Страница:
София снова принялась грызть ногти.
— Согласно Беркли, — продолжал Альберто, — причиной моих представлений (например, во сне) может быть моя собственная душа, но лишь чужая воля или дух порождают идеи, составляющие наш «материальный» мир. Все вещи «принадлежат… духу, который творит всё во всем и которым все существует»,— утверждал он.
— Что это еще за «дух»?
— Беркли, конечно, имеет в виду Бога. Он говорит: «Мы можем даже утверждать, что существование Бога воспринимается гораздо очевиднее, чем существование людей».
— Неужели нельзя быть уверенным даже в собственном существовании?
— Как тебе сказать?… Каждая вещь, которую мы видим и чувствуем, «есть знак или действие божественного всемогущества», заявляет Беркли, и ничто не может быть более очевидно, «чем существование Бога или духа, ближайшим образом присущего нашим умам, производящего в них все то разнообразие идей или ощущений, которое постоянно воздействует на нас». Иными словами, вся окружающая нас природа и все наше бытие зиждется на Боге. Он — единственная причина всего сущего.
— Меня это, мягко говоря, удивляет.
— Но вопрос «Быть иль не быть» не исчерпывающ. К нему нужно добавить: кто мы такие? Реальные ли мы люди из плоти и крови? Состоит ли наш мир из подлинных вещей — или же нас окружает одно сознание?
София опять потянулась грызть ногти. Альберто продолжал:
— Ведь Беркли подвергает сомнению не только материальную действительность. Он сомневается и в независимом существовании пространства и времени. Наше ощущение пространства и времени тоже может ограничиваться сознанием. Наша неделя или месяц вовсе не обязательно будет неделей или месяцем для Бога…
— Ты сказал, что «для Беркли» этот дух, на котором зиждется все, — христианский Бог.
— Да, я так сказал. Но для нас…
— Что?
— …для нас этой «волей или духом», который «творит всё во всем», может быть отец Хильды.
София замерла от изумления. На лице ее был написан большой вопрос. В то же время кое-что как будто начало проясняться.
— Ты в самом деле так считаешь?
— Я не вижу другой возможности. Это кажется единственным вероятным объяснением всего, что с нами происходит. Я имею в виду появляющиеся кругом открытки и прочие обращения. Я имею в виду Гермеса, который заговорил человеческим голосом, и свои собственные обмолвки.
— Я…
— Ты только подумай, Хильда, я все время называл тебя Софией! А ведь я прекрасно знаю, что ты не София.
— Что ты бормочешь? У тебя явно голова пошла кругом.
— Да, дитя мое, ведь все идет кругом, все вертится и вращается. Как наш замороченный шарик вокруг жгуче-палящего солнца…
— И это солнце — отец Хильды?
— Можно сказать и так.
— Ты утверждаешь, что он для нас вроде Бога?
— Без всякого смущения говорю «да». Смущаться и стыдиться следует ему!
— А что ты думаешь про Хильду?
— Она ангел, София.
— Ангел?
— Ведь этот «дух» обращается именно к ней.
— Ты имеешь в виду, что Альберт Наг рассказывает Хильде про нас?
— Да, устно или письменно. Как мы с тобой выяснили, сами мы не можем ощутить материю, из которой состоит наша действительность. Мы не можем знать, из чего она состоит: из звуковых волн или из бумаги с написанным текстом. По Беркли, мы можем лишь знать, что зависим от духа.
— А Хильда — ангел…
— Да, она ангел. И довольно об этом. Поздравляю с днем рождения, Хильда!
Комнату вдруг залило синеватым светом. Через несколько секунд послышалось раскатистое громыханье, и дом крепко тряхнуло.
Альберто сидел с отрешенным видом.
— Мне пора домой, — сказала София.
Она встала и направилась к выходу. Пока она отпирала замок, проснулся спавший под вешалкой Гермес. Софии показалось, будто он произнес:
— До свиданья, Хильда.
Закрыв за собой дверь, она ринулась вниз по лестнице и выскочила на улицу. Вокруг ни одного прохожего. Впрочем, с неба лило как из ведра.
По мокрому асфальту проплыло несколько машин, но ждать автобуса казалось безнадежным. София пересекла Стурторгет и бегом припустилась к дому.
В мозгу ее стучало: «Завтра день рождения». Ей казалось особенно обидным осознать, что жизнь — «лишь только сновиденье», накануне своего пятнадцатилетия. Так бывает во сне, когда ты выиграл миллион и тебе вот-вот вручат выигрыш… а ты берешь и просыпаешься.
Пробегая через стадион, София вдруг увидела еще одного мчащегося под дождем человека. Ей навстречу бежала мама. Небо то и дело пронзали молнии.
Когда они встретились, мама крепко обняла Софию.
— Что с нами происходит, девочка моя?
— Не знаю, — заплакала София. — Нам снится какой-то кошмарный сон…
БЬЕРКЕЛИ
Хильда Мёллер-Наг проснулась в мансарде старого капитанского дома в окрестностях Лиллесанна. Она взглянула на часы. Еще только шесть, а в комнате совсем светло. Одну стену почти целиком заливает утреннее солнце.
Хильда встала с кровати и подошла к окну. По дороге она нагнулась над письменным столом и оторвала листок с настольного календаря. Четверг, 14 июня 1990 года. Смяв листок, она бросила его в корзину.
Теперь на нее смотрела с календаря другая дата: «Пятница, 15 июня 1990 года». Хильда еще в январе написала на этом листке — «15 ЛЕТ». Девочке казалось особенно примечательным, что пятнадцать лет ей исполняется пятнадцатого числа. Больше такое не повторится.
Пятнадцать лет! Это ведь первый день ее «взрослой жизни»! Нет, нельзя просто пойти и улечься обратно в постель. Кроме всего прочего, сегодня последний день перед каникулами. Впрочем, занятий не будет, только церемония окончания года — в церкви в час дня. И у Хильды еще одна радость: через неделю возвращается из Ливана папа. Он обещал приехать к Иванову дню.
Стоя у окна, Хильда выглянула в сад, потом перевела взгляд дальше, на мостки и красный лодочный сарай. Яхту в этом сезоне еще не вытаскивали, но старая гребная лодка была пришвартована у причала. Надо не забыть вычерпать из нее воду после вчерашнего ливня.
Пока Хильда озирала бухточку, ей вспомнилось, как однажды, когда ей было лет шесть-семь, она залезла в лодку и в полном одиночестве выгребла на ней в залив. Там она упала за борт и еле-еле сумела по-собачьи приплыть к берегу. Мокрая до нитки, она пробралась сквозь заросли кустарника и остановилась посреди сада. Тут к ней подлетела мама. Лодку с обоими веслами унесло далеко во фьорд. Хильде до сих пор иногда снилась лодка, дрейфующая посреди залива. Ощущение от сна оставалось препоганое.
Сад не отличался ни пышностью растительности, ни ухоженностью. Зато он был большой — и принадлежал Хильде. Иссушенная ветрами яблоня и почти не плодоносящие ягодные кусты с трудом переживали жестокие зимние шквалы.
На небольшой лужайке между кустарником и поросшими вереском кочками стояли садовые качели. Яркий утренний свет, казалось, подчеркивал их неприютность и заброшенность. Это впечатление усиливалось тем, что с качелей были убраны подушки. Вчера вечером мама выбежала из дома и спасла их от непогоды.
Со всех сторон просторный сад окаймляли березы, которые хотя бы немного заслоняли его от порывистого ветра. В честь этих деревьев усадьба и получила свое название — Бьеркели, Березовый Кров.
Дом построил в конце прошлого века прадед Хильды, капитан одной из последних больших шхун. Многие по сей день называли этот дом «капитанской виллой».
В саду еще чувствовался разразившийся вчера вечером ливень. Хильда не раз просыпалась от ударов грома. Сейчас на небе не было ни облачка.
После таких проливных дождей в саду становилось удивительно свежо. В последние недели стояла жара и засуха, так что листья березы успели пожухнуть и противно пожелтеть по краям. Теперь природа словно умылась и предстала в новом виде. К тому же сегодня у Хильды было впечатление, будто потоки вчерашнего ливня смыли все ее детство.
«Как могут почки лопаться без боли?…» Кажется, что-то в этом роде сказала одна шведская поэтесса. Или финская? [42]
Хильда встала перед большим зеркалом в бронзовой раме, которое висело над оставшимся от бабушки старинным комодом.
Красивая ли она, Хильда? Во всяком случае, не уродина ли? Нет, скорее всего, серединка на половинку…
У нее были длинные русые волосы. Хильде всегда хотелось иметь волосы либо чуть светлее, либо чуть темнее. Такой средний цвет был малопривлекателен. Среди достоинств она отметила свои локоны. Многие подружки изо всех сил старались уложить волосы так, чтобы они хоть немножко вились, а у Хильды они от рождения лежали мягкими волнами. Также к достоинствам она отнесла ярко-зеленые глаза. «Неужели бывают такие изумрудные глазки?» — наклоняясь ближе, вечно спрашивали ее дяди и тети.
Хильда задумалась над тем, чье отражение она изучает в зеркале: девочки или молодой женщины? Ни то и ни другое, решила она. Тело, пожалуй, сформировалось и было женским, но лицо скорее можно было назвать недозрелым — вроде неспелого яблока.
Старинное зеркало всегда наводило Хильду на мысли об отце. Раньше оно висело в его «студии». Под студией понималась комнатка на верху лодочного сарая, совмещавшая в себе библиотеку, место меланхолических раздумий и писательский кабинет. Альберт — как Хильда называла отца, когда он бывал дома, — всегда мечтал сочинить что-нибудь великое. Однажды он засел за роман… но так и не дописал его. Впрочем, стихи и заметки о флоре и фауне прибрежных островов регулярно появлялись в местной газете «Федреланнсвеннен» («Друг отечества»). Хильда едва ли не больше самого отца гордилась, когда видела его имя, набранное типографским шрифтом: АЛЬБЕРТ НАГ. Во всяком случае, в Лиллесанне имя это вызывало особый отклик: Альбертом звали и Хильдиного прадеда.
Да, вернемся к зеркалу. Много лет назад отец шутил, что, конечно, в зеркале всегда можно подмигнуть себе, но только не двумя глазами сразу. Единственным исключением было зеркало в бронзовой раме, потому что это было старинное волшебное зеркало, которое прабабушка вскоре после свадьбы купила у цыганки.
Хильда долго практиковалась, однако подмигнуть самой себе обоими глазами было не менее сложно, чем убежать от собственной тени. Дело кончилось тем, что доставшееся по наследству зеркало отдали в полное и безраздельное владение Хильды. Все детство она то и дело возобновляла попытки справиться с невыполнимым фокусом.
Неудивительно, что сегодня она пребывает в задумчивости. Неудивительно, что она сосредоточена на себе. Все-таки пятнадцать лет…
Только теперь она посмотрела на тумбочку рядом с кроватью. Там лежал большой пакет! Обернутый в нарядную небесно-голубую бумагу и перевязанный красной шелковой ленточкой. Явно подарок к дню рождения!
Тот ли это ПОДАРОК от папы, вокруг которого нагнеталось столько таинственности? Папа во многих открытках из Ливана делал странные намеки на него, но потом, по собственному выражению, «ввел для себя строжайшую цензуру».
Подарок «с каждым днем разрастался». Еще папа упоминал какую-то девочку, с которой Хильда вскоре познакомится… и писал, что посылает ей копии всех открыток. Хильда пробовала выпытать у мамы, что он имеет в виду, но мама тоже ничегошеньки не знала.
Самым странным был намек на то, что подарком, вероятно, можно будет «поделиться с другими». Папа не зря работал для ООН. Если у него появлялась навязчивая идея — а таких идей у него бывало множество, — то Организация Объединенных Наций должна была претворить ее в масштабах всего человечества. «Неужели ООН когда-нибудь в самом деле удастся обеспечить на земле мир?» — написал он в одной из открыток.
Можно ли ей вскрыть пакет, прежде чем сюда поднимется мама с булочками и соком, с поздравительной песенкой и норвежским флагом? Конечно, можно, он затем и лежит здесь.
Хильда подошла к тумбочке и взяла пакет. Какой тяжелый! Она обнаружила и наклейку с надписью: «Хильде в день 15-летия от папы».
Она села на кровать и принялась аккуратно развязывать красную ленточку. Вскоре она уже развертывала бумагу.
Там оказалась большая папка с металлическими кольцами.
Неужели это и есть ПОДАРОК?! Тот самый подарок к ее пятнадцатилетию, о котором было столько разговоров? Подарок, который «с каждым днем разрастался» и которым к тому же можно будет «поделиться с другими»?
Беглый взгляд обнаружил, что папка до отказа заполнена машинописными листами. Хильда узнала шрифт машинки, которую папа взял с собой в Ливан.
Неужели он написал для нее целую книгу?
На первой странице крупными буквами было от руки выведено: МИР СОФИИ.
Чуть ниже на том же листе шла надпись на машинке:
Хильда принялась листать дальше. Вверху следующей страницы начиналась первая глава. Заголовок гласил: «Эдемский сад». Удобно устроившись в постели и подперев папку коленями, девочка принялась читать.
София Амуннсен возвращалась домой из школы. Первый отрезок пути они шли вместе с Йорунн и говорили о роботах. Йорунн считала, что человеческий мозг — всего-навсего компьютер, только очень сложный. София высказывала сомнения. Наверное, человек не просто машина?
Читая дальше, Хильда вскоре забыла обо всем другом, забыла даже о том, что у нее сегодня день рождения. Тем не менее несколько мыслей все же сумело проникнуть в ее сознание и втиснуться между читаемых строк: «Неужели папа написал роман? Неужели он снова взялся за большой роман и закончил его в Ливане? Он ведь не раз сетовал, что в тех широтах время иногда тянется невыносимо медленно».
Отец Софии тоже путешествовал по свету. Значит, это с ней должна была познакомиться Хильда…
Лишь по-настоящему ощутив, что когда-нибудь ее не станет, София начинала понимать всю ценность бытия… Откуда произошел мир?… В конечном счете нечто должно было когда-то возникнуть из совершенной пустоты. Могло ли такое случиться? В это верилось не больше, чем в извечное существование мира.
Хильда читала все дальше и дальше. Она прямо-таки подскочила в постели от изумления, когда дошла до того, как София Амуннсен получила открытку из Ливана. «Софии Амуннсен (для Хильды Мёллер-Наг), Клёвервейен, 3…»
Вот ловкач! Хильда всегда считала своего папу хитрецом, но сегодня он застал ее совершенно врасплох, как говорится, «взял тепленькой». Вместо того чтобы приложить открытку к пакету, он вставил ее в свое сочинение.
Но ей очень жаль эту Софию! Бедняжка была совершенно сбита с толку:
Зачем чужому отцу направлять деньрожденную открытку Софии, если послание предназначено другому человеку? Какой отец захочет лишить собственную дочь поздравления, отослав его совсем по другому адресу? Почему «так удобнее»? И главное: как ей разыскать Хильду?
Действительно, как она могла это сделать?
Перевернув страницу, Хильда принялась за вторую главу, под названием «Цилиндр». Вскоре она дошла до длинного письма, которое таинственный незнакомец написал Софии. Хильда затаила дыхание.
Интерес к подобным вопросам куда менее «случаен», чем, скажем, интерес к коллекционированию марок. Человек, склонный к обсуждению таких проблем, продолжает традицию, которая существует на нашей планете столько тысячелетий, сколько на ней живут люди…
«София уже мало что соображала». Хильда тоже. Оказывается, папа не просто сочинил ей в подарок книгу, он сочинил книгу совершенно удивительную, загадочную.
Краткий итог: из пустого цилиндра извлекают белого кролика. Поскольку кролик гигантских размеров, фокус этот растягивается на миллиарды лет. Все человеческие детеныши рождаются на поверхности меха, на самых концах волосинок, что позволяет им с изумлением наблюдать за невероятным фокусом. Однако по мере взросления они зарываются все глубже и глубже в кроличий мех… где и остаются…
Не одна только София искала себе место в глубине кроличьего меха. Сегодня Хильде исполнилось пятнадцать лет, и она тоже чувствовала, что пора определять для себя дальнейший путь.
Она читала про греческих натурфилософов. Хильда знала, что ее отец увлекается философией. Он даже писал в газете, что философию нужно сделать одним из школьных предметов. Его статью поместили под названием «Почему философию следует включить в школьную программу?». Он поднял этот вопрос и на родительском собрании в Хильдином классе, чем ввел свою дочь в большое смущение.
Она взглянула на часы. Было уже полвосьмого. Еще по крайней мере час до того, как мама поднимется к ней с угощением, — ну и хорошо, потому что Хильда очень увлеклась Софией и философскими проблемами. Она прочла главу про Демокрита. Сначала Софии был дан на обдумывание вопрос: «Почему конструктор „Лего? — самая гениальная игрушка на свете?» Потом она нашла в почтовом ящике «большой желтый конверт».
Подобно своим предшественникам, Демокрит считал, что изменения в природе нельзя объяснять «переменами» вещества, а потому предположил, что все состоит из невидимых кирпичиков, каждый из которых вечен и неизменен. Демокрит называл эти мельчайшие частицы атомами.
Хильда разволновалась, когда София нашла под кроватью ее красный шелковый шарф. Вот, значит, куда он запропастился. Но как мог шарф исчезнуть, попав в повествование? Наверное, он где-то в другом месте…
В самом начале главы о Сократе внимание Софии привлекли «несколько строчек про норвежский батальон миротворческих сил ООН в Ливане». Как это похоже на папу! Ему все время казалось, что в Норвегии слишком мало интересуются миссией войск ООН. Если всем плевать на них, пусть хоть София интересуется. Таким образом можно было присочинить внимание прессы к самому себе.
Хильда не удержалась от улыбки, когда читала приписку из письма учителя философии к Софии:
Если тебе попадется красное шелковое кашне, прошу сохранить его. Такой обмен вещами иногда случается, особенно в школах и других подобных заведениях. А у нас, как-никак, философская школа.
Хильда услышала на лестнице шаги. Наверняка мама… идет с угощением… Прежде чем она постучала в дверь, Хильда успела узнать о том, как София нашла в своем тайном убежище в саду видеокассету из Афин.
— «Ура тебе в твой день рожденья, мы поздравляем все тебя… — начала петь мама, еще поднимаясь по ступенькам. — Прими же наше восхищенье…»
— Входи, — пригласила Хильда, продолжая читать об учителе философии, который обращался к Софии прямо с Акрополя. Он был копией Хильдиного отца — «с аккуратно подстриженной черной бородкой» и в голубом берете.
— Поздравляю с днем рождения, Хильда!
— Гммм…
— Но, Хильда…
— Поставь все сюда.
— Ты разве не хочешь?…
— Я немного занята.
— Подумать только: тебе уже пятнадцать лет.
— Мама, ты была в Афинах?
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Поразительно, что там до сих пор стоят древние храмы. Им по две с половиной тысячи лет. Кстати, самый большой из них называется «святилищем Девы»
— Ты открыла папин подарок?
— Какой подарок?
— Нет, Хильда, тебе пора оторваться от книжки. Ты перестала соображать, что к чему.
Хильда выпустила из рук папку.
Мама склонилась над кроватью. На принесенном ею подносе стояли свечи, апельсиновый сок и круглые булочки с маслом и всякими вкусностями. Там же лежал маленький пакетик. Поскольку у мамы было всего две руки норвежский флаг она сунула под мышку.
— Большое спасибо, мама. Ты очень милая и добрая, но пойми, у меня плохо со временем.
— Тебе в церковь не раньше часа.
Только теперь Хильда наконец поняла, где находится, и только теперь мама поставила поднос на тумбочку.
— Прости, пожалуйста. Я целиком погрузилась в эти бумаги. — Она указала на папку. — Они от папы…
— Что он насочинял, Хильда? Я ждала этого дня с не меньшим нетерпением, чем ты. Из твоего папы уже несколько месяцев нельзя было вытянуть ни одного членораздельного слова.
Хильда вдруг непонятно почему засмущалась.
— Да так, это просто история.
— История?
— Да, про одну девочку. И еще учебник философии. Что-то вроде того.
— Ты не хочешь раскрыть и мой подарок?
Хильда решила, что нельзя обижать маму, и развернула пакетик. Там оказался тоненький золотой браслет.
— Ой, какой красивый! Спасибо большое.
Хильда встала и обняла маму.
Они некоторое время разговаривали.
— Пожалуйста, оставь меня, — вдруг сказала Хильда. — Понимаешь, в эту самую минуту он стоит на Акрополе.
— Кто?
— Понятия не имею. София тоже не знает. В том-то весь интерес.
— Мне и так нужно на работу. А тебе не мешает поесть. Платье висит внизу.
Наконец мама спустилась по лестнице. Так же поступил Софиин учитель: он спустился по лестнице с Акрополя и взошел на Ареопаг, чтобы чуть позже вынырнуть внизу, на главной площади Афин.
Хильда вздрогнула, когда древние здания внезапно поднялись из руин. Среди папиных навязчивых идей была идея о том, чтобы все страны — члены ООН совместными усилиями в точности воссоздали афинскую площадь. На ней можно было бы обсуждать философские вопросы и проблемы разоружения. По мысли отца, такой грандиозный проект призван был сплотить человечество. «Мы же строим нефтяные платформы и космические корабли для полета на Луну, построили бы и агору».
Вскоре Хильда уже читала про Платона. «Душа хочет унестись на крыльях любви „домой?, в мир идей. Ей хочется высвободиться из „телесного узилища?…»
София пролезла сквозь живую изгородь и пошла вслед за Гермесом, но он сбежал от нее. Прочитав о Платоне, она углубилась в лес и вышла к стоявшему на берегу озера красному домику, в котором висела картина с изображением Бьеркели. Судя по описанию, это была Хильдина усадьба. В хижине также оказался портрет человека по фамилии Беркли. «Забавно, а?»
Отложив папку в сторону, Хильда прошла к книжной полке и начала рыться в трехтомной энциклопедии издания Книжного клуба, которую ей подарили на день рождения в прошлом году… Вот он, Беркли!
Действительно забавно. Хильда на несколько мгновений задержалась у полки и лишь потом вернулась к кровати с лежащей на ней папкой.
Собственно говоря, обе картины повесил папа. Есть ли тут какая-то еще взаимосвязь, помимо созвучия имен?
Беркли, значит, отрицал существование материального мира за пределами человеческого сознания. Каких только странностей не утверждают люди! А опровергнуть подобные утверждения не всегда легко. Впрочем, к миру Софии такое описание вполне подходит, ведь ее «чувственные ощущения» вызываются Хильдиным отцом.
Нужно идти дальше, тогда все разъяснится. Хильда оторвала взгляд от папки и рассмеялась, прочитав, как София увидела в зеркале девочку с зажмуренными глазами. «Похоже было, что отражение подмигивало ей, Софии. Девочка словно хотела сказать: „Я вижу тебя, София. Я здесь, по другую сторону?».
Еще София нашла зеленый бумажник — с деньгами и всем прочим. Как он мог там очутиться?
Что за глупости! На долю секунды Хильде показалось, будто София и в самом деле нашла его. Потом она попробовала поставить себя на место Софии, понять, каково ей. Для Софии все происходящее должно быть совершенно загадочно и непостижимо.
Впервые за эти часы у Хильды появилось желание хотя бы разок встретиться сСофией. Ей захотелось объяснить девочке, как все соотносится друг с другом.
Но тут Софии пришлось покинуть домик, пока ее не застали на месте преступления. Лодка, конечно же, плавала посреди озера. Не мог он не припомнить Хильде эту давнюю историю с лодкой!
Хильда отпила сок и принялась поглощать булочку с салатом из креветок, одновременно читая послание об «аккуратисте» Аристотеле, который критиковал Платонову теорию идей.
Аристотель указывал, что в нашем сознании не существует ничего, чего бы сначала не было в чувствах. Платон сказал бы, что в природе нет ничего, чего бы сначала не было в мире идей. Таким образом, по утверждению Аристотеля, Платон «удваивал количество вещей».
Хильда не была уверена, что игру про «мир растений, животных или минералов» изобрел именно Аристотель.
Иными словами, Аристотель хотел произвести генеральную уборку в кладовой природы. Он пытался показать, что все предметы бытия относятся к разным группам и подгруппам.
Читая про Аристотелев взгляд на женщин, она была разочарована и просто-напросто рассержена. Как можно быть проницательным философом — и при этом круглым идиотом?!
— Согласно Беркли, — продолжал Альберто, — причиной моих представлений (например, во сне) может быть моя собственная душа, но лишь чужая воля или дух порождают идеи, составляющие наш «материальный» мир. Все вещи «принадлежат… духу, который творит всё во всем и которым все существует»,— утверждал он.
— Что это еще за «дух»?
— Беркли, конечно, имеет в виду Бога. Он говорит: «Мы можем даже утверждать, что существование Бога воспринимается гораздо очевиднее, чем существование людей».
— Неужели нельзя быть уверенным даже в собственном существовании?
— Как тебе сказать?… Каждая вещь, которую мы видим и чувствуем, «есть знак или действие божественного всемогущества», заявляет Беркли, и ничто не может быть более очевидно, «чем существование Бога или духа, ближайшим образом присущего нашим умам, производящего в них все то разнообразие идей или ощущений, которое постоянно воздействует на нас». Иными словами, вся окружающая нас природа и все наше бытие зиждется на Боге. Он — единственная причина всего сущего.
— Меня это, мягко говоря, удивляет.
— Но вопрос «Быть иль не быть» не исчерпывающ. К нему нужно добавить: кто мы такие? Реальные ли мы люди из плоти и крови? Состоит ли наш мир из подлинных вещей — или же нас окружает одно сознание?
София опять потянулась грызть ногти. Альберто продолжал:
— Ведь Беркли подвергает сомнению не только материальную действительность. Он сомневается и в независимом существовании пространства и времени. Наше ощущение пространства и времени тоже может ограничиваться сознанием. Наша неделя или месяц вовсе не обязательно будет неделей или месяцем для Бога…
— Ты сказал, что «для Беркли» этот дух, на котором зиждется все, — христианский Бог.
— Да, я так сказал. Но для нас…
— Что?
— …для нас этой «волей или духом», который «творит всё во всем», может быть отец Хильды.
София замерла от изумления. На лице ее был написан большой вопрос. В то же время кое-что как будто начало проясняться.
— Ты в самом деле так считаешь?
— Я не вижу другой возможности. Это кажется единственным вероятным объяснением всего, что с нами происходит. Я имею в виду появляющиеся кругом открытки и прочие обращения. Я имею в виду Гермеса, который заговорил человеческим голосом, и свои собственные обмолвки.
— Я…
— Ты только подумай, Хильда, я все время называл тебя Софией! А ведь я прекрасно знаю, что ты не София.
— Что ты бормочешь? У тебя явно голова пошла кругом.
— Да, дитя мое, ведь все идет кругом, все вертится и вращается. Как наш замороченный шарик вокруг жгуче-палящего солнца…
— И это солнце — отец Хильды?
— Можно сказать и так.
— Ты утверждаешь, что он для нас вроде Бога?
— Без всякого смущения говорю «да». Смущаться и стыдиться следует ему!
— А что ты думаешь про Хильду?
— Она ангел, София.
— Ангел?
— Ведь этот «дух» обращается именно к ней.
— Ты имеешь в виду, что Альберт Наг рассказывает Хильде про нас?
— Да, устно или письменно. Как мы с тобой выяснили, сами мы не можем ощутить материю, из которой состоит наша действительность. Мы не можем знать, из чего она состоит: из звуковых волн или из бумаги с написанным текстом. По Беркли, мы можем лишь знать, что зависим от духа.
— А Хильда — ангел…
— Да, она ангел. И довольно об этом. Поздравляю с днем рождения, Хильда!
Комнату вдруг залило синеватым светом. Через несколько секунд послышалось раскатистое громыханье, и дом крепко тряхнуло.
Альберто сидел с отрешенным видом.
— Мне пора домой, — сказала София.
Она встала и направилась к выходу. Пока она отпирала замок, проснулся спавший под вешалкой Гермес. Софии показалось, будто он произнес:
— До свиданья, Хильда.
Закрыв за собой дверь, она ринулась вниз по лестнице и выскочила на улицу. Вокруг ни одного прохожего. Впрочем, с неба лило как из ведра.
По мокрому асфальту проплыло несколько машин, но ждать автобуса казалось безнадежным. София пересекла Стурторгет и бегом припустилась к дому.
В мозгу ее стучало: «Завтра день рождения». Ей казалось особенно обидным осознать, что жизнь — «лишь только сновиденье», накануне своего пятнадцатилетия. Так бывает во сне, когда ты выиграл миллион и тебе вот-вот вручат выигрыш… а ты берешь и просыпаешься.
Пробегая через стадион, София вдруг увидела еще одного мчащегося под дождем человека. Ей навстречу бежала мама. Небо то и дело пронзали молнии.
Когда они встретились, мама крепко обняла Софию.
— Что с нами происходит, девочка моя?
— Не знаю, — заплакала София. — Нам снится какой-то кошмарный сон…
БЬЕРКЕЛИ
…волшебное зеркало, которое прабабушка купила у цыганки…
Хильда Мёллер-Наг проснулась в мансарде старого капитанского дома в окрестностях Лиллесанна. Она взглянула на часы. Еще только шесть, а в комнате совсем светло. Одну стену почти целиком заливает утреннее солнце.
Хильда встала с кровати и подошла к окну. По дороге она нагнулась над письменным столом и оторвала листок с настольного календаря. Четверг, 14 июня 1990 года. Смяв листок, она бросила его в корзину.
Теперь на нее смотрела с календаря другая дата: «Пятница, 15 июня 1990 года». Хильда еще в январе написала на этом листке — «15 ЛЕТ». Девочке казалось особенно примечательным, что пятнадцать лет ей исполняется пятнадцатого числа. Больше такое не повторится.
Пятнадцать лет! Это ведь первый день ее «взрослой жизни»! Нет, нельзя просто пойти и улечься обратно в постель. Кроме всего прочего, сегодня последний день перед каникулами. Впрочем, занятий не будет, только церемония окончания года — в церкви в час дня. И у Хильды еще одна радость: через неделю возвращается из Ливана папа. Он обещал приехать к Иванову дню.
Стоя у окна, Хильда выглянула в сад, потом перевела взгляд дальше, на мостки и красный лодочный сарай. Яхту в этом сезоне еще не вытаскивали, но старая гребная лодка была пришвартована у причала. Надо не забыть вычерпать из нее воду после вчерашнего ливня.
Пока Хильда озирала бухточку, ей вспомнилось, как однажды, когда ей было лет шесть-семь, она залезла в лодку и в полном одиночестве выгребла на ней в залив. Там она упала за борт и еле-еле сумела по-собачьи приплыть к берегу. Мокрая до нитки, она пробралась сквозь заросли кустарника и остановилась посреди сада. Тут к ней подлетела мама. Лодку с обоими веслами унесло далеко во фьорд. Хильде до сих пор иногда снилась лодка, дрейфующая посреди залива. Ощущение от сна оставалось препоганое.
Сад не отличался ни пышностью растительности, ни ухоженностью. Зато он был большой — и принадлежал Хильде. Иссушенная ветрами яблоня и почти не плодоносящие ягодные кусты с трудом переживали жестокие зимние шквалы.
На небольшой лужайке между кустарником и поросшими вереском кочками стояли садовые качели. Яркий утренний свет, казалось, подчеркивал их неприютность и заброшенность. Это впечатление усиливалось тем, что с качелей были убраны подушки. Вчера вечером мама выбежала из дома и спасла их от непогоды.
Со всех сторон просторный сад окаймляли березы, которые хотя бы немного заслоняли его от порывистого ветра. В честь этих деревьев усадьба и получила свое название — Бьеркели, Березовый Кров.
Дом построил в конце прошлого века прадед Хильды, капитан одной из последних больших шхун. Многие по сей день называли этот дом «капитанской виллой».
В саду еще чувствовался разразившийся вчера вечером ливень. Хильда не раз просыпалась от ударов грома. Сейчас на небе не было ни облачка.
После таких проливных дождей в саду становилось удивительно свежо. В последние недели стояла жара и засуха, так что листья березы успели пожухнуть и противно пожелтеть по краям. Теперь природа словно умылась и предстала в новом виде. К тому же сегодня у Хильды было впечатление, будто потоки вчерашнего ливня смыли все ее детство.
«Как могут почки лопаться без боли?…» Кажется, что-то в этом роде сказала одна шведская поэтесса. Или финская? [42]
Хильда встала перед большим зеркалом в бронзовой раме, которое висело над оставшимся от бабушки старинным комодом.
Красивая ли она, Хильда? Во всяком случае, не уродина ли? Нет, скорее всего, серединка на половинку…
У нее были длинные русые волосы. Хильде всегда хотелось иметь волосы либо чуть светлее, либо чуть темнее. Такой средний цвет был малопривлекателен. Среди достоинств она отметила свои локоны. Многие подружки изо всех сил старались уложить волосы так, чтобы они хоть немножко вились, а у Хильды они от рождения лежали мягкими волнами. Также к достоинствам она отнесла ярко-зеленые глаза. «Неужели бывают такие изумрудные глазки?» — наклоняясь ближе, вечно спрашивали ее дяди и тети.
Хильда задумалась над тем, чье отражение она изучает в зеркале: девочки или молодой женщины? Ни то и ни другое, решила она. Тело, пожалуй, сформировалось и было женским, но лицо скорее можно было назвать недозрелым — вроде неспелого яблока.
Старинное зеркало всегда наводило Хильду на мысли об отце. Раньше оно висело в его «студии». Под студией понималась комнатка на верху лодочного сарая, совмещавшая в себе библиотеку, место меланхолических раздумий и писательский кабинет. Альберт — как Хильда называла отца, когда он бывал дома, — всегда мечтал сочинить что-нибудь великое. Однажды он засел за роман… но так и не дописал его. Впрочем, стихи и заметки о флоре и фауне прибрежных островов регулярно появлялись в местной газете «Федреланнсвеннен» («Друг отечества»). Хильда едва ли не больше самого отца гордилась, когда видела его имя, набранное типографским шрифтом: АЛЬБЕРТ НАГ. Во всяком случае, в Лиллесанне имя это вызывало особый отклик: Альбертом звали и Хильдиного прадеда.
Да, вернемся к зеркалу. Много лет назад отец шутил, что, конечно, в зеркале всегда можно подмигнуть себе, но только не двумя глазами сразу. Единственным исключением было зеркало в бронзовой раме, потому что это было старинное волшебное зеркало, которое прабабушка вскоре после свадьбы купила у цыганки.
Хильда долго практиковалась, однако подмигнуть самой себе обоими глазами было не менее сложно, чем убежать от собственной тени. Дело кончилось тем, что доставшееся по наследству зеркало отдали в полное и безраздельное владение Хильды. Все детство она то и дело возобновляла попытки справиться с невыполнимым фокусом.
Неудивительно, что сегодня она пребывает в задумчивости. Неудивительно, что она сосредоточена на себе. Все-таки пятнадцать лет…
Только теперь она посмотрела на тумбочку рядом с кроватью. Там лежал большой пакет! Обернутый в нарядную небесно-голубую бумагу и перевязанный красной шелковой ленточкой. Явно подарок к дню рождения!
Тот ли это ПОДАРОК от папы, вокруг которого нагнеталось столько таинственности? Папа во многих открытках из Ливана делал странные намеки на него, но потом, по собственному выражению, «ввел для себя строжайшую цензуру».
Подарок «с каждым днем разрастался». Еще папа упоминал какую-то девочку, с которой Хильда вскоре познакомится… и писал, что посылает ей копии всех открыток. Хильда пробовала выпытать у мамы, что он имеет в виду, но мама тоже ничегошеньки не знала.
Самым странным был намек на то, что подарком, вероятно, можно будет «поделиться с другими». Папа не зря работал для ООН. Если у него появлялась навязчивая идея — а таких идей у него бывало множество, — то Организация Объединенных Наций должна была претворить ее в масштабах всего человечества. «Неужели ООН когда-нибудь в самом деле удастся обеспечить на земле мир?» — написал он в одной из открыток.
Можно ли ей вскрыть пакет, прежде чем сюда поднимется мама с булочками и соком, с поздравительной песенкой и норвежским флагом? Конечно, можно, он затем и лежит здесь.
Хильда подошла к тумбочке и взяла пакет. Какой тяжелый! Она обнаружила и наклейку с надписью: «Хильде в день 15-летия от папы».
Она села на кровать и принялась аккуратно развязывать красную ленточку. Вскоре она уже развертывала бумагу.
Там оказалась большая папка с металлическими кольцами.
Неужели это и есть ПОДАРОК?! Тот самый подарок к ее пятнадцатилетию, о котором было столько разговоров? Подарок, который «с каждым днем разрастался» и которым к тому же можно будет «поделиться с другими»?
Беглый взгляд обнаружил, что папка до отказа заполнена машинописными листами. Хильда узнала шрифт машинки, которую папа взял с собой в Ливан.
Неужели он написал для нее целую книгу?
На первой странице крупными буквами было от руки выведено: МИР СОФИИ.
Чуть ниже на том же листе шла надпись на машинке:
СВЕТ СОЛНЦА ДЛЯ ЗЕМЛИ НАСТОЛЬ ЖЕ БЛАГОДАТЕН, СКОЛЬ ПРОСВЕЩЕНЬЯ СВЕТ ДЛЯ ПАХАРЯ ЕЕ.
Н. Ф. С. Грундвиг
Хильда принялась листать дальше. Вверху следующей страницы начиналась первая глава. Заголовок гласил: «Эдемский сад». Удобно устроившись в постели и подперев папку коленями, девочка принялась читать.
София Амуннсен возвращалась домой из школы. Первый отрезок пути они шли вместе с Йорунн и говорили о роботах. Йорунн считала, что человеческий мозг — всего-навсего компьютер, только очень сложный. София высказывала сомнения. Наверное, человек не просто машина?
Читая дальше, Хильда вскоре забыла обо всем другом, забыла даже о том, что у нее сегодня день рождения. Тем не менее несколько мыслей все же сумело проникнуть в ее сознание и втиснуться между читаемых строк: «Неужели папа написал роман? Неужели он снова взялся за большой роман и закончил его в Ливане? Он ведь не раз сетовал, что в тех широтах время иногда тянется невыносимо медленно».
Отец Софии тоже путешествовал по свету. Значит, это с ней должна была познакомиться Хильда…
Лишь по-настоящему ощутив, что когда-нибудь ее не станет, София начинала понимать всю ценность бытия… Откуда произошел мир?… В конечном счете нечто должно было когда-то возникнуть из совершенной пустоты. Могло ли такое случиться? В это верилось не больше, чем в извечное существование мира.
Хильда читала все дальше и дальше. Она прямо-таки подскочила в постели от изумления, когда дошла до того, как София Амуннсен получила открытку из Ливана. «Софии Амуннсен (для Хильды Мёллер-Наг), Клёвервейен, 3…»
Дорогая Хильда! Сердечно поздравляю с пятнадцатилетием. Как ты догадываешься, я хочу сделать тебе подарок, который бы пригодился на будущее. Прости, что посылаю открытку Софии. Так удобнее.
Любящий тебя папа.
Вот ловкач! Хильда всегда считала своего папу хитрецом, но сегодня он застал ее совершенно врасплох, как говорится, «взял тепленькой». Вместо того чтобы приложить открытку к пакету, он вставил ее в свое сочинение.
Но ей очень жаль эту Софию! Бедняжка была совершенно сбита с толку:
Зачем чужому отцу направлять деньрожденную открытку Софии, если послание предназначено другому человеку? Какой отец захочет лишить собственную дочь поздравления, отослав его совсем по другому адресу? Почему «так удобнее»? И главное: как ей разыскать Хильду?
Действительно, как она могла это сделать?
Перевернув страницу, Хильда принялась за вторую главу, под названием «Цилиндр». Вскоре она дошла до длинного письма, которое таинственный незнакомец написал Софии. Хильда затаила дыхание.
Интерес к подобным вопросам куда менее «случаен», чем, скажем, интерес к коллекционированию марок. Человек, склонный к обсуждению таких проблем, продолжает традицию, которая существует на нашей планете столько тысячелетий, сколько на ней живут люди…
«София уже мало что соображала». Хильда тоже. Оказывается, папа не просто сочинил ей в подарок книгу, он сочинил книгу совершенно удивительную, загадочную.
Краткий итог: из пустого цилиндра извлекают белого кролика. Поскольку кролик гигантских размеров, фокус этот растягивается на миллиарды лет. Все человеческие детеныши рождаются на поверхности меха, на самых концах волосинок, что позволяет им с изумлением наблюдать за невероятным фокусом. Однако по мере взросления они зарываются все глубже и глубже в кроличий мех… где и остаются…
Не одна только София искала себе место в глубине кроличьего меха. Сегодня Хильде исполнилось пятнадцать лет, и она тоже чувствовала, что пора определять для себя дальнейший путь.
Она читала про греческих натурфилософов. Хильда знала, что ее отец увлекается философией. Он даже писал в газете, что философию нужно сделать одним из школьных предметов. Его статью поместили под названием «Почему философию следует включить в школьную программу?». Он поднял этот вопрос и на родительском собрании в Хильдином классе, чем ввел свою дочь в большое смущение.
Она взглянула на часы. Было уже полвосьмого. Еще по крайней мере час до того, как мама поднимется к ней с угощением, — ну и хорошо, потому что Хильда очень увлеклась Софией и философскими проблемами. Она прочла главу про Демокрита. Сначала Софии был дан на обдумывание вопрос: «Почему конструктор „Лего? — самая гениальная игрушка на свете?» Потом она нашла в почтовом ящике «большой желтый конверт».
Подобно своим предшественникам, Демокрит считал, что изменения в природе нельзя объяснять «переменами» вещества, а потому предположил, что все состоит из невидимых кирпичиков, каждый из которых вечен и неизменен. Демокрит называл эти мельчайшие частицы атомами.
Хильда разволновалась, когда София нашла под кроватью ее красный шелковый шарф. Вот, значит, куда он запропастился. Но как мог шарф исчезнуть, попав в повествование? Наверное, он где-то в другом месте…
В самом начале главы о Сократе внимание Софии привлекли «несколько строчек про норвежский батальон миротворческих сил ООН в Ливане». Как это похоже на папу! Ему все время казалось, что в Норвегии слишком мало интересуются миссией войск ООН. Если всем плевать на них, пусть хоть София интересуется. Таким образом можно было присочинить внимание прессы к самому себе.
Хильда не удержалась от улыбки, когда читала приписку из письма учителя философии к Софии:
Если тебе попадется красное шелковое кашне, прошу сохранить его. Такой обмен вещами иногда случается, особенно в школах и других подобных заведениях. А у нас, как-никак, философская школа.
Хильда услышала на лестнице шаги. Наверняка мама… идет с угощением… Прежде чем она постучала в дверь, Хильда успела узнать о том, как София нашла в своем тайном убежище в саду видеокассету из Афин.
— «Ура тебе в твой день рожденья, мы поздравляем все тебя… — начала петь мама, еще поднимаясь по ступенькам. — Прими же наше восхищенье…»
— Входи, — пригласила Хильда, продолжая читать об учителе философии, который обращался к Софии прямо с Акрополя. Он был копией Хильдиного отца — «с аккуратно подстриженной черной бородкой» и в голубом берете.
— Поздравляю с днем рождения, Хильда!
— Гммм…
— Но, Хильда…
— Поставь все сюда.
— Ты разве не хочешь?…
— Я немного занята.
— Подумать только: тебе уже пятнадцать лет.
— Мама, ты была в Афинах?
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Поразительно, что там до сих пор стоят древние храмы. Им по две с половиной тысячи лет. Кстати, самый большой из них называется «святилищем Девы»
— Ты открыла папин подарок?
— Какой подарок?
— Нет, Хильда, тебе пора оторваться от книжки. Ты перестала соображать, что к чему.
Хильда выпустила из рук папку.
Мама склонилась над кроватью. На принесенном ею подносе стояли свечи, апельсиновый сок и круглые булочки с маслом и всякими вкусностями. Там же лежал маленький пакетик. Поскольку у мамы было всего две руки норвежский флаг она сунула под мышку.
— Большое спасибо, мама. Ты очень милая и добрая, но пойми, у меня плохо со временем.
— Тебе в церковь не раньше часа.
Только теперь Хильда наконец поняла, где находится, и только теперь мама поставила поднос на тумбочку.
— Прости, пожалуйста. Я целиком погрузилась в эти бумаги. — Она указала на папку. — Они от папы…
— Что он насочинял, Хильда? Я ждала этого дня с не меньшим нетерпением, чем ты. Из твоего папы уже несколько месяцев нельзя было вытянуть ни одного членораздельного слова.
Хильда вдруг непонятно почему засмущалась.
— Да так, это просто история.
— История?
— Да, про одну девочку. И еще учебник философии. Что-то вроде того.
— Ты не хочешь раскрыть и мой подарок?
Хильда решила, что нельзя обижать маму, и развернула пакетик. Там оказался тоненький золотой браслет.
— Ой, какой красивый! Спасибо большое.
Хильда встала и обняла маму.
Они некоторое время разговаривали.
— Пожалуйста, оставь меня, — вдруг сказала Хильда. — Понимаешь, в эту самую минуту он стоит на Акрополе.
— Кто?
— Понятия не имею. София тоже не знает. В том-то весь интерес.
— Мне и так нужно на работу. А тебе не мешает поесть. Платье висит внизу.
Наконец мама спустилась по лестнице. Так же поступил Софиин учитель: он спустился по лестнице с Акрополя и взошел на Ареопаг, чтобы чуть позже вынырнуть внизу, на главной площади Афин.
Хильда вздрогнула, когда древние здания внезапно поднялись из руин. Среди папиных навязчивых идей была идея о том, чтобы все страны — члены ООН совместными усилиями в точности воссоздали афинскую площадь. На ней можно было бы обсуждать философские вопросы и проблемы разоружения. По мысли отца, такой грандиозный проект призван был сплотить человечество. «Мы же строим нефтяные платформы и космические корабли для полета на Луну, построили бы и агору».
Вскоре Хильда уже читала про Платона. «Душа хочет унестись на крыльях любви „домой?, в мир идей. Ей хочется высвободиться из „телесного узилища?…»
София пролезла сквозь живую изгородь и пошла вслед за Гермесом, но он сбежал от нее. Прочитав о Платоне, она углубилась в лес и вышла к стоявшему на берегу озера красному домику, в котором висела картина с изображением Бьеркели. Судя по описанию, это была Хильдина усадьба. В хижине также оказался портрет человека по фамилии Беркли. «Забавно, а?»
Отложив папку в сторону, Хильда прошла к книжной полке и начала рыться в трехтомной энциклопедии издания Книжного клуба, которую ей подарили на день рождения в прошлом году… Вот он, Беркли!
Беркли, Джордж (1685-1753) — англ. философ, епископ в Клойне. Отрицает существование материального мира за пределами человеческого сознания. Наши чувственные ощущения вызываются Богом. Б. также прославился критикой общепринятых абстрактных представлений. Основное соч:. «Трактат о началах человеческого знания» (1710).
Действительно забавно. Хильда на несколько мгновений задержалась у полки и лишь потом вернулась к кровати с лежащей на ней папкой.
Собственно говоря, обе картины повесил папа. Есть ли тут какая-то еще взаимосвязь, помимо созвучия имен?
Беркли, значит, отрицал существование материального мира за пределами человеческого сознания. Каких только странностей не утверждают люди! А опровергнуть подобные утверждения не всегда легко. Впрочем, к миру Софии такое описание вполне подходит, ведь ее «чувственные ощущения» вызываются Хильдиным отцом.
Нужно идти дальше, тогда все разъяснится. Хильда оторвала взгляд от папки и рассмеялась, прочитав, как София увидела в зеркале девочку с зажмуренными глазами. «Похоже было, что отражение подмигивало ей, Софии. Девочка словно хотела сказать: „Я вижу тебя, София. Я здесь, по другую сторону?».
Еще София нашла зеленый бумажник — с деньгами и всем прочим. Как он мог там очутиться?
Что за глупости! На долю секунды Хильде показалось, будто София и в самом деле нашла его. Потом она попробовала поставить себя на место Софии, понять, каково ей. Для Софии все происходящее должно быть совершенно загадочно и непостижимо.
Впервые за эти часы у Хильды появилось желание хотя бы разок встретиться сСофией. Ей захотелось объяснить девочке, как все соотносится друг с другом.
Но тут Софии пришлось покинуть домик, пока ее не застали на месте преступления. Лодка, конечно же, плавала посреди озера. Не мог он не припомнить Хильде эту давнюю историю с лодкой!
Хильда отпила сок и принялась поглощать булочку с салатом из креветок, одновременно читая послание об «аккуратисте» Аристотеле, который критиковал Платонову теорию идей.
Аристотель указывал, что в нашем сознании не существует ничего, чего бы сначала не было в чувствах. Платон сказал бы, что в природе нет ничего, чего бы сначала не было в мире идей. Таким образом, по утверждению Аристотеля, Платон «удваивал количество вещей».
Хильда не была уверена, что игру про «мир растений, животных или минералов» изобрел именно Аристотель.
Иными словами, Аристотель хотел произвести генеральную уборку в кладовой природы. Он пытался показать, что все предметы бытия относятся к разным группам и подгруппам.
Читая про Аристотелев взгляд на женщин, она была разочарована и просто-напросто рассержена. Как можно быть проницательным философом — и при этом круглым идиотом?!