Страница:
Подойдя, я дотронулся до его плеча. Он тут же повернулся с выражением, отдаленно напоминающим ожидание. Его глаза казались бездонными. Юноша недоуменно изучал мое лицо и, видимо не найдя в нем ничего интересного, собрался было уже отвернуться.
– Подожди, – попросил я. Парень снова повернулся ко мне.
– Как тебя зовут?
Он моргнул, уставившись на меня.
– Как твое имя? – повторил я. Его губы дрогнули и зашевелились.
– Мя, мя, мя? – Он безуспешно пытался повторить мои слова и улыбался, прислушиваясь к звукам. – Мя, мя, мя, мя, мя, – бормотал он.
Я положил руки ему на плечи и заглянул в глаза, стараясь установить контакт.
Парень отвернулся. Повернув его лицо, я снова заглянул в глаза.
– Нельзя, – твердо сказал я. – Смотри на меня. Он неуверенно заморгал.
– Кто ты? – Баб.
– Габ? Может, Боб?
– Баб, баб, баб… – Он расплылся в счастливой улыбке. – Баб, баб, баб, баб, баб…
– Нет, – сказал я. – Нет.
И снова внимательно посмотрел на него.
– Нет, нет, нет, – отозвался он. – Нет, нет, нет. – И снова: – Баб, баб, баб…
Баб, баб, баб…
Я отпустил его, и он пошел прочь, по-прежнему бубня себе под нос. Я повернулся к Флетчер:
– Ну что?
Она одобрительно закивала:
– Продолжайте в том же духе.
На этот раз я выбрал маленькую девочку в одних штанишках. Чем меня смущает одежда этих людей? Девчушка была очень худенькая и физически недоразвитая.
Может, это мальчик?
Я заглянул в ее лицо, такое же пустое, как у остальных.
– Кто ты? – спросил я. – Как тебя зовут?
– Меня зовут?.. – сказала она. – Меня зовут?
И моргнула с тем же выражением неуверенности и недоумения, что и парень.
– Правильно. Как тебя зовут?
– Меня зовут… Меня зовут… тетушка Верблюд. Меня пасут, меня несут, меня зовут, меня зовут… – Она весело щебетала и улыбалась мне, приняв условия игры. – Зовут-несут, несут-пасут, пасут-спасут…
Я отпустил ее и выбрался из толпы.
– Я понял. Они – не зомби. С ними можно общаться, но они почти разучились понимать смысл слов, так что это и не спятившие раненые. Значит – промежуточная стадия, правильно?
– Отчасти, – ответила Флетчер.
– Что это? Последствие эпидемий? Мозговая лихорадка?
– Разве после мозговой лихорадки выживают? – насмешливо напомнила она. – Если эго и последствие эпидемий, мы не знаем, какое именно. Видите вон того человека? – Она указала на высокого мускулистого мужчину. – Один из самых талантливых биологов в университете. Когда разразились эпидемии, он зимовал на Южном полюсе и уж точно не мог заразиться. Перед возвращением прошел полный курс прививок. Так что если это и последствие эпидемий, то, скорее, психического характера.
– Как он… попал сюда? – спросил я.
– Изучал их, – тихо ответила Флетчер и махнула рукой в направлении толпящихся на площади людей. – Он собирался выявить особенности их стадного поведения, как, например, у императорских пингвинов. Он провел здесь много времени, жил с ними, кочевал. Но однажды не вернулся. Когда мы переполошились и примчались сюда, то обнаружили его в толпе. Он превратился в одного из них.
Я задумался, но не успел задать следующий вопрос. Флетчер сказала:
– Для нас никакой опасности нет. Требуется провести здесь очень много времени.
– А… – только и выдавил я, не очень-то в этом убежденный.
Тем временем на площади собралось уже несколько сотен особей; я наблюдал за ними, пытаясь понять, почему они так притягивают внимание.
– В них что-то есть. Не могу разобраться, но здесь явно что-то происходит.
Достаточно понаблюдать минуту, и видишь, что чем-то они отличаются. Что это?
Скажите, кого они напоминают?
– Лучше сами скажите, – отозвалась Флетчер, – что вы видите?
– Вижу розовые тела. Не в этом ли часть разгадки? Они очень легко одеты.
– К лету они разденутся вообще, но дело не в этом. Сан-Франциско видел толпы обнаженных и раньше. На праздновании Дня независимости одежды на демонстрантах было еще меньше.
– Не могу судить. Отец не пускал меня туда.
– И зря. Однако нагота – лишь часть проблемы. Что еще?
– Э-э… Кожа. Когда я прикасался к ним, она показалась скользкой. Недостаточно влажной. Слишком уж гладкой. Словом, другой.
– М-м, но и это еще не ключ к разгадке. Если люди другие и вы это видите, не надо подходить и щупать их.
– Верно.
Я снова вгляделся в бестолково кружащуюся толпу.
– Хотите подсказку? – предложила она. – Чего у них не хватает?
– Не хватает? М-м-м. Разговоров. Они почти не говорят; лишь некоторые бубнят что-то, но тихонько и никого не обижая – совсем не так, как дамы на улице. Они бормочут, как младенцы, забавляясь звуками собственного голоса… Погодите! – Мысль начала оформляться. – В них нет… напряженности, зато есть какая-то наивность, чистота. Они как дети, верно? Словно забыли о том, каким надо быть взрослому человеку, и тем самым вернули себе невинность ребенка. Я не ошибся?
– Продолжайте, – попросила Флетчер.
Она улыбалась – значит, я был на правильном пути.
– Они могут испытывать боль или злость, но не копят их, как обычные взрослые люди. Мы неделями носимся с обидами, вымещая их на каждом встречном. Видели когда-нибудь передачу «Всюду и обо всем»? Однажды там показывали фотографии людей, случайно снятых на улице. Казалось, все надели маски – такими напряженными и неестественными были их лица. А у здешних людей – я думаю, что могу их так назвать, – лица расслаблены. Они распрощались с болью…
В этот момент я понял еще кое-что и замолчал.
– Что вы хотели сказать? – спросила Флетчер.
– М-м, ничего особенного. Просто я вдруг подумал, как, должно быть, грустно поменять свой разум на освобождение от боли.
Я посмотрел на Флетчер и пожалел о сказанном: она была готова расплакаться.
– Вы хотели, чтобы я это увидел?
– О нет. – Она шмыгнула носом. Вид у нее был неважный. – То, что я хотела вам показать,, еще не началось.
Придумайте сами хторранскую шутку.
В.?
О. Жратва.
8 ОБЕД
Я снова посмотрел на площадь и спросил:
– Это стадо? Флетчер кивнула.
– Прошлым летом его численность превышала тысячу двести голов, зимой упала до трехсот. Сейчас она снова растет – их примерно семь с половиной сотен.
Крупнейшее поголовье в Северной Калифорнии.
– А что случилось с остальными?
– Большинство умерло, – уклончиво ответила она. – Каждую ночь кто-то уходил.
Все происходит примерно так: после шока наступает стадия «раненых». Процесс обратим, если немедленно начать лечение. В противном случае человек продолжает деградировать. Работает подсознание – люди ищут общения с себе подобными. Так что это, – она указала на толпу, – неизбежно. Раненые собираются в стада.
Думаю, у них возникает иллюзия безопасности. Но состояние некоторых настолько тяжелое, что они не могут выжить даже в стаде. Изгои становятся зомби. Тогда продолжительность их жизни не превышает шести недель. Я, правда, и этому удивляюсь.
– Вы занимались этим, да? Она кивнула.
– Сейчас вы, возможно, – наблюдаете будущее человечества. Судя по тому, как растет стадо, к июлю здесь скопится две с половиной тысячи. Если это произойдет, стадо распадется на два независимых. Видите вон там два грузовика?
Это – уж извините меня за терминологию – ковбои. Раньше мы содержали стадо в парке Золотых Ворот, но там каждую ночь поголовье слишком сильно убывало, поэтому его перегнали сюда, чтобы устраивать ночевки в Брукс-Холле.
Полуденное солнце припекало. Я заметил, что все больше членов стада избавляются от своих немудреных одежек. Флетчер проследила за моим взглядом.
– Да, – подтвердила она. – Это случается. Раньше мы нанимали старушек, которые только и делали, что подбирали одежду и надевали на владельцев. Вон одна из них. В конце концов и она примкнула к стаду.
Флетчер показала на маленькую сморщенную старушку, единственными украшениями которой были улыбка и варикозные вены, напоминающие атлас автомобильных дорог Пенсильвании. Старуха держала небольшой зонтик от солнца.
– Иногда мне кажется, что Дженни притворяется, – заметила Флетчер. – Но заставить ее признаться невозможно. Да и не стоит, наверное.
– Неужели кто-то из них прикидывается? – удивился я.
Флетчер отрицательно покачала головой.
– Долго притворяться невозможно. Время от времени сюда проникают здоровые в надежде воспользоваться преимуществами стадного образа жизни – им кажется, что они получат здесь полную свободу половых отношений. Но… Здесь с ними что-то происходит, и они остаются. Они могут какое-то время симулировать, но притворство – лишь первый шаг на пути приобщения к стаду. – Флетчер помолчала.
– Мы имеем дело с феноменом, которого пока до конца не поняли.
– Кажется, я начинаю улавливать суть, – сказал я. – Здесь действуют какие-то чары. Но чтобы попасть под их влияние, недостаточно стоять в сторонке и наблюдать. Это… как антропологическая черная дыра. Чем ближе к ней, тем больше вероятность, что вас затянет.
– Пожалуй, – кивнула Флетчер. – Но это лишь часть проблемы. Сначала здешнее стадо было самой многочисленной группой «раненых», а теперь оно притягивает и поглощает сторонних наблюдателей – любого, кто войдет с ним в достаточно близкий контакт.
Мы не разрешаем ковбоям работать больше одного дня в неделю, хотя надо бы еще меньше. – Она помолчала, потом добавила: – В общем– то из-за этого мы и закрыли город, не придумав ничего другого. Стоял даже вопрос об эвтаназии.
– Шутите?!
Она отрицательно мотнула головой.
– Ничуть. Я, конечно, выступила против. Здесь кроется нечто такое, что мы должны понять.
Она протянула руку.
– Пойдемте. – Куда?
– Потолкаемся среди них. Это неопасно. Я недоверчиво уставился на Флетчер.
– Только что вы втолковывали мне, что стадо чуть ли не каждый день засасывает людей, а теперь хотите, чтобы я туда пошел?
– С вами буду я.
– Признаться, это меня не вдохновляет. Она показала на часы:
– Заведите таймер. Если начнете терять контроль над собой, звонок приведет вас в чувство. Уверяю, требуется не менее часа, чтобы колдовство подействовало.
– Колдовство?
– Самое подходящее слово. Впрочем, сами увидите. Я проворчал кое-что по поводу благих намерений и занялся часами. Флетчер уже приближалась к толпе, и я поспешил за ней.
– Ш-ш, – удержала она. – Не бегите – они забеспокоятся. Мы однажды вызвали панику и давку. Ужас что творилось. Просто постойте минуту неподвижно и постарайтесь представить себя членом стада. Не разговаривайте. Только смотрите и слушайте.
Мы стояли бок о бок, медленно поворачиваясь и наблюдая за телами, кружащими вокруг с довольными ли-цами. Зрелище нервировало. Внутри нарастало беспокойство; подмышки взмокли от пота.
Солнце припекало вовсю; было почти жарко. Я расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.
Передо мной остановилась обнаженная девушка с рыжими волосами и грязной мордашкой. Она вполне могла сойти за родную сестру Питера Пэна1. Девушка улыбалась, но как-то озадаченно. Она боязливо шагнула ко мне, протянула руку и дотронулась до моей рубашки. Пощупала ее, потом понюхала; подняла голову и понюхала меня. Дотронулась до моего лица, пробежала пальцами к подбородку, потом к груди, задержалась на пуговицах рубашки и стала их рассматривать. Чтобы понять, как устроена застежка, у нее ушло немного времени. Она расстегнула следующую пуговицу и улыбнулась, довольная собственной сообразительностью. 1 Питер Пэн – персонаж одноименной сказки Джеймса Барри, навсегда оставшийся ребенком.
Очередь дошла до моей руки. Она вертела ее и так, и эдак, потом понюхала.
Должно быть, запах понравился, потому что она лизнула мои пальцы. Потом потерлась о руку своей грудью, маленькой, с твердыми сосками.
Девушка оставила мою руку, но я не мог заставить себя отпустить грудь. Она снова внимательно ощупала мое лицо. Потом неожиданно отступила назад, опустилась на четвереньки и, повернувшись ко мне задом, призывно завиляла попкой.
– Ух… – выдохнул я и беспомощно посмотрел на Флетчер, чувствуя, что заливаюсь краской.
– Что же вы, давайте, – подбодрила Флетчер, – если есть желание. Это только первый шаг к приему в стадо.
– Спасибо. На этот раз – пас, – выдавил я.
– Большинство мужчин не отказываются. По крайней мере, в первый раз.
– Что вы хотите этим сказать? Флетчер пожала плечами.
– Весьма непосредственное общение, не правда ли? Мы к такому не привыкли. Его трудно проигнорировать, а забыть почти невозможно.
Девушка снова оглянулась, на сей раз – удивленно. Потом встала, обиженно посмотрела на меня и понуро побрела прочь. Я чувствовал себя виноватым, но минуту спустя она уже предлагала себя какому-то подростку. Тот пристроился сзади и быстро овладел ею. Девушка глубоко задышала и рассмеялась, смех подхватил паренек.
– С точки зрения антропологии… – начал я, но голос меня подвел. В горле запершило. Я откашлялся. – Прошу прощения. Мне кажется, мы стали свидетелями не совсем типичного поведения.
– Наоборот, – усмехнулась Флетчер.
– Я не о том… Допустим, мы изучаем стаю обезьян. У высших и низших приматов промискуитет встречается не очень часто, не так ли?
– Не так часто, как здесь. Но, может быть, для людей, превратившихся в приматов, такое поведение как раз типично? Откуда нам знать. Пока у нас слишком мало данных о человеческих стадах. Есть у меня собственная теория…
Флетчер внезапно замолчала. Подросток быстро кончил и потерял всякий интерес к партнерше. Он уже ушел, а она продолжала извиваться на земле и тихонько хихикать.
– Продолжайте, я слушаю, – напомнил я.
– Ну… – протянула Флетчер. – По моей теории, все, что мы видим здесь… квинтэссенция или, если хотите, отражение нашей собственной культуры, только возвратившейся на уровень приматов.
– Поэтому они так… возбудимы? Флетчер кивнула.
– Возможно. Наша культура тяготеет к гиперсексуальности. Эти… приматы… хорошо усвоили урок. – И добавила: – Но они по-прежнему демонстрируют нам издержки цивилизации – то, что было необходимо человекообразным для возникновения у них разума. И хотя эти люди, похоже, его лишились, они продолжают разыгрывать старые роли, повторять пройденное.
– Я не уверен, что понимаю.
– Ну хорошо. Попробуем с другого конца. Самосознание преследует собственные цели и для их достижения инстинкты. С точки зрения биологического вида все мы сумасшедшие, ибо подавляли свое естественное поведение людской стаи, стараясь стать разумными. Большинство из нас настолько увлеклись этим стремлением, что умышленно приспособили к этому свои тела и души. Мы разучились чувствовать себя. Так называемые цивилизованные люди ведут себя так, словно ими кто-то манипулирует с помощью дистанционного управления. Они действуют как механизмы.
То, что здесь произошло, по моей теории, своеобразная реакция. Эпидемии настолько повредили мировосприятие этих людей, что они утратили самосознание.
Разум больше не подчинялся им, и они отказались от него. Мы видим здесь реликт стадного поведения. Оно больше не нуждается в маскировке. У них нет ни прошлого, ни настоящего, никакого чувства времени. Они просто существуют, просто чувствуют. Когда им грустно, грустят… пока у них не возникает другой эмоции, и тогда они перестают грустить и предаются чему-нибудь другому.
Она немного помолчала.
– По-своему они счастливы. Когда к нам приходит печаль, мы носимся с ней всю жизнь. Большинство копается в могильнике своего прошлого. – В ее взгляде промелькнула грусть, но тут же растворилась в дежурно-бод-ром выражении. – Пойдемте. Сюда, пожалуйста.
На площадь выползли три огромных грузовика. Стадо начало стягиваться к ним, как скот к кормушке. Грузовики остановились. Задние борта открылись, и оттуда вывалились дюжины желтых глыб.
Я вопросительно взглянул на Флетчер.
– Обед, – пояснила она. – Не хотите попробовать? – Что?
– Идемте.
Она взяла меня за руку и повела в гущу толпы.
Проталкиваться сквозь тела не составляло никакого труда. Я почувствовал, что от них исходит сильный, немного прогорклый запах, и сказал об этом Флетчер.
– Запах стада, – объяснила она. – Я думаю, что это один из факторов, благодаря которому они держатся вместе. Скоро вы привыкнете к нему настолько, что сможете найти стадо с закрытыми глазами.
Мы протолкались к одной из глыб. Она состояла из желтого мякиша с запахом масла и привкусом дрожжей.
– Корм нашпигован витаминами, антибиотиками и еще бог знает чем, – сообщила Флетчер.
Тем временем вокруг глыбы собралась плотная толпа. Они отрывали куски, но не ели сразу, а уносили с собой. Лишь подыскав укромное местечко, садились и начинали медленно жевать. Их лица не выражали ничего. Столкновений из-за еды не было, все происходило в удивительной тишине.
Некоторые садились парочками или компаниями и кормили друг друга с рук. Я заметил мать, кормившую своего ребенка, – по крайней мере, мне показалось, что это ее ребенок. Две девочки-подростка, хихикая, делили свою порцию. Одинокий старик, присев на корточки, жевал с задумчивым видом.
Огромный, похожий на медведя мужчина тащил кусок, которого хватило бы на десятерых. Кто-то подошел и оторвал часть себе. «Медведь» не протестовал. Напротив, он даже присел, чтобы удобнее было поделить еду.
Никаких проявлений враждебности, жадности или нетерпения. Они вели себя как скотина. И жевали так же.
– Вы добавляете в корм какие-нибудь лекарства? – поинтересовался я.
Флетчер покачала головой.
– Однажды попробовали, но они стали просто сумасшедшими, еще более сумасшедшими. Нет, лекарства не нужны.
Один из ковбоев помахал нам рукой из кузова грузовика.
– Эй, Флетч! – крикнул он. – Ты опять здесь? Флетчер улыбнулась и помахала в ответ.
– Как дела, Джейк?
– Прекрасно, – ответил он. – Ты лучше следи за собой, а то, глядишь, и сама разоблачишься на солнышке, как остальные.
Флетчер расхохоталась.
– И не мечтай, пока твоя жвачка не станет чуточку повкуснее. А до тех пор – не желаю расставаться с бифштексами.
Ковбой оторвал от глыбы большой кусок.
– А ну-ка, попробуй. Мы опять изменили рецепт. Может, это так здорово, что ты присоединишься к стаду?
Он бросил нам кусок, похожий на хлебный мякиш. Я на лету поймал его и протянул Флетчер. Она отщипнула чуть-чуть и пожевала.
– Совсем неплохо! Но все же не филе индейки.
Остаток она протянула мне. Мягкий, теплый, несоленый и маслянистый… Жевать его было… приятно. Я откусил еще кусочек.
– Берегитесь, Джим. – Флетчер отобрала у меня остатки. – Так начинают многие.
Она отдала ломоть жалкому на вид мальчонке, крутившемуся позади жующей толпы.
Он просиял и, отбежав в сторону, приступил к трапезе.
– Это – Плакса Вилли, – представила Флетчер. – Предпочитает попрошайничать. Бог знает кем он был раньше. – Она печально покачала головой. – В стадо попадают разными путями. Обычно это происходит, когда человек устает влачить обыденное существование. Даже отвечать за самого себя иногда становится непосильной заботой.
– Она пристально посмотрела на меня. – Такая усталость – опасная штука. Она высасывает энергию. Опасно даже наблюдать за этим. Любое внимание, которое мы уделяем этому явлению, служит для него подпиткой. Это – разновидность социального рака. Он растет и пожирает все на своем пути, превращая нормальные клетки в больные, а для обслуживания больных клеток требуются здоровые клетки, и конца этому нет.
– Я читал отчеты, – заметил я.
– Есть еще кое-что, чего нет в отчетах, так как мы не знаем, что делать. Это я и хочу показать вам.
Она откинула прядь темных волос, упавшую на глаза. Вид у нее был мрачный.
– Хорошо, Когда же я увижу это «кое-что»?
– Скоро. Но лучше уйти из центра. Здесь может стать немного… неспокойно.
Она повела меня к джипу.
– У вас уже слегка остекленели глаза, – заметила она.
– Да?
– Ничего страшного. Постоим здесь. Расскажите анекдот. – Что?
– Я прошу вас рассказать анекдот, – повторила Флетчер.
– М-м, почему хторране пересекают дороги?
– Потому что так короче, чем в обход. Расскажите анекдот, которого я не знаю.
– Зачем?
– Я проверяю, все ли с вами в порядке. Юмор – неплохой тест, он требует напряжения умственных способностей. Ну, давайте.
– Хорошо. Э-э… Что делает хторранин, просыпаясь утром?
Она пожала плечами. – Что?
– Молится.
Флетчер усмехнулась и кивнула.
– Все нормально.
Только после этого она разрешила мне смотреть на толкущееся стадо.
– Ну и что дальше?
– Подождем.
Ждать пришлось недолго. Обед закончился, и наступило время развлечений.
Молодежь затеяла игру, отдаленно походившую на пятнашки. Они напоминали щенков: бегали друг за дружкой, догоняли, кувыркались, боролись. Но все происходило в полной тишине, если не считать какого-то подтявкивания. Слов никто не произносил.
Стадо заметно оживилось. Особи чаше вступали в контакты – в том числе и половые. Я обратил внимание, что они выбирают партнеров совершенно случайно, не обращая внимания на возраст и пол. Женщина среднего возраста развлекалась с подростком. Мужчина лет двадцати пяти держал за руку девочку. Встречались гомосексуальные пары.
Но здесь происходило и нечто другое, не имеющее никакого отношения к сексу.
Несколько детей кружились вместе и бормотали, обращаясь друг к другу: «Ба-ба-ба-ба-ба...»
Начали возникать группки по три, пять и более человек. Несколько здоровенных мужчин ходили по площади, сгоняя в центр отбившихся особей.
– Кажется, начинается? – спросил я. – Да.
Я зачарованно смотрел, как разбредшееся стадо превращается в монолит. Парочки, занимавшиеся сексом, прекращали свои игры и присоединялись к толпе. Стало трудно воспринимать членов стада как людей. Они были… розовыми приматами.
Животными.
Я содрогнулся. Внутри нарастало предчувствие какого-то кошмара. Я дотронулся до руки Флетчер.
– Это что-то… сверхъестественное. У меня такое чувство, словно я наблюдаю весь род человеческий со стороны.
Я не отпустил ее руку – мне необходимо было ощущать присутствие Флетчер. Стадо сгрудилось еще плотнее.
– Слушайте…
Сначала гул был какофоничным. Каждый в толпе что-то бормотал; отдельные голоса звучали сильнее. Но вот они начали сливаться, мириады звуков растворились во всепроникающем атональном хоре. Нельзя было подобрать определение – мелодия и ритм отсутствовали. Это был грандиозный, всепоглощающий звук. И он нарастал, зачаровывал, полный оттенков и значений. И раздражал, бессмысленный и бессодержательный.
Ровный по силе и глубине, но с оттенками. В нем слышался шепот, похожий на голоса из моих снов. Если бы только понять, что они говорят…
– Эти звуки напоминают шум машин из преисподней. Они напоминают…
Они напоминали песнь червей.
– Джим, если бы вы слышали сейчас свой голос!
– А что?
– Он дрожит – в унисон со звуком. Вы попали под его влияние. – Флетчер осеклась. – И я тоже. – В ее голосе слышалось нарастающее возбуждение.
– Но это же… невероятно!
– С вами все в порядке? Я кивнул:
– Да. Просто… я чувствую, как этот звук резонирует во всем моем теле. – Мы по-прежнему держались за руки. – Я чувствую, как он наполняет меня. Хочется вторить ему. Вы не ощущаете этого? Как будто мы тоже… причастны. Будто… мы частица человеческого стада, которая наблюдает самое себя. Мы члены стаи, по воле случая созерцающие ее со стороны.
– Но мы не можем вечно оставаться в стороне, ведь не можем, да?
Флетчер меня не слышала. Я отпустил ее руку.
– Этот феномен, – возбужденно говорила она, – дает нам возможность познать чувство дома. Понимаете, того дома, куда мы постоянно стремимся, но никак не можем отыскать. Может быть, это он. – Флетчер схватила меня за руку и заставила посмотреть ей в глаза. – Какое бы «пространство самосознания» ни возникло здесь сейчас – мы тоже принадлежим к нему! Просто наблюдать – означает стать частицей стада! И до какой степени мы узнаем самих себя в этой толпе, до такой же степени погружаемся в нее. Понимаете теперь, почему это так опасно?
– Опасно?..
Я недоумевал. Почему она кричит? Из-за чего переживает? Зачем беспокоится? Ведь здесь так хорошо. И стадо такое симпатичное.
– Наш разум – осознание своего "я" – позволяет нам оставаться в стороне. А хор голосов – это зов, Джим. Это подсознательное общение. Чтобы слушать его, надо отказаться от абстрактных понятий. Его надо… чувствовать. Но голоса действуют чересчур сильно! Они печалят, тревожат, захватывают, околдовывают. Они не могут не действовать на нас, они захлестывают. Мы просто… не можем позволить себе… себе… – Она начала запинаться. – Не можем допустить, чтобы мы сами…
Джим?..
Я обрадовался, когда она наконец замолчала. В конце концов, слова больше не имели никакого смысла. Они превратились в цепочку обычных звуков. Флетчер не давала мне сконцентрироваться на голосе стада. Они подняли невероятный, гам, подобный барабанному бою. Я уже слышал этот рокот раньше – еще до рождения. В нем слились все голоса мира, говорящие о чем-то с помощью слов, которые и не были словами, потому что речь еше не изобрели.
– Подожди, – попросил я. Парень снова повернулся ко мне.
– Как тебя зовут?
Он моргнул, уставившись на меня.
– Как твое имя? – повторил я. Его губы дрогнули и зашевелились.
– Мя, мя, мя? – Он безуспешно пытался повторить мои слова и улыбался, прислушиваясь к звукам. – Мя, мя, мя, мя, мя, – бормотал он.
Я положил руки ему на плечи и заглянул в глаза, стараясь установить контакт.
Парень отвернулся. Повернув его лицо, я снова заглянул в глаза.
– Нельзя, – твердо сказал я. – Смотри на меня. Он неуверенно заморгал.
– Кто ты? – Баб.
– Габ? Может, Боб?
– Баб, баб, баб… – Он расплылся в счастливой улыбке. – Баб, баб, баб, баб, баб…
– Нет, – сказал я. – Нет.
И снова внимательно посмотрел на него.
– Нет, нет, нет, – отозвался он. – Нет, нет, нет. – И снова: – Баб, баб, баб…
Баб, баб, баб…
Я отпустил его, и он пошел прочь, по-прежнему бубня себе под нос. Я повернулся к Флетчер:
– Ну что?
Она одобрительно закивала:
– Продолжайте в том же духе.
На этот раз я выбрал маленькую девочку в одних штанишках. Чем меня смущает одежда этих людей? Девчушка была очень худенькая и физически недоразвитая.
Может, это мальчик?
Я заглянул в ее лицо, такое же пустое, как у остальных.
– Кто ты? – спросил я. – Как тебя зовут?
– Меня зовут?.. – сказала она. – Меня зовут?
И моргнула с тем же выражением неуверенности и недоумения, что и парень.
– Правильно. Как тебя зовут?
– Меня зовут… Меня зовут… тетушка Верблюд. Меня пасут, меня несут, меня зовут, меня зовут… – Она весело щебетала и улыбалась мне, приняв условия игры. – Зовут-несут, несут-пасут, пасут-спасут…
Я отпустил ее и выбрался из толпы.
– Я понял. Они – не зомби. С ними можно общаться, но они почти разучились понимать смысл слов, так что это и не спятившие раненые. Значит – промежуточная стадия, правильно?
– Отчасти, – ответила Флетчер.
– Что это? Последствие эпидемий? Мозговая лихорадка?
– Разве после мозговой лихорадки выживают? – насмешливо напомнила она. – Если эго и последствие эпидемий, мы не знаем, какое именно. Видите вон того человека? – Она указала на высокого мускулистого мужчину. – Один из самых талантливых биологов в университете. Когда разразились эпидемии, он зимовал на Южном полюсе и уж точно не мог заразиться. Перед возвращением прошел полный курс прививок. Так что если это и последствие эпидемий, то, скорее, психического характера.
– Как он… попал сюда? – спросил я.
– Изучал их, – тихо ответила Флетчер и махнула рукой в направлении толпящихся на площади людей. – Он собирался выявить особенности их стадного поведения, как, например, у императорских пингвинов. Он провел здесь много времени, жил с ними, кочевал. Но однажды не вернулся. Когда мы переполошились и примчались сюда, то обнаружили его в толпе. Он превратился в одного из них.
Я задумался, но не успел задать следующий вопрос. Флетчер сказала:
– Для нас никакой опасности нет. Требуется провести здесь очень много времени.
– А… – только и выдавил я, не очень-то в этом убежденный.
Тем временем на площади собралось уже несколько сотен особей; я наблюдал за ними, пытаясь понять, почему они так притягивают внимание.
– В них что-то есть. Не могу разобраться, но здесь явно что-то происходит.
Достаточно понаблюдать минуту, и видишь, что чем-то они отличаются. Что это?
Скажите, кого они напоминают?
– Лучше сами скажите, – отозвалась Флетчер, – что вы видите?
– Вижу розовые тела. Не в этом ли часть разгадки? Они очень легко одеты.
– К лету они разденутся вообще, но дело не в этом. Сан-Франциско видел толпы обнаженных и раньше. На праздновании Дня независимости одежды на демонстрантах было еще меньше.
– Не могу судить. Отец не пускал меня туда.
– И зря. Однако нагота – лишь часть проблемы. Что еще?
– Э-э… Кожа. Когда я прикасался к ним, она показалась скользкой. Недостаточно влажной. Слишком уж гладкой. Словом, другой.
– М-м, но и это еще не ключ к разгадке. Если люди другие и вы это видите, не надо подходить и щупать их.
– Верно.
Я снова вгляделся в бестолково кружащуюся толпу.
– Хотите подсказку? – предложила она. – Чего у них не хватает?
– Не хватает? М-м-м. Разговоров. Они почти не говорят; лишь некоторые бубнят что-то, но тихонько и никого не обижая – совсем не так, как дамы на улице. Они бормочут, как младенцы, забавляясь звуками собственного голоса… Погодите! – Мысль начала оформляться. – В них нет… напряженности, зато есть какая-то наивность, чистота. Они как дети, верно? Словно забыли о том, каким надо быть взрослому человеку, и тем самым вернули себе невинность ребенка. Я не ошибся?
– Продолжайте, – попросила Флетчер.
Она улыбалась – значит, я был на правильном пути.
– Они могут испытывать боль или злость, но не копят их, как обычные взрослые люди. Мы неделями носимся с обидами, вымещая их на каждом встречном. Видели когда-нибудь передачу «Всюду и обо всем»? Однажды там показывали фотографии людей, случайно снятых на улице. Казалось, все надели маски – такими напряженными и неестественными были их лица. А у здешних людей – я думаю, что могу их так назвать, – лица расслаблены. Они распрощались с болью…
В этот момент я понял еще кое-что и замолчал.
– Что вы хотели сказать? – спросила Флетчер.
– М-м, ничего особенного. Просто я вдруг подумал, как, должно быть, грустно поменять свой разум на освобождение от боли.
Я посмотрел на Флетчер и пожалел о сказанном: она была готова расплакаться.
– Вы хотели, чтобы я это увидел?
– О нет. – Она шмыгнула носом. Вид у нее был неважный. – То, что я хотела вам показать,, еще не началось.
Придумайте сами хторранскую шутку.
В.?
О. Жратва.
8 ОБЕД
Множество людей ведет жизнь домашних животных.
Соломон Краткий
Я снова посмотрел на площадь и спросил:
– Это стадо? Флетчер кивнула.
– Прошлым летом его численность превышала тысячу двести голов, зимой упала до трехсот. Сейчас она снова растет – их примерно семь с половиной сотен.
Крупнейшее поголовье в Северной Калифорнии.
– А что случилось с остальными?
– Большинство умерло, – уклончиво ответила она. – Каждую ночь кто-то уходил.
Все происходит примерно так: после шока наступает стадия «раненых». Процесс обратим, если немедленно начать лечение. В противном случае человек продолжает деградировать. Работает подсознание – люди ищут общения с себе подобными. Так что это, – она указала на толпу, – неизбежно. Раненые собираются в стада.
Думаю, у них возникает иллюзия безопасности. Но состояние некоторых настолько тяжелое, что они не могут выжить даже в стаде. Изгои становятся зомби. Тогда продолжительность их жизни не превышает шести недель. Я, правда, и этому удивляюсь.
– Вы занимались этим, да? Она кивнула.
– Сейчас вы, возможно, – наблюдаете будущее человечества. Судя по тому, как растет стадо, к июлю здесь скопится две с половиной тысячи. Если это произойдет, стадо распадется на два независимых. Видите вон там два грузовика?
Это – уж извините меня за терминологию – ковбои. Раньше мы содержали стадо в парке Золотых Ворот, но там каждую ночь поголовье слишком сильно убывало, поэтому его перегнали сюда, чтобы устраивать ночевки в Брукс-Холле.
Полуденное солнце припекало. Я заметил, что все больше членов стада избавляются от своих немудреных одежек. Флетчер проследила за моим взглядом.
– Да, – подтвердила она. – Это случается. Раньше мы нанимали старушек, которые только и делали, что подбирали одежду и надевали на владельцев. Вон одна из них. В конце концов и она примкнула к стаду.
Флетчер показала на маленькую сморщенную старушку, единственными украшениями которой были улыбка и варикозные вены, напоминающие атлас автомобильных дорог Пенсильвании. Старуха держала небольшой зонтик от солнца.
– Иногда мне кажется, что Дженни притворяется, – заметила Флетчер. – Но заставить ее признаться невозможно. Да и не стоит, наверное.
– Неужели кто-то из них прикидывается? – удивился я.
Флетчер отрицательно покачала головой.
– Долго притворяться невозможно. Время от времени сюда проникают здоровые в надежде воспользоваться преимуществами стадного образа жизни – им кажется, что они получат здесь полную свободу половых отношений. Но… Здесь с ними что-то происходит, и они остаются. Они могут какое-то время симулировать, но притворство – лишь первый шаг на пути приобщения к стаду. – Флетчер помолчала.
– Мы имеем дело с феноменом, которого пока до конца не поняли.
– Кажется, я начинаю улавливать суть, – сказал я. – Здесь действуют какие-то чары. Но чтобы попасть под их влияние, недостаточно стоять в сторонке и наблюдать. Это… как антропологическая черная дыра. Чем ближе к ней, тем больше вероятность, что вас затянет.
– Пожалуй, – кивнула Флетчер. – Но это лишь часть проблемы. Сначала здешнее стадо было самой многочисленной группой «раненых», а теперь оно притягивает и поглощает сторонних наблюдателей – любого, кто войдет с ним в достаточно близкий контакт.
Мы не разрешаем ковбоям работать больше одного дня в неделю, хотя надо бы еще меньше. – Она помолчала, потом добавила: – В общем– то из-за этого мы и закрыли город, не придумав ничего другого. Стоял даже вопрос об эвтаназии.
– Шутите?!
Она отрицательно мотнула головой.
– Ничуть. Я, конечно, выступила против. Здесь кроется нечто такое, что мы должны понять.
Она протянула руку.
– Пойдемте. – Куда?
– Потолкаемся среди них. Это неопасно. Я недоверчиво уставился на Флетчер.
– Только что вы втолковывали мне, что стадо чуть ли не каждый день засасывает людей, а теперь хотите, чтобы я туда пошел?
– С вами буду я.
– Признаться, это меня не вдохновляет. Она показала на часы:
– Заведите таймер. Если начнете терять контроль над собой, звонок приведет вас в чувство. Уверяю, требуется не менее часа, чтобы колдовство подействовало.
– Колдовство?
– Самое подходящее слово. Впрочем, сами увидите. Я проворчал кое-что по поводу благих намерений и занялся часами. Флетчер уже приближалась к толпе, и я поспешил за ней.
– Ш-ш, – удержала она. – Не бегите – они забеспокоятся. Мы однажды вызвали панику и давку. Ужас что творилось. Просто постойте минуту неподвижно и постарайтесь представить себя членом стада. Не разговаривайте. Только смотрите и слушайте.
Мы стояли бок о бок, медленно поворачиваясь и наблюдая за телами, кружащими вокруг с довольными ли-цами. Зрелище нервировало. Внутри нарастало беспокойство; подмышки взмокли от пота.
Солнце припекало вовсю; было почти жарко. Я расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.
Передо мной остановилась обнаженная девушка с рыжими волосами и грязной мордашкой. Она вполне могла сойти за родную сестру Питера Пэна1. Девушка улыбалась, но как-то озадаченно. Она боязливо шагнула ко мне, протянула руку и дотронулась до моей рубашки. Пощупала ее, потом понюхала; подняла голову и понюхала меня. Дотронулась до моего лица, пробежала пальцами к подбородку, потом к груди, задержалась на пуговицах рубашки и стала их рассматривать. Чтобы понять, как устроена застежка, у нее ушло немного времени. Она расстегнула следующую пуговицу и улыбнулась, довольная собственной сообразительностью. 1 Питер Пэн – персонаж одноименной сказки Джеймса Барри, навсегда оставшийся ребенком.
Очередь дошла до моей руки. Она вертела ее и так, и эдак, потом понюхала.
Должно быть, запах понравился, потому что она лизнула мои пальцы. Потом потерлась о руку своей грудью, маленькой, с твердыми сосками.
Девушка оставила мою руку, но я не мог заставить себя отпустить грудь. Она снова внимательно ощупала мое лицо. Потом неожиданно отступила назад, опустилась на четвереньки и, повернувшись ко мне задом, призывно завиляла попкой.
– Ух… – выдохнул я и беспомощно посмотрел на Флетчер, чувствуя, что заливаюсь краской.
– Что же вы, давайте, – подбодрила Флетчер, – если есть желание. Это только первый шаг к приему в стадо.
– Спасибо. На этот раз – пас, – выдавил я.
– Большинство мужчин не отказываются. По крайней мере, в первый раз.
– Что вы хотите этим сказать? Флетчер пожала плечами.
– Весьма непосредственное общение, не правда ли? Мы к такому не привыкли. Его трудно проигнорировать, а забыть почти невозможно.
Девушка снова оглянулась, на сей раз – удивленно. Потом встала, обиженно посмотрела на меня и понуро побрела прочь. Я чувствовал себя виноватым, но минуту спустя она уже предлагала себя какому-то подростку. Тот пристроился сзади и быстро овладел ею. Девушка глубоко задышала и рассмеялась, смех подхватил паренек.
– С точки зрения антропологии… – начал я, но голос меня подвел. В горле запершило. Я откашлялся. – Прошу прощения. Мне кажется, мы стали свидетелями не совсем типичного поведения.
– Наоборот, – усмехнулась Флетчер.
– Я не о том… Допустим, мы изучаем стаю обезьян. У высших и низших приматов промискуитет встречается не очень часто, не так ли?
– Не так часто, как здесь. Но, может быть, для людей, превратившихся в приматов, такое поведение как раз типично? Откуда нам знать. Пока у нас слишком мало данных о человеческих стадах. Есть у меня собственная теория…
Флетчер внезапно замолчала. Подросток быстро кончил и потерял всякий интерес к партнерше. Он уже ушел, а она продолжала извиваться на земле и тихонько хихикать.
– Продолжайте, я слушаю, – напомнил я.
– Ну… – протянула Флетчер. – По моей теории, все, что мы видим здесь… квинтэссенция или, если хотите, отражение нашей собственной культуры, только возвратившейся на уровень приматов.
– Поэтому они так… возбудимы? Флетчер кивнула.
– Возможно. Наша культура тяготеет к гиперсексуальности. Эти… приматы… хорошо усвоили урок. – И добавила: – Но они по-прежнему демонстрируют нам издержки цивилизации – то, что было необходимо человекообразным для возникновения у них разума. И хотя эти люди, похоже, его лишились, они продолжают разыгрывать старые роли, повторять пройденное.
– Я не уверен, что понимаю.
– Ну хорошо. Попробуем с другого конца. Самосознание преследует собственные цели и для их достижения инстинкты. С точки зрения биологического вида все мы сумасшедшие, ибо подавляли свое естественное поведение людской стаи, стараясь стать разумными. Большинство из нас настолько увлеклись этим стремлением, что умышленно приспособили к этому свои тела и души. Мы разучились чувствовать себя. Так называемые цивилизованные люди ведут себя так, словно ими кто-то манипулирует с помощью дистанционного управления. Они действуют как механизмы.
То, что здесь произошло, по моей теории, своеобразная реакция. Эпидемии настолько повредили мировосприятие этих людей, что они утратили самосознание.
Разум больше не подчинялся им, и они отказались от него. Мы видим здесь реликт стадного поведения. Оно больше не нуждается в маскировке. У них нет ни прошлого, ни настоящего, никакого чувства времени. Они просто существуют, просто чувствуют. Когда им грустно, грустят… пока у них не возникает другой эмоции, и тогда они перестают грустить и предаются чему-нибудь другому.
Она немного помолчала.
– По-своему они счастливы. Когда к нам приходит печаль, мы носимся с ней всю жизнь. Большинство копается в могильнике своего прошлого. – В ее взгляде промелькнула грусть, но тут же растворилась в дежурно-бод-ром выражении. – Пойдемте. Сюда, пожалуйста.
На площадь выползли три огромных грузовика. Стадо начало стягиваться к ним, как скот к кормушке. Грузовики остановились. Задние борта открылись, и оттуда вывалились дюжины желтых глыб.
Я вопросительно взглянул на Флетчер.
– Обед, – пояснила она. – Не хотите попробовать? – Что?
– Идемте.
Она взяла меня за руку и повела в гущу толпы.
Проталкиваться сквозь тела не составляло никакого труда. Я почувствовал, что от них исходит сильный, немного прогорклый запах, и сказал об этом Флетчер.
– Запах стада, – объяснила она. – Я думаю, что это один из факторов, благодаря которому они держатся вместе. Скоро вы привыкнете к нему настолько, что сможете найти стадо с закрытыми глазами.
Мы протолкались к одной из глыб. Она состояла из желтого мякиша с запахом масла и привкусом дрожжей.
– Корм нашпигован витаминами, антибиотиками и еще бог знает чем, – сообщила Флетчер.
Тем временем вокруг глыбы собралась плотная толпа. Они отрывали куски, но не ели сразу, а уносили с собой. Лишь подыскав укромное местечко, садились и начинали медленно жевать. Их лица не выражали ничего. Столкновений из-за еды не было, все происходило в удивительной тишине.
Некоторые садились парочками или компаниями и кормили друг друга с рук. Я заметил мать, кормившую своего ребенка, – по крайней мере, мне показалось, что это ее ребенок. Две девочки-подростка, хихикая, делили свою порцию. Одинокий старик, присев на корточки, жевал с задумчивым видом.
Огромный, похожий на медведя мужчина тащил кусок, которого хватило бы на десятерых. Кто-то подошел и оторвал часть себе. «Медведь» не протестовал. Напротив, он даже присел, чтобы удобнее было поделить еду.
Никаких проявлений враждебности, жадности или нетерпения. Они вели себя как скотина. И жевали так же.
– Вы добавляете в корм какие-нибудь лекарства? – поинтересовался я.
Флетчер покачала головой.
– Однажды попробовали, но они стали просто сумасшедшими, еще более сумасшедшими. Нет, лекарства не нужны.
Один из ковбоев помахал нам рукой из кузова грузовика.
– Эй, Флетч! – крикнул он. – Ты опять здесь? Флетчер улыбнулась и помахала в ответ.
– Как дела, Джейк?
– Прекрасно, – ответил он. – Ты лучше следи за собой, а то, глядишь, и сама разоблачишься на солнышке, как остальные.
Флетчер расхохоталась.
– И не мечтай, пока твоя жвачка не станет чуточку повкуснее. А до тех пор – не желаю расставаться с бифштексами.
Ковбой оторвал от глыбы большой кусок.
– А ну-ка, попробуй. Мы опять изменили рецепт. Может, это так здорово, что ты присоединишься к стаду?
Он бросил нам кусок, похожий на хлебный мякиш. Я на лету поймал его и протянул Флетчер. Она отщипнула чуть-чуть и пожевала.
– Совсем неплохо! Но все же не филе индейки.
Остаток она протянула мне. Мягкий, теплый, несоленый и маслянистый… Жевать его было… приятно. Я откусил еще кусочек.
– Берегитесь, Джим. – Флетчер отобрала у меня остатки. – Так начинают многие.
Она отдала ломоть жалкому на вид мальчонке, крутившемуся позади жующей толпы.
Он просиял и, отбежав в сторону, приступил к трапезе.
– Это – Плакса Вилли, – представила Флетчер. – Предпочитает попрошайничать. Бог знает кем он был раньше. – Она печально покачала головой. – В стадо попадают разными путями. Обычно это происходит, когда человек устает влачить обыденное существование. Даже отвечать за самого себя иногда становится непосильной заботой.
– Она пристально посмотрела на меня. – Такая усталость – опасная штука. Она высасывает энергию. Опасно даже наблюдать за этим. Любое внимание, которое мы уделяем этому явлению, служит для него подпиткой. Это – разновидность социального рака. Он растет и пожирает все на своем пути, превращая нормальные клетки в больные, а для обслуживания больных клеток требуются здоровые клетки, и конца этому нет.
– Я читал отчеты, – заметил я.
– Есть еще кое-что, чего нет в отчетах, так как мы не знаем, что делать. Это я и хочу показать вам.
Она откинула прядь темных волос, упавшую на глаза. Вид у нее был мрачный.
– Хорошо, Когда же я увижу это «кое-что»?
– Скоро. Но лучше уйти из центра. Здесь может стать немного… неспокойно.
Она повела меня к джипу.
– У вас уже слегка остекленели глаза, – заметила она.
– Да?
– Ничего страшного. Постоим здесь. Расскажите анекдот. – Что?
– Я прошу вас рассказать анекдот, – повторила Флетчер.
– М-м, почему хторране пересекают дороги?
– Потому что так короче, чем в обход. Расскажите анекдот, которого я не знаю.
– Зачем?
– Я проверяю, все ли с вами в порядке. Юмор – неплохой тест, он требует напряжения умственных способностей. Ну, давайте.
– Хорошо. Э-э… Что делает хторранин, просыпаясь утром?
Она пожала плечами. – Что?
– Молится.
Флетчер усмехнулась и кивнула.
– Все нормально.
Только после этого она разрешила мне смотреть на толкущееся стадо.
– Ну и что дальше?
– Подождем.
Ждать пришлось недолго. Обед закончился, и наступило время развлечений.
Молодежь затеяла игру, отдаленно походившую на пятнашки. Они напоминали щенков: бегали друг за дружкой, догоняли, кувыркались, боролись. Но все происходило в полной тишине, если не считать какого-то подтявкивания. Слов никто не произносил.
Стадо заметно оживилось. Особи чаше вступали в контакты – в том числе и половые. Я обратил внимание, что они выбирают партнеров совершенно случайно, не обращая внимания на возраст и пол. Женщина среднего возраста развлекалась с подростком. Мужчина лет двадцати пяти держал за руку девочку. Встречались гомосексуальные пары.
Но здесь происходило и нечто другое, не имеющее никакого отношения к сексу.
Несколько детей кружились вместе и бормотали, обращаясь друг к другу: «Ба-ба-ба-ба-ба...»
Начали возникать группки по три, пять и более человек. Несколько здоровенных мужчин ходили по площади, сгоняя в центр отбившихся особей.
– Кажется, начинается? – спросил я. – Да.
Я зачарованно смотрел, как разбредшееся стадо превращается в монолит. Парочки, занимавшиеся сексом, прекращали свои игры и присоединялись к толпе. Стало трудно воспринимать членов стада как людей. Они были… розовыми приматами.
Животными.
Я содрогнулся. Внутри нарастало предчувствие какого-то кошмара. Я дотронулся до руки Флетчер.
– Это что-то… сверхъестественное. У меня такое чувство, словно я наблюдаю весь род человеческий со стороны.
Я не отпустил ее руку – мне необходимо было ощущать присутствие Флетчер. Стадо сгрудилось еще плотнее.
– Слушайте…
Сначала гул был какофоничным. Каждый в толпе что-то бормотал; отдельные голоса звучали сильнее. Но вот они начали сливаться, мириады звуков растворились во всепроникающем атональном хоре. Нельзя было подобрать определение – мелодия и ритм отсутствовали. Это был грандиозный, всепоглощающий звук. И он нарастал, зачаровывал, полный оттенков и значений. И раздражал, бессмысленный и бессодержательный.
Ровный по силе и глубине, но с оттенками. В нем слышался шепот, похожий на голоса из моих снов. Если бы только понять, что они говорят…
– Эти звуки напоминают шум машин из преисподней. Они напоминают…
Они напоминали песнь червей.
– Джим, если бы вы слышали сейчас свой голос!
– А что?
– Он дрожит – в унисон со звуком. Вы попали под его влияние. – Флетчер осеклась. – И я тоже. – В ее голосе слышалось нарастающее возбуждение.
– Но это же… невероятно!
– С вами все в порядке? Я кивнул:
– Да. Просто… я чувствую, как этот звук резонирует во всем моем теле. – Мы по-прежнему держались за руки. – Я чувствую, как он наполняет меня. Хочется вторить ему. Вы не ощущаете этого? Как будто мы тоже… причастны. Будто… мы частица человеческого стада, которая наблюдает самое себя. Мы члены стаи, по воле случая созерцающие ее со стороны.
– Но мы не можем вечно оставаться в стороне, ведь не можем, да?
Флетчер меня не слышала. Я отпустил ее руку.
– Этот феномен, – возбужденно говорила она, – дает нам возможность познать чувство дома. Понимаете, того дома, куда мы постоянно стремимся, но никак не можем отыскать. Может быть, это он. – Флетчер схватила меня за руку и заставила посмотреть ей в глаза. – Какое бы «пространство самосознания» ни возникло здесь сейчас – мы тоже принадлежим к нему! Просто наблюдать – означает стать частицей стада! И до какой степени мы узнаем самих себя в этой толпе, до такой же степени погружаемся в нее. Понимаете теперь, почему это так опасно?
– Опасно?..
Я недоумевал. Почему она кричит? Из-за чего переживает? Зачем беспокоится? Ведь здесь так хорошо. И стадо такое симпатичное.
– Наш разум – осознание своего "я" – позволяет нам оставаться в стороне. А хор голосов – это зов, Джим. Это подсознательное общение. Чтобы слушать его, надо отказаться от абстрактных понятий. Его надо… чувствовать. Но голоса действуют чересчур сильно! Они печалят, тревожат, захватывают, околдовывают. Они не могут не действовать на нас, они захлестывают. Мы просто… не можем позволить себе… себе… – Она начала запинаться. – Не можем допустить, чтобы мы сами…
Джим?..
Я обрадовался, когда она наконец замолчала. В конце концов, слова больше не имели никакого смысла. Они превратились в цепочку обычных звуков. Флетчер не давала мне сконцентрироваться на голосе стада. Они подняли невероятный, гам, подобный барабанному бою. Я уже слышал этот рокот раньше – еще до рождения. В нем слились все голоса мира, говорящие о чем-то с помощью слов, которые и не были словами, потому что речь еше не изобрели.