Страница:
Теперь точка обзора была ниже обычной, а предметы казались меньше и более объемными – глаза «паука» расставлены шире. Следовало немного пройтись, чтобы привыкнуть к «паучьим ощущениям», вжиться.
Боевых «пауков» в спешном порядке переделывали из промышленных моделей. Мой имел черное металлическое тело, восемь голенастых лап – каждая заканчивалась большим черным когтем – и систему кругового обзора. Он продолжал функционировать, даже лишившись четырех лап, и любая их пара могла стать руками. Каждый коготь был оснащен тактильным датчиком.
Во время эпидемии «пауков» широко использовали там, где не мог – или не смог бы – работать человек. Они оказались очень полезны в больницах и в крематориях. «Пауки» позаботились о большинстве покойников.
– Не спеши, – скомандовал я. Мы приближались к отверстию купола. – Включай сканер…
Окраска картинки переместилась в длинноволновую часть спектра. Цвета изменились, потом изменились еще раз. Желтые и зеленые. Очень-очень слабые оранжевые.
– Переходим в ультразвуковой диапазон, – приказал я и сосредоточил все внимание на внутренности купола.
Голубую массу стало видно отчетливее. Я почти различал очертания четырех огромных червей, сплетенных в большой клубок. Но они по-прежнему были холодными.
– Ну?
Дьюк склонился над моим плечом.
– Все жильцы в гостиной. Гнездо новое: они еще не успели прорыть боковые ходы.
– Какого они цвета? – В его голосе сквозило нетерпение.
– Голубого. Прекрасного голубого, – ответил я. – Не скомандовать ли «Вперед»? – И распорядился: – Вперед.
Вот теперь обратного пути действительно не было. Мы миновали последний рубеж. «Паук» заполз внутрь купола.
Направо, наверх, назад и – в центральную камеру. Пригнись, проползи вокруг центральной камеры, загляни вниз.
Ничего нет?
Переключись на видимую часть спектра. Еще раз за-'гляни.
Черви были огромными. Их очертания – трудноразличимы. Временами они казались покрытой мехом однородной массой.
Огромная холодная голубая лепешка пудинга.
Интересно, как бы они выглядели, проснувшись? Но дожидаться этого мне не хотелось.
Ну, «паучок», ниже нос!
И я скомандовал:
– Газ.
Раздалось шипение. Цвет червей изменился…
Я высвободил руки из перчаток и сдвинул на лоб очки.
– Сделано.
Дьюк улыбнулся и похлопал меня по плечу.
– Отлично, малыш. – Потом повернулся к связисту: – Все в порядке. Передай, чтобы вертушка снизилась. Через тридцать минут начинаем погрузку. Пусть отделение раскопки подтянется и будет наготове, когда газ сработает. Остальным занять позиции на периметре.
Роллагон дернулся и снова пошел вперед. Дьюк победно оттопырил вверх большой палец. Он начал что-то говорить, но я не услышал. Над нашими головами раздался шум грузового вертолета. Ощущение было такое, словно Господь Бог застучал молотком, чтобы вызвать землетрясение.
Это прибыла вертушка, на которой червей отправят в Денвер.
Хотел бы я знать, влезут ли они туда.
В. Какхторране называют автомобильную пробку?
О. Завтрак.
В. Как хторране называют эскалатор?
О. Завтрак.
В. Как хторране называют Нью-Йорк?
О. Обед.
4 «... ПЯТНАДЦАТЬ БЫЧКОВ ВСЕГО ЗА НЕДЕЛЮ»
Когда мы выдвинулись на позицию, я еще раз прикинул массу червей. Чересчур велики. Невольно закралась мысль, что я совершаю ошибку. Наверное, все-таки следовало на последнем рубеже отменить операцию.
Я чуть было не повернулся к Дьюку, но успел остановиться. Поздно. И так происходило всегда: в последнюю секунду я начинал искать иное решение. Сейчас мое мнение уже не имело значения. Обратного пути не было.
Повторно оценив массу червей, я заново пересчитал по уравнениям, составленным в Денвере, дозу газа, приходящуюся на единицу массы, и взорвал вторую таблетку.
Меня мучили сомнения, не взорвать ли еще одну. Пусть лучше они сдохнут, чем проснутся во время погрузки.
Мы выдержали червей в газе целых десять минут. Я сделал окончательную проверку – теперь черви приобрели великолепный темно-пурпурный оттенок, какого я еще не видел, – и только после этого вывел «паука» наружу.
Потом мы сорвали с гнезда купол. Зацепили основание «кошками», привязали их двумя канатами к джипу, и вездеход медленно подал назад. Холм раскололся, как яичная скорлупа. Хторры не делали его прочным – зачем?
Пришлось повторять операцию дважды: купол оказался слишком хрупким. Я чувствовал себя вандалом. Мы растащили его по кускам, а затем вскрыли пол верхней камеры.
Это было потруднее – пришлось заложить небольшие заряды и взорвать его. Верхний этаж хторры строят из того же материала, что и стенки купола, но здесь он плотнее и по прочности не уступает промышленному кевлару. Он должен выдержать вес всего семейства червей.
Они строили гнезда из пены, которую выделяли при пережевывании древесины, и, судя по всему, могли изменять состав слюны – из одного и того же исходного материала лепили ажурные прозрачные стенки и массивные полы. Поразительная способность!
Когда наконец обнаружился нижний этаж, появилась… неуверенность. Все столпились на краю ямы и молча смотрели вниз на червей.
Они были огромны. Одно дело следить за ними на мониторах, совсем другое – увидеть живьем. Самый маленький был с метр толщиной и метра три в длину.
Взрослые достигали двух метров в зоне мозгового сегмента и были вдвое длиннее, чем малыш. Я еще раз пожалел, что не взорвал третью таблетку.
Черви сплелись головой к хвосту, образуя замкнутый круг. Даже в полумраке гнезда их мех отсвечивал ярко-красными переливами. Картина зачаровывала.
Подошел Дьюк и заглянул вниз. Его лицо напряглось, но он промолчал.
– Похоже, мы помешали хторранской оргии, – заметил я.
Дьюк хмыкнул.
– Малыш весит около трехсот кило, – прикинул я. – А папаша потянет на всю тонну.
– Не меньше, – поддержал Дьюк.
Я чувствовал, что ему это не нравится. Он был подозрительно немногословен.
– Слишком большой? – спросил я.
– Слишком дорогой, – процедил он. – Ты видишь перед собой пятнадцать бычков, съеденных всего за неделю. А это целая куча гамбургеров.
Дьюк прищелкнул языком.
– Все в порядке! – крикнул он солдатам. – Спускаемся вниз – и за работу! – Он поманил связиста с радиотелефоном. – Скажи, чтобы с вертушки сбросили стропы.
Живо!
Во время погрузки пришлось пережить неприятный момент. Мы начали с малыша. Одно отделение спрыгнуло вниз, в то время как остальные два рассыпались по периметру ямы с огнеметами, гранатометами и зажигательными пулями наготове. – Малыш был слишком велик, чтобы закатить его в подъемную люльку вручную. Предстояло приподнять его и расстелить брезент.
Солдаты в яме быстро подсунули под детеныша прутья из нержавейки. Каждый прут с обоих концов прикрепили к двум длинным стальным брусьям, положенным по бокам червя. Малыш оказался лежащим на чем-то вроде лестницы.
Подлетел вертолет и завис над гнездом, грохоча и обдавая нас ветром. С него уже опускались стропы, но никто, не пытался поймать их на лету. Все выжидали, когда тросы коснутся земли и дадут нужную слабину. Затем солдаты схватили концы и бросились привязывать их к лестнице под червем. Бекман подал знак поднимать. На вертолете стали выбирать тросы. Они заметно натянулись, лестница задрожала и оторвалась от земли…
В то же мгновение детеныш начал сопротивляться. До сих пор он напоминал алый пудинг, как вдруг его оторвали от других червей и потащили куда-то вверх.
Оставшиеся в яме хторры зашевелились. Папа-червь тревожно зарокотал. Двое других захрипели и заурчали. Но хуже всех повел себя детеныш. Он скорчился, словно от боли, и испустил жалобный тоскливый вопль. Он выгибался и извивался, как дождевой червяк, разрезанный лопатой. Лестница под ним отчаянно раскачивалась, канаты потрескивали. Внезапно открылись и выкатились его глаза, огромные, темные и круглые. Они вертелись в разные стороны, оставаясь тусклыми и незрячими.
Солдаты в яме бросились врассыпную и прижались к стенкам гнезда.
– Не стрелять! – завопил я. – Не стрелять, черт возьми! – Не знаю как, но в этом кошмаре меня все-таки услышали. – Он без сознания! Это непроизвольная реакция!
И, будто подтверждая мои слова, малыш начал успокаиваться. Глаза, втянувшись, закрылись, червь свернулся – точнее, попытался свернуться – в огромный красный клубок, раскачивающийся над полом гнезда.
– О Боже… – выдохнул кто-то. – С меня довольно… Он полез вон из ямы. – Еще двое солдат явно заколебались…
Дьюк подавил панику в зародыше. Он спрыгнул в яму и принялся раздавать приказы направо и налево:
– Начали. Теперь положим этого толстяка на подстилку. Давай! – Он схватил солдата, начавшего паниковать, и толкнул прямо к червю. – Ты вылезешь отсюда только после него, Гомес. Вот и молодчина.
Гомес поплелся туда, куда его отправил Дьюк. Он хорошо знал, что так безопаснее.
– Шевелись! Взяли брезент! Заводи снизу! Снизу, черт побери! Я сказал – снизу!
Отлично! Готово… – Дьюк кивнул технику-радисту, продолжая бушевать и размахивать руками как сумасшедший. – Вниз! Еще ниже! – Затем снова: – Отлично!
Убрать брусья! Привязать концы! Скорее! Проклятье! Шевелись!
Солдаты метались как угорелые: отцепляли канаты от стальных балок и привязывали их к брезенту даже быстрее, чем Дьюк успевал выругаться. Они выдернули металлические перекладины из-под червя и моментально разбежались в стороны, освобождая путь грузу. Вертолет поднялся чуть-чуть выше, чтобы приподнялись края брезента. Червя завернули в него, обвязали канатами. Для укрепления брезентового кокона под канаты просунули две стальные балки, к концам которых привязали четыре троса. Все делалось больше для спокойствия самого червя. Этим тварям не следовало свободно перекатываться по полу вертушки. В полете они будут висеть неподвижно.
– Все в порядке! Вира! – крикнул Дьюк и помахал рукой.
Грохот вертолета заглушил его слова, а сверху обрушился шквал ветра от пропеллеров. Но Дьюк не смотрел наверх, он уже повернулся к следующему червю.
– Ну, чего рты разинули, растяпы? Подкладывай балки…
Следующие три хторра обошлись нам легче, правда ненамного. Теперь мы знали, что при расставании они могут сопротивляться, однако не просыпаются, так что справиться с ними можно. Солдаты заработали быстрее.
Над нашими головами кружил вертолет, завывая и грохоча моторами, и мы подавали червей по одному в его широкий грузовой люк. Чудовищных тварей, зловеще провисающих на потрескивающих тросах.
Страшная работа.
Ветер усилился, вертолет начало мотать из стороны в сторону. Я засомневался, стоит ли грузить на борт всех четырех, однако летчица развернула машину против ветра и распорядилась, чтобы мы продолжали. Я ее не знал, но по всему было видно, что это весьма опытный пилот.
Один раз червь в коконе ударился о стенку гнезда и издал ужасный стон, багровый крик отчаяния. Солдаты в яме повернулись и смотрели на него дикими глазами.
Чудовище рыдало, как женщина. Эти звуки парализовали волю и вызывали к нем; жалость. В следующий момент кокон с червем отошел от стенки и стал быстро подниматься в воздух. Дьюк снова начал командовать и размахивать руками.
Папа-червь был последним. Когда огромная туша показалась из ямы, его ярко-красный мех словно вспыхнул под лучами вечернего солнца. Он мерцал и переливался тысячами оттенков – казалось, хторр излучает неземное розовое сияние. Я поневоле засмотрелся. Такого прекрасного цвета я еще никогда не видел…
Существо вознеслось, как огромный розовый дирижабль. Я провожал его взглядом, пока он не исчез в чреве вертушки и широкий зев грузового люка не захлопнулся с лязгом.
Дьюк подал знак связисту, тот проговорил что-то в микрофон, и вертолет, с шумом развернувшись, пошел в южном направлении.
– Ну вот и все, – сказал Дьюк. – Полетели домой смотреть телевизор. Как ты думаешь, Ти Джей расскажет Стефании про робота или нет?
В. Как хторране называют Чикаго?
О. Котлета.
В, Как хторране называют Атланту?
О. Пудинг.
В. Как хторране называют Нью-Джерси?
О. Сухарь.
5 «ТЫ ИДЕШЬ ПО РАСПИСАНИЮ»
Стефания задержалась в Гонконге из-за срочной встречи с китайским послом, так что Ти Джей не смог сообщить ей о роботе. Грант выяснил, кто на самом деле отец ребенка, и обвинил Карен во лжи. Местонахождение робота по-прежнему осталось неизвестным.
Надеюсь, вы поняли, что мы вернулись вовремя. К концу фильма в зале появилась дневальная и что-то шепнула Дьюку. Тот встал и быстро вышел. Я все видел, но остался на месте. Если я понадоблюсь, он даст знать.
Через несколько минут дневальная вернулась и дотронулась до моего плеча.
– Дьюк хочет вас видеть.
Я поблагодарил и отправился в кабинет. Дьюк сидел перед компьютером и хмуро смотрел на экран. Его руки нерешительно зависли над клавиатурой.
– Что случилось? – осведомился я.
Он ничего не ответил, ударив по клавише, вызвал на экран новые данные и мрачно стал их изучать.
Я заглянул через его плечо: Дьюк просматривал варианты сегодняшней операции.
– Это же запасные цели, Дьюк. Планируешь еще один рейд?
Он отрицательно покачал головой.
– Просто смотрю. – Он убрал руки с клавиатуры. – Не пойму, в чем ошибка. Из всех вариантов мы выбрали самый безопасный. – Он повернулся ко мне: – Ты не согласен?
– Почему? Мы правильно выбрали гнездо.
Я ждал продолжения этого странного разговора. Дьюк спросил:
– Что ты думаешь о гнезде у озера Хатти? Стоит слетать туда?
– Слушай, ты можешь наконец объяснить, что случилось? Наши черви передохли от газа?
– Если бы так, – с горечью сказал Дьюк и откинулся на спинку кресла. – Наоборот, газ перестал действовать слишком рано. Черви проснулись в вертолете.
В десяти минутах лету до Денвера.
– Нет…
Я ощутил внезапную слабость. Подогнулись колени. Подвело живот. Живые черви в вертолете…
– Вертушка упала в горах, – добавил Дьюк. – Все погибли.
Некоторое время он внимательно смотрел на меня, словно пытаясь узнать, о чем я сейчас думаю. Потом развернулся к окну и уставился в темноту за стеклом.
Я не знал, что сказать. Ощущение было такое, будто меня вскрыли консервным ножом и мои внутренности вывалились наружу.
Дьюк продолжил:
– Если тебе от этого станет легче, то они до последнего мгновения думали, что случайно потеряли высоту.
– Нет, – ответил я. – Мне от этого не легче.
Я подошел к холодильнику и налил воды в пластиковый стакан. Пить не хотелось, но надо было занять себя хоть чем-нибудь.
– В нижнем ящике шкафа есть бутылка виски, – подсказал Дьюк. – Налей и мне.
Я передал Дьюку стакан, подвинул стул и сел напротив.
– Надо было довериться предчувствию, – заговорил я. – Когда я увидел их, мне захотелось взорвать еще таблетку. И надо было! Но вместо этого я следовал инструкциям.
– Давай вали все на Денвер, – отозвался Дьюк. – Говорят, человеку свойственно ошибаться. Но ему еще более свойственно винить в своих ошибках других. Рад, что ты – не исключение.
Я пропустил его сарказм мимо ушей, пытаясь восстановить события.
– Я следовал инструкциям, потому что так проще. Удобно думать, что в Денвере знают, как поступать. Но они не знают, ни черта не знают! И нам с тобой это хорошо известно! – Я начал терять контроль над собой, но Дьюк ни словом, ни жестом не пытался остановить меня. Я торопился высказать все, прежде чем выйдет весь пар. – Это же идиотизм, Дьюк! Они настолько далеки от передовой на этой войне, что ничего, кроме своих теорий, не знают. Но от них зависят все наши действия.
Когда их мудрость снисходит на нас, мы обязаны принимать смертельно опасные решения, исходя из их теорий, и надеяться, что они не ошибаются. Они действительно не ошибаются – иногда, – чтобы поддерживать нашу веру в их непогрешимость.
– Знаешь, это я уже слышал. Старо. Каждый лейтенант проходит через такое. – Дьюк взглянул на часы. – Идешь точно по расписанию.
Он отшлепал меня и был прав. Конечно, прав. Опять прав.
Я совсем запутался. Голова шла кругом.
– Дьюк. – Мой голос сел. Злости больше не было; она ушла, как сок из выжатого лимона. – Дьюк, я не знаю, что делать. Правда. Теперь все звучит для меня, как те бессмысленные голоса, о которых я говорил. Понимаешь, я больше не смогу подчиняться ничьим приказам. Если никто не знает, что делать, Дьюк, а я в конечном итоге несу ответственность, то я не должен сомневаться в себе. Но я сомневаюсь, вот и следую приказам – не потому что так безопаснее, а потому что ничего иного не остается! Однако и это не срабатывает. Люди по-прежнему гибнут – по моей вине. Я даже не был знаком с экипажем того вертолета. Я не знаю, как их звали…
– Вулфмен и Уэйн.
– Они погибли из-за меня. Что бы ты ни говорил, это так!
– И что же из этого следует? – осведомился Дьюк.
– А то, что мне это не нравится.
Заявление неосновательное, но, по крайней мере, правдивое.
Дьюк выслушивал излияния молча, с непроницаемым лчцом. Сейчас он посмотрел на меня как-то необычно.
– Я хочу кое-что тебе сказать, Джим. – Он вздохнул. – Что тебе нравится, а что не нравится, не имеет никакого значения. Я знаю, что тебе не нравятся даже мои слова, но все-таки послушай. Есть дело, которое надо делать. И ошибки при этом неизбежны, нравится тебе это или нет.
Дьюк замялся, подбирая слова. Глаза его затуманились. Когда он заговорил снова, голос звучал спокойнее.
– Я знаю, это нелегко. Всегда было нелегко и будет. Ты думаешь, я не прошел через это? Мы снова переживаем Пакистан, но теперь я понимаю, как глубоко можно вляпаться в дерьмо. Хочешь знать, что такое настоящий идиотизм? Почти вся наша тактика заимствована у войны, проигранной двенадцать лет назад. Вот уж действительно идиотизм… – Он пожал плечами. – Но, так или иначе, мы снова вернулись к исходной точке: у нас есть дело, которое надо делать.
– Не знаю, – возразил я. – Не уверен, что смогу работать и дальше.
Я не смел поднять глаза на Дьюка.
– Джим, не будь болваном. – В голосе Дьюка зазвучали металлические нотки. – Все прошли через это. Я. Шорти. Ты будешь ошибаться, по-другому не получится. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Но ты не имеешь права из-за ошибок устраняться от дела.
– Ты не понял.
– Тогда ты не замечаешь очевидного. Если бы мы отправляли в отставку каждого мужчину и каждую женщину, когда-либо совершивших ошибку, то в армии США не осталось бы ни одного офицера. Меня, кстати, тоже – Да, но из-за моих ошибок гибнут люди…
– Из-за моих тоже. – Говорил он спокойно, но взгляд его был суровым. – Ты возомнил себя монополистом?
Я промолчал. И так уж выставил себя круглым идиотом – зачем усугублять?
Дьюк поставил стакан на стол.
– Послушай, Джим. Дело в том, что любая ошибка – это лишь еще одна возможность ее исправить, а вовсе не дубинка, которой следует колотить самого себя. Это еще одна возможность узнать что-то новое. Демобилизуют только за настоящий провал – если ты понапрасну загубил жизни. Те пилоты – Уэйн и Вулфмен – знали о риске и пошли на него добровольно.
– Они доверились моему заключению.
– Я тоже доверился. Ну и что?
– А если в следующий раз это будешь ты?.. Дьюк пожал плечами.
– С таким же успехом это можешь оказаться и ты, Джим. Я должен доверять тебе.
Ты должен доверять мне. Такова работа. Ну как? Будем продолжать жалеть себя или поработаем, как раньше? А может, ты больше не хочешь уничтожать червей?
– Не задавай глупых вопросов.
– Отлично. Будем считать, что сегодня ты научился проигрывать, собираться и идти дальше. Зачтем это как часть стажировки на капитанское звание. Ту часть, когда учатся брать на себя ответственность за решения, приносящие вред.
– Они приносят вред… – Я уже понял, что скажу глупость, но все-таки договорил: – А я не знаю, что делать.
– Ничего, – ответил Дьюк. – Здесь ничего нельзя поделать, Джим. Надо просто повторять без конца, пока не перестанешь. И не стоит драматизировать. Избавь меня от слез и соплей. Я видел их не раз. И выразительнее твоих. – И уже более мягко он добавил: – Я знаю, что ты совершаешь трагические ошибки, Джим. Я бы волновался, если бы этого не было. Постарайся твердо усвоить одно: совершать такие ошибки естественно.
К своему удивлению, я заметил в его глазах сострадание. И почувствовал… благодарность.
– Спасибо. Я отвел глаза.
– Это все? Ты мне больше ничего не хочешь сказать?
Я покачал головой.
– Нет, по-моему, все сказано. – Я допил виски и подумал, а не налить ли еще.
Сегодня вечером стоило бы напиться. Только я знал, что это не поможет. Да и надо кое-что переварить на трезвую голову. Проклятье! Кажется, я становлюсь чересчур практичным. – Ладно. – Я вздохнул и придвинул стул к другому терминалу. – Полагаю, лучше мне набросать план следующей операции. В конце концов, мы доказали, что можем доставать их живыми.
– Подожди, Джим. По-настоящему плохих новостей ты еще не слышал, Я оторвал пальцы от клавиатуры.
– Дела еще хуже? Он кивнул.
– Нас отзывают.
– Весь отряд?
– Нет. Только тебя и меня. Вертушка уже выслана, будет здесь через час.
– Куда летим? В Денвер?
– В Окленд,
– Окленд?! Какого черта мы не видели в Окленде?
– Мемориальный центр Гертруды Стайн. И многое другое. У тебя час на сборы. Будь на взлетном поле в 22.30. Инструкции получим в воздухе, Дьюк собрался уходить. Я не мог скрыть досаду – Но… я хотел отправиться на озеро Хатти!
– Если это тебя хоть немного утешит, Джим, я тоже. Он смял свой стакан и, выходя из комнаты, бросил в корзину. Стакан пролетел мимо и откатился в угол. Я отправил его в мусор. Чтоб они там все провалились!
В. Как хторране называют Сан-Франциско?
О. Пицца.
В. Как хторране называют Орегон?
О. Натуральные продукты.
В. Как хторране называют Южную Калифорнию?
О. Фруктовый салат.
6 КРОШКА
Вертушка на час опоздала, и прошел еще час, прежде чем мы поднялись в воздух. А потом оказалось, что почти над всей Ютой свирепствует весенняя гроза, и пилот решил обойти ее с юга. Так что Калифорния ожидалась только к рассвету.
Единственным чтивом на борту была тетрадка с инструкциями, да и то неполными.
Чтобы прочесть их, хватило двадцати минут. Там содержалась только общая информация и ни единого слова о задании. Ничего нового для себя я не обнаружил: заражение червями шло быстрее, чем мы их уничтожали.
Впрочем, одно любопытное примечание в инструкции имелось. В данный момент в Окленде держали в неволе двух хторров, но не знали толком, что с ними делать.
Их поведение не укладывалось ни в какие рамки. Вот в примечании и говорилось, что необходим специалист по хторранам, знающий их нормальный образ жизни. 'Испытание Тьюринга – заочный диалог с неизвестным собеседником – человеком или ЭВМ. Предлагается определить, с кем вы беседуете. (Здесь и далее примеч. перев.) Я указал Дьюку на это словечко – «нормальный». Он тоже фыркнул.
– Чушь, если кого-то интересует мое мнение.
Затем закрыл глаза и, похоже, снова погрузился в сон.
Завидное хладнокровие. Сам я не могу спать в воздухе, только дремлю, постоянно просыпаясь от любого шума, малейшего стука или толчка; даже изменение гула моторов тут же будит меня. Из самолетов я всегда выхожу из– мочаленным.
Я смотрел в иллюминатор на отдаленные сполохи. Гроза разыгралась всерьез.
Громадные тучи высились как стены гигантского каньона. В лунном свете они переливались зловещей синевой. Каждые несколько секунд молния раскалывала клубящееся облако, освещая все небо. Прекрасное и жутковатое зрелище.
Интересно, что сейчас чувствуют люди на Земле? Если там, конечно, кто– нибудь еще остался. Мы – планета случайно уцелевших, отчаянно копошащихся, чтобы протянуть до следующего урожая. От семидесяти до девяноста процентов (точно подсчитать невозможно) человечества умерло за первые три года. Уже нельзя выяснить, сколько погибло от эпидемий, а сколько от сопутствующих катаклизмов.
По неподтвержденным слухам, кривая самоубийств по-прежнему ползла вверх.
Иногда я тоже об этом подумывал. Когда все потеряно и не из-за чего жить…
Хотел бы я знать, насколько близок к этому…
Полет затянулся. Поднимающееся солнце уже окрасило горизонт, когда вертолет пошел на посадку. Я устроился по левому борту, чтобы посмотреть на Сан-Франциско, но увиденное разочаровало – я ждал чего-то более страшного.
Боевых «пауков» в спешном порядке переделывали из промышленных моделей. Мой имел черное металлическое тело, восемь голенастых лап – каждая заканчивалась большим черным когтем – и систему кругового обзора. Он продолжал функционировать, даже лишившись четырех лап, и любая их пара могла стать руками. Каждый коготь был оснащен тактильным датчиком.
Во время эпидемии «пауков» широко использовали там, где не мог – или не смог бы – работать человек. Они оказались очень полезны в больницах и в крематориях. «Пауки» позаботились о большинстве покойников.
– Не спеши, – скомандовал я. Мы приближались к отверстию купола. – Включай сканер…
Окраска картинки переместилась в длинноволновую часть спектра. Цвета изменились, потом изменились еще раз. Желтые и зеленые. Очень-очень слабые оранжевые.
– Переходим в ультразвуковой диапазон, – приказал я и сосредоточил все внимание на внутренности купола.
Голубую массу стало видно отчетливее. Я почти различал очертания четырех огромных червей, сплетенных в большой клубок. Но они по-прежнему были холодными.
– Ну?
Дьюк склонился над моим плечом.
– Все жильцы в гостиной. Гнездо новое: они еще не успели прорыть боковые ходы.
– Какого они цвета? – В его голосе сквозило нетерпение.
– Голубого. Прекрасного голубого, – ответил я. – Не скомандовать ли «Вперед»? – И распорядился: – Вперед.
Вот теперь обратного пути действительно не было. Мы миновали последний рубеж. «Паук» заполз внутрь купола.
Направо, наверх, назад и – в центральную камеру. Пригнись, проползи вокруг центральной камеры, загляни вниз.
Ничего нет?
Переключись на видимую часть спектра. Еще раз за-'гляни.
Черви были огромными. Их очертания – трудноразличимы. Временами они казались покрытой мехом однородной массой.
Огромная холодная голубая лепешка пудинга.
Интересно, как бы они выглядели, проснувшись? Но дожидаться этого мне не хотелось.
Ну, «паучок», ниже нос!
И я скомандовал:
– Газ.
Раздалось шипение. Цвет червей изменился…
Я высвободил руки из перчаток и сдвинул на лоб очки.
– Сделано.
Дьюк улыбнулся и похлопал меня по плечу.
– Отлично, малыш. – Потом повернулся к связисту: – Все в порядке. Передай, чтобы вертушка снизилась. Через тридцать минут начинаем погрузку. Пусть отделение раскопки подтянется и будет наготове, когда газ сработает. Остальным занять позиции на периметре.
Роллагон дернулся и снова пошел вперед. Дьюк победно оттопырил вверх большой палец. Он начал что-то говорить, но я не услышал. Над нашими головами раздался шум грузового вертолета. Ощущение было такое, словно Господь Бог застучал молотком, чтобы вызвать землетрясение.
Это прибыла вертушка, на которой червей отправят в Денвер.
Хотел бы я знать, влезут ли они туда.
В. Какхторране называют автомобильную пробку?
О. Завтрак.
В. Как хторране называют эскалатор?
О. Завтрак.
В. Как хторране называют Нью-Йорк?
О. Обед.
4 «... ПЯТНАДЦАТЬ БЫЧКОВ ВСЕГО ЗА НЕДЕЛЮ»
Искусственная пища – слишком дорогое удовольствие. Никто не производит бифштекса эффективнее коровы.
Соломон Краткий
Когда мы выдвинулись на позицию, я еще раз прикинул массу червей. Чересчур велики. Невольно закралась мысль, что я совершаю ошибку. Наверное, все-таки следовало на последнем рубеже отменить операцию.
Я чуть было не повернулся к Дьюку, но успел остановиться. Поздно. И так происходило всегда: в последнюю секунду я начинал искать иное решение. Сейчас мое мнение уже не имело значения. Обратного пути не было.
Повторно оценив массу червей, я заново пересчитал по уравнениям, составленным в Денвере, дозу газа, приходящуюся на единицу массы, и взорвал вторую таблетку.
Меня мучили сомнения, не взорвать ли еще одну. Пусть лучше они сдохнут, чем проснутся во время погрузки.
Мы выдержали червей в газе целых десять минут. Я сделал окончательную проверку – теперь черви приобрели великолепный темно-пурпурный оттенок, какого я еще не видел, – и только после этого вывел «паука» наружу.
Потом мы сорвали с гнезда купол. Зацепили основание «кошками», привязали их двумя канатами к джипу, и вездеход медленно подал назад. Холм раскололся, как яичная скорлупа. Хторры не делали его прочным – зачем?
Пришлось повторять операцию дважды: купол оказался слишком хрупким. Я чувствовал себя вандалом. Мы растащили его по кускам, а затем вскрыли пол верхней камеры.
Это было потруднее – пришлось заложить небольшие заряды и взорвать его. Верхний этаж хторры строят из того же материала, что и стенки купола, но здесь он плотнее и по прочности не уступает промышленному кевлару. Он должен выдержать вес всего семейства червей.
Они строили гнезда из пены, которую выделяли при пережевывании древесины, и, судя по всему, могли изменять состав слюны – из одного и того же исходного материала лепили ажурные прозрачные стенки и массивные полы. Поразительная способность!
Когда наконец обнаружился нижний этаж, появилась… неуверенность. Все столпились на краю ямы и молча смотрели вниз на червей.
Они были огромны. Одно дело следить за ними на мониторах, совсем другое – увидеть живьем. Самый маленький был с метр толщиной и метра три в длину.
Взрослые достигали двух метров в зоне мозгового сегмента и были вдвое длиннее, чем малыш. Я еще раз пожалел, что не взорвал третью таблетку.
Черви сплелись головой к хвосту, образуя замкнутый круг. Даже в полумраке гнезда их мех отсвечивал ярко-красными переливами. Картина зачаровывала.
Подошел Дьюк и заглянул вниз. Его лицо напряглось, но он промолчал.
– Похоже, мы помешали хторранской оргии, – заметил я.
Дьюк хмыкнул.
– Малыш весит около трехсот кило, – прикинул я. – А папаша потянет на всю тонну.
– Не меньше, – поддержал Дьюк.
Я чувствовал, что ему это не нравится. Он был подозрительно немногословен.
– Слишком большой? – спросил я.
– Слишком дорогой, – процедил он. – Ты видишь перед собой пятнадцать бычков, съеденных всего за неделю. А это целая куча гамбургеров.
Дьюк прищелкнул языком.
– Все в порядке! – крикнул он солдатам. – Спускаемся вниз – и за работу! – Он поманил связиста с радиотелефоном. – Скажи, чтобы с вертушки сбросили стропы.
Живо!
Во время погрузки пришлось пережить неприятный момент. Мы начали с малыша. Одно отделение спрыгнуло вниз, в то время как остальные два рассыпались по периметру ямы с огнеметами, гранатометами и зажигательными пулями наготове. – Малыш был слишком велик, чтобы закатить его в подъемную люльку вручную. Предстояло приподнять его и расстелить брезент.
Солдаты в яме быстро подсунули под детеныша прутья из нержавейки. Каждый прут с обоих концов прикрепили к двум длинным стальным брусьям, положенным по бокам червя. Малыш оказался лежащим на чем-то вроде лестницы.
Подлетел вертолет и завис над гнездом, грохоча и обдавая нас ветром. С него уже опускались стропы, но никто, не пытался поймать их на лету. Все выжидали, когда тросы коснутся земли и дадут нужную слабину. Затем солдаты схватили концы и бросились привязывать их к лестнице под червем. Бекман подал знак поднимать. На вертолете стали выбирать тросы. Они заметно натянулись, лестница задрожала и оторвалась от земли…
В то же мгновение детеныш начал сопротивляться. До сих пор он напоминал алый пудинг, как вдруг его оторвали от других червей и потащили куда-то вверх.
Оставшиеся в яме хторры зашевелились. Папа-червь тревожно зарокотал. Двое других захрипели и заурчали. Но хуже всех повел себя детеныш. Он скорчился, словно от боли, и испустил жалобный тоскливый вопль. Он выгибался и извивался, как дождевой червяк, разрезанный лопатой. Лестница под ним отчаянно раскачивалась, канаты потрескивали. Внезапно открылись и выкатились его глаза, огромные, темные и круглые. Они вертелись в разные стороны, оставаясь тусклыми и незрячими.
Солдаты в яме бросились врассыпную и прижались к стенкам гнезда.
– Не стрелять! – завопил я. – Не стрелять, черт возьми! – Не знаю как, но в этом кошмаре меня все-таки услышали. – Он без сознания! Это непроизвольная реакция!
И, будто подтверждая мои слова, малыш начал успокаиваться. Глаза, втянувшись, закрылись, червь свернулся – точнее, попытался свернуться – в огромный красный клубок, раскачивающийся над полом гнезда.
– О Боже… – выдохнул кто-то. – С меня довольно… Он полез вон из ямы. – Еще двое солдат явно заколебались…
Дьюк подавил панику в зародыше. Он спрыгнул в яму и принялся раздавать приказы направо и налево:
– Начали. Теперь положим этого толстяка на подстилку. Давай! – Он схватил солдата, начавшего паниковать, и толкнул прямо к червю. – Ты вылезешь отсюда только после него, Гомес. Вот и молодчина.
Гомес поплелся туда, куда его отправил Дьюк. Он хорошо знал, что так безопаснее.
– Шевелись! Взяли брезент! Заводи снизу! Снизу, черт побери! Я сказал – снизу!
Отлично! Готово… – Дьюк кивнул технику-радисту, продолжая бушевать и размахивать руками как сумасшедший. – Вниз! Еще ниже! – Затем снова: – Отлично!
Убрать брусья! Привязать концы! Скорее! Проклятье! Шевелись!
Солдаты метались как угорелые: отцепляли канаты от стальных балок и привязывали их к брезенту даже быстрее, чем Дьюк успевал выругаться. Они выдернули металлические перекладины из-под червя и моментально разбежались в стороны, освобождая путь грузу. Вертолет поднялся чуть-чуть выше, чтобы приподнялись края брезента. Червя завернули в него, обвязали канатами. Для укрепления брезентового кокона под канаты просунули две стальные балки, к концам которых привязали четыре троса. Все делалось больше для спокойствия самого червя. Этим тварям не следовало свободно перекатываться по полу вертушки. В полете они будут висеть неподвижно.
– Все в порядке! Вира! – крикнул Дьюк и помахал рукой.
Грохот вертолета заглушил его слова, а сверху обрушился шквал ветра от пропеллеров. Но Дьюк не смотрел наверх, он уже повернулся к следующему червю.
– Ну, чего рты разинули, растяпы? Подкладывай балки…
Следующие три хторра обошлись нам легче, правда ненамного. Теперь мы знали, что при расставании они могут сопротивляться, однако не просыпаются, так что справиться с ними можно. Солдаты заработали быстрее.
Над нашими головами кружил вертолет, завывая и грохоча моторами, и мы подавали червей по одному в его широкий грузовой люк. Чудовищных тварей, зловеще провисающих на потрескивающих тросах.
Страшная работа.
Ветер усилился, вертолет начало мотать из стороны в сторону. Я засомневался, стоит ли грузить на борт всех четырех, однако летчица развернула машину против ветра и распорядилась, чтобы мы продолжали. Я ее не знал, но по всему было видно, что это весьма опытный пилот.
Один раз червь в коконе ударился о стенку гнезда и издал ужасный стон, багровый крик отчаяния. Солдаты в яме повернулись и смотрели на него дикими глазами.
Чудовище рыдало, как женщина. Эти звуки парализовали волю и вызывали к нем; жалость. В следующий момент кокон с червем отошел от стенки и стал быстро подниматься в воздух. Дьюк снова начал командовать и размахивать руками.
Папа-червь был последним. Когда огромная туша показалась из ямы, его ярко-красный мех словно вспыхнул под лучами вечернего солнца. Он мерцал и переливался тысячами оттенков – казалось, хторр излучает неземное розовое сияние. Я поневоле засмотрелся. Такого прекрасного цвета я еще никогда не видел…
Существо вознеслось, как огромный розовый дирижабль. Я провожал его взглядом, пока он не исчез в чреве вертушки и широкий зев грузового люка не захлопнулся с лязгом.
Дьюк подал знак связисту, тот проговорил что-то в микрофон, и вертолет, с шумом развернувшись, пошел в южном направлении.
– Ну вот и все, – сказал Дьюк. – Полетели домой смотреть телевизор. Как ты думаешь, Ти Джей расскажет Стефании про робота или нет?
В. Как хторране называют Чикаго?
О. Котлета.
В, Как хторране называют Атланту?
О. Пудинг.
В. Как хторране называют Нью-Джерси?
О. Сухарь.
5 «ТЫ ИДЕШЬ ПО РАСПИСАНИЮ»
Хуже нет, чем писать для телевидения. Как можно пробудить у людей лучшие чувства, если каждые четырнадцать минут кто-то вмешивается и сообщает, что они не приспособлены к жизни? Главная цель коммерческого телевешания – убедить зрителя, что от него дурно пахнет.
Соломон Краткий
Стефания задержалась в Гонконге из-за срочной встречи с китайским послом, так что Ти Джей не смог сообщить ей о роботе. Грант выяснил, кто на самом деле отец ребенка, и обвинил Карен во лжи. Местонахождение робота по-прежнему осталось неизвестным.
Надеюсь, вы поняли, что мы вернулись вовремя. К концу фильма в зале появилась дневальная и что-то шепнула Дьюку. Тот встал и быстро вышел. Я все видел, но остался на месте. Если я понадоблюсь, он даст знать.
Через несколько минут дневальная вернулась и дотронулась до моего плеча.
– Дьюк хочет вас видеть.
Я поблагодарил и отправился в кабинет. Дьюк сидел перед компьютером и хмуро смотрел на экран. Его руки нерешительно зависли над клавиатурой.
– Что случилось? – осведомился я.
Он ничего не ответил, ударив по клавише, вызвал на экран новые данные и мрачно стал их изучать.
Я заглянул через его плечо: Дьюк просматривал варианты сегодняшней операции.
– Это же запасные цели, Дьюк. Планируешь еще один рейд?
Он отрицательно покачал головой.
– Просто смотрю. – Он убрал руки с клавиатуры. – Не пойму, в чем ошибка. Из всех вариантов мы выбрали самый безопасный. – Он повернулся ко мне: – Ты не согласен?
– Почему? Мы правильно выбрали гнездо.
Я ждал продолжения этого странного разговора. Дьюк спросил:
– Что ты думаешь о гнезде у озера Хатти? Стоит слетать туда?
– Слушай, ты можешь наконец объяснить, что случилось? Наши черви передохли от газа?
– Если бы так, – с горечью сказал Дьюк и откинулся на спинку кресла. – Наоборот, газ перестал действовать слишком рано. Черви проснулись в вертолете.
В десяти минутах лету до Денвера.
– Нет…
Я ощутил внезапную слабость. Подогнулись колени. Подвело живот. Живые черви в вертолете…
– Вертушка упала в горах, – добавил Дьюк. – Все погибли.
Некоторое время он внимательно смотрел на меня, словно пытаясь узнать, о чем я сейчас думаю. Потом развернулся к окну и уставился в темноту за стеклом.
Я не знал, что сказать. Ощущение было такое, будто меня вскрыли консервным ножом и мои внутренности вывалились наружу.
Дьюк продолжил:
– Если тебе от этого станет легче, то они до последнего мгновения думали, что случайно потеряли высоту.
– Нет, – ответил я. – Мне от этого не легче.
Я подошел к холодильнику и налил воды в пластиковый стакан. Пить не хотелось, но надо было занять себя хоть чем-нибудь.
– В нижнем ящике шкафа есть бутылка виски, – подсказал Дьюк. – Налей и мне.
Я передал Дьюку стакан, подвинул стул и сел напротив.
– Надо было довериться предчувствию, – заговорил я. – Когда я увидел их, мне захотелось взорвать еще таблетку. И надо было! Но вместо этого я следовал инструкциям.
– Давай вали все на Денвер, – отозвался Дьюк. – Говорят, человеку свойственно ошибаться. Но ему еще более свойственно винить в своих ошибках других. Рад, что ты – не исключение.
Я пропустил его сарказм мимо ушей, пытаясь восстановить события.
– Я следовал инструкциям, потому что так проще. Удобно думать, что в Денвере знают, как поступать. Но они не знают, ни черта не знают! И нам с тобой это хорошо известно! – Я начал терять контроль над собой, но Дьюк ни словом, ни жестом не пытался остановить меня. Я торопился высказать все, прежде чем выйдет весь пар. – Это же идиотизм, Дьюк! Они настолько далеки от передовой на этой войне, что ничего, кроме своих теорий, не знают. Но от них зависят все наши действия.
Когда их мудрость снисходит на нас, мы обязаны принимать смертельно опасные решения, исходя из их теорий, и надеяться, что они не ошибаются. Они действительно не ошибаются – иногда, – чтобы поддерживать нашу веру в их непогрешимость.
– Знаешь, это я уже слышал. Старо. Каждый лейтенант проходит через такое. – Дьюк взглянул на часы. – Идешь точно по расписанию.
Он отшлепал меня и был прав. Конечно, прав. Опять прав.
Я совсем запутался. Голова шла кругом.
– Дьюк. – Мой голос сел. Злости больше не было; она ушла, как сок из выжатого лимона. – Дьюк, я не знаю, что делать. Правда. Теперь все звучит для меня, как те бессмысленные голоса, о которых я говорил. Понимаешь, я больше не смогу подчиняться ничьим приказам. Если никто не знает, что делать, Дьюк, а я в конечном итоге несу ответственность, то я не должен сомневаться в себе. Но я сомневаюсь, вот и следую приказам – не потому что так безопаснее, а потому что ничего иного не остается! Однако и это не срабатывает. Люди по-прежнему гибнут – по моей вине. Я даже не был знаком с экипажем того вертолета. Я не знаю, как их звали…
– Вулфмен и Уэйн.
– Они погибли из-за меня. Что бы ты ни говорил, это так!
– И что же из этого следует? – осведомился Дьюк.
– А то, что мне это не нравится.
Заявление неосновательное, но, по крайней мере, правдивое.
Дьюк выслушивал излияния молча, с непроницаемым лчцом. Сейчас он посмотрел на меня как-то необычно.
– Я хочу кое-что тебе сказать, Джим. – Он вздохнул. – Что тебе нравится, а что не нравится, не имеет никакого значения. Я знаю, что тебе не нравятся даже мои слова, но все-таки послушай. Есть дело, которое надо делать. И ошибки при этом неизбежны, нравится тебе это или нет.
Дьюк замялся, подбирая слова. Глаза его затуманились. Когда он заговорил снова, голос звучал спокойнее.
– Я знаю, это нелегко. Всегда было нелегко и будет. Ты думаешь, я не прошел через это? Мы снова переживаем Пакистан, но теперь я понимаю, как глубоко можно вляпаться в дерьмо. Хочешь знать, что такое настоящий идиотизм? Почти вся наша тактика заимствована у войны, проигранной двенадцать лет назад. Вот уж действительно идиотизм… – Он пожал плечами. – Но, так или иначе, мы снова вернулись к исходной точке: у нас есть дело, которое надо делать.
– Не знаю, – возразил я. – Не уверен, что смогу работать и дальше.
Я не смел поднять глаза на Дьюка.
– Джим, не будь болваном. – В голосе Дьюка зазвучали металлические нотки. – Все прошли через это. Я. Шорти. Ты будешь ошибаться, по-другому не получится. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Но ты не имеешь права из-за ошибок устраняться от дела.
– Ты не понял.
– Тогда ты не замечаешь очевидного. Если бы мы отправляли в отставку каждого мужчину и каждую женщину, когда-либо совершивших ошибку, то в армии США не осталось бы ни одного офицера. Меня, кстати, тоже – Да, но из-за моих ошибок гибнут люди…
– Из-за моих тоже. – Говорил он спокойно, но взгляд его был суровым. – Ты возомнил себя монополистом?
Я промолчал. И так уж выставил себя круглым идиотом – зачем усугублять?
Дьюк поставил стакан на стол.
– Послушай, Джим. Дело в том, что любая ошибка – это лишь еще одна возможность ее исправить, а вовсе не дубинка, которой следует колотить самого себя. Это еще одна возможность узнать что-то новое. Демобилизуют только за настоящий провал – если ты понапрасну загубил жизни. Те пилоты – Уэйн и Вулфмен – знали о риске и пошли на него добровольно.
– Они доверились моему заключению.
– Я тоже доверился. Ну и что?
– А если в следующий раз это будешь ты?.. Дьюк пожал плечами.
– С таким же успехом это можешь оказаться и ты, Джим. Я должен доверять тебе.
Ты должен доверять мне. Такова работа. Ну как? Будем продолжать жалеть себя или поработаем, как раньше? А может, ты больше не хочешь уничтожать червей?
– Не задавай глупых вопросов.
– Отлично. Будем считать, что сегодня ты научился проигрывать, собираться и идти дальше. Зачтем это как часть стажировки на капитанское звание. Ту часть, когда учатся брать на себя ответственность за решения, приносящие вред.
– Они приносят вред… – Я уже понял, что скажу глупость, но все-таки договорил: – А я не знаю, что делать.
– Ничего, – ответил Дьюк. – Здесь ничего нельзя поделать, Джим. Надо просто повторять без конца, пока не перестанешь. И не стоит драматизировать. Избавь меня от слез и соплей. Я видел их не раз. И выразительнее твоих. – И уже более мягко он добавил: – Я знаю, что ты совершаешь трагические ошибки, Джим. Я бы волновался, если бы этого не было. Постарайся твердо усвоить одно: совершать такие ошибки естественно.
К своему удивлению, я заметил в его глазах сострадание. И почувствовал… благодарность.
– Спасибо. Я отвел глаза.
– Это все? Ты мне больше ничего не хочешь сказать?
Я покачал головой.
– Нет, по-моему, все сказано. – Я допил виски и подумал, а не налить ли еще.
Сегодня вечером стоило бы напиться. Только я знал, что это не поможет. Да и надо кое-что переварить на трезвую голову. Проклятье! Кажется, я становлюсь чересчур практичным. – Ладно. – Я вздохнул и придвинул стул к другому терминалу. – Полагаю, лучше мне набросать план следующей операции. В конце концов, мы доказали, что можем доставать их живыми.
– Подожди, Джим. По-настоящему плохих новостей ты еще не слышал, Я оторвал пальцы от клавиатуры.
– Дела еще хуже? Он кивнул.
– Нас отзывают.
– Весь отряд?
– Нет. Только тебя и меня. Вертушка уже выслана, будет здесь через час.
– Куда летим? В Денвер?
– В Окленд,
– Окленд?! Какого черта мы не видели в Окленде?
– Мемориальный центр Гертруды Стайн. И многое другое. У тебя час на сборы. Будь на взлетном поле в 22.30. Инструкции получим в воздухе, Дьюк собрался уходить. Я не мог скрыть досаду – Но… я хотел отправиться на озеро Хатти!
– Если это тебя хоть немного утешит, Джим, я тоже. Он смял свой стакан и, выходя из комнаты, бросил в корзину. Стакан пролетел мимо и откатился в угол. Я отправил его в мусор. Чтоб они там все провалились!
В. Как хторране называют Сан-Франциско?
О. Пицца.
В. Как хторране называют Орегон?
О. Натуральные продукты.
В. Как хторране называют Южную Калифорнию?
О. Фруктовый салат.
6 КРОШКА
Смири гордыню и не считай себя умным, пока ты не прошел испытание Тьюринга1.
Соломон Краткий
Вертушка на час опоздала, и прошел еще час, прежде чем мы поднялись в воздух. А потом оказалось, что почти над всей Ютой свирепствует весенняя гроза, и пилот решил обойти ее с юга. Так что Калифорния ожидалась только к рассвету.
Единственным чтивом на борту была тетрадка с инструкциями, да и то неполными.
Чтобы прочесть их, хватило двадцати минут. Там содержалась только общая информация и ни единого слова о задании. Ничего нового для себя я не обнаружил: заражение червями шло быстрее, чем мы их уничтожали.
Впрочем, одно любопытное примечание в инструкции имелось. В данный момент в Окленде держали в неволе двух хторров, но не знали толком, что с ними делать.
Их поведение не укладывалось ни в какие рамки. Вот в примечании и говорилось, что необходим специалист по хторранам, знающий их нормальный образ жизни. 'Испытание Тьюринга – заочный диалог с неизвестным собеседником – человеком или ЭВМ. Предлагается определить, с кем вы беседуете. (Здесь и далее примеч. перев.) Я указал Дьюку на это словечко – «нормальный». Он тоже фыркнул.
– Чушь, если кого-то интересует мое мнение.
Затем закрыл глаза и, похоже, снова погрузился в сон.
Завидное хладнокровие. Сам я не могу спать в воздухе, только дремлю, постоянно просыпаясь от любого шума, малейшего стука или толчка; даже изменение гула моторов тут же будит меня. Из самолетов я всегда выхожу из– мочаленным.
Я смотрел в иллюминатор на отдаленные сполохи. Гроза разыгралась всерьез.
Громадные тучи высились как стены гигантского каньона. В лунном свете они переливались зловещей синевой. Каждые несколько секунд молния раскалывала клубящееся облако, освещая все небо. Прекрасное и жутковатое зрелище.
Интересно, что сейчас чувствуют люди на Земле? Если там, конечно, кто– нибудь еще остался. Мы – планета случайно уцелевших, отчаянно копошащихся, чтобы протянуть до следующего урожая. От семидесяти до девяноста процентов (точно подсчитать невозможно) человечества умерло за первые три года. Уже нельзя выяснить, сколько погибло от эпидемий, а сколько от сопутствующих катаклизмов.
По неподтвержденным слухам, кривая самоубийств по-прежнему ползла вверх.
Иногда я тоже об этом подумывал. Когда все потеряно и не из-за чего жить…
Хотел бы я знать, насколько близок к этому…
Полет затянулся. Поднимающееся солнце уже окрасило горизонт, когда вертолет пошел на посадку. Я устроился по левому борту, чтобы посмотреть на Сан-Франциско, но увиденное разочаровало – я ждал чего-то более страшного.