Геммел Дэвид. Эхо Великой Песни

   Талабан надел ладанку на шею и сказал:
   — Я готов. Но кто ты?
   — Одноглазый Лис. Возьмись левой рукой за моего внука. Теперь закрой глаза и протяни правую.
   Краски замелькали перед глазами, яркие до боли. Талабан, брошенный в море мучений, хотел закричать, но у него пропал голос. Он падал куда-то сквозь пламя, ловя порой обрывки фраз, выкрикиваемые множеством голосов.
   «Мерзкое отродье. Простых вещей не понимаешь?» (Отец ненавидел меня. Он знал.) «Нет ничего, что ты не мог бы сделать, сынок». (Мать обожала меня. Она была всему причиной.) «Он ни на что не годен. Трудно поверить, что это мой сын».
   «Не воинская доблесть сделала аватаров великими, мальчик. Думай!» (Эндарсен, мой учитель. Без него я пропал бы.) Голоса кричали, шептали, пели. Талабан боролся за свой рассудок. Где они, сияющие звезд? Где музыка вселенной?
   — Все впереди, — сказал голос Одноглазого Лиса. — Сначала ты должен погрузиться внутрь, потом мы полетим к звездам. Прислушайся к голосам. Узнай, кто ты.
   — Я знаю, кто я.
   — Нет. Найди то, что потеряно.
   — Пробного Камня?
   — Сначала найди того, кто пропал внутри тебя, а уж потом ищи Пробного Камня.
   — Я не понимаю! — Но это была не правда. Талабан понял — и погрузился в океан голосов.
   «У человека должна быть мечта, Талабан, — говорил Эндарсен. — Без нее мы всего лишь живые трупы. Мы едим и пьем, но это не идет нам впрок. Мы слушаем и говорим, но не понимаем главного. Мы дышим, но не живем. О чем мечтаешь ты?»
   «Нет ничего, что ты не мог бы сделать, сынок. Ты особенный».
   «Нет у меня мечты! Ничего не осталось. Все мечты и надежды погребены подо льдом».
   «Мерзкое отродье! Простых вещей не понимаешь?»
   «Приди ко мне, Талабан. Я буду твоей и только твоей». (Крисса была лучшей из всех. Она любила меня. С ней я мог бы обрести мечту.) Звуки утихли, и он снова увидел ее в их последнюю встречу, почти утратившую свою красоту, с прозрачной, как стекло, кожей. Никто не знал, откуда берется эта болезнь. Она поражала одного аватара на десять тысяч. Использование кристаллов каким-то образом изменяло химию тела. Мягкие ткани затвердели, и человек сам начинал кристаллизироваться. Средства от кристальной болезни не существовало. Порой она протекала медленно и мучительно, порой быстро и устрашающе. У Криссы, к счастью, это произошло быстро. Талабан сидел у ее постели и не мог взять ее за руку, боясь сломать пальцы. Она уже лишилась дара речи, и только ее чудесные голубые глаза оставались мягкими и влажными. Талабан сказал, что любит ее и будет любить всегда.
   По кристальной щеке Криссы скатилась слеза, потом глаза остекленели, и ее не стало.
   Для Талабана настал конец света, и лишь настоящее крушение мира год спустя немного привело его в себя.
   Боль этого воспоминания ожгла и оледенила его.
   «В тот день я потерял все», — подумал он.
   — Нет. В тот день ты сам все отдал, — сказал Одноглазый Лис. — Сегодня ты вернешь это назад.
   Голоса умолкли. Талабан летел куда-то, кружась в пустоте.
   Под ним, как лампа в ночи, зажглась голубая планета. Он полетел быстрее, и она скрылась вдали. Две кометы пересекли ему дорогу и ушли в грозовые тучи над другой планетой колоссальной величины. Клубы пламени ударили наружу.
   Талабан летел все дальше и дальше.
   Он снова стал слышать музыку сфер, пульс вселенной. Он жаждал раствориться в ней и жить, подчиняясь ритмам вечности.
   — Держись! — велел Одноглазый Лис. — Именно эту дорогу выбрал себе Пробный Камень.
   Талабан отвлекся от музыки и стал шарить правой рукой в пустоте.
   — Закрой глаза и представляй себе ладанку. Пробный Камень сам придет к тебе.
   Кружение остановилось. Талабан неподвижно парил среди звезд. Закрыв глаза, он последовал указанию шамана. Что-то легонько коснулось его пальцев, и он попытался схватить это, но промахнулся. Он повторил попытку и на этот раз уцепился за что-то, и его руку пронзила острая боль. Открыв глаза, он увидел огромную пятнистую змею, вонзившую зубы в его плоть.
   Он чуть не разжал пальцы, но преодолел страх и стиснул круглое тулово еще крепче. Змеиные зубы вонзились ему в лицо, и он почувствовал, как яд сочится в его тело.
   Это только иллюзия, сказал он себе, и раны исчезли бесследно.
   Теперь он держал в руке камень. Из трещины в нем вылезали черви и вгрызались ему в ладонь.
   Талабан, сосредоточившись на ладанке, представил себе корабль и обратную дорогу к нему. Черви въедались в запястье, откладывали личинки в артериях. Он чувствовал, как они кишат в его жилах. Из личинок выводились новые черви. Они наполняли грудь, живот, прорывали кожу.
   Они пожирали его заживо.
   — Помоги мне, шаман! — крикнул он, но не получил ответа.
   Что, если это только хитрость и Пробного Камня здесь нет?
   Что, если его заманили в ловушку?
   Червь, проев его щеку, вывалился наружу.
   Вокруг Талабана вспыхивали радуги, и он продолжал сжимать камень в руке.
   «Скоро буду дома, — думал он. — Еще немного».
   — Ты делаешь мне больно, — сказал голос Криссы. Талабан распахнул глаза и увидел ее, хрупкую, с трещинами, бегущими по кристальной руке от его пальцев. — Зачем ты так?
   — Я не хочу причинять тебе боль, — сказал он.
   — Мне было хорошо среди звезд. Если ты вернешь меня обратно, я рассыплюсь в стеклянную пыль.
   Зажмурившись, чтобы не видеть, Талабан полетел дальше.
   Теперь его уши наполнил рев. Чьи-то когти терзали ему лицо, впивались в левый глаз, полосовали грудь. Лев навалился на него, рвал плечо, глодал кость, но Талабан крепко держался за его черную гриву.
   «Мне конец, — думал он. — От таких ран я ни за что не оправлюсь».
   Голубая планета взмыла ему навстречу, и он стукнулся головой об пол своей каюты.
   Рядом застонал Пробный Камень. Талабан, привстав на колени, потряс его.
   Пробный Камень открыл зеленые глаза.
   — Буду спать, — сказал он и снова повалился на пол.
   Талабан положил рядом с ним его ладанку и вышел на балкон. Никаких следов на теле не осталось, но он еще не опомнился от пережитых мучений.
   «Глуп ты был, что пошел на это», — сказал он себе.
   В его памяти возникла Крисса, и он по привычке хотел прогнать ее образ, но вдруг понял, что больше не страдает от боли потери. Он осторожно стал перебирать воспоминания: прогулки по холмам, покрытым весенними цветами, на которые Крисса старалась не наступать. Как легко и грациозно она выбирала между ними дорогу! Талабан только теперь понял, каким был глупцом. Беспощадно подавляя все мысли о Криссе, он хоронил не только отчаяние, но и радость. Дурак, дурак.
   Светили звезды, а на востоке вспыхнул более яркий свет.
   Талабан посмотрел туда — и увидел на небе вторую луну.
   Море под кораблем заколебалось и стало вздыматься. Талабана швырнуло влево. На верхней палубе кто-то закричал.
   Но тут вторая луна исчезла, и море стало утихать. Тогда Талабан, пригвожденный невиданным зрелищем к месту, испытал новое потрясение.
   В дверях его каюты возникла мерцающая фигура: старик в расшитой костями одежде из оленьей кожи с белыми, оплетенными бусами волосами и всеведущими глазами.
   — В наш мир пришло зло, Талабан, — сказал он и пропал.

Глава 13

   Царь богов Ра-Хелъ встревожился, увидев перемены на небе. Он позвал Молодого Старца и сказал, что хочет услышать его пророчество.
   Молодой Старей, сказал, что настали последние времена и что будет война между богами. Великие падут, с небес прольются слезы, и зло придет на землю. Но он ничего не сказал о Царице Смерти, ибо время ее еще не пришло.
   Из Полуденной Песни анаджо
   Явление двух лун вызвало в городах волнение, а затем и панику: от землетрясения восточная стена Эгару покрылась трещинами, а в Пагару рухнули два ветхих дома. В трех других городах обошлось без повреждений, но в Пагару при падении зданий погибло двадцать шесть человек и еще семьдесят было ранено.
   Подвижник-маршал послал военных патрулировать улицы, вагарские власти созвали добровольцев на разборку руин, где могли еще быть живые люди. Спасатели откопали старуху и двух малых детей.
   В столице грязевиков за Луаном повалилось много глинобитных хижин и обрушилась часть дворца. Илистые воды Луаны, выйдя из берегов, унесли с собой множество жертв.
   Подвижник Ану в долине Каменного Льва велел своим рабочим подняться на взгорье за час до катастрофы. Поэтому никто не пострадал, когда внизу разверзлась земля, изрыгая в ночное небо клубы дыма и пыли.
   Зато на руднике в трех милях от стройки двадцатитонная глыба песчаника отделилась от скалы, задавив шестерых рабочих; и двух продажных женщин. Мужчины, заранее договорившись с девками, не послушались Ану и поплатились за это жизнью.
   К рассвету земля перестала колебаться. Для обсуждения астрономического дива был срочно созван Высший Совет.
   Возглавить заседание надлежало подвижнику-маршалу, но он вместо этого поехал в долину, к Ану.
   Вновь помолодевший подвижник как раз спускался с горы, ведя за собой длинную колонну строителей.
   — Нам надо поговорить, друг мой, — спешившись на лужайке, сказал Раэль.
   — Я вижу, ты сердишься на меня, — произнес Ану.
   — Ты мог бы высказаться более откровенно. Ты ведь знал, что случится. Что это — род иллюзии?
   — Нет.
   Раэль подвел коня к скале и сел на выступ. Ану устроился рядом.
   — Может быть, ты скажешь наконец, почему утаил это от меня?
   — Ты бы мне не поверил, Раэль. Счел бы, что я выжил из ума.
   — Было бы лучше, если бы ты позволил мне судить самому. Ну что ж, теперь это событие — дело прошлое. Что оно означает?
   — Это не так просто объяснить. — Ану взъерошил коротко остриженные подсиненные волосы.
   — Ничего. Время есть.
   — Его у нас меньше, чем ты думаешь, — улыбнулся Ану. — Выслушай меня непредвзято, Раэль, и не задавай пока вопросов.
   Хорошо?
   — Хорошо.
   — В наших мифах рассказывается о богах, которые умели путешествовать во времени и открывать врата в другие миры.
   Помнишь историю о Безаке-громовержце и его братце-близнеце, о котором он не знал? Этот миф меня всегда озадачивал: ведь мать Безака должна была знать, что у нее родилась двойня.
   — Мне сейчас не до мифов, Ану.
   — Терпение, подвижник-маршал. Прежде чем отведать плод, нужно очистить с него кожуру. Я хочу сказать, что на этой земле наряду с нашим существуют и другие миры. И люди, живущие в этих мирах, тоже предвидели Великое Крушение.
   По крайней мере в одном из них прислушались к словам мудрецов и приняли меры, чтобы спастись. Они сделали все, что в их силах, чтобы преградить дорогу приливной волне, и добились успеха — но не так, как предполагали. Предпринятое ими усилие открыло врата между двумя мирами, и их столица вместе с окрестными землями переместилась в нашу действительность.
   Вот почему в небе на несколько мгновений появились две луны.
   Теперь эти люди здесь — далеко на западе, за океаном. В миг появления двух лун там погибли тысячи — кусок чужой земли обрушился на них, как молот, и похоронил их под собой.
   — Ты прав, — кивнул Раэль. — Если бы ты рассказал мне это до того, как я сам увидел две луны, я решил бы, что ты помешался. Мне и теперь с трудом в это верится.
   — У меня было видение. Я знал, что это случится, и знаю, что нам еще предстоит. Через два месяца в гавань Эгару войдет золотой корабль, на котором будут пришельцы с западного континента.
   — Они такие же аватары, как и мы?
   — Нет, Раэль, не такие. Источником энергии для них служит не солнце, а ритуальные жертвоприношения. Они несут с собой зло.
   — Много их там?
   — Тысячи.
   — И у них есть зи-луки?
   — Нет, но они изобрели другое оружие, не менее смертоносное.
   Раэль тихо выбранился и сел на коня.
   — Мы, аватары, боремся за жизнь из последних сил. Враги взяли нас в кольцо, как волки, и ждут случая, чтобы наброситься на нас. Надеюсь, ты дашь мне хороший совет, Святой Муж.
   — Нельзя позволить, чтобы они победили. Они обрекут мир на мрак и гибель.
   — Тогда найди способ победить их.
   — Найду, когда дострою свою пирамиду. А до тех пор, Раэль, тебе придется обходиться своим умом.
 
   Первые дни в Эгару были трудными для Софариты. Прежде она четыре раза бывала в городе с родителями и один раз с мужем. Они всегда останавливались там только на одну ночь, в таверне под названием «Мирный ворон». Но таверна оказалась закрытой, а других мест для ночлега Софарита не знала.
   Когда она назвала свое имя стражникам у восточных ворот, начинало смеркаться. Знай она, что таверна закрыта, она попросила бы их указать ей что-нибудь другое. Теперь она растерянно сидела на своей лошадке перед знакомым домом, который заколоченные окна и двери делали холодным и неприветливым.
   Софарита стала искать вывески других таверн и гостиниц, но ей не попадалось ни одной.
   На улицах делалось все более людно, и лошадка вела себя беспокойно. Она не привыкла к шуму и толчее и взвилась на дыбы, когда ей под ноги бросилась собака. Софарита еле удержалась в седле. Но тут какая-то дородная женщина, пестро разодетая в красные, желтые и золотистые тона, схватила лошадь под уздцы и потрепала по шее.
   — Ну, тихо, тихо. — Софарита поблагодарила ее. — Дальше тебе не проехать, дитя, — сказала женщина. — Верховых вагаров в центр города не пускают. Ты куда направляешься?
   — Сама не знаю. Ищу, где бы переночевать.
   — А деньги у тебя есть?
   — Да, немного.
   — Тогда пошли. — Женщина, ведя лошадь под уздцы, свернула в боковую улочку и через конюшенный двор вышла на маленькую, освещенную фонарями площадь. Там стояли столы, на которых горели свечи. Прислужницы разносили людям еду и напитки. — Все, девочка, слезай, — распорядилась женщина.
   Софарита соскользнула наземь. Спина у нее ныла от долгой езды, и она натерла себе ляжки.
   — Хозяин этого заведения — мой племянник. Он славный парень, и тебя здесь никто не побеспокоит. Ты откуда?
   — Из Пасепты. Это деревня близ границы с эрек-йип-згонадами.
   — Хочешь найти работу в городе?
   — Да.
   — Для этого понадобится разрешение. Без него тебя никуда не возьмут. Вся штука в том, что если у тебя работы нет, то и разрешения ты не получишь.
   — Как же так?
   — Не понимаешь? Я тоже. Аватарские порядки. Понятно или нет, а выполнять надо. — В дверях дома появился коренастый мужчина. Женщина окликнула его, и он подошел. — Отведи лошадь на конюшню, — велела толстуха, — отнеси в дом вещи этой девушки.
   Взяв Софариту за руку, она провела ее между столами. Внутри тоже ужинали, и из кухни шел аромат жареного мяса.
   Высокий молодой человек в белом, запачканном подливкой переднике при виде их расплылся в улыбке и поспешил навстречу.
   — Добрый вечер, тетушка. Пришла поглядеть, как я распоряжаюсь твоим паем?
   — Очень уж ты худ, Бадж, — посетовала толстуха. — Повар должен быть упитанным, чтобы все видели, как он вкусно готовит.
   Трактирщик внимательно оглядел Софариту, и она почему-то смутилась.
   — Никак новенькая, тетушка?
   — Она не из моих девушек. Ехала по проспекту, ища приюта. Она деревенская, на вид — сама невинность. Обращайся с ней уважительно, не то смотри у меня. Можешь также продать ее лошадь. В Эгару ей эта животина не понадобится, зато деньги очень даже пригодятся. Меньше десяти монет серебром ты, девочка, за нее не бери — соглашайся на пятнадцать. Тебе сколько, шестнадцать?
   — Двадцать два.
   — На вид ты моложе. Но жизни, как я погляжу, уже хлебнула — в городе это тебе пойдет на пользу. Присматривай за ней, Бадж, а я буду заходить к вам.
   Женщина потрепала Софариту по плечу и ушла. Софарита почувствовала себя, как после отгремевшей бури, и спросила у Баджа:
   — Она всегда так?
   — Всегда, — с широкой добродушной улыбкой ответил он. — Пойдем, я подыщу тебе комнату. — Они поднялись по шаткой лестнице, освещенной единственной лампой. Бадж снял лампу со стены и полез еще выше. — Я потом зажгу еще, и будет светлее! — крикнул он Софарите.
   Лестница вывела их на галерею, опоясывающую обеденную залу. Бадж открыл одну из дверей, и Софарита увидела комнатку с каменным очагом и маленьким окошком. Бадж повесил лампу на крюк.
   — Тут душновато, но лучше тебе за серебреник не найти.
   — За серебреник? — спросила она. — В месяц?
   Он весело засмеялся:
   — В день, красотка, в день. Тут город, а не деревня.
   — Серебряную монету за один день? — опешила Софарита.
   — Зато еду будешь получать три раза, и никто тебя здесь не тронет. Поверь мне, это очень дешево. Обычно эта комната стоит десять монет в неделю.
   — Хорошо, я беру ее.
   — Тогда располагайся, а я принесу тебе поесть. — Он ушел, и Софарита присела на кровать. Тюфяк был жидковат, зато одеяла теплые. Она впервые ужаснулась тому, что сделала: бросила налаженную жизнь в деревне ради места, где ей все незнакомо. Встав, она посмотрела в окно на едоков на площади. Их наряды казались ей роскошными — не то что ее домотканые одежки. Одни краски чего стоят: и зеленые, и красные, и синие, и золотые. Вот на той женщине платье из плотного шелка, расшитое белым бисером, а в волосы вплетены яркие нити, блестящие при свете фонаря.
   Аиша!
   Точно кто-то назвал Софарите имя этой женщины, и она увидела ее по-другому: не в нарядном платье, а на протертой циновке, плачущей, прижимающей к груди мертвого ребенка.
   На Софариту нахлынуло горе — не свое, а этой женщины внизу. На миг Софарита увидела то же, что и она, — старикашку, сидящего напротив. Орудуя ложкой, он улыбнулся ей, и в зубах у него застрял кусочек мяса.
   Софарита, зажмурившись, отошла от окна и хлопнулась на кровать. Она перепугалась, руки дрожали. Бадж вернулся с уставленным яствами подносом и водрузил его на столик перед ней. Там было жареное мясо под густым соусом, черный хлеб, большая плошка с маслом и ломоть свежего сыра.
   — Ешь, — сказал трактирщик. — Вон ты какая бледная. — Достав из кармана передника три свечных огарка, он зажег их от лампы и расставил по комнате.
   Софарита отрезала на пробу немного мяса. Это была говядина, необычайно вкусная… Софарита, не торопясь, съела все без остатка и подобрала подливку хлебом. Бадж сидел на корточках в нескольких футах от нее, упершись локтями в колени и положив подбородок на ладонь.
   — Люблю, когда людям нравится моя стряпня.
   — Очень вкусно, но для сыра места уже нет. Можно оставить его на потом?
   — Конечно. Ты какую работу ищешь? Или думаешь устроиться у тетушки?
   — Не знаю. А чем она занимается?
   — Она-то? Будто не знаешь? — Бадж пристально посмотрел на Софариту и улыбнулся. — Ну ясно, откуда тебе знать. Глупо было и спрашивать. Что ты умеешь делать?
   — Да все. Сеять, жать, шить, прясть, вышивать. Могу стричь овец и знаю средство, чтобы отгонять от них мух. Знаю разные травы — от ран, от головной боли, от ломоты в суставах. Теперь я сильная и могу работать так, что городским со мной не тягаться.
   — Ты еще и красивая. У тетушки ты могла заработать много денег.
   — Это как?
   — Тетушка… она принимает у себя знатных и богатых. У нее большой дом, где много молодых женщин — и юношей тоже.
   Перед Софаритой снова предстало видение: большая комната с круглой кроватью, застланной шелковыми простынями. На кровати выделывали разные шутки две женщины и мужчина.
   Что же это с ней творится такое? Она попыталась сохранить спокойствие.
   — Твоя тетя содержит публичный дом?
   — В общем, да, но те, кто у нее служит, предпочитают называться затейницами и затейниками. За одну ночь они зарабатывают больше, чем я за неделю. И куда больше, чем ты сможешь заработать служанкой или судомойкой.
   — Сколько, например?
   — Тетушка говорит, это зависит от того, что от тебя требуется, и от щедрости клиента. Другими словами, ты, если понравишься какому-нибудь богачу, за ночь можешь заработать сто серебряных монет. Но обычно выходит двадцать или тридцать.
   — Так много?
   — Что, соблазнительно?
   — А то нет! Или ты не все мне сказал?
   — Нет, все — вот только в Эгару такое ремесло не слишком уважают. Говорят, у грязевиков шлюх почитают чуть ли не как святых, и партаки их тоже высоко ставят, а вот у нас, у вагаров, они стоят ниже некуда.
   — А нельзя ли мне работать здесь, у тебя?
   — Можно, только жалованья тебе даже на эту комнату хватать не будет.
   — Я подумаю, — сказала Софарита.
 
   Толпы народа собрались посмотреть, как «Змей» входит в гавань Эгару. У аватаров постарше глаза подернулись слезами, более молодые не могли надивиться. Корабль, лишенный неуклюжих мачт, больше не переваливался на волнах, а шел ровно и величественно. Вагары, из которых в основном и состояла толпа, тоже никогда не видели «Змея» полностью обеспеченным энергией.
   Талабан подвел судно к самому причалу, и матросы бросили концы портовым рабочим. Корабль закрепили, Талабан отключил энергию.
   Подвижник Ро распоряжался выгрузкой четырех сундуков — трех полных и одного пустого. Ро хотел забрать и тот, что стоял в камере «Змея», но Талабан воспротивился.
   — Я отдам его, только если подвижник-маршал потребует, — заявил он. — До тех пор сундук останется на корабле.
   Сундуки осторожно перенесли в повозку, и Ро велел вознице ехать во дворец. Сам он сел на козлы рядом с вагаром, не оглянувшись на корабль и не помахав рукой.
   Талабан расплатился с командой и велел тем, кто сходил на берег, следить за списками, вывешенными на воротах гавани.
   — Возможно, мы скоро опять отплывем. Будьте наготове.
   Оставив на корабле вахтенных под командованием Метраса, Талабан и Пробный Камень сошли на пристань. Талабан нанял открытый экипаж до своего дома на холме Пяти Деревьев.
   Дом, у которого рос вишневый сад, не поражал величием и состоял всего из девяти комнат. Белые, без всяких орнаментов стены покрывала красная черепичная крыша, ставни защищали окна от солнца в жаркое время.
   Из парадной двери навстречу путешественникам вышла женщина средних лет.
   — У нас все готово, господин, — с поклоном сказала она Талабану. — Муж встречал корабль в гавани. Он проветрил вашу спальню и приготовил постель. Вода для ванны греется, в диванной накрыт стол.
   — Спасибо, — сказал Талабан, проходя в дом.
   — Из дворца приходил посыльный, господин. Совет соберется после заката, и вас просят пожаловать. За вами пришлют экипаж.
   Талабан кивнул и прошел в диванную на западной стороне дома, выходящую прямо в сад. Сквозь три больших окна струились потоки света, из сада пахло жасмином, розами и жимолостью.
   Талабан снял сапоги и сел. Вошедший с поклоном слуга поставил на ближайший стол кувшин с разбавленным вином, два кубка и снова вышел. Пробный Камень налил капитану вина, а себе набрал с большого стола фруктов, холодного мяса, сыров и свежего хлеба.
   Пара слуг появилась снова.
   — Ванна готова, господин, — доложила женщина. — Мы вам еще будем нужны?
   — Нет, благодарю. — Талабан дал обоим по две серебряные монеты, и они ушли.
   — Ты не любишь, когда они умирают, — сказал Пробный Камень.
   — Кто?
   — Слуги. Ты видишь, как они стареют, и тебе грустно. Я видел твою жизнь, когда мы летали.
   Талабан кивнул. Это была правда. Первые его слуги в Эгару, тоже муж с женой, пробыли у него двадцать пять лет, и он привязался к ним. Когда женщина стала прихварывать, он ее вылечил. Это дошло до Совета. Талабану указали, что закон запрещает пользовать кристаллами людей низших рас, и приказали уволить слуг — иначе женщине придется умереть. С тех пор он нанимал прислугу лишь на короткое время.
   Пробный Камень уплетал за обе щеки.
   — Пойду помоюсь, — потянувшись, сказал Талабан.
   Лежа в ароматной воде, он снова стал думать о Криссе. Ее все удивляло, все радовало: весенние цветы, белый голубь, мелькнувший в сумерках, лунная дорожка на темном море.
   Ему снова вспомнились две луны и мерцающая фигура Одноглазого Лиса. Пробному Камню он пока не говорил о своем видении — сначала он должен был это обдумать.
   Он вылез из ванны, вытерся, преклонил колени на ковре и мысленно проделал Шесть Ритуалов.
   Час спустя он облачился в синий шелковый камзол с серебряной каймой и надел на голову серебряный обруч с белым лунным камнем. На поясе у него висел охотничий нож с рукоятью, оплетенной серебряной проволокой. Наряд завершали белые панталоны и сапоги из серебряной кожи.
   — Это парадный туалет, — сказал он оборонительным тоном, подметив насмешку в глазах анаджо.
   — Очень красиво, — кивнул Пробный Камень.
   — Ты в день свадьбы с Суриет надел плащ из орлиных перьев и бисерную шапку, чресла покрыл чехлом из раковин, а губы покрасил белой краской. Я тоже видел твою память.
   — Это другое. Перья орла наделены волшебством. Раковины дают мужскую силу.
   — Мода у всех разная.
   — Очень красиво, — со смехом повторил Пробный Камень.
   Талабан усмехнулся — спорить с анаджо было бесполезно.
   — Нам надо будет поговорить, когда я вернусь.
   — О доме?
   — Об Одноглазом Лисе.
   — Разбуди меня, и мы поговорим.
   Покачиваясь на сиденье экипажа, Талабан смотрел по сторонам. За последние пятьдесят лет город разросся почти вдвое. В отличие от красивых старых домов новые, возникающие на пяти его холмах, строились в основном из глины. Там, на узких улочках» ютился рабочий люд — гончары, пекари, каменщики, портные, плотники… Вагаров в городе стало теперь в сто раз больше, чем их аватарских господ, — и разница постоянно увеличивалась.
   Талабан в мрачном настроении проехал старый каменный мост и оказался в аватарском квартале.