Страница:
Что ни говори, Фрэнк все-таки приезжал навещать ее, проводил долгие ленивые часы наедине с Энни, глядя на девушку со странной, почти мучительной серьезностью, и оба молчали, ощущая дыхание душистого свежего ветра, словно объединявшего их в эти минуты.
Кроме того, Фрэнк был не женат, Дэймон сказал об этом Энни несколько месяцев назад.
Мог Фрэнк использовать дружбу с Дэймоном – странная симпатия между такими разными людьми – как предлог поддерживать отношения с Энни? Могла ли его природная сдержанность скрывать интерес, который его понятия о правилах приличия не позволяли выказывать?
Энни мысленно выругала себя за подобные мысли и поспешила вспомнить, что она теперь совершенный инвалид, не способный привлечь внимание настоящего мужчины.
Но фантазии не желали уходить, а интуиция, сопутствующая им, терзала мозг, пока боль желания не давала покоя.
Что если бы она вновь откинулась на этот мягкий, как постель, стол, когда дыхание, прерывистое после утомительных упражнений, немного успокоилось бы; призывно раскинула ноги и увидела наконец как словно высеченное на меди лицо мужчины со спокойно-чувственными глазами наклонится все ближе, ближе… ощутила ласки его рук, прикосновение губ к губам здесь, в этой прохладной подземной обители, где никто их не увидит!
Что останется от ее боли?
Что останется тогда от одиночества?
Но эти запретные мысли были подобны дневниковым записям глупой школьницы, потому что Энни не могла заметить ни малейшего признака интереса к себе. Почему-то на память пришли строки «Элегии» Грея, выученной когда-то наизусть в школе и давно забытой.
Фрэнк растирал ее плечи сильными руками, не обращая внимания на дрожь возбуждения, пробегавшую по спине Энни.
– Позвольте я помогу вам подняться наверх, – сказал он, обнимая ее за талию, пока они взбирались по узкой лестнице. – По-моему, на сегодня достаточно.
Он осторожно поддерживал Энни, помогал подниматься по ступенькам. Сухие пальцы лежали на пояснице, голое бедро девушки терлось о жесткую ткань брюк Фрэнка. Энни с наслаждением ощущала мужской запах, много недель преследовавший ее в мечтах, и почти теряла сознание.
Должно быть, Фрэнк заметил ее состояние, потому что, добравшись до верхней площади, повернулся к Энни, все еще не разжимая рук.
– Может, вам лучше лечь? – спросил он. «С тобой…»
Энни вздохнула, в ужасе от собственных мыслей.
– Не волнуйтесь за меня, – сказала она вслух. – Все в порядке. Пойду, приму душ. Не стесняйтесь уйти, если у вас какие-то дела.
Но глаза Фрэнка глядели на нее с озабоченностью, которую не могли погасить даже резкие слова. Энни повернулась и пошла по коридору, чувствуя за спиной его взгляд.
Теплая вода только усилила смятение чувств. Энни, накинув махровый халат, вышла из ванной, ожидая найти дом опустевшим. Но Фрэнк по-прежнему был в гостиной. Он неловко переминался у порога, перекинув пиджак через руку.
– Вы все еще здесь? – с невольным кокетством спросила она.
– Собираюсь уходить. Хотел только убедиться, что вам не стало плохо.
– Я в прекрасной форме! – заверила Энни, сделав пируэт, как настоящая манекенщица: уперев руку в бедро. – Видите?
Но неосторожное движение вызвало прострелившую ногу боль, так что попытка пофлиртовать явно не удалась – Энни пошатнувшись, прислонилась к стене.
– Пойдем, – сказал Фрэнк, подхватил ее под руку, повел в спальню, уложил и прикрыл одеялом.
Энни подняла глаза на Фрэнка, сидевшего на краю кровати. Такой высокий, широкоплечий, несгибаемый, и перед ним она, хрупкая, тоненькая, лежащая без сил.
Огонь, бушующий в крови, дурманил голову. О чем сейчас думает Фрэнк? Неужели не видит, что с ней происходит? Как он может не замечать этого, после стольких месяцев?
– Может, вызвать доктора Блейра? – спросил Фрэнк, осторожно дотрагиваясь до больного колена. – Он, наверное, сумеет помочь.
Энни покачала головой.
– Такое уже не раз случалось. Джуди обычно позволяет мне отдохнуть пару дней. Даже лед не прикладывает, если нет опухоли.
Собственный хрипловатый голос с призывными нотками заставил Энни покраснеть, хотя вряд ли Фрэнк видел отчетливо ее лицо в полутьме. Он начал осторожно массировать колено, разминая мышцы.
– Сильно болит?
Энни покачала головой, подавляя вот-вот готовый сорваться с губ вздох.
– Только честно!
Снова пальцы коснулись внутренней поверхности бедра, еще мягче, чем прежде. Рука Энни легла поверх его пальцев, обхватила запястье. В голосе Энни зазвучали никогда не слышанные Фрэнком раньше интонации.
– Нет, глупый. Не болит.
Фрэнк замер в смущении, словно был поражен, как такая хрупкая рука может обладать столь странной силой, чтобы легко удерживать его в плену. Энни, забыв обо всем, задыхаясь, вцепилась в это сильное запястье.
Взгляды их встретились. Фрэнк заметил мольбу в глазах девушки и нахмурился; выражение лица говорило о беспокойстве, возможном неодобрении, но одного в нем не было: удивления.
В комнате было тихо и темно от спущенных занавесок. Невероятной силы ожидание соединило их, словно оба стояли на краю обрыва, глядя в зияющую бездну с головокружительной высоты. Энни хотелось сжаться под этим мужским взглядом, проникшим в ее тайные мысли, утонуть в нем, забыться навсегда.
«Слишком поздно, – поняла она. – Не нужно было оставаться с ним наедине». В этом была ее ошибка, вина, беда, очень уж он стала чувствительной за последнее время.
«Слишком поздно»… Она так долго была одна, так настойчиво пыталась противиться своим чувствам, так стоически сражалась с болью, раздражением и желанием.
Настало время прекратить борьбу. Последний, бесплодный порыв воли пытался заглушить волну страсти, поднимавшуюся в душе. Бесполезно. Она смогла только молча потянуть Фрэнка за руку, без слов умоляя его прийти в ее объятия.
И… о, чудо из чудес, подарок судьбы, гораздо более драгоценный, чем ее надежды… губы Фрэнка приблизились к ее губам. Энни беспомощно застонала, ощутив их теплое прикосновение. Тень большого тела накрыла ее… Энни притянула Фрэнка ближе.
Энни, потрясенная тем, что наконец очутилась в объятиях Фрэнка, неожиданно осмелев, впервые ощутила языком вкус его рта; от груди к лону побежала странная судорога, поразившая Энни, словно молния удивительной мощи, и оставившая ее обессиленно вздрагивающей под поцелуями Фрэнка.
Она так и не поняла, да и не хотела понять, в какой момент их руки встретились в молчаливом согласии у пояса халата. Толстая ткань словно растаяла под нетерпеливыми пальцами, и Энни каким-то образом оказалась стоящей на коленях – тонкие руки запутались в его волосах, восхитительный аромат лишал разума, поцелуй все затягивался.
Огромное мускулистое тело, казалось, застыло в ожидании, хотя Фрэнк держал Энни осторожно, как фарфоровую куклу. Большие теплые руки лежали на талии, но едва заметный зов женской плоти заставлял Энни все нетерпеливее прижиматься к его груди.
Почти невыносимое напряжение этой минуты заставило возбуждение, бушующее как лесной пожар, разгореться еще сильнее и унесло бы Энни в чудесный мир, если бы не внезапная конвульсия страха, скрутившая внутренности.
– О, нет, – пробормотала она, откидывая голову, чтобы взглянуть в лицо Фрэнка. – О, нет, ты не можешь хотеть меня, – пробормотала Энни.
– Я хочу тебя.
Тихий шепот возвратил Энни к жизни, воспламенил ее, заставил почувствовать себя желанной. Она изо всех сил обняла Фрэнка, порывисто, несдержанно, не желая больше ничего скрывать. Жесткая ткань пиджака терлась о соски, дразня розовые бутоны. Энни лихорадочно тянула за узел галстука, расстегивала рубашку – каждое движение было словно головокружительная ласка. Исполненная безумного ликования за собственное бесстыдство, Энни целовала Фрэнка снова и снова, не замечая, как стонет от блаженства.
Не было времени спрашивать, думал ли он о ней, хотел ли все эти длинные одинокие месяцы беспокоиться о том, что сумасшедший, буйный пыл ее тела отпугнет его.
Изголодавшийся по любви мужчина прижимал ее к твердому, как сталь, телу, а нетерпеливые руки лишали способности мыслить.
Теперь настал черед Энни снять с Фрэнка все, что еще осталось от одежды, слышать, как она с мягким шорохом падает на пол, обжигать губами обнаженную плоть.
Горячее мужское тело, трепещущее от нетерпения, накрыло ее, и Энни приняла эту великолепную тяжесть, умирая от желания ощутить его прикосновение каждым дюймом кожи. Пальцы, так осторожно разминавшие больное колено, налились жаром, приветствуя ее наслаждение, усиливая его, гладя с дарованным природой искусством, словно Фрэнк с самой первой встречи знал и тайно предугадывал все, что произойдет между ними.
Может ли это быть? Неужели эти странные, все понимающие, чувственные глаза разгадали все ее секреты? Ответ на тревожащие вопросы словно дурманящая вспышка озарил душу Энни, когда она почти против воли, гонимая лишь жгучим желанием, отыскала средоточие его мужественности и ввела в себя.
«Да, да!» – молча ликовала она, ощущая чудо быть необходимой и желанной. Да, он хотел ее! Фрэнк вновь накрыл ее собой, словно желал защитить, уберечь, завладеть навеки, оплодотворить бесконечной силой, призванной создать и породить новую женщину, заставить преобразиться женскую плоть.
Все кончилось слишком быстро. Конвульсии наслаждения охватили обоих с ошеломляющей внезапностью, но Энни почему-то казалось, что прошла вечность, огромное, все расширяющееся мгновение, поглотившее, уничтожившее прошлое, наполнившее ее экстазом, прежде чем чуждый, неведомый вихрь невиданной мощи унес ее за сотни световых лет от себя самой.
Однако Энни не испытывала страха – ведь она больше не была одинока и могла раствориться в этом пока не познанном, все еще находившемся в ней мужчине, потому что знала – он возвращает ей ее потерянную душу, сегодня, сейчас, на алтаре их близости.
И Энни, с восторгом вслушиваясь в срывающиеся с его губ вздохи и сжимая плечи Фрэнка исхудавшими руками, притягивала его все ближе и ближе, словно, если он проникнет в нее по-настоящему глубоко, целиком завладеет и заберет с собой, его плоть вызовет к жизни целые миры, в которых несомненно откроется будущее.
Глава XX
Кроме того, Фрэнк был не женат, Дэймон сказал об этом Энни несколько месяцев назад.
Мог Фрэнк использовать дружбу с Дэймоном – странная симпатия между такими разными людьми – как предлог поддерживать отношения с Энни? Могла ли его природная сдержанность скрывать интерес, который его понятия о правилах приличия не позволяли выказывать?
Энни мысленно выругала себя за подобные мысли и поспешила вспомнить, что она теперь совершенный инвалид, не способный привлечь внимание настоящего мужчины.
Но фантазии не желали уходить, а интуиция, сопутствующая им, терзала мозг, пока боль желания не давала покоя.
Что если бы она вновь откинулась на этот мягкий, как постель, стол, когда дыхание, прерывистое после утомительных упражнений, немного успокоилось бы; призывно раскинула ноги и увидела наконец как словно высеченное на меди лицо мужчины со спокойно-чувственными глазами наклонится все ближе, ближе… ощутила ласки его рук, прикосновение губ к губам здесь, в этой прохладной подземной обители, где никто их не увидит!
Что останется от ее боли?
Что останется тогда от одиночества?
Но эти запретные мысли были подобны дневниковым записям глупой школьницы, потому что Энни не могла заметить ни малейшего признака интереса к себе. Почему-то на память пришли строки «Элегии» Грея, выученной когда-то наизусть в школе и давно забытой.
Все женские уловки ни к чему, а очарование растрачено зря… Энни чувствовала себя бедным одиноким цветком.
И многие цветы, рожденные в лучах,
Отцветают тихо и незаметно,
Бесплодно расточая красоту по воле ветра…
Фрэнк растирал ее плечи сильными руками, не обращая внимания на дрожь возбуждения, пробегавшую по спине Энни.
– Позвольте я помогу вам подняться наверх, – сказал он, обнимая ее за талию, пока они взбирались по узкой лестнице. – По-моему, на сегодня достаточно.
Он осторожно поддерживал Энни, помогал подниматься по ступенькам. Сухие пальцы лежали на пояснице, голое бедро девушки терлось о жесткую ткань брюк Фрэнка. Энни с наслаждением ощущала мужской запах, много недель преследовавший ее в мечтах, и почти теряла сознание.
Должно быть, Фрэнк заметил ее состояние, потому что, добравшись до верхней площади, повернулся к Энни, все еще не разжимая рук.
– Может, вам лучше лечь? – спросил он. «С тобой…»
Энни вздохнула, в ужасе от собственных мыслей.
– Не волнуйтесь за меня, – сказала она вслух. – Все в порядке. Пойду, приму душ. Не стесняйтесь уйти, если у вас какие-то дела.
Но глаза Фрэнка глядели на нее с озабоченностью, которую не могли погасить даже резкие слова. Энни повернулась и пошла по коридору, чувствуя за спиной его взгляд.
Теплая вода только усилила смятение чувств. Энни, накинув махровый халат, вышла из ванной, ожидая найти дом опустевшим. Но Фрэнк по-прежнему был в гостиной. Он неловко переминался у порога, перекинув пиджак через руку.
– Вы все еще здесь? – с невольным кокетством спросила она.
– Собираюсь уходить. Хотел только убедиться, что вам не стало плохо.
– Я в прекрасной форме! – заверила Энни, сделав пируэт, как настоящая манекенщица: уперев руку в бедро. – Видите?
Но неосторожное движение вызвало прострелившую ногу боль, так что попытка пофлиртовать явно не удалась – Энни пошатнувшись, прислонилась к стене.
– Пойдем, – сказал Фрэнк, подхватил ее под руку, повел в спальню, уложил и прикрыл одеялом.
Энни подняла глаза на Фрэнка, сидевшего на краю кровати. Такой высокий, широкоплечий, несгибаемый, и перед ним она, хрупкая, тоненькая, лежащая без сил.
Огонь, бушующий в крови, дурманил голову. О чем сейчас думает Фрэнк? Неужели не видит, что с ней происходит? Как он может не замечать этого, после стольких месяцев?
– Может, вызвать доктора Блейра? – спросил Фрэнк, осторожно дотрагиваясь до больного колена. – Он, наверное, сумеет помочь.
Энни покачала головой.
– Такое уже не раз случалось. Джуди обычно позволяет мне отдохнуть пару дней. Даже лед не прикладывает, если нет опухоли.
Собственный хрипловатый голос с призывными нотками заставил Энни покраснеть, хотя вряд ли Фрэнк видел отчетливо ее лицо в полутьме. Он начал осторожно массировать колено, разминая мышцы.
– Сильно болит?
Энни покачала головой, подавляя вот-вот готовый сорваться с губ вздох.
– Только честно!
Снова пальцы коснулись внутренней поверхности бедра, еще мягче, чем прежде. Рука Энни легла поверх его пальцев, обхватила запястье. В голосе Энни зазвучали никогда не слышанные Фрэнком раньше интонации.
– Нет, глупый. Не болит.
Фрэнк замер в смущении, словно был поражен, как такая хрупкая рука может обладать столь странной силой, чтобы легко удерживать его в плену. Энни, забыв обо всем, задыхаясь, вцепилась в это сильное запястье.
Взгляды их встретились. Фрэнк заметил мольбу в глазах девушки и нахмурился; выражение лица говорило о беспокойстве, возможном неодобрении, но одного в нем не было: удивления.
В комнате было тихо и темно от спущенных занавесок. Невероятной силы ожидание соединило их, словно оба стояли на краю обрыва, глядя в зияющую бездну с головокружительной высоты. Энни хотелось сжаться под этим мужским взглядом, проникшим в ее тайные мысли, утонуть в нем, забыться навсегда.
«Слишком поздно, – поняла она. – Не нужно было оставаться с ним наедине». В этом была ее ошибка, вина, беда, очень уж он стала чувствительной за последнее время.
«Слишком поздно»… Она так долго была одна, так настойчиво пыталась противиться своим чувствам, так стоически сражалась с болью, раздражением и желанием.
Настало время прекратить борьбу. Последний, бесплодный порыв воли пытался заглушить волну страсти, поднимавшуюся в душе. Бесполезно. Она смогла только молча потянуть Фрэнка за руку, без слов умоляя его прийти в ее объятия.
И… о, чудо из чудес, подарок судьбы, гораздо более драгоценный, чем ее надежды… губы Фрэнка приблизились к ее губам. Энни беспомощно застонала, ощутив их теплое прикосновение. Тень большого тела накрыла ее… Энни притянула Фрэнка ближе.
Энни, потрясенная тем, что наконец очутилась в объятиях Фрэнка, неожиданно осмелев, впервые ощутила языком вкус его рта; от груди к лону побежала странная судорога, поразившая Энни, словно молния удивительной мощи, и оставившая ее обессиленно вздрагивающей под поцелуями Фрэнка.
Она так и не поняла, да и не хотела понять, в какой момент их руки встретились в молчаливом согласии у пояса халата. Толстая ткань словно растаяла под нетерпеливыми пальцами, и Энни каким-то образом оказалась стоящей на коленях – тонкие руки запутались в его волосах, восхитительный аромат лишал разума, поцелуй все затягивался.
Огромное мускулистое тело, казалось, застыло в ожидании, хотя Фрэнк держал Энни осторожно, как фарфоровую куклу. Большие теплые руки лежали на талии, но едва заметный зов женской плоти заставлял Энни все нетерпеливее прижиматься к его груди.
Почти невыносимое напряжение этой минуты заставило возбуждение, бушующее как лесной пожар, разгореться еще сильнее и унесло бы Энни в чудесный мир, если бы не внезапная конвульсия страха, скрутившая внутренности.
– О, нет, – пробормотала она, откидывая голову, чтобы взглянуть в лицо Фрэнка. – О, нет, ты не можешь хотеть меня, – пробормотала Энни.
– Я хочу тебя.
Тихий шепот возвратил Энни к жизни, воспламенил ее, заставил почувствовать себя желанной. Она изо всех сил обняла Фрэнка, порывисто, несдержанно, не желая больше ничего скрывать. Жесткая ткань пиджака терлась о соски, дразня розовые бутоны. Энни лихорадочно тянула за узел галстука, расстегивала рубашку – каждое движение было словно головокружительная ласка. Исполненная безумного ликования за собственное бесстыдство, Энни целовала Фрэнка снова и снова, не замечая, как стонет от блаженства.
Не было времени спрашивать, думал ли он о ней, хотел ли все эти длинные одинокие месяцы беспокоиться о том, что сумасшедший, буйный пыл ее тела отпугнет его.
Изголодавшийся по любви мужчина прижимал ее к твердому, как сталь, телу, а нетерпеливые руки лишали способности мыслить.
Теперь настал черед Энни снять с Фрэнка все, что еще осталось от одежды, слышать, как она с мягким шорохом падает на пол, обжигать губами обнаженную плоть.
Горячее мужское тело, трепещущее от нетерпения, накрыло ее, и Энни приняла эту великолепную тяжесть, умирая от желания ощутить его прикосновение каждым дюймом кожи. Пальцы, так осторожно разминавшие больное колено, налились жаром, приветствуя ее наслаждение, усиливая его, гладя с дарованным природой искусством, словно Фрэнк с самой первой встречи знал и тайно предугадывал все, что произойдет между ними.
Может ли это быть? Неужели эти странные, все понимающие, чувственные глаза разгадали все ее секреты? Ответ на тревожащие вопросы словно дурманящая вспышка озарил душу Энни, когда она почти против воли, гонимая лишь жгучим желанием, отыскала средоточие его мужественности и ввела в себя.
«Да, да!» – молча ликовала она, ощущая чудо быть необходимой и желанной. Да, он хотел ее! Фрэнк вновь накрыл ее собой, словно желал защитить, уберечь, завладеть навеки, оплодотворить бесконечной силой, призванной создать и породить новую женщину, заставить преобразиться женскую плоть.
Все кончилось слишком быстро. Конвульсии наслаждения охватили обоих с ошеломляющей внезапностью, но Энни почему-то казалось, что прошла вечность, огромное, все расширяющееся мгновение, поглотившее, уничтожившее прошлое, наполнившее ее экстазом, прежде чем чуждый, неведомый вихрь невиданной мощи унес ее за сотни световых лет от себя самой.
Однако Энни не испытывала страха – ведь она больше не была одинока и могла раствориться в этом пока не познанном, все еще находившемся в ней мужчине, потому что знала – он возвращает ей ее потерянную душу, сегодня, сейчас, на алтаре их близости.
И Энни, с восторгом вслушиваясь в срывающиеся с его губ вздохи и сжимая плечи Фрэнка исхудавшими руками, притягивала его все ближе и ближе, словно, если он проникнет в нее по-настоящему глубоко, целиком завладеет и заберет с собой, его плоть вызовет к жизни целые миры, в которых несомненно откроется будущее.
Глава XX
Дэймон возвратился домой десятого апреля, проведя почти два месяца в Нью-Йорке.
Энни радовалась как ребенок. Наконец он перестанет быть всего лишь бестелесным голосом в телефонной трубке, жалующимся на трудности работы с Эйбом и отпускающим кислые шуточки насчет тягот жизни на Манхэттене. Он снова станет реальным, будет шуметь и ворчать по-медвежьи, с отцовской любовью обнимет Энни, возьмет в руки любимую скрипку – словом, перевернет весь дом, и тихие комнаты снова оживут, будто шаровая молния проплывет по ним, заряженная электричеством его энергии.
И, как ни парадоксально, Энни не хватало не только возбуждения, которое обычно приносил с собой Дэймон, – она тосковала по стабильности, уверенности в настоящем, неотделимом от его присутствия. С того памятного утра, шесть недель назад, когда Энни и Фрэнк так неожиданно стали любовниками, девушка жила в водовороте бурно меняющихся чувств, от которых кружилась голова и тревожно сжималось сердце.
После того первого украденного утра она, изнемогая от нетерпения и дурных предчувствий, ждала, позвонит ли Фрэнк. Как всякая женщина, обнаружившая, к своему изумлению и радости, что ее хотели однажды, Энни замирала от мысли, а захочет ли Фрэнк ее снова.
Как-то вечером, когда она сидела в одиночестве на веранде, прислушиваясь к тишине опустевшего дома, раздался звонок. Фрэнк вежливо, почти застенчиво, пригласил ее на ужин. Он не видел, как мгновенно засияла Энни, услышав его голос, как засверкали и преобразились пустые комнаты, когда девушка, все еще держа трубку, огляделась.
За ужином они обменялись всего несколькими словами, оба вели себя робко, словно встретились впервые. Тихий приятный вечер закончился, к облегчению и восторгу Энни, в уютной квартире Фрэнка. Она так и не вспомнила, о чем они говорили. Все плыло как во сне. Энни лишь смутно сознавала, где она и что с ней, пока, по милости небес, к благосклонности которых она не осмеливалась взывать, руки Фрэнка вновь обняли ее. И, оказавшись, наконец, на мягкой постели, Энни отдалась ему, всем сердцем открылась перед Фрэнком словно весенний цветок, зная твердо, как только может знать женщина: перемены в жизни и душе, принесенные Фрэнком, оставят свою метку навсегда. После этой ночи Энни твердо уверилась в том, что судьба подарила ей счастье большее, чем она заслуживает, после стольких месяцев ледяного одиночества, но не могла подавить в себе ужаса – вдруг Фрэнк больше не позвонит. Испытываемое беспокойство было для нее одновременно новым и сбивающим с толку. С одной стороны, Фрэнк вернул все: сознание того, что она может быть желанна и любима, оптимизм и способность без страха смотреть в будущее. С другой, пугающие женские инстинкты говорили Энни, что будущее без Фрэнка будет подобно высохшей пустыне.
Но Фрэнк позвонил, и они встретились снова. С того первого дня они встречались уже шесть раз, и каждое свидание приносило новую близость. Но между встречами Энни терзалась муками сомнений, не в силах ни на чем сосредоточиться; напряжение ожидания изгоняло все рациональные мысли и эмоции, не давая ни на миг покоя.
У Энни не было времени прийти в себя, разобраться в причинах страха и радостей. Она знала только, что оставила позади прошлое, и каждая клеточка тела была готова взорваться от ликования и желания, что они миновали опасный отрезок пути, и возврата назад нет.
Энни не знала, можно ли возлагать надежды на Фрэнка, и понимала только, что его спокойный голос и теплые руки были магнитом, к которому она безудержно тянулась всем своим существом. И из-за этого душевного переворота окружающий мир словно встал с ног на голову. Жизнь снова открылась во всем великолепном разнообразии, бурном кипении, словно запахи, ароматы и зрелища нахлынули на Энни так, что голод становился все острее, а земля уплывала из-под ног.
Дэймон был связующим звеном с более упорядоченным существованием, хотя воспоминания о прошедшем времени оставались достаточно болезненными. Энни ждала только одного: чтобы он вернул ее к реальности, подарил сознание уверенности в себе, помог определить цель в жизни, заставил забыть безумие, бушующее в душе.
Энни больше не доверяла собственным чувствам – слишком они были сильны, слишком запутаны. Зато она доверяла Дэймону. И радовалась, что он возвращается. Поэтому Энни в нетерпеливом возбуждении помогала Кончите готовить торжественный обед, которым они встретят Дэймона.
Ровно в полдень Энни услышала звук мотора. Она была одета в шорты и футболку; тщательно причесанные волосы спадали на плечи. Она поспешила открыть дверь. Дэймон, уже стоя на дорожке, расплачивался с водителем. Энни удивленно остановилась на пороге. Рядом с Дэймоном стояла молодая женщина лет двадцати двух. Светлые рыжеватые волосы сверкали в солнечных лучах. Она была одета в спортивные брюки и ярко-желтую блузку, волосы стянуты на затылке лентой в тон. На капоте машины лежал портфель.
Пока водитель вынимал чемоданы из багажника, девушка заметила Энни и дружески улыбнулась. Жизнерадостные энергичные манеры только подчеркивали поразительную красоту незнакомки.
Подбежал Дэймон, широко расставив руки. У Энни хватило времени заметить, что он был очень бледен и немного похудел, но тут Дэймон крепко облапил ее и расцеловал в щеки.
– М-м-м, вот это молодец! – воскликнул он, обдавая Энни забытым ароматом табака, лосьона после бритья и виски.
– Иисусе! Ты выглядишь на миллион долларов! – прибавил Рис, отстраняя Энни, чтобы получше ее разглядеть, и кивнул незнакомой девушке, идущей к ним навстречу.
– Правда, Марго? Иисус Христос…
Он перевел восторженный взгляд с одной на другую, потом, обняв Энни за плечи, показал на свою спутницу.
– Энни Хэвиленд, – гордо объявил он, – познакомься с мисс Марго Свифт, из Айовы, если можно поверить, что такое место все еще существует. Я привез ее, чтобы она выполняла для меня кое-какую работу. Марго пока поживет с нами.
Девушка поставила портфель и протянула руку. Энни пожала ее, испытывая странное чувство, что, хотя видит Марго впервые, девушка почему-то ей знакома.
– Вас не нужно представлять, – снова улыбнулась она. – Я давняя ваша поклонница. Чуть не сто раз видела «Полночный час».
– О, зовите меня Энни. Друзья Дэймона – мои друзья. Неужели вы меня узнали?
– Конечно, – кивнула Марго, – признаюсь, в жизни вы выглядите немного по-другому, но не узнать вас нельзя. Никогда не видела так близко кинозвезду.
Она сняла темные очки, и Энни увидела огромные темно-зеленые, весело смеющиеся глаза. Стройная, с хорошей фигурой, она тем не менее не казалась слишком худой и не боялась выглядеть женщиной, а не манекеном. Жизнерадостный вид и загорелая кожа заставляли Энни чувствовать себя особенно изможденной – несмотря на тренировки, она все еще весила девяносто шесть фунтов.
Но улыбка Марго была настолько чистосердечной, что Энни даже не почувствовала смущения – с таким поразительным тактом девушка смогла избежать неприятного упоминания о случившейся аварии.
– Эта леди, – показал Дэймон на Марго, по-прежнему обнимая Энни за плечи одной рукой, – лучшая моя находка за всю жизнь. Не только потрясающе трудолюбива, но и знает мои книги лучше меня самого. Кстати, – обратился он к Марго, – не показать ли Энни нашего младенца?
Заговорщически подмигнув, Марго открыла портфель и показала Энни толстую стопку листов, скрепленных металлическими кольцами. Энни взглянула на первую страницу: «Плодородный полумесяц». Сценарий Дэймона Риса.
Она обняла Дэймона.
– Значит ты закончил его?
Тот кивнул, поглаживая рукопись.
– Упаковано и перевязано бантиком.
– Хотел преподнести тебе сюрприз! Когда прочтешь, узнаешь, почему. А теперь пойдем в дом, посмотрим, что там приготовила Кончита. Клянусь, Марго в жизни не пробовала настоящей мексиканской еды!
Они направились к дому. Дэймон, просияв, взял девушек под руки. Энни не заметила брошенного им искоса взгляда, мгновенно вобравшего и отметившего то особое свечение, которым лучилась девушка. Свечение, явно обретенное за время его отсутствия. Если Дэймон и подозревал его истинную причину, то ничем не дал этого знать.
За великолепным обедом, приготовленным Кончитой в честь возвращения Дэймона, все смеялись и шутили. Энни исподтишка изучала Марго, которая без смущения осваивалась с незнакомой обстановкой и собеседниками и без тени обиды воспринимала подшучивания Дэймона.
Марго сразу же понравилась Энни, и та спросила девушку, как она познакомилась с Дэймоном.
– Ну… – Марго сморщила хорошенький носик. – Я работала в книжном магазине и училась в Нью-Йоркском университете. Конечно, у меня были кое-какие намерения поймать мужа-миллионера или по крайней мере получить степень и стать преподавателем колледжа. Конечно, мне не по себе в большом городе, но я справлялась с этим как могла, и… Дэймон, почему бы тебе не досказать остальное?
Энни повернулась было к Рису, одновременно скользнув взглядом по Марго. И снова лицо девушки показалось таким знакомым, что она решила непременно выяснить, уж не встречались ли они в Нью-Йорке.
– Так вот, – начал Дэймон, играя стаканом со старым ирландским виски, – это было потрясающим совпадением! Эйб и я только что пообедали в одном из его любимых молочных кошерных ресторанчиков и пытались добраться до дому на такси, когда она, – он показал на Марго, – заглянула на перекрестке в окно автомобиля, осведомилась, не я ли Дэймон Рис и попросила автограф. Такое не каждый день случается. – Пожав плечами, Рис удовлетворенно поднял брови. – Машин кругом было полно, Марго вполне могли задавить, пока она ждала, а я искал бумагу и ручку, так что мы попросили ее сесть в такси и обещали подвезти. По дороге разговорились и через три минуты я понял, что эта сумасшедшая уроженка Айовы прочла каждую чертову книгу, которую я успел написать, и запомнила чуть ли не наизусть. У нее в сумочке даже лежало два моих романа, истрепанных донельзя, исчерканных от начала до конца. Это меня доконало, поэтому мы отвезли ее к Эйбу, напоили кофе, и она рассказала мне о своих планах написать диссертацию на степень магистра о моем творчестве, представляешь?
Он с отцовской гордостью взглянул на Марго.
– Так все и началось, и я убежден, что она научится гораздо большему, помогая Эйбу и мне довести «Плодородный полумесяц» до нужной нормы, чем работая в книжном магазине до конца года. Марго согласилась, как только я обещал платить больше, чем те жалкие гроши, которые она получала у этих сквалыг. И черт меня побери, если она не внесла нужную долю организованности в нашу работу. Он показал на аккуратно отпечатанную рукопись.
– Мы бы провозились еще столько же, не будь Марго. Короче говоря, я могу отличить бриллиант от стекляшки, так что я не отстал, пока не убедил ее приехать сюда в качестве моего секретаря и редактора, пока будет вестись подготовка к съемкам фильма. Марго может поступить в Калифорнийский университет, если захочет, и написать сколько угодно диссертаций, как только работа будет закончена. Вот и все.
Марго рассмеялась.
– Он забыл сказать, что с того дня я не спускалась с небес на землю. Если бы Эйб Фейнголд и его три «жены» не возвратили меня к реальности, я умерла бы от волнения, встретив самого Дэймона Риса. Когда я сказала родителям о переезде в Лос-Анджелес, они посчитали, что их дочь отправляется из чистилища прямо в ад, но видно было, что они рады за меня.
Марго рассказала о своих родителях и трех старших братьях, работавших на ферме в Айове, откуда она уехала пять лет назад, и по просьбе Энни показала семейное фото, на котором она стояла в окружении высоченных парней рядом с седовласым отцом, который был гораздо ниже сыновей, и симпатичной матерью. Сама Марго выглядела более худой, но снимок, должно быть, сделали недавно, судя по модам и прическам; зеленые глаза сверкали тем же веселым юмором.
– Мы фотографировались в прошлое Рождество, – пояснила Марго. – С тех пор я их не видела, но собираюсь домой на День Благодарения. Им нужно удостовериться, что большой город не сожрал меня заживо. Кроме того, я ужасно по ним соскучилась. Отец говорит, что привычку к сельской жизни невозможно выбить из человека.
Спустя несколько минут, когда Марго, извинившись, пошла наверх распаковать чемодан и умыться, Дэймон потихоньку сообщил Энни:
– Просто потрясающая девушка! Почти мое «второе я», совсем как Эйб. Знает, о чем я думаю, что собираюсь сделать, прежде чем мне самому это придет в голову. Я говорил, что ей следует писать пьесы, но Марго и слышать не желает. Хочет выйти замуж и стать преподавателем где-нибудь на Среднем Западе.
Дэймон вздохнул.
– Хотелось бы, чтоб она работала на меня в обозримом будущем, а не только во время съемок этого фильма. Я просил ее стать моим секретарем и редактором, если намеревается писать обо мне монографию. Черт, если она желает сочинить эту диссертацию, то вполне может состряпать ее из всех вариантов «Плодородного полумесяца». И, коснувшись руки Энни, добавил:
– Марго тебе понравится, крошка, вот увидишь. Она боготворит тебя, но скажет об этом сама. Марго – очень искренний человек, она сельская девушка и не стыдится это признать, но умна, как дьявол, и все сделает для тебя, вот увидишь.
Щедрые похвалы Дэймона произвели впечатление на Энни, поскольку она знала, как трудно он сходится с людьми.
Но на этот раз Дэймон, по-видимому, оказался прав, поскольку сама Энни при первой встрече с Марго почувствовала в незнакомке острый ум в сочетании с необыкновенной тактичностью. Выражая окружающим неизменное уважение, Марго избавляла их от того, что могло бы превратиться в нескрываемое восхищение необыкновенным умом и способностями девушки, тем самым избегая неловкости, могущей возникнуть в их отношениях.
Это не бросающееся в глаза благородство вновь проявилось, когда Дэймон уселся в кресло, чтобы сделать несколько предварительных телефонных звонков по поводу «Плодородного полумесяца». Марго же с готовностью предложила Энни помочь ей делать гимнастику. Особенности упражнений на тренажере требовали, чтобы Энни рассказала Марго о природе своих повреждений. Та внимательно выслушала, задала несколько вопросов, не выражая ни малейшего любопытства насчет причин аварии, хотя, как чувствовала Энни, явно подозревала о трагических обстоятельствах, приведших к несчастному случаю. Но Марго умела деликатно и ненавязчиво изменить тему, которая могла бы смутить Энни, направив беседу в другое русло.
Узнав об операции на позвоночнике и о массаже, который Джуди делала Энни через день, Марго оживилась.
– Точно? – спросила она. – Какие позвонки?
– Все еще неладно с третьим и четвертым грудными позвонками, не говоря уже о разорванных связках в поясничных. И не будем говорить о шейных – не хочу обижать доктора Блейра, но знаю, что моя шея уже никогда не будет такой, как прежде.
Энни радовалась как ребенок. Наконец он перестанет быть всего лишь бестелесным голосом в телефонной трубке, жалующимся на трудности работы с Эйбом и отпускающим кислые шуточки насчет тягот жизни на Манхэттене. Он снова станет реальным, будет шуметь и ворчать по-медвежьи, с отцовской любовью обнимет Энни, возьмет в руки любимую скрипку – словом, перевернет весь дом, и тихие комнаты снова оживут, будто шаровая молния проплывет по ним, заряженная электричеством его энергии.
И, как ни парадоксально, Энни не хватало не только возбуждения, которое обычно приносил с собой Дэймон, – она тосковала по стабильности, уверенности в настоящем, неотделимом от его присутствия. С того памятного утра, шесть недель назад, когда Энни и Фрэнк так неожиданно стали любовниками, девушка жила в водовороте бурно меняющихся чувств, от которых кружилась голова и тревожно сжималось сердце.
После того первого украденного утра она, изнемогая от нетерпения и дурных предчувствий, ждала, позвонит ли Фрэнк. Как всякая женщина, обнаружившая, к своему изумлению и радости, что ее хотели однажды, Энни замирала от мысли, а захочет ли Фрэнк ее снова.
Как-то вечером, когда она сидела в одиночестве на веранде, прислушиваясь к тишине опустевшего дома, раздался звонок. Фрэнк вежливо, почти застенчиво, пригласил ее на ужин. Он не видел, как мгновенно засияла Энни, услышав его голос, как засверкали и преобразились пустые комнаты, когда девушка, все еще держа трубку, огляделась.
За ужином они обменялись всего несколькими словами, оба вели себя робко, словно встретились впервые. Тихий приятный вечер закончился, к облегчению и восторгу Энни, в уютной квартире Фрэнка. Она так и не вспомнила, о чем они говорили. Все плыло как во сне. Энни лишь смутно сознавала, где она и что с ней, пока, по милости небес, к благосклонности которых она не осмеливалась взывать, руки Фрэнка вновь обняли ее. И, оказавшись, наконец, на мягкой постели, Энни отдалась ему, всем сердцем открылась перед Фрэнком словно весенний цветок, зная твердо, как только может знать женщина: перемены в жизни и душе, принесенные Фрэнком, оставят свою метку навсегда. После этой ночи Энни твердо уверилась в том, что судьба подарила ей счастье большее, чем она заслуживает, после стольких месяцев ледяного одиночества, но не могла подавить в себе ужаса – вдруг Фрэнк больше не позвонит. Испытываемое беспокойство было для нее одновременно новым и сбивающим с толку. С одной стороны, Фрэнк вернул все: сознание того, что она может быть желанна и любима, оптимизм и способность без страха смотреть в будущее. С другой, пугающие женские инстинкты говорили Энни, что будущее без Фрэнка будет подобно высохшей пустыне.
Но Фрэнк позвонил, и они встретились снова. С того первого дня они встречались уже шесть раз, и каждое свидание приносило новую близость. Но между встречами Энни терзалась муками сомнений, не в силах ни на чем сосредоточиться; напряжение ожидания изгоняло все рациональные мысли и эмоции, не давая ни на миг покоя.
У Энни не было времени прийти в себя, разобраться в причинах страха и радостей. Она знала только, что оставила позади прошлое, и каждая клеточка тела была готова взорваться от ликования и желания, что они миновали опасный отрезок пути, и возврата назад нет.
Энни не знала, можно ли возлагать надежды на Фрэнка, и понимала только, что его спокойный голос и теплые руки были магнитом, к которому она безудержно тянулась всем своим существом. И из-за этого душевного переворота окружающий мир словно встал с ног на голову. Жизнь снова открылась во всем великолепном разнообразии, бурном кипении, словно запахи, ароматы и зрелища нахлынули на Энни так, что голод становился все острее, а земля уплывала из-под ног.
Дэймон был связующим звеном с более упорядоченным существованием, хотя воспоминания о прошедшем времени оставались достаточно болезненными. Энни ждала только одного: чтобы он вернул ее к реальности, подарил сознание уверенности в себе, помог определить цель в жизни, заставил забыть безумие, бушующее в душе.
Энни больше не доверяла собственным чувствам – слишком они были сильны, слишком запутаны. Зато она доверяла Дэймону. И радовалась, что он возвращается. Поэтому Энни в нетерпеливом возбуждении помогала Кончите готовить торжественный обед, которым они встретят Дэймона.
Ровно в полдень Энни услышала звук мотора. Она была одета в шорты и футболку; тщательно причесанные волосы спадали на плечи. Она поспешила открыть дверь. Дэймон, уже стоя на дорожке, расплачивался с водителем. Энни удивленно остановилась на пороге. Рядом с Дэймоном стояла молодая женщина лет двадцати двух. Светлые рыжеватые волосы сверкали в солнечных лучах. Она была одета в спортивные брюки и ярко-желтую блузку, волосы стянуты на затылке лентой в тон. На капоте машины лежал портфель.
Пока водитель вынимал чемоданы из багажника, девушка заметила Энни и дружески улыбнулась. Жизнерадостные энергичные манеры только подчеркивали поразительную красоту незнакомки.
Подбежал Дэймон, широко расставив руки. У Энни хватило времени заметить, что он был очень бледен и немного похудел, но тут Дэймон крепко облапил ее и расцеловал в щеки.
– М-м-м, вот это молодец! – воскликнул он, обдавая Энни забытым ароматом табака, лосьона после бритья и виски.
– Иисусе! Ты выглядишь на миллион долларов! – прибавил Рис, отстраняя Энни, чтобы получше ее разглядеть, и кивнул незнакомой девушке, идущей к ним навстречу.
– Правда, Марго? Иисус Христос…
Он перевел восторженный взгляд с одной на другую, потом, обняв Энни за плечи, показал на свою спутницу.
– Энни Хэвиленд, – гордо объявил он, – познакомься с мисс Марго Свифт, из Айовы, если можно поверить, что такое место все еще существует. Я привез ее, чтобы она выполняла для меня кое-какую работу. Марго пока поживет с нами.
Девушка поставила портфель и протянула руку. Энни пожала ее, испытывая странное чувство, что, хотя видит Марго впервые, девушка почему-то ей знакома.
– Вас не нужно представлять, – снова улыбнулась она. – Я давняя ваша поклонница. Чуть не сто раз видела «Полночный час».
– О, зовите меня Энни. Друзья Дэймона – мои друзья. Неужели вы меня узнали?
– Конечно, – кивнула Марго, – признаюсь, в жизни вы выглядите немного по-другому, но не узнать вас нельзя. Никогда не видела так близко кинозвезду.
Она сняла темные очки, и Энни увидела огромные темно-зеленые, весело смеющиеся глаза. Стройная, с хорошей фигурой, она тем не менее не казалась слишком худой и не боялась выглядеть женщиной, а не манекеном. Жизнерадостный вид и загорелая кожа заставляли Энни чувствовать себя особенно изможденной – несмотря на тренировки, она все еще весила девяносто шесть фунтов.
Но улыбка Марго была настолько чистосердечной, что Энни даже не почувствовала смущения – с таким поразительным тактом девушка смогла избежать неприятного упоминания о случившейся аварии.
– Эта леди, – показал Дэймон на Марго, по-прежнему обнимая Энни за плечи одной рукой, – лучшая моя находка за всю жизнь. Не только потрясающе трудолюбива, но и знает мои книги лучше меня самого. Кстати, – обратился он к Марго, – не показать ли Энни нашего младенца?
Заговорщически подмигнув, Марго открыла портфель и показала Энни толстую стопку листов, скрепленных металлическими кольцами. Энни взглянула на первую страницу: «Плодородный полумесяц». Сценарий Дэймона Риса.
Она обняла Дэймона.
– Значит ты закончил его?
Тот кивнул, поглаживая рукопись.
– Упаковано и перевязано бантиком.
– Хотел преподнести тебе сюрприз! Когда прочтешь, узнаешь, почему. А теперь пойдем в дом, посмотрим, что там приготовила Кончита. Клянусь, Марго в жизни не пробовала настоящей мексиканской еды!
Они направились к дому. Дэймон, просияв, взял девушек под руки. Энни не заметила брошенного им искоса взгляда, мгновенно вобравшего и отметившего то особое свечение, которым лучилась девушка. Свечение, явно обретенное за время его отсутствия. Если Дэймон и подозревал его истинную причину, то ничем не дал этого знать.
За великолепным обедом, приготовленным Кончитой в честь возвращения Дэймона, все смеялись и шутили. Энни исподтишка изучала Марго, которая без смущения осваивалась с незнакомой обстановкой и собеседниками и без тени обиды воспринимала подшучивания Дэймона.
Марго сразу же понравилась Энни, и та спросила девушку, как она познакомилась с Дэймоном.
– Ну… – Марго сморщила хорошенький носик. – Я работала в книжном магазине и училась в Нью-Йоркском университете. Конечно, у меня были кое-какие намерения поймать мужа-миллионера или по крайней мере получить степень и стать преподавателем колледжа. Конечно, мне не по себе в большом городе, но я справлялась с этим как могла, и… Дэймон, почему бы тебе не досказать остальное?
Энни повернулась было к Рису, одновременно скользнув взглядом по Марго. И снова лицо девушки показалось таким знакомым, что она решила непременно выяснить, уж не встречались ли они в Нью-Йорке.
– Так вот, – начал Дэймон, играя стаканом со старым ирландским виски, – это было потрясающим совпадением! Эйб и я только что пообедали в одном из его любимых молочных кошерных ресторанчиков и пытались добраться до дому на такси, когда она, – он показал на Марго, – заглянула на перекрестке в окно автомобиля, осведомилась, не я ли Дэймон Рис и попросила автограф. Такое не каждый день случается. – Пожав плечами, Рис удовлетворенно поднял брови. – Машин кругом было полно, Марго вполне могли задавить, пока она ждала, а я искал бумагу и ручку, так что мы попросили ее сесть в такси и обещали подвезти. По дороге разговорились и через три минуты я понял, что эта сумасшедшая уроженка Айовы прочла каждую чертову книгу, которую я успел написать, и запомнила чуть ли не наизусть. У нее в сумочке даже лежало два моих романа, истрепанных донельзя, исчерканных от начала до конца. Это меня доконало, поэтому мы отвезли ее к Эйбу, напоили кофе, и она рассказала мне о своих планах написать диссертацию на степень магистра о моем творчестве, представляешь?
Он с отцовской гордостью взглянул на Марго.
– Так все и началось, и я убежден, что она научится гораздо большему, помогая Эйбу и мне довести «Плодородный полумесяц» до нужной нормы, чем работая в книжном магазине до конца года. Марго согласилась, как только я обещал платить больше, чем те жалкие гроши, которые она получала у этих сквалыг. И черт меня побери, если она не внесла нужную долю организованности в нашу работу. Он показал на аккуратно отпечатанную рукопись.
– Мы бы провозились еще столько же, не будь Марго. Короче говоря, я могу отличить бриллиант от стекляшки, так что я не отстал, пока не убедил ее приехать сюда в качестве моего секретаря и редактора, пока будет вестись подготовка к съемкам фильма. Марго может поступить в Калифорнийский университет, если захочет, и написать сколько угодно диссертаций, как только работа будет закончена. Вот и все.
Марго рассмеялась.
– Он забыл сказать, что с того дня я не спускалась с небес на землю. Если бы Эйб Фейнголд и его три «жены» не возвратили меня к реальности, я умерла бы от волнения, встретив самого Дэймона Риса. Когда я сказала родителям о переезде в Лос-Анджелес, они посчитали, что их дочь отправляется из чистилища прямо в ад, но видно было, что они рады за меня.
Марго рассказала о своих родителях и трех старших братьях, работавших на ферме в Айове, откуда она уехала пять лет назад, и по просьбе Энни показала семейное фото, на котором она стояла в окружении высоченных парней рядом с седовласым отцом, который был гораздо ниже сыновей, и симпатичной матерью. Сама Марго выглядела более худой, но снимок, должно быть, сделали недавно, судя по модам и прическам; зеленые глаза сверкали тем же веселым юмором.
– Мы фотографировались в прошлое Рождество, – пояснила Марго. – С тех пор я их не видела, но собираюсь домой на День Благодарения. Им нужно удостовериться, что большой город не сожрал меня заживо. Кроме того, я ужасно по ним соскучилась. Отец говорит, что привычку к сельской жизни невозможно выбить из человека.
Спустя несколько минут, когда Марго, извинившись, пошла наверх распаковать чемодан и умыться, Дэймон потихоньку сообщил Энни:
– Просто потрясающая девушка! Почти мое «второе я», совсем как Эйб. Знает, о чем я думаю, что собираюсь сделать, прежде чем мне самому это придет в голову. Я говорил, что ей следует писать пьесы, но Марго и слышать не желает. Хочет выйти замуж и стать преподавателем где-нибудь на Среднем Западе.
Дэймон вздохнул.
– Хотелось бы, чтоб она работала на меня в обозримом будущем, а не только во время съемок этого фильма. Я просил ее стать моим секретарем и редактором, если намеревается писать обо мне монографию. Черт, если она желает сочинить эту диссертацию, то вполне может состряпать ее из всех вариантов «Плодородного полумесяца». И, коснувшись руки Энни, добавил:
– Марго тебе понравится, крошка, вот увидишь. Она боготворит тебя, но скажет об этом сама. Марго – очень искренний человек, она сельская девушка и не стыдится это признать, но умна, как дьявол, и все сделает для тебя, вот увидишь.
Щедрые похвалы Дэймона произвели впечатление на Энни, поскольку она знала, как трудно он сходится с людьми.
Но на этот раз Дэймон, по-видимому, оказался прав, поскольку сама Энни при первой встрече с Марго почувствовала в незнакомке острый ум в сочетании с необыкновенной тактичностью. Выражая окружающим неизменное уважение, Марго избавляла их от того, что могло бы превратиться в нескрываемое восхищение необыкновенным умом и способностями девушки, тем самым избегая неловкости, могущей возникнуть в их отношениях.
Это не бросающееся в глаза благородство вновь проявилось, когда Дэймон уселся в кресло, чтобы сделать несколько предварительных телефонных звонков по поводу «Плодородного полумесяца». Марго же с готовностью предложила Энни помочь ей делать гимнастику. Особенности упражнений на тренажере требовали, чтобы Энни рассказала Марго о природе своих повреждений. Та внимательно выслушала, задала несколько вопросов, не выражая ни малейшего любопытства насчет причин аварии, хотя, как чувствовала Энни, явно подозревала о трагических обстоятельствах, приведших к несчастному случаю. Но Марго умела деликатно и ненавязчиво изменить тему, которая могла бы смутить Энни, направив беседу в другое русло.
Узнав об операции на позвоночнике и о массаже, который Джуди делала Энни через день, Марго оживилась.
– Точно? – спросила она. – Какие позвонки?
– Все еще неладно с третьим и четвертым грудными позвонками, не говоря уже о разорванных связках в поясничных. И не будем говорить о шейных – не хочу обижать доктора Блейра, но знаю, что моя шея уже никогда не будет такой, как прежде.