Страница:
Уже когда подрос каган, в силу входить начал, тогда только перестал от этой вони по ночам просыпаться. Другие запахи ту, первую, войну перебили.
И вот седмица осталась позади. Теперь спешило войско к тому месту, где, по словам Балдайки, должен был переправиться Куря. Сам толмач тоже при войске был. В самом хвосте он плелся. Ближе чем на полет стрелы его ратники к себе не подпускали. Совсем он провонял. И стражники его не лучше были. Товарищи их засранцами прозвали. Те сначала против такого прозвища возражали, а потом привыкли. Только вполголоса воеводу своего поругивали за наказание такое.
Едет каган на коне по талому снегу. На кружева ледяные любуется, думы мальчишеские думает.
– Ничего, – говорит себе негромко. – Я еще удаль свою покажу! Все поймут, что на Руси совсем не плакса каган.
Бодрит себя, а у самого нет-нет да мелькнет: «Как же там мама?»
И горестно ему отчего-то. Может, оттого, что на самом-то деле мальчишка по матери тоскует. По забавам своим детским соскучился. И кажется не такой уж интересной эта самая война.
И не заметил он, как степь подлеском прибрежным обернулась. Сначала поросль невысокая пошла, потом кусты, а потом и вовсе роща голая ветвями над головой затрещала. Значит, близок Днепр. Значит, до переправы недалеко.
На опушке войско остановилось.
И Облак под каганом встал. Морду нагнул, снег понюхал, вздохнул разочарованно. Далеко еще до первой травки весенней.
– Святослав! – окликнул кагана воевода. Оглянулся каган – Свенельд к нему скачет.
А за ним Кветан. Лошаденка под конюхом справная, только крутобока больно. Раскорячило на ней конюшего, словно он на бочке сидит. Однако же по виду сноровисто держится. Будто не кобылка-пердяйка под ним, а жеребец боевой. И смешным выглядеть ему гордость не позволяет. А от этого еще смешней выглядит.
Рассмеялся мальчишка, на конюха глядя. Да воевода его от смехуна быстро вылечил.
Остановил Свенельд возле кагана своего жеребца. Сказал быстро:
– Ждал войны, Святослав? Вот теперь война и начнется. За этой рощицей берег днепровский. На переправу мы вышли. Лазутчики весть принесли: на том берегу Куря с войском. Ночью переправляться хотят. В ночь морозец поболе вдарит, лед покрепче на реке станет. Вот тогда и попрут. Слазь с коня, пойдем на супротивника посмотрим.
Огоньком ярким вспыхнули глаза у мальчишки. Все дурные мысли враз прочь улетели. Бросил он повод на руки конюшему, на землю соскочил. Корзно оправил да за рукоять короткого меча крепко схватился. Свенельд спешился. Коня Кветану передал.
– Ты сильно-то не ершись, – взглянул он на Святослава. – Нам нужно просто сходить к берегу и так же просто вернуться. Так что меч тебе навряд ли понадобится.
– Ну, тогда пошли, что ли? – Мальчишка руку с навершия снял.
– Пошли, – кивнул воевода.
Черные замерзшие кощеи деревьев немного пугали кагана. Ему вдруг показалось, что это великаны тянут к небу свои исковерканные руки. Проклинают богов за то, что обрекли их на вечное подземелье. Невольно Святослав стал держаться поближе к воеводе. Разозлился на себя за это и назло всем страхам смело зашагал по роще… и почти тут же провалился по пояс в незаметную под снегом яму.
– Я же сказал, вслед за мной иди. – Свенельд был раздосадован оплошностью мальчишки.
– Так я чего? – Святослав выбрался из ямы. – Я и так по твоим следам иду.
Дальше он уже никуда не сворачивал. Только за Свенельдовой спиной держался.
– Вот и дошли, – остановился воевода. – Переправа близко.
– Где? – Мальчишка вытянул шею, выглядывая из-за спины наставника.
– Отсюда пока не разглядишь, – улыбнулся воевода.
– Так чего ж мы встали? – нетерпеливо спросил Святослав.
– Что-то тут не так, – словно не расслышав вопроса, тихо сказал Свенельд.
Он огляделся по сторонам. Втянул носом воздух, словно принюхиваясь к запахам едва проснувшейся от зимней спячки рощи.
– Меч при тебе ко времени оказался, – сказал он мальчишке. – Если что, не пужайся. Подле меня держись. Только под руку не лезь.
– Если что? – спросил Святослав.
И тотчас же получил ответ на свой вопрос. Четыре тени выскочили из-за широких ветловых стволов и бросились на них со Свенельдом.
– Ну, держись, каган! – крикнул воевода, выхватывая из-за кушака кинжал.
Нельзя сказать, что Святослав испугался. Ему почему-то показалось, что все это происходит не с ним. Что эти печенеги совсем не хотят его убивать. Они просто морок, который рассыплется, как только подует ветер. Он стоял и смотрел, как враги, выхватив странные кривые мечи, со всех ног мчатся на него. Они были похожи на Балдайку, которого он тыкал своими стрелами. Только в их черных глазах вместо страха полыхала ненависть.
Они нападали молча. Без воинственных криков. Это еще больше делало все происходящее похожим на сон. Лишь шорох талого снега под их ногами говорил о том, что это Явь. Да еще ровное дыхание Свенельда вырывало мальчишку из оцепенения.
На воеводу навалились сразу трое. К мальчишке спешил четвертый печенег. От него-то и не мог отвести Святослав взгляда. Краем глаза заметил только, как Свенельд взмахнул полой плаща. Накрыл первого супротивника. Повернулся резко вокруг печенега. Коротко взмахнул рукой с зажатым в ней кинжалом.
Печенег запутался в воеводином плаще. Закрыла пола ему обзор. Заметил только коротко сверкнувшее лезвие, и свет для него померк. Навсегда.
А Святослав все стоял, своего поджидая.
Подбежал к нему супротивник, ощерился страшно, руку протянул, чтоб мальчишку сграбастать. Тут уж каган окончательно от наваждения очнулся. Мечик свой из ножен выхватил да печенега прямо по руке. По пальцам попал. Отрубить, конечно, не отрубил, но вдарил сильно. Изо всех своих силенок. Не ожидал ворог от мальца такой прыти. Потому и руку отдернуть не успел. Взвыл он сдавленно. Кистью отбитой затряс, а Святослав ему с разворота мечом по коленке. Тут совсем растерялся печенег. Даже на снег от боли присел.
А Свенельд уже со вторым заканчивает. Кинжалом ему жилу на шее рассек. Бьется красный родник из печенега. Забыл он о воеводе. Ему бы родник этот чем бы заткнуть. Только нечем. Да и силы в руках, что рану зажимают, все меньше. И спать очень хочется. И не просыпаться больше.
Святослав же от успеха своего замешкался. Мечиком взмахнул, выкрикнул на радостях:
– Я их всех победю! – да кубарем в снег полетел. Пока мальчишка геройствовал, печенег в себя пришел. От первой боли оправился. Залепил он кагану ногою в грудь. Из Святослава весь воздух выбил.
Отлетел каган далеко. Возле корней ивовых в землю врезался. Больно в груди стало. И в плече не легче, так больно, что слезы на глаза навернулись. Всхлипнул он, на ноги подняться хотел и понял, что не в силах это делать. Хочет встать, а не выходит. Ноги словно чужие стали. Не слушаются они. По снегу скользят.
И видит каган, как к нему печенег подбирается. Близко уже. Сейчас мечом кривым ему голову снесет, почему-то про отца подумалось. Он же его не помнит почти. Только во снах порой тот к нему приходит. А как проснется каган, так лицо отцово забывает тут же.
Про маму вспомнилось. Как она его на руках качала. А еще почему-то злые глаза чьи-то в памяти мелькнули. И нож острый. И то, как мама нещадно бьет кого-то на ступенях, кровь у нее по рукаву течет, а Святослав ей помочь не может. Уносят его от зла подальше…
Смело взглянул мальчишка в глаза недругу. Рукой снегу шарить начал. Меч оброненный искать. Нащупал рукоять. Обрадовался. А печенег не добежал до него. Не успел. Сбил его Свенельд. Кривым мечом, у врага отобранным, по спине печенегу рубанул. Вскрикнул вражина. Рухнул головой вперед. Лицом возле кагана снег зарылся.
– Жив, каган? – Свенельд его спрашивает. Поднял на него мальчишка глаза. Увидел, что воевода тоже без ран не остался. Над бровью у него порез, кровит сильно. Глаз заливает.
– А ты, я вижу, ранен? – вопросом на вопрос ответил Святослав.
– Царапина. – Воевода стер кровь со щеки, палец лизнул. – Не попьют они моей кровушки. Самому пригодится.
Отдышался каган. Смог на ноги встать.
– Откуда они здесь? – кивнул он на мертвых печенегов.
– А ты думаешь, что только мы с тобой лазутчиков да разведчиков вперед высылаем? Куря небось тоже до этого додумался. Потому и не кричали они. Боялись, что наши услышат и на выручку прибегут.
Свенельд повертел в руках печенежский меч, взмахнул им, рассекая воздух, хмыкнул одобрительно и за пояс его заткнул.
– Что? Возвращаться будем?
– А ты вперед идти не можешь уже? – удивленно уставился на него мальчишка.
– А ты?
– Я хочу на переправу посмотреть, – сказал Святослав упрямо.
Крутой правый берег у Днепра, а левый пологий. Широкая здесь река. Другой берег вдали виднеется. А еще дальше степь до самого окоема тянется. Только у Святослава глаз вострый. Видно ему, как грязным пятном на белом снегу темнеет стан печенежский.
– Ну и что делать будем? – спросил Свенельд мальчишку.
– А я почем знаю? – пожал плечами Святослав.
– Ты – каган. – Воевода перед ним голову склонил и в пояс мальчонке поклонился. – Тебе знать положено.
Призадумался Святослав. Не ожидал он, что воевода о таком спросит. Помолчал немного, а потом дядьке подмигнул:
– А как бы воевода мне посоветовал? Улыбнулся Свенельд. Ответ ему мальчишкин понравился.
– Я бы вот о чем подумал, – воевода на корточки перед каганом присел, – печенеги народ блудный.
К вольной жизни да к степным ветрам привычный. Поле у них бескрайнее – ни за день, ни за год пешком не обойдешь. Так? – взглянул он на Святослава.
– Значит, объехать можно, – подхватил думу воеводину каган.
– Недаром же их люди-кони зовут, – кивнул воевода. – Значит, конь для печенега, словно брат родной. Коню он верит и на него надеется. И главная сила в войске печенежском – это конница.
Святослав вдруг понял, почему Свенельд в тавлеи играть так любит. И его к этой игре приучает.
Война – это не только мечом махать и копьем колоть, но еще и игра занимательная. Тут, как и в тавлеях, противника нужно умом да смекалкой побеждать – это открытие поразило кагана. Он вдруг понял, что совершенно запутался. Все пытался осознать – так какая она, война?
Грязная? Голодная и холодная?
Мерзко воняющая? Кровавая?
А может, хитрая? Может, умная?
Может, забава интересная, где на кошт жизни свои и чужие ставят? Кто победил, тот и славу добыл…
– Только кони степные не привыкли на копытах железо таскать. Зачем оно среди трав мягких? – продолжал размышлять Свенельд.
– И кони у печенегов некованые! – выкрикнул каган радостно, когда понял наконец, что воевода задумал.
– Ну, что, Святослав, – Свенельд, довольный, поднялся с земли, потрогал пальцем царапину над бровью, – пойдем к войску, что ли?
Поморщившись от боли, воевода повернулся и пошел обратно. Рядом с ним зашагал Святослав.
Со стороны это виделось очень мирно и буднично. Просто по весеннему лесу идут мужик и мальчишка. Мальчишка размахивает руками, говорит скороговоркой, что-то объясняет мужику. А тот согласно кивает головой и иногда вставляет в возбужденную речь мальчишки несколько веских слов…
Вот только шаг у мужика не мужицкий. Легкий шаг, кошачий. Не идет он вроде, а рекой перетекает. Только что тут был, а уже там очутился. И мальчишка рядом к такому же шагу приноравливается. Даже сам не замечает, как мужику в походке подражает.
И понимаешь вдруг, что вовсе не лапотник с племяшом с поля возвращаются, а воин с послухом своим о чем-то важном беседу ведут.
На равных обсуждали они предстоящую битву. Спорили о чем-то. Над чем-то смеялись. Будто им предстояло нынешней ночью сыграть партию в тавлеи. И ни в коем случае нельзя эту партию проиграть…
10 апреля 950 г.
И вот седмица осталась позади. Теперь спешило войско к тому месту, где, по словам Балдайки, должен был переправиться Куря. Сам толмач тоже при войске был. В самом хвосте он плелся. Ближе чем на полет стрелы его ратники к себе не подпускали. Совсем он провонял. И стражники его не лучше были. Товарищи их засранцами прозвали. Те сначала против такого прозвища возражали, а потом привыкли. Только вполголоса воеводу своего поругивали за наказание такое.
Едет каган на коне по талому снегу. На кружева ледяные любуется, думы мальчишеские думает.
– Ничего, – говорит себе негромко. – Я еще удаль свою покажу! Все поймут, что на Руси совсем не плакса каган.
Бодрит себя, а у самого нет-нет да мелькнет: «Как же там мама?»
И горестно ему отчего-то. Может, оттого, что на самом-то деле мальчишка по матери тоскует. По забавам своим детским соскучился. И кажется не такой уж интересной эта самая война.
И не заметил он, как степь подлеском прибрежным обернулась. Сначала поросль невысокая пошла, потом кусты, а потом и вовсе роща голая ветвями над головой затрещала. Значит, близок Днепр. Значит, до переправы недалеко.
На опушке войско остановилось.
И Облак под каганом встал. Морду нагнул, снег понюхал, вздохнул разочарованно. Далеко еще до первой травки весенней.
– Святослав! – окликнул кагана воевода. Оглянулся каган – Свенельд к нему скачет.
А за ним Кветан. Лошаденка под конюхом справная, только крутобока больно. Раскорячило на ней конюшего, словно он на бочке сидит. Однако же по виду сноровисто держится. Будто не кобылка-пердяйка под ним, а жеребец боевой. И смешным выглядеть ему гордость не позволяет. А от этого еще смешней выглядит.
Рассмеялся мальчишка, на конюха глядя. Да воевода его от смехуна быстро вылечил.
Остановил Свенельд возле кагана своего жеребца. Сказал быстро:
– Ждал войны, Святослав? Вот теперь война и начнется. За этой рощицей берег днепровский. На переправу мы вышли. Лазутчики весть принесли: на том берегу Куря с войском. Ночью переправляться хотят. В ночь морозец поболе вдарит, лед покрепче на реке станет. Вот тогда и попрут. Слазь с коня, пойдем на супротивника посмотрим.
Огоньком ярким вспыхнули глаза у мальчишки. Все дурные мысли враз прочь улетели. Бросил он повод на руки конюшему, на землю соскочил. Корзно оправил да за рукоять короткого меча крепко схватился. Свенельд спешился. Коня Кветану передал.
– Ты сильно-то не ершись, – взглянул он на Святослава. – Нам нужно просто сходить к берегу и так же просто вернуться. Так что меч тебе навряд ли понадобится.
– Ну, тогда пошли, что ли? – Мальчишка руку с навершия снял.
– Пошли, – кивнул воевода.
Черные замерзшие кощеи деревьев немного пугали кагана. Ему вдруг показалось, что это великаны тянут к небу свои исковерканные руки. Проклинают богов за то, что обрекли их на вечное подземелье. Невольно Святослав стал держаться поближе к воеводе. Разозлился на себя за это и назло всем страхам смело зашагал по роще… и почти тут же провалился по пояс в незаметную под снегом яму.
– Я же сказал, вслед за мной иди. – Свенельд был раздосадован оплошностью мальчишки.
– Так я чего? – Святослав выбрался из ямы. – Я и так по твоим следам иду.
Дальше он уже никуда не сворачивал. Только за Свенельдовой спиной держался.
– Вот и дошли, – остановился воевода. – Переправа близко.
– Где? – Мальчишка вытянул шею, выглядывая из-за спины наставника.
– Отсюда пока не разглядишь, – улыбнулся воевода.
– Так чего ж мы встали? – нетерпеливо спросил Святослав.
– Что-то тут не так, – словно не расслышав вопроса, тихо сказал Свенельд.
Он огляделся по сторонам. Втянул носом воздух, словно принюхиваясь к запахам едва проснувшейся от зимней спячки рощи.
– Меч при тебе ко времени оказался, – сказал он мальчишке. – Если что, не пужайся. Подле меня держись. Только под руку не лезь.
– Если что? – спросил Святослав.
И тотчас же получил ответ на свой вопрос. Четыре тени выскочили из-за широких ветловых стволов и бросились на них со Свенельдом.
– Ну, держись, каган! – крикнул воевода, выхватывая из-за кушака кинжал.
Нельзя сказать, что Святослав испугался. Ему почему-то показалось, что все это происходит не с ним. Что эти печенеги совсем не хотят его убивать. Они просто морок, который рассыплется, как только подует ветер. Он стоял и смотрел, как враги, выхватив странные кривые мечи, со всех ног мчатся на него. Они были похожи на Балдайку, которого он тыкал своими стрелами. Только в их черных глазах вместо страха полыхала ненависть.
Они нападали молча. Без воинственных криков. Это еще больше делало все происходящее похожим на сон. Лишь шорох талого снега под их ногами говорил о том, что это Явь. Да еще ровное дыхание Свенельда вырывало мальчишку из оцепенения.
На воеводу навалились сразу трое. К мальчишке спешил четвертый печенег. От него-то и не мог отвести Святослав взгляда. Краем глаза заметил только, как Свенельд взмахнул полой плаща. Накрыл первого супротивника. Повернулся резко вокруг печенега. Коротко взмахнул рукой с зажатым в ней кинжалом.
Печенег запутался в воеводином плаще. Закрыла пола ему обзор. Заметил только коротко сверкнувшее лезвие, и свет для него померк. Навсегда.
А Святослав все стоял, своего поджидая.
Подбежал к нему супротивник, ощерился страшно, руку протянул, чтоб мальчишку сграбастать. Тут уж каган окончательно от наваждения очнулся. Мечик свой из ножен выхватил да печенега прямо по руке. По пальцам попал. Отрубить, конечно, не отрубил, но вдарил сильно. Изо всех своих силенок. Не ожидал ворог от мальца такой прыти. Потому и руку отдернуть не успел. Взвыл он сдавленно. Кистью отбитой затряс, а Святослав ему с разворота мечом по коленке. Тут совсем растерялся печенег. Даже на снег от боли присел.
А Свенельд уже со вторым заканчивает. Кинжалом ему жилу на шее рассек. Бьется красный родник из печенега. Забыл он о воеводе. Ему бы родник этот чем бы заткнуть. Только нечем. Да и силы в руках, что рану зажимают, все меньше. И спать очень хочется. И не просыпаться больше.
Святослав же от успеха своего замешкался. Мечиком взмахнул, выкрикнул на радостях:
– Я их всех победю! – да кубарем в снег полетел. Пока мальчишка геройствовал, печенег в себя пришел. От первой боли оправился. Залепил он кагану ногою в грудь. Из Святослава весь воздух выбил.
Отлетел каган далеко. Возле корней ивовых в землю врезался. Больно в груди стало. И в плече не легче, так больно, что слезы на глаза навернулись. Всхлипнул он, на ноги подняться хотел и понял, что не в силах это делать. Хочет встать, а не выходит. Ноги словно чужие стали. Не слушаются они. По снегу скользят.
И видит каган, как к нему печенег подбирается. Близко уже. Сейчас мечом кривым ему голову снесет, почему-то про отца подумалось. Он же его не помнит почти. Только во снах порой тот к нему приходит. А как проснется каган, так лицо отцово забывает тут же.
Про маму вспомнилось. Как она его на руках качала. А еще почему-то злые глаза чьи-то в памяти мелькнули. И нож острый. И то, как мама нещадно бьет кого-то на ступенях, кровь у нее по рукаву течет, а Святослав ей помочь не может. Уносят его от зла подальше…
Смело взглянул мальчишка в глаза недругу. Рукой снегу шарить начал. Меч оброненный искать. Нащупал рукоять. Обрадовался. А печенег не добежал до него. Не успел. Сбил его Свенельд. Кривым мечом, у врага отобранным, по спине печенегу рубанул. Вскрикнул вражина. Рухнул головой вперед. Лицом возле кагана снег зарылся.
– Жив, каган? – Свенельд его спрашивает. Поднял на него мальчишка глаза. Увидел, что воевода тоже без ран не остался. Над бровью у него порез, кровит сильно. Глаз заливает.
– А ты, я вижу, ранен? – вопросом на вопрос ответил Святослав.
– Царапина. – Воевода стер кровь со щеки, палец лизнул. – Не попьют они моей кровушки. Самому пригодится.
Отдышался каган. Смог на ноги встать.
– Откуда они здесь? – кивнул он на мертвых печенегов.
– А ты думаешь, что только мы с тобой лазутчиков да разведчиков вперед высылаем? Куря небось тоже до этого додумался. Потому и не кричали они. Боялись, что наши услышат и на выручку прибегут.
Свенельд повертел в руках печенежский меч, взмахнул им, рассекая воздух, хмыкнул одобрительно и за пояс его заткнул.
– Что? Возвращаться будем?
– А ты вперед идти не можешь уже? – удивленно уставился на него мальчишка.
– А ты?
– Я хочу на переправу посмотреть, – сказал Святослав упрямо.
Крутой правый берег у Днепра, а левый пологий. Широкая здесь река. Другой берег вдали виднеется. А еще дальше степь до самого окоема тянется. Только у Святослава глаз вострый. Видно ему, как грязным пятном на белом снегу темнеет стан печенежский.
– Ну и что делать будем? – спросил Свенельд мальчишку.
– А я почем знаю? – пожал плечами Святослав.
– Ты – каган. – Воевода перед ним голову склонил и в пояс мальчонке поклонился. – Тебе знать положено.
Призадумался Святослав. Не ожидал он, что воевода о таком спросит. Помолчал немного, а потом дядьке подмигнул:
– А как бы воевода мне посоветовал? Улыбнулся Свенельд. Ответ ему мальчишкин понравился.
– Я бы вот о чем подумал, – воевода на корточки перед каганом присел, – печенеги народ блудный.
К вольной жизни да к степным ветрам привычный. Поле у них бескрайнее – ни за день, ни за год пешком не обойдешь. Так? – взглянул он на Святослава.
– Значит, объехать можно, – подхватил думу воеводину каган.
– Недаром же их люди-кони зовут, – кивнул воевода. – Значит, конь для печенега, словно брат родной. Коню он верит и на него надеется. И главная сила в войске печенежском – это конница.
Святослав вдруг понял, почему Свенельд в тавлеи играть так любит. И его к этой игре приучает.
Война – это не только мечом махать и копьем колоть, но еще и игра занимательная. Тут, как и в тавлеях, противника нужно умом да смекалкой побеждать – это открытие поразило кагана. Он вдруг понял, что совершенно запутался. Все пытался осознать – так какая она, война?
Грязная? Голодная и холодная?
Мерзко воняющая? Кровавая?
А может, хитрая? Может, умная?
Может, забава интересная, где на кошт жизни свои и чужие ставят? Кто победил, тот и славу добыл…
– Только кони степные не привыкли на копытах железо таскать. Зачем оно среди трав мягких? – продолжал размышлять Свенельд.
– И кони у печенегов некованые! – выкрикнул каган радостно, когда понял наконец, что воевода задумал.
– Ну, что, Святослав, – Свенельд, довольный, поднялся с земли, потрогал пальцем царапину над бровью, – пойдем к войску, что ли?
Поморщившись от боли, воевода повернулся и пошел обратно. Рядом с ним зашагал Святослав.
Со стороны это виделось очень мирно и буднично. Просто по весеннему лесу идут мужик и мальчишка. Мальчишка размахивает руками, говорит скороговоркой, что-то объясняет мужику. А тот согласно кивает головой и иногда вставляет в возбужденную речь мальчишки несколько веских слов…
Вот только шаг у мужика не мужицкий. Легкий шаг, кошачий. Не идет он вроде, а рекой перетекает. Только что тут был, а уже там очутился. И мальчишка рядом к такому же шагу приноравливается. Даже сам не замечает, как мужику в походке подражает.
И понимаешь вдруг, что вовсе не лапотник с племяшом с поля возвращаются, а воин с послухом своим о чем-то важном беседу ведут.
На равных обсуждали они предстоящую битву. Спорили о чем-то. Над чем-то смеялись. Будто им предстояло нынешней ночью сыграть партию в тавлеи. И ни в коем случае нельзя эту партию проиграть…
10 апреля 950 г.
Войско печенежское [70] уже середину Днепра миновало, когда на желанном берегу вдруг костры вспыхнули.
Понял Кур-хан, что его разведчики, следопыты лучшие, которые в степи могли лисицу выследить, лежат мертвыми. Четверых он уже не досчитался. А сколько еще не досчитается? Об этом думать совсем не хотелось.
– Что делать будем, хан? – спросил его старый воин, которому хан свой бунчук охранять доверил.
Посмотрел Кур-хан вверх. В морозное небо вгляделся. Звезды хотел о чем-то спросить, но передумал. Сплюнул зло под ноги скакуну и сказал:
– А что делать?.. Вперед идти! – пяткой коню своему под живот надавил.
Догадался скакун, чего хозяин от него хочет. [71]
Зашагал потихонечку, осторожно ступая копытами по днепровскому льду. Вслед за ханом и войско тронулось.
А костры все ближе. Все ярче пламя разгорается. Все лучше видит хан, что на берегу делается. Как там войско урусов к бою изготавливается.
Ожидал он такого от Киева. Помнил, что договор, который они со Свенельдом заключили, уже истек. Знал, что рано или поздно, но Киев земли эти под себя забрать захочет. Но только не ждал он, что так скоро ему дорогу урусы заступят.
«До чего же не вовремя, – подумал хан. – Вот если бы они еще годок подождали?»
Но горят костры, а значит, не стали ждать в Киеве. И с этим что-то делать придется.
Подходят печенеги к берегу. И понимает хан, что войско против него вышло немалое. Заметил он, как прямо напротив конники подъехали. Полк человек в сто пятьдесят. И удивился Куря, что урусы спешиваются и коней своих подальше отводят. [72]
– Как же они воевать-то будут? – ухмыльнулся печенег.
Никак он понять не мог, как же пешие против всадников выстоят? Впрочем, не в его привычке было за врагов переживать. Потому он глупости этой порадовался. А потом прижал коня под брюхо обеими пятками, и встал его скакун как вкопанный. И почувствовал хан, как войско за его спиной встало.
Привычно потер Куря пальцем веко над пустой глазницей. Вторым глазом вгляделся в полоску берега, озаренную светом костров. Ярко они пылали. Освещали высокий берег за спинами урусских воинов. Снова сплюнул хан и сказал тихо:
– Деву Ночи зовите.
Он даже не обернулся. Знал, что уже кто-то бросился выполнять его повеление.
Кур-хан поморщился. Не любит он колдунью. И она его не любит. Не стал бы он ее звать, да только возникала большая надобность. И без Девы Ночи никак не обойтись.
Все больше кривился Кур-хан. Но только не поделать ничего. Придется терпеть эту… Достойную сияния звезд.
Он криво улыбнулся, вспомнив, как смеялись они с каганом Иосифом над ее глупыми словами. Давно бы выгнал хан колдунью в степь. Ведь хотелось Куре новой Луноликой обзавестись. Чтоб была покладистая…
Но…
Только сама Луноликая может свой уход почуять и преемницу себе выбрать. А пока колдунья крепко на ногах стоит, крепко в седле сидит и выбирать себе смену не спешит.
Не любит хан колдунью. Потому что боится. Потому что может Куря любого в степи побороть, может саблей своей кривой не на жизнь, а на смерть сразиться. Может жеребца дикого, когда тот кобылу в охоте чует, руками на месте сдержать. Но не может хан обуздать ночной ветер. Не может войти в те Миры, куда колдунья тропы знает. И от этого боязно хану.
И пускай он бескрайней степью водит табуны свои и народ в него верит, Луноликая всегда сама по себе кочует. И нет ханской власти над ней. Лишь Мон-Луна ей госпожа. А в людской жизни над ней хозяев нет.
Потому и может она в одноглазое лицо хана все что угодно сказать. Давеча вон перед каганом Хазарским его опозорила. Кто бы другой такое сказал, так тут же головы лишился бы. Быстро саблю Кур-хан из ножен выхватывает. А тут проглотить оскорбление пришлось. Хорошо, что Иосиф все на шутку свел. Как он сказал?..
Наморщил Куря лоб, но вспомнить шутку каганову не смог. Но все одно. Смешно тогда получилось…
Она появилась скоро. На своей лохматой кобылке она всегда поспевала туда, где в ней была нужда.
Дева Ночи, Луноликая, Достойная сияния звезд, Дочь богини Мон – так принято было величать маленькую, кривоногую старушонку, которая подъезжала к хану. Беленое лицо старушки было видно даже в кромешной темноте. И сейчас, в свете недалеких костров, оно и впрямь было похоже на лик ночной красавицы – Луны, богини Мон, как величали ее печенеги. Обритая голова колдуньи только подчеркивала это сходство.
А хана всегда мучил вопрос: и почему у старухи макушка не мерзнет?
И никак он этого объяснить не мог. И от этого тоже злился.
В левой руке Дева Ночи держала потухший факел, а в правой – круглое медное зеркало на тяжелой витой рукояти. Свет от костров отражался от полированной меди. Чуть подсвечивал лицо Дочери богини Мон. От этого неясные тени блуждали по Лунному лику старушки. И что-то тревожное было в их замысловатой пляске.
Все ближе подъезжала колдунья.
– Чю! Чю! – понукала она коняжку.
Подъехала к хану, воткнула в ременную петлю седла факел. В другую петлю рукоять зеркала просунула. На землю соскользнула. На коротких кривых ногах бодро обежала вокруг Кури. Плюнула три раза под ноги его коню.
– Чтоб злые духи твоему скакуну дорогу не застили! – проскрипела.
– Мой конь склоняет голову свою перед красотой твоей, Дева Ночи, а я склоняю голову перед мудростью твоей, Дочь богини Мон, – безучастно произнес хан слова приветствия.
– Да будет, – махнула рукой колдунья. – Чего надо-то тебе? – спросила она бесцеремонно.
– Видишь, что на том берегу делается? – показал рукой хан на костры.
– Ну, не слепая же я, – пожала худенькими плечами старуха. – Звал-то зачем?
– Хотел просить тебя, Луноликая, чтоб заглянула ты в свое зеркало. Может, подскажешь, что богиня Мон мне советует?
– Спит сейчас богиня, – просипела колдунья и засмеялась хрипло. – Видишь, нет ее на небе. Новолуние у нее. Сам же хотел реку перейти потемну. Вот и подгадал.
– Что же делать, Луноликая? – смиренно спросил хан.
– Надо было у нее совета спрашивать, когда ты с Иосифом договоры заключал. Только он тебе башку задурил. Крутую похлебку заварил, а тебе теперь расхлебывать.
– Значит, совета мне не дашь, колдунья? – зло спросил хан.
– Когда давала совет, ты слушать не хотел. Все кагану поддакивал. Смеялся надо мной. Что ж теперь-то плачешься? – Молчал хан, хоть и очень ему ответить хотелось. – Ты бы лучше подумал о том, что не нужно было стада и семьи своих воинов возле хазарских границ оставлять. Выгорит летом на злом Солнце степная трава. Мор начнется, – продолжала сипеть старуха.
– Ну, как же ты не поймешь, – не сдержался хан. – Иосиф поклялся, что за стадами присмотрит. Что детям и женам нашим не позволит с голоду умереть.
– Умереть, может, и не позволит, – перебила его колдунья, – но только и в сытости держать не будет. Он сегодня клянется, а завтра клятвы свои забывает.
– Надобен я ему сейчас, – сказал Куря.
– А завтра? – Старуха лицо свое беленое на всадника подняла.
Она на льду, он на коне. Вот только почему-то почудилось хану, что колдунья на него свысока смотрит.
– Почему ты делаешь то, что ему нужно, даже не думая о том: надо ли это тебе? – спросила она.
– Так разве же нам этого не надо? – всплеснул он I руками. – Воз золота, богатая добыча, пленники… – начал загибать он пальцы.
А старуха повернулась и к кобылке своей поковыляла.
– Значит, помочь ничем не можешь? – бросил ей в спину Кур-хан.
Остановилась старуха. Помолчала. Потом кивнула:
– Помочь смогу. Но не тебе, а народу твоему. Не виноваты люди, что у них поводырь такой.
Сжал Кур-хан зубы. Заскрипел ими, чтоб злость свою сдержать. А старушка стоит к нему спиной. Не оборачивается. И понимает хан, что она не очень-то гнева его боится. Твердо стоит на своих кривых ногах, и только от лысой головы на морозе пар валит.
– Так чего расселся-то? – наконец-то она обернулась. – Слазь давай. Помощь мне твоя нужна. И крови не мешало бы.
Спустился печенег с коня. Подошел к колдунье. Еще раз поразился невысокому росту старушонки. Из-за пояса кинжал выхватил. Сощурил глаза, на старушкину лысину глядя. Взмахнул кинжалом, полоснул по ладони своей. Кулак порезанный сжал. Закапала его кровь на лед.
– Бери, – сказал, – кровь мою.
Обернулась колдунья, взглянула на то, как кровь ханская каплями красными об синий лед разбивается. Улыбнулась победно и вынула факел с зеркалом из седельных петель.
– Вели своим воинам, чтоб огонь мне подпалили…
Увидел Святослав, как вспыхнул огонек в печенежском войске. А спустя мгновение над Днепром раздался странный вой, похожий на жуткое завывание ночного ветра.
– Чего это они? – спросил он Свенельда. – Пугают нас, что ли?
– Это они Богов своих на помощь призывают, – ответил воевода.
– Ох и странные у них кощуны, – удивился мальчишка. – Неужто их богам такие нравятся?
– Вот ты сам об этом и спросишь, – усмехнулся Свенельд. – Ну, пошли?
– Пошли, – сказал Святослав.
И они стали осторожно спускаться с прибрежной кручи.
Трудное это было дело. Свет от костров по глазам бьет, а голову опустишь – под ногами темень кромешная. Каган за корень зацепился, оскользнулся на прихваченном морозцем спуске. Едва кубарем не полетел.
Не дал ему осрамиться воевода. Крепкой рукой за шкирку Святослава схватил. Заскользили у мальчишки ноги. От земли оторвались. Замолотил он ими по воздуху, да так на руке воеводиной висеть и остался.
– Ты не дергайся, – сказал ему Свенельд. – Не спеши. Не то войско насмешишь.
– Угу. – Жесткий ворот сдавил мальчишке горло. – Отпусти, задушишь, – прошипел он.
Спустил его Свенельд на землю, но на всякий случай руку со шкирки убирать не стал. Так и спускались они. Дважды еще мальчишка шлепнуться пытался, но воеводина рука надежно его держала.
Наконец спустились. Весело вокруг костры горят. Светло, словно день раньше времени настал. В свете этом войско стоит: посередке новгородцы, сразу за ними дружина Свенельдова, по левую руку смоленцы с черниговцами, а по правую поляне с русью.
«Немалая сила собралась», – Святославу подумалось.
– Только и печенегов немало, – словно прочитал его мысли Свенельд. – Ишь как завывают. Беду на наши головы накликать хотят. Не страшно? – взглянул он на мальчишку.
– Не-а, – поспешно ответил тот.
– Кветан! – крикнул воевода. Конюший коней к ним подвел.
– Ну, Святослав, – сказал Свенельд и вставил ногу в стремя, – поехали Курю проведаем? Вон на тот огонек правь. Где горит, там и Куря.
И они поехали навстречу жуткому печенежскому вою.
– Все, что могла, я сделала, – затушила Дева Ночи факел, зеркало обратно к седлу приторочила, пот с лысой головы рукавом вытерла. – Теперь все только от тебя зависит, – сказала.
Легко вспрыгнула на кобылку свою.
– Чю! Чю! – И во тьму ночную направилась.
Ошалело таращился ей вслед Кур-хан. Больно неожиданным было для него то, что он в зеркале у колдуньи увидел. Так и стоял будто громом ударенный.
– Хан! – услышал он, как зовет его кто-то. – Хан! Переговорщики едут!
– Значит, не напрасно я свою кровь отдал, – сказал Куря весело.
Быстро замотал порезанную ладонь, сел на коня и на встречу с урусами поехал.
Ковер теплый прямо на холодный лед постелили. Подушки, чтоб сидеть удобней было, сверху положили. Уселись переговорщики друг напротив друга. С одной стороны Свенельд со Святославом, с другой стороны Куря.
– Сын твой? – спросил Кур-хан воеводу и руку пораненную протянул, чтоб мальчишку по непокрытой голове потрепать.
Отстранился Святослав. Не позволил печенежским пальцам до себя коснуться.
– Нет, – ответил Свенельд. – Не сын он мне. Племянник. Каган Киевский и Руси князь, Святослав Игоревич.
– Тот самый? – спросил Кур-хан и руку убрал.
– Тот, – кивнул Свенельд. – Тот, что бой давеча в Древлянской земле начал.
– Славное было время, – вздохнул хан. – Мы, помнится, тогда на одной стороне стояли.
– Что было, то быльем поросло, – подал голос Святослав. – И нечего тут прошлое ворошить.
Зыркнул печенег на Святослава, но сдержаться решил.
– Как матушка твоя? – спросил он мальчишку. – Здорова ли? Не боится ли она тебя так далеко от подола своего отпускать?
– Если здесь я, – ответил каган и взглянул на Курю с прищуром, – значит, не за меня ей бояться надо. А за тех, кто на мое добро покуситься решит. Зачем идешь в землю мою?
Понял Кур-хан, что его разведчики, следопыты лучшие, которые в степи могли лисицу выследить, лежат мертвыми. Четверых он уже не досчитался. А сколько еще не досчитается? Об этом думать совсем не хотелось.
– Что делать будем, хан? – спросил его старый воин, которому хан свой бунчук охранять доверил.
Посмотрел Кур-хан вверх. В морозное небо вгляделся. Звезды хотел о чем-то спросить, но передумал. Сплюнул зло под ноги скакуну и сказал:
– А что делать?.. Вперед идти! – пяткой коню своему под живот надавил.
Догадался скакун, чего хозяин от него хочет. [71]
Зашагал потихонечку, осторожно ступая копытами по днепровскому льду. Вслед за ханом и войско тронулось.
А костры все ближе. Все ярче пламя разгорается. Все лучше видит хан, что на берегу делается. Как там войско урусов к бою изготавливается.
Ожидал он такого от Киева. Помнил, что договор, который они со Свенельдом заключили, уже истек. Знал, что рано или поздно, но Киев земли эти под себя забрать захочет. Но только не ждал он, что так скоро ему дорогу урусы заступят.
«До чего же не вовремя, – подумал хан. – Вот если бы они еще годок подождали?»
Но горят костры, а значит, не стали ждать в Киеве. И с этим что-то делать придется.
Подходят печенеги к берегу. И понимает хан, что войско против него вышло немалое. Заметил он, как прямо напротив конники подъехали. Полк человек в сто пятьдесят. И удивился Куря, что урусы спешиваются и коней своих подальше отводят. [72]
– Как же они воевать-то будут? – ухмыльнулся печенег.
Никак он понять не мог, как же пешие против всадников выстоят? Впрочем, не в его привычке было за врагов переживать. Потому он глупости этой порадовался. А потом прижал коня под брюхо обеими пятками, и встал его скакун как вкопанный. И почувствовал хан, как войско за его спиной встало.
Привычно потер Куря пальцем веко над пустой глазницей. Вторым глазом вгляделся в полоску берега, озаренную светом костров. Ярко они пылали. Освещали высокий берег за спинами урусских воинов. Снова сплюнул хан и сказал тихо:
– Деву Ночи зовите.
Он даже не обернулся. Знал, что уже кто-то бросился выполнять его повеление.
Кур-хан поморщился. Не любит он колдунью. И она его не любит. Не стал бы он ее звать, да только возникала большая надобность. И без Девы Ночи никак не обойтись.
Все больше кривился Кур-хан. Но только не поделать ничего. Придется терпеть эту… Достойную сияния звезд.
Он криво улыбнулся, вспомнив, как смеялись они с каганом Иосифом над ее глупыми словами. Давно бы выгнал хан колдунью в степь. Ведь хотелось Куре новой Луноликой обзавестись. Чтоб была покладистая…
Но…
Только сама Луноликая может свой уход почуять и преемницу себе выбрать. А пока колдунья крепко на ногах стоит, крепко в седле сидит и выбирать себе смену не спешит.
Не любит хан колдунью. Потому что боится. Потому что может Куря любого в степи побороть, может саблей своей кривой не на жизнь, а на смерть сразиться. Может жеребца дикого, когда тот кобылу в охоте чует, руками на месте сдержать. Но не может хан обуздать ночной ветер. Не может войти в те Миры, куда колдунья тропы знает. И от этого боязно хану.
И пускай он бескрайней степью водит табуны свои и народ в него верит, Луноликая всегда сама по себе кочует. И нет ханской власти над ней. Лишь Мон-Луна ей госпожа. А в людской жизни над ней хозяев нет.
Потому и может она в одноглазое лицо хана все что угодно сказать. Давеча вон перед каганом Хазарским его опозорила. Кто бы другой такое сказал, так тут же головы лишился бы. Быстро саблю Кур-хан из ножен выхватывает. А тут проглотить оскорбление пришлось. Хорошо, что Иосиф все на шутку свел. Как он сказал?..
Наморщил Куря лоб, но вспомнить шутку каганову не смог. Но все одно. Смешно тогда получилось…
Она появилась скоро. На своей лохматой кобылке она всегда поспевала туда, где в ней была нужда.
Дева Ночи, Луноликая, Достойная сияния звезд, Дочь богини Мон – так принято было величать маленькую, кривоногую старушонку, которая подъезжала к хану. Беленое лицо старушки было видно даже в кромешной темноте. И сейчас, в свете недалеких костров, оно и впрямь было похоже на лик ночной красавицы – Луны, богини Мон, как величали ее печенеги. Обритая голова колдуньи только подчеркивала это сходство.
А хана всегда мучил вопрос: и почему у старухи макушка не мерзнет?
И никак он этого объяснить не мог. И от этого тоже злился.
В левой руке Дева Ночи держала потухший факел, а в правой – круглое медное зеркало на тяжелой витой рукояти. Свет от костров отражался от полированной меди. Чуть подсвечивал лицо Дочери богини Мон. От этого неясные тени блуждали по Лунному лику старушки. И что-то тревожное было в их замысловатой пляске.
Все ближе подъезжала колдунья.
– Чю! Чю! – понукала она коняжку.
Подъехала к хану, воткнула в ременную петлю седла факел. В другую петлю рукоять зеркала просунула. На землю соскользнула. На коротких кривых ногах бодро обежала вокруг Кури. Плюнула три раза под ноги его коню.
– Чтоб злые духи твоему скакуну дорогу не застили! – проскрипела.
– Мой конь склоняет голову свою перед красотой твоей, Дева Ночи, а я склоняю голову перед мудростью твоей, Дочь богини Мон, – безучастно произнес хан слова приветствия.
– Да будет, – махнула рукой колдунья. – Чего надо-то тебе? – спросила она бесцеремонно.
– Видишь, что на том берегу делается? – показал рукой хан на костры.
– Ну, не слепая же я, – пожала худенькими плечами старуха. – Звал-то зачем?
– Хотел просить тебя, Луноликая, чтоб заглянула ты в свое зеркало. Может, подскажешь, что богиня Мон мне советует?
– Спит сейчас богиня, – просипела колдунья и засмеялась хрипло. – Видишь, нет ее на небе. Новолуние у нее. Сам же хотел реку перейти потемну. Вот и подгадал.
– Что же делать, Луноликая? – смиренно спросил хан.
– Надо было у нее совета спрашивать, когда ты с Иосифом договоры заключал. Только он тебе башку задурил. Крутую похлебку заварил, а тебе теперь расхлебывать.
– Значит, совета мне не дашь, колдунья? – зло спросил хан.
– Когда давала совет, ты слушать не хотел. Все кагану поддакивал. Смеялся надо мной. Что ж теперь-то плачешься? – Молчал хан, хоть и очень ему ответить хотелось. – Ты бы лучше подумал о том, что не нужно было стада и семьи своих воинов возле хазарских границ оставлять. Выгорит летом на злом Солнце степная трава. Мор начнется, – продолжала сипеть старуха.
– Ну, как же ты не поймешь, – не сдержался хан. – Иосиф поклялся, что за стадами присмотрит. Что детям и женам нашим не позволит с голоду умереть.
– Умереть, может, и не позволит, – перебила его колдунья, – но только и в сытости держать не будет. Он сегодня клянется, а завтра клятвы свои забывает.
– Надобен я ему сейчас, – сказал Куря.
– А завтра? – Старуха лицо свое беленое на всадника подняла.
Она на льду, он на коне. Вот только почему-то почудилось хану, что колдунья на него свысока смотрит.
– Почему ты делаешь то, что ему нужно, даже не думая о том: надо ли это тебе? – спросила она.
– Так разве же нам этого не надо? – всплеснул он I руками. – Воз золота, богатая добыча, пленники… – начал загибать он пальцы.
А старуха повернулась и к кобылке своей поковыляла.
– Значит, помочь ничем не можешь? – бросил ей в спину Кур-хан.
Остановилась старуха. Помолчала. Потом кивнула:
– Помочь смогу. Но не тебе, а народу твоему. Не виноваты люди, что у них поводырь такой.
Сжал Кур-хан зубы. Заскрипел ими, чтоб злость свою сдержать. А старушка стоит к нему спиной. Не оборачивается. И понимает хан, что она не очень-то гнева его боится. Твердо стоит на своих кривых ногах, и только от лысой головы на морозе пар валит.
– Так чего расселся-то? – наконец-то она обернулась. – Слазь давай. Помощь мне твоя нужна. И крови не мешало бы.
Спустился печенег с коня. Подошел к колдунье. Еще раз поразился невысокому росту старушонки. Из-за пояса кинжал выхватил. Сощурил глаза, на старушкину лысину глядя. Взмахнул кинжалом, полоснул по ладони своей. Кулак порезанный сжал. Закапала его кровь на лед.
– Бери, – сказал, – кровь мою.
Обернулась колдунья, взглянула на то, как кровь ханская каплями красными об синий лед разбивается. Улыбнулась победно и вынула факел с зеркалом из седельных петель.
– Вели своим воинам, чтоб огонь мне подпалили…
Увидел Святослав, как вспыхнул огонек в печенежском войске. А спустя мгновение над Днепром раздался странный вой, похожий на жуткое завывание ночного ветра.
– Чего это они? – спросил он Свенельда. – Пугают нас, что ли?
– Это они Богов своих на помощь призывают, – ответил воевода.
– Ох и странные у них кощуны, – удивился мальчишка. – Неужто их богам такие нравятся?
– Вот ты сам об этом и спросишь, – усмехнулся Свенельд. – Ну, пошли?
– Пошли, – сказал Святослав.
И они стали осторожно спускаться с прибрежной кручи.
Трудное это было дело. Свет от костров по глазам бьет, а голову опустишь – под ногами темень кромешная. Каган за корень зацепился, оскользнулся на прихваченном морозцем спуске. Едва кубарем не полетел.
Не дал ему осрамиться воевода. Крепкой рукой за шкирку Святослава схватил. Заскользили у мальчишки ноги. От земли оторвались. Замолотил он ими по воздуху, да так на руке воеводиной висеть и остался.
– Ты не дергайся, – сказал ему Свенельд. – Не спеши. Не то войско насмешишь.
– Угу. – Жесткий ворот сдавил мальчишке горло. – Отпусти, задушишь, – прошипел он.
Спустил его Свенельд на землю, но на всякий случай руку со шкирки убирать не стал. Так и спускались они. Дважды еще мальчишка шлепнуться пытался, но воеводина рука надежно его держала.
Наконец спустились. Весело вокруг костры горят. Светло, словно день раньше времени настал. В свете этом войско стоит: посередке новгородцы, сразу за ними дружина Свенельдова, по левую руку смоленцы с черниговцами, а по правую поляне с русью.
«Немалая сила собралась», – Святославу подумалось.
– Только и печенегов немало, – словно прочитал его мысли Свенельд. – Ишь как завывают. Беду на наши головы накликать хотят. Не страшно? – взглянул он на мальчишку.
– Не-а, – поспешно ответил тот.
– Кветан! – крикнул воевода. Конюший коней к ним подвел.
– Ну, Святослав, – сказал Свенельд и вставил ногу в стремя, – поехали Курю проведаем? Вон на тот огонек правь. Где горит, там и Куря.
И они поехали навстречу жуткому печенежскому вою.
– Все, что могла, я сделала, – затушила Дева Ночи факел, зеркало обратно к седлу приторочила, пот с лысой головы рукавом вытерла. – Теперь все только от тебя зависит, – сказала.
Легко вспрыгнула на кобылку свою.
– Чю! Чю! – И во тьму ночную направилась.
Ошалело таращился ей вслед Кур-хан. Больно неожиданным было для него то, что он в зеркале у колдуньи увидел. Так и стоял будто громом ударенный.
– Хан! – услышал он, как зовет его кто-то. – Хан! Переговорщики едут!
– Значит, не напрасно я свою кровь отдал, – сказал Куря весело.
Быстро замотал порезанную ладонь, сел на коня и на встречу с урусами поехал.
Ковер теплый прямо на холодный лед постелили. Подушки, чтоб сидеть удобней было, сверху положили. Уселись переговорщики друг напротив друга. С одной стороны Свенельд со Святославом, с другой стороны Куря.
– Сын твой? – спросил Кур-хан воеводу и руку пораненную протянул, чтоб мальчишку по непокрытой голове потрепать.
Отстранился Святослав. Не позволил печенежским пальцам до себя коснуться.
– Нет, – ответил Свенельд. – Не сын он мне. Племянник. Каган Киевский и Руси князь, Святослав Игоревич.
– Тот самый? – спросил Кур-хан и руку убрал.
– Тот, – кивнул Свенельд. – Тот, что бой давеча в Древлянской земле начал.
– Славное было время, – вздохнул хан. – Мы, помнится, тогда на одной стороне стояли.
– Что было, то быльем поросло, – подал голос Святослав. – И нечего тут прошлое ворошить.
Зыркнул печенег на Святослава, но сдержаться решил.
– Как матушка твоя? – спросил он мальчишку. – Здорова ли? Не боится ли она тебя так далеко от подола своего отпускать?
– Если здесь я, – ответил каган и взглянул на Курю с прищуром, – значит, не за меня ей бояться надо. А за тех, кто на мое добро покуситься решит. Зачем идешь в землю мою?