Страница:
Впрочем, и он в свою очередь очень привязался к русской крестьянке. «Если бы не проклятая ее неотступная ревность да не слепая вера в гадание на картах, кои она всякий день раскладывала, я бы никогда с ней не расстался». Но он ни на минуту не забывал о том, для чего приехал в Санкт-Петербург.
Екатерина Великая знала о его пребывании в столице, ей постоянно докладывали о его похождениях, она с интересом слушала все, что рассказывали о Казанове, но желания встретиться лично не изъявляла.
Тогда Казанова решил устроить себе небольшой перерыв и отбыл с Заирой, незадолго до этого едва не убившей его бутылкой, которую в приступе ревности она запустила ему в голову, в Москву. Город покорил и очаровал Казанову, а гостеприимство москвичей вообще было превыше его понимания. «Москва – единственный город в мире, – писал он, – где богатые люди действительно держат открытый стол, и не нужно быть приглашенным, чтобы попасть в дом. В Москве целый день готовят пищу...» Москвички его тоже очаровали. «Особенно любезны московские дамы: они ввели обычай, который следовало бы распространить и на другие страны, – достаточно поцеловать им руку, чтобы они поцеловали вас в щеку». Впрочем, памятуя про случай с бутылкой, Казанова интрижку в Первопрестольной завести не рискнул.
Вернувшись в Санкт-Петербург, Казанова решил привлечь внимание государыни новым способом. Он везде носился с разнообразными идеями общественного переустройства России. Екатерине II докладывали о прожектах итальянца, но та на них никак не реагировала. Попытки друзей Казановы устроить ему аудиенцию у императрицы терпели полное фиаско. Наконец графу Панину, возможно с ведома самой государыни, удалось устроить Казанове «случайную» встречу с императрицей в Летнем саду. Екатерина, прогуливавшаяся в обществе Панина, Орлова и двух статс-дам, сама заговорила с венецианцем. Она поинтересовалась его мнением о выставленных в саду скульптурах.
Казанова дал им самую негативную оценку. Екатерина с ним согласилась. Завязалась беседа, в которой Джакомо Джованни во всю мочь блистал красноречием и остроумием. Казалось, он начал добиваться успеха, но тут к беседующим подошел приближенный императрицы Бецкой, и она переключила на старика все свое внимание. О Казанове, казалось, забыли.
Но через несколько дней Панин сообщил Казанове, что государыня за прошедшие дни уже дважды осведомлялась о нем. А вскоре состоялась новая встреча великой императрицы и великого авантюриста. Произошла она все в том же Летнем саду.
И вновь Екатерина сама подошла к Казанове. Они, казалось, болтали ни о чем и обо всем. О погоде, Венеции, карусели на Дворцовой площади, летоисчислении... Но на деле шла жесткая борьба двух личностей, каждая из которых желала овладеть другой, подчинить ее себе. Казанова был красноречив и остроумен как никогда, он яростно доказывал преимущество григорианского календаря перед бытовавшим в России юлианским, темпераментно жестикулировал, играл голосом, томно вздыхал... А Екатерина слушала его и улыбалась. И вновь ему помешали так некстати подошедшие фрейлины.
Десяток дней спустя они вновь встретились в саду. Императрица, казалось, поджидала заморского гостя. Но лишь затем, чтобы блеснуть своей эрудицией в летоисчислении.
Дожидаясь Екатерину II в следующий раз, Казанова попал под дождь и сильно вымок. Дежурный офицер пригласил его в павильон, где, как оказалось, его уже дожидалась императрица. Она ворковала о геральдике, нравах венецианцев, лотерее... А жалкий и промокший Казанова вдруг с неожиданной ясностью понял, что эта удивительная женщина видит его насквозь, что все его хитрости и уловки для нее – раскрытая книга.
Делать в России ему было больше нечего. Он уступил Заиру 70-летнему архитектору Ринальди, закатил друзьям отвальную пирушку и отбыл из России.
В Варшаве он нарвался на дуэль с графом Браницким, выиграл ее и был вынужден спешно уносить ноги. Затем были Дрезден и Вена, откуда его «попросили» местные органы внутренних дел. Он поехал в Париж, но его выдворили и оттуда. Он долго скитался по всей Западной Европе, нигде не останавливаясь надолго.
В 1774 году, промотав практически все, что мог, Казанова вернулся на родину. Молодость и силы утекали как песок сквозь пальцы. Ему нужно было на что-то жить, и вот в 1776 году Казанова стал специальным тайным агентом суда инквизиции. А с 1780 года, в 55 лет, он стал платным шпионом той самой инквизиции, которая когда-то приказала заточить в Пьомби. Он работал на святых отцов за 15 дукатов в месяц. Его задачей было доносить инквизиции о проступках против «религии и добрых нравов». Он доносил на частоту разводов, на упражнения пальцев молодых людей в темных ложах театров, на обнаженные модели художественных школ. Он сдавал инквизиторам своих друзей, которые читали Вольтера или Руссо, Шаррона, Пиррона или Баффо, Ламетри или Гельвеция. Его оперативным псевдонимом было имя Антонио Пратолини.
Но в 1781 году он потерял и эту службу. Но не потому, что плохо работал. Просто Казанова, никогда не оставлявший пера, написал ряд острых политических памфлетов, которые с руководством не согласовал. В результате из инквизиции его уволили.
И вот, лишенный всяких средств к существованию, он пишет своим бывшим патронам униженное письмо. «Полный смущения, скорби и раскаянья, я сознаю, что абсолютно недостоин составлять своей продажной рукой письмо Вашему превосходительству, и сознаю, что при всех обстоятельствах я упустил свой долг, но все же я, Джакомо Казанова, взываю на коленях к милости моих князей, я умоляю из сострадания и милости предоставить мне то, в чем не может отказать справедливость и превосходство. Я умоляю о княжеской щедрости, что придет мне на помощь, чтобы я мог существовать и крепко посвятить себя в будущем службе, в которую я введен. По этой почтительнейшей просьбе мудрость Вашего превосходительства может судить, каково расположение моего духа и каковы мои намерения». Благодаря этому письму он получил еще одно месячное жалованье.
Но оставаться в республике Святого Марка ему не рекомендовали, и, в январе 1783 года он отправился в Вену, где стал секретарем венецианского посла Фоскарини. Он снова ходил на балы и праздники, в хорошее общество. В 60 лет он танцевал, как юноша, и совсем уже было собрался жениться на молодой девушке. Но тут Фоскарини умер. Казанова опять остался без средств.
Однако судьба снова оказалась к Казанове благосклонна: о его бедственном положении узнал молодой и очень богатый граф Вальдштайн. Граф сочувствовал Казанове и предложил ему пост библиотекаря в своем замке Дукс, с тысячей гульденов жалованья в год, коляской и обслуживанием. Казанова согласился.
Там он прожил последние свои годы: тихо и спокойно. Там он написал мемуары, которыми зачитываются во всем мире по сей день. Там 4 июня 1789 года закончилось его мирское существование. Человек умер, но легенда о нем, о великом любовнике и проходимце, жива до сих пор, вытеснив из сознания людей образ настоящего человека: немного игрока, немного мистика, немного ученого, немного литератора и большого любителя женщин.
Вольфганг Амадей Моцарт
Александр Дюма
Екатерина Великая знала о его пребывании в столице, ей постоянно докладывали о его похождениях, она с интересом слушала все, что рассказывали о Казанове, но желания встретиться лично не изъявляла.
Тогда Казанова решил устроить себе небольшой перерыв и отбыл с Заирой, незадолго до этого едва не убившей его бутылкой, которую в приступе ревности она запустила ему в голову, в Москву. Город покорил и очаровал Казанову, а гостеприимство москвичей вообще было превыше его понимания. «Москва – единственный город в мире, – писал он, – где богатые люди действительно держат открытый стол, и не нужно быть приглашенным, чтобы попасть в дом. В Москве целый день готовят пищу...» Москвички его тоже очаровали. «Особенно любезны московские дамы: они ввели обычай, который следовало бы распространить и на другие страны, – достаточно поцеловать им руку, чтобы они поцеловали вас в щеку». Впрочем, памятуя про случай с бутылкой, Казанова интрижку в Первопрестольной завести не рискнул.
Вернувшись в Санкт-Петербург, Казанова решил привлечь внимание государыни новым способом. Он везде носился с разнообразными идеями общественного переустройства России. Екатерине II докладывали о прожектах итальянца, но та на них никак не реагировала. Попытки друзей Казановы устроить ему аудиенцию у императрицы терпели полное фиаско. Наконец графу Панину, возможно с ведома самой государыни, удалось устроить Казанове «случайную» встречу с императрицей в Летнем саду. Екатерина, прогуливавшаяся в обществе Панина, Орлова и двух статс-дам, сама заговорила с венецианцем. Она поинтересовалась его мнением о выставленных в саду скульптурах.
Казанова дал им самую негативную оценку. Екатерина с ним согласилась. Завязалась беседа, в которой Джакомо Джованни во всю мочь блистал красноречием и остроумием. Казалось, он начал добиваться успеха, но тут к беседующим подошел приближенный императрицы Бецкой, и она переключила на старика все свое внимание. О Казанове, казалось, забыли.
Но через несколько дней Панин сообщил Казанове, что государыня за прошедшие дни уже дважды осведомлялась о нем. А вскоре состоялась новая встреча великой императрицы и великого авантюриста. Произошла она все в том же Летнем саду.
И вновь Екатерина сама подошла к Казанове. Они, казалось, болтали ни о чем и обо всем. О погоде, Венеции, карусели на Дворцовой площади, летоисчислении... Но на деле шла жесткая борьба двух личностей, каждая из которых желала овладеть другой, подчинить ее себе. Казанова был красноречив и остроумен как никогда, он яростно доказывал преимущество григорианского календаря перед бытовавшим в России юлианским, темпераментно жестикулировал, играл голосом, томно вздыхал... А Екатерина слушала его и улыбалась. И вновь ему помешали так некстати подошедшие фрейлины.
Десяток дней спустя они вновь встретились в саду. Императрица, казалось, поджидала заморского гостя. Но лишь затем, чтобы блеснуть своей эрудицией в летоисчислении.
Дожидаясь Екатерину II в следующий раз, Казанова попал под дождь и сильно вымок. Дежурный офицер пригласил его в павильон, где, как оказалось, его уже дожидалась императрица. Она ворковала о геральдике, нравах венецианцев, лотерее... А жалкий и промокший Казанова вдруг с неожиданной ясностью понял, что эта удивительная женщина видит его насквозь, что все его хитрости и уловки для нее – раскрытая книга.
Делать в России ему было больше нечего. Он уступил Заиру 70-летнему архитектору Ринальди, закатил друзьям отвальную пирушку и отбыл из России.
В Варшаве он нарвался на дуэль с графом Браницким, выиграл ее и был вынужден спешно уносить ноги. Затем были Дрезден и Вена, откуда его «попросили» местные органы внутренних дел. Он поехал в Париж, но его выдворили и оттуда. Он долго скитался по всей Западной Европе, нигде не останавливаясь надолго.
В 1774 году, промотав практически все, что мог, Казанова вернулся на родину. Молодость и силы утекали как песок сквозь пальцы. Ему нужно было на что-то жить, и вот в 1776 году Казанова стал специальным тайным агентом суда инквизиции. А с 1780 года, в 55 лет, он стал платным шпионом той самой инквизиции, которая когда-то приказала заточить в Пьомби. Он работал на святых отцов за 15 дукатов в месяц. Его задачей было доносить инквизиции о проступках против «религии и добрых нравов». Он доносил на частоту разводов, на упражнения пальцев молодых людей в темных ложах театров, на обнаженные модели художественных школ. Он сдавал инквизиторам своих друзей, которые читали Вольтера или Руссо, Шаррона, Пиррона или Баффо, Ламетри или Гельвеция. Его оперативным псевдонимом было имя Антонио Пратолини.
Но в 1781 году он потерял и эту службу. Но не потому, что плохо работал. Просто Казанова, никогда не оставлявший пера, написал ряд острых политических памфлетов, которые с руководством не согласовал. В результате из инквизиции его уволили.
И вот, лишенный всяких средств к существованию, он пишет своим бывшим патронам униженное письмо. «Полный смущения, скорби и раскаянья, я сознаю, что абсолютно недостоин составлять своей продажной рукой письмо Вашему превосходительству, и сознаю, что при всех обстоятельствах я упустил свой долг, но все же я, Джакомо Казанова, взываю на коленях к милости моих князей, я умоляю из сострадания и милости предоставить мне то, в чем не может отказать справедливость и превосходство. Я умоляю о княжеской щедрости, что придет мне на помощь, чтобы я мог существовать и крепко посвятить себя в будущем службе, в которую я введен. По этой почтительнейшей просьбе мудрость Вашего превосходительства может судить, каково расположение моего духа и каковы мои намерения». Благодаря этому письму он получил еще одно месячное жалованье.
Но оставаться в республике Святого Марка ему не рекомендовали, и, в январе 1783 года он отправился в Вену, где стал секретарем венецианского посла Фоскарини. Он снова ходил на балы и праздники, в хорошее общество. В 60 лет он танцевал, как юноша, и совсем уже было собрался жениться на молодой девушке. Но тут Фоскарини умер. Казанова опять остался без средств.
Однако судьба снова оказалась к Казанове благосклонна: о его бедственном положении узнал молодой и очень богатый граф Вальдштайн. Граф сочувствовал Казанове и предложил ему пост библиотекаря в своем замке Дукс, с тысячей гульденов жалованья в год, коляской и обслуживанием. Казанова согласился.
Там он прожил последние свои годы: тихо и спокойно. Там он написал мемуары, которыми зачитываются во всем мире по сей день. Там 4 июня 1789 года закончилось его мирское существование. Человек умер, но легенда о нем, о великом любовнике и проходимце, жива до сих пор, вытеснив из сознания людей образ настоящего человека: немного игрока, немного мистика, немного ученого, немного литератора и большого любителя женщин.
Вольфганг Амадей Моцарт
Находясь на вершине славы, получая весьма значительные гонорары за свои произведения, будучи придворным композитором австро-венгерского императора Иосифа, Моцарт постоянно одалживал у друзей деньги.
Получив за выступление на концерте тысячу гульденов (сумму баснословную!), он уже через две недели сидел без денег.
Однажды он зашел по этому поводу к одному из своих приятелей-аристократов. Тот деньги дал, но с удивлением заметил:
– Вольфганг, друг мой, ты меня поражаешь. Тебе не надо содержать огромный дом и платить жалованье множеству слуг, у тебя нет конюшни, ты не завел ораву детей, да и любовницы, которая тянула бы из тебя гульдены, насколько я знаю, тоже нет... Куда же ты деваешь деньги, мой дорогой?
– Да, но у меня же есть жена! – ответил Моцарт. – Констанция вполне способна заменить и огромный дом со слугами, и табун породистых лошадей, и кучу детишек, и любовницу.
Эта история, ставшая со временем историческим анекдотом, как это ни удивительно, действительно имела место. Талантливый композитор, чьи произведения пользовались неизменным спросом, чьи гонорары в то время были одними из самых крупных во всей Европе, оставил после своей смерти огромный долг.
27 января 1756 года Мария Анна Моцарт, урожденная Пертль, супруга Леопольда Моцарта, скрипача в придворном оркестре архиепископа Зальцбургского, благополучно разрешилась от бремени мальчиком, при крещении получившем имя Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил.
Мария Анна родила супругу семерых детей, но выжили из них только двое: Иоганн и его старшая сестра, которую в честь матери назвали Марией Анной.
Оба ребенка обладали великолепными музыкальными способностями. Дочери Леопольд Моцарт начал преподавать игру на клавесине, когда ей едва исполнилось 8 лет, а его сын уже в 3 года подбирал на этом инструменте терции и сексты, а в 5 лет сочинял несложные менуэты.
В 1762 году Леопольд Моцарт устроил детям гастроли. Сначала они удивляли своим искусством двор курфюрста Баварии в Мюнхене, затем посетили Линц и Пассау, затем играли в Шёнбруннском дворце (Вена) для австрийских придворных и дважды даже были приняты у императрицы Марии Терезии, после чего дали несколько концертов в австрийском городе Прессбург (ныне Братислава, Словакия). Это путешествие положило начало ряду концертных поездок, которые продолжались в течение 10 лет.
Во время этих турне Моцарт побывал практически во всех европейских дворах, добыл славу музыканта и композитора и познакомился со многими замечательными людьми своей эпохи. Кстати, согласно легенде, он встретился с Гёте, которому тогда было 14 лет. Произошло это следующим образом.
После представления во Франкфурте в 1763 году подошел к нему один мальчик и сказал примерно следующие слова:
– Как тебе удается сочинять музыку? Это, наверное, очень сложно? Мне никогда этому не научиться...
– Да нет же! – ответил Моцарт. – Это совсем не сложно! Ты пробовал записывать ноты? Ну, те мелодии, что приходят в голову?
– Нет... Да мне вообще-то все больше стихи на ум приходят...
Правда это или нет, сказать трудно, однако легенда до сих пор очень популярна.
В 1770 году папа римский наградил юного музыканта и композитора, несмотря на малые лета, вполне признанного и знаменитого, орденом Золотой шпоры. Поводом к этому выдающемуся событию послужил случай достаточно курьезный, звучащий как анекдот, но абсолютно правдивый.
Раз в год в Ватикане исполнялось грандиозное девятиголосное сочинение Аллегри для двух хоров – «Miserere». Партитура этого произведения хранилась под замком у самого папы. Он не разрешал снимать с нее копии и не показывал посторонним. Однако же Моцарт, единожды услышав «Miserere», смог воспроизвести его ноты по памяти. Он подарил их запись своей сестре, желая сделать ей приятное. Подарок, безусловно, царский. Никто более, кроме папы Климента XIV, не смог бы сказать, что у него есть ноты этого произведения.
Разведка Его Святейшества донесла об этом моментально, и уже через насколько дней после «похищения» нот папа узнал об этом событии. 8 июля 1770 года Климент XIV дал Моцарту аудиенцию, сравнил нотные записи и, придя к выводу об их полной идентичности, пришел в необыкновенное изумление. Впрочем, папа был человеком, чуждым предрассудков, а посему решил поощрить юное дарование и наградил мальчика орденом.
В этом же году Моцарт был принят в члены Болонской филармонической академии. В ней существовало жесткое правило: до достижения 26 лет в академию не принимали. Однако для Моцарта сделали исключение.
Женился Моцарт по любви и против воли отца. 4 августа 1782 года в венском кафедральном соборе Святого Стефана он обвенчался с девицей Констанцией Вебер. Мать невесты умудрилась заставить Моцарта подписать очень невыгодный для него брачный контракт, невзирая на многочисленные письма отца (матушка Моцарта к тому времени уже умерла), в которых тот то ругался на чем свет стоит, то умолял сына одуматься.
Жена Моцарта была, как и сам композитор, в денежных вопросах абсолютно беспомощна, но он любил ее, и брак их был вполне счастливым.
Этот год, год его вступления в брак, ознаменовался еще и подлинным творческим триумфом. Его опера «Похищение из сераля» («Die Entfhrung aus dem Serail»), поставленная в венском «Бургтеатре», принесла ему славу не только в аристократических кругах, где его к тому времени уже и так хорошо знали, но и среди представителей третьего сословия. Моцарт стал по-настоящему популярен, директора театров почти дрались за его произведения, билеты на его концерты были нарасхват и распространялись исключительно по подписке. Вся Вена рукоплескала ему.
Летом 1783 года Вольфганг наконец-то решил познакомить родственников с женой, для чего супругам пришлось временно покинуть столицу Австро-Венгрии и съездить в родной для композитора (и страшно им нелюбимый) Зальцбург. Моцарт в связи с этой поездкой написал свою лучшую (и последнюю) мессу до минор, которая впервые была исполнена тогда же в зальцбургской Петерскирхе. Констанция, которая была хорошей оперной певицей, исполняла в ней одну из сольных партий сопрано.
На следующий год Леопольд Моцарт нанес ответный визит, посетив сына и сноху в их большой венской квартире, расположенной близ кафедрального собора. Леопольд так и не смог никогда перебороть свою неприязнь к Констанции, но, увидев, что сын знаменит, состоятелен и счастлив в браке, по крайней мере, стал относиться к ней гораздо терпимее.
В то же время началась дружба Моцарта и Йозефа Гайдна, которая была искренней, чистой, не омраченной ни профессиональной завистью, ни иными негативными чувствами. На одном из концертных вечеров, которые Моцарт устраивал в честь приезда отца, Гайдн сказал Леопольду Моцарту: «Ваш сын – величайший композитор из всех, кого я знаю лично или о ком слышал». Излишне упоминать, что при случае Вольфганг не упускал возможности отвесить подобный реверанс Гайдну, чье творчество сильно повлияло на его произведения и на чье творчество влиял он сам. Например, однажды один из завистников Гайдна как-то в разговоре с Моцартом с пренебрежением сказал о музыке Гайдна:
– Я бы так никогда не написал.
– Я тоже, – ответил Моцарт, – и знаете почему? Потому что ни вам, ни мне никогда не пришли бы в голову эти прелестные мелодии.
Гайдн же увлек Моцарта в масоны, быть в числе которых тогда было очень модно. В 1874 году Вольфганг вступил в масонскую ложу. Это событие наложило печать на всю его жизнь. Идеи масонства четко отслеживаются в его позднейших произведениях, особенно в «Волшебной флейте».
В мае 1787 года умер Леопольд Моцарт, и с этого момента его сына начали преследовать неудачи. Его антиаристократическая опера «Женитьба Фигаро», разрешение на постановку которой он с трудом получил у цензуры (в то время Бомарше был запрещен к постановке в Австро-Венгрии), и написанный по заказу директора оперной труппы Бондини «Дон Жуан» (для его создания в качестве консультанта привлекался Джакомо Казанова), на ура принятые в Праге, в Вене с треском провалились.
Император Иосиф II, правда, пожаловал ему должность придворного композитора и капельмейстера, но жалованье дал для этой должности смешное – 800 гульденов в год. «Это слишком много за то, что я делаю, и слишком мало за то, что мог бы делать», – записал по этому поводу Моцарт в своем дневнике. Впрочем, Его Величество в музыке разбирался слабо, утверждая, что произведения Моцарта «не во вкусе венцев».
Популярность его и впрямь пошла на убыль, количество заказов стало катастрофически уменьшаться, и Моцарт начал делать долги. А жить по средствам ни Вольфганг, ни Констанция не привыкли, да и не умели. Сначала Моцарт одолжил крупную сумму у Михаэля Пухберга, своего знакомого по масонской ложе, затем начал занимать у прочих друзей и знакомых.
Однако, несмотря на денежные затруднения, его имя все еще было на слуху, и Моцарт попытался этим воспользоваться. Весной 1789 года он отправился в Берлин, надеясь добиться места при дворе прусского короля Фридриха Вильгельма II, который, в отличие от Иосифа II, не только хорошо разбирался в музыке, но и сам недурно играл на виолончели. Но попытка поправить свое пошатнувшееся материальное положение оказалась тщетной. Результатом поездки стали только новые долги, которые не смогли покрыть даже гонорары за 6 струнных квартетов, написанных для короля, и 6 клавирных сонат для принцессы Вильгельмины. Доходило до того, что Вольфганг и Констанция не имели денег даже на то, чтобы купить дров и согреть комнаты в зимнюю стужу.
1789 год принес Моцарту сплошные огорчения. После его возвращения из Берлина заболела Констанция, а затем и он сам.
В следующем 1790 году умер Иосиф II. На коронацию императора Леопольда, проходившую во Франкфурте, Моцарт, надеясь привлечь внимание к своей персоне, отправился за свой счет, вернее, опять в долг. 15 октября состоялось его выступление с «коронационным» клавирным концертом. Однако ни особого успеха, ни денег оно ему не принесло. Потерпев фиаско во Франкфурте, Моцарт вернулся в Вену, полный самых дурных предчувствий. «Мы больше никогда не увидимся», – грустно говорил он Гайдну, уезжавшему на гастроли в Лондон, куда на следующий год должен был ехать и сам.
В 1791 году финансовое положение семьи Моцартов немного и ненадолго выправилось. Вольфгангу заказали новую оперу «Волшебная флейта», которая впоследствии стала одним из самых знаменитых его произведений.
Затем из Праги пришел заказ на новую «коронационную» оперу «Милосердие Тита» («La clemenza di Tito»). Но Моцарта снова ждал удар: несмотря на то что впоследствии опера пользовалась огромной популярностью, первая ее постановка провалилась. Моцарт влез в новые долги, а здоровье его все ухудшалось.
Композитор был уже совсем болен, когда к нему пришел таинственный незнакомец и заказал реквием. Мистически настроенный Моцарт решил, что к нему явился сам ангел смерти и что реквием он пишет для себя самого, хотя на самом деле это был всего-навсего управляющий графа Вальзегг-Штуппаха, который заказал реквием в память о своей покойной, но от этого не менее любимой супруге.
Моцарт работал над реквиемом как проклятый, окончательно истощив свои силы. А его здоровье и так уже было сильно подорвано ревматической лихорадкой, называемой также острым ревматизмом. Констанция, которая в это время лечилась в Бадене, срочно прибыла к мужу.
20 ноября 1791 года Моцарт слег. Спустя несколько дней он окончательно понял, что дни его сочтены, и принял причастие.
В ночь с 4 на 5 декабря у него началась горячка, затем бред. Ему казалось, что он играет на литаврах в Dies irae из собственного незаконченного реквиема. Около часа ночи Моцарт умер.
На момент смерти он был беден как церковная мышь. Великий композитор был должен всем: портному, аптекарю, булочнику, трубочисту... Не имея средств на сколь-либо достойное погребение, измученная горем и болезнью Констанция была вынуждена устроить своему любимому мужу и одному из самых талантливых композиторов мира весьма скромные похороны. Она заказала самое дешевое отпевание в часовне собора Святого Стефана и похороны в могиле для бедняков. Бедная женщина даже не смогла поставить на могиле памятник, и место захоронения великого композитора вскоре было забыто.
Через несколько лет Констанция вновь вышла замуж – ее избранником стал датский дипломат Георг Николаус фон Ниссен – и оплатила все долги Моцарта. Она пережила его на 50 лет.
Получив за выступление на концерте тысячу гульденов (сумму баснословную!), он уже через две недели сидел без денег.
Однажды он зашел по этому поводу к одному из своих приятелей-аристократов. Тот деньги дал, но с удивлением заметил:
– Вольфганг, друг мой, ты меня поражаешь. Тебе не надо содержать огромный дом и платить жалованье множеству слуг, у тебя нет конюшни, ты не завел ораву детей, да и любовницы, которая тянула бы из тебя гульдены, насколько я знаю, тоже нет... Куда же ты деваешь деньги, мой дорогой?
– Да, но у меня же есть жена! – ответил Моцарт. – Констанция вполне способна заменить и огромный дом со слугами, и табун породистых лошадей, и кучу детишек, и любовницу.
Эта история, ставшая со временем историческим анекдотом, как это ни удивительно, действительно имела место. Талантливый композитор, чьи произведения пользовались неизменным спросом, чьи гонорары в то время были одними из самых крупных во всей Европе, оставил после своей смерти огромный долг.
27 января 1756 года Мария Анна Моцарт, урожденная Пертль, супруга Леопольда Моцарта, скрипача в придворном оркестре архиепископа Зальцбургского, благополучно разрешилась от бремени мальчиком, при крещении получившем имя Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил.
Мария Анна родила супругу семерых детей, но выжили из них только двое: Иоганн и его старшая сестра, которую в честь матери назвали Марией Анной.
Оба ребенка обладали великолепными музыкальными способностями. Дочери Леопольд Моцарт начал преподавать игру на клавесине, когда ей едва исполнилось 8 лет, а его сын уже в 3 года подбирал на этом инструменте терции и сексты, а в 5 лет сочинял несложные менуэты.
В 1762 году Леопольд Моцарт устроил детям гастроли. Сначала они удивляли своим искусством двор курфюрста Баварии в Мюнхене, затем посетили Линц и Пассау, затем играли в Шёнбруннском дворце (Вена) для австрийских придворных и дважды даже были приняты у императрицы Марии Терезии, после чего дали несколько концертов в австрийском городе Прессбург (ныне Братислава, Словакия). Это путешествие положило начало ряду концертных поездок, которые продолжались в течение 10 лет.
Во время этих турне Моцарт побывал практически во всех европейских дворах, добыл славу музыканта и композитора и познакомился со многими замечательными людьми своей эпохи. Кстати, согласно легенде, он встретился с Гёте, которому тогда было 14 лет. Произошло это следующим образом.
После представления во Франкфурте в 1763 году подошел к нему один мальчик и сказал примерно следующие слова:
– Как тебе удается сочинять музыку? Это, наверное, очень сложно? Мне никогда этому не научиться...
– Да нет же! – ответил Моцарт. – Это совсем не сложно! Ты пробовал записывать ноты? Ну, те мелодии, что приходят в голову?
– Нет... Да мне вообще-то все больше стихи на ум приходят...
Правда это или нет, сказать трудно, однако легенда до сих пор очень популярна.
В 1770 году папа римский наградил юного музыканта и композитора, несмотря на малые лета, вполне признанного и знаменитого, орденом Золотой шпоры. Поводом к этому выдающемуся событию послужил случай достаточно курьезный, звучащий как анекдот, но абсолютно правдивый.
Раз в год в Ватикане исполнялось грандиозное девятиголосное сочинение Аллегри для двух хоров – «Miserere». Партитура этого произведения хранилась под замком у самого папы. Он не разрешал снимать с нее копии и не показывал посторонним. Однако же Моцарт, единожды услышав «Miserere», смог воспроизвести его ноты по памяти. Он подарил их запись своей сестре, желая сделать ей приятное. Подарок, безусловно, царский. Никто более, кроме папы Климента XIV, не смог бы сказать, что у него есть ноты этого произведения.
Разведка Его Святейшества донесла об этом моментально, и уже через насколько дней после «похищения» нот папа узнал об этом событии. 8 июля 1770 года Климент XIV дал Моцарту аудиенцию, сравнил нотные записи и, придя к выводу об их полной идентичности, пришел в необыкновенное изумление. Впрочем, папа был человеком, чуждым предрассудков, а посему решил поощрить юное дарование и наградил мальчика орденом.
В этом же году Моцарт был принят в члены Болонской филармонической академии. В ней существовало жесткое правило: до достижения 26 лет в академию не принимали. Однако для Моцарта сделали исключение.
Женился Моцарт по любви и против воли отца. 4 августа 1782 года в венском кафедральном соборе Святого Стефана он обвенчался с девицей Констанцией Вебер. Мать невесты умудрилась заставить Моцарта подписать очень невыгодный для него брачный контракт, невзирая на многочисленные письма отца (матушка Моцарта к тому времени уже умерла), в которых тот то ругался на чем свет стоит, то умолял сына одуматься.
Жена Моцарта была, как и сам композитор, в денежных вопросах абсолютно беспомощна, но он любил ее, и брак их был вполне счастливым.
Этот год, год его вступления в брак, ознаменовался еще и подлинным творческим триумфом. Его опера «Похищение из сераля» («Die Entfhrung aus dem Serail»), поставленная в венском «Бургтеатре», принесла ему славу не только в аристократических кругах, где его к тому времени уже и так хорошо знали, но и среди представителей третьего сословия. Моцарт стал по-настоящему популярен, директора театров почти дрались за его произведения, билеты на его концерты были нарасхват и распространялись исключительно по подписке. Вся Вена рукоплескала ему.
Летом 1783 года Вольфганг наконец-то решил познакомить родственников с женой, для чего супругам пришлось временно покинуть столицу Австро-Венгрии и съездить в родной для композитора (и страшно им нелюбимый) Зальцбург. Моцарт в связи с этой поездкой написал свою лучшую (и последнюю) мессу до минор, которая впервые была исполнена тогда же в зальцбургской Петерскирхе. Констанция, которая была хорошей оперной певицей, исполняла в ней одну из сольных партий сопрано.
На следующий год Леопольд Моцарт нанес ответный визит, посетив сына и сноху в их большой венской квартире, расположенной близ кафедрального собора. Леопольд так и не смог никогда перебороть свою неприязнь к Констанции, но, увидев, что сын знаменит, состоятелен и счастлив в браке, по крайней мере, стал относиться к ней гораздо терпимее.
В то же время началась дружба Моцарта и Йозефа Гайдна, которая была искренней, чистой, не омраченной ни профессиональной завистью, ни иными негативными чувствами. На одном из концертных вечеров, которые Моцарт устраивал в честь приезда отца, Гайдн сказал Леопольду Моцарту: «Ваш сын – величайший композитор из всех, кого я знаю лично или о ком слышал». Излишне упоминать, что при случае Вольфганг не упускал возможности отвесить подобный реверанс Гайдну, чье творчество сильно повлияло на его произведения и на чье творчество влиял он сам. Например, однажды один из завистников Гайдна как-то в разговоре с Моцартом с пренебрежением сказал о музыке Гайдна:
– Я бы так никогда не написал.
– Я тоже, – ответил Моцарт, – и знаете почему? Потому что ни вам, ни мне никогда не пришли бы в голову эти прелестные мелодии.
Гайдн же увлек Моцарта в масоны, быть в числе которых тогда было очень модно. В 1874 году Вольфганг вступил в масонскую ложу. Это событие наложило печать на всю его жизнь. Идеи масонства четко отслеживаются в его позднейших произведениях, особенно в «Волшебной флейте».
В мае 1787 года умер Леопольд Моцарт, и с этого момента его сына начали преследовать неудачи. Его антиаристократическая опера «Женитьба Фигаро», разрешение на постановку которой он с трудом получил у цензуры (в то время Бомарше был запрещен к постановке в Австро-Венгрии), и написанный по заказу директора оперной труппы Бондини «Дон Жуан» (для его создания в качестве консультанта привлекался Джакомо Казанова), на ура принятые в Праге, в Вене с треском провалились.
Император Иосиф II, правда, пожаловал ему должность придворного композитора и капельмейстера, но жалованье дал для этой должности смешное – 800 гульденов в год. «Это слишком много за то, что я делаю, и слишком мало за то, что мог бы делать», – записал по этому поводу Моцарт в своем дневнике. Впрочем, Его Величество в музыке разбирался слабо, утверждая, что произведения Моцарта «не во вкусе венцев».
Популярность его и впрямь пошла на убыль, количество заказов стало катастрофически уменьшаться, и Моцарт начал делать долги. А жить по средствам ни Вольфганг, ни Констанция не привыкли, да и не умели. Сначала Моцарт одолжил крупную сумму у Михаэля Пухберга, своего знакомого по масонской ложе, затем начал занимать у прочих друзей и знакомых.
Однако, несмотря на денежные затруднения, его имя все еще было на слуху, и Моцарт попытался этим воспользоваться. Весной 1789 года он отправился в Берлин, надеясь добиться места при дворе прусского короля Фридриха Вильгельма II, который, в отличие от Иосифа II, не только хорошо разбирался в музыке, но и сам недурно играл на виолончели. Но попытка поправить свое пошатнувшееся материальное положение оказалась тщетной. Результатом поездки стали только новые долги, которые не смогли покрыть даже гонорары за 6 струнных квартетов, написанных для короля, и 6 клавирных сонат для принцессы Вильгельмины. Доходило до того, что Вольфганг и Констанция не имели денег даже на то, чтобы купить дров и согреть комнаты в зимнюю стужу.
1789 год принес Моцарту сплошные огорчения. После его возвращения из Берлина заболела Констанция, а затем и он сам.
В следующем 1790 году умер Иосиф II. На коронацию императора Леопольда, проходившую во Франкфурте, Моцарт, надеясь привлечь внимание к своей персоне, отправился за свой счет, вернее, опять в долг. 15 октября состоялось его выступление с «коронационным» клавирным концертом. Однако ни особого успеха, ни денег оно ему не принесло. Потерпев фиаско во Франкфурте, Моцарт вернулся в Вену, полный самых дурных предчувствий. «Мы больше никогда не увидимся», – грустно говорил он Гайдну, уезжавшему на гастроли в Лондон, куда на следующий год должен был ехать и сам.
В 1791 году финансовое положение семьи Моцартов немного и ненадолго выправилось. Вольфгангу заказали новую оперу «Волшебная флейта», которая впоследствии стала одним из самых знаменитых его произведений.
Затем из Праги пришел заказ на новую «коронационную» оперу «Милосердие Тита» («La clemenza di Tito»). Но Моцарта снова ждал удар: несмотря на то что впоследствии опера пользовалась огромной популярностью, первая ее постановка провалилась. Моцарт влез в новые долги, а здоровье его все ухудшалось.
Композитор был уже совсем болен, когда к нему пришел таинственный незнакомец и заказал реквием. Мистически настроенный Моцарт решил, что к нему явился сам ангел смерти и что реквием он пишет для себя самого, хотя на самом деле это был всего-навсего управляющий графа Вальзегг-Штуппаха, который заказал реквием в память о своей покойной, но от этого не менее любимой супруге.
Моцарт работал над реквиемом как проклятый, окончательно истощив свои силы. А его здоровье и так уже было сильно подорвано ревматической лихорадкой, называемой также острым ревматизмом. Констанция, которая в это время лечилась в Бадене, срочно прибыла к мужу.
20 ноября 1791 года Моцарт слег. Спустя несколько дней он окончательно понял, что дни его сочтены, и принял причастие.
В ночь с 4 на 5 декабря у него началась горячка, затем бред. Ему казалось, что он играет на литаврах в Dies irae из собственного незаконченного реквиема. Около часа ночи Моцарт умер.
На момент смерти он был беден как церковная мышь. Великий композитор был должен всем: портному, аптекарю, булочнику, трубочисту... Не имея средств на сколь-либо достойное погребение, измученная горем и болезнью Констанция была вынуждена устроить своему любимому мужу и одному из самых талантливых композиторов мира весьма скромные похороны. Она заказала самое дешевое отпевание в часовне собора Святого Стефана и похороны в могиле для бедняков. Бедная женщина даже не смогла поставить на могиле памятник, и место захоронения великого композитора вскоре было забыто.
Через несколько лет Констанция вновь вышла замуж – ее избранником стал датский дипломат Георг Николаус фон Ниссен – и оплатила все долги Моцарта. Она пережила его на 50 лет.
Александр Дюма
В 1806 году, после долгой болезни, скончался французский генерал Тома-Александр Дюма, оставив безутешную вдову с малолетним сыном Александром на руках. Узнав о смерти отца, 3-летний Александр схватил ружье и полез на чердак, чтобы, как он выразился, «убить Боженьку, который убил папу». Несмотря на анекдотичность, это реальный факт, отраженный во всех биографиях великого писателя и драматурга. Этот поступок также указывает на то, что сын в полной мере унаследовал темперамент своего отца.
Вообще говоря, без генерала Александра Дюма не было бы и того человека, который подарил миру «Трех мушкетеров». Именно пример отца, его героическое поведение, его судьба отразились в сыне, настолько сформировали его мировоззрение, что он с потрясающей правдивостью смог создавать своих персонажей, полных мужества, героизма и некоторой беспечности.
Генерал Дюма был сыном маркиза Дави де ля Пайетри, отставного полковника и генерального комиссара артиллерии, происходившего из знатной нормандской фамилии Дави. Переселившийся в 1760 году на остров Санто-Доминго, он попытал счастья в качестве плантатора и преуспел в этом занятии. Два года спустя, 27 марта 1762 года, у маркиза родился сын от чернокожей рабыни Сессеты Дюма, которого нарекли Тома-Александр. Маркиз на рабыне, конечно, жениться не стал, но сына признал и дал ему свое имя. Таким образом, внук маркиза де ля Пайетри, известный всему миру как Александр Дюма-отец, был квартероном. Факт этот является малоизвестным в наши дни, однако фактом от этого быть не перестает. Впрочем, сам «отец мушкетеров» (обладатель небесно-голубых глаз и очень светлой кожи), когда его однажды попрекнули африканским происхождением, ответил довольно резко и остроумно: «Мой отец был мулатом, моя бабушка была негритянкой, а мои прапрадеды и прапрабабки были обезьянами. Моя родословная начинается там, где Ваша, сударь, заканчивается!».
В 1780 году маркиз де ля Пайетри вернулся в Париж, дабы вновь блистать в свете. Согласно существовавшей тогда традиции, дворяне-плантаторы, возвращаясь в Европу, прижитых в колониях дочерей там и оставляли, а сыновей брали с собой. Взял и маркиз Александра, которому тогда исполнилось 18 лет.
Сын его в светском обществе пользовался успехом, особенно у противоположного пола. Он был красив, неглуп, невероятно силен и имел взрывной темперамент (именно он послужил прототипом Портоса, хотя изрядную долю тщеславия, которым Александр Дюма был одарен в гораздо большей степени, чем его отец-генерал, писатель добавил от себя, наделив персонаж своего произведения, ко всему прочему, несколько более ограниченным умом). Так, однажды в ложу оперы, где находился Дюма, зашел мушкетер, позволивший себе оскорбительное высказывание в адрес молодого мулата. Тома-Александр, недолго думая, схватил обидчика и вышвырнул из ложи в партер. На последовавшей затем дуэли он вновь одержал верх над мушкетером.
Но очень скоро светская жизнь Тома-Александру наскучила. Кроме того, она требовала крайне высоких расходов, а его отец, который к тому времени доживал восьмой десяток лет (что не помешало ему жениться на собственной экономке, Франсуазе Рету, которая стала вести хозяйство маркиза после смерти Сессеты Дюма в 1772 году), отличался большой прижимистостью и финансировал сына достаточно скудно.
Тогда Тома-Александр Дави де ля Пайетри решил поступить на военную службу в гвардейский полк, начав карьеру с простого рядового Ее Величества драгунского гвардейского полка. Узнав об этом, маркиз заявил, что он, как полковник, не может допустить того, чтобы его прославленное имя «трепали среди всякого армейского сброда». Сын, который к тому времени был с отцом в неважных отношениях, ответил, что в таком случае он поступит на службу под фамилией матери. На том и порешили.
В полку Александр Дюма быстро прославился. Еще бы! Кто, кроме него, мог зажать лошадь в шенкелях и подтянуться вместе с ней, ухватившись за балку конюшни, или надеть на пальцы руки четыре мушкета и пройтись с ними, неся их на вытянутой руке? Сказать по чести, не только в полку, но и во всей французской армии вряд ли нашелся бы хоть один такой же силач. К тому же он был не только силен, но и образован: он много читал классических авторов – таких, как Цезарь и Плутарх.
Было, правда, одно но. Учитывая то, что в полк он записался под простонародной фамилией, ни о каком производстве в офицерский чин и речи быть не могло.
В 1789 году, сразу после взятия Бастилии, полк, где служил Дюма, перевели в городок Вилле-Коттре. Таким образом власти надеялись оградить жителей от произвола многочисленных разбойничьих банд, появившихся после революции. Именно здесь Дюма встретил свою любовь.
Девушкой, которая покорила сердце солдата, была Мари-Луиза Лабурэ, дочь Клода Лабурэ, состоятельного горожанина, владельца лучшего постоялого двора в городе. Отец ее в принципе против брака не возражал – ну еще бы, он отлично знал о благородном происхождении кандидата в зятья – однако выставил одно условие. Брак должен был состояться, как только Дюма получит звание капрала. Что ж, можно только похвалить почтенного мсье Клода, желавшего отдать дочь в руки настоящего мужчины, всего в жизни добивающегося самолично, а не избалованного барчука.
Тем временем революционные события во Франции вылились в гражданскую войну и полк Дюма был направлен на театр военных действий. Тома-Александр, как и большинство полукровок дворянского происхождения, выступил на стороне республиканцев и проявил себя бравым рубакой, о котором вскоре начали ходить легенды, и 16 февраля 1792 года получил заветные капральские нашивки. Казалось бы, что можно возвращаться к невесте и играть свадьбу, но тут его карьера пошла вверх настолько быстро, насколько это вообще возможно в революционные времена.
Вообще говоря, без генерала Александра Дюма не было бы и того человека, который подарил миру «Трех мушкетеров». Именно пример отца, его героическое поведение, его судьба отразились в сыне, настолько сформировали его мировоззрение, что он с потрясающей правдивостью смог создавать своих персонажей, полных мужества, героизма и некоторой беспечности.
Генерал Дюма был сыном маркиза Дави де ля Пайетри, отставного полковника и генерального комиссара артиллерии, происходившего из знатной нормандской фамилии Дави. Переселившийся в 1760 году на остров Санто-Доминго, он попытал счастья в качестве плантатора и преуспел в этом занятии. Два года спустя, 27 марта 1762 года, у маркиза родился сын от чернокожей рабыни Сессеты Дюма, которого нарекли Тома-Александр. Маркиз на рабыне, конечно, жениться не стал, но сына признал и дал ему свое имя. Таким образом, внук маркиза де ля Пайетри, известный всему миру как Александр Дюма-отец, был квартероном. Факт этот является малоизвестным в наши дни, однако фактом от этого быть не перестает. Впрочем, сам «отец мушкетеров» (обладатель небесно-голубых глаз и очень светлой кожи), когда его однажды попрекнули африканским происхождением, ответил довольно резко и остроумно: «Мой отец был мулатом, моя бабушка была негритянкой, а мои прапрадеды и прапрабабки были обезьянами. Моя родословная начинается там, где Ваша, сударь, заканчивается!».
В 1780 году маркиз де ля Пайетри вернулся в Париж, дабы вновь блистать в свете. Согласно существовавшей тогда традиции, дворяне-плантаторы, возвращаясь в Европу, прижитых в колониях дочерей там и оставляли, а сыновей брали с собой. Взял и маркиз Александра, которому тогда исполнилось 18 лет.
Сын его в светском обществе пользовался успехом, особенно у противоположного пола. Он был красив, неглуп, невероятно силен и имел взрывной темперамент (именно он послужил прототипом Портоса, хотя изрядную долю тщеславия, которым Александр Дюма был одарен в гораздо большей степени, чем его отец-генерал, писатель добавил от себя, наделив персонаж своего произведения, ко всему прочему, несколько более ограниченным умом). Так, однажды в ложу оперы, где находился Дюма, зашел мушкетер, позволивший себе оскорбительное высказывание в адрес молодого мулата. Тома-Александр, недолго думая, схватил обидчика и вышвырнул из ложи в партер. На последовавшей затем дуэли он вновь одержал верх над мушкетером.
Но очень скоро светская жизнь Тома-Александру наскучила. Кроме того, она требовала крайне высоких расходов, а его отец, который к тому времени доживал восьмой десяток лет (что не помешало ему жениться на собственной экономке, Франсуазе Рету, которая стала вести хозяйство маркиза после смерти Сессеты Дюма в 1772 году), отличался большой прижимистостью и финансировал сына достаточно скудно.
Тогда Тома-Александр Дави де ля Пайетри решил поступить на военную службу в гвардейский полк, начав карьеру с простого рядового Ее Величества драгунского гвардейского полка. Узнав об этом, маркиз заявил, что он, как полковник, не может допустить того, чтобы его прославленное имя «трепали среди всякого армейского сброда». Сын, который к тому времени был с отцом в неважных отношениях, ответил, что в таком случае он поступит на службу под фамилией матери. На том и порешили.
В полку Александр Дюма быстро прославился. Еще бы! Кто, кроме него, мог зажать лошадь в шенкелях и подтянуться вместе с ней, ухватившись за балку конюшни, или надеть на пальцы руки четыре мушкета и пройтись с ними, неся их на вытянутой руке? Сказать по чести, не только в полку, но и во всей французской армии вряд ли нашелся бы хоть один такой же силач. К тому же он был не только силен, но и образован: он много читал классических авторов – таких, как Цезарь и Плутарх.
Было, правда, одно но. Учитывая то, что в полк он записался под простонародной фамилией, ни о каком производстве в офицерский чин и речи быть не могло.
В 1789 году, сразу после взятия Бастилии, полк, где служил Дюма, перевели в городок Вилле-Коттре. Таким образом власти надеялись оградить жителей от произвола многочисленных разбойничьих банд, появившихся после революции. Именно здесь Дюма встретил свою любовь.
Девушкой, которая покорила сердце солдата, была Мари-Луиза Лабурэ, дочь Клода Лабурэ, состоятельного горожанина, владельца лучшего постоялого двора в городе. Отец ее в принципе против брака не возражал – ну еще бы, он отлично знал о благородном происхождении кандидата в зятья – однако выставил одно условие. Брак должен был состояться, как только Дюма получит звание капрала. Что ж, можно только похвалить почтенного мсье Клода, желавшего отдать дочь в руки настоящего мужчины, всего в жизни добивающегося самолично, а не избалованного барчука.
Тем временем революционные события во Франции вылились в гражданскую войну и полк Дюма был направлен на театр военных действий. Тома-Александр, как и большинство полукровок дворянского происхождения, выступил на стороне республиканцев и проявил себя бравым рубакой, о котором вскоре начали ходить легенды, и 16 февраля 1792 года получил заветные капральские нашивки. Казалось бы, что можно возвращаться к невесте и играть свадьбу, но тут его карьера пошла вверх настолько быстро, насколько это вообще возможно в революционные времена.