Гаврилов Дмитрий. Дар Седовласа

   - Ты что-то путаешь, богатырь! Венедия далеко на севере будет, а иначе зовут ее Вандалией.
   - То другая Индия, Северная, - отозвался богатырский скакун, - Меня, кстати, Орошем Вещим кличут.
   - Гляди-ка, и впрямь вещий! - вроде бы удивился Ругивлад, тогда как у самого в мешке дрыхал доселе говорливый кот, но кошачий храп, отдававшийся в спине дрожью, заглушала исполинская голова. - Где такого сыскал, Святозарич?
   - Где сыскал - там уж нет. Слыхал, разве у Ильи Муромца, славного богатыря киевского, есть такой же - Бурушка Косматушка. А как обрел я Ороша - то история целая. Люблю ее рассказывать! Коль не спешишь - могу поведать.
   - Что ж, можно и привал устроить? - согласился Ругивлад, которому после стольких дней пути выпала удача поговорить с человеком.
   - А это что за чудо? - спросил он, косясь на живую скалу, и все еще не решаясь спешиться. - Многое перевидел, но такого не встречал еще.
   - Да это Росланей! Мы с ним старые знакомые! - сказал Святозарич, сам немало обрадованный, что есть с кем словом обмолвиться, конь, понятно, не в счет.
   Спящая голова пугала размерами. Лицо великана было пепельно-землистого цвета, поэтому издали его можно было принять за каменную глыбу. Кожу покрывал толстый слой грязи. Неухоженные волосы были в репьях. Птицы сновали в густой, как заросли, копне в поисках живности. Чудовищные ноздри вздымали пыль при каждом выдохе...
   Богатырь, как ни в чем ни бывало, скинул шелом, отложил и щит. Копье к голове прислонил - чего с ней станется. Ругивлад подивился его беспечности, потому сел к голове не спиной, как витязь, а лицом... Достал флягу. Русалан принял ее с поклоном.
   - Хороша водица! - молвил он, пригубив. - Отведай-ка и ты из моей.
   Обычаю были соблюдены, и ничто не мешало богатырю продолжить занимательный рассказ, чем он и не преминул воспользоваться.
   - Мой стрый, Святозар, был славным витязем Картаусова королевства аланов, - говорил витязь, ломая лепешки надвое. - Я ж его единственный наследник - нет иных детей у отца да матушки. Мне три весны минуло, а уж грамоту разумел, да книжки читывал, что и в десять лет не ведают. В буках тех про Руса сказано, что силен был князь и хорош собой. Вот и стал я на Картаусов двор побегивать, да с детьми боярскими в русов поигрывать, да по младости, несмышлености уж шутил я с ними шутки нехорошие. Пришли бояре к отцу, да слезно молят: "Уйми, Святозар, ты сына. Мол, в великой обиде на него мы и дети наши малые! В играх твой Рус удержу не знает, кому руку вывернет, кому ноги вывихнет."
   С тех пор и пристало ко мне прозвище - Еруслан. Как встречу кого, сниму шелом:
   - Я Рус, алан!
   А мне в ответ:
   - Ну, здоров! Живи еще сто лет, Еруслан.
   Сперва обида брала. Сейчас свыкся.
   Я, про тот разговор услышав, приходил к батюшке, в ноги ему кланялся, говорил тятеньке таковы слова: "Вы, не гневайтесь на меня, родители, не держал я на детей боярских злого умысла, и вины вашей в том нету. Видно, время мне Белый Свет повидать да себя показать. Достать бы меч булатный по руке, да коня бы еще иноходного! Я доспехи-то и булат-клинок подберу, а скакуна-то для меня на конюшне не нашлось богатырского. Всех, говорю, до единого испытывал. Руку брошу на холку - так сразу на коленки падает". Вот батя меня и послал, а послал далеко... На луга заповедные, где табунщик-Фрол сторожил коней, иноходцев чудных, необъезженных. Фрол мне в ответ, что есть такой конь. Богатырский, всамделишный! Когда воду пьет - на озерах волны ходят, а всхрапнет - так шишки в лесу падают...
   - Да, ладно, загибать-то! - молвил снова Орош, пощипывая травку, - Все было не так! Это я поддался, а не ты взнуздал! Вспомни, сколько раз на задницу валился, прежде чем круп вскарабкался...
   У Святозарича аж дыхание перехватило от наглости, ухватив за узду, он притянул к себе конскую морду. Орош невозмутимо глядел человеку в глаза и все так же мерно жевал.
   - Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! - разозлился витязь, вскарабкиваясь в седло.
   Он взялся за нагайку, но Ругивлад, пожалев болтливого коня, решил повернуть беседу вспять.
   - Ладно, прощевай, богатырь. Мне пора.
   - Зря, а то мы еще бы посидели! Я б тебе все про эту голову порассказал... - огорчился Русалан.
   И богатырь вновь глубоко сунул копье в нос великану, а точнее тому, что от него осталось.
   - Что за шут такой! - взревела голова, приоткрывая глаз. - Мало я вас, окаянных подавил, так кто-то еще уцелел?
   Конь под Ругивладом взбрыкнул, но волхв усидел, а вот Орош Вещий даже ухом не повел. Любопытный кот выглянул из мешка и уставился на говорящее диво.
   - Не кипятись! То снова я, Русалан Святозарич! - ответствовал смелый богатырь.
   - Какого шута надобно! Не видишь, почиваю! - буркнул Росланей, но уже не так грозно.
   - Шлепнул я обидчика твоего, ну ентого, как его...
   - Огненного щита, что ли?
   - Его самого. Так голову и снес, пусть теперь безголовым походит. Ой, прощения просим... Да больно много у хана воинов оказалось. Не совладать одному. Ты бы подсобил малость, Росланей! А? Спишь снова?
   Ответом служил раскатистый храп.
   - Сматываем удила, - мяукнул кот Ругивладу, - Чую, они без нас лучше договорятся. Каково сердить голову, ты и сам видел.
   Словен тронул коня, и махнув витязю на прощание, пожелал ему удачи. Но Святозарич сосредоточенно ковырял копьем в исполинской ноздре и потому не ответил.
   - Просыпайся, Росланей! Мне надо к тестю свому поспевать на выручку, а тут такое дело. Для тебя же стараюсь! - донеслось из-за спины.
   Голова чихнула.
   Оглянувшись на велетов* чих, волхв не сразу приметил Ороша. Вороной лежал на боку, силясь подняться. В десятке шагов за ним, весь в пыли, ползал на четвереньках в поисках шелома Русалан, выбитый из седла. Витязь проклинал все на Свете.
   (* велет - великан, исполин, велетами называли Дубыню, Горыню и Усыню)
   - Ну, покатили, покатили! - согласилась голова, - Только потом меня расчешешь и умоешь! Я ж не Колобок какой. И чтобы без обману, знаю тебя, Лазаревич!
   Когда Ругивлад обернулся последний раз, Еруслан был уже далеко. Орош Вещий мерил степь богатырским скоком, а следом за всадником катился, подпрыгивая, громадный камень, пыхтя и ругаясь, когда что-либо попадалось на пути.
   - Это лишний раз доказывает, что одна дурная голова не дает покоя другой голове, а вовсе не ногам! - вставил зверь.
   - Бывает же такое, - согласился волхв, и усмехнулся при мысли о хитросплетении судьбы, сам-то он ехал за мертвой головой Святослава.
   - Глядишь, где-нибудь и все оставшееся бегает, и давит себе людей без разбору. Этот-то хоть смотрит. Отсюда следует, что именно отсутствие головы не дает ногам покоя, - продолжил Баюн.
   - Ладно, проехали и забыли. Давай о чем-нибудь более насущном.
   Лишь слегка придерживая поводья, словен снова доверился умному скакуну.
   - О насущном заказывали? Изволь! Скажи мне на милость, чем тебе не угодила Ольга? Что ты так долго копался в чувствах? Надо же, прорвало. Не слишком ли ты многого хочешь от бабы?
   - Я ничего от них не требую.
   - Тогда, мой милый, ты уже дважды дурень! - едко заметил кот, - Стоит ли усложнять жизнь?
   - Создавать богинь, а после развенчивать их. Воздвигать преграды, и героически потом преодолевать. Благодарю покорно, горький опыт уже имеется, - молвил словен, - Но если тебе интересно, пожалуйста! Чтобы понравиться мне, девушке не надо стараться выглядеть умней, чем она есть на самом деле.
   - Эк, куда хватил! Невыполнимое условие, - прискорбно мурлыкнул кот.
   - Не стараться выглядеть красивей, чем это уже сделано природой. Красоту не померяешь и не взвесишь. Красота человека, а женщины в особенности, - не познаваемы. Для одного - и милее не сыскать, для другого уродина.
   - Мда. По счастью я не задумываюсь над эдакими сложностями.
   - Поэтому ты просто кот, хоть и балаболка, каких поискать.
   - Я - Кот. И не нахожу в этом ничего оскорбительного!
   - Наконец, девушка, должна ценить свободу. Иначе, как она поймет ту жертву, что приносит мужчина во имя любви. Да, страсть безусловно освобождает человека на время от мрачных мыслей, но очнувшись после первой схлынувшей волны, придется выполнить все прежние дела, если не поздно.
   - Теперь я понял, чего ты так боишься! Временности чувства. Увы, ничто не вечно под луной.
   - Может и так. Зато когда я перестану предугадывать исходы и считать меру успеха, так сразу пойму, что полюбил по-настоящему!
   Рукоять меча отливала холодом, такой же холод рождал туман, заполнивший широкую балку. По дну оврага протекала небольшая речка. Спускаясь к воде по склону, конь насторожился, фыркнул кот. Ругивлад присмотрелся. В студеной голубизне, у самого бережка бесстыже нежилась ключанка. Ее синеватые волосы мягкими волнами ниспадали на полупрозрачную округлую грудь. Большие синие глаза внушали любовь и желание, а свежие синие губы неодолимо влекли всякого, кого вдохновляет Прия, богиня весны и страсти. Невозможно было отыскать более нежную кожу, более роскошные бедра, не говоря обо всем остальном, ниже которого серебрилась чешуя.
   - Иди ко мне, храбрый воин! - позвала русалка, - Я покажу то, чего у тебя нет!
   - А у тебя оно есть? - похабно заметил кот.
   - Обижаешь, выдра сухопутная! Конечно есть! - рассердилась ключанка и поправила груди.
   - Ну, парень, сам решай! - ухмыльнулся Баюн.
   - Чего решай? - не понял словен.
   - Уважим хозяйку, али так переправимся?
   Русалка захохотала, дала ладонью по волнам - их окатило студеными брызгами.
   - Иди же ко мне, любимый! - заслышал он долгожданный голос.
   Сам того не желая, Ругивлад выпустил повод и, цепенея, шагнул к воде, где, свесив ножки, на камне сидела Ольга.
   - А я бы повременил! - промурлыкал котяра, и зацепил когтистой лапой его доспех.
   - Брысь отсюда! Крыса ушастая! - не выдержала водяница.
   - За крысу ответишь!
   Но волхв уже сбросил наваждение. Полупрозрачная фигура утратила знакомые черты. И казавшиеся еще мгновение назад самыми желанными, теперь они пугали человека.
   - Я венков тебе не дарил! Не обессудь, Ключана - нам поторапливаться надо!
   - Вот козел! - услыхал он.
   Обиженно плеснув хвостом, русалка исчезла в волнах, словно и не было...
   Есть во Славии, да и Киявии тоже, русалий праздник. И почитаем он по всем городам и весям. Ведомо каждому волхву - русалочки бывают разные. Родятся одни из дождя, солнцем озаренного, да от росы. Были с крыльями русалочки, как птицы, а были и с хвостом рыбьим. Небо-то славяне окияном небесным рекли. Вот и летали русалки с небес на землю. Все в перышках, а как переселились на океаны, реки, моря земные, они перышки скинули, и хвостом рыбьим обзавелись. Какие из них на небе остались - те с перышками, с крыльями, все порхают. А какие русалки приглядели себе для жилья речки, озера лесные - те полурыбами стали. Русалочки-полуденницы, те по ржи бегают, по полю. Польют весной дождем землю, достаток в домах будет, но и разгневаться они могут, тогда бурю нашлют.
   - То ж русалка иная была - соображал Ругивлад, - речная. Не знался он доселе с народом вод, вот и подзабыл, чему учен был прежде арконским волхвом Велемудром. - Есть у нее, говорят, гребень волшебный, так, спасибо, что не вытащила. Волосы свои зеленые она им украшает и расчесывает. Гребнем тем сети шибко жадных рыбаков рвет, и жернов мельничный, катаясь на нем при луне, попортить может. Чтобы воду в реке ее зазря не мутил. С гребнем этим и в лесу жить русалочка может, без водицы любимой. Но горе тому парню, который подсмотреть за русалкой сумеет, как за девкой деревенской. Защекочет его до смерти, коль подманит. Тут или ноги уноси, или из белены-полыни сухой порошок ей в глаза кидай - очень она его не любит.
   Но если пожалеет кого русалка и полюбит, - учил Велемудр, - будь то хоть парень, хоть девка, и случись с ним смерть лютая, заплачет она над ним. А слезинки ее - вода живая, жизнь дарующая.
   - Эта не заплачет! - мяукнул кот. - Эта злая русалка, и неча жалеть, спасибо, ноги унес.
   - Угу! - отозвался, наконец, словен. - Спасибо, кот! Чего-то я совсем раскис! - молвил Ругивлад, когда они, мокрые и усталые, вскарабкались на склон.
   - Все об Ольге думаешь, несчастный! А не кажется ли тебе, волхв, что ты убедил себя в предначертании, и получил его согласно своему же настроению? Если это так - ты еще больший дурень, чем я полагал. Твоя ненаглядная колечко - то в самый прорубь кинула, вот нам русалка-то и явилась, стерва.
   - Оставь ее имя в покое. Лучше, послушай! Нет ли кого поблизости?
   - Совсем голову потерял, - буркнул Баюн.
   Да, с мозгами у волхва и впрямь было что-то не в порядке! За сотни верст от девушки, заслонившей ныне весь мир, Ругивлад складывал ей длинные письма. Чтобы увековечить его бредни не хватило бы никакой березы, даже если такая и попалась средь бескрайних полей и редких дубрав.
   Он называл Ольгу добрым, милым, беспечным другом. Беспечным потому, что позволила некогда приблизиться и заговорить.
   - Прогони сейчас же! Окончательно! Бесповоротно! Исправь оплошность, что свершила, раз поманив! А может, ты сделала это, поддавшись милосердию? Так, прогони, но во имя того же милосердия убей меня сразу! Эти сплетенные тонкие персты, ломкие запястья, естество мягкой нежной кожи... Эти обворожительные белизной плечики и тихий девичий лепет подсказывают несчастному - умереть тебе, Ругивлад не вдруг, а изрядно помучившись...
   Все, что есть в мире от Белбога, теперь открывалось словену в удивительном свете простоты, чистоты и ясности. Словно какие-то невидимые, незримые оку смертного лучи исходили от потерянной любимой, с легкостью преодолевая далекие расстояния. И он ловил лучики, питаясь их неестественным огнем. Он вспоминал сияние ее очей, карих бездонных, колдовских. И Ругивлад был по-своему счастлив этим таинственным взором, ради которого можно сделать все, пьян и счастлив. Рассудок твердил влюбленному, что она смертная во плоти и крови, но нечто выше разума обожествляло девушку.
   И снова в грезах Ругивлад беседовал с Ольгой, убеждая приснившуюся почти что заоблачную диву в том, чего не посмел бы молвить девушке. А она исчезала, ускользала, ловкая, невесомая, неуловимая:
   - Так, не отказывайся от этого венца, моя милая! Может, так оно и есть, просто, ты забыла, зачем сошла на Землю? Не потешайся, это слишком серьезно, чтобы смеяться надо мной! А впрочем, нет, улыбайся! Если я не могу развеселить мою задумчивую подругу, то пускай хоть помешательство Ругивлада придаст ей немного веселости. Прав тот книжник, что сравнивал девушку с непрочитанной берестой, но эта не имеет конца. Я смотрю на знаки, да не могу начитаться. Они слишком слабы, чтобы передать те чувства, которые переполняют глупое сердце. Ты находишь, Ругивлад болен? И болезнь эта, как и всякая другая легкая влюбленность, вскорости пройдет? Тогда представь себе, что в свои тридцать с лишним весен я никому не говорил таких слов. Они, между тем, всегда были со мной и ждали, ждали мига, пока не выплеснулись наружу с удивительной силой, да так внезапно, что тебе, вдруг стало не интересно. Знай, грубый корявый язык не способен отразить и малой толики того, о чем спорят мой истерзанный рассудок и сердце. Нет и не будет предела этому восхищению и любованию твоим изящным, стройным телом, шелковистостью мягких длинных волос и странной, чарующей улыбкой на притягательных губах. Никакие цветы, никакие яхонты, никакие слова, ничто в мире не способно вознаградить Ольгу за то, что ты, сама не подозревая, подарила Ругивладу, путнику-страннику, нищему чужаку. И это, несмотря на все ухищрения, уже не сумеешь отнять. Вот, не подумал бы никогда, что буду такое говорить кому-нибудь.
   Я разрываюсь на две части - наивного ребенка, верящего в Истину, а вторая моя сущность - черный волхв. Стоит, однако, представить, что ты рядом, и Тьма отступает, кусая локти. Твои холодные тонкие персты слегка касаются моей ладони - уже одно это удерживает ту вторую страшную суть, которая так крепко вцепилась в меня. Неужели, это только сон? И по спине пробегает дрожь, как я подумаю, сколько тьмы я еще сумею породить в этом светлом мире.
   Лишившись тебя, я обрету былое единство, но перестану существовать, как глупый мотылек без света лампы. И потому я боюсь такой утраты. Мне необходимо постоянно видеть Ольгу, говорить с ней, ловить дыхание, касаться рук и подносить к губам драгоценные хрупкие пальчики, согревая их поцелуями. Впрочем, это не отрезвит безумца. Оля, Оля, Оля! Трижды повторяю дорогое имя моей ненаглядной. Что случилось со мной? Так, пусть и тебя поразит мой недуг, пусть и Ольга отведает лакомого сумасшествия, и тогда, наверное, поймет меня и простит, если в чем-то провинился.
   Снова и снова, как в бреду, он слышал насмешливый девичий голос, при звуках которого неожиданная слабость подкашивала колени, у Ругивлада перехватывало дыхание, а все вокруг было исполнено восторженной волшебной легкостью. А он клял себя почем свет стоит, ибо не мог быть слабым, особенно теперь.
   Порой ему слышалась тихая незатейливая мелодия, человек подпевал ей, складывая то балладу, а то и колыбельную. И сумасшедший, он сам баюкал свою мечту, упиваясь мгновениями покоя.
   - Но как же пробудить тебя, моя спящая княжна, чтобы вновь ощутить близость заманчивого локона над маленьким терпеливым ухом, щекотание вызывающе пушистой русой косы? Что сделать мне, дабы испить из чудесных чистых источников этих очей? Как долгожданный яд, утром и вечером, ночью и днем...
   А сон рано или поздно обрывался, рассудок вступал в свои права, и снова была Явь, ничем неотличимая он Нави.
   - Только пытливый ум рождает героев из толпы тех, кто живет чужим умом. Порядок, особенно государственный - это всегда стеснение свободы. Но и свобода не может, однако, быть полным безвластием. А власть в своем вечном стремлении попрать чью-то свободу далеко не так умна, какой себя мнит. Разум - свойство вольных, - так рассуждал Ругивлад, покачиваясь в седле.
   - Свобода, Разум, Власть, Любовь, а вместе - это Воля. И не советую, о волхв, я с этой Волей спорить! - нараспев промурлыкал Баюн, решив во всем следовать привычкам. Словен не стал ему отвечать, но мысли потекли в ином русле:
   - Конечно, Воля! Вот та "Сила", что связует умы воедино. Она - Водчий людского рассудка в беспорядке мироздания. Правильнее сказать, что Воля и есть сам Бог. Но ничего нового, я, кажется, не открыл. Мы вообще ничего принципиально нового для Воли не открываем, да и не можем это сделать. Все уже имеется в закоулках Сущего. Ромей Платон заметил как-то: "Называя вещи, мы подражаем их сущности". Только "подражаем", словно пению птицы. Сколько имен ты Богу не давай, он к этому безразличен и тем свободен от смертных?
   Конь оказался на редкость понятливым и не нуждался в понукании, на вторые сутки пути они уже превосходно понимали друг-друга, и волхв был доволен покупкой. Вдали померешилась длинная скальная гряда, скакун уверенно направился к ней. Словен положился на чутье животного. Он не сомневался, что конь легко найдет проход, а сам вновь погрузился в размышления:
   - А вот, и нет! Нарекая кого-то, присваивая кому-то или чему-то имя, я, лично я, волхв Ругивлад, уже участвую в простейшем событии истории. И то, какое имя родится из моих уст, скажем для ребенка, - это повлияет на всю его дальнейшую судьбу. Так каждый ответственен за имена, что он дает, но волхв более других, ибо обучен называть...
   - Ну, а ентого ты как наречешь? - заорал кот, - Смотри, куды правишь, раззява!
   Конь рванулся, едва не скинув седока.
   - Провалиться мне сквозь землю! На этот раз - он настоящий! - не унимался кот.
   Кошмарный скалистый змей, перебирая короткими передними лапами, сползал на дорогу. Справа и слева над проходом нависли Сорочинские горы. Тропа резко сужалась и терялась где-то впереди, огибая утес, в боку которого чернела пещера - змеиное логово.
   Змей грозно шипел. Медленно, но неуклонно он извлекал из норы кольцо за кольцом. Глаза чудовища были безжизненно ужасны, Ругивладу почудилось, что гад может убить одним только немигающим взором. К счастью какая-то заблудшая овца, а может, столь же неосторожный путник, уже распирали змеиный желудок. Словен решил, что сытая змея не нападет.
   Более благоразумный кот вмиг очутился на крупе скакуна и с перепугу выпустил когти. Конь взбрыкнул.
   Словен вылетел из седла, не успев и вскрикнуть, но быстро вскочил, а меч словно сам скользнул в руку.
   Обезумевшее от страха животное ринулось прочь - вцепившись в гриву, на нем чудом держался усатый наездник.
   Змей бросился к самонадеянному волхву с неожиданной стремительностью. В воздухе пронеслась темно-зеленая извивающаяся молния. Тупая морда с узкими щелочками ноздрей метила точно в грудь. Уклониться словен не поспел. Страшный удар швырнул его в дорожную пыль. Замутненным взором Ругивлад углядел, как враг, снова неспешно, тяжело, но верно, подтаскивая толстое тело, приближается к оглушенной жертве, чтобы обвиться вкруг и прикончить ее в смертных тисках объятий.
   Перекатившись, как учил Лютогаст, словен постарался встать. Это удалось ему с великим трудом. Его шатало, ребра стонали, тупая боль застилала все прочие ощущения. От нового выпада Ругивлад ушел с трудом, а будь змей слишком голоден - это был бы его последний бой, но удача улыбнулась словену.
   Он оказался сбоку от противника. Пока гад разворачивался, волхв уж оседлал змеиное тело. Меч с силой опустился на бронированную бородавчатую шкуру аспида. Хладное железо вклинилось в едва различимую щель меж пластин. Клинок со свистом врезался в безобразную плоть, окрасив чешую алой рудой.
   Но то была лишь царапина. Змей поднялся над землей, опершись на кольца своего продолговатого туловища. Рывком он постараясь сбросить наземь дерзкого человечишку. Словен едва удержался - обдирая пальцы, он обхватил извивающуюся шею. Змей тут же повалился на бок. Волхва бы раздавило, но он вовремя соскочил с опасного "скакуна".
   Гадина вывернулась, нанося удар толстым, словно бревно, хвостом. Ругивлад подпрыгнул, под ногами что-то чиркнуло. Приземлился. Сверкнул металл - клинок по локоть погрузился в змеиное тело. Он налег на меч, проталкивая глубже. Кладенец вершил черное дело, выпивая из врага Силу.
   Второй удар ужасного хвоста был более метким. Человек отлетел, больно ударившись о скалу спиной. Змей навис над обезоруженным словеном разевая пасть, полную острых, как ножи, зубов, но в боку у него по гарду сидел дар Седовласа. Еще немного - чудовище бы раздавило словена, но в тот же миг стало оседать, заваливаясь назад, будто под шкурой ничего больше не было. Тяжело дыша, Ругивлад опустился на каменистую твердь. Чуть погодя, сквозь гул и бешеный стук в висках, он расслышал цоканье копыт.
   - Эко ты его отделал? - промурлыкал Баюн, стекая с коня вниз.
   - Он тоже не лыком шит. Все ребра, гад, переломал.
   - Пустяки! Героям положено страдать. Скидавай броню - лечиться будем!
   - Сказать - проще, чем сделать.
   - Экий ты бледный, волхв!
   Но Ругивлад, проваливаясь в пустоту, уже ничего не слышал.
   * * *
   - Ответствуй, Ругивлад! - спрашивал Высокий* мастер, - Что есть Триглав?
   (* Высокий, Равновысокий, Третий - описанные автором обряды посвящения имеют под собой реальную основу, если обратиться к Старшей и Младшей Эдде, то можно заметить, что эта триада имеет как земных прототипов (три жреца-мастера, задающие вопросы или отвечающие на них), так и небесных (три имени Одина). Вероятно, у славян были схожие обряды.
   - То великое единство! - отвечал он, - То колено рода божьего. Ибо нет прочнее традиции, чем от отца к сыну, а от деда к внуку. Триглав - это древний, зрелый и младой.
   - Добро усвоил речи ученые! Так, поведай нам, Ругивлад, о таинстве, что минувшие дни обращает в настоящие, а их - в грядущее завтра, - вопрошал Равновысокий.
   Собравшись с мыслями, слегка робея, юноша держал ответ пред вторым из мастеров:
   - Мир так устроен Родом, что Навь всегда сменяется Явью, а, затем, наоборот - свет меркнет и вновь сгущается тьма. Лишь захотел он так - и вмиг случилось. Удалился Род от дел, и потому, то уж прошлое нынче. Сидит Род дивом, безмолвствуя, на самой макушке Мирового Древа, и никто не знает, слышит ли он, видит ли он, что творится. Сила Рода была безмерной, она высшая, древняя и первая. Лишь он ведает свою силу до конца, смертным же нет дела до непознанного.
   Есть великий Бог - сама воля Рода, воля жить и возрождаться, воля умереть и упокоиться. Он страж и властитель перекрестков, и никто не минует его. То мудрый Велес, и когда так зовут его, он навий бог, что готовит мертвое к грядущей жизни. Потому он еще сивый мороз, и холод - его стихия
   Будет весна, это знает каждый селянин, и явится тогда сын Велесов, Яровит. Позовет парней и девчат яроваться в хороводы, затеет горелки да игры костровые - слюбятся смертные, и жизнь старая породит новую. Прольются вешние воды на луга и нивы - восстанет Мать Сыра-земля ото сна, взойдут брошенные загодя семена, и вновь зацветет все кругом.
   Мороз ругается с Ярилой, отец ретится с сыном. Прежнее всегда спорит с грядущим. Минувшее все умиротворяет, стирая грани, а новое - манит и будоражит да пробуждает от смерти. Сойдутся боги - точно Навь сшиблась с Явью в буйной сече, но и тот и другой есть справедливый Велес, и то таинство Триглава. Каждой весной молодой Ярила сменяет сивого Мороза, а новый Велес заступает на место старого, но вскоре все повторяется.
   Куда ж, казалось, на Ярилу-то Зимнего сеять? Овсени на дворе, солнце идет на убыль, вот-вот ударят морозы. Но ведут селяне братьев меньших на снег и кажут им где созвездие Лось*. Накормят скотину досыта, напоят, ублажат. B Велесовы дни снова досыта кормят они рогатых лучшими снопами. Кинет старый человек топор поверх стада крест на крест, а сын-то к нему подойдет и в ноги поклонится, приговаривая: "Батька Власом уважай, будет добрый урожай". Так каждый родич должен чтить пращуров, так Ярила кланяется отцу своему Велесу.