это, что Джек даже не застонал; к тому же Гэбриель мурлыкал под
нос какую-то песенку, навевавшую на пациента дрему. Только раз
переменилось выражение лица у Гэбриеля, когда у самого устья штольни
что-то хрустнуло вдруг, - наверное, то была белка или пробежавший заяц.
Гэбриель схватил в объятия недвижное тело друга и прижал к груди. В эту
минуту он был подобен львице, охраняющей детеныша. Нужно заметить, что
Гэбриель, не знавший роскоши и никогда не общавшийся с людьми того круга,
к которому принадлежал Джек Гемлин, был несколько смущен дорогим тонким
бельем игрока. Когда он расстегнул на нем сорочку, чтобы выслушать сердце,
то с инстинктивной деликатностью легонько отстранил изящную золотую
цепочку с какими-то сувенирами, которую молодой повеса Носил на шее. Но в
одном - открытом - медальоне он увидел портрет девушки, от которого у него
сразу перехватило дыхание. Девушка была бы совершенной копией его сестры
Грейс, если бы не какая-то тень на прелестном лице, от которой у Гэбриеля
защемило сердце. Он еще раз внимательно поглядел на медальон.
- Наверное, ее фотографировали в очень хмурый день, - пробормотал он
про себя, - или же здесь, в штольне, мало света; или карточка потемнела от
жара у него на груди. А может, с ней корь приключилась за это время; Да
нет, точно помню, хворали они корью в одно время с Олли. - Гэбриель
помолчал, глядя на бесчувственного Джека, распростертого на земле, и
силясь как-то соединить его с давно минувшими событиями своей жизни. -
Нет, - промолвил он наконец, грустно вздыхая, - не может того быть! Откуда
ему знать Грейс? И не Грейс это вовсе, а какая-то совсем незнакомая
девушка. Да и статочное ли то дело, Гэбриель, пользоваться болезнью
человека и совать свой нос куда не следует?
Он быстро опустил медальон и застегнул на Джеке сорочку. Раненый
пошевелился.
- Питер! - позвал он слабым голосом.
"Не иначе как дружка кличет", - подумал Гэбриель; потом сказал громко,
успокаивающим тоном, как полагается при беседе с больными:
- Вы Питера зовете? Сейчас пошлю за ним. Минуты не пройдет, и Питер
будет здесь.
- Пит, - сказал Джек, повышая голос. - Подними кобылу, не то она мне
совсем ногу раздавит! Неужели сам не догадаешься?.. Я загнал ее, Пит...
Теперь не поспею... Пока доберусь, они его вздернут...
Сердце замерло в отважной груди Гэбриеля. Если жар у Джека усилится и
он будет так громко стонать, их найдут наверняка! По счастью, Джек тут же
вышел из забытья и уставился своими карими глазами на Гэбриеля. Гэбриель
ласково улыбнулся.
- Не значит ли сие, что я умер и погребен? - серьезнейшим тоном
вопросил Джек, озирая земляной свод над головой. - Или я все еще брежу?
- Да нет, вы бредили самую малость, - ответил Гэбриель, испытывая
облегчение сам и стараясь успокоить раненого. - Сейчас у вас дела пошли на
лад.
Гемлин попробовал приподняться на локтях, но без успеха.
- Это вы, положим, врете, - сказал он добродушно. - Какие наши