Гончаров Олег. Полонянин

   – Пойдем, воевода? – посмотрела она вопросительно на Свенельда.
   – Пойдем, – сказал он и повернулся ко мне: – Ты как, Добрый, насчет медку пьяного откушать?
   – Можно, – кивнул я, и мы пошли в горницу.
   Стукнул Свенельд кулаком по столу так, что миски подпрыгнули, а корчага с остатками меда опрокинулась. Растеклась медовуха лужей по столешне, на пол закапала.
   – Нет, ты скажи, – не унимался он. – Враг я тебе или не враг?
   – Враг, – кивнул я и икнул от выпитого. – Ноне три года минуло, как отец договор кабальный подписал. Кто же ты мне, если не враг лютый?
   – Во-о-от, – поднял он кверху палец. – А ты мне не враг. Думаешь, что я от злости тогда к тебе убийцу подсылал? Ну… вятича того… как его… не-а, – мотнул он головой, – не помню…
   – Жароха, что ли? – Я снова икнул.
   – Ну да.
   – А что? От сострадания?
   – Чего тебе сострадать? – взглянул он на меня, а у самого глаз мутный. – Ты же, как конь здоровый. А, кстати, что вы с ним сделали?
   – Повесили, – вздохнул я.
   – И все? – поднял он бровь удивленно.
   – А что, мало?
   – Не, – махнул он рукой. – Хватит с него. Так ты думаешь, я на тебя злился тогда? Нет. Я о Руси думал. О том, чтоб безопасно было в Киеве жить. Сколько от Ирпеня до Киева?
   – День пути, если коня гнать, – сказал я.
   – А что, если батюшка твой решил бы Киев осадить, пока мы в Царьград с Игорем ходили? Ведь поляне даже исполчиться бы не успели. Вернулся бы каган, а его стольный город и не его больше. Под зад коленом кагана и пошел вон…
   – Так ведь не было же этого. У отца даже в мыслях не было, – возразил я.
   – А ты почем знаешь? Он разве обо всех своих за думках тебе докладывал?
   – Нет, но…
   – Что «но»? – Он подцепил из миски моченое яблочко, надкусил его, высосал кислый сок и сказал: – Ты знаешь, что Мал отказался с Игорем договор старый подтверждать? Дед твой, Нискиня, с Олегом договор заключили о нерушимости границ, а отец твой подтверждать его отказался. Прикинь. И нависла Древлянская земля над нашим городом стольным, словно камень над дорогой. То ли проедет путник невредимым, то ли его каменюкой придавит. Думаешь, в острастке постоянной сладко жить? Тогда Асмуд и придумал, как Киев от древлянского наскока огородить. Мы ятвигов разворошили, отца из Коростеня выманили и в вашу землю вошли, чтоб себя же от вас обезопасить.
   – А зачем нужно было Малин палить? Зачем с ятвигского посадника шкуру драть? Зачем мать мою убивать нужно было? – разозлился я.
   – С матерью твоей нехорошо получилось, – согласился варяг. – Не хотел Игорь смерти княгине Беляне. Казнил он себя за это. Плакал даже. Говорил, что нашло на него что-то. И прощения у богов за свой проступок вымаливал. Я это сам видел. Он же хотел, чтоб все миром обошлось. Подписала бы Беляна новый договор, стремя бы ему на верность поцеловала, пока мы вас по лесам гоняли, и спокойно бы Древлянская земля в Русь бы вошла. Игорь с вас даже поначалу ругу брать не хотел. Лишь бы угрозу от Киева отвести, и то ладно. А видишь, как повернулось. А с Малином да посадником, ну… – развел он руками, – это война. Ты-то дулебов, небось, не жалел?
   – Так они же враги.
   – А вы нам в ту пору друзьями были? Ваши, думаешь, наших мало побили? Вот и закипела кровь у руси.
   – Так ведь в конце концов вы своего добились, отца заставили стремя Игорево поцеловать. Так зачем же меня убивать?
   Мы давно уже сидели в горнице вышгородского терема. Друг напротив друга, а меж нами широкий стол. Бывший княжич, а ныне холоп, и воевода варяжский. Накрыли нам стольники и скрыться поспешили – не приведи нелегкая под горячую Свенельдову руку попасть. Выпили мы. Закусили. Потом снова выпили и опять закусили, потом… выпито много было. Корчаги по три на каждого усидели. Захорошело нам. На разговоры потянуло. Обиды старые припомнились. Об уважении друг к дружке заговорили. Тогда и стали выкладывать все без обиняков. Начистоту.
   – А ты не понял? Мал не вечный, помереть может, а с тобой все по-новому начинать надобно. Договоры писать, старые подтверждать. А вдруг ты кочевряжиться начнешь? Уговаривай тебя потом, уламывай. А так – нет человека и вопросов нет. Потому мы тебя и высиживали, как жар-птицу редкую. И вятича этого подговаривали, и засаду на тебя устраивали, и гнали тебя, когда ты в Прагу улизнуть собрался, а с тебя все как с гуся вода. Ты когда пропал, я даже вздохнул спокойно. Не хотел жизнь твою себе на душу брать. Так ведь нет! – снова хлопнул воевода кулаком по столетне. – Приперся! У отца моего, у Асмуда, глаза на лоб полезли, когда он тебя в стане Игоря увидел. Ошалел даже от наглости твоей. Подумал, что теперь точно тебя живым не выпустит. – Помолчал воевода, а потом спросил вдруг: – А это правда, что он об грудь твою кинжал сломал?
   – Истинно, – кивнул я, вспомнил, как связанный у Игорева шатра валялся. – Не поверил он словам моим, спытать решил, а на мне кольчуга была. Оттого кинжал и сломался.
   – Тьфу! – в сердцах плюнул Свенельд. – А он мне все твердил, что заговоренный ты! А оно вон как оказалось!
   – А ведь меня и вправду Вельва заговаривала. Сказала, что ни я вам, ни вы мне вреда причинять не должны. Не то обоим несладко станет.
   – Слышал я про это, когда он чуть живым до Киева добрался. Так ты поэтому отца моего о нападении предупредил?
   – Угу, – кивнул я. – А Асмуд, небось, подумал, что это от большой любви?
   – Ничего он не подумал. В живых остался, и на том спасибо. Но ведь и мы в долгу не остались. Даже когда отец твой Игоря казни лютой предал, мы с тебя чуть ли не пылинки сдували. Ольга хотела вас в бане сжечь, когда ты сватать ее приехал, наглость неслыханную оказал, мы ее насилу отговорили. А теперь, вишь, спите в обнимку.
   – Холодно, видать, душам нашим, потому и жмемся друг к дружке, чтоб теплее стало, – ответил я и опять икнул.
   – Я смотрю, тебя совсем заколдобило, – ухмыльнулся варяг.
   – Не. – Я упрямо головой покачал.
   Все вокруг поплыло, только я виду не подаю. Сижу – икоту сдерживаю.
   – Не мастак ты пить. – Свенельд поставил упавшую корчагу, хлебным мякишем лужицу бражную собрал да в рот тюрьку отправил.
   Меня от этого чуть не вывернуло. Видно, прав воевода – хмельное мне впрок не идет.
   – А откуда ты про нас с Ольгой прознал? – спросил я варяга.
   – Так Звенемир доложил, – прожевав, ответил Свенельд. – Мы как раз с Дареной ужинать сели, а тут он приперся и говорит…
   – С кем?! – Хмель у меня из головы в миг вылетел.
   – Один он был, – не понял моего вопроса воевода. – Говорит, мол, сидишь тут, а там сестру твою холоп древлянский бесчестит.
   – С кем ты ужинал? – посмотрел я на него удивленно.
   – А-а. Ты же не знаешь. Мы же с Дареной теперь семьей живем. Жена она мне.
   – Как же она пошла за тебя?
   – А вот так, – расплылся варяг в счастливой улыбке. – Столковались мы.
   Тут он мне и выложил, как у них с Дареной срослось. Как сошлись они благодаря грозе да диву огненному. Показал кинжал, тот самый, которым он меня во гневе порешить хотел. Рукоять у него спеклась, точно в горнило его запихивали. Вот куда див силу свою страшную направил. Я даже поежился, как представил себе, что бы с человеком сталось, если бы яйцо огненное в него вошло. Знать, и вправду тот див им обоим знаком был.
   – Рад я за тебя, – сказал ему искренне, когда сказку его до конца выслушал.
   – А я-то как рад! – подмигнул мне воевода. А потом вдруг серьезным сделался.
   – Ты мне зубы не заговаривай, – говорит. – Почто к сестре подкатил?
   – Опять ты за свое? – удивился я. – По-моему, уже все переговорено было, или по второму кругу начнем?
   – Это еще неизвестно, кто к кому подкатывал! – из темноты голос раздался.
   Хоть хмельным я был, а от неожиданности враз икать перестал. А в круг света, что лампа вокруг стола обозначила, Ольга вошла.
   – Зря вы впотьмах сидите, – сказала. – Милана, – кликнула она ключницу, – вели, чтоб ставни отворяли. Светает уже. – И на огонек дунула.
   Заиграло пламя на фитиле, заплясали тени по стенам и пропали враз. Во тьму горница погрузилась. Но недолгим затемнение оказалось. Скрипнули ставни, и сквозь мутную слюду оконец забрезжил новый день.
   – На вот, – швырнула на пол княгиня мои сапоги. – Или до вечера будешь босым ходить?
   Стукнули каблуки об пол. А Ольга мне еще рубаху кинула:
   – Надевай. Не то пузо замерзнет.
   – Так тепло вроде, – пожал я плечами, но рубаху напяливать начал.
   Только спьяну головой в рукав попал. Тяну рубаху на себя, а ворота все нет. Сквозь холстину слышу, как Свенельд смеяться принялся. Понял, что надо мной это. Стыдно стало. От этого взволновался я. Совсем в полотне рубашном запутался.
   – Изрядно вы налакались, – разгневалась Ольга. – Прямо слово, как дети малые, – помогла она мне рубаху натянуть, кушаком подпоясала.
   Звякнули на кушаке ножны. А я и обрадовался. Если бы наткнулся на подарок Претича, когда Свенельд в опочивальню ворвался, не обошлось бы у нас без поножовщины. А так, выходит, Даждьбог от кровопускания отвел. Слава Даждьбогу.
   – Так это ты на него кинулась? – Я сапоги натягивал, когда Свенельд сестру со строгостью спросил.
   – Я же не чурка деревянная, – спокойно Ольга ответила. – Живой человек. Ты-то вон, на одноручке своей свет белый клином свел. А она, если помнишь, зарезать меня хотела. На Святослава с ножом кидалась. Что ж ты заместо того, чтоб ее на позор пустить, к сердцу своему прижал?
   – Так ведь я…
   – Что «я»? – княгиня Свенельду не дала и рта раскрыть. – Не боись. Не сужу я тебя. Что было, то быльем поросло. Только и ты уж сиди да помалкивай.
   И нечего тут из себя брата старшего городить. Пока сын мой в силу не вошел, я на Руси хозяйка. И мне решать: с кем спать, а с кем песни петь. Дружина твоя в готовности? – И увидел я, как Свенельд на глазах трезветь начал, – Что молчишь, воевода? Или тебе теперь интересней под бабьи подолы заглядывать? – Ольга над ним, словно ивушка над пнем трухлявым, нависла.
   – Готова русь, княгиня. – Варяг подобрался да приосанился.
   – Хорошо, – кивнула Ольга. Вокруг стола обошла.
   – Подвинься, Добрыня, – бедром меня подпихнула, на лавку супротив воеводы присела. – Вот что я надумала, – сказала.
   Я взглянул на княгиню и вспомнил, как она, под грозой промокшая да ведуном перепуганная, ко мне недавно прибегала, книгу на хранение отдавала. И куда ее оторопь подевалась?
   – Сколько ратников нужно, чтоб Киев в строгости держать? – меж тем продолжала Ольга.
   – Думаю, сотни хватит, – ответил Свенельд.
   – Хорошо, – кивнула она. – А сколько времени надобно, чтоб из Нова-города, из Смоленска и Чернигова войско подошло? Чтоб к дальнему походу его снарядить?
   – Ты к чему клонишь? – заинтересовался Свенельд, в глазах его огонек азартный заиграл – поярче того, что от лампы недавно был.
   – Отвечай, коли спрашиваю, – сказала Ольга и корчаги пустые в сторону отодвинула.
   – Четыре месяца, – сказал воевода. Ольга задумалась, что-то в уме прикидывая.
   – Долго, – головой покачала. – Даю тебе три. Чтоб до стуженя месяца ^[65] все войско в сборе было.
   – Так ведь осень впереди, слякоть с распутицей, – попытался возразить Свенельд. – Не успеется.
   – Это дело не мое, – княгиня на него рукой махнула.
   – А если на ладьях по Славуте спустятся? – вставил и я словечко.
   – С конями? – взглянул на меня воевода.
   – А почему бы и нет? – поддержала меня Ольга. Помолчал варяг и головой кивнул:
   – Тогда успеется.
   – Теперь расскажи мне, где на полудне Русская земля ограничивается? – Ольга через стол к нему подалась.
   – По Стугне-реке, по Змиеву валу рубеж лежит.
   – Далеко ли от границы до ромейских владений?
   – Далеко, – вздохнул воевода. – Так ты на Царь-град собралась, что ли?
   – Да, – кивнула Ольга.
   – Так это по лету надо, по легкой воде до Понта, а потом… – стал объяснять воевода, а я вижу, как огоньки в его глазах еще сильнее разгораются.
   Оно и понятно. Застоялся воевода, словно конь норовистый в стойле. Закисать в Киеве начал. Да и дружина жирком зарастать стала. Вот и ярится он, обо всем на свете забыл, как только про походы услышал.
   – Только не боем на василиса Царьградского идти, а дороги к земле его мостить, – сказала княгиня. – По суше путь прокладывать.
   – Нелегко это, – покачал головой Свенельд. – За рекой Росью уличане сидят, а еще дальше тиверцы.
   – Что за люди?
   – Люди наши, – сказал я, вспомнив, как отец мне мироустройство объяснял, – православные…
   – Только в Русь они не больно-то рвутся, – перебил меня варяг. – Вольно живут. Совался я к уличанам с дружиной. Ругу содрали с них худую. Их печенеги, как волки овец, ощипывают. Потому и бедная там земля.
   – Вот мы их от печенегов и обороним. А заодно и окоем Руси подале отодвинем.
   – У нас с ханом Курей договор. Он от меня на три года замирение выклянчил и эти самые земли на разорение. Только тогда согласился против древлян нам помочь, – сказал Свенельд и осекся, на меня взглянул вопросительно.
   – Ты никак и времени счет потерял? – разрушила возникшую неловкость Ольга. – Три года-то минуло. И летит же время.
   А у меня бой на пожарище в памяти огнем полыхнул. Не вмешайся тогда печенеги, как знать, чем бы побоище то закончилось?
   – И верно, – закивал Свенельд. – Значит, договор побоку. Ох и повертится у меня Куря!
   – А чтоб веселей тебе было его мутузить, отдам под тебя земли, которые на меч свой поднять сможешь, – сказала княгиня. – Хватит тебе налетами жить. Пора хозяйством обзаводиться.
   – За благодар такой спасибо. – Свенельд оселок свой огладил. – Одно лишь меня смущает: не вступятся ли за печенегов хазары. Они давно на Русь зуб точат.
   – Да, – озадачилась Ольга.
   – Погодите, – сказал я. – Есть у меня мысль одна. Может, каганат и в сторонке постоит.
   – Что за мысль? – встрепенулся воевода.
   – Пока при себе оставлю, – ответил я ему.
   – Как знаешь. – Мне показалось, что Свенельд обиделся. Или только показалось?
   А он уже на сестру уставился:
   – Скажи, Ольга, а на кой тебе эта заморочь? Помолчала княгиня, а потом отозвалась:
   – Не по Прави это, чтоб над православными печенеги измывались. Что же это получается, мы роды братские отдали на поругание? И потом, мы путь на Царь-град по Днепру лишь до границ оборонить можем, а далее купцов и гостей Куря грабит. Еще чуток, и совсем захиреет торговля. Иноземцы окольные пути искать начнут. Мимо нас товары уходить станут. Да и не столько мне это надобно, сколько племяннику твоему. Или ты думаешь, что Святослав у мамкиного подола возмужать сможет? Крепнуть ему пора. Силы набираться. Видел бы ты его глаза, когда мы в Ольговичах на дулебов наткнулись. И войску это полезно будет. Пусть привыкает. Крепче знать они кагана своего должны. Ну а ты за ним присмотришь. И не приведи Недоля, если с ним что-то случится, – добавила она. – Не посмотрю, что брат ты мне. Самолично глаза тебе выдеру.
   – Вот такие слова мне любы, – расплылся в улыбке Свенельд. – Завтра же Святослава с собой в Киев заберу.
   – Глаза протри, – ухмыльнулась Ольга. – Завтра наступило. Рассвело уж.
   Мы и не заметили, что утро на дворе. А я все удивлялся – и чего меня в сон клонить стало. Да зевота одолевать начала.
   – Значит, сегодня, – поправился Свенельд. – Пусть со мной войско собирает. Пусть и обучение с ратью проходит. А если что, Дарена за ним приглядит…
   – Ты с ума сошел! – взревела княгиня.
   – Не гоношись, – остановил вскочившую было сестру воевода. – Он же у нее на руках с малолетства рос. И не на него она тогда нож точила. Тебя порешить хотела. Глупая девка была, за то и поплатилась. Говорили мы об этом не раз. Каялась она. Переживала, что мальчонку перепугала. А с тобой… может, оттого, что каган с ней побудет, и у вас что-то наладиться сможет…
   – Не прощу я ей. Никогда не прощу, – упрямо сказала княгиня.
   – Доля с Недолей по-всякому судьбу сплетают, – сказал я. – И так повернуть ее могут, и эдак. Так что не зарекайся, княгиня.
   – Тоже мне учитель нашелся, – огрызнулась Ольга, а потом брату сказала: – Ладно уж. Пусть с тобой сын поживет. Ты только это… приглядывай за шутоломной своей…
   Не знаю, как долго Ольга план свой придумывала, однако все с ее слов гладко выходило. Вот только почему-то показалось мне тогда, что дело вовсе не в народах, печенегами замордованных. Не в прибавке новых земель к Руси. И путь из варяг в греки не так просто перекрыть было. По-прежнему купцы товары свои везли, щедро на днепровских порогах от Кури откупаясь. Все одно потом в землях далеких свое возьмут и без прибыли не останутся. Ведь если бы выгоды им не было, не стали бы они за тридевять земель тащиться. На то они и купцы.
   Отчего-то мне почудилось, что Ольга захотела поближе к христианской земле оказаться. К Учителям знающим. К храмам, Иисусу построенным. К вере, пока мне непонятной…

27 августа 949 г.

   Голова у меня болела страшенно. Ночное питие сказывалось. Но крепился я и виду не подавал. Вот только в сон тянуло сильно. Обзевался весь. Хоть губы зашивай. Только успевал ладошкой рот прикрывать. ^[66]
   Сидел я на завалинке, с дремотой и болью боролся, чтоб полегче стало, подарок памятный Святославу вырезал. Пардуса из липы мягкой ему обстругивал. А сам жалел, что во всем Вышгороде ни капли пива нет. Попили все горожане на Спожинках, а новое еще не поспело.
   А кот борзой мне неплохо удавался. Словно живой вышел. Будто напружинился он, вот-вот на добычу свою прыгнет. С перепою, что ли, у меня так получилось? Фигурка маленькая, с дырочкой для подвеса. Будет кагану от меня оберег. Закончил уже почти.
   Смотрю – идут они с Малушей. Беседуют о чем-то. Каган руками размахивает. Доказывает сестренке моей что-то. А та то головой кивает, то поглядывает на мальчонку с недоверием.
   Ближе подошли. Уже и слова разобрать можно.
   – …так что, Малушка, я теперь походами на врагов славу себе добывать стану, – хвастался Святослав.
   – Ну-ну, – улыбнулась девчонка. – Ты смотри, чтобы слава тебя до смерти не задавила.
   – Как это? – удивился каган.
   – А так. Чем больше славы добудешь, тем выше нос задерешь, а с задратым носом по земле ходить не слишком удобно. Не видно же, что под ногами деется. Споткнешься о камень, на землю дрепнешься, тут тебя слава твоя и накроет.
   – Как это?! – Святослав от удивления даже рот раскрыл.
   – Помнишь сказку про хоробра Святогора? Тот славы столько добыл, что даже по земле ходить не мог, по колено в ней вяз. Оттого только в Репейских горах и жил. Но ты-то не Святогор. Вот она тебя и придавит. И будешь ты на земле барахтаться. Вот так. – И она начала смешно дергать руками и ногами, да еще и рожу страшную скорчила, захрипела и захныкала противно: – Ой, снимите с меня славушку, а то мочи нет! Тут враги к тебе подойдут и прикончат тебя, чтоб не мучался. И вся слава растает.
   – Ну, врагов-то я не боюсь, – рассмеялся Святослав. – Врагов-то я быстро победю.
   – Как же ты победишь их, если тебя слава к земле придавит?
   Задумался Святослав, а потом рукой на Малушку махнул:
   – Да ну тебя. Чего это она придавить должна, ежели я ее еще не добыл, а только собираюсь?
   – Правильно, Святослав, – улыбнулся я ему. – Нечего на девчачью болтовню поддаваться. На самом-то деле Малушка с тобой расставаться не желает. Ты еще не уехал, а она уже скучать начала. Только не знает, как тебе про то сказать. Потому и подшучивает.
   – Вот еще! – фыркнула сестренка. – С чего это я по нему скучать должна? Пущай отправляется хоть за тридевять земель, я по нему тосковать не собираюсь, – сказала сердито, а сама смутилась вдруг.
   Я не выдержал, рассмеялся. Вот ведь. Малая совсем, от горшка два вершка, а все одно – чувства в ней.
   – А ты чего это, Добрынюшка? Али занедужил? – спросила она меня, смущение свое скрывая.
   – С чего ты взяла?
   – Так ведь кружаки у тебя черные под глазами, руки трясутся.
   – Это ничего. Пройдет скоро.
   – А чего это ты тут режешь? – Святослав разглядывал диковинку в моих руках.
   – Оберег тебе, каган, вырезаю, – протянул я ему пардуса. – В ратном деле без оберега нельзя. У меня видишь вот, – показал я ему на серьгу с камнем алым, ту, что мне Торбьерн подарил.
   Взял Святослав пардуса, в пальцах повертел:
   – Так мне чего? Тоже в ухо его вставить?
   – Глупый, – сказала ему Малуша. – В ухе у тебя и так серьга имеется.
   – Это Звенемир вставил, когда меня по майдану на щитах катали да каганом кликали, – гордо сказал мальчишка. – Ну а с твоим подарком мне чего делать?
   – На кушак повесь. Видишь, кот-то какой красивый. – Малуша отобрала оберег у кагана и деловито стала прилаживать его к Святославову поясу. – Мастак Добрыня из дерева вырезать. Помнишь, – подняла она на меня глаза, – как ты мне коника вырезал? Чудной коник был. Играть я с ним любила. – И вдруг сестренка моя вздохнула тяжко, слезы на глазах навернулись. – Остался коник в Детинце. Сгорел вместе с градом нашим.
   И мне от чего-то горько стало. Может, это похмелье со мной в игры играет?
   – Ты не вздыхай, – сказал Малуше мальчишка. – Дай только вырасти. Я тебе такой град выстрою, такой Детинец подниму, что залюбуешься. Краше прежнего во сто крат будет. Обещаю.
   – Смотри, никто тебя за язык не тянул, – улыбнулась девчонка, украдкой слезинку с ресниц смахнула.
   – Спасибо тебе, Добрый, за оберег, – поклонился мне каган. – Я его при себе держать буду. Пускай вместе с рогом дедовым висит.
   – Неужто цел рог Асмуда? – удивился я.
   – А куда он денется? – пожал плечами Святослав. – У дядьки Свенельда он до поры хранится. Тяжеловат для меня. Пока тяжеловат.
   – Святослав! Ты где? – Ольга со Свенельдом на крыльцо терема вышли.
   – Здесь я, мама! – отозвался каган.
   – Прощайся давай! – Воевода нам рукой помахал. – Ехать пора, кони ждут!
   – Я сейчас!
   Повернулся он к нам, в пояс поклонился.
   – Ну, – говорит, – не поминайте лихом.
   – Да будет тебе, – сестренка сказала. – Не за что тебя лихом поминать. Только добром о тебе помнить буду.
   Сорвался мальчонка, к своим побежал. Потом остановился. Назад вернулся. К Малуше подлетел. В щеку ее поцеловал.
   – Прощай, Малуша! – сказал Святослав, а сам рукой мой подарок потеребил, словно не я, а сестренка ему оберег сделала.
   – Да прощайтесь вы быстрей, полюбовники! – рассмеялся Свенельд.
   Спустились они с Ольгой с крыльца. К конюшне, где Кот с оседланными конями ждал, направились.
   И народ вышгородский дела свои побросал. Вышли люди кагана в путь-дорогу проводить.
   – Ну, чего ты там? – Свенельд уже сердиться начал.
   – Бегу! – Святослав к матушке с дядькой поспешил, не оглядываясь.
   А Малуша ему вслед смотрела.
 

Глава пятая
ВОИТЕЛЬ

9 апреля 950 г.

   Зима никак не хотела уходить. И хотя днем пригревало по-весеннему жаркое солнышко, ночью мороз пробирал до костей. Он забирался под полу подбитого мехом зипунишки, заставляя плотнее кутаться в походный плащ. А под утро совсем зверел: зло кусал за щеки и норовил окончательно выстудить и без того замерзшую душу.
   Снег таял медленно. Всю зиму ветер волнами перегонял его по степи, и порой казалось, что войско идет по белому застывшему морю. Теперь же изъеденные теплом гребни снежных волн стали похожи на изысканные хрустальные кружева. Лучи солнца переливались всеми цветами в переплетениях льдинок, и было очень жалко, когда эта потрясающая красота превращалась в прах под копытами каганова коня.
   Святослав ехал впереди войска, стараясь направлять Облака так, чтобы он как можно меньше вредил весенней красе. Каган Киевский знал, что ратники, идущие следом, безжалостно порушат вытканное морозом и солнцем кружево, но сам почему-то не хотел участвовать в этом бесчинстве.
   Война началась удачно. Во всяком случае, так говорил Свенельд. А Святослав никак не мог понять: мерзнуть по ночам у костра, мерзнуть днем в степи, мерзнуть по вечерам и утрам под пронизывающим морозным ветром – это и есть удачная война? Однако он не решался спрашивать про это у воеводы. Боялся, что Свенельд будет смеяться над ним, а то и вовсе отправит обратно в Киев.
   Терпел Святослав и холод, и голод, и другие лишения. Да и как же ему не терпеть, коли он каган войску своему? Ведь не будешь же жаловаться, когда каждый воин так же, как и он, мерзнет. Так ему дядя объяснил, а он воеводе своему верил.
   По матери скучал только немного, но ведь и у ратников тоже небось матери есть, а они ничего. Не больно-то по ним тоскуют. Или только вида не подают? Вот и он подавать вида не будет.
   А еще иногда на привалах про Малушку вспоминал. Вот закончится война, вернется он героем в стольный город, станет ей рассказывать про подвиги свои, а она слушать будет и за него радоваться. И от мыслей этих становилось мальчишке теплее.
   Но прежде чем про геройства рассказывать, нужно героем стать. Вот только как это сделать, если уже четвертый месяц, как война идет, а о супротивнике ни слуху ни духу? Потому и злился каган. Мерз сильно и злился тоже сильно.
   Наконец войско встало. Воины привал наскоро разбили. Шатер посреди становища для кагана и воеводы поставили. Себе палатки натянули. Отогрелся мальчишка. Повеселел. Время свободное появилось. Вот Свенельд охоту и затеял.