Герролд Дэвид. День проклятья

   Меня скрутило в приступе кашля, и на целую минуту я отключился. С каждым вдохом казалось, что наступил конец. Я пытался остановиться, но не мог. Грудь разры-вало на куски, слезы текли ручьем.
   Открыв глаза, я увидел перед собой обеспокоенную Лиз. Она держала бутылку с водой.
   – Спасибо.
   Она перешагнула через Дьюка и вздохнула.
   – Ладно, что вы хотели показать? Я уперся пальцем в стекло.
   – Там кто-то есть.
   Она присмотрелась и озадаченно нахмурилась. Потом ее глаза расширились…
   Пудра на поверхности стекла ожила. С розовой массой происходило что-то непонятное. Раньше она лишь слегка шевелилась, пересыпаясь, а теперь трепетала, и трепет на глазах переходил в рывки.
   – Что это?
   – Не знаю. Но оно все время усиливается.
   – Усиливается? Неужели нельзя подобрать слово поточнее?
   – Как насчет «приближается»?
   – Не намного лучше. – Лиз обхватила себя руками. – Становится светлее, правда?
   Может, это ветер? – предположила она. – Ветер сдувает пыль? – – Хорошо, если так, но вряд ли.
   Я приник к стеклу, напрягая глаза. В розовой пудре что-то шевелилось. По тому, как она смещалась и кружилась, создавалось впечатление, словно там копошатся тысячи крошечных призраков.
   И тут все встало на место.
   – О Боже! – простонал я.
   – Что? – нетерпеливо спросила Лиз.
   – Взгляните поближе.
   Она наклонилась к стеклу, приглядываясь, и в ужасе отпрянула.
   – Насекомые!
   Вся наружная поверхность стекла мерцала, переливалась, бурлила. Перед нашими глазами роились миллионы обезумевших насекомых.
   – Они едят пудру, – сказал я и, поеживаясь, опустился на сиденье. Тело зудело.
   Лиз отправилась в нос корабля, останавливаясь у каждого иллюминатора.
   – Они окружают нас!
   Я пошел за ней. Поскольку вертолет зарылся носом в дюну, то впереди бурлила лишь тонкая полоска у верхней кромки стекла.
   Лиз вздрогнула. Она не могла оторвать глаз от вибрирующей розовой стены за стеклом.
   – Они окружают нас! – повторила она.
   Я попробовал представить, как сейчас выглядит вертушка с воздуха. Большой розовый сахарный холм среди розовых сугробов, кишащий миллиардами насекомых – крохотных, но совершенных механизмов для пожирания. Я видел мелькающие челюсти, вгрызающиеся в пудру, слышал, как они копошатся, давятся, дерутся…
   Я схватил Лиз за плечо.
   – Послушайте! Машина герметична?
   – Должна быть… О Господи! Днище!
   – Разве пол не герметичен?
   – Да… Должен быть…
   – Ладно. Теперь нам предстоит законопатить каждую брешь, каждую трещинку, какой бы маленькой она ни была.
   – Законопатить?
   – Я и не знал, что здесь есть эхо. Когда насекомые доберутся до днища, они попытаются проникнуть внутрь!
   И попадут сюда голодными! Дьюк и мы – единственные съедобные предметы в этом погребе. Есть у вас что-нибудь, что может остановить этих тварей?
   – Н-не знаю. Дайте подумать.
   – Думайте. Мне казалось, что эти вертушки оснащены на все случаи жизни.
   Лиз собиралась с мыслями.
   – По-моему, это чрезвычайное происшествие. Командование не предполагало хоронить вертолеты в сахарной вате и отдавать их на съедение насекомым. – Она разозлилась, и это хороший признак. – Очевидно, нам предоставлена возможность исследовать нештатную ситуацию.
   – Что? – воскликнул я. – Какая еще возможность? Что мы можем сделать?
   Лиз, нахмурившись, уставилась вниз. Потом ее взгляд стал методично шарить по бортам вплоть до самого хвоста. Казалось, что она, как рентген, прощупывает содержимое грузовых отсеков.
   Затем она отрывисто бросила:
   – Пенобетон. – И прикинула на глаз расстояние. – Надо перенести Дьюка.
   – Какой пенобетон?
   – Если вы где-то потерпели аварию – особенно в холодных районах – и вынуждены соорудить укрытие, то надуваете большой баллон и опрыскиваете его пенобетоном.
   Через полчаса он застывает, и вам остается только прорезать дверь и забраться внутрь этой жилой тыквы. Мы пользовались такими временными жилищами в Пакистане. Перенесите Дьюка подальше в хвост. Он лежит как раз над тем отсеком, который мне нужен.
   Дьюк застонал, когда я передвигал его, но не проснулся. Компьютер предложил ввести ему еще одну дозу глюкозы, что я и сделал.
   Розовый отсвет в хвосте вертушки стал ярче – вставало солнце, светлое пятно на кипящем розовом фоне. Мне показалось, что я чувствую его тепло.
   Слой пудры на плексигласовой полусфере фонаря стал заметно тоньше там, где копошились прожорливые насекомые. Розовый пух был почти прозрачным, так что роящиеся в нем личинки выглядели беспрестанно снующими темными точками. Хотел бы я знать, что это за существа.
   Но совершенно не нужно, чтобы этим вопросом задался Дьюк, когда проснется и увидит их. Поэтому я задернул шторки.
   Лиз возилась с пенобетоном. На меня она не обращала внимания, и я воспользовался моментом, чтобы попросить прощения у Дьюка. Я достал из санитарной сумки влажное полотенце и начал протирать ему лицо.
   – Я виноват, Дьюк, – шептал я, стирая грязь со лба. – Я вывезу тебя отсюда, обещаю.
   – Маккарти… – пробормотал Дьюк. – Да, Дьюк?
   – Заткнись.
   – Хорошо, Дьюк!
   Но он уже снова погрузился в сон. Ерунда! Он будет жить, теперь я знал это наверняка.
   – Дьюку стало лучше! – поспешил я порадовать Лиз.
   – Откуда вам известно?
   – Он велел мне заткнуться. Лиз улыбнулась:
   – Хороший совет. Вот… – Она сунула мне в руки канистру. – Уязвимые места находятся под палубой, там, где мы проломили днище. Освобождайте все грузовые отсеки и заливайте их пенобетоном. Для этого нужно опустить раструб вниз и нажать на клапан.
   – Он не парит?
   – Нет, обычный пеностирол, абсолютно безвредный. Вы возьмете на себя салон, а я нижние отсеки. Нужно вскрыть палубу и залезть в носовой рулевой отсек. Если насекомые попадут туда, то они могут проникнуть в са– лон через отверстия для проводки и систему гидравлики. Вы когда-нибудь морили тараканов? – Да.
   – Тогда справитесь. – Лиз заглянула мне через плечо и понизила голос: – Особое внимание обратите на хвост. Может быть, следует сделать большой герметичный кокон.
   Я проследил за ее взглядом. Речь шла о Дьюке. Он ведь совсем беспомощен.
   – Вопросы есть? – Нет.
   – Тогда за работу. – Э…
   Она остановилась.
   – Что еще?
   – Я просто подумал, полковник… Она терпеливо ждала продолжения. -… А если эти личинки жрут и пенобетон?
   – Отставить думать! – приказала она. – Когда-нибудь мое терпение лопнет.
 
    В. Как хторране называют автомобиль с пьяными пассажирами?
    О. Банка маринованных огурчиков.

21 ОТВЕТСТВЕННОСТЬ – ТЯЖКОЕ ИСПЫТАНИЕ

   Энтропия во Вселенной остается постоянной – когда не увеличивается.

Соломон Краткий

 
   Работа отняла у нас почти все утро. Лиз ненадолго отвлеклась, чтобы связаться с Оклендом и передать им абракадабру, которую выдавал медицинский компьютер, а затем снова принялась за дело. Она вскрыла пол, залила отсеки пеностиролом, закрыла их снова.
   Я залил боковые грузовые камеры и занялся швами внутренней обшивки. Лиз стала мне помогать. Мы настроили разбрызгиватели на самую тонкую струю и опрыскали каждый уголок, каждую трещинку, каждый шов и каждую перемычку внутри корабля.
   Под конец внутренность вертушки напоминала свадебный торт.
   Тем временем солнце поднялось уже высоко. Вертолет стал нагреваться. Если само светило лишь смутно проглядывало сквозь перину бледно-розовой пудры, то тепло его ощущалось прилично. Я почувствовал себя в ловушке.
   Тело болело еще сильнее. Легкие горели как в огне. Я держал под рукой кислородную маску и часто прикладывался к ней. Это как будто помогало. Чутьчуть.
   Кожа у меня покраснела и чесалась. Должно быть, разыгралась аллергия. Я покрылся сыпью. Ощущение было такое, словно меня посадили в мешок с шерстью ангорской кошки. Я непрерывно чесался, размазывая пот, грязь, какой-то пух.
   Я попытался сосредоточиться. Переднее стекло сверкало ярко-розовыми отблесками.
   На нем, переливаясь, мерцали миллионы крошечных телец. Они ползали по всей поверхности, но больше всего – внизу, где еще лежал кучками розовый пух. Меня тошнило от одного только вида насекомых. Пришла мысль о горячей ванне с сотней маленьких пульсирующих струек водного массажа. Поделиться этой мыслью с полковником Тирелли я не Решился.
   – Бр-р! – с отвращением сказала она. – Не могу видеть их. Кстати, вы не знаете, что это такое?
   – Может быть, хторранская разновидность наших муравьев? – предположил я. – Впрочем, спорить не стану. Мы ведь даже близко не подошли к пониманию их экологии. Помните аналогию доктора Зимф с головоломкой?
   – Нет. Напомните, пожалуйста.
   – Доктор Зимф считает, что пока мы только открыли коробку с головоломкой, но еще не вынимали и не разбирали ее. Мы даже не знаем, сколько в ней составных частей. Известно только, что их много и ни одна не укладывается в рамки наших представлений.
   Я приник к бутылке с водой, поглядывая на кипящую массу насекомых.
   – Мне не нравится такая аналогия, – заявила Лиз. – В ней слишком много «не знаю» и «не могу».
   – Что верно, то верно, – согласился я.
   Она надела наушники и включила передатчик.
   – Окленд?
   – Вас слушают, – ответило радио.
   – Говорит «Банши-6». Проверка связи. У нас без изменений, разве что насекомые подбираются все ближе.
   – Вас понял, полковник.
   – Можете хоть приблизительно сказать, когда нас вытащат отсюда?
   – Нет. Виноват, полковник. По данным спутника, над всем районом по– прежнему стоит дымка. Единственное, что мы можем сделать, – вызвать дирижабль из Портленда.
   – Звучит не слишком вдохновляюще, согласитесь.
   – Хотите ждать еше неделю? Лиз закатила глаза.
   – Ладно, давайте дирижабль.
   – О, есть хорошие новости. – Да?
   – Состояние вашего пациента устойчивое.
   – Замечательно, только вы от меня что-то скрываете.
   – Не понял.
   «Устойчивое» – можно понимать по-разному. Насколько серьезны его травмы?
   – Нас никто не слышит?
   Лиз посмотрела на меня, потом оглянулась на Дьюка.
   – Он по-прежнему спит? – шепнула она. Я кивнул. Лиз ответила в микрофон:
   – Говорите.
   – Мы получили довольно странные данные о состоянии его ног. Похоже, датчики испытывают наведенные помехи. Но дело не в заражении: уровень антибиотиков в крови не снижается. Вероятно, это какое-то побочное действие пыли, но наверняка можно будет выяснить только в стационаре. В остальном самочувствие удовлетворительное.
   Только постарайтесь не трогать его. Мы пошлем со спасателями военврача.
   – Вас поняла, – сказала Лиз. – Есть еще хорошие новости?
   – Ну, остались только официальные сообщения из десятичасового выпуска.
   Президент снова собирается выставить свою кандидатуру.
   – Спасибо. А результаты бейсбольных матчей?
   «Доджеры» – ведут в матче с «Брейвисами», идет середина третьего иннинга, первые два «Доджеры» выиграли.
   – Вас поняла. Конец связи. – Она выпрямилась и посмотрела на меня, – Что вы так расстроились? Болеете за Атланту?
   – Нет, боюсь за Дьюка. – Я отправился в хвост вертолета.
   – Разве вы не слышали? Окленд говорит, что он в порядке.
   – Да, я слышал. Еще они сказали, что «Доджеры» выигрывают.
   Я присел возле Дьюка. Он не просыпался целый день, и я не знал, хорошо это или плохо. Что лучше: держать его в забытьи или в сознании, пусть даже мучительном?
   Если помощь не придет в ближайшее время, то и такого выбора не будет – запас медикаментов подходил к концу.
   Я посмотрел на дисплей. Пора менять ампулы в капельнице. Антибиотиков оставалась еще целая куча – они были в голубых ампулах, а глюкозы – два последних пузырька. Я не представлял, как выйти из положения. Вертушки не готовились для оказания настоящей медицинской помощи. На них предполагалась лишь эвакуация раненых.
   Но главная проблема заключалась в красных ампулах с обезболивающим – осталась только одна, а боль от ожогов, говорят, самая страшная…
   Я взялся за одеяло, поколебался – и открыл ноги Дьюка. Они были обожжены, кожа сходила лохмотьями. Мясо покрылось волдырями и гнойными корками. Я невольно отвернулся, потом посмотрел снова. Ноги Дьюка были… в пудре. Нет, покрыты легким розовым пухом. Что за наваждение?.. Я осторожно потрогал его.
   Пух не стирался. Он рос из кожи и кололся, как мех червя. Я прислонился к переборке и уставился на ноги Дьюка, пытаясь понять, что это за дьволыцина.
   Краешком глаза я заметил, что подошла Лиз. Она взглянула на ноги Дьюка, и лицо ее потемнело. Прикрыв их одеялом, Лиз вопросительно посмотрела на меня.
   Я пожал плечами:
   – Ничего не понимаю.
   Она посмотрела на дисплей, но на экране тоже не было ответа.
   Я поднял на нее глаза:
   – Долго нам ждать? Когда выяснится, что пенобетон надежен?
   Она пожала плечами:
   – Час. Может, меньше.
   – А если он проснется? Как вы думаете, стоит говорить ему?
   Лиз собралась было ответить, но ее опередил Дьюк:
   – Что говорить?
   – Дьюк! Ты проснулся?
   – Время от времени я просыпаюсь. Послушать, как вы воркуете, голубки. Чем вы меня накачали, хотел бы я знать. Ноги так и зудят.
   Лиз бросила на меня быстрый предупреждающий взгляд. Дьюк этого не заметил. Я постарался ответить как можно убедительнее:
   – Не знаю, как это называется. Оно было в красной упаковке.
   – Где мы?
   – Все там же, в пудре. Как только небо очистится, нас заберут.
   – Как погода?
   – Пыль.
   – Все еще падает?
   – Нет. Но нас засыпало. К тому же стоит дымка.
   Лицо Дьюка отекло, но я все-таки заметил, как прищурились его глаза, когда он посмотрел на меня, перевел взгляд на дисплей и снова на меня.
   – Здесь розовый свет, – заметил он. – Как глубоко мы торчим в этом дерьме?
   – По самые уши. – Это Лиз.
   – М-м-м, – поморщился Дьюк. – Тогда не гоните волну.
   – Как вы себя чувствуете? – спросила Лиз.
   – Хреново. – Он потянулся и схватил меня за рукав. – Джим!
   – Да, Дьюк?
   – Сделай мне одолжение.
   – Говори.
   – Убери эту красную ампулу. Я не хочу спать.
   – Виноват, командир, но это невозможно. Все остальное – пожалуйста.
   – Я выдержу боль, но спать не хочу.
   – Не могу. Так положено. Иначе ты умрешь.
   – Джим… – Он кашлянул, и я испугался – кашель походил на предсмертный хрип. – Джим… убери ампулу.
   – Нет, Дьюк, я этого не сделаю.
   Дькж закрыл глаза, и мне показалось, что он снова за-1 снул, но вдруг он опять уставился на меня и тихо позвал:
   – Джим. – Да, Дьюк?
   Он быстро терял силы, мне пришлось почти прижаться к его лицу. Он прошептал:
   – Чтоб тебя…
   Его веки сомкнулись, и он снова погрузился в сон. Лиз отложила дисплей.
   – Аппарат его отключил. Он переутомился.
   – Дьюк ненавидит лекарства. Боюсь, потом мне долго| придется просить у него прошения. – Я сообразил, чтс опять оправдываюсь. – Простите, это по привычке.
   Лиз не улыбнулась.
   – Чего вы боитесь? – А?
   – Можете вынуть ампулу, если хотите. Я замотал головой.
   – Нет, не могу. Если нам суждено быть заживо съеденными, пусть он лучше ничего не знает.
   Лиз внимательно смотрела на меня.
   – Об этом я и толкую. Это лишь первый этап.
   – Какой этап?
   – Решать за других. На следующем этапе решают, можно ли другому человеку жить или он должен умереть. Вы понимаете, куда это ведет? Помнится, кто-то долго ныл по этому поводу.
   – Да, но… – Я поднялся на ноги и залез в фонарь над Дьюком. – Совсем другое дело, когда решаешь ты лично. Я не прав?
   Она ответила не сразу, а смотрела на меня, словно прикидывая.
   Наконец я не выдержал:
   – Ну давайте же! Говорите! Она медленно покачала головой:
   – Не стоит. Вы знаете, что я скажу.
   – Нет, не знаю.
   – Нет, знаете.
   – Боже, как я не люблю подобные разговоры. Она вздохнула.
   – Это не важно. Мне просто хотелось знать, удовлетворит ли вас такое оправдание.
   Я повернулся к ней спиной, раздвинул шторки и уставился на насекомых. Под полуденным солнцем они стали еше активнее. Я облился потом. Продолжать разговор не хотелось – Лиз была права.
   Грудь болела все сильнее. Господи, пусть мне будет еще хуже…
 
    В. Как хторранин поступит с медведем-гризли?
    О. Трахнет его.

22 ПИЩЕВАЯ ЦЕПЬ

   В основе любой жизни лежит смерть. Нельзя существовать, не поедая кого– то.
   Даже фотосинтез использует энергию тепловой смерти Солнца. Человечество – не исключение. Бальзамирование обманывает не могильных червей, а всю экосистему – и то временно.

Соломон Краткий

 
   К концу дня насекомые очистили от пудры стекло фонаря, и теперь можно было рассмотреть их.
   Косые лучи вечернего солнца освещали вертолет сзади, и только розовые прожилки на прозрачной башенке напоминали, что еще недавно вертушка была засыпана.
   Крошечные насекомоподобные организмы выглядели крупинками. Приходилось сильно напрягать зрение, чтобы вообще увидеть их. Лишь у некоторых, более крупных, просматривались какие-то неясные детали.
   – У вас есть видеокамера? – спросил я Лиз.
   – Да, парочка в запасе имеется.
   – Дайте-ка одну, пожалуйста. Она принесла камеру.
   – О, да это «Сони»! Отлично. Хоть раз в жизни армия не позарилась на дешевку. Сейчас я вам кое-что покажу. Фокусное расстояние у этой штуки можно сделать очень коротким. В университете мы использовали видеокамеры как переносной микроскоп.
   Я покрепче уперся локтями и, глядя сквозь окуляр камеры на насекомых, настроил ее. Освещение было отличное – лучи заходящего солнца падали сбоку. Изображение получилось четкое: белесые личинки были видны как на ладони. О Боже, да ведь это… Я узнал их. Чувство было такое, будто я хлопнул стопку крепчайшего ирландского виски.
   Я захихикал.
   – Что это вас так рассмешило?
   Меня действительно разбирал такой смех, что я вывалился из фонаря, закашлялся и осел на дно, пережидая, пока пройдет приступ. Я кашлял так сильно, что легкие, казалось, вот-вот вывернутся наизнанку. В груди полыхал костер. Кашель усиливал боль, а та, в свою очередь, вызывала новые приступы кашля. Я задыхался, однако все постепенно прошло. Лиз испуганно смотрела на меня.
   Жестом я показал, что со мной все в порядке, и натянул кислородную маску. Все мое тело по-прежнему было набито розовой пудрой, но что-то изменилось. На меня вдруг снизошло спокойствие. Нет, скорее, я чувствовал себя на седьмом небе, почти что витал в облаках. Я как бы видел свое ставшее прозрачным тело. Может быть, в мою кровь поступила свежая порция адреналина или мои эндорфиновые рецепторы потеряли чувствительность, а может, у меня атрофировалась нервная система? Но что бы это ни было, больше ничего не болело.
   И кроме того, меня постоянно разбирал смех. Только теперь я понял, какая глыба напряжения и страха свалилась с плеч. Одышка перешла в глухое отрывистое хихиканье. Вероятно, я смахивал на сумасшедшего. А может быть, и впрямь сошел с ума?
   – Маккарти! – Лиз встревожилась не на шутку. – Что с вами?
   Я перекатился на бок, встал на четвереньки и, выждав, когда дыхание восстановится, поднялся на ноги.
   – Пойдемте, я вам покажу.
   Лиз довела меня до кресла. На верхней половине переднего стекла виднелись насекомые. Я передал ей камеру.
   – Посмотрите. Узнаете?
   Она прижала объектив к стеклу и приникла к окуляру.
   – Нет.
   – Разве? Вы же видели слайды на докладе доктора Зимф.
   – Может, вы прекратите паясничать и просто скажете, что это такое?
   – Да ведь это ершики! Абсолютно безвредны для человека! Они да сахарная пудра – единственные хторран-ские виды, которые не опасны для нас. А мы целый день прячемся в этой консервной банке и дрожим от страха! Завтра к утру они очистят нам всю вертушку. На ней не останется ни одной розовой крошки. – Я был не в силах стереть с лица широкую, от уха до уха, улыбку законченного идиота. – Теперь все будет в порядке.
   Лиз села в соседнее кресло. Кажется, она успокоилась и пыталась расслабиться.
   – Нам точно не грозит никакая опасность?
   – Ни малейшая. Я чувствую себя как выжатый лимон. Она рассмеялась.
   – Это надо отпраздновать. Вы по-прежнему не хотите пива?
   – Разве еще осталось?
   – Холодильник у вас под ногами. Я открыл крышку.
   – Боже мой! Нет, эта женщина явно привыкла путешествовать с комфортом.
   Лиз умоляюще подняла руки:
   – Разве можно заранее знать, что утонешь в сахарной пудре? Дайте-ка и мне одну… Спасибо.
   Откинувшись в креслах и передавая друг другу камеру, мы наблюдали за неутомимой работой насекомых на стекле обтекателя.
   – Вы ведь по специальности биолог? – спросила Лиз.
   – Диплом я так и не получил.
   – Я спрашивала не об этом.
   – Ну хорошо, биолог. Такой же, как и любой в наше время.
   – Тогда расскажите мне, что здесь происходит?
   – Я могу лишь предполагать. Ершики вылупились в тот же день, когда выпали пуховики – главная их пища.
   – Но почему вылупилось так много, невероятно много?
   – Для насекомых это обычное явление – отложить тьму-тьмущую яиц. Тогда есть гарантия, что выживет достаточное количество особей для успешного повторения цикла размножения. – Тут у меня появилась другая мысль. – Разумеется, это земное объяснение. Хторран-ское может быть совершенно иным.
   – Что вы имеете в виду?
   – Да так, это только предположение. Помните, как доктор Зимф говорила, что мы видим сейчас лишь авангард вторжения, своего рода трансагентство, которое явно старается «хторроформировать» Землю?
   – Помню. Ну и что?
   – Вот об этом я и подумал. Допустим, что мы, земляне, решили «терраформировать» Марс или другую планету. Разве мы стали бы завозить туда всю земную экосистему?
   Наверное, нет. Мы взяли бы только те организмы, которые лучше других подходят к климату и ландшафту облюбованной нами планеты. Скорее всего, мы даже не взяли бы с собой полный набор организмов, а постарались бы заполнить те экологические ниши, которые смогут гарантировать наше выживание на чужой планете.
   – К чему вы клоните?
   – Ну хорошо. Мы бы захватили с собой пару видов трав и зерновых, дождевых червей, кроликов, лис, чтобы контролировать численность кроликов, коров, уток, цыплят и так далее. Иными словами, мы были бы вынуждены взять с собой только те виды, которые нужны непосредственно на первых порах. Москиты, термиты, носороги и трехпалые ленивцы ни к чему. Готов поспорить, что хторране поступили так же.
   Вот почему пуховики и ершики переживают сейчас взрыв численности. Здесь они не испытывают пресса всех хищников, которые питаются ими в родной экосистеме. По крайней мере, пока не испытывают. Может, те появятся позже.
   – Да-а, – протянула Лиз и отхлебнула пива из банки. Потом наклонилась вперед и, постучав по стеклу обтекателя, спросила: – А это что такое?
   Ее палец указывал на более крупную темную крупинку. Я пригляделся. Существо было круглым, черным и очень шустрым.
   – То, что кормится ершиками, – пояснил я.
   – Значит, долго ждать не придется, – прокомментировала Лиз. – Вот и первый хищник. – Она разглядывала его в видеокамере. – Похож на паука, только ног чересчур много.
   – Если это хторранский организм, то его называют «пасть на колесах». Вот еще один. А вот еще.
   Солнце почти село, наступает пора ночных хищников. Держу пари, что скоро их здесь будет целая орава.
   – А это что? – показала Лиз. – И вот это? – Она передала камеру мне.
   Существа походили на золотых рыбок с продольными красными полосами. Мне невольно вспомнились тысяче-ченожки, только эти твари были микроскопическими..
   Может, личинки? Я сказал:
   – Ясно, что это насекомые, которые поедают тех, ко – торые питаются ершиками.
   Тут мое внимание привлекло существо, похожее на амебу, размером с ноготь. Оно обволокло одну из «золотых рыбок». Невероятно!
   – Знаете, кто пожаловал к нам в гости? «Театральная ложа»! Перед нами целый срез хторранской экосистемы!
   – Я не уверена, что это «ложа», – заметила Лиз. – Мы смотрим снизу.
   – Лучший ракурс для наблюдения. Все как на ладони. А теперь посмотрите сюда.
   Видите? Кто это?
   – Похож на маленького вампира.
   – Правильно, потому его и назвали «нетопырем». Они прячется в засаде по темным углам.
   Этот, вероятно, еще детеныш.
   – Что он жует?
   – Не могу разобрать, но что-то розовое.
   – Вот еще один. Боже!
   Существо напоминало крошечного эльфа. У него были лягушачьи глаза, розовое влажное тельце, как у младенца, да и пропорции вполне человеческие, только размерами он не превышал пальчик грудного ребенка. Он поедал розовую пудру, ершиков, как, впрочем, и все остальное, что попадалось на пути. У него был крохотный розовый язычок.
   – Просто невероятно! Где кассеты для камеры? Здесь, наверное, сотни новых видов.
   – Там, в синем ящике. – Лиз ткнула пальцем через плечо. – И не забудьте про батарейки. Возможно, потребуется замена.
   Я выкарабкался из кресла.
   – Кока-кола, пиво, медикаменты, пенобетон, кислородные баллоны, видеокамеры – откуда все это?
   – Теперь так оснащены все военные вертолеты. Стандартный набор. Роботы проверяют запас и автоматически пополняют его. Вероятно, для таких вот непредвиденных случаев.
   – Ого! – вырвалось у меня. – Да у вас тут кассеты «Пентакс-Про»! С восьмислойной памятью на восемьдесят гигабайт! Новехонькие. Откуда все взялось? О таком я мог только мечтать.