Гейдж Элизабет. Мелькнул чулок

   Если у девочки и болело сердце за то, что Гарри Хэвиленд, стоящий в толпе, видит холодность болельщиков, она не показывала это.
   Она так и не поняла, что среди болельщиков соперничающих школ, где о репутации ее матери ничего не было известно, многие с восхищением засматривались на красивое лицо и идеальную фигурку Энни Хэвиленд – ведь она расцвела раньше и без сомнения была самой привлекательной девушкой из всех тех, которые родились здесь за последние тридцать лет.
   Красота ее бросалась в глаза, но почему-то ни сама Энни, ни соседи Хэвилендов словно не замечали этого. В глазах жителей Ричлэнда внешность Энни служила лишь постыдным напоминанием о прошлом матери. И когда девушка гляделась в зеркало, то отводила глаза от нежно-фарфоровых щек и стройных ног, как когда-то от глядящих в душу глаз, казавшихся мистическим озером, содержащим тайны, которых лучше не знать.
   В такие минуты Энни отворачивалась от зеркала и старалась сосредоточиться на повседневных делах, на мире вокруг нее, неприязнь которого она отказывалась принимать.
   Подвергнутая остракизму со стороны девушек из семейств Даулингов, Макмилланов и их окружения, после школы она либо занималась гимнастикой, либо шла домой. Прыщавая Жанин Спенсер оставалась единственным другом Энни.
   Девушка находила тысячу предлогов, чтобы объяснить Гарри, почему ее не приглашают на вечеринки и танцы, и даже сумела отвлечь внимание отца от того странного факта, что после трех лет учебы в высшей школе ни один мальчик не пригласил ее на свидание.
   Учеба, спорт и домашние обязанности отнимали почти все время, и все-таки Энни сумела найти еще одно занятие – записалась в театральный кружок и играла эпизодические роли в студенческих спектаклях. Как-то ей даже выпала удача сыграть Лауру в «Стеклянном зверинце» Теннесси Уильямса.
   Незаменимая руководительница кружка мисс О'Киф сумела сделать так, что сам знаменитый драматург поздравил студентов с премьерой. Телеграмма Уильямса привела в полный восторг и трепет маленькую труппу.
   Вечер прошел, как во сне. Энни не только стала центром внимания зрителей, среди которых был и Гарри Хэвиленд, но и неожиданно для себя обнаружила, что своей игрой может держать зал в напряжении в продолжение всей пьесы.
   Аплодисменты были оглушительными, хотя, возможно, вызваны скорее сочувствием, чем восхищением, но Энни их почти не слышала. Она была словно в тумане. В эту единственную ночь в ее жизни девушка, защищенная от обстоятельств собственной жизни тем, что играла роль другого человека, чувствовала себя совершенно свободной. Энни и не догадывалась, что все эти годы оттачивала свое актерское мастерство, в совершенстве научившись скрывать свое несчастье и его причины от Гарри Хэвиленда, здоровье которого с каждым днем ухудшалось. Гарри бледнел и худел с каждым днем.
   Так шло время. Единственным большим огорчением Энни было то, что в начале предпоследнего семестра ее не приняли в Общество национальной чести, несмотря на средний – за три года – балл 3,49, который ей удалось получить у неохотно сдавшихся преподавателей.
   И хотя у большинства членов общества оценки были хуже, они отвергли Энни тайным голосованием на том основании, что «она не внесла значительного вклада в социальную и общественную жизнь города».
   В этот вечер Гарри впервые увидел слезы в глазах дочери. Когда он спросил, почему Энни плачет, она солгала, что прочитала сентиментальный роман с грустным концом, и нежно обняла отца, чтобы отвлечь его внимание.
   Похлопав дочь по плечу, Гарри кивнул, хотя не поверил ни единому слову. Но чем он мог помочь ей?
   За две недели до церемонии окончания школы Гарри пришлось лечь в больницу. Лекарства, которые Гарри принимал вот уже десять лет, чтобы побороть хроническую сердечную болезнь сердца, оказались бессильны.
   Но Гарри успел поздравить дочь с окончанием школы. Он подарил ей кулон из слоновой кости в виде солнечного диска.
   – Ты всегда будешь для меня солнечным лучиком, принцесса, – прошептал он, стискивая пальцы Энни слабой рукой. – Пусть это солнышко станет твоим амулетом, доченька.
   Энни отправилась на церемонию без отца, а вернувшись домой, застала миссис Дайон в слезах. Звонили из больницы. Гарри Хэвиленд скончался.
   Энни до сих пор не могла понять, откуда у нее взялись тогда силы, словно дух бесстрашия вселился в нее с этой минуты.
   Она была спокойна и почтительна с членами семьи Хэвиленд, собравшимися на похороны, вызвала агента по продаже недвижимости и распорядилась заняться продажей дома на Элм-стрит. Мебель и домашняя утварь пошли с аукциона.
   Она собрала кое-какие вещи, дорогие сердцу Гарри, и положила их в сейф Ричлэндского государственного банка. Там же лежала и коробка из-под обуви, полная фотографий Элис Хэвиленд, снятых одним давно прошедшим летом.
   Энни никогда не пересматривала их – она в этом не нуждалась. Девушка не забыла ни выражения глаз матери на этих снимках, ни мгновенной вспышки, озарившей ее мозг и открывшей Энни то, что она всегда, не отдавая себе в этом отчета, знала об Элис Хэвиленд. Знала, но не признавалась в этом даже сама себе.
   Но незачем возвращаться в прошлое. А Гарри и Элис принадлежали прошлому. Надо было думать о будущем.
   Энни решительно обрубила все корни, связывающие ее с Ричлэндом, и села на поезд, идущий в Нью-Йорк, захватив с собой лишь один чемодан. Она нашла комнату в недорогой, но респектабельной гостинице для женщин и отправилась на Пятую авеню, чтобы купить самое красивое платье, которое смогла найти. Ужаснувшись его цене, Энни тем не менее купила его и уже на следующий день застенчиво стучалась в двери Манхэттенского агентства по найму моделей.
   К изумлению Энни, решимость перевесила страх. Она знала, чего хочет. Если привлекательная внешность была проклятием в прошлом, Энни использует ее, чтобы создать свое будущее.
   Час спустя Энни наткнулась на агентство «Сирена». Войдя в большую, захламленную студию, девушка обнаружила, что стала объектом пристального внимания со стороны гримеров, фотографов, агентов и служащих. Они все что-то говорили на непонятном ей своем профессиональном языке, сделали множество пробных снимков и наконец оставили ее в покое.
   Через двадцать минут появилась доброжелательная женщина средних лет в очках и села рядом с Энни.
   – Я – Рене, – представилась она. – Значит, вы хотите стать моделью?
   – Да, – уверенно ответила Энни, хотя с таким же успехом могла согласиться на предложение полететь на Марс, поскольку не совсем ясно понимала, что от нее требуется.
   – Ну что ж, поздравляю, – объявила Рене Гринбаум, протягивая руку. – Место за вами. А теперь пошли. У нас впереди много работы.
   Энни не успела оглянуться, как подписала контракт, сделала под руководством Рене альбом со своими снимками и каждое утро спешила на съемки, видела в витринах магазинов свое собственное изображение. Так начался ее путь.
   Энни много слышала об ужасах Нью-Йорка, но для нее этот огромный город стал олицетворением удачи и дружелюбия.
   Рене нашла для нее квартиру. Энни снимала ее вместе с другой моделью. Девушка жадно осматривала достопримечательности, она записалась в Нью-Йоркский университет, с удовольствием ходила на занятия и ловила себя на том, что зачарованно наблюдает за манерами нью-йоркцев, старается запомнить бронкский и бруклинский выговоры.
   Энни легко сходилась с людьми. Почти сразу же она почувствовала себя дома в шумном, суматошном мире Манхэттена, в гораздо большей степени, чем на Элм-стрит в Ричлэнде.
   Молодые люди, ее коллеги и знакомые наперебой приглашали ее в кино, театр, даже на балет. Пораженная вначале своим собственным успехом, удивляясь тому, что ее считают интересной и желанной, Энни вскоре научилась принимать это как должное.
   Три восхитительных года Энни радовалась тому, что жила в обществе, не имеющем ни малейшего желания сравнивать ее с кем-то еще, интересоваться ее происхождением или сплетничать о личной жизни. Равнодушие окружающих людей вполне устраивало девушку.
   В двадцать один год она уже была на пути к блестящей карьере модели и к университетскому диплому. Энни была счастлива, в ладу сама с собой и не желала задумываться о будущем – настоящее стоило того, чтобы полностью им насладиться.
   Тогда-то Рене и послала Энни в Голливуд – пробоваться на роль в новом фильме, продюсером которого должен был стать сам великий Хармон Керт, глава «Интернэшнл Пикчерз». В самолет Энни садилась без малейшей тревоги, подгоняемая жаждой приключений.
   Успокоенная успехом, поверившая в себя, Энни легко рассталась с необходимостью бороться с несправедливостью, за свое место под солнцем.
   Но Хармон Керт вышиб из нее остатки наивности и оптимизма.

Глава XVII

   Рекламный фильм был только началом. Энни стала получать новые роли. Она старалась узнать о каждой новой постановке и из официальных объявлений в профессиональной прессе, и от вечно ищущих работы коллег.
   Новая роль, а вернее, ее добывание была для Энни своего рода военной операцией. Каждая постановка была для нее объявлением войны. Она изучала пороки и слабости людей, от которых зависело получение роли. Она знала, какой продюсер вел беспорядочный образ жизни, кто из звезд – гомосексуалист и пользуется ли режиссер своим положением, чтоб завлечь актрису в постель. Энни всегда знала, кто неумеренно пьет, кто играет, у какой актрисы климакс, и поэтому безнадежно испортился характер, чья карьера на подъеме и чья слава угасла.
   Энни искала слабое звено – влиятельного администратора, который мог поддаться ее чарам, не принуждая к сожительству; если бы ей пришлось покупать благосклонность такой ценой, она сразу отказалась бы от попыток получить роль.
   Но таких было мало. Ничуть не смущаясь, Энни вновь продолжала поиски. И наконец ее усилия были вознаграждены. Этим летом и осенью она получила роли еще в двух рекламных фильмах, эпизоды с репликами в двух пользующихся успехом постановках экспериментальных театров, которые, к сожалению, шли недолго. Но публика успела заметить Энни.
   В результате в агентстве моделей работы у нее было больше, чем раньше. Энни не отказывалась от предложений, потому что чем чаще фотографии Энни появлялись на обложках и разворотах самых престижных модных журналов, тем прочнее в сознании читателей и коллег закреплялся ее имидж элегантности и ненавязчивой чувственности.
   Она прекрасно сыграла во второй серии рекламного фильма «Дейзи», поставленной Хэлом Парри, и позировала для журнальной рекламы туалетной воды. Хэл считал Энни неотъемлемой частью своей карьеры, золотым амулетом, возил ее на обед в «Двадцать одно» или «Русскую чайную», в зависимости от того, насколько позволяло время. Хэл любил показываться с ней на людях как с обожаемой питомицей и наслаждался мыслями о том, как все окружающие мужчины завидуют ему и гадают, в каких он отношениях с Энни.
   Даже сейчас в ее присутствии он чувствовал чисто мужской голод, но желание каким-то образом превращалось в потребность заботиться и оберегать девушку, а не пытаться овладеть ею.
   А Энни относилась к Хэлу по-матерински, шутливо упрекая за неисправимые пороки, и никогда не позволяла чувственности, скрытой под обаятельной внешностью и улыбкой, вырваться наружу. И Хэл, согретый ее дружбой, чувствовал, как учащается дыхание, и это стоило большего, чем ночь любви с другой женщиной. Энни требовала, чтобы к ней относились с уважением, и Хэл получал невыразимое наслаждение, ощущая себя галантным рыцарем, поклоняющимся даме.
   Энни владела телом и душой Хэла, и это ему нравилось.
   Но он не знал, с какой легкостью все новые и новые жертвы попадали под обаяние Энни. И каждую она выбирала с величайшим терпением, без лишней спешки, безошибочно угадывая их интерес к ней. Среди таких ее знакомых были не только мужчины, но и женщины. Сам Хэл был своего рода эталоном, по которому Энни рассчитывала свои новые победы – ведь работа, которую она получала, зависела не только от ее таланта, но и от их власти.
   В этом равнодушном, привыкшем ко всему городе, в этой жестокой и безжалостной профессии Энни для многих стала чистым весенним воздухом.
   Брызжущая молодостью и жизненными силами, свежая и сладострастная, как душистый цветок, она радовала окружающих своим присутствием в их жизни. Перед такой девушкой никто не мог устоять.
   Никто, конечно, кроме Роя Дирена, для которого Энни не могла быть объектом сексуальных притязаний, но стала дочерью, которой у него никогда не было.
   Он ощущал в себе истинно отцовскую тревогу, потому что знал степень своего влияния на Энни и хорошо помнил, какой она пришла в студию. Тогда у нее не было ничего, кроме сжигающего честолюбия.
   Рой не говорил с Энни о ролях, которые она пыталась получить, хотя посмотрел все рекламные фильмы и спектакли с ее участием. Игра девушки поразила его.
   Рой гордился Энни. Но с каждым днем он все больше волновался за нее. Он видел, каким огромным талантом обладает Энни, но одновременно понимал: что-то подстегивает ее, грызет, заставляет любыми способами, даже нечестными, добиваться ролей, которые иначе бы прошли мимо. Рой никогда не видел такого всепоглощающего стремления к славе, хотя Энни работала усерднее и больше любой другой молодой актрисы.
   Что-то не дает ей покоя. Прошлые разочарования? Разбитое сердце? Жестокая обида?
   Но, что бы это ни было, Энни не имела ни минуты покоя. Она шла вперед, вверх, не оглядываясь, без секстанта и якоря и в своей наивности не могла понять, что конкуренция на самой вершине может уничтожить человека, сжечь в своем огне даже самых умных и талантливых.
   Рой знал это, потому что двадцать четыре года назад то же самое произошло и с ним. Головокружительная любовная связь с недостойным человеком, с другом, которого Рой искренне любил, безудержные амбиции этого друга, вмешательство опасного человека – могущественного продюсера, похотливый интерес самого влиятельного рекламного агента Голливуда прикончили мечты Роя о карьере в кино еще до того, как она началась. А потом… Потом было много пустых, унылых безнадежных лет. Рой нашел убежище от душевных ран, уйдя со сцены и забыв о профессии актера.
   Конечно, ничего хорошего это ему не принесло, потому что все его чувства и надежды умерли вместе с единственной любовью. Но Энни не была пустой оболочкой, как сам Рой, она пылала жаждой жизни и была готова к борьбе.
   Рой многое знал об опасностях, подстерегавших Энни. Как искренне он хотел предостеречь девушку! Но Рой понимал, что Энни будет глуха к советам – в ушах ее звучит призывный зов собственного будущего. Поэтому Рой в глубине своей измученной души молился за Энни. Идя на исповедь, он останавливался у алтаря и молил Бога, чтобы судьба пощадила девушку, не оставила грязи и шрамов в ее душе, дала счастье, которого она так заслуживает.
   Успех в шоу-бизнесе редко означал счастье и душевный покой. Рой знал это лучше чем кто бы то ни было. Исключений из этого правила не было.
   А может, Энни будет первым исключением.
   Однажды Рой оказал ей небольшую услугу. Позвонив куда-то, он послал девушку на прослушивание в «Сенчери Плейерз», экспериментальный театр с постоянной труппой, находящийся вдалеке от Бродвея. Главным режиссером театра был чудаковатый, но обладавший блестящим талантом Тиг Макиннес.
   Тиг, огромный, громкоголосый шотландец с пышной бородой, влюбился в Энни с первого взгляда и дал ей роль Офелии в авангардной постановке «Гамлета», которую ставил в старом помещении театра на Четырнадцатой улице.
   Игра Энни отличалась органичным сочетанием трагической невинности и игривой чувственности. Тиг стал постоянно давать Энни роли в пьесах Олби, Жене, Пиранделло, Чехова, Ибсена. Она играла и в авангардных пьесах, которые иногда ставились в театре.
   Энни даже представилась возможность сыграть Лауру в «Стеклянном зверинце», и она сама была потрясена, увидев, как далеко ушла в своем исполнении от давнишней наивной трактовки героини Уильямса.
   Конечно, постановки «Сенчери Плейерз» быстро сходили со сцены, в зрительном зале зачастую бывало много свободных мест, да и платили до обидного мало. Но сейчас главным для Энни было приобрести опыт. А Тиг Макиннес, шумный и экспансивный, такой не похожий на Роя Дирена, был не менее великим учителем.
   Работая на сцене, Энни скоро начала по-настоящему разбираться в драматургическом материале, в структуре, темпоритмике, научилась профессионально оценивать текст и его возможности.
   Именно здесь она сделала для себя одно важное открытие. Труппа Тига возобновила постановку пьесы «Парабола». Пьеса была написана двадцать пять лет назад никому тогда не известным драматургом по имени Дэймон Рис. Это позже Рис был награжден несколькими премиями Пулитцера, международными премиями «Тони» за свои романы и пьесы. В последнее время Рис пользовался огромным успехом в Голливуде как выдающийся сценарист.
   «Парабола» стала открытием для Энни. Пьеса была написана, когда Рису не исполнилось и тридцати, но по силе психологического анализа не уступала работам известнейших мастеров. Зрители могли оценить тонкие сплетения сложной интриги, переходы настроений. А великолепные диалоги, в которых трепетала еле сдерживаемая страсть и нежность, когда герои произносили обычные, казалось, ничего не значащие слова!
   «Парабола» несла в себе зародыш более знаменитых поздних работ Риса – темную трагическую атмосферу. Страсти героев неизбежно вели к гибели, которую, казалось, они сами жадно искали. Но зрители покидали театр, а актеры сцену со странным чувством облегчения. Рок и обреченность несли в себе таинственную прелесть, ибо драматург с присущим ему талантом показывал трагические конфликты, скрытые за обычными судьбами, конфликты, как правило, приводящие к гибели героев и их падению.
   После того, как «Парабола» сошла со сцены, Энни не смогла противиться искушению и посмотрела пять известных фильмов, снятых по сценариям Риса. Она прочитала все его романы, которые смогла достать. Все они были одинаково прекрасны, тревожили душу, и впечатление, произведенное ими, было незабываемым.
   Однажды в букинистическом магазине на Сорок четвертой улице Энни нашла потрепанный экземпляр «Параболы» в мягкой обложке с фотографией Риса, снятой в то время, когда была написана пьеса. Лицо драматурга произвело огромное впечатление на Энни. В нем читались и юношеская гордость, и высокомерие, но небольшие пронзительные глаза горели язвительным огнем, отражавшим, казалось, состояние души их обладателя. Энни охватило знакомое волнение, которое она всегда испытывала, прочитав очередной роман писателя.
   В то же время она с удивлением обнаружила, что никогда раньше она и не пыталась представить себе Риса, хотя он уже считался признанным гением, классиком американской литературы. Она наверняка много раз видела его портреты в книжных магазинах, журналах и даже по телевизору. Странно, но сам Рис совершенно не интересовал ее как личность.
   Книги Риса будоражили душу, и Энни решила найти и прочитать все написанное им, подспудно чувствуя то, что ощущали все, кто подпал под обаяние его таланта: Рис извлекал на поверхность то, что было глубоко скрыто в сердцах людей и в душе Энни, хотя эти эмоции были старательно похоронены, и Энни старалась никогда не позволять им вырваться наружу.
   – Молодец, Энни, – повторял ее агент Барри Стейн каждый раз, когда клиентка приносила очередной контракт. – Продолжай в том же духе.
   – Обязательно, – следовал уверенный ответ.
   К собственному удивлению, Барри обнаружил, что Энни Хэвиленд не нуждается в агенте, Стейну оставалась лишь роль клерка, который читал ее контракты и ставил вторую подпись. Она находила работу либо хитростью, либо умением, восхищавшим его. Барри хорошо знал—сейчас трудные времена, и все же Энни постоянно получала роли.
   У него не было ни времени, ни желания узнать, как ей удается выполнять все свои профессиональные обязательства. Действительно, изматывающая работа отнимала у Энни все силы, и, чтобы хоть как-то держаться, она принимала самые радикальные меры – довольствовалась пятичасовым сном, принимала витамины, впадала в транс, ни с кем не разговаривала в коротких паузах между актами в «Сенчери Плейерз» и даже спала в поезде подземки по пути домой.
   Она не падала с ног благодаря несгибаемой воле и постоянному движению вперед, которого требовала ее работа. Энни никогда не оглядывалась, но зорко следила за обстановкой.
   Тем не менее она не могла унять тревожащих душу мыслей.
   По мере того, как шло время, Энни понимала, что навязчивые воспоминания о Тине Меррил и других молодых актрисах ее круга не дают ей покоя. Каждая победа, одержанная над продюсером или режиссером, от которого зависело распределение ролей, приносила поражение соперницам, которые могли выполнить эту работу так же хорошо, как сама Энни, и, как она честно признавалась себе, возможно, даже лучше.
   Энни не могла не размышлять о жестокости этой гонки, в которой кто-то обязательно будет побежден. Но и победитель, как она убедилась, не испытывал торжества.
   Она вспоминала школьные годы: соревнования по гимнастике, лучшая роль в любительской постановке, успехи, достигнутые за счет других студентов, которые не намного отстали в своих усилиях стать первыми. Почему же в те дни совесть не терзала ее так?
   Вероятно, тогда от конкуренции не зависело чье-то существование…
   Но дело было не только в этом и, несмотря на смятение души, Энни не могла не сознавать: в чем-то она неправа.
   В высшей школе она высоко держала голову, свято верила в честность и правосудие и старалась выжить, когда терпела сокрушительное поражение. Но теперь Энни принимала несправедливость в расчет и старалась сделать так, чтобы она поразила кого-нибудь другого. Иначе как еще объяснить ее хорошо просчитанные подходы к людям, питавшим слабость к ее очарованию, к людям, от которых зависела ее работа? В ее расчеты никогда не входило условие оплаты этой благосклонности, она не обещала взамен того, что не могла дать.
   В чем причина неудач старательных и даже способных актрис, обладавших не меньшим, чем Энни, талантом, но терявших роли, потому что не владели таким же тонким умением очаровать и обольстить жертву?
   Да, время изменило ее; та, прежняя Энни, играла честно и проигрывала так же часто, как побеждала. Но благодаря Хармону Керту и Риме Бэйнс сегодняшняя Энни вела жестокую игру, стремясь только к одному – к победе.
   Энни верила в свой талант. Но шоу-бизнес был миром, в котором выжить мог сильнейший, а не лучший. Да, она поставила перед собой цель – чего бы ей это ни стоило.
   Цену за выживание приходилось платить высокую.
   Эта открывшаяся ей истина была словно яркая вспышка света, ослепляющая мозг, лишающая чувств. Энни с тревогой думала об этом поздно ночью, после целого дня изнурительной работы, но, не найдя ответов и объяснений, впадала в тяжелый сон. К счастью, усталость всегда брала верх. Но наступал новый день, и тяжелые мысли возвращались.
   Зато теперь в ее образе жило столько разных Энни, а у нее было так мало времени разобраться в каждой из них…
   Прошло уже больше года с того дня, когда в квартире Роя Дирена она впервые испытала приступ тошноты, которую должна была ощутить, чтобы реально представить свою героиню. И чтобы не погибнуть самой под обрушившимися на нее образами, характерами, жизнями своих героинь, Энни научилась жить их ощущениями и мыслями.
   Эта ее способность жить чужой жизнью мстила Энни, она постепенно лишала актрису ее собственных чувств и реакций. Энни казалось, что она очутилась в пустоте, подобной космической черной дыре, куда она с каждым днем падала все глубже и где опьяняющие зелья преображали ее во множество различных, необычайно странных существ, тогда как ее собственное «я» растворялось все больше и больше в этих новых образах.
   Эти безумные метаморфозы, ломающие грани ее личности, происходили каждый раз, когда Энни получала роль. Она рисковала собственной сущностью, как игрок последними деньгами, чтобы снова погрузиться в соблазнительную пустоту, из которой опять и опять она будет создавать новую жизнь, новую сущность. В этой опасной игре она или должна была стать истинной актрисой, или потерять себя навсегда.
   Ощущения ее были такими сильными, чувственно-сладострастными, что Энни уходила со сцены словно лунатик – настолько она была опьянена напряженностью собственной игры.
   Энни вспоминала изречение, которое часто любил повторять Рой: «С каждой ролью вы убиваете часть своей души. Если вы делаете это достаточно хорошо, герой в свою очередь подарит вам нечто такое, что может изменить вашу жизнь».
   Она надеялась, что Рой окажется прав, но все больше и больше замечала, как захватывает ее сама игра, постепенно проникая в кровь, становясь жизненно необходимой.
   Энни превращалась в творца иллюзий, мастера создания грез. Это было опасное, безликое мастерство, ибо, чем увереннее она завладевала вниманием зрителей, захваченных ее красотой, таинственной сексуальностью, совершенной техникой игры, тем меньше оставалось от настоящей Энни Хэвиленд – бледной тени, бесконечно скитающейся между своими героинями и зрителями.
   А пока она употребляла все свои силы, шла на любые хитрости, на которые прежде не считала себя способной, лишь бы получить работу.