Страница:
Я кивнул.
– Отлично, Мы действительно вам благодарны. – Он легонько похлопал меня по плечу. – Еще что-нибудь?
– Мне необходимо что-то против кашля. И новая кислородная маска.
– Я прикажу врачу принести все, что потребуется.
– Спасибо, сэр.
Я ответил примерно на три четверти вопросов, прежде чем закашлялся и потерял сознание.
В. Как по-хторрански будет «Моби Дик»?
О. Заливная рыба под белым соусом.
30 ОТРАВЛЕНИЕ ПЫЛЬЮ
Очнулся я в машине «Скорой помощи». На улице что-то происходило; через мегафон кто-то уговаривал людей разойтись.
Толпа не слушала. В неразборчивом многоголосье чувствовался вызов. Казалось, назревает очередной мятеж.
Я не мог понять, где нахожусь. Я лежал на спине, над головой нависал пластиковый потолок. Повернул голову – окно зашторено. С легкими явно творилось что-то неладное, все тело ныло от боли. Грудь онемела, и в то же время я чувствовал ее. Простыня была белой, воздух – красным. Отовсюду тянулись какие-то трубочки – к рукам, носу, рту. Однако я как-то умудрился слегка сдвинуть занавеску, чуть-чуть. Мы останавливались.
День был по-прежнему розовым – и воздух и небо… Вокруг толпились испуганные люди. На лужайках, на подъездных дорожках, но большинство – вокруг дверей приемного покоя. Некоторые явно ночевали здесь в ожидании помощи – усталые и равнодушные, с красными глазами и отекшими лицами. Неужто это начало последней эпидемии, которая окончательно сломит нашу волю к сопротивлению?
«Скорая» остановилась, и санитары перевалили меня, как мешок, на тележку. Кто-то в белом ухватился за рукоятки у изголовья, и носилки поехали – очень быстро – через море страдальцев. Кто-то расчищал нам путь в толпе. Я пытался рассмотреть людей. Ближе ко входу они стояли колонной по пять человек в ряд, изломанным, уставшим ждать строем. Я вроде бы разглядел мундиры военной полиции. Неужели кто-то собрался на нас напасть? Впрочем, нет, это было подразделение борьбы с массовыми беспорядками.
В больнице творился кошмар. Стоял сплошной гул – плакали дети, спорили и что-то доказывали взрослые кто-то кричал. Шум бил по ушам, каждый голос, казалось, звучал на грани безумия. Рядом раздался истериче-ский женский визг, носилки покачнулись и едва не опро-кинулись. Женщина вцепилась в них и кричала мни прямо в лицо. Мне захотелось ударить ее. Она сорвала с меня одеяло.
– Смотрите! Еще один сраный солдат! Знаем мы та-ких! У них, видите ли, право на помощь! А остальные пусть подыхают!
Ее оттащили, и носилки покатились намного быстрее, чем раньше. Потом снова остановились – начался спор.
– Я не могу ничем помочь. Сделайте ему укол, ингаляцию и отправьте отдыхать домой…
– С розовым отравлением легких третьей степени?
– Когда появятся симптомы, привезете опять…
– Мне платят не за доставку на дом. Я подрядился поставлять вам убоину, а на этой туше уже стоит штамп. У него армейская первоочередность степени «три А-плюс», и ваш главврач уже подписал акт о приемке больного.
– А он не сказал вам, куда его положить? Забиты все коридоры…
– Это ваши проблемы. Вот, читайте…
– Я не могу! Тогда придется выкинуть кого-то на улицу. – – Это ваши проблемы.
Неожиданно надо мной склонилось женское лицо, злое и усталое.
– Откройте глаза! – потребовала она. – Двигаться можете?
Я и говорить-то не мог, только издал звук, который даже стоном назвать нельзя.
Звук перешел в кашель. Изо рта полетели розовые брызги.
Похоже, я выиграл спор. Тележка покатила еще быстрее… Сознание вернулось, когда меня перекладывали на койку. Проморгавшись от слез, я повернул голову и сощурился от света.
Отдельная палата! Я попытался протестовать, но сил не хватило даже на хрип. Я протянул руку к двери, к невидимой толпе и отчаянно замахал, несмотря на взрыв боли.
Сиделка уложила меня на подушку:
– Вам нельзя волноваться. Теперь ваш долг – лежать и не двигаться.
Это была пухленькая коротышка с абсолютно незапоминающимся маленьким личиком.
Ей с одинаковым успехом могло быть и тридцать, и пятьдесят лет. Она походила на чью-нибудь незамужнюю тетушку. Но руки – на Удивление сильные. Уложив меня, она приставила к моему лицу кислородную маску.
– Постарайтесь расслабиться. Я все время буду рядом. Словно сквозь пелену я наблюдал какую-то суету.
В комнате появились люди. Что-то укололо меня в руку. Я отключился и воспарил, с интересом наблюдая за своим умиранием. Меня мяли, кололи, прослушивали, просвечивали насквозь, делали провокации широкодиапазонными вакцинами Келли, ждали результатов. Потом вакуумизировали легкие – боль при этом совершенно не соответствовала зверскому названию процедуры – и положили в гелиево-кислородную палатку.
А потом меня оставили в покое. Я продолжал витать. Реакция наступила на следующее утро. Я проснулся, кажется, уже перейдя во сне границу между жизнью и смертью. Изо всех сил я пробивался назад, но меня словно засасывало в болото.
Вздохнуть я не мог.
Вокруг звенели сигналы тревоги. Я пытался закричать, но из горла не вылетело ни звука. Заметавшись на постели, я понял, что опять делаю ошибку. А потом руки коснулось что-то холодное, и я почувствовал укол в грудь. Какая-то влага потекла в горло.
Я снова терял сознание и снова приходил в себя. Свет. Тьма. Свет. Тьма. Я сбился со счета.
В. Из каких ингредиентов состоит хторранская жидкость для полоскания рта?
О. Из керосина, азотной кислоты и тридцати двух адвокатов.
31 СТАРГАЗМ
Я сидел на верхушке красного дерева, был обезьяной с красной шерстью, живущей под красным солнцем на красной планете. В красном небе плыли красные облака.
Все вокруг – красное.
Мой красный мех розовел в нежных местах, и я мог созерцать всех своих предков на тысячу поколений назад. Дальше все расплывалось в мягком розовом мареве, а за ним я ощущал красное тепло границ Вселенной. От малейшего прикосновения они прогибались и тихо гудели. Мы были внутри лона, и оно обволакивало нас.
Оголенными нервами я чувствовал упругость его стенок. А за ними – стенками теплого лона – я ощущал Всевышнюю. Она наслаждалась. Она пела. Для себя. Она чему-то радовалась – и мы тоже вместе с ней. Я был счастлив.
Ветви моего дерева были толстыми и клейкими. Они пронизывали мои руки, мои ноги, мои ягодицы. Я ощущал в жилах биение крови земли. Сладкий черный сок тек по артериям мира и питал нас всех. Он пульсировал оргастическими толчками, от которых становилось щекотно и хотелось смеяться.
Я сидел на верхушке дерева, внутри одного из гигантских красных цветков. Они окружали меня, их ворсинки переплелись с моей шерстью – открытые губы, нежные поцелуи, сладостные и обволакивающие. Цветки были бархатистыми и жестокими, полными сладострастного восторга. Я чувствовал, как они поглощают воздух.
Слабый вздох завихрения, почти невесомое падение пуховика-я ощущал его вкус. Я ощущал собственный вкус.
Я был насекомым, которое ели, – упоительное состояние. Чувствовал его утонченный вкус своими лепестками. Вкус всего дерева от вершины до корней, до темной и жирной почвы. Ощущал вкус прохладного воздуха и щелочного дождя, воскового налета на мне, на моей коре, на моих ветвях, на моих листьях. Дерево было моей пуповиной с огромным миром, до кромки океана.
Природа замерла накануне грозы. Во мне копился взрыв. На западе висела розовая пыль, соленая на вкус. С севера тянуло сладким туманом. В превкушении я задрожал.
Земля была сладкой и жирной, полной гниения и теплой свежести. Красная поросль пробивала путь во мне, красные существа ползали по моим венам и артериям, скользили по моим корням и ветвям, по перепутанным лозам, устремляясь то вверх, то вниз.
Дерево было таким высоким! Мир внизу казался причудливой розовой картинкой, разукрашенной розовой пудрой и цветами, с прядками и завитками лесов. По кромке мира росли огромные деревья – алые и черные, оранжевые и желтые. Они тянулись до горизонта и пропадали в желтоватой дымке. Что-то ползало – рыжее и золотистое, голубое и пурпурное, черное и розовое. Сонм существ сновал повсюду.
Земля – розовая, с красными, пурпурными и черными полосами. Я находился так высоко, что мог видеть, как они скручивались спиралью, подобно зарождающемуся красному циклону. От этой потрясающей картины снова стало жарко в паху.
Мы росли, поднимаясь выше и выше. Мир пульсировал все сильнее – до боли, – но наслаждение не позволяло остановиться. Мне нравилось сидеть на дереве. Меня раскачивали волны, я видел глазами деревьев, глазами неба. Вкушал весь мир с его запахами, вкусом, цветом. Я поднялся над мандалой сущего, смеялся и пел в холодном, очень холодном воздухе.
Мандала мира, свернувшись, растворилась в темной пустоте. Вершины высоких деревьев почернели. Но те, что росли ниже, казались еще темнее. Дающие им жизнь артерии земли, сплетаясь, прочерчивали мир темными нитями.
Как высоко!
Воздух был подо мной, а Солнце – рядом. Мир остался позади. Вокруг – только небо.
Высоко над розовой пылью, дотягиваясь до звезд, оставив внизу такой яркий и красный мир, я парил и пел песню для Всевышней и ждал Ее ответа. Она была за стенкой раковины, окружавшей звезды.
Во мне нарастали звуки божественного гимна. Наконец-то! Я так долго ждал!
Богиня сейчас счастлива!
Вкус звезд, далеких, невидимых. Я ощущал его. Вот одна, с ярким радиоизлучением, приторно-сладкая. Я дотронулся до нее своими языками. Все было густым, как жизнь, застывшим, как будущее, и стремилось вверх, как мое дерево.
Я рвался, дрожал и устремлялся все выше… и взорвался. Мир раскололся по швам. Брызнула черная кровь Всевышней. Небо стало розовым от пыли, исполосованным языками пламени, оставлявшими яркие следы.
Я ринулся вверх, вскрикнул и облился кровью. Из сломанных ветвей, пульсируя, вытекала моя жизнь. Мир провалился в бездонную черную яму. Я умер в исступленном восторге. И родился. Одинокий. Во тьме. Мечущийся. Падающий. И наконец… заснул.
В. Как хторране называют кучу из тысячи червей?
О. Соревнование по выеданию пути наружу.
В. И каков результат победителя?
О. Секунды.
32 СУП
И однажды ночью я проснулся, задыхаясь. В горле пересохло и першило. Страшно хотелось пить. Я попытался 1позвать кого-нибудь, но легкие взорвались болью. В груди все мумифицировалось. Я молил о смерти как об избавлении.
Откуда-то донеслось:
– Все хорошо, лейтенант, расслабьтесь, если можете. Я попытался рассмотреть говорившего, но все расплывалось. В комнате было слишком темно.
– Не разговаривайте, – произнес кто-то. – Не пытайтесь дышать, за вас это делает аппарат. Не мешайте ему. Подождите.
Мне так и не удалось рассмотреть, что делает обладатель голоса, а в следующее мгновение я снова куда-то поплыл, но сознания не потерял. Спустя еще мгновение голос спросил:
– Может, попробуете поесть?
Я кивнул – хотелось подольститься, чтобы меня не покидали.
– Хорошо. Откройте рот. – Меня мягко приподняли и, поддерживая голову, стали кормить с ложечки супом. – Ешьте и молчите. Говорить буду я. – Голос принадлежал медсестре с очень гладкой кожей.
– Мн-н-ф. – Я поперхнулся, разбрызгав суп. Она вытерла мне рот салфеткой.
– Вы – в Центральной Оклендской. Уже вечер понедельника, так что вы пропустили очередную серию «Дерби». Очень жаль, было интересно. Грант по– прежнему разыскивает пропавшего робота и теперь выяснил, что робот все еще на заводе. Керри стало известно о последних торгах – рассказал конечно же Ти– Джей, – и она потребовала собрания акционеров. Все упирается в Стефанию, но она неожиданно отказалась улетать из Гонконга, никто не знает почему… Еще ложечку?
– М-м-фл.
– Хорошо. Откройте рот пошире… Так что по сравнению с этим ваши проблемы – сущие пустяки, верно?
Я не ответил, слишком сильно болели легкие. А кроме того, Грант с самого начала знал, что Ти-Джей не осмелится стереть у пропавшего робота память.
– Отлично, еще один глоток, и довольно. Ну, вот и все. Сейчас придет доктор Флетчер.
Флетчер была в перчатках; сквозь маску виднелись усталые глаза. Прямо с порога она начала:
– Не разговаривайте, иначе рискуете порвать голосовые связки. – Они присела на край койки и осмотрела мои глаза, уши, нос. Потом взглянула на дисплей, лежавший у нее коленях, и наконец сказала: – Примите мои поздравления.
– М-м?
– Вы будете жить. Честно говоря, мы этого не ожидали. Ваши легкие так отекли, что в них не осталось места для воздуха. Вы родились в рубашке. Остальным двум тысячам пострадавших мы не смогли помочь – не было приборов искусственного дыхания.
Я попытался задать вопрос, но она прижала палец к моим губам.
– Я же сказала: молчите. – И, поколебавшись, добавила: – У вас один из самых тяжелых случаев отравления в штате, лейтенант. Мы уже собирались поставить на вас крест – позарез требовались свободные койки, – но руководство отстояло вас.
Говорят, вы задолжали кое-кому обед с омарами, и вам не позволят так легко отделаться. Кроме того, вы помогли кое-что выяснить. Теперь мы знаем, что даже при самых тяжелых отравлениях состояние обратимо. Если удалось спасти вас – можно вытащить любого. Мы уже начали готовиться.
– Умф.
Я поднял руку, останавливая Флетч.
– Вы поправитесь, – успокоила она. – Худшее позади.
Я сжал ее руку.
– М-мф?
– С полковником Тирелли тоже все в порядке. – Дмк?
– И с Дьюком тоже. Он лежит в палате интенсивной терапии в стабильном состоянии под постоянным наблюдением. Лейтенант, вы можете гордиться собой.
– Мп.
– Вам надо поспать, – сказала Флетчер. – Сейчас я снова подключу вас к искусственной поддержке. Так вам будет легче.
Она дотронулась до клавиши на аппарате, и я опять вырубился.
В. Почему хторране никогда не пьют соду?
О. Потому что у них не бывает изжоги.
33 ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ
К следующему визиту доктора Флетчер я чувствовал себя гораздо лучше. Первым делом она посмотрела на дисплей. Здесь, наверное, принято делать это автоматически.
– Ну и как мое состояние? – поинтересовался я.
– Прекрасно. Заявляю это с полной ответственностью, потому что я – ваш лечащий врач. Только президент и кинозвезды получают лучшее лечение. – Она накрыла ладонью мою руку. – Дело в том, что весь медицинский персонал научного отдела срочно перебросили на помощь здешним врачам. Но я все равно не бросила бы вас.
Ваш случай интересен не столько с медицинской, сколько с научной точки зрения.
– Потому что я больше других надышался пыли?
– И поэтому тоже, – уклончиво ответила Флетчер и многозначительно замолчала.
После секундной растерянности до меня все-таки дошло.
– Значит, есть другая причина?
– А вы сами не помните? Я покачал головой.
– У меня были странные красные галлюцинации. От какой гадости?
– Герромицин. Флетчер снова замолчала.
Я потрогал грудь: прохладная и сухая кожа, может быть, слегка шершавая, но в остальном абсолютно нормальная. Я больше не ощущал вкус пальцев…
– Шерсть?
– У вас поросло ею все тело. На самом деле это мелкие организмы. Для червей они симбионты, а для человека – паразиты. В научном отделе их называют иглами. К настоящему времени описано двадцать три подвида.
– В прошлый раз вы говорили, что мех червей – их нервные окончания.
– По сути, так и есть. В этом заключается симбиоти-ческая функция игл. Они буравят червя, пока не наталкиваются на нервное сплетение, а потом начинают расти, свешиваясь хвостом наружу из тела хозяина. Очень действенная адаптация.
Без игл червь – просто огромный мерзкий слизняк.
Я не смог представить себе голого червя.
– Вот почему вы испытывали такие странные ощущения, – добавила Флетчер. – Вы стали живой подушечкой для булавок. Пыль содержит вещество, привлекающее паразитов и стимулирующее их рост. Прекрасная идея с герромицином! Очень эффективный препарат. Жаль только, вы не догадались сами принять его, тогда было бы намного легче. Впрочем, все уже позади.
– Спасибо, – хрипло пробормотал я.
Требовалось время, чтобы осознать все до конца. Шерсть хторранина!
– Вам страшно повезло, – продолжала Флетчер. – Пыль – самая безобидная, насколько это вообще возможно, форма хторранской жизни. Ожидаемый уровень смертности не более трек тысяч.
– Вы расстроены?
– Не совсем. Ваш случай обернулся очень интересным исследованием. Я узнала о хторранской экологии гораздо больше, чем ожидала. Хотя, да, мне не терпится вернуться к своим червям.
– Червям? Во множественном числе? Она кивнула:
– Мы получили еще пару живых экземпляров.
– Вы еще не сажали их вместе?
– Они в одном бункере. Почему вы спросили?
– Часто они – как бы поточнее сказать, – обвивают друг друга, словно занимаются любовью, Флетчер удивленно посмотрела на меня.
– Откуда вам известно? Мы держим их вместе всего несколько дней, и эксперимент пока засекречен.
– Я наблюдал это в естественных условиях. Разве вы не видели наши видеозаписи?
Она удивленно подняла бровь. – Когда?
– Ладно, виноват. Так вот, мы тоже видели, как сцепились черви, когда прибыл дирижабль. Они словно обезумели. Я решил, что они нападают друг на друга, но это было что-то другое. Они пришли в себя и выглядели смущенными, но мне некогда было думать, что происходит.
– М-м, – протянула Флетчер. Похоже, она что-то решала.
– Я хочу взглянуть на ваших червей, – попросил я. Она кивнула.
– А я хочу посмотреть видеозаписи. Как только вас переведут на амбулаторный режим, договорились? Я все устрою. – Она встала, собираясь уйти. – Если вам надоест валяться в постели – в шкафу есть кресло на колесах. Только позовите сестру, чтобы она помогла. Стыдиться тут нечего.
– Спасибо. В какой палате полковник Тирелли?
– Она выписалась на прошлой неделе. Но на верхнем этаже лежит капитан Андерсон, вы можете навестить его в любое время. – Она спохватилась: – Ой, почта. Вас ждет целая куча посланий. Пожалуйста, прочтите самые срочные. Да, кажется, ваша мать хотела навестить вас.
И Флетчер вышла.
Немного полежав, я вызвал сиделку, с ее помощью принял ванну, побрился и, взгромоздившись в инвалидное кресло, без особых приключений добрался до двенадцатого этажа.
Дьюк все еще лежал в кислородной палатке. Он напоминал зажаренную тушу с техасского барбекю. Я не мог на него смотреть, но и отвести глаза тоже не мог.
Его лицо раздулось, веки покрылись волдырями, черная кожа сходила лохмотьями, руки мокли и гнили заживо. От него исходил тяжелый запах.
Я едва сдержался, чтобы не убежать в панике. Живые так не чыглядят и так не пахнут. Но я не знал, как перевести кресло на задний ход, да и в голове зазвенело: «Трус! Трус!» Я собрался с силами – и остался.
Объехав койку, я взял дисплей. Дьюка подключили к системе искусственного жизнеобеспечения. К счастью, он был без сознания – я не знал, что ему сказать.
Сомневаюсь, что смог бы разговаривать с ним сейчас. Монстр из фильма ужасов. Я не мог отождествить этот страшный кусок мяса с человеком, которого так хорошо знал.
Даже если он выживет, жизнь его кончена. Я это точно знал.
Нахлынули воспоминания. Дьюк научил меня почти всему, что должен знать офицер.
В двух словах: будь уверенным.
«Это легко проверить, – говорил он. – Можешь ли ты дать голову на отсечение?
Если однозначно не скажешь «да», – значит, по-прежнему не уверен.
Если ты чего-то не берешь в расчет, не знаешь, не замечаешь, не уверен – тут тебе и крышка. Нравится тебе или нет, но твоя работа заключается в том, чтобы знать все обо всем, с чем ты собираешься иметь дело.
Случайностей не бывает, Джим. Если тебя убивают, игра закончена. Ты проиграл».
Действительно, все просто.
Только как быть, если ты лежишь на госпитальной койке, похожий на первое жаркое новобрачной? Дьюк перегнул палку: доверился мне. И не важно, что болтают полковники Тирелли и Андерсон. Это моя вина.
Если бы я мог, я разбудил бы его, чтобы попросить прощения.
Хотя и знал, что он не простит.
В. Что сказал Бог, создав первого хторранина?
О. Фу, какая гадость!
34 КРАСНАЯ СМЕРТЬ
Постепенно легкие мои очистились, и меня выписали – требовались свободные койки. Кашель не прошел, да и боль в груди напоминала о прежних муках, но я продолжал лечиться амбулаторно и поправлялся с каждым днем. Я выжил – и теперь всерьез задумался над будущим.
По крайней мере, над ближайшим.
– Навестите мать, – посоветовала мне Флетчер. – Она не давала нам покоя почти месяц.
Моя мамочка жила в Санта-Крузе и занималась какими-то картографическими работами – я не знал точно. Она обещала все объяснить при встрече. Отметившись в гараже, я вывел джип на автостраду и покатил на юг.
Дорога заняла больше часа, но время пролетело незаметно: я спорил сам с собой.
Я размышлял об отставке. Слова доктора Флетчер не давали мне покоя:
– Мы с вами по разные стороны баррикад. Ваше дело – убивать червей, мое – изучать их.
Я посмотрел на себя в зеркальце, удивляясь, как докатился до такой жизни. Я готовил себя вовсе не для этого. Больше всего на свете мне хотелось посвятить себя тому, чем занималась Флетчер, – исследованию хторров. Но мешали лычки на рукавах. Из-за них руки продолжали сжимать оружие, из-за них я не мог даже мечтать ни о чем другом, кроме уничтожения червей. Таковы порядки в армии, и рассуждать здесь не приходилось.
Но охота на червей – на данном этапе – не была работой. Хторранская экосистема пожирала нас заживо. Одни только микроорганизмы убили миллиарды людей, а выжившие столкнулись с морскими слизнями, ядовитыми жигалками, пузырчатыми насекомыми, красной кудзу, травой «погоди-постой», ползучими петлями, либ-битами, мипами – и конечно же с червями.
Наши пращуры убивали динозавров и поедали их детенышей. И до сих пор мы едим их потомков – цыплят, уток, индеек. А если бы по Земле еще бродили тираннозавры, гадрозавры или дейноцефалы, мы исхитрились бы съесть и их. Хторранские организмы относились к нам так же, не видя в нас ничего, кроме пищи. Кто же всерьез воспринимает свой бутерброд?
И если это лишь первая волна вторжения, как считает доктор Зимф, какие ужасы ждут нас впереди?
За безумием должен скрываться разум, но он может не проявлять себя еще сотни лет, возможно, до тех пор, пока последний представитель рода человеческого окажется… Где? В зоопарке? В музее? Не в наших силах просчитать все варианты.
У меня было другое мнение,
Но…
Если это реально, зачем продолжать сопротивление? Если ситуация настолько безнадежна, почему бы просто не лечь и умереть?
Да потому – я даже улыбнулся про себя, – что на самом деле я не верил в это.
Смотрел правде в глаза и не верил!
Прямого отношения к армии это не имело. Мы сдерживали червей исключительно грубой силой, потому что не могли придумать ничего лучшего.
Нет, не безнадежность ситуации заставляла меня думать об отставке. Я продолжал бы сражаться с ними вечно, даже не имея ни единого шанса на победу.
Дело было в Дьюке.
Я нес ответственность за случившееся.
Будь оно трижды проклято!
Снова Шорти, только страшнее. Я сжег Шорти, но его атаковал червь. Шорти повезло – он умер мгновенно. У Дьюка это займет годы…
Если я демобилизуюсь, то, по-видимому, смогу сразу же приступить к работе у Флетчер. Допуск у меня уже есть.
Желание сделать это немедленно оказалось настолько сильным, что я схватил телефон.
Но не позвонил. Наверное, можно уйти из армии – мой срок истек год назад, – но как уйти от боли?
В этом и состояла безвыходность положения.
Я свернул к Санта-Крузу, но в мыслях остался на том же месте. В тупике.
Предстоящая встреча с матерью не волновала меня. Я примерно представлял, во что она выльется.
Ее квартира и офис размещались в частной застройке (читай: крепости) под названием Фэнтези-Вэлли-Тауэрс, расползшейся скоплением шаров, куполов и шпилей и напоминающей декорации к голливудским сказкам. Этот архитектурный стиль назывался «апокалипсическое барокко». Наружные стены окружали лабиринт арок, террас, балконов. До эпидемий жилье здесь стоило, наверное, чертовски дорого. Но теперь все выглядело неухоженным и даже слегка запущенным.
– Отлично, Мы действительно вам благодарны. – Он легонько похлопал меня по плечу. – Еще что-нибудь?
– Мне необходимо что-то против кашля. И новая кислородная маска.
– Я прикажу врачу принести все, что потребуется.
– Спасибо, сэр.
Я ответил примерно на три четверти вопросов, прежде чем закашлялся и потерял сознание.
В. Как по-хторрански будет «Моби Дик»?
О. Заливная рыба под белым соусом.
30 ОТРАВЛЕНИЕ ПЫЛЬЮ
Справедливости как таковой не существует. Есть только желание распределить боль на всех поровну.
Соломон Краткий
Очнулся я в машине «Скорой помощи». На улице что-то происходило; через мегафон кто-то уговаривал людей разойтись.
Толпа не слушала. В неразборчивом многоголосье чувствовался вызов. Казалось, назревает очередной мятеж.
Я не мог понять, где нахожусь. Я лежал на спине, над головой нависал пластиковый потолок. Повернул голову – окно зашторено. С легкими явно творилось что-то неладное, все тело ныло от боли. Грудь онемела, и в то же время я чувствовал ее. Простыня была белой, воздух – красным. Отовсюду тянулись какие-то трубочки – к рукам, носу, рту. Однако я как-то умудрился слегка сдвинуть занавеску, чуть-чуть. Мы останавливались.
День был по-прежнему розовым – и воздух и небо… Вокруг толпились испуганные люди. На лужайках, на подъездных дорожках, но большинство – вокруг дверей приемного покоя. Некоторые явно ночевали здесь в ожидании помощи – усталые и равнодушные, с красными глазами и отекшими лицами. Неужто это начало последней эпидемии, которая окончательно сломит нашу волю к сопротивлению?
«Скорая» остановилась, и санитары перевалили меня, как мешок, на тележку. Кто-то в белом ухватился за рукоятки у изголовья, и носилки поехали – очень быстро – через море страдальцев. Кто-то расчищал нам путь в толпе. Я пытался рассмотреть людей. Ближе ко входу они стояли колонной по пять человек в ряд, изломанным, уставшим ждать строем. Я вроде бы разглядел мундиры военной полиции. Неужели кто-то собрался на нас напасть? Впрочем, нет, это было подразделение борьбы с массовыми беспорядками.
В больнице творился кошмар. Стоял сплошной гул – плакали дети, спорили и что-то доказывали взрослые кто-то кричал. Шум бил по ушам, каждый голос, казалось, звучал на грани безумия. Рядом раздался истериче-ский женский визг, носилки покачнулись и едва не опро-кинулись. Женщина вцепилась в них и кричала мни прямо в лицо. Мне захотелось ударить ее. Она сорвала с меня одеяло.
– Смотрите! Еще один сраный солдат! Знаем мы та-ких! У них, видите ли, право на помощь! А остальные пусть подыхают!
Ее оттащили, и носилки покатились намного быстрее, чем раньше. Потом снова остановились – начался спор.
– Я не могу ничем помочь. Сделайте ему укол, ингаляцию и отправьте отдыхать домой…
– С розовым отравлением легких третьей степени?
– Когда появятся симптомы, привезете опять…
– Мне платят не за доставку на дом. Я подрядился поставлять вам убоину, а на этой туше уже стоит штамп. У него армейская первоочередность степени «три А-плюс», и ваш главврач уже подписал акт о приемке больного.
– А он не сказал вам, куда его положить? Забиты все коридоры…
– Это ваши проблемы. Вот, читайте…
– Я не могу! Тогда придется выкинуть кого-то на улицу. – – Это ваши проблемы.
Неожиданно надо мной склонилось женское лицо, злое и усталое.
– Откройте глаза! – потребовала она. – Двигаться можете?
Я и говорить-то не мог, только издал звук, который даже стоном назвать нельзя.
Звук перешел в кашель. Изо рта полетели розовые брызги.
Похоже, я выиграл спор. Тележка покатила еще быстрее… Сознание вернулось, когда меня перекладывали на койку. Проморгавшись от слез, я повернул голову и сощурился от света.
Отдельная палата! Я попытался протестовать, но сил не хватило даже на хрип. Я протянул руку к двери, к невидимой толпе и отчаянно замахал, несмотря на взрыв боли.
Сиделка уложила меня на подушку:
– Вам нельзя волноваться. Теперь ваш долг – лежать и не двигаться.
Это была пухленькая коротышка с абсолютно незапоминающимся маленьким личиком.
Ей с одинаковым успехом могло быть и тридцать, и пятьдесят лет. Она походила на чью-нибудь незамужнюю тетушку. Но руки – на Удивление сильные. Уложив меня, она приставила к моему лицу кислородную маску.
– Постарайтесь расслабиться. Я все время буду рядом. Словно сквозь пелену я наблюдал какую-то суету.
В комнате появились люди. Что-то укололо меня в руку. Я отключился и воспарил, с интересом наблюдая за своим умиранием. Меня мяли, кололи, прослушивали, просвечивали насквозь, делали провокации широкодиапазонными вакцинами Келли, ждали результатов. Потом вакуумизировали легкие – боль при этом совершенно не соответствовала зверскому названию процедуры – и положили в гелиево-кислородную палатку.
А потом меня оставили в покое. Я продолжал витать. Реакция наступила на следующее утро. Я проснулся, кажется, уже перейдя во сне границу между жизнью и смертью. Изо всех сил я пробивался назад, но меня словно засасывало в болото.
Вздохнуть я не мог.
Вокруг звенели сигналы тревоги. Я пытался закричать, но из горла не вылетело ни звука. Заметавшись на постели, я понял, что опять делаю ошибку. А потом руки коснулось что-то холодное, и я почувствовал укол в грудь. Какая-то влага потекла в горло.
Я снова терял сознание и снова приходил в себя. Свет. Тьма. Свет. Тьма. Я сбился со счета.
В. Из каких ингредиентов состоит хторранская жидкость для полоскания рта?
О. Из керосина, азотной кислоты и тридцати двух адвокатов.
31 СТАРГАЗМ
Жизнь подобна сюрреализму. Если вы хотите, чтобы вам объяснили ее смысл, она может показаться непозволительной роскошью.
Соломон Краткий
Я сидел на верхушке красного дерева, был обезьяной с красной шерстью, живущей под красным солнцем на красной планете. В красном небе плыли красные облака.
Все вокруг – красное.
Мой красный мех розовел в нежных местах, и я мог созерцать всех своих предков на тысячу поколений назад. Дальше все расплывалось в мягком розовом мареве, а за ним я ощущал красное тепло границ Вселенной. От малейшего прикосновения они прогибались и тихо гудели. Мы были внутри лона, и оно обволакивало нас.
Оголенными нервами я чувствовал упругость его стенок. А за ними – стенками теплого лона – я ощущал Всевышнюю. Она наслаждалась. Она пела. Для себя. Она чему-то радовалась – и мы тоже вместе с ней. Я был счастлив.
Ветви моего дерева были толстыми и клейкими. Они пронизывали мои руки, мои ноги, мои ягодицы. Я ощущал в жилах биение крови земли. Сладкий черный сок тек по артериям мира и питал нас всех. Он пульсировал оргастическими толчками, от которых становилось щекотно и хотелось смеяться.
Я сидел на верхушке дерева, внутри одного из гигантских красных цветков. Они окружали меня, их ворсинки переплелись с моей шерстью – открытые губы, нежные поцелуи, сладостные и обволакивающие. Цветки были бархатистыми и жестокими, полными сладострастного восторга. Я чувствовал, как они поглощают воздух.
Слабый вздох завихрения, почти невесомое падение пуховика-я ощущал его вкус. Я ощущал собственный вкус.
Я был насекомым, которое ели, – упоительное состояние. Чувствовал его утонченный вкус своими лепестками. Вкус всего дерева от вершины до корней, до темной и жирной почвы. Ощущал вкус прохладного воздуха и щелочного дождя, воскового налета на мне, на моей коре, на моих ветвях, на моих листьях. Дерево было моей пуповиной с огромным миром, до кромки океана.
Природа замерла накануне грозы. Во мне копился взрыв. На западе висела розовая пыль, соленая на вкус. С севера тянуло сладким туманом. В превкушении я задрожал.
Земля была сладкой и жирной, полной гниения и теплой свежести. Красная поросль пробивала путь во мне, красные существа ползали по моим венам и артериям, скользили по моим корням и ветвям, по перепутанным лозам, устремляясь то вверх, то вниз.
Дерево было таким высоким! Мир внизу казался причудливой розовой картинкой, разукрашенной розовой пудрой и цветами, с прядками и завитками лесов. По кромке мира росли огромные деревья – алые и черные, оранжевые и желтые. Они тянулись до горизонта и пропадали в желтоватой дымке. Что-то ползало – рыжее и золотистое, голубое и пурпурное, черное и розовое. Сонм существ сновал повсюду.
Земля – розовая, с красными, пурпурными и черными полосами. Я находился так высоко, что мог видеть, как они скручивались спиралью, подобно зарождающемуся красному циклону. От этой потрясающей картины снова стало жарко в паху.
Мы росли, поднимаясь выше и выше. Мир пульсировал все сильнее – до боли, – но наслаждение не позволяло остановиться. Мне нравилось сидеть на дереве. Меня раскачивали волны, я видел глазами деревьев, глазами неба. Вкушал весь мир с его запахами, вкусом, цветом. Я поднялся над мандалой сущего, смеялся и пел в холодном, очень холодном воздухе.
Мандала мира, свернувшись, растворилась в темной пустоте. Вершины высоких деревьев почернели. Но те, что росли ниже, казались еще темнее. Дающие им жизнь артерии земли, сплетаясь, прочерчивали мир темными нитями.
Как высоко!
Воздух был подо мной, а Солнце – рядом. Мир остался позади. Вокруг – только небо.
Высоко над розовой пылью, дотягиваясь до звезд, оставив внизу такой яркий и красный мир, я парил и пел песню для Всевышней и ждал Ее ответа. Она была за стенкой раковины, окружавшей звезды.
Во мне нарастали звуки божественного гимна. Наконец-то! Я так долго ждал!
Богиня сейчас счастлива!
Вкус звезд, далеких, невидимых. Я ощущал его. Вот одна, с ярким радиоизлучением, приторно-сладкая. Я дотронулся до нее своими языками. Все было густым, как жизнь, застывшим, как будущее, и стремилось вверх, как мое дерево.
Я рвался, дрожал и устремлялся все выше… и взорвался. Мир раскололся по швам. Брызнула черная кровь Всевышней. Небо стало розовым от пыли, исполосованным языками пламени, оставлявшими яркие следы.
Я ринулся вверх, вскрикнул и облился кровью. Из сломанных ветвей, пульсируя, вытекала моя жизнь. Мир провалился в бездонную черную яму. Я умер в исступленном восторге. И родился. Одинокий. Во тьме. Мечущийся. Падающий. И наконец… заснул.
В. Как хторране называют кучу из тысячи червей?
О. Соревнование по выеданию пути наружу.
В. И каков результат победителя?
О. Секунды.
32 СУП
Лучший будильник на свете – переполненный мочевой пузырь.
Соломон Краткий
И однажды ночью я проснулся, задыхаясь. В горле пересохло и першило. Страшно хотелось пить. Я попытался 1позвать кого-нибудь, но легкие взорвались болью. В груди все мумифицировалось. Я молил о смерти как об избавлении.
Откуда-то донеслось:
– Все хорошо, лейтенант, расслабьтесь, если можете. Я попытался рассмотреть говорившего, но все расплывалось. В комнате было слишком темно.
– Не разговаривайте, – произнес кто-то. – Не пытайтесь дышать, за вас это делает аппарат. Не мешайте ему. Подождите.
Мне так и не удалось рассмотреть, что делает обладатель голоса, а в следующее мгновение я снова куда-то поплыл, но сознания не потерял. Спустя еще мгновение голос спросил:
– Может, попробуете поесть?
Я кивнул – хотелось подольститься, чтобы меня не покидали.
– Хорошо. Откройте рот. – Меня мягко приподняли и, поддерживая голову, стали кормить с ложечки супом. – Ешьте и молчите. Говорить буду я. – Голос принадлежал медсестре с очень гладкой кожей.
– Мн-н-ф. – Я поперхнулся, разбрызгав суп. Она вытерла мне рот салфеткой.
– Вы – в Центральной Оклендской. Уже вечер понедельника, так что вы пропустили очередную серию «Дерби». Очень жаль, было интересно. Грант по– прежнему разыскивает пропавшего робота и теперь выяснил, что робот все еще на заводе. Керри стало известно о последних торгах – рассказал конечно же Ти– Джей, – и она потребовала собрания акционеров. Все упирается в Стефанию, но она неожиданно отказалась улетать из Гонконга, никто не знает почему… Еще ложечку?
– М-м-фл.
– Хорошо. Откройте рот пошире… Так что по сравнению с этим ваши проблемы – сущие пустяки, верно?
Я не ответил, слишком сильно болели легкие. А кроме того, Грант с самого начала знал, что Ти-Джей не осмелится стереть у пропавшего робота память.
– Отлично, еще один глоток, и довольно. Ну, вот и все. Сейчас придет доктор Флетчер.
Флетчер была в перчатках; сквозь маску виднелись усталые глаза. Прямо с порога она начала:
– Не разговаривайте, иначе рискуете порвать голосовые связки. – Они присела на край койки и осмотрела мои глаза, уши, нос. Потом взглянула на дисплей, лежавший у нее коленях, и наконец сказала: – Примите мои поздравления.
– М-м?
– Вы будете жить. Честно говоря, мы этого не ожидали. Ваши легкие так отекли, что в них не осталось места для воздуха. Вы родились в рубашке. Остальным двум тысячам пострадавших мы не смогли помочь – не было приборов искусственного дыхания.
Я попытался задать вопрос, но она прижала палец к моим губам.
– Я же сказала: молчите. – И, поколебавшись, добавила: – У вас один из самых тяжелых случаев отравления в штате, лейтенант. Мы уже собирались поставить на вас крест – позарез требовались свободные койки, – но руководство отстояло вас.
Говорят, вы задолжали кое-кому обед с омарами, и вам не позволят так легко отделаться. Кроме того, вы помогли кое-что выяснить. Теперь мы знаем, что даже при самых тяжелых отравлениях состояние обратимо. Если удалось спасти вас – можно вытащить любого. Мы уже начали готовиться.
– Умф.
Я поднял руку, останавливая Флетч.
– Вы поправитесь, – успокоила она. – Худшее позади.
Я сжал ее руку.
– М-мф?
– С полковником Тирелли тоже все в порядке. – Дмк?
– И с Дьюком тоже. Он лежит в палате интенсивной терапии в стабильном состоянии под постоянным наблюдением. Лейтенант, вы можете гордиться собой.
– Мп.
– Вам надо поспать, – сказала Флетчер. – Сейчас я снова подключу вас к искусственной поддержке. Так вам будет легче.
Она дотронулась до клавиши на аппарате, и я опять вырубился.
В. Почему хторране никогда не пьют соду?
О. Потому что у них не бывает изжоги.
33 ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ
Я бы относился к врачам намного лучше, если бы их работа не называлась «пользованием больного».
Соломон Краткий
К следующему визиту доктора Флетчер я чувствовал себя гораздо лучше. Первым делом она посмотрела на дисплей. Здесь, наверное, принято делать это автоматически.
– Ну и как мое состояние? – поинтересовался я.
– Прекрасно. Заявляю это с полной ответственностью, потому что я – ваш лечащий врач. Только президент и кинозвезды получают лучшее лечение. – Она накрыла ладонью мою руку. – Дело в том, что весь медицинский персонал научного отдела срочно перебросили на помощь здешним врачам. Но я все равно не бросила бы вас.
Ваш случай интересен не столько с медицинской, сколько с научной точки зрения.
– Потому что я больше других надышался пыли?
– И поэтому тоже, – уклончиво ответила Флетчер и многозначительно замолчала.
После секундной растерянности до меня все-таки дошло.
– Значит, есть другая причина?
– А вы сами не помните? Я покачал головой.
– У меня были странные красные галлюцинации. От какой гадости?
– Герромицин. Флетчер снова замолчала.
Я потрогал грудь: прохладная и сухая кожа, может быть, слегка шершавая, но в остальном абсолютно нормальная. Я больше не ощущал вкус пальцев…
– Шерсть?
– У вас поросло ею все тело. На самом деле это мелкие организмы. Для червей они симбионты, а для человека – паразиты. В научном отделе их называют иглами. К настоящему времени описано двадцать три подвида.
– В прошлый раз вы говорили, что мех червей – их нервные окончания.
– По сути, так и есть. В этом заключается симбиоти-ческая функция игл. Они буравят червя, пока не наталкиваются на нервное сплетение, а потом начинают расти, свешиваясь хвостом наружу из тела хозяина. Очень действенная адаптация.
Без игл червь – просто огромный мерзкий слизняк.
Я не смог представить себе голого червя.
– Вот почему вы испытывали такие странные ощущения, – добавила Флетчер. – Вы стали живой подушечкой для булавок. Пыль содержит вещество, привлекающее паразитов и стимулирующее их рост. Прекрасная идея с герромицином! Очень эффективный препарат. Жаль только, вы не догадались сами принять его, тогда было бы намного легче. Впрочем, все уже позади.
– Спасибо, – хрипло пробормотал я.
Требовалось время, чтобы осознать все до конца. Шерсть хторранина!
– Вам страшно повезло, – продолжала Флетчер. – Пыль – самая безобидная, насколько это вообще возможно, форма хторранской жизни. Ожидаемый уровень смертности не более трек тысяч.
– Вы расстроены?
– Не совсем. Ваш случай обернулся очень интересным исследованием. Я узнала о хторранской экологии гораздо больше, чем ожидала. Хотя, да, мне не терпится вернуться к своим червям.
– Червям? Во множественном числе? Она кивнула:
– Мы получили еще пару живых экземпляров.
– Вы еще не сажали их вместе?
– Они в одном бункере. Почему вы спросили?
– Часто они – как бы поточнее сказать, – обвивают друг друга, словно занимаются любовью, Флетчер удивленно посмотрела на меня.
– Откуда вам известно? Мы держим их вместе всего несколько дней, и эксперимент пока засекречен.
– Я наблюдал это в естественных условиях. Разве вы не видели наши видеозаписи?
Она удивленно подняла бровь. – Когда?
– Ладно, виноват. Так вот, мы тоже видели, как сцепились черви, когда прибыл дирижабль. Они словно обезумели. Я решил, что они нападают друг на друга, но это было что-то другое. Они пришли в себя и выглядели смущенными, но мне некогда было думать, что происходит.
– М-м, – протянула Флетчер. Похоже, она что-то решала.
– Я хочу взглянуть на ваших червей, – попросил я. Она кивнула.
– А я хочу посмотреть видеозаписи. Как только вас переведут на амбулаторный режим, договорились? Я все устрою. – Она встала, собираясь уйти. – Если вам надоест валяться в постели – в шкафу есть кресло на колесах. Только позовите сестру, чтобы она помогла. Стыдиться тут нечего.
– Спасибо. В какой палате полковник Тирелли?
– Она выписалась на прошлой неделе. Но на верхнем этаже лежит капитан Андерсон, вы можете навестить его в любое время. – Она спохватилась: – Ой, почта. Вас ждет целая куча посланий. Пожалуйста, прочтите самые срочные. Да, кажется, ваша мать хотела навестить вас.
И Флетчер вышла.
Немного полежав, я вызвал сиделку, с ее помощью принял ванну, побрился и, взгромоздившись в инвалидное кресло, без особых приключений добрался до двенадцатого этажа.
Дьюк все еще лежал в кислородной палатке. Он напоминал зажаренную тушу с техасского барбекю. Я не мог на него смотреть, но и отвести глаза тоже не мог.
Его лицо раздулось, веки покрылись волдырями, черная кожа сходила лохмотьями, руки мокли и гнили заживо. От него исходил тяжелый запах.
Я едва сдержался, чтобы не убежать в панике. Живые так не чыглядят и так не пахнут. Но я не знал, как перевести кресло на задний ход, да и в голове зазвенело: «Трус! Трус!» Я собрался с силами – и остался.
Объехав койку, я взял дисплей. Дьюка подключили к системе искусственного жизнеобеспечения. К счастью, он был без сознания – я не знал, что ему сказать.
Сомневаюсь, что смог бы разговаривать с ним сейчас. Монстр из фильма ужасов. Я не мог отождествить этот страшный кусок мяса с человеком, которого так хорошо знал.
Даже если он выживет, жизнь его кончена. Я это точно знал.
Нахлынули воспоминания. Дьюк научил меня почти всему, что должен знать офицер.
В двух словах: будь уверенным.
«Это легко проверить, – говорил он. – Можешь ли ты дать голову на отсечение?
Если однозначно не скажешь «да», – значит, по-прежнему не уверен.
Если ты чего-то не берешь в расчет, не знаешь, не замечаешь, не уверен – тут тебе и крышка. Нравится тебе или нет, но твоя работа заключается в том, чтобы знать все обо всем, с чем ты собираешься иметь дело.
Случайностей не бывает, Джим. Если тебя убивают, игра закончена. Ты проиграл».
Действительно, все просто.
Только как быть, если ты лежишь на госпитальной койке, похожий на первое жаркое новобрачной? Дьюк перегнул палку: доверился мне. И не важно, что болтают полковники Тирелли и Андерсон. Это моя вина.
Если бы я мог, я разбудил бы его, чтобы попросить прощения.
Хотя и знал, что он не простит.
В. Что сказал Бог, создав первого хторранина?
О. Фу, какая гадость!
34 КРАСНАЯ СМЕРТЬ
Христос занимался показухой, изгоняя мытарей из храма. Да, своего он добился, но лишился кредита доверия.
Соломон Краткий
Постепенно легкие мои очистились, и меня выписали – требовались свободные койки. Кашель не прошел, да и боль в груди напоминала о прежних муках, но я продолжал лечиться амбулаторно и поправлялся с каждым днем. Я выжил – и теперь всерьез задумался над будущим.
По крайней мере, над ближайшим.
– Навестите мать, – посоветовала мне Флетчер. – Она не давала нам покоя почти месяц.
Моя мамочка жила в Санта-Крузе и занималась какими-то картографическими работами – я не знал точно. Она обещала все объяснить при встрече. Отметившись в гараже, я вывел джип на автостраду и покатил на юг.
Дорога заняла больше часа, но время пролетело незаметно: я спорил сам с собой.
Я размышлял об отставке. Слова доктора Флетчер не давали мне покоя:
– Мы с вами по разные стороны баррикад. Ваше дело – убивать червей, мое – изучать их.
Я посмотрел на себя в зеркальце, удивляясь, как докатился до такой жизни. Я готовил себя вовсе не для этого. Больше всего на свете мне хотелось посвятить себя тому, чем занималась Флетчер, – исследованию хторров. Но мешали лычки на рукавах. Из-за них руки продолжали сжимать оружие, из-за них я не мог даже мечтать ни о чем другом, кроме уничтожения червей. Таковы порядки в армии, и рассуждать здесь не приходилось.
Но охота на червей – на данном этапе – не была работой. Хторранская экосистема пожирала нас заживо. Одни только микроорганизмы убили миллиарды людей, а выжившие столкнулись с морскими слизнями, ядовитыми жигалками, пузырчатыми насекомыми, красной кудзу, травой «погоди-постой», ползучими петлями, либ-битами, мипами – и конечно же с червями.
Наши пращуры убивали динозавров и поедали их детенышей. И до сих пор мы едим их потомков – цыплят, уток, индеек. А если бы по Земле еще бродили тираннозавры, гадрозавры или дейноцефалы, мы исхитрились бы съесть и их. Хторранские организмы относились к нам так же, не видя в нас ничего, кроме пищи. Кто же всерьез воспринимает свой бутерброд?
И если это лишь первая волна вторжения, как считает доктор Зимф, какие ужасы ждут нас впереди?
За безумием должен скрываться разум, но он может не проявлять себя еще сотни лет, возможно, до тех пор, пока последний представитель рода человеческого окажется… Где? В зоопарке? В музее? Не в наших силах просчитать все варианты.
У меня было другое мнение,
Но…
Если это реально, зачем продолжать сопротивление? Если ситуация настолько безнадежна, почему бы просто не лечь и умереть?
Да потому – я даже улыбнулся про себя, – что на самом деле я не верил в это.
Смотрел правде в глаза и не верил!
Прямого отношения к армии это не имело. Мы сдерживали червей исключительно грубой силой, потому что не могли придумать ничего лучшего.
Нет, не безнадежность ситуации заставляла меня думать об отставке. Я продолжал бы сражаться с ними вечно, даже не имея ни единого шанса на победу.
Дело было в Дьюке.
Я нес ответственность за случившееся.
Будь оно трижды проклято!
Снова Шорти, только страшнее. Я сжег Шорти, но его атаковал червь. Шорти повезло – он умер мгновенно. У Дьюка это займет годы…
Если я демобилизуюсь, то, по-видимому, смогу сразу же приступить к работе у Флетчер. Допуск у меня уже есть.
Желание сделать это немедленно оказалось настолько сильным, что я схватил телефон.
Но не позвонил. Наверное, можно уйти из армии – мой срок истек год назад, – но как уйти от боли?
В этом и состояла безвыходность положения.
Я свернул к Санта-Крузу, но в мыслях остался на том же месте. В тупике.
Предстоящая встреча с матерью не волновала меня. Я примерно представлял, во что она выльется.
Ее квартира и офис размещались в частной застройке (читай: крепости) под названием Фэнтези-Вэлли-Тауэрс, расползшейся скоплением шаров, куполов и шпилей и напоминающей декорации к голливудским сказкам. Этот архитектурный стиль назывался «апокалипсическое барокко». Наружные стены окружали лабиринт арок, террас, балконов. До эпидемий жилье здесь стоило, наверное, чертовски дорого. Но теперь все выглядело неухоженным и даже слегка запущенным.